Возлюбленный враг

Глава 1. Первая встреча: белый дьявол и зеленоглазая бестия

Я умираю в пустоте неразделенной любви,
Я жду тебя, о, мой возлюбленный враг...

Канцлер Ги, «Единственный враг». (с)

Готфрид изнемогал от скуки. Осада замка длилась три дня. Для кого-то всего лишь три дня, а для него уже целых три долгих нуднейших дня — ведь больше всего на свете он ненавидел ждать.

Вечером третьего дня Готфрид сидел на перевернутом ящике возле своего шатра, лениво осматривая лагерь и едва сдерживая зевоту. Все вокруг было буквально пропитано скукой: вяло перебрасывавшиеся в кости слуги, знатные господа, что-то обсуждавшие или неспешно прогуливавшиеся туда-сюда, грустно поникшие в безветренном июльском воздухе флаги… Парочка перепивших молодых рыцарей, горланивших непристойные песни, не развеивала окутавшую лагерь сонную дремоту, а только добавляла уныния.

«На штурм их, что ли погнать? А то совсем ведь расслабятся», — задумался Готфрид.

Но тут его внимание привлекла какая-то суматоха в дальнем конце лагеря.

— Эй, Курт! — окликнул он оруженосца. — Сбегай узнай, что там за переполох.

— Это я мигом, господин! — Мальчишка поклонился, а через секунду его уже и след простыл.

«Может, осажденные решили устроить вылазку? Хорошо бы, хоть разомнусь немного». — Готфрид улыбнулся, предвкушая отменную драку.

Через несколько минут вернулся Курт.

— Это прибыло унгарское войско, мой господин, — сообщил он, тяжело дыша после быстрого бега.

«Наконец-то! — Готфрид мысленно хлопнул в ладоши. — И что эти чертовы унгарцы так долго возились? Сами же попросили помочь расколошматить парочку замков бунтующих баронов, а заставляют ждать…»

— И с ними приехала сама великая княжна, — продолжал тем временем Курт.

Он был большим любителем поболтать и сейчас явно сгорал от желания поведать хозяину свежие сплетни.

— Говорят, она прекрасна, как героиня песен менестрелей! Но сражается наравне с мужчинами и никогда не расстается с мечом…

Готфрид мгновенно напрягся. Конечно, он кое-что слышал о старшей дочери унгарского великого князя — Фиренз Каройи. Но встречаться с ней лично ему еще не доводилось.

«Девица-воин, да еще и красавица. Интересно, интересно… Наверняка, в итоге окажется, что молва все приукрашивает, и она даже не знает с какой стороны взяться за меч, а красоту создает тоннами белил…»

Манзейский рыцарский орден, которым руководил отец Готфрида, не отличался строгим уставом и дозволял его членам иметь семью. Но сам Готфрид редко общался с женщинами и, в общем-то, был о них весьма невысокого мнения: глупые создания, способные думать только о нарядах да выгодном замужестве. Тем необычнее и притягательнее была для него таинственная Фиренз Каройи. И то, что ее звали так же, как одну из самых почитаемых в Ордене святых, Флору Манзейскую, показалось ему символичным.

Имя «Фиренз», как и «Флора», означало цветок.

Вот только какой? Очаровательная садовая роза или дикая степная ромашка?

— Стоит посмотреть на эту валькирию. — Готфрид плотоядно ухмыльнулся.

Оруженосец слегка побледнел и попятился.

Готфрид вскочил с ящика, как распрямившаяся пружина, зашел в шатер, повесил на пояс меч, бросил взгляд на кольчугу, но решил, что обойдется без нее.

«Вряд ли госпожа Фиренз настолько опасна…»

И Готфрид решительно направился в дальний конец лагеря. Курт семенил следом, треща без умолку.

— Рассказывают, что она не знает поражений… И не уступит ни одному могучему рыцарю в бою. А еще, что она чиста и непорочна, словно Святая Дева! Но ходят слухи, — тут он понизил голос до зловещего шепота, — что на самом деле она колдунья… И хранит в своем замке отрезанные головы побежденных мужчин! Их там уже больше тысячи!

— Моей ей точно не видать. — Готфрид оскалился.

Его любопытство разгоралось все сильнее, он стремительно летел вперед, и белый плащ с красным крестом развевался у него за спиной крыльями хищной птицы.

Вскоре он добрался до места, где уже успели установить гордый штандарт с флагом Унгарского княжества. Вокруг суетились солдаты и слуги, разбивая шатры и разбирая вещи господ, со всех сторон доносился отрывистый унгарский говор. Готфрид ожидал, что в такой толпе будет сложно распознать по-мужски одетую женщину, но он ошибся. Она даже не пыталась скрывать свой пол и маскироваться. Фиренз Каройи невозможно было не заметить.

Она стояла у штандарта: необычно высокая, стройная и гибкая. Гордая осанка, надменно вскинутый подбородок, — она ясно давала понять окружающим, кто здесь королева. Простой коричневый камзол только подчеркивал ее женственные формы — высокую грудь, осиную талию, покатые плечи. Но она вовсе не казалась хрупкой и слабой, наоборот, когда Готфрид подошел ближе, он ясно ощутил исходящую от нее ауру силы. Он остановился рядом с ней, их взгляды встретились… И Готфрид потерялся в изумрудных омутах ее глаз, растворился и забыл себя. Ведьмина зелень…

Он вздрогнул, сбрасывая чары.

«Черт, похоже, в кой-то веки трепач Курт был прав. Девка, да по тебе костер плачет!»

— Так значит, вы и есть знаменитая Фиренз Каройи? — Он чувствовал, что улыбка получилась натянутой.

Эта женщина… она странно взволновала его. И ему не понравилось это чувство. Совершенно не понравилось.

— Да, я. — У нее был мягкий, слегка низковатый, но мелодичный голос.

Слова родного для Готфрида аллорского языка она выговаривала непривычно, будто катала звуки на языке, прежде чем сказать.

— С кем имею честь?

— Готфрид Гатцфельд, представитель главы Манзейского ордена. — Он чуть поклонился, предпочтя назвать должность и не говорить о родственных связях. Пусть не думает, что он в восемнадцать лет получил столь высокий пост благодаря положению отца.

Глава 2. Спина к спине. Часть 1

С самого утра Фиренз была как на иголках, внутри все трепетало от волнения. Она с нетерпением ждала военного совета, где, конечно же, снова увидит Готфрида. Фиренз могла думать только о нем, ночью ей с трудом удалось заснуть под гомон сонма мыслей.

«А если он скажет так, то я отвечу так… И вставлю такую ехидную фразу… Или нет… Лучше ответить вот так, это звучит гораздо обиднее… Конечно же, он опять бросит мне вызов… Надо будет попробовать этот прием… И этот тоже… Обратить его силу против него… Черт, он слишком быстрый, эта уловка не пройдет…»

Раздумывая о грядущей встрече, Фиренз ни на что не обращала внимания. Умывшись, наскоро перекусив и раздав пару незначительных указаний слугам, она, в сопровождении своих приближенных, поспешила к шатру в центре лагеря, где должно было пройти совещание командующих войсками. Готфрид уже был здесь, бурно спорил с каким-то рыцарем. Он выглядел немного болезненно: белые волосы всклокочены, на бледном лице лихорадочно блестят рубиновые глаза, а под ними темные круги, придававшие ему жутковатый вид.

«Тоже что ли плохо спал?» — слегка удивилась Фиренз.

— Доброе утро, герр Гатцфельд. — Она решила для начала придерживаться официального тона.

Услышав ее голос, Готфрид стремительно развернулся, Фиренз показалось, что на мгновение на его лице промелькнула радость… Но вот уже уголки тонких губ поднялись в знакомой усмешке.

— Доброе, Фирхен…

Фиренз собиралась уже отпустить одну из заранее заготовленных колкостей, но слова застряли в горле. Она замерла, пораженная тем, как он ее назвал. Низкий голос с хрипотцой звучал вкрадчиво, почти мягко.

Фирхен.

Так можно было бы обращаться к возлюбленной. Нежное сокращение имени своей драгоценной…

«Да как он смеет со мной фамильярничать!»

— Кто тебе дал право так меня называть? — раздраженно прошипела Фиренз.

— Я сам, конечно же. — И белозубая улыбка.

— А я запрещаю тебе коверкать мое имя. — Фиренз наполовину вытащила меч из ножен, и в идеально начищенном лезвии отразились глаза Готфрида. Словно алые капли крови…

— Ой, ой, какие мы грозные, — насмешливо протянул он. — Так не терпится продолжить наше вчерашнее веселье?

— Мне просто хочется довести дело конца и подрезать твой слишком длинный язык.

— Ха, громкие обещания. Вот только на этот раз трюк с плеткой тебя уже не спасет!

Их взгляды столкнулись, точно клинки, воздух вокруг Готфрида и Фиренз почти осязаемо вибрировал, между ними едва не проскакивали искры…

— Господа! — Один из манзейских рыцарей рискнул нырнуть в эпицентр начинающейся бури.

— Господа… — Он замялся, бросил неуверенный взгляд на Фиренз, но продолжил. — Господа, прошу вас, не ссорьтесь. Не пристало союзникам ругаться перед самым носом врага.

Миролюбиво улыбаясь, он встал между ними, словно разрезая своим телом окутавшую их пелену ярости.

— Засевшему в замке барону будет только на руку, если мы перегрыземся…

Слова рыцаря подействовали на Фиренз отрезвляюще, как ушат холодной воды. Мысленно она отвесила себе хороший подзатыльник и от души обругала.

«Дура, так увлеклась перепалкой с этой белобрысой занозой, что совсем забыла, зачем ты здесь…»

Это было странно, совершенно не похоже на нее. Фиренз гордилась хладнокровием и умением держать себя в руках. Она никогда не увлекалась кем-то или чем-то настолько, чтобы забыть о своих первостепенных обязанностях. Но рядом с Готфридом с ней произошло нечто невероятное. Она видела только его. Ему удалось довести всегда спокойную и собранную Фиренз до кипения одним только наглым взглядом…

«А ведь мы только вчера познакомились».

Фиренз постаралась унять клокотавшие в груди эмоции и полностью сосредоточиться на замке, который надо было взять как можно быстрее. Несколько баронов вздумали плести заговоры и бунтовать, ее отец попросил помощи манзейских рыцарей в усмирении мятежа, пообещав им хорошую добычу. Так что ей придется пока потерпеть присутствие Готфрида.

— Вы, безусловно, правы. — Фиренз кивнула неизвестному рыцарю, который так вовремя помешал им снова сцепиться. — Товарищам по оружию не стоит ругаться из-за пустяков. Вы согласны, герр Гатцфельд?

Она одарила его наилюбезнейшей улыбкой, но очень надеялась, что он прочтет в ее глазах обещание обязательно принять его вызов в другое время и в другом месте.

— Верно, не стоит, — с едва заметной неохотой проронил Готфрид. — Лучше займемся раскалыванием того славного каменного орешка, что портит пейзаж.

Он посерьезнел, и сейчас выглядел очень собранным и сосредоточенным.

— Я предлагаю идти на штурм, — сказал, точно отрезал, он. — Если я правильно разобрался в вашей ситуации, то к барону может скоро подойти подкрепление. И тогда мы окажемся зажаты между его соратниками и замком. Как там у него с гарнизоном? Ты должна лучше его знать, все-таки он твой вассал.

Готфрид бросил на Фиренз вопросительный взгляд.

Ей очень сильно хотелось ему возразить, претила сама мысль, что придется с ним согласиться. Но Фиренз было известно то, чего не мог знать он, и это знание привело ее к той же мысли — необходим штурм. Быстрый и решительный.

— Старый барон тот еще скупердяй, к тому же он ужасно подозрительный и всегда старается быть готовым к нападению, — медленно заговорила Фиренз. — Поэтому я даже не сомневаюсь, что запасов пищи и воды у него хватит на месяцы осады. А мы себе такого позволить не можем. Как справедливо заметил герр Гатцфельд, есть опасность, что барону на помощь придут его союзники. Поэтому я тоже считаю, что стоит пойти на штурм сейчас. К тому же у него не так много людей, все та же жадность — он не любит платить жалование. Поэтому, если мы ударим с нескольких сторон, ему придется растянуть силы на все стены…

Глава 2. Спина к спине. Часть 2

Готфрида уже сильно потеснили, Фиренз поспешила ему на помощь, врубилась в толпу врагов.

— Молодцом, Фирхен! — Готфрид толкнул очередного нападавшего, и тот с воплем упал за зубцы крепостной стены.

— Чокнутый! — прошипела Фиренз, наотмашь ударила подвернувшегося под руку лучника и подскочила к Готфриду. Она бы отвесила ему хорошую затрещину, да враги мешали, все лезли и лезли со всех сторон.

— Полудурок! — выдохнула Фиренз, парируя очередной выпад. — Сложно было дождаться, пока на стену перекинут мостик?!

— А я не люблю ждать! — гаркнул Готфрид, обрушивая меч на шлем противника с такой силой, что тот прогнулся.

Они встали спина к спине, отражая яростные атаки наседавших со всех сторон врагов. Дружно взлетали отливающие голубизной клинки, кровавое ожерелье из рубиновых капель подарило замку страшную красоту… И в момент краткой передышки Фиренз с отстраненным изумлением поняла, что у них с Готфридом получается двигаться удивительно слажено. Будто они всегда сражались бок о бок, а не встретились совсем недавно. Они понимали друг друга без слов, с полувзгляда.

«Сзади!»

«Осторожно!»

«Этого я возьму на себя».

«Отойди чуть влево!»

«Пригнись, у него арбалет!»

Они вместе пили хмельное вино битвы, вместе купались в угаре сражения. И, прикрывая друг другу спину, стали ближе. Возникло то особенное боевое братство, что бывает у двух воинов, сражающихся плечом к плечу…

Следом за Фиренз на стену перебрались ее рыцари, и как бы осажденные не старались, пытаясь пробиться к мостику и сбросить его вниз, их участь уже была решена: их было слишком мало, чтобы дать достойный отпор. Вскоре последние из уцелевших позорно бежали, скрывшись в угловой башне, оставляя этот участок стены за осаждающими.

Фиренз позволила себе расслабиться, перевела дух и смахнула со лба капли пота.

«Отлично, теперь надо лишь продвинуться дальше. Самое сложное позади…»

А вот Готфрид явно не собирался отдыхать.

— Не сбежите, засранцы! — Он кинулся следом за отступившими защитниками крепости, налетел на деревянную дверь башни.

Готфрид раздраженно выругался, разбежался, а затем навалился на дверь всем своим весом. Судя по всему, старый барон жалел деньги не только на воинов, но и на масло: дверь с грохотом вылетела из ржавых петель. Готфрид сам едва не упал вместе с ней, но кое-как сохранил равновесие и, переведя дух, ринулся в темное чрево башни.

Фиренз проводила его ошарашенным взглядом.

«Сегодня я собираюсь водрузить над главной башней этой груды камней свой флаг с черным орлом!»

«Ах ты черт!»

— За мной! — скомандовала она, бросаясь в башню.

Фиренз не могла позволить Готфриду выиграть их странное соревнование. По сути, он всего лишь наемник, помогающий унгарским войскам за хорошую награду. Она должна лично разобраться с непокорным вассалом отца, поднять знамя княжеского рода над замком бунтовщика — дело ее чести.

Фиренз сбежала по лестнице башни и едва не налетела на Готфрида, который сцепился на первом этаже с осажденными.

— Отстаешь! — крикнул он ей.

— Заткнись! — рыкнула она.

И снова они вместе прорубались через ряды врагов, упорно и методично продвигаясь к своей цели. Забрызганные лишь чужой кровью, неумолимые и смертоносные.

Фиренз все-таки вырвалась вперед, нежелание уступить Готфриду притупило ее природную осторожность. Она опрометчиво выбежала во двор замка в полном одиночестве. И столкнулась с лучшими рыцарями барона под предводительством его сына — здоровенного детины в черных латах с огромной секирой под стать его росту.

В первое же мгновение он едва не снес Фиренз голову, и она чудом успела отскочить.

Фиренз вдруг оказалась окружена врагами, путь к отступлению в башню был отрезан.

«Вот дерьмо…»

Она постаралась принять грозный и уверенный вид, не показывать свою растерянность.

— Сдавайтесь! — зычно выкрикнула она. — Замок все равно уже почти захвачен! Если добровольно сложите оружие, клянусь именем своего отца, я вас пощажу…

Черный рыцарь раскатисто рассмеялся.

— Ни я, ни отец не склонимся перед тобой! Лучше смерть! Но ты отправишься в Ад вместе с нами!

Свистнула секира, Фиренз увернулась, но тут же едва не напоролась на меч одного из окруживших ее воинов. Град ударов посыпался на нее со всех сторон, она вертелась волчком, пытаясь их отразить, уклониться. А враги сжимали ощетинившееся клинками кольцо.

— Мы насадим тебя на наши мечи, и получится отличное жаркое!

Еще один взмах секирой, Фиренз отшатнулась, и в этот момент кто-то смог пронзить ее плечо, меч проник сквозь звенья кольчуги, погрузился в плоть. Фиренз все же успела чуть отклониться, так что рана получилась неглубокой, но боль на несколько секунд отвлекла ее от боя. И за это время секира оказалась совсем близко. Настолько, что Фиренз не успела бы увернуться.

«Неужели это конец? Не хочу! Я еще столько не сделала…» — В роковой момент в голове всплыли какие-то глупые философские мысли.

Вдруг в воздухе промелькнула белая ткань, она накрыла черного рыцаря, тот замешкался, и Фиренз все-таки успела избежать смертельного удара.

«Это же… Плащ! Манзейский плащ!»

— Ну и кто из нас чокнутый, а?! — громоподобный вопль разорвал воздух, неистовый вихрь вклинился в ряды врагов.

Через пару мгновений Готфрид уже стоял рядом с Фиренз.

— Глупость заразна, — хмыкнула она.

Со стороны захваченной башни бежали унгарские воины и манзейские рыцари, они схватились с защитниками замка, вокруг Готфрида и Фиренз закипела битва. Сын барона тем временем выпутался из складок плаща, раздраженно швырнул его на землю и наступил ногой.

Глава 3. Наш Тарошвар. Часть 1

— Что-о-о-о?!

Если бы Фиренз не сидела в кресле, то наверняка упала бы на месте.

— Фиренз, милая, у тебя такое лицо, словно я предложил тебе пробежаться голышом по всему замку. — Ее отец, великий князь Андраши, расположившийся за столом напротив, весело хохотнул.

— Знаете, батюшка, такое предложение удивило бы меня не в пример меньше того, что вы сказали сейчас. — Фиренз покачала головой, и не думая поддерживать веселый тон отца.

Вопрос был поднят слишком серьезный, обычные шуточки отца показались ей совершенно неуместными.

— Отдать Манзейскому Ордену Тарошвар — это слишком, батюшка!

— Почему же сразу отдать? — отец выгнул бровь. — Я просто хочу попросить помощи рыцарей в борьбе с кочевниками. Они станут такими же моими вассалами, как и обычные вельможи.

— Только вот привилегий вы им даете больше, чем обычным вельможам. — Фиренз красноречиво кивнула на набросок письма Великому Магистру Ордена, который лежал на столе отца.

— А что поделать? Надо же их как-то привлечь к нам. Все-таки их ждет полная опасностей жизнь в полудиких землях, которые постоянно подвергаются набегам…

— Мы вполне можем обойтись своими силами без всяких рыцарей, — проворчала Фиренз.

— Ох, Фиренз, а то ты сама не видишь, как мы обходимся своими силами! — Отец закатил глаза. — Вельможи не хотят переселяться из богатых внутренних областей на границу, я едва ли не силой загоняю их туда. Но даже тогда они все делают спустя рукава, толком не обживают и не защищают территории, лишь ноют, чтобы я призвал их обратно ко двору!

Тут Фиренз крыть было нечем — проблема защиты Тарошвара действительно стояла очень остро, но, даже несмотря на щедрые посулы, бароны не хотели селиться в тех диких краях и сражаться с дикими кочевыми племенами, регулярно совершавшими набеги из Великой степи.

— С другой стороны мы имеем сильный военный орден, который как раз и был создан для борьбы с язычниками, — продолжал отец. — Я много общался с их Великим Магистром, Германом Гатцфельдом, он показался мне весьма разумным человеком, благородным и честным рыцарем. И у него есть рекомендации многих влиятельных особ. Например, графа Германа Тюрингского, не говоря уж о самом Папе! К тому же рыцари замечательно проявили себя в подавлении недавнего мятежа, во многом я обратился к ним именно для того, чтобы оценить их силы… Да и ты сама весьма лестно отзывалась о способностях сына Германа, Готфрида. Как раз и будешь поддерживать с ним связь, ведь Тарошвар — твоя ответственность…

— Хм, одно дело сражаться с Готфридом бок о бок в паре битв, и совсем другое — поселить на своей земле. — Фиренз криво усмехнулась. — Все-таки он тот еще тип…

— Мне казалось, вы с ним поладили…

«Поладить поладили, вот только перед этим едва не набили друг другу морду».

После подавления мятежа Фиренз часто ловила себя на мыслях о Готфриде. Причем воспоминания пробуждали в ней весьма странные чувства. Волнение, непонятный трепет. И даже что-то похожее на страх, но почему то страх приятный… Но не могла же она сказать обо всем этом своему отцу?

Сейчас Фиренз, сама того не осознавая, нуждалась в советах матери, но та рано умерла, и в итоге ее дочь, выросшая в мужском окружении, отлично владела мечом, но ничего не понимала в нежных сердечных чувствах.

Отец вдруг пытливо взглянул на нее, и Фиренз на мгновение испугалась, что он вполне может каким-то образом догадаться о смятении, царящем в ее душе.

— Фиренз, если ты категорически против, я, конечно же, не буду настаивать, — мягко произнес он. — Но все же подумай над моей идеей…

— Хорошо, я подумаю, батюшка…

***

Готфрид чеканным шагом вошел в кабинет своего отца, заранее готовясь к серьезному разговору. У сурового Германа Гатцфельда не было привычки вызывать сына к себе только для того, чтобы выпить и поболтать за жизнь. А раз уж он оторвал Готфрида от тренировки новобранцев, наверняка случилось что-то из ряда вон выходящее. И как только Готфрид переступил порог, то понял, что его ожидания оправдались: на аскетичном лице отца, который, по мнению Готфрида, даже слова «веселье» не знал, сияла счастливая улыбка.

— Герман, старик, ты в порядке? — с искренним беспокойством спросил Готфрид.

Он всегда обращался к отцу без всяких титулов, а парочке его ближайших своетников даже придумал смачные прозвища. Отец обычно очень неодобрительно относился к такому и всегда не упускал случая напомнить Готфриду о манерах, но сейчас он даже не поморщился.

— Читай! — Он, все также лучезарно улыбаясь, сунул Готфриду в руки какое-то письмо.

Готфрид пробежал глазами по строчкам, и его брови поползли вверх.

— Унгарский великий князь отдает нам свои земли? Да еще и на таких выгодных условиях? Чер… то есть, клянусь смертью святого Олафа, это же неслыханная удача!

— Не то слово! — Видимо, не зная как еще выплеснуть свою радость, отец громко хлопнул ладонью по столу. — Мы не только получим в полное владение немалые территории, но и главное сможем выполнять свою миссию — сражаться с язычниками! Защищая границы единобожьего королевства от богомерзких кочевников, мы покроем себя славой и проложим себе путь в Царство Небесное!

Обычно спокойный, как скала, он все больше воодушевлялся и принялся размахивать руками, описывая свои грандиозные планы. Готфрид мгновенно заразился его энтузиазмом.

— Мы закрепимся в Тарошваре, а потом сможем постепенно захватить земли кочевников и обратить их в истинную веру! — горячо воскликнул он.

Вот только сердце его ликовало вовсе не от мыслей о Крестовом походе против язычников. На самом деле Готфрид был рад, что сможет вновь увидеть Фиренз. И не просто увидеть — теперь они будут жить совсем рядом, как союзники, он будет часто встречаться с ней…

Глава 3. Наш Тарошвар. Часть 2

Пару дней рыцари отдыхали в Эстергоме, а затем выдвинулись в Тарошвар. Готфрид и Фиренз ехали во главе процессии, стремя к стремени, и Готфрид был абсолютно счастлив. Его Орден получил так необходимую ему землю, которую сможет называть теперь домом, впереди его ждали славные битвы за веру. Присутствие Фиренз делало его радость всеобъемлющей. Он больше не пытался раздумывать над своими ощущениями, просто наслаждался тем, что она рядом. Чувства переполняли его, он болтал без умолку, шутил и дразнил Фиренз. Похоже, выводить ее из себя постепенно становилось его излюбленным занятием. На привале они заспорили о лучшей тактике против кочевников.

— Ох, Фрид, унгарцы сами бывавшие кочевники! Мы лучше знаем, как воют люди степей! — в сердцах выпалила Фиренз.

Уже готовые возражения в одну секунду улетучились из головы Готфрида.

— К… как ты сейчас меня назвала? — сипло выдохнул он.

— Фрид… А что? — Она насупилась. — Раз мы теперь союзники, то можем обращаться друг к другу менее официально… Хотя ты и так уже давно это делаешь. И раз ты постоянно коверкаешь мое имя, почему бы и мне не поковеркать твое?

«По-моему ты его вовсе не коверкаешь…»

Готфриду понравилось, как она сократила его имя. «Фрид» — звонко, хлестко, словно резкий крик птицы или даже боевой клич. И то, как она его произносила… Это было так приятно. Но, конечно же, признаваться в этом вслух Готфрид не собирался.

— Ладно, так уж и быть, можешь называть меня так, — великодушно разрешил он, старательно принимая высокомерный вид.

Фиренз смерила его насмешливым взглядом.

— Пожалуй, лучше мне стоит продолжать звать тебя напыщенным индюком, это имя тебе больше подходит…

За разговорами с ней дорога до Тарошвара прошла незаметно. Новые владения произвели на Готфрида тяжкое впечатление: дикие, почти не обжитые, крепостей мало и те в плачевном состоянии.

«Да тут работы непочатый край», — мысленно ворчал он.

Но с другой стороны в этом был вызов: а сможет ли он защитить эту землю, наладить здесь нормальную жизнь для новых унгарских поселенцев, которые прибыли вместе с отрядами воинов. И Готфрид собирался достойно ответить на него. Он не привык пасовать перед трудностями. А еще в тайне ему очень хотелось поразить Фиренз, показать свои способности во всей красе.

Как только Фиренз убедилась, что он и его братья более-менее устроились, она уехала обратно в Эстергом. Готфрид же бросил всю свою неукротимую энергию на освоение новых земель. Его отец и унгарский великий князь вскоре отправились в очередной Крестовый поход в Святую Землю, благополучно наплевав на мирные договоры многолетней давности. Но Готфрид предпочел остаться в Тарошваре. Впервые его не тянуло в Святую Землю, где он появился на свет девятнадцать лет назад: казалось, то, что он делает тут, гораздо важнее. В конце концов, одно дело далекие восточные безбожники, а совсем другое — язычники здесь, под боком, угрожающие всей праведной Ойкмене. И Готфрид без устали трудился, укреплял оборону своих земель, построил временные деревянные крепости и заложил будущие замки. В первый же год ему пришлось отражать набег кочевников, манзейские рыцари наголову их разгромили и с позором прогнали назад в степи. Но Готфрид не собирался останавливаться на этом, просто окопаться на границе и защищаться — это было ему не по нраву. Он вел наступление на язычников, захватывал их земли, а они отступали все дальше и дальше в степь.

Жившие под защитой рыцарей в мире и покое крестьяне собирали обильные урожаи, в Тарошвар прибывали все новые поселенцы из соседней Аллории, раздираемой войнами дворян за власть. Могучие замки тянули к небу величественные башни, неприступными твердынями оберегая покой этой земли.

Готфрид гордился своими достижениями, и Фиренз тоже искренне радовалась его успехам. Раз в год в сопровождении вельмож она наносила ему официальный визит, чтобы проверить, как идут дела. Но, когда Готфрид не был в очередном походе, а у Фиренз появлялось свободное время, она навещала его уже одна, без пышного эскорта. И они вместе скакали среди густых лесов Тарошвара, охотились, устраивали полушутливые поединки, соревновались в стрельбе из лука, в умении обращаться с мечом. В их отношениях все время чувствовался аромат соперничества, пряная нотка борьбы. И Готфриду это нравилось. Но в то же время он мог с полной уверенностью назвать Фиренз своим лучшим другом и никогда не ожидать от нее удара в спину. Для него это было особенно важно. Он мог стать душой компании, мог легко сходиться с людьми, но на деле не подпускал никого слишком близко. Да и мало кто мог вынести его далеко не ангельский характер и в итоге все, кто окружал его, оставались лишь приятелями. Даже братья-рыцари относились к нему с некоторой опаской, он знал, что за глаза они величают его бешеным дьяволом. А вот с Фиренз все как-то само собой сложилось. Они сблизились поразительно легко и вскоре общались уже так, будто знали друг друга целую вечность. Она парировала его едкие шуточки, иногда могла разозлиться и как следует приложить своим не по-женски тяжелым кулаком, но быстро отходила. Они оба были словно два языка пламени, от встречи вспыхивавшие еще ярче…

И все было бы прекрасно, но темное облако нет-нет, да появлялось на небе жизни Готфрида. С унгарской знатью он не поладил сразу же, с каждым месяцем вражда только усиливалась. Вельмож злило растущее могущество Ордена, его богатства и слава. Все чаще Готфриду в след несся злой шепот, проклятия и насмешки. Он в долгу не оставался и тоже всегда вел себя со знатными господами презрительно и высокомерно, не уставая напоминать, что пока он и его братья сражаются, они отсиживаются в своих теплых замках в сытости и довольстве…

В одну из официальных проверок Готфрид с гордостью демонстрировал Фиренз новую крепость Мариенбург и в своей обычной хвастливой манере рассказывал о недавней крупной победе над кочевниками. Фиренз улыбалась, с довольным видом осматривала прочные каменные стены и периодически вставляла в цветистую речь Готфрида свои обычные ехидные замечания. Зато перешептывания знатных господ во главе с наследником Белой были далеки от добродушных шуточек Фиренз, они так и сочились ядом. Готфрид сжимал зубы и старался не обращать внимания, убеждая себя, что всякие идиоты не заслуживают этого. Но с каждой минутой сдерживаться было все труднее.

Глава 4. Гордость. Часть 1

Они жили рядом уже почти два года, и за это время Фиренз успела привязаться к Готфриду. Он оказался не только раздражающим соперником, но и отличным другом. Рядом с ним ей было по-настоящему хорошо, и она всегда пользовалась любой удобной возможностью, чтобы навестить его в Тарошваре. Постепенно она привыкла ко многим его недостаткам, а некоторые даже стала считать достоинствами — например, привычку всегда говорить правду в лицо. Но вот кое с чем она смериться не могла — с феноменальным, почти ослиным упрямством Готфрида. Если он упирался рогом, то на него не действовали никакие разумные доводы. Как сейчас, когда она пыталась ему советовать, а он только огрызался. Фиренз была уверена, что разбирается в тонкостях общения с вельможами гораздо лучше прямого и лишенного светского лоска Готфрида, и ему следует у нее поучиться. Раз уж он теперь обзавелся своими землями, надо уметь уживаться с соседями. Она восхищалась тем, как он замечательно устроил жизнь в Тарошваре, видела, что под его рукой провинция процветает. Она радовалась, что Унгария получила такого замечательного союзника, который заставил кочевников отступить далеко в степь, и они больше не тревожили ее княжество. Фиренз уже видела их замечательное будущее, построенное совместными усилиями. Осталась лишь самая малость — Готфрид должен был поладить со знатью, чтобы прекратились все сплетни о том, что Орден хочет забрать Тарошвар себе и создать отдельное государство. Но Готфрид упорно не желал идти на компромисс и своим высокомерным поведением будто специально провоцировал знатных господ, так и кричал: «Вот смотрите, какой я великолепный, вы по сравнению со мной кучка трусов!».

К назло, еще и Бела невзлюбил Готфрида едва ли не с первого взгляда, а ведь когда-нибудь они станут великим князем и магистром Ордена, им придется договариваться. Фиренз не хотела всю жизнь быть между ними посредниками. Хотя, сказать по чести, сама не ладила с младшим братом. Их мать умерла, дав жизнь Беле, но тот рос болезненным, из-за чего с ним носились как с писанной торбой. Когда отец спохватился, было уже поздно — его единственный наследник вырос избалованным мальчишкой.

«Боже, как жаль, что ты не родилась мужчиной, Фиренз, — часто говаривал отец. — Но раз так решил Господь, будь Беле надежной опорой, даже если он пытается тебя гнать от себя».

Вот теперь настало время Фиренз побыть этой самой опорой и наладить отношения брата с новыми союзниками. Но сперва стоило обуздать Готфрида.

«Идиотина, — в который уже раз обругивала его Фиренз, сидя в своем любимом кресле возле камина и обдумывая сложившееся положение. — Упертый болван!»

— Госпожа, вам письмо от господина Гатцфельда… — робко окликнула ее слуга.

— Да неужели? — Фиренз фыркнула, и тот съежился под ее злым взглядом. Она отобрала у него свиток, сломала печать и принялась читать.

Это было даже не письмо, а короткая записка: Готфрид не здоровался и сразу переходил к делу.

«Ладно, уговорила, так и быть, я организую прием для твоих вельмож и занозы-братца. Все будет пышно и шикарно так, что они подавятся дорогими яствами. Надеюсь, Бела потом долго будет мучиться несварением… Конечно же, ты тоже приглашена. И только попробуй не явиться!»

Пока Фиренз читала, на губах ее постепенно расцветала улыбка.

«Все-таки этот упрямец послушался меня!»

Она была довольна, что Готфрид смог перебороть свою непомерную гордыню. Фиренз была уверена: самое сложное как раз в этом и заключалось, теперь-то дело пойдет гораздо проще и вскоре удастся устранить все трения со знатью.

В назначенный день Фиренз, Бела и множество знатных господ прибыли в замок Мариенбург. Готфрид не соврал, он действительно организовал роскошный прием как при лучших дворах Ойкмены. Столы ломились от изысканно приготовленной дичи, которую, Фиренз была готова поспорить на что угодно, Готфрид добыл лично. Вино лилось рекой, играли менестрели. Сам Готфрид сменил привычные белые одежды на черный камзол с серебряной вышивкой. Фиренз впервые видела его в светском облачении, он смотрелся немного странно и непривычно, но наряд ему, определенно, шел. Даже очень…

— Ты специально обрядился в черное, чтобы цвет подчеркивал зловещую бледность твоего лика? — Она усмехнулась.

— Ага, пускай знатные господа потрепещут передо мной немного. Должна же мне быть хоть какая-то награда за сегодняшние мучения! — проворчал Готфрид, а затем окинул задумчивым взглядом мужской костюм Фиренз.

— Между прочим, ради такого случая ты могла бы надеть платье…

— И ты бы весь вечер зубоскалил и отпускал колкости по этому поводу. — Она хмыкнула. — Да и платья я терпеть не могу. Иногда приходиться одевать на важные приемы, но это просто пытка… Однажды я запуталась в юбках и едва не упала…

Но долго болтать они не могли, Готфрид был вынужден заниматься гостями. Фиренз наблюдала за ним и мысленно аплодировала: он старался быть любезным со всеми, дружелюбно, насколько это было для него возможно, улыбался (хотя временами его улыбка больше походила на кровожадный оскал). Он вручил подарки нескольким особо титулованным вельможам, Беле преподнес тяжелую золотую цепь с изумрудами, тот принял ее, но все же едва заметно скривился. Но вот остальные, как показалось Фиренз, остались вполне довольны презентами.

— Ты молодец, — шепнула она Готфриду, когда они смогли ненадолго уединиться в дальнем конце зала.

— У меня скоро рожа треснет улыбаться, а от фальшивых любезностей зубы сводит точно от приторного меда. — Готфрид натянуто хохотнул. — После этого приема мне точно надо будет кого-нибудь зверски убить… Эх, жаль нападения кочевников в ближайшее время не предвидится.

— Знаешь, когда мне приходится быть милой с кем-то, кто мне не нравится, я стараюсь представить его в смешном виде, — поделилась опытом Фиренз. — Например, вон видишь барона Хуняди? Жирный боров, бесит меня ужасно, так бы и зажарила его на вертеле! Так вот, когда я с ним беседую, то всегда представляю, как у него вырастает пятачок, а на заднице — хвостик…

Глава 4. Гордость. Часть 2

— Я говорил! Я же говорил! — Бела метался по комнате, вскрикивая точно истеричная девица.

— Я уверена, здесь какая-то ошибка… — робко начала Фиренз.

— Да какая тут может быть ошибка?! — взвизгнул Бела. — Все же ясно, как день! Гатцфельды сговорились с Папой и хочет отобрать наши земли! Феод Святого Престола, как же! Я предупреждал, что эта кучка проходимцев, называющих себя рыцарями Креста, еще принесет нам бед!

Отец молча положил подбородок на скрещенные руки и сумрачно наблюдал за беснующимся сыном, не спеша высказывать свое мнение. А вот Фиренз молчать не собиралась.

— Уймись, — одернула она брата. — Не надо пороть горячку. Не сомневаюсь, если мы сядем и спокойно все обсудим с Великим Магистром и его сыном, то разберемся в этом недоразумении… Я не верю, чтобы они замышляли что-то дурное…

Бела вдруг резко остановился и взглянул на Фиренз в упор.

— Что-то ты так пылко защищаешь этого несносного выскочку Готфрида. Хоть он и твой друг, но это не помешало ему нагло присвоить наши земли… Но… Может у вас не только дружеские отношения? Все-таки вы столько времени проводили вместе… И на охоту, и на прогулку… Прямо влюб…

Звук пощечины разорвал воздух. У Фиренз была тяжелая рука, и Бела едва не упал от ее удара.

— Не забывай, с кем разговариваешь, мальчишка! — Фиренз буквально трясло от бешенства.

Но всего на краткий миг ей вдруг стало стыдно, словно ее и Готфрида действительно поймали за непотребным занятием. И от этого сиюминутного ощущения она разозлилась еще сильнее.

— Я твоя старшая сестра, а не какая-нибудь распутная трактирная девка! — рявкнула она.

Бела побледнел, отступил на шаг, прижимая руку к покрасневшей щеке.

— Никаких склок в семье. — Слова отца падали, как тяжелые камни. — Знать и так постоянно интригует против нас, не хватало еще нам передаться друг с другом. Сын, немедленно извинись.

И под его хмурым взглядом Бела поклонился Фринез.

— Прошу, прости, сестра, я не хотел тебя оскорбить, — В голосе его звучало искреннее раскаяние, он попытался поцеловать ее руку, но Фиренз лишь смерила его подчеркнуто холодным взглядом и отстранилась.

— Теперь выйди вон, и в следующий раз думай, прежде чем сказать! — бросил отец, и Бела покорно удалился.

Как только за ним закрылась дверь, отец тяжко вздохнул и посмотрел на Фиренз.

— Прости его, Фиренз, он еще молод и глуп…

— Тогда постарайся выбить из него эту глупость, — процедила Фиренз. — Чтобы мой собственный брат позволял себе такие грязные подозрения… Немыслимо!

— Да, да, конечно, пожалуйста, не гневайся на него, он просто переживает за твою судьбу. — Отец замолчал, нервно закусил губу, но затем продолжил решительным тоном. — И он прав, Фиренз… Стой, погоди! Не злись! Я имею в виду он прав в том, что касается Ордена. Гатцфельды… Какие бы у них не были намерения, они по сути захватили наши земли. Такое нельзя спускать с рук.

— Но Готфрид столько лет защищал нас от кочевников…

— Да и я благодарен ему за это. И я верю, что мой добрый друг Герман не собирался меня предавать… Но ты сама видишь — вельможи ненавидят Орден, с каждым годом их злость все сильнее… Ты хочешь, чтобы начались усобицы?

Фиренз покачала головой. Она уже знала, что скажет ее отец.

— Манзейский Орден должен уйти.

— Я понимаю, батюшка, — через силу произнесла она.

В этот момент в коридоре раздался грохот, топот и крики.

— Стойте! Туда нельзя без разрешения!

— Мне можно! — Этот рык Фиренз узнала бы из тысячи.

Дверь распахнулась, едва не слетев с петель, и в комнату ворвался Готфрид.

— Фирхен! — с порога заорал он. — Это все вранье! Да я бы никогда…

Дыхание сбилось, и он оперся плечом о стену — запыхавшийся и взмыленный после долгого бега.

— Думаю, вам стоит поговорить наедине, — почти одними губами шепнул отец и деликатно выскользнул за дверь.

Но Фиренз едва обратила на него внимание, сейчас она видела только Готфрида.

Он перевел дух, подошел к ней ближе, заглянул в глаза.

— Фирхен, слушай… Это обращение к Папе… Это вовсе не то, что вы подумали, — с жаром выпалил он. — Мы всего лишь хотели защититься от нападок знати. Я не собирался ничего отбирать… Вся эта гребаная казуистика… Черт… Несмотря ни на какие грамотки я бы продолжал защищать твои земли от язычников — это моя единственная цель!

— Фрид, — мягко прервала его сбивчивую речь Фиренз. — Ты самовлюбленный, наглый, высокомерный хам. Но ты не предатель. Я знаю.

Несколько секунд он просто внимательно смотрел на нее, а затем положил руку ей на плечо, и она, пожалуй, впервые в полной мере ощутила, какая сильная у него ладонь. Крепкая. Дарящая ощущение надежности и уверенности.

— Фирхен, ты вспыльчивая, язвительная, совершенно невыносимая стерва. Но ты мой лучший друг… Мы заключили договор, и я никогда бы не нарушил данное тебе слово. Всё эти изнеженные вельможи! Они собираются прогнать Орден, словно отслужившего сторожевого пса! А я не хочу уходить! Эта земля стала мне родной. И я не хочу расставаться с тобой…

Последнюю фразу он произнес так тихо, что Фиренз едва разобрала. Ее щеки тронул легкий румянец, сердце вдруг забилось быстрее.

— Фрид, я тоже не хочу… С тобой расставаться… Но… Так надо. Я не могу идти против своих людей, против воли отца…

Следующие слова дались ей с трудом, но она заставила себя их проговорить:

— Фрид, ты и твои рыцари должны уйти.

Его лицо исказилось, он чуть сильнее сжал ее плечо.

— Уйти? Вот так просто? После стольких лет? Нет уж! Сколько моих братьев погибло, защищая, между прочим, унгарские земли?! Сколько сил и средств я вложил в укрепление Тарошвара! Да я всю душу в него вложил, черт подери! А теперь ты говоришь, что я должен бросить все это, оставить на растерзание твоим ленивым, трусливым вельможам и покорно уползти, поджав хвост?! — с каждым словом Готфрид говорил все громче и громче, и, в конце концов, перешел на крик.

Глава 5. Между нами расстояния и вражеские мечи. Часть 1

После изгнания Манзейский Орден обосновался в Аллории и жил в основном на средства разных знатных покровителей. Но Готфрида такое положение дел устраивало даже меньше, чем его отца — существовать на подачки сильных мира сего было ниже его достоинства. Да и заниматься лишь турнирами — разве он для этого был рожден? Готфрид жаждал действовать, сражаться в настоящих войнах, а не на арене на потеху королям. Его захватила высказанная отцом идея создания собственного государства, чтобы у них была своя земля, с которой уже никто не сможет его прогнать. Чтобы род Гатцфельдов из обычных, пусть и очень знатных, дворян, стал венценосным. И, конечно же, этим Готфрид хотел доказать Фиренз, что тоже может нести груз правителя. Что он тоже на многое способен.

И шанс проявить себя не замедлил представиться. Полонский князь (не без помощи интриг Великого Магистра) попросил помощи рыцарей в борьбе с язычниками Бурсии. Готфрид сначала насторожился: слишком уж это напоминало приглашение Андраши и закончиться могло точно также, но отец заверил его, что теперь он тщательно проверил все договоры, и захваченные земли бурсов действительно останутся за Орденом. Тогда Готфрид, не колеблясь, повел своих братьев в поход.

«Жди меня, моя собственная страна, — мысленно усмехался Готфрид на пути в Бурсию. — Скоро ты увидишь мою силу, Фирхен!»

Следующие несколько лет превратились для него в практически не прекращающееся сражение. Бурсы упорно сопротивлялись, но превзойти в упорстве Готфрида не могли. Он упрямо шел вперед, захватывал все новые земли, переманивал на свою сторону покоренные кланы и во главе увеличившейся армии двигался дальше. Война позволяла ему забыться, унять грызущую сердце тоску по Фиренз, потопить в угаре сражения свое одиночество. Когда жизнь висит на волоске, и опасность ходит с тобой рука об руку, уже не до сантиментов и печали. Но все же под реками крови врагов, под звоном клинков, свистом стрел, взрывами пушечных ядер и огнем пожарищ в душе Готфрида остался маленький светлый уголок, где по зеленеющим лугам Тарошвара стремительно неслась на коне Фиренз. И на губах ее расцветала счастливая улыбка. Готфриду никогда никто так не улыбался. И он знал, что вовсе не хочет ей ничего доказывать, что ему достаточно просто вновь и вновь видеть задорный блеск в ее глазах и эту улыбку.

Он старательно собирал любые новости и слухи, приходившие из Унгарии. Конечно же, он не мог не слышать о многочисленных войнах с кочевниками, которые вело княжество, об опустошительном набеге союза степных племен, которые почти добрались и до Бурсии, но обломали зубы об Аллории, дворяне которой ради защиты даже забыли о своей обычной грызне. Внешне Готфрид злорадствовал.

— Поделом этим спесивым унгарцам, — говорил он, распивая вино со своими приближенными. — Теперь они, небось, пожалели, что выгнали нас! А поздно лить слезы!

Он громко хохотал, и рыцари поддерживали его довольным смехом.

Но на самом деле Готфрид жутко переживал, места себе не находил от волнения и даже собирался послать к Фиренз отряд. Да что там, он бы сам с радостью примчался к ней на выручку! Но он знал: после всего, что между ними было, гордая Фиренз ни за что не примет его помощь, а ее отец и брат — тем более. Да и положение в Бурсии было таким, что он нуждался в каждом рыцаре, все, что смог Орден — выделить небольшую группу ратников в аллорское войско, схлестнувшееся со степняками. Поэтому он лишь втайне от всех молился за Фиренз, и облегченно вздохнул, когда узнал, что кочевники ушли в степь, а Унгарское княжество постепенно восстанавливается.

«Вот так, хорошо, Фирхен… Не позволяй никому себя покорить, оставайся такой же сильной. Только я могу победить тебя! Только я…»

Жажда соперничества мешалась в нем с нежностью к ней и непонятным возбуждением, которое томило его и гнало, гнало вперед. Орден сцепился с Полонией, рыцари ходили в поход в далекий северный Дартмар… Готфрид рвался и рвался ввысь. Но чем выше поднимаешься, тем больнее падать. И однажды он с грохотом рухнул вниз. Полония, получив подкрепления от Дартмара, нанесла Ордену сокрушительное поражение. Готфрид и раньше, бывало, проигрывал, но такой разгром с ним случился впервые. Многие рыцарей пали, а самого Готфрида, тяжело раненного во время защиты отца, братья все же успели вынести с поля боя. Он лежал в горячке в осажденном замке, все время порывался взобраться на стену и «как следует взгреть этого белобрысого неженку, этого жалкого полонского князя», но враги отступили, и был заключен довольно выгодный мир…

Вот только все это стало началом конца. Пытаясь восстановить свою честь, Готфрид начал новую войну и на сей раз проиграл окончательно и бесповоротно…

Он невидящим взором смотрел на лежащий перед ним документ. Один росчерк пера — и он станет вассалом полонского князя Кшиштофа Олельковича, от одного вида которого Готфрида мутило. Отец, как всегда сумевший сохранить гордую мину даже при плохой игре, уже подписал все бумаги. Он уверял Готфрида, что власть полонцев над землями Ордена не продлится долго, в мире все меняется слишком стремительно.

«Сейчас надо просто зализать раны, а потом мы нанесем им удар».

И все же Готфрид не мог заставить себя поставить подпись рядом с отцовской.

— Ну что, манзеец, допрыгался. — Кшиштоф зло ухмыльнулся. — Давай, подписывай, не тяни, все равно тебе некуда деваться. О да, Великий Готфрид Гатцфельд, из тебя выйдет отличная собачка! Будешь теперь гавкать не на меня, а на моих врагов… И приносить мне палочку.

Кшиштоф визгливо расхохотался, Готфриду очень хотелось засунуть перо ему в глотку, чтобы хоть как-то заставить замолчать. Но вместо этого он вывел дрожащей от гнева рукой под текстом вассальной клятвы свое имя.

— Подавись, гнида, — прошептал он. — Я тебе еще припомню этот смех… Я тебе все припомню…

Глава 5. Между нами расстояния и вражеские мечи. Часть 2

После встречи с Готфридом, пусть и такой мимолетной, Фиренз почувствовала подъем духа, все дела вдруг пошли на лад, мир вокруг заиграл яркими красками. Но день шел за днем, они складывались в недели, недели в месяцы и годы, а Готфрид все также оставался вассалом Кшиштофа. Всю Ойкмену лихорадило от религиозных столкновений, люди точно вдруг разом сошли с ума, и Фиренз, и Готфрида коснулась язва раздоров из-за веры. Хотя у Фиренз были проблемы и посерьезнее. У самых ее границ появился страшный зверь, алчно скалящий клыки: Парсостанская Империя. Новый султан — Сулейман Озтюрк — усмирил бунты внутри страны, обескровленной многолетними Крестовыми Походами, собрал силы и начал мстить Ойкмене. Он с легкостью захватывал одно единобожеское государство за другим. И Фиренз нутром чуяла, что этот враг будет пострашнее степняков. Те накатывали волнами и уходили, а Сулейман обосновывался в завоеванных землях прочно и надолго, неся с собой знамя своей веры.

Унгарии пока удавалось противостоять его натиску, но раздоры между феодалами ослабляли ее день за днем. И когда Сулейман повел против нее стотысячную орду, Андраши смог выставить лишь жалкую армию в двадцать пять тысяч, в четыре раза меньше, чем у врага. Они сошлись у городка Мохач…

Это был ад, наполненный громом пушек, лязгом мечей, боевыми кличами и стонами умирающих. Полчищам врагов, казалось, не будет конца. Фиренз убивала одного, а на его место вставал десяток других. Она поднимала и опускала меч, ее руки были по локоть в крови, она пыталась воодушевить унгарских воинов личным примером, вселить в них надежду и уверенность. Она рвалась в самую гущу битвы, не думая о себе, не зная страха… Но все было напрасно. Ряды ратников вокруг нее стремительно таяли, и вот она уже осталась совсем одна. Отборные парсостанские янычары обступили ее со всех сторон, и в блеске их ятаганов она увидела свой приговор…

Когда Фиренз пришла в себя, она лежала на земле, и прямо на нее остекленевшими глазами смотрел ее отец. Вернее его давно окоченевший труп. Фиренз попыталась встать, но сил не было даже на то, чтобы пошевелить рукой. Лишь с огромным трудом она смогла поднять голову.

И увидела его.

Сулейман возвышался над ней черной горой — в нем наверняка было не меньше двух метров роста. Огромный, страшный, с густой темной бородой и глазами такими же черными, как безлунная ночь… На его губах играла улыбка. Не просто счастливая торжествующая улыбка победителя, это была скорее презрительная усмешка. Даже в чем-то гадливая. Словно он только что раздавил долго досаждавшее ему насекомое, а не одолел сильного, заслуживающего уважение врага.

— Навоевалась, глупая девка? — протянул Сулейман. — Неужели ты всерьез думала, что сможешь меня победить? Научилась кое-как махать оружием и возгордилась? Ничто не может противостоять моему мечу, благословленному Пророком. Тем более, нечестивая женщина. Вот теперь ты заняла положенное тебе место — в ногах мужчины.

Он брезгливо поддел ее носком сапога, то ли специально, то ли случайно попав в раненый бок, перевернул на спину. Фиренз едва сдержалась, чтобы не зашипеть от боли.

«Нет… Нельзя показывать слабость…»

— Вставай, — приказал Сулейман. — Теперь ты принадлежишь мне… Хотя приобретение, конечно, так себе…

Фиренз попыталась подняться, но сил хватило только на то, чтобы кое-как сесть. Кровь сочилась из раны в боку, левая рука вообще не двигалась, похоже, была сломана. Но Сулеймана не волновало ее самочувствие, он вдруг схватил Фиренз за шкирку и рывком поставил на ноги. Перед глазами у нее все поплыло, закружилась голова, но когда ее шеи коснулась жесткая веревочная петля, реальность вдруг снова стала до боли острой и осязаемой.

— Шагай. — Сулейман властно дернул за другой конец веревки…

Окровавленные, ободранные и грязные пленники тянулись за парсостанским войском, среди них шла и Фиренз. Конец ее поводка был привязан к луке седла Сулеймана, и первое время, пока она не приноровилась к шагу его коня, веревка больно врезалась в кожу, оставляя ярко-красные следы. Фиренз ощущала себя коровой, которую ведут на убой. Такой жалкой и слабой она еще никогда себя не чувствовала.

Сулейман будто намерено провел Фиренз возле тела ее брата, невидящим взглядом смотревшего в небо. Труп гордого и вспыльчивого Белы уже успели ограбить, лишив даже исподнего, выставив напоказ многочисленные раны.

По крайней мере, он погиб с честью.

Поражение, окончательный разгром — теперь Фиренз в полной мере осознала, что это такое. И поняла, что тогда ощущал сидящей в камере Готфрид. Черное, отупляющее отчаяние и горе…

«Прости, Фрид, похоже, я впервые не смогу выполнить обещание и дождаться тебя», — подумала она, когда их процессия добралась до границ ее земель.

И почему-то боль от этой мысли была едва ли не сильнее, чем боль от потери независимости.

В этот день княжна-воительница Унгарии умерла.

***

Готфрид несся по коридору замка, искрящийся злобой так, что все встречные жались к стенам, уступая ему дорогу. В голове его рокотом боевых барабанов стучала лишь одна мысль: «Фиренз проиграла. Фиренз захвачена парсостанским султаном. Моя Фирхен!»

Готфрид не мог этого вынести, бешенство бурлило в нем, точно зелье в ведьмином котле. Фиренз принадлежала только ему! Она была его идеальным соперником! Только он мог ее победить! Он жил в ожидании их новой встречи, мысли о ней придавали ему мужества, дарили терпение, чтобы сносить существование под властью Кшиштофа. Он набирался сил, готовился, что однажды вырвется, станет свободным и вновь сразится с ней… А теперь все его мечты пошли прахом. Их разрушил какой-то язычник, посмевший покуситься на его собственность. Посмел забрать Фиренз у него, Готфрида. Такого он вынести не мог. Он собирался сейчас же собрать свою армию и двинуть против Сулеймана. И плевать, что тот разгромил множество сильных стран и едва не покорил всю Ойкмену…

Глава 6. Восточный яд — восточная сладость. Часть 1

Фиренз распрямила затекшую спину и, утерев пот со лба тыльной стороной ладони, осмотрела свою работу. Пол, выложенный розовато-белым мрамором, сверкал так, что в него можно было смотреться, как в зеркало. Хотя вместо того, чтобы намывать, Фиренз бы с удовольствием прошлась по нему в грязных сапогах, да еще и поплевала бы от души. Но она прекрасно знала, что за плохо выполненную работу, за любые попытки насолить хозяину дворца последует незамедлительная кара. За годы жизни под властью Сулеймана Фиренз научилась усмирять свой норов. Первое время, оправившись после битвы при Мохаче, она пыталась бунтовать, в ней еще жила надежда, что она сможет вернуть свободу, надо лишь постараться. Но восстания раз за разом безжалостно подавлялись. А Фиренз ожидало наказание. Сулейман в этом деле был особо изощрен. Ойкменец бы просто избил непокорного вассала и засадил в темницу, но для изобретательного восточного ума Сулеймана это было слишком просто. Он придумывал для провинившихся, как он сам говорил, «изысканные» пытки, в них страдания душевные были гораздо сильнее физических. И это оказалось самым страшным: Фиренз была сильной, она могла терпеть любую телесную боль, но вот боль духовную не сможет вынести даже самая несгибаемая, волевая личность… И поэтому в конце концов Фиренз смирилась. Старательно играла роль служанки. Кроткой, тихой и главное — незаметной. Потому что иногда на Сулеймана находило желание поразвлечься, и тогда доставалось всем, кто попадался на глаза, независимо от их провинностей…

Теперь жизнь Фиренз была полна изнуряющей работы и страха наказания, Дамокловым мечом постоянно висевшего над ней. Такое существование отупляло, лишало воли, исподволь, постепенно обращало в безропотного слугу, который, знай себе, двигается, как заводная игрушка, день за днем, день за днем. У него уже нет ни чувств, ни желаний, лишь всеобъемлющая покорность судьбе… Единственной отдушиной для Фиренз, позволявшей ей не скатиться до уровня безмозглой рабочей скотины, стали воспоминания. Яркие грезы о том времени, когда она была сильной и свободной. Когда враги трепетали при упоминании ее имени. А рядом были друзья. При мысли о друзьях сразу же всплывал образ Готфрида. Сейчас, проигравшая, опустошенная, почти сломленная, она особо сильно тосковала по нему. Хотелось увидеть его задорную улыбку, дерзкий вызов в алых глазах. Когда Фиренз становилось совсем плохо, она представляла, как он говорит ей в своей обычной насмешливой манере: «Что скисла, Фирхен? Распустишь нюни, и я отвоюю у тебя Тарошвар обратно! Давай, взбодрись. Если ты не будешь сильной, то как же я смогу насладиться победой над тобой?». И почему-то от таких мыслей ей сразу становилось легче.

Вот только даже эту отдушину Сулейман у нее едва не отнял, пусть и ненамеренно. Ведь его ненавистное лицо с алыми глазами, его белоснежные волосы, словно выжженные солнцем парсостанской пустыни, напоминали Готфрида и словно пятнали его образ. И Фиренз стоило большого труда не пускать темную тень Сулеймана в священные уголки своей памяти…

Она тряслась над своими воспоминаниями, как сказочный скупец над драгоценными камнями, потому что, похоже, только воспоминаниями ей и придется тешить себя до конца жизни. С каждым днем, проведенным во дворце парсостанской столицы, Фиренз все больше теряла надежду когда-нибудь услышать голос Готфрида наяву, а не в мечтах. По доходившим до нее обрывочным слухам из Ойкмены, он все еще был вассалом Кшиштофа. Такой же несвободный, как и она.

«В этом есть какая-то злая ирония. — Фиренз криво усмехнулась, снова взглянув на блестящий пол. — В похожести наших судеб. Мы оба когда-то были могущественными и вселяли страх в других, а теперь — оба жалкие рабы…»

Фиренз вздохнула и, подхватив ведро и половую тряпку, пошла за чистой водой — сегодня ей еще надо было отмыть до блеска парадную залу…

Вечером вымотанная Фиренз едва доплелась до каморки в дальней части дворца, которая служила ей комнатой. Все, чего ей сейчас хотелось — рухнуть на соломенный тюфяк и провалиться в сон. Но тут скрипнула дверь, и Сулейман без стука вторгся в ее жалкое жилище.

Фиренз внутренне напряглась, готовясь к худшему и мысленно помимо воли перебирая возможные поводы для наказания. Но вроде бы в последние дни она вела себя безупречно…

— Примерь! — Сулейман небрежно бросил под ноги Фиренз ворох нарядов.

Она присела на корточки, разобрала перемешанную кипу: шаровары из прозрачной нежно-зеленой органзы, шитый золотом кушак, украшенный драгоценными камнями короткий жилет.

Наряд танцовщицы.

— С какой стати я должна это одевать? — Фиренз мгновенно ощетинилась.

— Потому что я приказываю. — Сулейман неприятно улыбнулся.

У Фиренз засосало под ложечкой.

«Неужели он…»

— Только тронь меня и, клянусь, я перегрызу тебе глотку! И кое-что еще!

Фиренз вскочила на ноги, сжала кулаки и едва не зашипела. Может она и привыкла к подчинению, но не настолько, чтобы безропотно ублажать Сулеймана. Лучше смерть.

— Не льсти себе, женщина. — Он с нарочитой ленцой пригладил бородку и окинул Фиренз скучающим взглядом. — Стоит мне только щелкнуть пальцами, и сотни прекраснейших наложниц будут ласкать меня, подобно гуриям в садах Рая. Зачем мне мужеподобная девица, вроде тебя?

— Тогда к чему все это?.. — Фиренз брезгливо кивнула на так и валявшийся на полу наряд.

— Завтра ко мне приезжает делегация неверных… Просто хочу, чтобы ты немного развлекла моих гостей…

Он не договорил, но Фиренз прекрасно поняла, что он имеет в виду. С помощью нее Сулейман собирался недвусмысленно намекнуть ойкменцам: скоро они все будут плясать под его дудку. И, конечно же, он не мог упустить возможность унизить ее, в который раз подчеркнуть, что она всего лишь слабая женщина.

«Женщина должна услаждать взор мужчины, а не махать мечом», — с тех пор, как она стала его рабыней, он постоянно напоминал ей об этом.

Глава 6. Восточный яд — восточная сладость. Часть 2

Готфриду стоило огромных усилий уговорить Кшиштофа включить его в посольство в Парсостанскую Империю. Кшиштоф откровенно издевался, не переставая, отпускал шуточки по поводу того, что Готфрид хочет «припасть к ногам своей Прекрасной Дамы». А Готфрид сжимал зубы и терпел. Стремление увидеть Фиренз, пусть шанс на это и был призрачным, оказалось слишком сильно, оно перебороло даже его непомерную гордыню, и он был готов сколько угодно выслушивать глупые остроты Кшиштофа. Хотя все же в итоге тот Готфрида доконал. Только своевременное вмешательство Юргиса остановило грядущую кровавую бойню. Именно благодаря его стараниям, Готфрид сейчас находился во дворце Сулеймана.

Сперва, когда Готфрид только вошел в приемный зал, то даже растерялся. После ранней смерти матери он не видел тех, в ком текла бы такая же восточная кровь. Ойкменцы были блондинами и брюнетами, кареглазыми, синеглазыми или зеленоглазыми. И среди них Готфрид оставался белой вороной, к чему постепенно привык. Однако теперь его окружало множество красноглазых, беловолосых мужчин, отличавшихся от него лишь медным цветом кожи. Было странно осознавать, что его с детства учили ненавидеть этих людей, язычников, так похожих на него самого.

Однако затем Готфрид увидел Фиренз и мысли о его неправильном происхождении сдуло жарким ветром.

И встреча сторицей окупила все мучения. Стоило ей взглянуть на него, как сразу же забылся и мерзкий смех Кшиштофа, и раздражающие попытки Юргиса сочувствовать (далось Готфриду его проклятое сочувствие!). Стоило Готфриду увидеть, как заблестели ее глаза, как счастливая улыбка тронула нежные губы, у него сразу же отлегло от сердца.

«Она в прядке, не ранена, не закована в цепи…»

Наслушавшись ужасных слухов о Сулеймане, Готфрид опасался худшего и, убедившись воочию, что Фиренз жива и здорова, вздохнул с облегчением.

Ему так хотелось не просто обмениваться безмолвными взглядами, а подойти к ней, услышать ее голос, прикоснуться. Дружески потрепать по плечу или даже обнять. Конечно же, только по-дружески! Он инстинктивно потянулся к ней, даже сделал пару шагов и тут же чуть не налетел на стоящего впереди Кшиштофа.

— Осторожнее, неуклюжая псина, — шикнул на тот, его голос грубо вернул Готфрида в реальность.

Сулейман тем временем пригласил послов сесть, Готфрид машинально опустился на подушки позади своих сюзеренов, те заговорили с Сулейманом, но Готфрид не прислушивался к их разговору, продолжал неотрывно смотреть на Фиренз. Он наконец-то отвел взгляд от ее лица, оглядел ее с ног до головы, и жестокое осознание ее положения тут же обрушилось на него, точно тяжелый молот на наковальню. Фиренз теперь принадлежала Сулейману, она сидела у него в ногах, обряженная, как наложница. Готфрид привык видеть Фиренз в мужском костюме, а тут — какие-то жалкие тряпочки, едва прикрывающие тело… Он сглотнул, взгляд помимо воли заскользил по ее фигуре… Эта одежда смотрелась на ней так непривычно, вызывала в нем острый диссонанс, но в то же время внутри вдруг что-то дрогнуло… И в этот момент Сулейман протянул руку и принялся неторопливо поглаживать тонкую, белую шею Фиренз.

Как только загорелые пальцы коснулись ее кожи, ярость полыхнула в сознании Готфрида ослепляющим огнем.

«Убери от нее свои грязные лапы!» — мысленно взвыл он.

Никогда он еще не испытывал такой всепоглощающей ненависти к кому-либо. Он ненавидел своих господ, но как-то по-другому: Кшиштоф раздражал, его хотелось раздавить, как назойливую муху, Юргис вызывал презрительную злобу. Но вот воплощение султан Парсостана Сулейман…

«Убить, убить, убить!» — бешено стучала кровь в висках.

В голове Готфрида возникла было мысль, а с чего это он вообще так бесится при виде того, как к Фиренз прикасается другой мужчина, но тут же потонула в затопивших его волнах ярости.

Готфрид был готов сию секунду броситься на Сулеймана и вцепиться ему глотку.

— Сидеть, Фридо! — Кшиштоф тихонько хихикнул в кулачок, донельзя довольный своей шуткой.

Готфрид взглянул на него зверем, Кшиштоф нервно сглотнул и придвинулся поближе к Юргису.

— Готфрид, пожалуйста, успокойся, — шепнул тот. — Послы не могут затевать драку…

В это время Сулейман принялся что-то говорить Фиренз. Она помрачнела, губы искривила знакомая Готфриду натянутая улыбка, которая появлялась всегда, когда Фиренз пыталась подавить гнев и быть подчеркнуто любезной с собеседником. Но вдруг Сулейман сказал такое, от чего Фиренз побелела как мел, а затем вскочила на ноги.

— Моя, — на этом слове Сулейман сделал особе ударение, — луноокая Фиренз усладит наш взор танцами, пока мы будем беседовать.

Умом Готфрид прекрасно понимал, что Сулейман лишь рисуется перед ними и пытается разозлить. Понимал, что нельзя поддаваться на его провокации, как это с успехом делал Юргис. И даже идиот Кшиштоф. Но от слова «Моя» его передернуло, захотелось наплевать на все дипломатические условности, схватить Фиренз и утащить отсюда. Вместе они прорвались бы через ряды янычар. Сражались бы плечом к плечу, как в старые добрые времена…

Тут заиграла музыка — нежная мелодия флейты. Фиренз начала танцевать… И Готфрид мгновенно забыл обо всем на свете.

Где-то далеко-далеко переговаривались послы, ругался Кшиштоф и смеялся Сулейман. Но это было в другом мире. А здесь и сейчас была лишь Фиренз. Ее тонкие обнаженные руки, крыльями ласточки взлетавшие вверх… Длинные, стройные ноги, кокетливо прикрытые прозрачной органзой, вроде и есть одежда, а вроде и нет… Округлые бедра, соблазнительно покачивающиеся в такт музыке…

Готфрид жадно ловил каждое ее движение, точно завороженный, не в силах отвести взгляд от ее плавно скользящей в танце гибкой фигуры…

Фиренз высоко подняла руки, чуть прогнулась, будто пытаясь встать на мостик. Живот напрягся, грудь всколыхнулась и, казалось, такой маленький жилетик ее не удержит. И порвется. И выпустит на волю всю прелесть юного тела…

Глава 7. Новый дом. Часть 1

Сулейман больше не приказывал Фиренз присутствовать на встречах с посольством, и она даже не знала, огорчаться или радоваться. С одной стороны она хотела снова увидеть Готфрида, но с другой — возникшее между ними притяжение пугало ее. А через неделю послы уехали, и дни Фиренз снова потянулись привычной чередой: работа — сон — работа — сон. От рассвета до заката одно и то же.

Но вскоре она стала замечать некоторые странности: Сулейман, в общем-то никогда ее не жалевший, с какого-то момента стал нагружать делами так, что вечером она приползала в свою каморку едва живая. А еще он старательно ограничивал ее доступ к вестям из-за стен дворца. Если раньше Фиренз всегда могла узнать свежие слухи и новости мира у других слуг или словоохотливых стражников, то теперь при ее приближении замолкали любые разговоры, все словно в рот воды набирали. Фиренз догадывалась — происходит что-то важное, наверняка это как-то связано с ее землями. И почему-то ее не покидало ощущение, что грядут большие перемены.

Сулейман с каждым днем все больше мрачнел, срывался на слуг и бросал на Фиренз ненавидящие взгляды. Она достаточно хорошо изучила его характер, чтобы смекнуть, что таким раздражительным он мог стать только в одном случае: когда проигрывал войну.

«Неужели кто-то попытается отбить у него мои земли? Но кто? Партизаны начали восстание? Невозможно, у них слишком мало сил, Сулейман легко подавил бы их выступление, как это случалось и раньше… Это кто-то более сильный… А вдруг… Фрид?»

Ведь в их последнюю встречу, прежде чем двери приемного зала захлопнулись за ним, она ясно прочитала в его глазах обещание помощи.

При мысли о том, что он набрался сил и может прийти спасти ее, внутри что-то затрепетало. Фиренз ненавидела на кого-то полагаться, видя в этом позорное проявление слабости. Наверное, Готфрид был единственным, чью помощь она бы приняла несмотря на то, что он был ее давним соперником. А может быть как раз поэтому?

И вот, когда однажды утром Сулейман внезапно вызвал ее в один из залов для приемов, Фиренз отправилась туда с взволновано колотящимся сердцем. Переступая порог, она ожидала увидеть сияющего улыбкой Готфрида… Но рядом с Сулейманом стоял незнакомый ей человек,

— Это посол Лихтберга, пойдешь с ним, — отрывисто бросил Сулейман, не глядя на Фиренз. — Теперь ты принадлежишь Альбрехту Эдельбегру.

Фиренз смутно припомнила, что так звали герцога Лихтберга, одной из многочисленных частей Аллории, которые вечно бунтовали против императора и воевали друг с другом. Когда-то Лихтберг даже платил дань Унгарии. Когда-то очень давно, в другой жизни…

Что ж, все течет, все изменяется, теперь герцог Альбрехт стал достаточно силен, чтобы отобрать у Сулеймана Унгарию.

«Что и следовало ожидать. — По губам Фирнез скользнула горькая улыбка. — Явился еще один желающий заполучить мои богатые, плодородные земли. Что ж поприветствуем нового хозяина!»

Хотелось разрыдаться в голос от разочарования и безысходности, ведь только что поднявшийся в душе маленький росточек надежды снова растоптали. Но она, как всегда, сдержалась, постаралась принять отрешенный вид и молча поклонилась.

— Мой господин будет очень рад вас видеть, ваше высочество, — сухо произнес посол. — Мы выезжаем немедленно.

— Что же вы так быстро покидаете мой дворец, дорогой посол? — сладко протянул Сулейман. — Может, задержитесь ненадолго? К вашим услугам будут изысканные яства, лучшие наложницы…

— Увы, вынужден отклонить ваше щедрое приглашение, меня ждет мой господин, да и ее светлости княжне стоит побыстрее отправиться в свой новый дом. — Посол одарил Сулеймана насквозь фальшивой вежливой улыбкой и, развернувшись, с далеко не вежливой поспешностью вышел из комнаты.

Зато Фиренз замешкалась на пороге, бросила последний взгляд на Сулеймана. Ей все еще не верилось, что он отпускает ее, что пять лет плена закончились.

— Радуйся. — Он криво усмехнулся. — Теперь ты будешь в кабале у единоверца. Это ведь наверняка в сто раз приятнее, чем подчиняться «проклятому язычнику», да? Надеюсь, твоему новому хозяину понравится, как я тебя выдрессировал.

Фиренз не сдержалась и плюнула в его улыбающееся лицо.

— Я буду молиться о том, чтобы когда-нибудь твоя Империя обратилась в пыль, а сам ты ползал в ногах неверных, моля о снисхождении! — бросила она, вылетая за дверь.

— Пророк этого не допустит! А валяться в ногах суждено как раз тебе, женщина! — понеслось ей вслед…

Дорога до Лихтберга заняла четыре дня, карета ехала очень быстро — посол явно стремился поскорее доставить новую… служанку? Вассала? Рабыню?... своему господину.

С Фиренз обращались вежливо, но без излишнего почтения, явно давая понять, что она больше не владетельная госпожа.

Расспрашивая как обстоят дела в Ойкмене, Фиренз узнала, что объединенная армия Полонии, Лихтберга и еще нескольких государств смогли остановить продвижение Сулеймана на запад. По итогу мирного договора Лихтбергу досталась большая часть земель Унгарии, кое-что забрала Полония, а несколько областей так и остались под властью Сулеймана. Ну и Фиренз, как трофей, отходила герцогу, точнее теперь уже королю, Альбрехту.

В Унгарии дела обстояли не лучшим образом, и хотя посол на расспросы Фиренз отвечал скупо, она поняла, что часть дворян поддержала войска союзников, другие встали на сторону парсостанцев. И, как обычно, пострадали не спрятавшиеся в замках бароны, а простые крестьяне, которых резали как язычники, так и единоверцы.

Потом Фиренз начала спрашивать о других странах, хотя ее волновали даже не важные события в жизни великих держав, а одно конкретное маленькое государство.

— Герр, а вы ничего не слышала о Бурсии? — спросила она. — Она все еще в ленной зависимости от Полонии…