Воспитай себе тирана. Хлыст и путы

Пролог

Пока жива боль — жива власть. Сегодня удалось ускользнуть от неё, хоть на миг опередив. Наверное, это и есть старость — когда даже боль начинает опаздывать?

Когда-то Малрик думал, что роскошь — это именно власть. Забавно, как со временем меняются казалось бы незыблемые, высеченные в камне приоритеты. Сейчас роскошью стали несколько часов простого здорового, крепкого сна.

Глаза закрыты. Тело привычно напряглось в ожидании: почти нестихающая ломота в висках, переходящая в тупой звон в как будто забитых ушах —магическое перенапряжение. Ватные дрожащие пальцы и давящая тяжесть в груди — истощение тела, которым все одарённые страдают уже годам к сорока. А так всё в порядке. В той степени порядка для одарённого на шестом десятке, использующего силу каждый день.

Потолок опочивальни встретил знакомым барельефом. Битва прославленного предка с каким-то врагом. Малрик не помнил детали. Но когда видишь одно и то же каждый день, любая мелочь врезается в память. Долг вгрызся в сознание так же, как эти фрески — в камень стен твердыни, сердца и оплота Доминиона.

За окном светало. Пора. Слуга явился бесшумно — как только ноги коснулись укрытого тёплыми коврами каменного пола. Смотритель двора Великого Дома Орвин — сплошь убелённый сединой и глубокими морщинами, с отпечатком былой красоты на уверенном и строгом лице, всё ещё с прямой спиной и твёрдым шагом. Единственный, кто мог самолично входить в покои Арбитра без единого ограничения и запрета. Такой же незыблемый, преданный и древний, как окружающие их стены, он подал халат. Тяжёлый, из тёмно-синего бархата, расшитый серебром. Малрик терпеть не мог эту вещь. Слишком жаркая, слишком показная. Но наместница-мать, давно покойная, говорила, что владыка должен выглядеть внушительно даже в халате.

Орвин протянул поднос с серебряным кубком — укрепляющее зелье, приготовленное придворным лекарем, мутно-зелёное и неизменно отвратительное на вкус.

— Сегодня после первого боя — совет Домов, — Орвин зорко следил, чтобы повелитель проглотил питьё до последней капли. — Затем допрос пленного, который вы изъявили желание провести сами. Трапеза с послом Нортальда — к вечернему бою.

Малрик знал. Но Орвин всё равно напомнил. Боялся, наверное, что однажды Арбитр забудет о неизбежных делах. Как некогда до прискорбия рано заплатила за свою силу и его благородная наместница-мать, перед кончиной окончательно перестав узнавать кого-либо.

Малрик с облегчением отставил опустевший кубок. Зеркало на стене — большое, в массивной раме с рунами вызова, — отразило впалые щёки и побелевшие шрамы под серой щетиной. Глубокие тени под запавшими и покрасневшими глазами. Ни единого намёка на былую черноту в забранных в неаккуратный куль на затылке волосах.

Руки. Лучшее видимое свидетельство дара. Вены бугрились под кожей, отсвечивая тусклым синим. Кожа серая, восковая. Руки мертвеца.

Пятьдесят восемь... Все семь или восемь десятков на вид, едва ли не старше верного Орвина, которому годился в сыновья. Дар жрёт быстрее, чем время.

Вчера Малрик так же провёл несколько допросов, использовав ментальную силу в полной мере, как в свои молодые и самые сильные годы. Но они остались далеко позади, а измождённое могучим даром и возрастом тело продолжало за него расплачиваться. Раньше откат проходил вскоре после применения дара. Сейчас часто не хватало и суток.

Допросная — маленькая клеть в одном из дальних крыльев Великого Дома. Без окон, только факелы. Место для писаря в углу, пара стульев, цепи на стене, для особо несговорчивых, сегодня не понадобятся.

Арбитр тяжело опустился напротив пленного. Молодой. Лет двадцать пять, не больше. Худой, нервный, с горящими глазами фанатика. Заживающие руки связаны, но не скованы — Арбитру при допросе не требовалась излишняя физическая жестокость. Она отвлекала. Дар ментального контроля работал вернее, когда объект не испытывал физической боли.

— Имя?

— Йорран, — голос хриплый. Сорвал, видимо, когда допрашивали ранее. Чёрт бы побрал Даррена, как ещё поганый язык от непотребщины не отсох, а всё туда же — квохчет над Арбитром хуже иной наседки, даром что северный воевода и правая рука. Не настолько Малрик плох, чтобы его изнурили несколько вопросов.

— Откуда?

— С севера.

С севера. Ясно. Ловко уклоняется. И ведь не скажет по доброй воле больше ничего нового и важного.

— На кого работаешь?

Пленный сжал губы. Обречённо. Знал, к кому попал. Но хоть совесть будет чиста, раз уж сам первый воевода позволил привлечь Арбитра. Малрик приблизил руки к голове Йоррана, не касаясь его. Раньше даже подходить бы не пришлось... Пальцы непроизвольно шевельнулись в воздухе, будто перебирая невидимые нити. По тыльной стороне ладоней с новой силой разгорелась мертвенная синева, словно от невообразимого холода. Перед внутренним взором Малрика развернулась карта чужого разума — неровный зыбкий лабиринт переплетений из правды, желаний, страхов и лжи. Его сила скользнула по нервным путям к центру памяти, безжалостно сжимая витки мыслей и растекаясь по ним обжигающим холодом.

Малрик остановил руку над левым виском. Пальцы сомкнулись в щепоть, будто вырывая невидимый пучок. Йорран взвыл. Синева полыхнула, вспучивая вены и неся с собой образы всего утаённого ранее. Имена. Лица. Места. Планы.

Малрик размеренно диктовал, не отводя взгляда и не опуская рук. Писарь в углу записывал, не упуская ни единого слова.

Йорран застонал. Из носа тонкой струйкой потекла кровь.

Стандартно. Обычный шпион. Даже скучно.

Малрик прервал контакт. Йорран обмяк, голова юноши бессильно дёрнулась и запрокинулась. А затем и сам он завалился неловко на бок и наконец на пол, уставившись в потолок остекленевшими глазами.

— Какой будет приказ? — равнодушно и привычно спросил писарь, не поднимая глаз от пергамента, исписанного аккуратными ровными строками.

— Казнить.

Малрик встал. Пальцы дрожали перед болезненным онемением — даже такое короткое вторжение теперь не проходило без ощутимых последствий. Если лекарь разрешит, надо будет выпить ещё порцию этой укрепляющей дряни. Умирать — так одному у себя в покоях, а уж никак не корчиться от отката на глазах всего Доминиона.