Возьми моё проклятие

Часть I: Убийство. Пролог

Пролог

Тёмную горницу освещало лишь вечернее солнце. Его лучи неслышно ползли по бревенчатым стенам, отражались от стекла и металла, причудливо высветляли силуэт стоящей у окна хозяйки. Высокая и сухая, с прямой спиной и редкими седыми космами, та походила на разбуженную от вечного сна мумию. Запавшие глаза и ввалившиеся щёки усиливали гнетущее впечатление, и незваный гость опасливо жался к шифоньеру, как будто пытался за ним спрятаться. Взгляд его притягивала массивная деревянная шкатулка на столе рядом со старухой, из которой виднелась нить крупного жемчуга.

Та смотрела на визитёра брезгливо кривя рот, отчего её лицо, без того изуродованное резкими перепадами света и тени, и вовсе казалось жутким. Она пошевелилась, надёжнее оперлась на стол дрожащей ладонью и проскрипела:

— Убирайся!

Голос задребезжал и сорвался на сип. Гость поморщился, отвёл взгляд от стен, завешенных пучками сушёных трав, и потребовал:

— Сначала ответь, что ей было нужно!

Вцепившаяся в столешницу ладонь разжалась, и скрюченный палец повелительно дёрнулся к выходу:

— Вон! Вон из моего дома!

— Тварь…

Гость выругался, но подчинился. Двинулся прочь, подволакивая замызганные резиновые сапоги и оставляя за собой длинный грязный след. В сенях было светло от распахнутой настежь двери. Он запнулся на пороге, обернулся, оглядел помещение, заставленное крестьянским инвентарём, и увидел топор. Тот стоял на полу, прислонённый к стене, блестящий и огромный, как орудие древнего воина. Явно не по руке дряхлой старухе.

Засмотревшись на тускло переливающуюся сталь, гость опустился на корточки, провёл пальцем по серебрящемуся острию и обхватил рукоятку ладонями. Подчиняясь неудержимому импульсу, оторвал

орудие от пола, поднялся, бесшумно выскользнул из сапог и крадучись двинулся обратно.

Хозяйка стояла на прежнем месте — лишь отвернулась от дверей и перебирала узловатыми пальцами крупные жемчужины.

Отвлёкшись на драгоценность, убийца оступился. Половица предательски скрипнула, но старуха не шевельнулась, будто и не услышала. Всё же нервы у него сдали, и последние несколько метров он преодолел бегом.

— Что...

Старая ведьма всё-таки хотела обернуться, но удар в спину опрокинул её на стол. Она застонала и заскребла ногтями по дощатому полу, пытаясь перевернуться и извиваясь, как раздавленный червь.

Убийца шумно вздохнул, покосился на разбросанные украшения и склонился над жертвой, чтобы рассмотреть рану. Та выглядела поверхностной и не особенно опасной для жизни. Чертыхнувшись, он перевернул старуху лицом вверх и снова поднял топор.

Второй удар пробил грудь. Лезвие вошло так глубоко, что, даже подёргав за рукоятку, убийца не смог вытащить топор из раны и отступил. Некоторое время он молча смотрел на жертву. Та кричала и стонала почти беспрерывно, но не умирала. Лишь тянула сведённую в судороге ладонь и молила надсадно и хрипло:

— Возьми... Возьми!

Убийца нервничал. Он то принимался ходить по комнате, останавливаясь у стола, чтобы прикоснуться к драгоценностям, то снова поворачивался к старухе.

— Возьми… пожалуйста… Возьми…

Рука бессильно упала на пол, но не перестала дёргаться. Скрюченные пальцы скребли доски, как будто старая ведьма из последних сил пыталась подтащить тело поближе к своему мучителю. И он решился. Подошёл, склонился и протянул ладонь:

— Давай.

Трясущаяся конечность взлетела птицей и вцепилась в добычу. Умирающая прохрипела, натужно выталкивая из глотки слова:

— Возьми… моё... проклятие…

Не ожидавший такого поворота убийца шарахнулся назад, вырывая кисть из слабеющего захвата старухи. Та дёрнула шеей, приоткрыла рот, хотела что-то сказать, но поперхнулась хлынувшей из горла кровью. Всё же, перед смертью, выдавила ещё одно слово:

— Прости.

Глава 1

Не ранним субботним утром подземная автостоянка жилого комплекса «Горизонт» в Брянске, всё ещё была забита почти полностью. Накануне вечером Андрей задержался на работе. Жена с сыном уехали на трёхдневную экскурсию в Москву, и он не стал спешить в пустую квартиру, поэтому припарковался позже, не на привычном месте, и теперь не сразу отыскал свой «Субару». Около минуты безрезультатно крутился на месте, потом чертыхнулся, вытащил из кармана брелок автосигнализации, надавил на кнопку и двинулся на зов откликнувшейся машины.

Настроение у него было паршивым. Несколько минут назад он узнал о махинации, на которую пошла жена, чтобы не пустить сына в гости к бабушке и дедушке. Об этой поездке они договорились

Больше всего на свете Андрей не любил раздражаться — в такие минуты всегда ощущал себя уязвимым и с возрастом научился относиться к большинству человеческих недостатков философски. Но последняя выходка Ирины довела его до бешенства — окажись та сейчас рядом, он высказал бы отношение к ней в такой форме, что каждое слово отпечаталось бы в её набитом ватой мозгу как выдавленное калёным железом.

Опытному юристу нетрудно и без рукоприкладства приструнить зарвавшуюся бабу с особой жестокостью и цинизмом.

Раз, два, три, четыре, пять… От одной мысли о случившемся снова затряслись руки — понимая, что нельзя выезжать в таком состоянии, Андрей положил ладони на руль и принялся мысленно считать до ста, успокаивая броуновское движение в собственной голове.

Наверное, не стоило жениться по залёту. Хорошее дело браком не назовут, а уж вынужденный… тем более. Оплатил бы аборт и раскланялся. Ну или развёлся, когда Ирка потеряла первого ребёнка. Жестоко, но честно: уже тогда отношения с ней напрягали постоянными требованиями, высосанными из пальца обидами и претензиями.

Подумав об этом, Андрей тут же устыдился: если бы они с женой расстались, не родился бы Артём, и, значит, не появился бы в этом мире человек, так сильно похожий на него, что можно легко и безошибочно угадывать мысли по глазам.

Но как же всё-таки она достала. Все эти показные обиды — надутые губы, хлопанье дверьми и демонстративное молчание! До сих пор он относился к выходкам жены с флегматичным пренебрежением, но сегодня упала последняя капля и место для терпения закончилось. Как и желание сглаживать конфликты игнорированием. Разрубить, и вся недолга.

Больше всего бесило то, что созревшая теперь проблема возникла на ровном месте и изначально не стоила тухлого яйца.

Вот, говорят: «горе от ума». А оно не от ума, нет! Горе, оно… от бестолкового думанья. Горе тому, чья голова, непривычная к холодному взгляду на собственные недостатки, начинает задумываться и делать какие-то выводы. Но какие выводы сделает слабый неразвитый ум? Естественно, ложные.

Правда, он и сам хорош: слишком долго молчал и запирался, не желая провоцировать открытый конфликт в семье. А ведь расставил бы с самого начала все точки на i, глядишь, не дошло бы до таких «номеров». Да, Ирина всегда очень болезненно реагировала на критику. Но именно с его молчаливого попустительства она и осмелилась на такое… Дурак!

Эта идиотская история началась почти два года назад, летом, когда они приехали в гости к его родителям. В Малую Талку. Тогда-то, за ужином, жена и принялась жаловаться — дескать, Андрей, такой-сякой, почти не занимается семьёй. Совсем помешался на работе! Домой приходит — и снова дела, дела… Словно они нуждаются!

Сам он давно привык к подобным перформансам и относился к ним философски — знал, что жена ведёт себя так, когда хочет… похвастаться. Но издержки воспитания не позволяют делать это открыто, вот она и выискивает причины для недовольства, чтобы, под соусом претензий, сообщить о хороших новостях.

Абсурдно? Да. Но у каждого свои тараканы.

Увы, отец этого не знал. Выслушав недовольную тираду, он обнял невестку за плечи и, доверительно, в свойственной ему грубоватой манере, произнёс:

— Ну что же ты, бабонька. Мужик надрывается на работе, семью обеспечивает. Домой приходит, а его, вместе с борщом, потчуют кислой миной да брюзжанием. И после этого ты хочешь, чтобы он спешил к тебе? Слушать твоё ворчание? Заклевала ты парня, невестушка.

В этих словах была правда. С тех пор как Андрей с Ириной переехали из Староберезани в Брянск, та очень изменилась. Достойную вакансию не нашла, а быть, как раньше, воспитателем детского сада ей не позволила спесь. Первые годы, пока он ещё работал в полиции, она пыталась что-то делать. Но когда ушёл на вольные хлеба, купил квартиру и открыл частную практику, сразу забросила работу. Где это видано: муж — востребованный адвокат, а жена, за несколько тысяч рублей, подтирает сопли чужим детям?!

Вот с этого-то и начались проблемы в семье. С её скуки. Ирка оказалась чересчур горделива и не пожелала устроиться по специальности, но слишком по-деревенски основательна, чтобы как гламурные фифы тратить деньги на развлечения и косметику.

Борщи, уборка квартиры… и сериалы, сериалы, сериалы. От такой жизни кто угодно взбесится. Даже с соседями Ирина не сумела наладить отношений, потому как не вписывалась ни в одну из категорий местного бомонда: не смогла стать «своей» ни для успешных бизнес-леди, ни для ухоженных цыпочек.

Если бы не феноменальная её обидчивость, Андрей давно поговорил бы с супругой, но его дико раздражали молчаливые «войны», затягивающиеся на неделю или больше, и постоянные напоминания: «А вот помнишь, ты сказал… Значит, не любишь!»

Глава 2

Малая Талка — небольшое сельцо на берегу реки-Талки, в котором родился и вырос Андрей, находилось в двухстах километрах от Брянска и сорока от старинного городка Староберезань, где он прожил пять лет и познакомился с Ириной.

Маршрут пролегал в основном через поля и леса, иногда маленькие посёлки и деревушки, поэтому уже к середине пути, заскучав от созерцания однообразно-серых весенних пейзажей, Андрей полностью успокоился и вернулся к привычно-флегматичному состоянию духа.

Он и не думал заезжать в город — это удлиняло дорогу на десять километров, но, на нужной развилке, руки бездумно выкрутили руль и машина свернула налево. Возвращаться не стал — раз уж так вышло, пусть будет. Почему бы и не проехаться по знакомым местам? Всё-таки пять лет не появлялся в Староберезани.

Городок встретил лоскутным, как бабушкино покрывало, асфальтом, обшитыми вагонкой домами и ракитами, свесившими лысые ещё плети до самой земли. За прошедшие годы тут мало что изменилось: в центре поставили несколько рекламных щитов, построили два супермаркета и, судя по листовкам на остановках — суши-бар.

Остановившись на светофоре, Андрей бездумно рассматривал вальяжных пешеходов, одетых, как это часто случается в глухой провинции, очень разношёрстно и небрежно. Отвернувшись от невысокой выбеленной блондинки, едва не падающей с пятнадцатисантиметровых шпилек, поймал взгляд стоящего на обочине полицейского. Нахмурился, изучая высокую шарообразную фигуру. Лицо толстяка выглядело смутно знакомым, но память буксовала, отказываясь помогать. Зато его явно опознали: обрадовавшись, что замечен, мужчина яростно закивал, сложил ладонь уточкой и поднёс ко рту, двигая «клювом» — предлагая поговорить.

Андрей удивился, но кивнул, махнул рукой в сторону ближайшего поворота и тронулся. За углом остановился, заглушил мотор и вышел из машины. Поморщился — пришлось припарковаться напротив пирожковой, окружённой тяжёлым духом пережаренного растительного масла. Стоило бы протянуть вперёд и покинуть пределы неприятной «ауры», но ладно. Потерпит.

Из-за поворота гигантским колобком выкатился полицейский. Замер на секунду, выискивая его глазами, и рванулся вперёд, разметая по сторонам встречных прохожих. Выглядел он почти так же, как американские гамбургерные толстяки, которыми так пестрит сеть. Наверное, поэтому и не получалось вспомнить имя: в прежние годы у Андрея среди знакомых не было настолько полных людей.

— Здорово, Андрюха! Как дела?

В руку шлёпнулась мягкая и влажная, как тесто, ладонь. Он осторожно пожал её и нерешительно ответил:

— Здорово. Всё отлично. Сам не жалуюсь и другим не советую.

— Что, не узнаёшь? — захохотал собеседник, приподнимая фуражку и приглаживая коротко стриженный «ёжик», на плоском, как доска, затылке, переходящем в шею без малейших изгибов. Этот почти правильный квадратный череп и активизировал память Андрея:

— Толя?! Ну ты...

Он запнулся, обрывая недосказанную фразу, но бывший коллега понятливо закончил:

— Да, разнесло меня. Надо брать себя в руки и заниматься спортом, но каждый раз, когда я собираюсь это сделать, происходит какая-нибудь гадость.

— И что за гадость произошла сейчас? — едко поинтересовался Андрей.

— Сейчас?

Борисов трагически-протяжно вздохнул и снова потёр затылок. Выглядел он при этом таким озадаченным, как будто перебирал в мыслях немаленький список висяков и не знал, с какого начать. Заинтриговал. Раньше запутанных дел староберезанские следователи не вели: в городе с населением меньше двадцати тысяч жителей серьёзные происшествия случаются редко. Пьяные драки, мелкое воровство, хулиганство… В крайнем случае, бытовые убийства. Да, к местному отделению приписаны и окружные сёла, но и там картина похожая. Разве что козу украдут или подерутся. Всё просто и понятно.

Но по тяжкому вздоху бывшего коллеги и тоскливому взгляду на зажатую подмышкой чёрную кожаную папку, стало ясно: дело не в опостылевшей рутине. Случилось что-то по-настоящему серьёзное.

— Так. И что произошло?

— Может, зайдём в «Анжелику», попьём кофейку? — мотнув головой в сторону пирожковой, предложил Борисов. — Я не завтракал сегодня.

— Да ну! — Андрей брезгливо скривился. — Предлагаешь поностальгировать за синим пластиковым столом, с кружкой паршивого пойла, под аромат пережаренного масла? Нет уж, Толя! Завтрак ты отдашь врагу. Вместо ужина. А кофе я тебе налью. Забирайся в машину.

— Сноб ты, Горяев, — пробурчал Борисов, открывая дверцу автомобиля. — И как тебя только жена терпит, а?

— А она и не терпит, — устраиваясь за рулём, захохотал Андрей, искренне развеселённый репликой Борисова. — Это я её терплю!

— Ну-ну.

Толян завозился, усаживаясь поудобнее и настраивая под себя пассажирское сиденье. Обычно впереди ездил худенький десятилетний Артём, поэтому раздобревшему следаку пришлось попотеть, отодвигая кресло подальше и подстраивая пространство под свои массивные, несдвигающиеся колени.

Дождавшись, пока Субару перестанет раскачиваться, как утлая лодчонка в шторм, Андрей вытащил из бардачка термос, открутил чашки, поставил их на импровизированный столик между сиденьями и разлил кофе.

— Так что ты хотел? — протягивая Борисову тёплый ещё напиток, спросил он. — Что, кстати, у вас случилось? Если не секрет?

Глава 3

Он откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза, возвращаясь в тот день. Казалось бы, столько лет прошло, а помнит каждую мелочь. И спичку ту короткую, со слегка истрёпанным рваным концом, оттого что Юрка отгрыз серную головку, а не отломал. И грязные пальцы товарища, со рваными заусенцами и обкусанными ногтями, и тычок в плечо, от которого у него дёрнулся подбородок и клацнули зубы, и то, как медленно он шёл, неохотно переставляя ноги и трясясь от ужаса. Ему тогда только исполнилось восемь лет, и он очень старался выглядеть смелым, чтобы заслужить уважение старших ребят. Но испуганный шёпот за спиной, долетающий до внезапно обострившегося слуха, лишил моральной поддержки, заставив сердце то падать в пятки, то подпрыгивать к горлу.

Сегодня кажется: что сложного? Всего-то и нужно было — зайти во двор, огороженный потемневшим от времени штакетником, и постучать в окошко, у которого возилась с травами старуха. Но всё пошло наперекосяк, как только он отворил калитку. Дверь в дом оказалась открытой — лишь надувшаяся парусом ситцевая занавеска с ромашками защищала жильё от любопытных взглядов.

Изнутри неслись такие запахи, что на несколько секунд Андрей застыл посреди двора, полностью дезориентированный и оглушённый. Травы, мёд и свежеиспечённый малиновый пирог. Разве так пахнет дом злой ведьмы? Конечно, нет!

Издалека донёсся шипящий шёпот Самойлова:

— Эй! Давай, Андрюха! До конца! Иначе не считается!

Эти слова толкнули вперёд не хуже подзатыльника и, не вполне отдавая отчёт поступкам, Андрей подошёл к дверям, откинул в сторону занавеску и зашёл внутрь.

«Баба-Яга» сидела за столом, перебирая свежесобранные травы. Седая коса её, переброшенная через плечо, покоилась на груди, обтянутой весёленьким платьем в мелкий цветочек. Совершенно ничем эта старая женщина не походила ни на одну пожилую обитательницу обеих Талок — слишком прямая осанка, чересчур длинные волосы, очень яркий, для старухи, наряд. Услышав шаги, она оторвалась от работы и улыбнулась застывшему в проёме Андрею:

— Здрав будь, Андрейка. Ты всё-таки пришёл. Я рада.

Это заявление его удивило — склонив голову набок, Андрей пытливо посмотрел на собеседницу. Больше всего в её облике поражали удивительно яркие и искрящиеся жизнью глаза. Именно они, вкупе с правильными чертами лица и осанкой, делали женщину похожей на добрую волшебницу, а никак не на злую колдунью.

— Так ты... знала, что я приду?

И как он, будучи болезненно застенчивым ребёнком, решился не просто заговорить с незнакомой, пугающей всех, старухой, но ещё и обратиться к ней на «ты»? Андрей до сих пор не находил этому объяснения. Но тогда «ты» показалось тёплым и сближающим, а потому, самым правильным словом. Кузнецова глянула с ласковой и весёлой улыбкой, отложила травы и разгладила на груди цветастую ткань:

— Как видишь, даже принарядилась в твою честь. И пирог испекла.

— Малиновый? — по-собачьи понюхав воздух, заинтересовался Андрей. — Вкусно пахнет! И платье у тебя красивое.

Последние слова хозяйки он счёл приглашением и, с детской непосредственностью, зашёл в комнату, устроившись на лавке в ожидании пирога и поглаживая ладонью деревянный, выскобленный до желта, нагретый солнцем стол. От его святой простоты старуха запрокинула голову и рассмеялась, но в смехе её, пусть и хрипловатом, не прозвучало ни издёвки, ни поддразнивания. Поэтому Андрей не обиделся и зачарованно наблюдал, как женщина прижимает ладони к щекам и отбрасывает за спину белоснежную косу.

— И ты красивая, хоть и старая, — добавил он, дождавшись, пока та замолчит. — А почему все говорят, что ты ведьма? Ты же добрая волшебница, да?

Эти слова собеседнице совсем не понравились — нахмурившись, она строго ответила:

— Ведьма я, ведьма. Злая и проклятая. Не сомневайся, правду родители говорят.

Андрей не поверил, но спорить не стал. Он уже тогда уяснил: если взрослые надумали врать, нет смысла с ними спорить. Даже если припрёшь их к стенке аргументами, всё равно будут стоять на своём.

Потом он ел вкуснющий пирог, а старуха делилась историей, подозрительно похожей на страшную сказку. Особо в подробности не вдавалась, говорила коротко: дескать, обидели её когда-то очень сильно. Настолько, что не хватило силы снести боль — отомстила, убила… И так жестоко, что прокляла сама себя.

Слушая исповедь, Андрей умял два огромных куска пирога и принялся за третий. Кузнецова улыбнулась, заметив это, но потом резко посмурнела:

— Знаю, Андрейка… Мал ты ещё, многого не понимаешь. Но это и к лучшему. Позже сообразишь, как вырастешь. Уж я-то позабочусь, чтобы у тебя в голове каждый миг отпечатался. Когда будет нужно, вспомнишь наш разговор. А позвала зачем… Помощь нужна. Не сегодня — потом, когда будешь взрослым. Проклята я за грехи свои тяжкие. Ни жить толком не могу, ни умереть. Хоть и мечтаю об этом уже давно. Уж и покончить с собой пыталась, но Дар мой не даёт — и лечит, и воскрешает.

Баба-Яга запнулась, опустив глаза и поджав губы, отчего на лицо, до того наполненное щемящей светлой грустью, легла печать трагичности и безысходности, мгновенно состарив ещё лет на двадцать. Морщины углубились, кожа обвисла, плечи ссутулились, а красивые белоснежные волосы стали серыми и неопрятными.

Андрей наблюдал за этими переменами изумлённо — раззявив рот и роняя на стол комки непережёванного пирога. Глядя на него, старуха усмехнулась, протянула руку и легонько коснулась подбородка. Смутившись, он щёлкнул зубами, сжимая губы.

Глава 4

Проводив взглядом укатившегося за поворот Борисова, Андрей потянулся к пассажирскому сиденью — поправить перекрутившуюся накидку, и увидел сбитый в гармошку коврик, в одной из складок которого лежал ключ.

Повинуясь рефлексу, он схватил с приборной панели мобильник и принялся забивать имя, но, осенённый догадкой, резко погасил экран и, озадаченный, застыл с трубкой в руке. Услужливая память воскресила нелепейшую по исполнению сценку с расшалившейся поджелудочной в мельчайших подробностях: театрально дёрнувшийся Борисов, сброшенный на пол платок и пухлая ладонь, вцепившаяся почему-то в правый бок.

Ну Толя! Ну толстый лис!

С улыбкой качая головой — удивляясь предприимчивости бывшего коллеги, Андрей положил ключ в карман брюк, завёл авто и тронулся с места.

Непредвиденная встреча существенно задержала в пути, и в село он попал значительно позже чем планировал. Именно что «попал» — как кур в ощип. На подъезде к дому пришлось лавировать между разномастных авто, разукрашенными лентами и воздушными шарами. Благо, из-за близости реки, дома здесь располагались по одной стороне улицы и большинство водителей припарковались справа. Но всё равно: дорогу заставили машинами. Одних «Жигулей» он насчитал больше десяти — начиная с «копейки», заканчивая «девяткой». Среди пёстрого ассортимента отечественного и зарубежного автопрома особенно выделялась роскошная тюнингованная «Победа», смотревшаяся огромным шмелём среди роя пчёл. Интересно, чья же эта красавица?

Рассматривая шарики, ленточки и кукол на капоте сверкающего белого автомобиля, Андрей мысленно матерился. И как он забыл, что сегодня Вовкина свадьба? Мать ведь предупреждала! Эх и не хочется же туда идти! Но придётся заскочить к Самойловым — столько народу, наверняка кто-нибудь что-то сболтнёт о Кузнецовой. Они, кажется, два дня собирались праздновать? Значит, завтра и сходит. Сегодня к такому подвигу он не готов. Воскресенье — другой разговор. И поздравит, и информацию пробьёт. Пьяные люди благодушные, глядишь, расскажут что-нибудь.

Родительская саманка расположилась по соседству с самойловскими хоромами — окружённая хозяйственными постройками и деревьями, она затерялась в глубине сада, незаметная с дороги. Другие дома в селе смотрели фасадом на улицу или находились вблизи ограды, но их «гнездо», построенное прадедом по отцовской линии ещё в 30-х годах прошлого столетия, единственное в Малой Талке пережило Великую Отечественную войну и встретило XXI век, почти не изменившись.

Уже в новом тысячелетии отец с матерью облагородили простую прямоугольную конструкцию — поставили новые окна, добавили рельефности гладкому фасаду и сделали внутри современный ремонт. С красной черепичной крышей и резными лакированными ставенками, домик смотрелся сошедшим с пасторальной картинки, особенно летом, в разгар цветения подсолнухов, обязательно каждый год росших в огороде.

Заглушив мотор, Андрей вышел из машины и подошёл к старенькой ухоженной «Ауди», нахально оккупировавшей площадку перед воротами. Секунд тридцать смотрел на неё расфокусированным взглядом, всё ещё витая в мыслях о Кузнецовой, потом вздохнул, тряхнул головой и постучал по колесу обнаглевшей «немки». Ноль эффекта. Тогда, плюнув на приличия, взгромоздился на капот и стал ждать. После пятисекундной задержки сигналка всё-таки заверещала. Родительский пёс, и до того захлёбывающийся лаем, теперь вовсе поднял вой, существенно обогатив безумную какофонию звука заливистым бэк-вокалом.

Зато услышат — не помешает ни орущая музыка, ни крики, ни хохот. Можно, конечно, зайти во двор. Вышло бы скорее. Так ведь не отпустят же! Поелозив, он устроился удобнее, повернулся к Самойловскому дому и приготовился ждать.

За спиной громыхнула калитка. На улицу вышел отец, как всегда, дёрганный и слегка возбуждённый, вышагивающий взвинченной походкой, будто смазал пятки салом и поскальзывается при каждом шаге. Худой, остролицый и бородатый, Михаил Горяев и внешностью, и шумными повадками походил на грача. Подойдя к Андрею, похлопал по плечу и, заставив подняться с капота, заключил в крепкие объятия.

— Ну здорово, Андрюха! Давно тебя не было! Совсем родителей забыл! А где Артём?

И, не дожидаясь ответа, разжал руки, сделал шаг в сторону и продолжил без паузы, резко меняя добродушный тон на крикливый, обращаясь к кому-то за спиной:

— Я тебе когда ещё говорил тачку отогнать? Или ты по-русски не понимаешь? Давай уже, катись отсюда!

Андрей обернулся и увидел бегущего к ним молодого парня с зеркальным фотоаппаратом на шее. На ругательства тот отреагировал индифферентно, глядя в пустоту перед собой и показательно игнорируя обращение отца.

Такое поведение напомнило Андрею молодых людей в общественном транспорте, превращающихся в пустоглазых безухих каменных истуканов, как только поблизости оказывается многозначительно вздыхающая старушка. Криво усмехнувшись, он попытался удержать за локоть с пол-оборота завёдшегося отца. Не получилось. Отмахнувшись, тот вырвал из захвата руку и перегородил фотографу подход к машине.

— Нет, ты посмотри на него! Что за человек! Я как с табуретом говорю!

— Бать, угомонись, — снова хватая отца за плечо, Андрей потащил его в сторону, давая парню возможность открыть машину и сесть за руль. — Наплюй.

— Как это наплюй? — возмутился тот, пытаясь освободиться. — Таким ни за что нельзя давать спуску, иначе на шею залезут и ноги свесят!

Глава 5

Вечером, когда вся семья собралась на кухне, подозрения Андрея подтвердились: между матерью и Милой и впрямь случилась размолвка. Ссорились они и раньше, но никогда сестра не вела себя так нарочито и пренебрежительно — подчёркнуто игнорируя мать и общаясь с ней только через посредников, отца или брата. А старшая Горяева, вместо того чтобы осадить дочь, ведущую себя так вызывающе и по-детски, напротив, чуть ли не заискивала перед ней!

— Доченька, маслица возьми. Свежайшее — отец специально вчера в Красное ездил, на молкомбинат.

— Пап, да скажи ты ей — я сливочное масло десять лет как не ем!

— Люд, отстань от неё. Не маленькая и не чужая. Сама сообразит, что взять.

Андрей наблюдал за происходящим молча, чувствуя, как угасшее было раздражение разгорается с новой силой, поэтому на обращавшуюся к нему сестру реагировал сухо и зло:

— Тебе надо, ты и говори.

Один отец вёл себя непринуждённо — хохотал, рассказывал дурацкие бородатые анекдоты и спорил до хрипоты по любому поводу. Но в атмосфере общей напряжённости такое поведение сильно отдавало фарсом. К концу ужина Андрей окончательно уверился, что вместо родного дома случайно попал в психушку. Настроение, без того не самое лучшее, ушло в минус.

Тогда, решив отвлечь всех, он принялся задавать вопросы о Кузнецовой. Думал разрядить обстановку, но вышло только хуже. Отец, до того громко хохотавший над собственными шутками, внезапно разразился руганью:

— Сдохла — туда ей и дорога! Нечего эту нечисть в моём доме поминать!

Как ни странно, обычно уравновешенная мать, ненавидящая скандалы и крики, поддержала отца:

— Андрюш, да какая разница, кто убил? Она же очень старая была. Убили и чёрт с ней — теперь хоть в лес можно без опаски ходить.

Пропустив мимо ушей последнюю фразу, Андрей покачал головой, удивляясь легкомыслию родителей. Ладно, предположим, на старуху им плевать. Но неужели они не понимают, что нельзя оставлять убийцу на свободе, особенно если он местный! Или «моя хата с краю, ничего не знаю»?

Вслух он ничего подобного не сказал — решил не усугублять без того паршивое настроение скандалом. К чему выяснять что-то, продираясь сквозь ругань, если он знает человека, который ответит на все вопросы спокойно и с расстановкой, без воплей и нравоучений?

Приняв решение, Андрей встал из-за стола и ущёл к себе в комнату, чтобы позвонить Филиппычу. Ему повезло — сосед как раз собирался в баню, но искренне ему обрадовался и пригласил составить компанию, обещая подождать. Довольный, Андрей достал из сумки сменное бельё и двинулся на кухню — попросить у матери пакет и забрать из холодильника купленное по случаю пиво.

Мила, похоже, уже ушла париться; на кухне осталась моющая посуду мать, отец, почти без паузы перещелкивающий каналы, и Санька, равнодушно наблюдающий за безумным мельтешением картинок. Услышав шаги, мать глянула на него, оценила «боеготовность» и качнула головой:

— Соскучился по баньке? Не торопись. Сейчас Мила выйдет, потом я схожу, а следом уже вы с отцом.

— Мам, да я с Филиппычем попарюсь. Уже договорился, он меня ждёт.

Его слова пришлись матери не по вкусу. Выключив воду, она вытерла мокрые руки о полотенце и неприязненно поджала губы:

— А кому отец баню топил? В кои-то веки приехал навестить и снова удираешь к этому старому хрычу!

Андрей лишь глаза закатил — о материнской нелюбви к престарелому соседу он прекрасно знал ещё с тех самых пор, как Шашков, в начале девяностых годов, купил домик по соседству с Горяевыми. Причины антипатии оставались загадкой — Матвей Филиппович, будучи как и мать бывшим педагогом, со всеми вёл себя очень корректно и дружелюбно, не давая повода для претензий и ссор.

В другой день Андрей бы смолчал, но напряжённая обстановка в семье так накалила его, что, не сдержавшись, он бросил резковато и насмешливо:

— Для вас и топил. Или ты хочешь за компанию со мной париться? Нет? А что так? Бать, ты правда обидишься, если я уйду в баню к Филиппычу? Может, слезу пустишь?

— А? — отец дёрнулся, на секунду отвлёкся от бессмысленного занятия и недоумённо взглянул на Андрея из-под очков. — Иди, конечно. Люд, ты чего воду мутишь? Ну, дружит Андрюха с Филиппычем, пусть дружит. Тебе что, плохо от этого?

Мать лишь руками всплеснула, но крыть ей было нечем. Обидевшись, безмолвно отвернулась к раковине и снова включила воду.

Вот интересно: что же такого натворил интеллигентный Филиппыч, если у неё от одного его имени начинается истерика?

До шестидесяти лет Шашков преподавал в Великоталкинской школе историю и географию — наверное, тогда и разругался с матерью. Когда Андрей пошёл в первый класс, бывший преподаватель ещё жил в Великой Талке. В Малую перебрался спустя год: продал огромный дом в большом селе и купил хатку по соседству с Горяевыми. Тогда-то и началась дурацкая война, развёрнутая матерью.

В своё время Андрей задавал кучу вопросов, пытаясь понять причины её ненависти, но в ответ получал такую алогичную околёсицу, что и вспомнить стыдно. Взрослые частенько считают, что возраст добавляет ума, поэтому недооценивают детей и не сильно стараются сочинить мало-мальски правдоподобную ложь. Мать в этом смысле не исключение. Но как ему показала жизнь — годы увеличивают опыт, но не размер мозга или число извилин, без которых невозможно грамотно оперировать информацией.

Глава 6

Сельцо Малая Талка состояло всего из двух улиц. Одна из них, Центральная, протянулась по разным берегам речки-Талки, вторая, Коллективная, находилась на левобережье параллельно первой — на ней в основном размещались фермерские хозяйства и угодья. Обе улицы пересекал короткий переулок, со стороны Коллективной маленьким хвостиком выходящий за границы скопления остальных построек. Там-то, от крайнего дома, и начиналась тропинка, ведущая к избушке «Бабы-Яги».

Горяевы и Шашков жили на правом берегу реки, потому, чтобы попасть к Кузнецовой, не привлекая ненужного внимания, Андрею с Филиппычем пришлось обойти задами чуть ли не половину села, перейти мост, миновать переулок и уже оттуда свернуть к лесу.

Какое-то время шли молча. Старик бодро вышагивал рядом, подсвечивая фонариком покрытую подмёрзшей грязью тропинку и временами уводя луч подальше, будто опасаясь кого-то встретить. Как только село осталось позади, Андрей спросил:

— Так а ты-то сам видел новый дом?

— А как же! — Филиппыч фыркнул. — Как услышал о нём, первым же делом сходил поглазеть. Ты же знаешь, я любопытный.

— Ну и как он?

— Говорю же — настоящий терем! Я не писатель, красиво не расскажу. Скоро сам увидишь.

Они снова замолчали, и Андрей подумал: а что если воспользоваться ключиком, так любезно подброшенным Борисовым? Нехорошо это — подозревать пожилого друга, а всё-таки проверить стоит. Лицом Шашков владеет плохо: как его корёжило всякий раз, когда он расспрашивал насчёт ссоры с матерью! Сумел бы нащупать правильный вопрос, давно бы расколол… Жаль, с некоторых пор эта тема у них табу — теперь, набравшись опыта, он легко бы нащупал правильные формулировки. Решено, устроит сюрприз! Реакцию к делу не пришьёшь, но надо же хоть с чего-то начинать?

— Одного я понять никак не могу, — заговорил Филиппыч. — На кой чёрт ей дался новый дом? Всю жизнь прожила в развалюхе и вдруг надумала строиться! Может, сбрендила? Решила на вечность замахнуться?

— Наверное, хотела о наследнице позаботиться, — скучающим тоном предположил Андрей. — Подумала: неправильно это — совсем ещё молодой женщине жить в глухомани без удобств.

— Наследнице? — удивился Филиппыч, резко остановившись и дёрнув рукой так, что луч фонарика на секунду ослепил Андрея. — Какой ещё наследнице?

— Какой? Такой! — нарочито-зловещим голосом прогнусавил он. — Той, что завещала ведовскую силу!

— Тю, дурак! — облегчённо выдохнул старик и, отмахнувшись, двинулся дальше. — А я уж подумал — и правда!

— А с чего ты взял, что неправда? — уже нормальным голосом отозвался Андрей. — Ты знаешь о Кузнецовой что-то ещё, о чём забыл мне рассказать? Наследница-то есть. Я имею в виду обычная, безо всяких этих колдовских штучек с передачей силы. Зовут Кира Багрянцева.

— Да откуда?! Нет у бабки никакого потомства!

— Выходит, есть.

Остаток пути они провели в тишине, прерываемой только тонкими криками совы. В лесу пришлось вести себя осмотрительнее — лавировать между деревьев, то и дело уклоняясь от веток, тут и там возникающих у лица. Фонарик, освещавший узкий участок дороги, помогал плохо и Андрей морщился всякий раз, когда не успевал увернуться от хлёсткого удара.

— Ну вот и пришли, — сообщил Филиппыч и посторонился, пропуская идущего позади Андрея. — Эх, а раньше-то лес под самое село подступал. Сегодня мы с тобой от опушки в два счёта до дома добрались…

Он лишь хмыкнул, внимательно рассматривая чёрную крышу, возвышающуюся над высоким бревенчатым забором, до жути похожим на иллюстрации к русским народным сказкам. Не хватает лишь лошадиных и человечьих черепов, чтобы повесить их на острозаточенные деревянные колья...

— А юморок-то у нашей Кузнецовой … специфический, — заметил он, не сводя глаз от ограды. — Может, ближе подойдём? Как думаешь, сумеем во двор зайти? Отсюда почти ничего не видно.

— Чего ж нет? — удивился Филиппыч. — Запросто! Топай за мной!

И, махнув рукой, снова двинулся вперёд, направляя луч фонаря на забор. Калитка обнаружилась в десятке шагов — и не поскупилась же бабка на дерево! Толкнув её, старик отошёл в сторону и приглашающе махнул рукой:

— Прошу!

Андрей ступил во двор, глянул на дом и уважительно присвистнул. И правда, терем: два этажа, свежий, сложенный «в чашу» брус, многоскатная крыша, резные коньки. На первом этаже огромное, в человеческий рост окно, на втором, мансардном — ажурно-кружевной балкон. Откуда-то сзади выглядывает ветряк, в стороне примостилась небольшая банька, сделанная в форме лежащего бочонка… Расстаралась бабка!

Пока он изучал двор, одновременно прикидывая, как подать Филиппычу идею проникнуть внутрь, тот ходил следом, услужливо направляя фонарик на стены, окна, порог. Когда вернулись к калитке, на мгновение осветил опломбированную дверь, заставив усомниться в целесообразности задуманной проверки, но острый зуд внутри так и подбивал устроить провокацию, потому, отбросив сомнения, Андрей повернулся к товарищу, нащупал ключ в левом кармане брюк и спросил:

— Ну что, устроим обыск? Тебе же интересно, кто её убил?

— А? — от удивления Филиппыч дёрнулся, рука его мотнулась и луч, сделавший оборот, на мгновение выбелил ошеломлённое лицо. — Чегой-то не пойму я тебя, Андрюшка. У тебя ордер есть?