Вороново крыло

Расставание

На перекрестке стоял крест. Не на самом перекрестке, конечно, а чуть в стороне, на земле, что к нему примыкала. Но если ехать с той стороны, с которой подъезжали мы, то казалось, что дорога упирается в крест.

Крест на перекрестке. От него уходило еще три дороги – на юг, север и почти на восток. Я потом проверил – до истинного восточного направления не хватало семнадцать градусов.

Крест – столб с перекладиной почти возле самой вершины. И можно было бы с равным успехом сказать, что это подобие воткнутого в землю меча. Но меч на этой земле никто не собирался прятать – скорей даже наоборот. У подножия креста земля была чуть приподнята – то была могила.

- Ну что, лейтенант, - сказал генерал, подъезжая ко мне со спины. – А на камне том надпись - налево пойдешь, коня потеряешь, направо – сам погибнешь… А будешь долго стоять – прямо здесь по голове получишь?

То был крест – не камень. И ничего на нем написано не было. Просто крест. Может быть над чьей-то могилой.

- Господин генерал, - спросил я, - а кто здесь похоронен?

- Да мало ли… Откуда мне знать? Может, какого-то прохожего бандиты убили. А может быть здесь даже какой-то упырь зарыт…

Я покачал головой, но промолчал. Бандиты не хоронили своих жертв – тем более в чистом поле. Трупы убитых иногда находились по оврагам, где лисы и волки довершали работу убийц. Что касается упырей, то здесь бытовало поверье, что их надо убивать осиновым колом и хоронить у перекрестка семи дорог. Почему именно семи и почему только осиновым – никто сказать не мог. Безусловно, здесь мог оказаться упырь, возможно, он был настолько глуп, что дал себя убить неграмотным крестьянам. Только на могилах упырей не принято ставить отметки. Вообще...

Это был последний день, когда я был адъютантом генерала. Формально я оставался им еще две недели, но все-таки последний приказ я получил именно на том перекрестке.

Это была последняя часть, которой командовал генерал. Были времена, когда под его командой собиралась армия и даже группы армий, но сегодня с ним была только сотня – его личная гвардия, почти охранная часть.

Дорога на восток уходила в лес. Я знал – эти леса простирались на многие мили и заканчивались у подножья гор. Генерал спешил – у нас, на равнине, осень только приближалась, лишь чуть охладив воду в озерах. Но никто не мог сказать, что будет твориться через неделю на перевалах.

Вернулся разъезд.

- Господин генерал, - доложил фельдфебель, - проводник прибыл.

Он показал рукой на опушку, где появился силуэт всадника: фигура в черном плаще на черном же коне. Конь гарцевал, будто пытался сбросить свою ношу, но всадник сидел будто влитой. Он не спешил подъезжать к нам, наверное, рассуждая, что дорога бандеры все равно пройдет мимо него.

Я знал, что мы сейчас расстанемся – это было оговорено раньше, и я ждал что генерал отдаст последние приказы. Но генерал не спешил, очевидно, ему мешал фельдфебель, который не торопился отъезжать от нас. Тот будто понял неловкость и произнес:

- Господин генерал…

- Да?

- Может быть это не мое дело, но, по-моему, наш проводник не совсем человек…

- Я знаю, - кивнул генерал, - он совсем не человек. Он вовкулак… Можете быть свободны.

Фельдфебель пожал плечами и поехал прочь, я слышал, как он что-то бормотал под нос, сжимая рукой рукоять сабли.

- Стало быть, начинается? – спросил я.

Генерал кивнул.

- Собираясь в страну мертвых, возьми в проводники покойника… Сам знаешь – мы готовы принять помощь хоть от нечистого. Если он ее предложит… Может быть оттуда я приведу новую армию…

Я не знал тогда, что за существа жили за горами и, если честно, не слишком стремился узнать этого. Иногда мне казалось: то, что миссия генерала не состоялась, это меньшее зло…

- Давай, что ли, прощаться, – генерал вынул из-за пазухи запечатанный пакет и подал его мне. – Держи! Здесь твои документы. Там сказано, что до особого распоряжения переведен в резерв Генштаба… На перевалах я буду через неделю, значит, где-то через полмесяца в Тебро прибудет гонец с депешей. Я зашифрую ее…

- Я знаю код.

- Отлично. Значит, подождешь две-три недели. Если гонца не будет - действуй на свое усмотрение… Но не вздумай искать меня…

- Берегите себя, господин генерал, - сказал я.

- Береги себя, сынок, – ответил он.

- Постараюсь, - и, в первый раз за несколько месяцев, я вставил неуставное обращение, - я постараюсь, отец…

Бандера ушла на восток. Почти на восток – если не брать в учет те семнадцать градусов. Я остановился у перекрестка, провожая их взглядом. Генерал первым подъехал к проводнику, и они о чем-то говорили. Я был слишком далеко, чтобы услышать хоть что-нибудь. Потом поехали туда, откуда подымалось солнце. Всадник за всадником они исчезали в лесу. Мне хотелось забыть приказ и броситься за ними – в тот день я чувствовал себя таким одиноким, как никогда раньше. Я еще не знал, что уходила часть моей жизни и начиналась новая.

В тот день в степи шумел ветер, и пыль заметала следы коней.

В Тебро

Казарма оказалась практически пустой. Потом я узнал, что солдаты гарнизона размещались в фортах, а офицеры снимали квартиры по всему городу.

В казарме был собачий холод, и я выпросил у дежурного пару лишних одеял.

Я провалился в сон как в омут. Может быть, мне снились сны, но к утру я их не помнил.

Утром я отправился в комендатуру. Военным комендантом Тебро был седой кавалерийский майор. Как и надлежит кавалеристу, имел он кривые ноги, маленький рост и обвисшие усы. Причина его перевода на штабную должность была очевидна – левая рука у него была отсечена по самое плечо.

Он с безразличной физиономией пролистал мои бумаги и вернул их мне.

- Станете на учет в интендантской службе…

И вдруг без перехода спросил:

- Вы воевали в пустыне?

Хотя этот вопрос звучал больше как утверждение, я переспросил.

- В пустыне?..

- У вас заужены штанины. Это не по уставу, но иначе в ботинки набивается песок…

Я кивнул. В пустыне я провел только месяц, но он стоил многих лет. Было трудно – чертовски трудно. Но теперь я вспоминал о тех временах почти с нежностью. Так иногда думают о ранах, когда-то кровоточащих, но теперь зарубцевавшихся и саднящих тихой болью в тепле у камина…

- У вас наметанный глаз.

Майор улыбнулся:

- Приходится… Я здесь за полгода насмотрелся на столько частей, сколько не видел за шесть лет пребывания на фронтах… Неделю назад через этот город прошел сводный монашеский полк. Монахи и маршируют?!? С мечами и в броне? Ты можешь себе это представить?

- Могу. Говорится же: добро должно быть с кулаками.

- А по-моему добра в этом мире не осталось. Одно зло и сила. Боевые монашеские ордена? Это сплошной шкурный интерес. Да, они неплохие солдаты – я сам видел, как один разогнал патруль… Но как монахи… Пьют, ходят по борделям. Все дело в том, что доходы церкви не облагаются налогами. Поверь – мы с этим когда-то здорово намучаемся…

Он подошел к окну. Здание комендатуры размещалось на центральной площади, может, в здании, где была когда-то мэрия. Окно выходило на площадь, и через открытую форточку доносились звуки просыпающегося города – крики разъезжих торговцев, грохот подвод…

Комендант продолжил:

- Впрочем, это неважно… Где вы устроились?

- В бараках.

- Это плохо… Не самое плохое место в этом мире. Но там сейчас, наверное, холодно. Можете переехать в южный форт. Условия там не лучше, но многим спокойней. А вообще, я бы посоветовал вам съехать в гостиницу где-то в центре. Дерут здесь по-божески… В общем отдыхайте…

-

По совету майора, я съехал из казармы в тот же день. Но я не стал перебираться в форт или в гостиницу. На самом краю города я снял комнату с полным пансионом. Это было чуть дороже, нежели комната в гостинице, но многим удобней. Небольшой деревянный домик задним двором выходил в поле. В его комнатах было тихо – совсем не так, как в беспокойном центре.

Моя комната размещалась на веранде. В нее можно было попасть как из дома, так и с улицы по невысокому крыльцу. Пожалуй, единственным недостатком было то, что комната не отапливалась. Но меня это беспокоило меньше всего – в любом случае, я не собирался оставаться здесь до холодов.

Домом владела сухонькая старушка лет семидесяти. Она ложилась спать ровно в восемь, впрочем, не возражая против моих ночных бдений. Когда я просыпался, она уже во всю хлопотала по дому, и я ощущал некое чувство вины от того, что до сих пор лежу в постели.

За время моего пребывания я раза четыре выбирался за город, прятал одежду и взмывал в небо. Только один раз я летал над городом. С высоты он был таким же, как и вблизи – маленьким и грязным. Спускаться ниже я не стал – он мне уже успел надоесть.

Остальные разы я направлялся к востоку. От города я отлетал не так уж далеко, но с высоты были видны горы, из-за которых каждый день вставало солнце, горы, к которым ушел отец. Я летал над лесом, пытаясь рассмотреть хоть что-то, увидеть хоть какой-то знак, а может быть, даже встретить гонца с перевалов. Но за кронами нельзя было даже рассмотреть дорогу, которая – я знал – вилась меж деревьев.

Вершины гор были окутаны тяжелыми тучами и с каждым моим полетом они спускались все ниже.

И еще - это было не спокойное небо моего детства, беззаботное небо, в которое я впервые взлетел. Земля ощетинилась войной, и небо стало другим. Внизу по дорогам лязгала броня, в вышине звезд, чертя знаки новых бедствий, неслись кометы. Мне казалось, что южный ветер доносит звуки далеких баталий, с севера веет холодом надвигающейся зимы. Восток пугал неясной угрозой, на западе висела луна, более похожая на лик покойника, нежели обычно.

И я спускался на землю

Но ниже тоже не было покоя.

По склону над рекой я возвращался в город. На другом берегу петляла меж холмами дорога, по которой я прибыл в этот город.

Из-под склонов били десятки родников, что разбивали пойму на множество лоскутков. Вода в источниках была холодная и чистая – я купался в них после полетов, и у меня сводило зубы от свежего утреннего ветра.

Время воспоминаний

Следующее, что я помню – как я споткнулся на крыльце своей квартиры. Я зацепился носком за порог и чуть не растянулся на полу.

Хозяйка была в зале, она сидела за обеденным столом и перебирала крупу. От грохота она вздрогнула и оторвавшись от работы, спросила:

- Вас что-то испугало?

Хорошее дело – имперский офицер испугался покойников…

- Да нет, все нормально, бежал, запыхался. У вас ничего попить нет?

- Квас, кисель овсяной…

- А покрепче?

Старушка покачала головой:

- И все-таки вас что-то испугало.

Я пожал плечами – спорить с ней не было смысла, тем более, что она была права. Присев за стол, я сказал:

- Кваса, если можно…

Старушка сходила в ледник и вернулась с кувшином ледяного кваса и куском сыра:

- Поешьте немного, - она села напротив и сложив руки на столешнице, пристально смотрела мне в лицо.

У меня не имелось никаких возражений относительно приемов пищи в присутствии других лиц – в казарме такие заблуждения отбивают раз и навсегда. Но от ее взгляда мне стало не по себе – я пытался сосредоточиться на еде, но ничего не получалось.

- Бедный мальчик, - проговорила она наконец.

- Простите?

- Сколько вам лет?

- Семнадцать. А что?

- И давно в солдатах?

- Я не солдат, я- офицер… Полтора года в частях, до этого – четыре года училища.

Она сочувственно покачала головой:

- Армия сломала вашу жизнь.

- Ну почему же? Довольствие за государственный кошт, хорошее жалование, карьера, ранняя пенсия, наконец…

- И похороны за кошт казны. У вас есть еще что-то, кроме этой войны? Семья, любимая? Та, к которой можно вернуться?

- Нет, - ответил я.

- И что вас гонит по миру?

- Я давал присягу….

Я встал из-за стола и одним глотком допил квас. От ледяной жидкости защемили зубы, но я был не в силах продолжать этот разговор.

- Спасибо…

- Будете отдыхать?

- Сегодня пятница?

Старушка утвердительно кивнула.

- Тогда мне надо съездить в город…

Я вышел из дому и пошел на конюшню. Седлая коня, я на секунду остановился и посмотрел на правую руку – на месте ли родинка. Она была все там же – на первой фаланге указательного пальца – а куда ей деваться?..

-

Той весной я приехал домой на каникулы, чтобы подготовиться к экзаменам. Но за книги я почти не брался – я упивался свободой, от которой уже почти отвык в училище. Я ложился спать глубоко за полночь, чтобы проснуться почти в полдень. Почти каждый день я седлал коня и выбирался в леса или мчался по полям.

Однажды, вернувшись с прогулки, я застал в конюшне Халека. Он валялся на сене, пытаясь настроить лютню. Расседлать коня он мне не помог – вообще среди слуг он занимал особое положение и брался только за те дела, которые его интересовали. Он был неплохим музыкантом, сильным бойцом. Говорили, будто он маг и бывший кондотьер, за голову которого, вроде, где-то была объявлена награда.

Щипая струны, он проговорил:

- Кстати, Дже, ваш отец просил, чтобы вы привели себя в надлежащий вид. Сегодня будут гости…

- Какие гости?

Халек промолчал, терзая инструмент. Когда я решил, что мой вопрос проигнорирован, он издал особенно мерзкий звук и бросил:

- Генерал Гра-… Забыл дальше… С дочерью.

Затем повернулся к стене, всем своим видом, показывая, что я ему неинтересен.

Генерал прибыл в полдень. Из окна своей комнаты я видел, как из остановившейся кареты вышел высокий, чем-то похожий на волка, военный. В левой руке он держал огромную папку, в каких обычно перевозили карты. Другую руку он подал в карету, помогая выбраться из кареты своей спутнице.

Мой отец сбежал по лестнице навстречу гостям.

И тут я увидел ее.

Еще не рассмотрев ее как следует, я понял, что пропал. Если бы в тот момент меня спросили, не влюбился ли я, я бы ответил отрицательно, согласившись про себя. Потом я часто вспоминал тот день, пытаясь понять, что со мной происходило. Да нет, вряд ли то было любовью – тогда я не умел ненавидеть, а значит и любить. Но что-то хорошее произошло с моим сердцем…

Дальше был обед. Нас посадили вместе, но я старался даже не смотреть на нее. За столом мы обменялись только несколькими фразами. Когда подали десерт, я бросил слуге:

- Торт мне не класть.

- Почему? - удивилась она.

- Не люблю сладкого, – ответил я.

- Говорят, что сладкое любят добрые, стало быть ты – злой.

Южный форт

А в тот день мне захотелось напиться.

Давным-давно у меня появилась привычка напиваться в конце недели. Появилась она в училище, когда мы отмечали каждую прожитую неделю: дескать, славно, что еще живы... Иногда что-то мешало нам собраться, и постепенно я начал пить в одиночку. Обычно я брал две пинты пива или бутылку вина. Настроение это не улучшало, но на время чувства притуплялись, и жизнь не выглядела такой злой. Когда я был пьян, думать о проблемах было трудно – и это было огромным преимуществом.

И я отправился в город, чтобы купить себе пару бутылей вина. Была суббота, и я хотел отметить еще одну прожитую неделю за стаканчиком.

Когда я привязывал лошадь у таверны, меня окликнули:

- Эй, лейтенант…

Я обернулся – передо мной стоял комендант. Не знаю, что за дела привели его сюда, но, очевидно, они были уже закончены – он отвязывал своего коня.

- Как дела, как устроился?

- Спасибо, хорошо.

Майор кивнул и посмотрел на небо:

- Хорошая погода, не находишь? Я собрался проехаться в южный форт, может, составишь мне компанию?

Я неопределенно показал рукой в направлении таверны, но майор не дал мне сказать и слова:

- Пустяки, там и пообедаем… Поехали!

Я мог бы отказаться, но до вечера было еще много времени, а делать мне было нечего. Я отвязал коня, и мы тронулись.

Сначала мы говорили ни о чем. Разговор не клеился – его постоянно прерывали горожане, которые то и дело здоровались с комендантом. Майор обменивался с ними несколькими ничего не значащими фразами. После этого мы пытались вспомнить, на чем оборвался наш разговор.

И когда мы выехали из города, майор спросил:

- Послушай, а что ты делал на кладбище?

- На каком кладбище, – не сразу понял я, – заблудился… А как вы узнали?

- Это просто. У тебя на рукаве желтая глина. А здесь чернозем на фут. Насколько мне известно, строительство в городе не ведется. Я, было, подумал, что ты ездил на песчаный карьер, но тут вспомнил, что могилы роют на пол сажени.

- Здорово… Как вам это удается?

- Никак. Просто не брезгую приложить ухо к земле, посмотреть вслед прохожему…

- А что вы еще можете про меня рассказать?

Майор пожал плечами:

- Чтобы я тебе не рассказал, ты это уже знаешь. Лучше ты мне что-нибудь расскажи.

- Что?

- Скажем, почему ты ушел из Корпуса Оборотней.

- А это откуда?..

Комендант рассмеялся:

- Это есть в твоем личном деле…

- Этого нет в деле!

- Есть. Там написано, что ты две недели состоял в 48-ом отдельном корпусе. Такой части нет на свете. Этим прикрытием пользуются всякие специальные части – корпуса хамелеонов, оборотней, вампиров… Так почему?

- Не я ушел. Меня ушли. Оказался неспособен к ликантропии – не самое сложное заклинание…

Мы замолчали.

Дорога вилась по склону змеей, вопреки наставлению по саперному дело, которое предписывало наводить мосты и вести дороги прямо, обеспечивая наикратчайшее расстояние. На вершине холма возвышался сам форт. Мост через пересохший ров был опущен.

Один вопрос мучил меня, но я стеснялся его задать, и когда мы проезжали через ворота, я не выдержал:

- Господин майор, - спросил я, - Там на кладбище угол выложен юными девицами. Они все умерли в один день. Не скажете, что за день такой был?

К тому времени я был почти уверен, что майор знает все на свете, но он меня впервые разочаровал:

- Ума не приложу. Я вообще-то думал, что ты был на солдатском кладбище…

Мы въехали во внутренний двор форта. К нам ту же подбежал грум, чтобы забрать лошадей, и, громыхая кованными сапогами по лестнице, к нам спустился каштельян этого здания – сухонький гауптман. Я ожидал салюта и рапорта, но вместо этого комендант и каштельян форта обменялись рукопожатиями.

- Я распорядился, чтобы стол накрыли на стене.

- Распорядись, чтобы добавили еще один столовый прибор… Господин лейтенант отобедает сегодня с нами.

Мы трапезничали на узкой крепостной стене. Обед был по-солдатски скромен, но никто не обращал на это внимания.

С крепостной стены открывался прекрасный вид на пойму.

За столом, как водится, говорили о войне. Гауптман сетовал на плохую подготовку резервистов:

- В случае прорыва фронта мы можем отмобилизировать где-то четыре – три с половиной тысячи ополчения. Амуниции у нас меньше трех тысяч. Но не это самое плохое - резервисты подготовлены отвратительно. Времена, когда копейщики атаковали с бега, прошли… А если прорыв будет на нашем участке, то мы даже не успеем призвать и этих…

- Может, прорыв будет не здесь. А может, его не будет вовсе, - сказал я, стараясь скрасить мрачное настроение командира форта.

Вторая Регийская хоругвь

Время шло.

Часы складывались в день, день сменялся ночью.

Незаметно для себя, я стал старожилом Тебро. У меня появилась любимая таверна, где трактирщик уже знал меня в лицо. Я брал свое пиво и садился у окна, которое выходило на центральную улицу города. Я видел, как уходили и приходили части, как тянулись обозы с ранеными, как проносились посыльные. В своих сумках они перевозили новости, приказы, иногда слухи. Я часто заходил к коменданту. Иногда он зачитывал свежую реляцию, щедро разбавляя ее своими комментариями. Наше положение на фронтах было не блестящим. Верней, становилось все хуже и хуже.

Почти каждое утро я приезжал в форт – ведь на войне не бывает выходных. Я дрался с новобранцами – иногда с двумя одновременно. Порой в пылу драки я крепко их поколачивал, надеясь, что синяки, заработанные в тех учебных боях, заменят раны в будущих сражениях.

Иногда к ристалищу подходил Мастер Мечей, но он не говорил ни слова, лишь стоял, смотрел на нас своим невидящим взглядом. Он слушал сабельный звон, вдыхал наш воздух. Краем глаза я видел, как он вздрагивает в предчувствии удара, как сжимаются его пальцы, охватывая невидимую нам рукоять. Он чувствовал бой и переживал его вместо нас, ибо нам было не до переживаний.

А когда пятая неделя моего пребывания в Тебро начала подходить к концу, я решил, что мне пора.

Потом я часто думал – а могло ли все сложится по-другому.

Наверное, могло.

Передо мною лежала вселенной бездна, чистый лист, на который я мог нанести все, что угодно.

К моему счастью, я этого не понимал.

Я мог покинуть город в любую минуту, мог даже снять форму и перестать быть солдатом.

Это мне даже не пришло в голову.

Ведь неважно, по каким дорогам мы идем, важна музыка, что нам слышится, важно то, что ведет нас.

Я мог поступить как угодно, но через тридцать пять дней после разговора на перекрестке с крестом я написал ходатайство о переводе из резерва Генерального штаба в линейные части. Из бумаг, оставленных отцом, я выбрал приказ об удовлетворении прошения подателя сего документа, проставил дату и отнес все это в комендатуру.

Комендант понял мою хитрость, но ничего не сказал – прошение было удовлетворено.

Когда я уже выходил от него, майор окликнул:

- Лейтенант!

Я обернулся:

- Да, господин майор…

- Я узнал про кладбище… Про могилы девиц…

Он замолчал будто решая, стоит ли ему продолжать.

- Мне было бы интересно узнать, – проговорил я.

- Там триста могил – пятнадцать рядов по двадцать в каждом. Но большая часть могил пусты…

- Пусты?

- Ну да – кенотафы. Людям необходимо место для скорби. История была такая: семь лет назад здесь отступали кондотьеры капитана Ферда Ше Реннера, чтобы сдаться хотам. И на их пути лежал этот городишко. Так случилось – мужчины ушли и дрались уже не помню на каком плацдарме.

- И город разграбили, - предположил я.

- Не все так просто. Они умудрились выставить еще одно ополчение - из женщин… Что-то около трех тысяч… И было там две роты, в которые набрали исключительно…

Майор замолчал и покраснел, будто стесняясь произнести слово. Наконец набрался сил и воздуха и выпалил:

- Из девственниц… Из тех, кто предпочитал умереть, нежели быть…

Он опять замолчал и я поспешил прийти майору на помощь:

- И что дальше?

- Заваруха вышла еще та. Ше Реннер попал меж ополчением и регулярными частями. Ведя тяжелые арьергардные бои, капитан попытался прорубиться через город. Говорят, женщины умирали так, как дано не всем мужчинам… А вот дальше я не понял… Ше Реннер был разбит. Но те две роты все же попали в окружение. Стоял туман – говорят густой и даже черный, и к тому времени, как он развеялся, на поле боя никого не было. Ни одной живой души – одни покойники. Не знаю, сколько полегло наемников, но девиц было почти две сотни. Остальные пропали…

- Куда?

- Не знаю. Может, и до сих пор бредут по свету. Но меня смущает другое…

Я вопросительно молчал, полагая, что майор продолжит. И я оказался прав.

- Я узнал еще одну вещь. Где-то на кладбище есть братская могила – там лежит все, что осталось от кондотьеров Ше Реннера. Никто не знает, сколько людей под ней. Тем более неизвестно, были ли похоронены все или кого-то тоже поглотил черный туман. Говорят, они иногда возвращаются…

-

Я так и не стал для солдат Второй Отдельной Регийской хоругви своим. Дело было не только в моей форме – в том последнем бою я был в своей старой кавалерийской форме, только с шевроном «Кано» на рукаве.

Я мог бы сказать, что у меня не хватило времени – но нет, не скажу. Дело было во мне: я так и не научился становиться своим. Даже отец иногда не знал, как ко мне относиться - как к своему сыну или как к своему солдату. Обычно он выбирал второе и был даже строже, чем к своим рядовым, дабы никто не смог обвинить его в родительском попустительстве.

Новые друзья

Напротив комендатуры стояла таверна. По своему положению она могла претендовать на роль центральной забегаловки Тебро. И ее хозяин старался держать эту марку – она работала круглосуточно, и, по слухам, в ней можно было купить все что угодно – бутылку вина ли, женщину на ночь, самострел или даже смерть ближнего своего. В кухне, что занимала флигель, постоянно что-то варилось и жарилось, и из труб валил такой дым, что могло показаться, что там начался пожар. И, тем не менее, стряпней они особо не отличались: их вино кислило, цыплята были жесткими, закаленными в боях с ножами и вилками ветеранами. В общем, обедали в ней только те, кто еще не нашел в городе более приличное заведение. Но из-за постоянной ротации войск в городе во вновь прибывших недостатка не было, и порой хозяин был вынужден выставлять столики на веранду, чтобы принять всех желающих.

Моя дорога к картографистам проходила мимо таверны, и я подумал, что недурно будет немного перекусить перед работой. Конечно же, можно было сделать крюк и купить еду в другом месте, но я убедил себя, что особой разницы, чем набить себе живот, нет.

В зале было много народа, все больше военные всех родов войск, частей и званий. Под потолком висел дым настолько плотный, что его можно было пощупать.

Я стал искать себе свободное место. Незанятых столиков в зале не было вообще, но еще было несколько свободных мест. Среди прочего, я заметил обер-лейтенанта регийской хоругви, который сидел один. Мне подумалось, что сейчас самое время знакомиться с будущими сослуживцами.

Я подошел и без слов присел за стол.

- Милейший, это место занято для солдат второй регийской хоругви, – услышал я.

- Тогда это для меня...

- Не понял?..

Я вытащил шеврон и положил его рядом с пивной кружкой.

- Я командую второй бандерой.

- И давно?

- Уже минут двадцать…

По обеденной зале бродил юродивый, клянча мелочь и объедки со стола. Он подошел к нам и козлиным голоском проблеял:

- Грядет конец света…

- Изыди, убогий, - бросил мой новый знакомый. - Или я тебе устрою конец света… И конец звука.

Юродивый исчез, будто провалился, собеседник опять повернулся ко мне:

- Стало быть, ты новый начальник штаба… Давай, что ли, знакомиться…

Я представился.

Лейтенант Шеель Рюсс. Квартирмейстер, магик и, – он с сожалением вздохнул, показав свой верхний правый клык, - шифровальщик. Будем надеяться, что ты окажешься лучше нашего прежнего начштаба, – сказал он задумчиво, а потом со смешком добавил:

– А то окажешься в лазарете с распоротым брюхом…

- Ваш… наш командир говорил, что начальник штаба страдал расстройством желудка, – возразил я.

Шеель кивнул:

- Подавился саблей Дель Тронда во время послеобеденной сиесты.

- Майор Тронд говорил, что он слег с дизентерией.

Оберлейтенант задумчиво кивнул:

- Насчет дизентерии, это правда. Наш бывший начштаба был редкостным засранцем…

К тому времени я уже расправился со своим обедом и отставил тарелку с кружкой в сторону…

- Может, добавим? За знакомство?..

Я отрицательно покачал головой:

- Знакомству рад, но дела… Приказ майора…

-

У картографистов я пробыл до вечера – список майора был обширный сам по себе, и я добавил к нему две карты сопредельных районов. Я хотел взять атлас восточных областей, но передумал – если я смог бы им воспользоваться, то очень нескоро.

Когда я вышел из здания, в вышине уже загорались звезды. Вернувшись на квартиру, я собирался немного почитать, но глаза болели от напряжения и от неяркого света свечей дралоскопов.

А к утру в городе появились солдаты еще одной части. Глубоко ночью к городу подошла сверхтяжелая кавалерия – рыцари. В город входить они не стали, разбив лагерь за околицей. К утру в пойме, будто гигантские грибы, выросли шатры. Над ними на вялом ветре шелестел лес штандартов – с них скалились львы, орлы и всякая нечисть.

Впервые я увидел их со стены форта. Дозорный, скучающий рядом, прокомментировал увиденное:

- Шатры поставили за городом, потому что зажали на плату за квартиру. А никого к себе не подпускают, потому что гадят, не слезая с лошадей, и от этого смердят зловонно.

- Не слезая с лошади? – переспросил я, пересчитывая штандарты.

- А как же. Их жестянки весят с три пуда. Поди, одень, раздень… Хотя причинное место можно тоже забралом прикрыть…

- У них там нет брони… Все закрыто высоким седлом…

Он пожал плечами.

- Все равно, они смердят…

Я рассмеялся, но спорить не стал – спорить было некогда и не о чем. Они действительно воняли. Подозреваю, что от меня разило конским потом. Но все же рыцари никогда не форсировали реку вплавь – огромные першероны просто тонули под тяжестью своих седоков.

Слепой боец

Перед дальней дорогой я решил подковать коня, и на следующий день попал в форт позже, чем обычно. И едва не пропустил самое интересное.

Когда я прибыл, вокруг ристалища собрался почти весь гарнизон. Здесь были солдаты и других частей – к своему удивлению я заметил и оруженосцев рыцарей. На поле боя разминался рыцарь – он был без доспехов, только в стеганой куртке. Я начал искать его противника, но увидел его не сразу – тот спокойно стоял в углу, сложив руки на рукояти сабли. Драться должен был Мастер Мечей.

Тут я увидел коменданта. Он предложил подняться на крепостную стену – оттуда было все видно. Пока мы подымались я бросил:

- А мне вы запрещали с драться со слепым…

- Это не учебный бой –это дуэль.

Оказалось, что слепой выбрался в город за какой-то чепухой. Один рыцарь ради смеха бросил ему, будто юродивому, монетку. Слепой монетку поймал, но тут же швырнул ее в лицо благородному прямо в открытое забрало. Драка чуть не началась в городе – рыцарь был не один, но и слепому пришли на помощь. Но все же их удалось разнять, а приехавший комендант предложил ордалию – слепой против рыцаря. Оба согласились.

Наконец бой начался.

Рыцарь ударил сразу из салюта – сделал полушаг правой, приподнял меч вверх и опустил на слепца. Казалось, Мастеру Мечей не уйти от удара, но он присел и вдруг поднялся уже рядом. Дальше был засечный правый, отножный и вертикальный – не самая сложная атака. Между первым и вторым ударами рыцарь открылся, но вряд ли слепой это почувствовал. Он отступал, шаря саблей в пустоте как шарят тростью юродивые, стараясь нащупать опору. Рыцарь бил еще и еще –Мастер Мечей пятился. Казалось невероятным, но слепой был до сих пор невредим и только пару раз их оружие звякнуло, встретившись в воздухе.

Рыцарь бил – но попадал в пустоту. Смысл сабельного боя – сделать мир слишком тесным для противника и оружия, и у рыцаря это не выходило.

Рыцарь дрался коротким мечом, слепец – саблей. Одноручный меч немного тяжелей сабли, и, стало быть, удары им тяжелей. Сабля же легче и быстрее. Я подумал, что этого рыцаря отделать бы мне не представляло особого труда – его движения были чуть заторможены, будто и сейчас он дрался в своих двухпудовых латах. Наверное, этот недостаток имел продолжение – закованного в броню человека трудно уложить одним ударом, стало быть, рыцари не столь критичны к своим ошибкам. И тогда любая ошибка будет считаться за две – как первая и последняя…

Но арена заканчивалась – казалось сейчас слепец будет прижат к стене… Я посмотрел на майора, ожидая, что он остановит бой, но он даже не смотрел на ордалию:

- А почему вы не смотрите, господин майор?

- А зачем? Я такое уже видел много раз.

Я опять посмотрел на арену. Слепец, сбив очередной удар, закрутил восьмерку и пошел в атаку. Теперь тесно стало рыцарю.

Я смотрел и пытался понять, как это может быть – он же слепой. Как он может драться? Слепец будто и не подозревал о таких стойках как терция или квинта, не говоря уже про иные, более вычурные приемы.

Бой выровнялся, теперь даже рыцарь не думал о скорой победе. Он несколько раз перебросил меч из одной руки, наверное, полагая, что это обманет Мастера Мечей. Но ему это не помогло – слепец тоже перебросил саблю в левую руку, поправил зубами перчатку и вернул оружие назад.

Противник ударил подплужным – слишком классическим, чтобы быть хорошим. Слепой ушел в пустоту и ответил ударом, который при некотором воображении можно было бы назвать батманом. Но он походил на батман точно так, как похож луч лунного света на зигзаг молнии. После этого слепец убрал саблю за спину, а его противник корчился на арене, пытаясь соединить края раны, из которой хлестала кровь.

- Какое нелепое самоубийство, – бросил комендант, – я выиграл двадцать крон… От смешного до печального один шаг…

Я закончил цитату за него:

- И этот шаг до смешного печален…

-

Скорого выступления не получилось - на Тебро налетели дожди.

Небеса разверзлись, будто намеривались утопить нас в воде и грязи. Река стала полноводной, вымыв наконец из города помои и нечистоты.

Когда начались ливни, из пелены дождя в город то и дело приходили части и останавливались переждать непогоду. Дождь продолжался и очень скоро казармы оказались переполненными, а цены на квартиры поднялись до небывалых высот. Ночью гремел гром, он будил собак, которые от испуга начинали лаять. От шума я часто просыпался и лежал в темноте с открытыми глазами, пытаясь вспомнить, что мне снилось.

Но вскоре поток прибывающих сошел на нет – где-то за дождем, в других городах, замерли батальоны, не рискуя выступать в ненастье.

И только гонцы неслись по раскисшим дорогам, загоняя лошадей и теряя подковы.

Утром я одевал плащ и шел в форт – к моему удивлению, во рве появилась вода, а ристалище превратилось в огромную лужу, и не было никакой охоты драться. Потом я шел в комендатуру за свежими новостями – но их не было. Мир замер, завязнув в грязи, и гонцы зря гнали своих лошадей.

Замерли даже фронты.

Казалось, что уже пришла старуха осень – предвестница тяжкой зимы. Но через неделю ветер разметал облака. Конечно, так тепло как до дождей уже не было – утром было просто холодно.

Вместо концерта

В казарме я застал коменданта. Он о чем-то разговаривал с Дель Трондом, но, когда я вошел, они прервали разговор и повернулись в мою сторону. Я выбросил руку в салюте.

- И тебе здравствуй, - ответил комендант, - говорят, ты сегодня чуть не победил Мастера Мечей.

- Вы уже знаете? - я не мог представить, как эта новость могла меня обогнать.

- Дурные вести не стоят на месте.

- А почему дурные?

- Для гарнизона форта полезно знать, что среди них есть человек, который ни разу не был побежден. А если его побьет какой-то малол… молодой лейтенант, который, вдобавок, в городе проездом… От былого духа ничего не останется.

К моему удивлению, мне на помощь пришел майор Тронд:

- Предположим, не какой-то, а лейтенант Второй Регийской хоругви… Это обязывает…

Комендант хотел что-то сказать, но Тронд прервал его:

- Господин комендант пришел пригласить нас на концерт…

В честь уже не помню какого праздника местное население своими силами организовало маленький концерт для солдат частей, находящихся в городе. Хотя было довольно трогательно, особого энтузиазма среди солдат это не вызвало. Но комендант взял сбор в свои руки и теперь обходил части лично:

- Мы должны быть благодарны гражданским, - сказал он,– Благодарны за их терпение, за помощь, за невредительство наконец. Они не в силах нам противостоять, но вполне могут сделать нашу жизнь несносной. И если они намерены дать концерт, то, думаю, это от чистого сердца. И я заставлю вас если не уважать их, то хоть сделать вид…

Комендант добавил, что сбор – дело добровольное, но тем, кто не пришлет своих представителей, он урежет фуражирование на четверть.

И незадолго до заката майор, Шеель, я и два фельдфебеля появились возле входа в муниципальный зал. На площади перед муниципалитетом собрались, пожалуй, все офицеры, квартировавшие в городе, но в зал заходить не спешили, надеясь, что чем позже они перешагнут порог, тем больше шансов, что им не хватит места.

Я подумал, что сейчас отличный момент, чтобы обезглавить одним ударом все части в городе и в округе, и я только собирался поделиться своими соображениями с другими, но их внимание было занято приближающимися рыцарями. Их было трое, они были одеты в парадные латы, которые, как известно, должны не столько защищать, сколько блистать.

Но было уже темно, и в броне только тускло отражались свет факелов и магических огней.

- А скрипят-то, хоть бы петли смазали, - бросил Шеель…

- Я тебя прошу, не надо их задирать. Только драки нам не хватало, – прошептал майор.

- Да какая драка! Это будет избиение…

Так оно и вышло.

Недалеко от нас стоял капитан кирасир, которого, очевидно, рыцари знали по предыдущим кампаниям. Они заговорили с ним и начали обсуждать какое-то сражение, которое, как объяснил мне кто-то позже, наши войска с треском проиграли. Один из рыцарей достаточно громко сказал:

- Мы были лучшими…

- Зачем так орать! – встрял в разговор Шеель, – Просто скажи, что остальные были еще хуже… Тогда, может, поверю…

- Нахал, как ты смеешь так выражаться!

- Закрой забрало, вша панцирная. Сквозит...

Рыцарь не стерпел и замахнулся мечом.

Если это была дуэль, то самая короткая, из тех, что мне приходилось видеть. Рыцарь крутанул свой тяжелый двуручный меч и ударил с правого плеча. Такие удары невозможно выдержать или увернуться от него. Но Шеель не стал делать ни то, ни другое: саблей он чуть изменил направление удара, и когда тяжелый двуручный меч потянул рыцаря за собой, всадил ему саблю меж броневых плит…

- Готово! Выковыривайте его из жестянок! – крикнул он оруженосцам. Потом осмотрел окровавленный клинок и задумчиво добавил. – Ну, что я говорил?

Раздался лязг извлекаемых из ножен мечей, я тоже выхватил саблю.

- Стра-а-а-жа! – истошно завопил кто-то.

Патруль возник будто из-под земли. Три жандарма понимали, что их силы невелики и с оружием в руках замерли чуть в стороне.

- Спрятать оружие, - заорал Дель Тронд.

Мы послушно спрятали сабли. Майор повернулся к жандармам:

- Вас это тоже касается…

Оруженосцы уже хлопотали возле своего хозяина. Рана была не смертельной, но довольно неприятной. Майор приказал патрулю помочь доставить раненого в лазарет, сказав, что с виновными разберется сам. Но когда раненого убрали, он прошипел нам:

- Так… Вы, двое, исчезните с моих глаз. Не хватало, чтобы вас комендант увидел…

Мы послушно ушли в темноту…

Когда закрылись двери зала, Шеель спросил:

- Пошли, выпьем?

- Пошли…

В одной корчме мы купили бутылку вина. Но выпить его там же не удалось: в тот вечер ту забегаловку облюбовали местные поэты. Они пили, декламировали свои вирши, которые были слишком банальны и слишком пресны.

Последние дни в Тебро

Но домой я не попал. Меня понесло на кладбище.

Я помню не все.

Я помню, как купил пинтовую кружку пива в какой-то забегаловке. Пиво я пил уже по дороге, в конце расколотив кружку о чью-то ограду. Наверняка я пил где-то еще что-то, но что именно, вспомнить не могу.

Наверное, тогда я выглядел устрашающе – помню, я шел по городу с обнаженным клинком. Я наскочил на двух пехотинцев, что пили на срубе колодца какую-то отраву. Они, верно, приняли меня за призрака и сразу исчезли, бросив стаканы и самогон.

Я забрал бутылку и шел, прихлебывая из нее.

На улице было темно, но я сотворил себе кошачьи глаза. Мне стоило бы тогда остановиться и одуматься – заклятие удалось лишь с пятого раза. Сейчасмне кажется, что с трудом ворочая языком, я сотворил еще какое-то заклинание, форму которого мне уже не вспомнить…

Странно, но тогда я начал трезветь. Жидкость обжигала глотку, но мир становился устойчивей. Для пущего результата я плеснул себе на руку самогон и растер кожу за воротом – спирт быстро испарился, окутав меня холодом.

Я знал, зачем иду. Я хотел посмотреть в глаза своему страху.

Пройдя под аркой, я оказался на кладбище. Где-то закричала птица. Я передразнил ее – она замолчала. Почему-то мне показалось это жутко смешным – я засмеялся, но от хохота у меня прошел мороз по коже.

Пройдя где-то два кладбищенских квартала, я присел на цоколь могилы. На ней возвышалась фигура ангела, но в темноте ангел стал черным. На нем дрожали тени, делая памятник будто живым и страшным, как химера.

В небе с безумной скоростью неслись звезды – я невольно засмотрелся на их танец.

Я услышал шаги за спиной.

- Стой, кто идет! – бросил я в темноту.

А в ответ услышал:

- Время…

Я обернулся – теперь за моей спиной было две фигуры. Два ангела или две химеры.

Мы молча сидели втроем: обелиск, я и тот, кто был за моей спиной.

Это была не женщина – и, стало быть, не смерть. Ибо было сказано в мемуарах самоубийцы, что у смерти женское лицо. Кто-то в нем видит мать, кто-то видит жену, а кто-то – взгляд, что гасит свет звезд. Но с чего смерти заходить на кладбище – ей здесь нечего делать. Все и так умерли.

Но говорится – иногда ищут смерти как спасенья, а самые страшные вещи приходят в мужском облике.

На соседней аллее вдруг появился туман – сперва он был легким и полз над землей, потом начал подыматься, клубиться, складываясь в фигуры – их было много. Туман пел – тихо и высоко. Казалось, звук шел от земли, от каждой могильной плиты. Может, так поет трава, когда не боится, что ее подслушает человек.

- Что там происходит?

- Сегодня такая ночь, когда покойники хоронят своих мертвецов. Это хорошая ночь…

- Для чего хорошая?

- Сегодня никто не отбрасывает тень и мертвые сравняются с живыми… Даже четыре всадника спешиваются и пьют с теми, кто завтра будет их пищей. Могилы выплевывают своих покойников, и они летят по воздуху как птицы. Но тебе-то все равно – птицы никогда не отбрасывают тени.

- Отбрасывают… Ее просто никто не видит, - ответил я.

Мы замолчали. Наконец я спросил:

- Скажи мне одну вещь…

- Да, мой друг…

- Кто оплачет последнего покойника?

Он ответил не задумываясь:

- Последний бог…

- А если умрут все боги?

- Бог Времени не умрет, пока будет время.

- Время для чего?

- Время вообще. Ибо в начале было время, и нет места без времени… Ты не можешь вдохнуть аромат цветка до того, как он распустился.

- Но я могу идти еще до того, как появится дорога…

- Слушай, иди-ка ты спать… Я так заболтался с тобой… До встречи.

Что-то зашумело за спиной, и меня на мгновение накрыла тень. Когда я обернулся, химера была одна.

И я пошел домой. По дороге мой путь пересекся с сотканным из тумана кортежем – я не стал переходить им дорогу, и они прошли мимо, даже не обратив на меня внимания.

-

Утром первым делом я постарался убедить себя, что все это приснилось. Но удавалось это с трудом – мысли путались, сталкивались друг с другом.

Заклятия к рассвету развеялись, но свет резал глаза – зрачки сходились медленно.

Голова не болела, но было довольно плохо. На вино я смотреть не мог, хозяйка предложила кваса, но я попросил кислого молока с черным хлебом.

Где-то к полудню я выбрался в город. Главной новостью было то, что рано утром город покинули рыцари. Они снялись тихо и ушли, оставив в лазарете своего брата по оружию.

Потом я пошел в казарму. Там я застал только майора – Шеель ушел опохмеляться в неизвестном направлении. От одного из солдат я узнал, что комендант за вчерашнюю резню приговорил Шееля к двум неделям гауптвахты, с отсрочкой исполнения приговора до окончания войны.

Воспоминания о генерале Рейтере

Утром следующего дня мы должны были форсировать реку. Тракт упирался в большой мост, который был разрушен почти до основания. Но грунтовая дорога, сбегая со склона, вела нас к другому понтонному мосту, наведенному чуть ниже по течению. Ко всем прочим недостаткам он был узким, и движение по нему шло только в одну сторону.

И мы ждали, пока придет наша очередь переправляться.

Мост был наведен саперами, и, следовательно, принадлежал войскам. Номинально по нему должна была переправляться только армия, но с той стороны толпились повозки беженцев – они ждали ночи, когда поток частей спадет и за мзду можно будет переправиться на берег, который еще не достала война.

Одна семья пыталась переправиться вплавь, обвязав повозку бочками, но один мул утонул, а второго едва удалось спасти. Говорят, они рыдали над утонувшим будто над близким родственником, но к тому времени как мы прибыли, они его разделали, жарили и продавали. В те времена армия еще снабжалась, и солдаты даже не смотрели на мясо, воняющее ослом, но среди беженцев еда расходилась споро.

Очередь на переправу была длинной, но двигалась быстро, и, наконец нам дали сигнал переправляться.

Рассвело уже давно, но низкое солнце только начинало карабкаться из-за дюн. И за поволокой то ли пыли, то ли пепла оно казалось серым.

- Оловянное солнце, - задумчиво прошептал майор, направляя коня к мосту, - а мы оловянные солдатики.

- Оловянные, стеклянные, деревянные, - ответил я, - а какая разница?

От воды тянуло холодом и сыростью. На взгляд вода была вязкой и тяжелой. Она шипела змеей под понтонами. Лаги скрипели, гнулись, и, чтобы не рисковать, Тронд приказал спешиваться.

- Знаешь, - продолжил он, –  недавно слышал историю про генерала, которому в детстве напророчили, что он начнет последнюю войну этого мира.

- И что мир погибнет в этой войне, – встрял в разговор Шеель.

Тронд отрицательно покачал головой.

- Почти. Когда он стал генералом, ему открыли вторую часть пророчества: эта война будет вечной.

- И что генерал?

- Генерал убил себя.

Шеель рассмеялся:

- И имя того генерала –Рейтер.

- Рейтер жив. Никто не видел его трупа. Он не такой дурак чтобы умирать.

- Но никто не видел его живым. Говориться же: он пришел из ниоткуда, значит, ушел в никуда.

- Ты путаешь «в никуда» и «в ничто»... Но, так или иначе, он уже не с нами. А жаль… Вообще, наша беда в том, что у нас нет по-настоящему одиозного командира, за которым пойдут военные и, что важней, – штатские. Человека, что был бы популярен как всякое зло. Такого, каким был Рейтер…

Я молчал, и Тронд пояснил мне:

- Был такой генерал лет пятнадцать назад. Ты его не можешь помнить…

А дальше мост закончился.

Мы запрыгнули в седла, и кавалерия понеслась…

-

Как ни странно, но Рейтера я помнил. Это было одним из самых ярких впечатлений моего детства.

Первое, что я помню в своей жизни, это пожар в усадьбе наших соседей. Мне тогда не было трех лет, но я и сейчас могу вспомнить, как сестра гуляла со мной, тот поздний вечер, дым, что стелился над водой озера, пляску языков огня, что лизали небо. Я помню, что отец тогда был в отъезде, а мама испекла торт. Мы его ели при свете свечей. Пирог был пресным и невкусным, и я капризничал, прося дать мне простого хлеба.

А вот следующее воспоминание как раз включало Рейтера. Помнил я его лучше, нежели пожар, ведь я стал к тому времени старше. Было бесконечное лето, закончилась какая-то война, и город встречал победителей. В том солнечном дне я помню свою мать – такую молодую и красивую, помню себя – меня вымыли в душистой воде и переодели в честь праздника. Крахмальный воротничок натер шею, а улицы были украшены цветами и заполнены возбужденно шумящей толпой.

И наконец в город вошли войска. Я еще не понимал, что происходило, – это мне объяснили позже, но мне тоже было радостно.

Рейтер въехал в город на рыжем коне, за ним шла конная бригада. Лошади, начищенные до блеска, в сверкающей сбруе, шли в ногу, ступая важно, будто они понимали всю торжественность событий. В их гривы и хвосты были вплетены цветы. Они иногда выпадали и гибли под копытами.

За Рейтером, перед первой шеренгой ехал мой отец – тогда он носил на плечах вязь гауптмана.

Я помню, как Рейтер принимал парад, которым сам и командовал. Это кажется невозможным, но Рейтер был таким человеком – сам себе причина и следствие.

Парад завораживал. За кавалерий тяжелой поступью шли закованные в броню ландскнехты, за ними, одетые в зеленую форму, двигались лучники… Все это проносилось будто в калейдоскопе.

Затем был пир. Гулял весь город – столы выносили прямо на улицах и ставили один к другому, будто это был больше не город, а огромная обеденная зала. И действительно, если у одного края стола сидел генерал Рейтер, то за многие сотни саженей, за другим краем стола, мог пировать кто угодно.

Играла музыка – старый муниципальный оркестр, ему вторили военные музыканты, извлекая чопорную строгую музыку из своих инструментов.