Восстание Ника H εξέγερση Νικα

1

В городе Константина, который сам Константин назвал Новым Римом, вытянулся с северо-востока на юго-запад огромной удлинённой подковой, каменный исполин, красавец-ипподром. Это сердце Нового Рима.

Нет, это было, конечно, не святое место. Как оно может быть святым в городе, который заменил собой не только Старый Рим, но и Иерусалим. Именно за его стенами укроются праведники, именно через его Золотые Ворота войдёт Иисус Христос, когда наступит конец света.

Нет, это было не святое место. Для церкви. Но не для подданных империи, которую они называли Васили́я Роме́он, а себя ромеями, то есть римлянами, хотя и говорили по-гречески и императора тоже называли по-гречески - василевс.

Ипподром не только место для зрелищ, хотя и зрелища имели место быть, и у всех на ипподроме было своё место, даже у иудеев. Здесь знакомились с нужными людьми, заключались сделки, здесь отцы договаривались о женитьбы детей, здесь оглашались императорские указы, здесь императоры мирились с подданными, здесь проходили торжества (триумфы) после победы над врагом, здесь кипела жизнь Города и всей Империи.

Император не считается императором, пока его не увенчают диадемой на ипподроме. Император может быть объявлен императором где угодно: во дворце, в храме, среди гор у реки. Но объявленный император – ещё не император, пока он не доберётся до Города, до его сердца, до ипподрома и там его облачат в императорскую одежду и на его голову возложат золотую диадему василевсов на глазах у народа. Вот после этого он становиться настоящим, подлинным императором.

В восточную стену ипподрома врезалась кафисма - императорская ложа. Именно с неё объявлялись указы, и именно с неё показывался подданным император-василевс. Император стоял в четырёхугольнике между колоннами и кровлей, под квадригой золотых коней, на фоне голубого неба. А если по небу плыли облака, то казалось, и василевс плыл в божественной ауре.

Кафисма являлось продолжением Большого Дворца, который прилегал к ипподрому, но с самим ипподромом не соединялась никак. Она возвышалась над трибунами ипподрома. Ближе к западной стене кафисмы стоял беломраморный трон императора, за ним сидения для приближённых. Василевс видел всё, его не видел никто. Только одна лестница от ристалища подходила к ложу василевса и заканчивалась решетчатой двустворчатой дверью. Вернее лестница упиралась в стену в пол человеческого роста, а на стене уже находилась дверь. Раньше она служила для увенчания венком победителя от императора, потом стала служить для общения василевса с подданными в экстренных случаях.

2

В воскресенье 11 января 532 года на ипподроме всё было почти как обычно: люди следили за скачками, делали ставки. И только на трибунах зелёных царила тишина, чувствовалось напряжение, тревога и некоторое волнение, все знали, что должно произойти.

И вот димархи прасинов встали со своих мест и направились к ложу василевса. Впереди шёл Зенон Ситос.

Со своих мест венеты заметили шествие прасинов.

- Что бы это значило? – спросил, не к кому не обращаясь, сенатор Ориген, мужчина около пятидесяти лет, лысый, только на висках и на затылки виднелись седые волосы. Происходил он из старой римской знати. Его предки перебрались во Второй Рим два или три века назад. Он сидел на трибуне с сыном Проклом, парнем лет восемнадцати, в окружении других сенаторов-венетов.

- Жаловаться идут, – сказал сидящий рядом с Оригеном сенатор Фотий.

- Да, довели прасинов до отчаянья.

- Хорошо, что их, а не нас, Ориген.

- Рано или поздно и до нас доберутся, – возразил Ориген.

- Не дай Бог, – Фотий перекрестился.

- Автократор считает, что мы созданы только для того, что бы платить налоги. А налоги брать они умеют и новые придумывают с дьявольской изобретательностью. Вон Каппадокиец, что придумал? Новый налог – аэрикон – цинично окрестив его «деньги из воздуха». Он померил расстояния между домами и с одних берёт налог за то, что дома стоят слишком близко друг к другу, а с других, что слишком далеко. А дома-то не передвинешь!

- Ты прав, Ориген, – сказал Фотий. - А налог диаграфи? Его по древнему обычаю взимали только в чрезвычайных ситуациях. А теперь – каждые полгода.

- Да-да, – согласился Ориген. – А прасинов просто откровенно грабят.

- Потому что они ещё и еретики-монофизиты, – сказал сенатор Аврамий, - не все, но большинство, а мы, венеты, как и нас августейший василевс, православные.

- Зато василиса Феодора благоволит монофизитам, – сказал Фотий. – Вон их сколько в Город понаехало! Целый дворец Гормизды им отдали.

- Может быть и правильно, что благоволит. Во-первых, они её, как говорят, когда-то выручили. Как, кстати, и мы, венеты. А во-вторых, разница между православными и монофизитами не велика. Они во всём православные, кроме одного. Они считают, что в Христе есть только одна природа – божественная. И нет человеческой. И что? Мы тоже считаем его Богом!

- Нет, кир Ориген. Если в Нём нет человеческого, значить он не мучился на кресте и не искупил грехи человеческие. Тяжело умирать, не зная, что воскреснешь! А мы все воскреснем!

- Хорошо Богу было умирать, зная, что через три дня воскреснет – сказал Прокл.

Аврамий посмотрел на парня осуждающе, а Ориген сказал:

- Это богохульство, сын.

- Да я ничего, – пожал плечами Прокл. – Я так.

- В прошлом году наш василевс, – продолжил Ориген, обращаясь к Аврамию, - пригласил в Город монофизитских епископов, Фотий правильно говорит, целый дворец заняли, который, кстати, принадлежит Феодоре. Так ли он поддерживает православных?

- Поддерживает, – твёрдо сказал Аврамий.

- Поддерживают, – сказал Фотий. – Юстиниан поддерживает православных, а Феодора – монофизитов. Ортодоксы идут с жалобами к василевсу, а монофизиты жалуются василисе, а выгоду получают оба супруга. Это как если бы твоя супруга от какого-то бездетного дядюшки получила бы землю. И тебе бы с этого тоже была бы выгода, Ориген.

- Так же как и наоборот, – согласился Ориген. – Но с другой стороны, монофизиты выручили Феодору в Александрии. Она им просто благодарна. Память у неё хорошая. А наш василевс к ней прислушивается.

- Ещё, какая хорошая память, – сказал Фотий и перешёл на шёпот - Вы знаете, когда наша василиса ещё не была василисой, а торговала своим телом и выступала в театре, многие ею пользовались. Но сейчас вы не найдёте ни одного, кто мог бы этим похвастаться.

- Так не мудрено. Больше пятнадцати лет прошло с тех пор.

- Меньше, – сказал Фотий, - но не в этом дело. Она их всех!

И он показал характерный жест.

- Наказание по грехам, – назидательно сказал Ориген, – не надо было ходить в такой театр и глазеть на обнажённое женское тело. Сидели бы дома около жены и смотрели бы не её тело, если заняться больше нечем. Тем более что сейчас Феодора ведёт себя целомудренно.

Ориген посмотрел на своего сына Прокла и добавил:

- Вот сын, не греши смолоду, что бы в старости не каяться. А то вот не бреешься, хвост отпустил…

- Все так ходят, отец, – ответил юноша.

Тем временем прасины поднялись по лестнице к воротам. По обычаю, сам василевс не разговаривал с народом. Его устами был специальный человек – мандатор. И просители к нему обращались как к самому императору. Мандатор доложил, кто стоит перед императорской ложей.

Прасины выстроились цепочкой, что бы передавать разговор с василевсом на трибуны.

Зенон, подняв вверх голову, начал:

- Многие лета, Юстиниан-август, да будешь ты всегда победоносным! Меня обижают, о, лучший из правителей! И видит Бог – нет сил терпеть. Я боюсь назвать обидчика, ибо он венет, а я – прасин, а суды все на стороне венетов.

- Кто он? Я не знаю его, – устами мандатора ответили из императорской ложи.

- Моего обидчика, трижды августейший, можно найти в квартале сапожников.

- Вас никто не обижает!

В ложе императора находились ещё и его приближённые, и говорить мог кто угодно, а мандатор обязан был повторять всё, что слышал, поэтому отвечал он иногда невпопад.

- Он один-единственный, кто обижает меня. О, Богородица, ты единственная заступница моя!

- Кто он такой? Мы не знаем.

- Ты, и только ты знаешь, трижды августейший, кто притесняет меня! Кто желает зла мне и дому моему!

3

В ложе василевса царила тишина и растерянность. Кроме василевса в ложе находились его жена Феодора, его советник по налогам и префект Востока Иоанн Каппадокиец, полководец Велизарий с женой Антониной, близкой подругой Феодоры и главный казначей Нарсес. И, естественно, слуги, служанки и сотня Иоанна Армянина – личная гвардия василевса.

Юстиниану сорок восемь лет, небольшого роста, склонный к полноте, имел римский профиль, то есть нос с горбинкой, что считалось красивым и благородным, с большими залысинами на лбу, в светлых волосах была мало заметна седина, усы скрывали шрам на верхней губе, полученный в молодости.

Слева от трона василевса расположилась его жена – красавица Феодора. Ей тридцать два года, небольшого роста, она обладает правильными греческими чертами лица, смуглой матовой кожей, матовыми чёрными волосами, строгим взглядом карих глаз. Занятия акробатикой в юности не прошли даром: под тонкой нежной кожей скрывались стальные мышцы, а в её мягких и плавных движениях угадывалась сила. На голове платок. Он подвязан так, чтобы в волосах была видна тонкая изящная золотая диадема. Поверх платка, как и положено замужней женщине, был одет мафорий – накидка из дорогого китайского шёлка – пурпурного цвета с золотой каймой и золотыми звёздами по полю. Мафорий спереди перекрещивался и завязывался сзади, а нижний край доставал почти до земли. На Феодоре четыре туники разного цвета и разной длины с длинными рукавами, одеты так, чтобы было видно, что их именно четыре.

Молодой главнокомандующий империи полководец Флавий Велизарий, стройный высокий блондин, длинноносый, голубоглазый, в нём чувствовалась кровь северных варваров, невзирая на чисто римское имя.

Его жена Антонина на два года старше, пухленькая, белолицая, русоволосая и кареглазая. Она одета почти так же, как и василиса, только на ней три туники и мафорий голубого цвета, цвета Богородицы, но с золотой каймой и звёздами. Всё чуть скромней и диадемы не было. Императрица не любила, что бы кто-то в чём-то был лучше её. Подруга подругой, но Феодора дама мстительная. Дочь наездника константинопольского ипподрома, Антонина была склонна к риску и всяческим авантюрам.

Иоанн Каппадокиец черноволосый, поросший волосами по телу, с тяжёлым взглядом тёмных глаз, производил впечатление человека не далёкого. Но это было не так. Ум у него был, как и у василевса – хитрый и изворотливый. Но не оратор. Он лучше писал, чем говорил.

Главный казначей Юстиниана пятидесяти четырёхлетний евнух Нарсес, худощавый армянин с грустными умными глазами, одет был более чем скромно. Ему ничего не надо было. Отроком, попав в рабство, был оскоплён. За эти годы он своим умом, сам того нехотя, достиг самых высших высот при дворе, которых только может достичь евнух.

Затянувшеюся паузу нарушила Феодора:

- Какой вздор вы наговорили прасинам, друзья мои, – августа обвела присутствующих холодным взглядом. – Они пришли кроткими и смирными, с нижайше и вполне справедливой просьбой, а ушли злые и готовые к бунту! Почему ты, августейший муж мой, не проронил ни слова в этом разговоре с прасинами?

- Негоже василевсу пререкаться с подданными.

- Тебя всё равно никто не видел.

- Не важно, – ответил Юстиниан, теребя лорум, тонкий длинный шёлковый шарф, обмотанный вокруг тела поверх одежды и украшенный золотом и драгоценными камнями, один из знаков императорской власти.

- Хорошо, цезарь мой, пусть будет так, – согласилась Феодора. – Теперь, я думаю, надо схватить этих старшин прасинов.

- Зачем? – удивился василевс. – Что они нарушили? Разговаривать с императором священное право жителей империи. За что их наказывать?

- Кто говорит: «Наказывать»? Посадить в тюрьму дней на десять. Пусть остынут. А потом выпустить, можно даже наградить.

- Удивительные вещи ты говоришь, жена. Зачем всё это?

- Что бы избежать не нужной крови. Назревает бунт! Его лучше сразу пресечь!

- Законы они не нарушали и сажать их не за что.

- Пока – да. Но если они взбунтуются, то будет за что. Ты сейчас разбираешься с «римским правом», копаешься в этих пергаментах. Так?

- Так. Надо навести порядок в судебной системе и вообще в законах. Тем более что это мне легко сделать: латынь мой родной язык.

- Так может, ты найдёшь какой-нибудь закон о предотвращении беспорядков? А Капподакиец тебе любезно поможет. Так, Янис.

- Если светлейший прикажет, – пробасил Иоанн Каппадокиец.

- А обвинять в убийстве прасинов прасинов же и обзывать их висельниками приказа не требовалось! А зачем ты, Флавий, грозился отрубить им головы? Прославленному войну такими словами бросаться нельзя.

- Моя любимая августа, - примирительно, но твёрдо сказал Юстиниан, - возможно, ты в чём-то и права. Но закона, о котором ты спрашиваешь, не существует. Согласно «римскому праву»: никого нельзя судить за намерения! И с этим я полностью согласен. Но я прикажу префекту Евдемону более тщательно и беспристрастно разбирать дела как прасинов, так и венетов. Правосудие есть неизменная и постоянная воля предоставлять каждому его право.

- Мы должны исходить из государственной необходимости, автократор.

- Нет, августа, мы должны руководствоваться верховенством закона.

- Это надо было делать раньше, цезарь, а не обвинять во всём прасинов и не отнимать у них имущество исходя из государственной необходимости.

- Разве было что-то не по закону? По закону ли мы действовали, Янис? – спросил Юстиниан Иоанна Каппадокийца.

- Мы действовали строго по закону, автократор – с почтением ответил Капподакиец.

- Вот! Мы всегда действуем по закону, моя дорогая.

- Если действуя по закону, удастся избежать крови, я буду только рада.

В тот день, после окончания скачек начались ожесточённые драки между венетами и прасинами. Префект города Евдемон, получив указ беспристрастно разбирать дела, как венетов, так и прасинов, приказал страже пресекать драки и доставлять нарушителей порядка в преторию не разбирая к какому диму принадлежит человек. Спафарии, в том числе и Колоподий, разошлись со своими отрядами по Городу.

4

Префект города Евдемон выполнил приказ василевса на совесть и даже больше, то есть проявил полную объективность по расследованию беспорядков в городе. Он опросил свидетелей, ночью организовал суд, который вынес справедливый смертный приговор, как говорили, виновных в убийствах. Приговор вынесли двум зелёным, двум синим, одному красному и одному белому, а так же для счастливого числа – семь – добавил одного раба-гунна за то, что у него причёска такая же, как и у стасиотов-венетов и хозяин его к тому же не был неизвестен, а пристраивать его куда-то надо было. Четырёх их них суд присудил к отсечению головы, а трём – Костасу, Проклу и рабу-гунну – к повешению.

Утром приговор был оглашён. В домах Зенона и Оригена поселилось горе. Оставалось только молиться и надеяться на милость божию, больше помочь никто не сможет.

Рано утром в назидание другим, чтобы внушить страх и отбить охоту к бунту, да и просто по обычаю, семерых осуждённых, на ослах, провезли по городу. Казнь назначили на другой стороне бухты Золотой Рог в Сике пригороде Константинополя у монастыря святого Конона. Префект Евдемон решил, что там меньше народу. А то мало ли что.

Любопытствующих на площади у монастыря действительно было не так много. Рослый лохаг расставил свой лох – отряд в тридцать человек – жидкой цепью, отделяя место казни от толпы. Протоспафарий, руководивший казнью, оглядел эту цепь из воинов и подумал, что, не слишком ли мало одного лоха, может быть, надо было взять два или три, но с другой стороны, всё должно быть как всегда, что бы народ не подумал, что власть что-то боится. Он приказал ускорить процесс казни. А палачи, как будто что-то предчувствуя, и так стремились покончить с этим делом как можно быстрей, во избежание возможных беспорядков, кто знает, что творится в головах горожан. Греки, как известно, склонны к бунту.

Четверым несчастным отрубили головы как-то быстро и буднично, как курам. Трёх остальных подвели к трём наспех сооружённым виселицам в виде греческой буквы «П»(πι).

- Солнца нет, – пожаловался Прокл.

- Тебе зачем? – не понял Костас.

- Попрощаться.

- Ты же не солнцепоклонник как этот.

И Костас кивнул на гунна.

- Всё равно. Хоть какая-то радость. А то год как-то печально заканчивается.

- До конца года ещё пять месяцев.

- Думаешь, доживём?

- Хотелось бы, – сказал Костас. – Меня невеста ждёт.

Их поставили на скамейки, одели петли на шеи. Тёплый ветер с Пропонтиды разогнал на время тучи. Выглянуло не яркое январское солнце.

- Как ты хотел! – крикнул Костас, обращаясь с Проклу.

Гунн что-то крикнул гортанно, обращаясь к солнцу.

Юноши перекрестились.

Палачи выбили скамейки у них из-под ног.

Мир вокруг запрыгал, закачался. Петля сжала шею Костаса, грудь разрывалась до непереносимой боли от желания вдохнуть воздух, руки инстинктивно царапали верёвку, пытаясь освободиться. И вдруг Костас полетел вниз, больно ударился спиной и головой обо что-то. Руки раздвинули петлю, Костас вдохнул воздух и снял с шеи обрывок верёвки.

Под своей виселицей на земле хрипел Прокл. У виселицы сломалась верхняя перекладина. И только гунн извивался в петле, пытаясь освободиться, но вскоре его мучения прекратились и он, обмякнув, повис, и всем видом выражая свою вину во всех грехах мира. Штаны гунна были мокрые, на грудь с чёрного высунутого языка капала слюна на уже мокрую рубашку.

Стража оттащила Костаса и Прокла в сторону, а палачи начали прилаживать две петли на виселице Костаса.

- Что-то нам не везёт, – сказал Прокл. – Второй раз нас будут вешать.

- Ты же хотел попрощаться с солнцем, – мрачно пошутил Костас. – Прощайся. В первый раз не удалось, помешали.

Среди зрителей поднялся ропот. «Дважды казнить нельзя!» - раздались возгласы.

- Молчать там! – грозно крикнул лохаг.

Толпа приутихла.

- Мы так же будем выглядеть? – хмуро спросил Прокл, глядя на гунна.

- Конечно, - зло откликнулся Костас, - казнь-то позорная. Мы чем-то особенно остро разозлили префекта. Одним лёгкую смерть, а нам – мучительную и позорную.

На виселицу, на которой пытались повесить Костаса, палачи накинули две верёвки, соорудили две петли. Опять приговорённых к казни, поставили на скамейки, одели петли на шеи, дали перекрестится, и выбили скамейки из-под ног. Юноши даже не успели ничего почувствовать, как, верхняя перекладина виселицы треснула, не выдержав тяжести двух тел, и Костас и Прокл рухнули на землю.

- Да что ж такое, – выругался Костас сдирая петлю с шеи.

Толпа зрителей дружно охнула, раздались крики: «Господь их бережёт!», «Господь их спасает!» «Если дважды казнить нельзя, то трижды тем более!»

Толпа была настроена решительно, крики раздавались всё яростней. Воины, угрожая мечами, отпихивая щитами, с трудом сдерживали людей.

На шум из монастыря вышли монахи. Мгновенно оценив обстановку, поняли, в чём дело и решительно, как столбы, обойдя воинов охраны, направились к сидевшим на земле, облокотившись друг на друга спинами, юношей.

- Православные? – строго спросил их один из монахов.

Юноши утвердительно кивнули.

- Креститесь, – приказал монах.

Парни послушно осенили себя двумя перстами.

- Хорошо, – сказал монах, юношей подняли и повели с места казни, не обращая внимания на возмущённые крики протоспафария.

Толпа одобрительно и радостно приветствовала действия монахов.

Посовещавшись, монахи перевезли Костаса и Прокла на другую, городскую, сторону Золотого Рога и поместили в церкви святого Лаврения в квартале Пульхерианы.

Юношам в храме дали по полной чаше тёмного крепкого и сладкого вина и накормили хлебом с оливковым маслом и сыром, благо, что время было около полудня, наступал аристон – первое принятие пищи. Вино налитое по-скифски, то есть не разбавленное по греческому обычаю на три четверти водой, сделало своё дело: едва справившись с едой Костас и Прокл уснули.