Возвращение

У него синие глаза и светлые волосы, выгоревшие на последнем маршруте так, что впору сравнивать с австралийскими серферами. Это почему-то нравится девушкам.

Он знает, потому что одна из них — рыжеволосая, с прокуренной хрипотцой в голосе и дергаными нервными движениями тонких кистей, заявила, немного растягивая слова:

— А ты ничего, Игорян. Блондин с голубыми глазами. Ну, просто прынц, — так и сказала — «прынц». Он поморщился, но тем же вечером с ней переспал. Не пропадать же добру, что называется. Она извивалась, цеплялась за него длинными ногтями, и стонала так, что хотелось прерваться на сеанс экзорцизма. Чтобы закончить начатое, пришлось изрядно постараться. Но девица, похоже, приняла это за невиданную мужскую силу. И все три дня, что их группа стояла в базовом лагере у подножия Белухи, собирала припасы, планировала радиалки и распределяла инвентарь по рюкзакам, она ходила за ним, явно рассчитывая на повторение. Нет уж. Никаких повторов, пока не сходишь к батюшке.

Он отводит взгляд от мутноватого зеркала, сплевывает зубную пасту в раковину.

До слуха доносится неровная жестяная дробь холодных капель по подоконнику.

Сезон закончился. Да здравствует сезон.

Выходит из ванной, оказывается в маленькой, не предназначенной для жизни, кухне. Типичной для старой панельной застройки. Ставит чайник на газовую плиту.

Хмурое сизое небо, пропитанное влагой и предчувствием скорой зимы, заглядывает в давно немытое окно его девятого этажа. Он знает: контраст с ослепительным солнцем горных вершин будет нервировать еще неделю. Потом отпустит.

Заливает кипятком растворимый кофе, ждёт, когда тот станет хоть немного похож на что-то удобоваримое. Отпивает отвратительный первый глоток.

Иногда ему кажется, что он намеренно снижает планку, когда возвращается в город. Пьет так-себе-напитки, ест так-себе-еду, ходит на так-себе-тусовки. Только для того, чтобы весеннее возвращение в походную жизнь еще мощнее ударило по всем органам чувств. Чтобы можно было улыбнуться проложенному на карте маршруту и сказать самому себе: «Я дома». Где бы этот дом ни был на этот раз.

— Это бегство. Ты же понимаешь, что это бегство? — Так говорила пару лет назад его подруга Маша. Они сидели в баре, и ее к тому моменту уже конкретно развезло. — От чего… Ты… Бежишь? — Она медленно выговаривала слова, делала между ними долгие паузы, и смотрела на него таким проницательным взглядом, что хотелось встать и уйти. В Маше всегда после второго бокала просыпался психолог с неоконченным высшим, а он всегда об этом забывал, и снова соглашался на эти безрадостные и даже немного мучительные встречи.

— Это из-за Оли, да? — Она улыбнулась пьяно и очень понимающе. Девчонки всегда считают, что знают о тебе больше, чем ты сам, и хрен их переубедишь. Он уже давно плюнул на это дело. — Ну, скажи, из-за Оли?

— Ну, конечно. — Спорить с ней, да еще в таком состоянии, было занятием бессмысленным. — А теперь давай я вызову тебе такси?

Он допивает кофейную бурду, смотрит на часы. Самое время ехать, собственно, к Оле — забирать Джека. Лохматый, беспородный и совершенно невоспитанный пёс — то, что осталось от их некогда совместной жизни. Теперь Джек живёт полгода с ней, а когда Игорь возвращается в серую московскую хмарь — с ним. Дурацкая и неудобная собака. Но мы же в ответе за тех, кого подобрали на станции «Черное» горьковского направления движения электропоездов.

— Привет, зайдешь? — У Оли снова длинные волосы. Вьются мягкими пшеничными волнами, падают на плечи, спрятанные скользкой тканью тонкого халата. И это «зайдешь», и этот халат — одновременно и намек, и предложение. Ни к чему кривить душой, она — идеальная бывшая. Бывшая из лучших мужских фантазий. Во всяком случае, когда не находит себе очередного хахаля. Но сейчас, видимо, свободна. Раз халат, раз огоньки в холодной глубине глаз.

Маша, конечно, права. Он бежит.

Но определенно не от этой женщины.

— Нет, спасибо. — Игорь улыбается так, чтобы она точно считала в его выражении лица и извинение и обещание зайти позже. — Дел по гланды. Сейчас Джека отвезу, и в клуб. Сегодня первый сбор, начинаем треки на следующий год составлять.

Да здравствует сезон.

— Как хочешь. — Она пожимает плечами и улыбается так, чтобы он точно считал в этой улыбке молчаливый ответ: «Больше могу и не предложить». Оля открывает дверь шире и на обшарпанную лестничную клетку пробкой из бутылки вылетает счастливый комок шерсти. Чуть не сбивает его с ног, толкает лапами, отчаянно бьет хвостом по ногам, скулит и лает от восторга.

— Ну, привет, привет…

Несносный пёс. Но зато чёрными зимними вечерами будет не одиноко. С каких-то пор Игорь всё чаще чувствует одиночество. Вязкое, инородное. Тревожащее.

Взрослеет, наверное.

Когда он курит на крыльце турклуба, вечер уже полностью накрывает город. Дым, серыми струйками выходящий из ноздрей, смешивается с холодным влажным воздухом. Растворяется в нём, становясь частью и без того ядовитой атмосферы.

— Ну, наконец-то, Ёшкин кот! — Знакомый голос прорывается сквозь автомобильные гудки.

Игорь оборачивается на звук. Вован идёт расхлябанной, своей странно-пружинящей, походкой, как будто в его теле нет костей, одни суставы. На нем обычная косуха на пару размеров больше, длинные волосы забраны в хвост. Он красит их в черный, и когда волосы отрастают, видны белесые корни.

— Здорова! — Игорь сбегает по ступеням, широко и по-настоящему радостно улыбается другу. Обнимает, хлопает по плечу.

— Во «Втордых»? — Вован сразу переходит к делу

— Там же как всегда будет, — Игорь морщится. Вообще-то он уже давно практически не пьет, и романтика полуподвальных рюмочных вызывает лёгкое отвращение.

— Да брось! — Друг размашисто кладет ему руку на спину, подталкивая в сторону подземки, — Вспомним юность. Потом до Болота дойдем. Или на «Красный октябрь».

— Ладно, — сдается он. — Но не на всю ночь, мне еще с псом гулять.