Едва уловимый аромат бахура, окутывал комнату своим терпким, слегка древесным ароматом, уводя мысли в далекие размышления.
Четыре года…
Долгие, бесконечные четыре года без нее…
Научился ли он жить без Хади? Шамиль не мог дать однозначного ответа. Наверное…
Ведь человек – существо удивительное, способное приспособиться даже к самой невыносимой боли.
Научиться – возможно, нет, но вот привыкнуть – да. Он точно научился жить дальше, строить мир вокруг себя, ломать и изменять его, подстраивая под свои нужды. Должность наследника обязывала его к этому, требовала от него хладнокровия и решительности. И он принял эту ношу, научился играть по жестким правилам, кровавой и грязной власти, коей теперь он владел.
Но без нее…
Без Хади…
Ее уход был подобен незаживающей ране, кровоточащей в его душе. Спроси его, и он расскажет все в мельчайших подробностях, каждую секунду того рокового дня…
Стены монастыря, черная ряса, так не идущая ей, но при этом так беспощадно подчеркивающая ее неземную красоту. Где-то глубоко внутри, привычно и болезненно, запекло… Эта боль была ему знакома, даже привычна. Иногда Шамилю казалось, что только благодаря ей он еще жив, что эта боль доказывает, что в нем осталось хоть что-то человечное, что он не превратился в бездушную машину власти.
— Шамиль, — произнес женский голос, вырвав его из тягостных воспоминаний. Повернув голову, он увидел вошедшую Хадижу.
Обтягивающее платье в пол, лишь формально соответствующее восточным нормам, было откровенным вызовом, соблазнительным и дерзким, несмотря на повязанный на голове платок. Она быстро пересекла комнату и остановилась за спинкой резного кресла, на котором сидел Шамиль. На ее лице застыла недовольная гримаса. Шамиль знал ее каждую реакцию, она была для него предсказуема, как прочитанная книга. Или он просто слишком хорошо ее изучил за эти годы, проведенные рядом?
— Когда уберешь фото? — спросила она, в ее голосе прозвучали повелительные нотки, но осеклась так же быстро, как только столкнулась с холодным, непроницаемым взглядом его темных глаз.
— Шамиль… Ведь она все бросила, уехала. А я здесь, с тобой… Неужели я не заслуживаю твоего уважения? Ты меня слышишь вообще?! — ее тон постепенно переходил в почти истеричный взвизг, подобный капризам маленького ребенка, которому отказывают в долгожданной игрушке.
— Хадижа, выйди и больше не входи сюда без разрешения, — отрезал Шамиль, не отрывая от нее взгляда.
— А это я ведь подарила тебе сына! Не она, не она… — выкрикнула Хадижа, и в ее голосе сквозь обиду прорвалось отчаяние.