Возбуждён и очень опасен

1

— ...а он говорил, что я за все подарки ему деньги должна вернуть! — Катя швырнула оливку в мусорное ведро, но не попала. — Сам, гад, телефон мой в руках держал, как гранату!

Подруги, Катя и Поля, сидели на коробках, лица у них раскраснелись, глаза блестели, а голоса звенели с той хрипотцой, которая обычно появлялась после четвёртого коктейля. Но коктейлей было больше.

— Да они все крысы! — Полина взмахнула стаканом с розовой жидкостью, расплескав половину. — Элл, ну скажи ему... скажи ему что-нибудь... такое! — она бессвязно замахала руками, пытаясь подобрать достаточно обидное слово.

А я молчала. Сидела на полу, прислонившись к холодной плитке, и медленно, как во сне, помешивала свой коктейль длинной трубочкой. «Слёзы русалки» — сладкая, липкая, обжигающе-алкогольная смесь, которая сейчас казалась единственным связующим звеном с реальностью. Меня куда-то от горя и обиды уносило…

Такой же воздух кругом был – гуще сиропа, хотя окно я открыла, не помогало. Просто народа набилось в однокомнатную квартирку, что на балконе даже не помещались.

На кухне, заваленной пустыми бутылками и обёртками от закусок, горела только новогодняя гирлянда над раковиной, хотя за окном поздняя весна. Её мигающие огоньки отражались в стёклах Полькиных очков, которые она давно сняла и судорожно сжимала в руке.

В ушах звенело, картинка плыла.

— Элл, слушай! — Катя сползла с коробки на пол рядом со мной и толкнула меня плечом. От неё пахло текилой и дешёвыми духами. Откинула мои тёмные волосы, завитые для него… Но Егор не придёт, он с другой.

— Вот... вот смотри... — Катька с каким-то пьяным торжеством тыкала пальцем в экран своего телефона. — Дашка... помнишь ту дуру с курсов? Вот... вот она. А вот твоя... твой принц косорылый! Сколько мы тебя будем утешать?! Брось его уже! Не исправится!

Я медленно подняла глаза. Экран слишком ярко светился в полумраке кухни. Фотография из какой-то ленты новостей. Картина маслом: кафе, мой парень Егор сидит вальяжно за столиком. Улыбается так же, как улыбался мне вчера утром. А к нему через стол тянется рыжеволосая Дарья. Её рука лежит поверх его руки. Не просто рядом, а сверху. Уверенно, по-хозяйски.

Весь мир плыл от моих горьких слёз. Дашенька хвасталась связью с новым крашем – фотки одна за другой выставлялись на её странице. Егор так, Егор сяк, Егор её в губы…

Звонкий смех из гостиной, где кто-то включил караоке, музыка из колонок оглушила даже здесь и сквозь неё гулкий голос Полинки:

— Ну? Ну что, Эллочка? Видишь? Видишь, какая тварь!

Всё это слилось в белый шум. Остался только этот пиксельный ад. И комок горячей ваты в горле, который никак не удавалось протолкнуть, поэтому я пила, пила…

И даже зажмурилась, чувствуя, как слипаются нижние ресницы с верхними потёкшей тушью.

Сделала долгий, глубокий глоток. Сладость обожгла, потом по пищеводу разлилось тепло, но оно не коснулось ледяной пустоты внутри.

— Уроды, бля, я полицию вызову!

— Дядь, иди на хуй!

Дружный ржач. Грубый, яростный, доносящийся из прихожей голос взрослого мужика. Возня там какая-то. Соседи волновались.

— Двенадцать часов ночи! — это уже орала бабка.

— Да пошла ты! У нас новоселье! — отвечали ей мои гости.

А я просто проигнорировала это. Смотрела в свой почти пустой стакан, потом на экран Катиного телефона. Фотография всё ещё горела.

Егор возвращается всегда. Возможно, в этом была самая настоящая катастрофа, что я знала – это его временная слабость. Раз десять уже такое было, и я прощала. Вначале это были тайные его похождения, а теперь вот… Не стесняемся!

Он такой классный! Хорошенький, смешной, из приличной семьи, у него своя машина и крутые друзья. Он на тусовках яркая личность. Мой же, зачем ему кто-то кроме меня?! Неужели они все – козлы?! Мой не такой… Я так хотела, чтобы мой парень был верным и любил только меня. Что ему в других? Чего же нет во мне? Он так любит внимание, чтобы вокруг него крутились?

Я уже уходила от него, мы расставались ни раз. Сейчас напишу ему: «всё». А через три дня первая не выдержу, или через четыре дня он.

Орал сосед, стуча кулаком в стену.

Я сделала глоток. Чистый огонь хлынул внутрь, пытаясь сжечь фотографию у меня в голове и убить Егора в сердце.

Не помогло.

Не обращая внимания на Катино:

— Элл, ты куда?

Не обращая внимания на Полинку, не обращая внимания на весь мир, который рушился у меня на глазах, капля за каплей, глоток за глотком, я зажала уши и побежала с кухни.

Окна, ещё не занавешенные шторами, зияли чёрными прямоугольниками в ночи, отражая яркий, неестественный свет люстры-паука, купленной бабулей на распродаже. Уродская люстра.

Вообще вся это квартира, как символ моей жизни, такой же пока ещё голой и неустроенной, как эти стены. Где я стояла на краю кипящего весельем островка и не находила себя. Мне через неделю будет двадцать, и весь мир должен лежать у моих ног, особенно сегодня – в день моего новоселья, день независимости, день, когда я въехала в свою крошечную крепость. Но вместо триумфа полный разгром, и крепость моя оккупирована какими-то маргиналами, бухающими и курящими что-то ужасное.

Он изменил!

Новоселье, в квартире полно друзей, а у меня горе. Чувствовала себя призраком. Праздник отравлен окончательно.

Хотела просто убежать. Сжимая крепко свой телефон, в прихожей споткнулась об вырубившихся парней. Я отмахивалась от дыма. Уроды, всё же притащили эту хрень парящую.

Дверь распахнулась от моего безмолвного толчка. Холодный воздух лестничной клетки, пахнущий пылью и бетоном, ударил в лицо, резко контрастируя с липкой жарой квартиры. Я даже не взглянула на того, кто стоял на пороге. Мне нужна была возможность глотнуть свежего воздуха без обжигающего смеха, музыки и запаха коктейлей.

— Где хозяева? Слышь?

Не ответила, сделала шаг вперёд, намеренно обойдя фигуру в дверном проёме, словно её там и не было. Моё плечо слегка задело что-то твёрдое: косяк или человека, я не поняла и не хотела понимать. В ушах всё ещё звенела музыка, картинка плыла.

2

Квартира Матвея оказалась зеркальным отражением моей собственной, такая же бетонная коробка, но с намёком на обжитость. Одна комната-студия, разделённая лишь воображаемыми зонами. Всё дышало временным мужским пристанищем. Ни картин, ни постеров. Только следы штукатурки и розетки. Минимум мебели. Диван разложен с серым постельным бельём, рядом складной стол с ноутбуком, пластиковый стул. Ни тумбочки, ни ковра.

— Порядок солдата, — посмеялась я, глядя на полку, где лежала аккуратная стопка футболок и джинсов, у порога пара кроссовок. Ни пылинки.

Запах: не духов и не еды, а холода бетона, металла и лёгкого шлейфа мужского пота, но не грязного, а рабочего, как от только что снятой футболки после тренировки. И зажигательный парфюм… Коктейль ничего себе, пьянил не хуже того пойла, что я налакалась.

— Нравится? — посмеялся Матвей. Он скинул кроссы и прошёл, чтобы выключить ноутбук.

Я ворвалась в эту стерильную атмосферу, как ураган в пустыню. Алкоголь, боль и ярость бурлили во мне, вырываясь наружу показной, неестественной развязностью.

Не стала ждать приглашения, прошла в центр комнаты, прямо к парню впритык. Мои пальцы дрожащие, но с преувеличенной небрежностью потянули молнию на джинсах. Резкий звук раскрывающейся ширинки.

— Для этого пригласил меня? — спросила я хриплым голосом с опасной игривостью, которая не скрывала внутренней дрожи.

Матвей ухнул, попятился назад, а на губах улыбка.

Это был не соблазн, это был акт самосожжения, вызов Егору, вселенной, самой себе. Я лихорадочно-горячим стоном отзывалась на скрученные резко запястья.

Матвей не отступил, но и не двинулся навстречу. Его хватка была крепкой, как сталь, но не грубой. Спокойной. Он не позволял мне приблизиться, удерживая на расстоянии вытянутой руки. Его глаза, тёмно-серые и невероятно трезвые в этот момент, изучали моё лицо. И мне стало стыдно. Наверняка размазанная тушь, дрожащие губы, безумие в пьяных глазах.

— Стоп, Элла, — его голос был низким и тихим, но он перекрыл все звуки мира, даже гул полицейского хаоса этажом ниже. В нем не было ни гнева, ни желания, ни даже осуждения. Была ясность. — Ты пьяна. Ты в шоке. Ты пытаешься сжечь себя.

— Что?! — рассмеялась я.

— Это заметно.

Он не отпустил запястье, но его палец коснулся моего подбородка, заставив поднять взгляд и посмотреть прямо на него. Это произвело на меня взрывное действие, я даже, кажется протрезвела.

И тут внизу, то есть в моей квартире, воцарилась тишина. Всех выгребли на улицу. И нужно было бы спуститься, показаться, но я замерла, глядя на своего соседа.

Мой выпендрёж, с секс-бомбой и великой соблазнительницей мужиков любых мастей, лопнул, как мыльный пузырь. Губы задрожали, искусственная улыбка исчезла. Снова покатились жгучие слёзы, тихие и горькие, растворяя остатки туши. Я стояла перед ним в полумраке чужой мужской обители, опустошённая.

А Матвей просто смотрел на меня, держа за запястье.

— Пусти, — прошептала я.

И он отпустил.

Я вроде бы чётким, гордым шагом пошла на выход, но меня чуть заносило. Открыла дверь, и замерла на лестничной клетке.

В тишине снизу долетал гулкий голос отца. Я, сквозь улетающий хмель, резко убрала звук на телефоне.

Медленно, задом, я зашла обратно в квартиру и закрылась на все замки.

Папа звонил, настойчиво так. Сиял мой телефон, и показалась его фотография, где он обнимал меня и мою сестрёнку Аллу.

— Что случилось? — поинтересовался Матвей.

— Мне надо в душ, — решила я и, пока он не сообразил можно ли мне это делать в его квартире или нет, нырнула в дверь санузла и закрылась на замок.

— Хорошо, — долетело из-за двери. — Сейчас полотенце дам.

Я уже раздевалась.

Полицейские папу нашли… А как? А он, наверное, дал телефон кому-то из соседей!

О, нет! Это была проверка?

У меня даже Егор из головы вылетел и надолго так. Дело в том, что квартира-то моя, но оформил папа её на себя, обещал переписать, когда получу диплом. То есть в следующем году. А теперь?!

— А-а-а-а!!!

— Элла?!

— К бабушке?! — ревела я и, спотыкаясь, залезла в ванну. — Господи, нет! Я не хочу!

— Эй, — он дёргал дверь.

— Иди нафиг! — закричала я на парня. — Я моюсь!

— Хорошо… Зря закрылась.

— Ещё чего?!

— Ну вот, а кто мне ширинку расстегнул?

— А-а-а-а! Отвали, Мотя! Я в горе!

— Заметно. Я рядом, Эль. Слышишь? Всё в поряде.

И мне вдруг стало спокойно… Ничего не сказал вот такого, психологически-заумного, а полегчало.

Сейчас, сейчас в себя приду, и не наделаю больше глупостей.

Да… Угу.

Холодные струи били в макушку, стекали по лицу, шее, плечам. Каждая капля казалась маленьким ледяным молоточком, выбивающим из головы остатки тумана и жгучего послевкусия дикой пьянки.

«Протрезветь, просто протрезветь» — стучало в висках в такт каплям, падающим в ванну.

Я некрепко стояла, опираясь ладонями о гладкую холодную плитку на стене, пытаясь удержать равновесие и хоть какую-то ясность.

Сейчас, приду в себя.

Включила ледяную воду, и офигела… Бодрило, отрезвило. Взгляд вроде прояснился.

Ванная была удручающе пуста. Никаких бутылочек, тюбиков, ароматных шариков, ничего, что говорило бы о жизни и присутствии человека. Только голый кафель, зеркало, которое в этот раз не запотеет от пара, и одинокая вешалка для полотенца, сиротливо торчащая из стены. Даже полотенца не было! Эта мысль пронзила меня слабой, но отчётливой волной стыда и неловкости.

И я так себя вела… Шлюха. Чуть не уподобилась Егору.

Чужое пространство. Чужой порядок. Чужое безразличие к гостье, явно заявившейся сюда в неподобающем виде. Не буду просить полотенце. Вон, висела белая рубашка на плечиках. Мне хватит.

Вода выключилась с глухим стоном смесителя. Внезапно наступила гулкая тишина, в которой было слышно, как капает из лейки душа. Я стояла, дрожа, мокрая, с острой ясностью осознавая свою наготу и полную беспомощность.