Врач. Сладкая ложь. Расплата!

ПРОЛОГ - Глава 1

— Я пойду... Извините...

— Стой! — рычу я. — Никуда не идёшь.

Она замирает в дверях, испуганно оглядывается.

— Сколько это продолжается?

— Екатерина Викторовна, я не хотела... Игорь говорил, что вы разводитесь...

— Разводимся?!

Поворачиваюсь к мужу. Он сидит на диване, опустив голову.

— Игорь, мы разводимся? Это новость и для меня.

— Не разводимся, — бормочет он. — Это я так... сказал...

— Ах, так сказал! — Ярость нарастает как цунами. — А ещё что ты ей рассказывал? Что жена тебя не понимает? Что близости нет? Что я карьеристка, которая думает только о работе?

Глава 1 - Ранее до пролога

Четверг, 11 апреля 2024 года, 23:15. Моя квартира на Соколе.

Снимки МРТ разложены на кухонном столе рядом с остывшим чаем. Маша Солнцева, семь лет. В левой части её мозга притаился клубок неправильно соединённых сосудов размером с крупную вишню. Артериовенозная мальформация — когда природа забыла проложить капилляры между артериями и венами.

Беру лупу, всматриваюсь в серые пятна на плёнке. Питается от трёх артерий. Дренируется в глубокую вену, которая впадает прямо в венозный синус. Если я задену не ту ветку — девочка может потерять речь. Если не буду оперировать вообще — умрёт от очередного приступа.

— Мам, ещё работаешь? — Данила заглядывает на кухню в пижаме.

— Завтра консилиум по Маше Солнцевой. Хочу ещё раз всё проверить.

Он садится рядом, смотрит на снимки:

— Это та девочка с судорогами?

— Да. По двадцать приступов за ночь. Родители не спят уже полгода.

— А что будет, если не оперировать?

— Кома. Смерть.

Данила кивает. Студент второго курса медицинского, он понимает такие слова.

— А риски операции?

— Высокие. Мальформация лежит в речевой зоне. Один неточный надрез — и Маша не сможет понимать слова или говорить.

— Но ты же справишься?

Складываю снимки в папку:

— Справлюсь. Потому что должна справиться.

***

Пятница, 12 апреля 2024 года, 21:30. НИИ Бурденко, конференц-зал.

— Мария Солнцева, семь лет, — говорю команде, которая будет оперировать в понедельник. — АВМ левой височной доли, четвёртый класс по международной классификации. Судороги каждый день, на лекарства не реагирует.

Владислав Михайлович Тимофеев, мой шеф уже двадцать лет, хмурится на снимки:

— Размер нидуса?

— Четыре сантиметра. Глубина залегания — два с половиной.

— В функциональной зоне?

— В самом центре зоны Вернике. Если заденем — афазия.

Анна Барышникова, мой анестезиолог и лучшая подруга, листает протокол обследования:

— Последний статус был месяц назад. Четыре часа в реанимации.

— Поэтому операция нужна срочно, — киваю. — Девочка может не дожить до лета.

Роман Величко, ассистент, поднимает руку:

— А альтернативы? Радиохирургия?

— Эффект через два года. Маша столько не протянет.

— Эмболизация?

— Питающие артерии короткие, высокий риск попадания спиралей в нормальные сосуды.

Тимофеев встаёт, подходит к экрану поближе:

— Доступ планируешь какой?

— Птериональный слева. Через сильвиеву щель к островку, оттуда к нидусу.

— Мониторинг речевых функций?

— Сергей Борисович будет следить за вызванными потенциалами. Если амплитуда упадёт больше чем наполовину — останавливаемся.

— Время операции?

— Планирую часов десять-двенадцать.

В зале тишина. Все понимают: десять часов на детском мозге в функциональной зоне — это почти предел возможного.

— Родители информированы?

— Согласие подписали три дня назад. Татьяна Сергеевна плакала, но понимает — другого выхода нет.

Тимофеев обводит взглядом команду:

— Всем ясен план? Вопросы?

Молчание.

— Тогда до встречи в понедельник. Катя, удачи.

***

Понедельник, 15 апреля 2024 года, 06:30. Дом.

Игорь уже ушёл на работу. Данила готовит завтрак. София сидит за столом с альбомом, рисует что-то цветными карандашами.

— Что рисуешь? — спрашиваю дочку.

— Девочку Машу. Как она выздоравливает после твоей операции.

Глава 2

15 апреля 2024 года, 14:20. Палата интенсивной терапии.

Маша открывает глаза медленно, как будто всплывает из глубокого озера. Веки тяжёлые, взгляд мутный от наркоза. Я сижу рядом с кроватью уже сорок минут, жду этого момента и молюсь всем богам, чтобы она заговорила.

— Маша, — говорю тихо. — Слышишь меня?

Она моргает, пытается сфокусировать взгляд. Губы шевелятся, но звука нет. Внутри у меня всё холодеет — а вдруг я задела речевые центры? Вдруг мониторинг Макарова дал сбой?

— Не торопись, солнышко. Всё хорошо. Операция закончилась.

Маша поворачивает голову ко мне. Движение медленное, но координированное. Хороший знак — моторика сохранена. Правая рука лежит на одеяле, пальцы шевелятся. Тоже неплохо.

— Тётя... доктор? — шепчет она хрипло.

Слёзы подступают к глазам. Она говорит. Понимает, где находится. Узнала меня. Значит, всё получилось.

— Да, это я. Как ты себя чувствуешь?

— Голова... не болит, — удивляется Маша, трогает повязку на виске. — Совсем не болит. А что это?

— Это повязка. Мы лечили твою головку, помнишь? Убрали то, что причиняло боль.

— А судороги?

— Их больше не будет. Никогда.

Маша пытается приподняться. Левая рука слушается хорошо, правая чуть слабее — ожидаемое последствие вмешательства в левом полушарии. Но даже это не критично.

— А мама где? И папа?

— Сейчас позову. Они очень волновались.

— А можно водички?

— Конечно.

Даю ей попить через трубочку. Маша делает несколько глотков, улыбается:

— Вкусная водичка. А можно ещё?

— Можно, но потихоньку.

— Тётя доктор, а правда, что вы вырезали из моей головки плохих червячков?

Смеюсь:

— Кто тебе такое сказал?

— Папа объяснял. Говорил, что в головке завелись плохие червячки, которые кусаются. А вы их достанете.

— Не червячки, солнышко. Сосудики были неправильные. Но мы их исправили.

— И теперь я буду как все дети?

— Лучше, чем все дети. Потому что ты очень смелая.

Выхожу в коридор. Татьяна Сергеевна сидит на скамейке, тесно прижавшись к мужу. Глаза красные от слёз и бессонной ночи. Алексей Викторович держит в руках пластиковый стаканчик с кофе, но не пьёт — просто крутит в пальцах.

— Маша проснулась, — говорю им. — Разговаривает, узнаёт людей. Можете к ней.

Татьяна Сергеевна вскакивает так резко, что стаканчик у мужа выпадает из рук:

— Она... она нормальная? Говорит?

— Речь сохранена полностью. Спрашивает про вас, хочет пить, интересуется, что было с её головкой. Небольшая слабость в правой руке, но это пройдёт в течение недели.

— Боже мой, — шепчет Алексей Викторович. — Я уж думал...

— Не думайте. Идите к дочке. Она скучает.

Родители буквально бегут в палату. Я остаюсь в коридоре, слушаю их голоса за дверью:

— Машенька! Моя девочка!

— Мамочка! А я проснулась, и голова не болит!

— Правда не болит?

— Правда-правда. И тётя доктор говорит, что судороги больше не будут.

— Никогда-никогда?

— Никогда-никогда!

Маша смеётся — тихо, слабо, но смеётся. А Татьяна Сергеевна плачет от счастья. Я стою в коридоре и понимаю — вот ради этого я стала врачом. Ради этого смеха, ради этих слёз радости.

***

15:30. Ординаторская.

Заполняю послеоперационный протокол. Пишу: "Пациентка в сознании, адекватна, речевой контакт сохранён полностью. Неврологический дефицит в виде лёгкого правостороннего гемипареза, регрессирующий. Контрольная КТ без особенностей. Состояние удовлетворительное".

Роман заглядывает в ординаторскую:

— Екатерина Викторовна, как наша пациентка?

— Отлично. Можешь убрать её из списка критических.

— А дренаж когда убираем?

— Завтра утром, если не будет отделяемого.

— Понятно. Кстати, Владислав Михайлович просил к нему зайти, когда освободитесь.

— Иду.

***

16:00. Кабинет Тимофеева.

— Катя, садись. Как наша звёздочка?

— Речь полностью сохранена, моторика восстанавливается. Родители счастливы. Думаю, через неделю выписываем.

Владислав Михайлович откидывается в кресле, достаёт из ящика бутылку коньяка:

— Знаешь, я в тебе никогда не сомневался, но всё равно волновался. АВМ третьего класса по Spetzler-Martin в доминантном полушарии — это всегда риск.

Глава 3

16 апреля 2024 года, 14:00. Палата №7, детское отделение.

Маша сидит в кровати и пишет своё имя мелом на грифельной доске. "М-А-Ш-А" – четыре буквы, которые означают, что вчерашние пять часов под микроскопом не прошли зря. Я смотрю на неё и думаю: вот ради чего я стала врачом.

– Тётя доктор, посмотрите! – показывает она мне доску. – Я уже могу писать!

– Молодец! А цифры помнишь?

Маша старательно выводит: "1, 2, 3, 4, 5". Почерк неровный – правая рука ещё слабовата, но координация восстанавливается.

– Отлично. А как голова?

– Не болит совсем. Только повязка чешется.

– Потерпи ещё немного. Завтра снимем.

Татьяна Сергеевна сидит в кресле рядом с кроватью, не отрывает глаз от дочери. За сутки она заметно похудела – видимо, так и не ела толком.

– Доктор, а когда нам домой можно?

– Дня через три-четыре, если всё будет хорошо. Нужно убедиться, что отёк полностью спал.

– А в школу когда?

– Через месяц. Сначала контрольная МРТ, потом – постепенно к обычной жизни.

Алексей Викторович входит в палату с пакетом из детского магазина:

– Машенька, смотри, что папа принёс!

Достаёт большую раскраску с принцессами и набор фломастеров.

– Ура! – радуется Маша. – Можно я сейчас буду рисовать?

– Конечно, – говорю я. – Только не очень долго. Глазам тоже нужен отдых.

Маша тут же берётся за фломастеры. Рисует аккуратно, сосредоточенно. Мелкая моторика восстанавливается быстрее, чем я ожидала.

– Тётя доктор, а вы будете меня ещё навещать?

– Конечно. Каждый день, пока ты в больнице.

– А потом, когда я дома буду?

– И потом тоже. Раз в месяц будем встречаться, проверять, как дела.

– Здорово! А можно, я вам рисунок нарисую? На память?

– Буду очень ждать такой подарок.

Маша сияет и принимается за новый лист. Рисует дом, солнце, маму, папу и себя. А рядом – женщину в белом халате.

– Это вы, – объясняет она. – Добрая тётя-доктор, которая лечит детей.

У меня комок в горле. Вот оно, настоящее счастье врача – благодарность пациента, который выздоровел.

– Спасибо, Машенька. Это самый красивый рисунок в моей жизни.

***

14:45. Ординаторская.

Заполняю дневник наблюдения: "Вторые сутки после операции. Состояние стабильное. Неврологический дефицит регрессирует. Речь не нарушена. Правосторонний гемипарез лёгкой степени. Швы сухие, без признаков воспаления."

Анна заглядывает в кабинет:

– Катя, как наша звёздочка?

– Лучше некуда. Рисует, пишет, болтает без умолку. Родители счастливые.

– Слава богу. А ты как? Выглядишь уставшей.

– Нормально. Просто вчера поздно легла, обдумывала предложение Тимофеева.

– Какое предложение?

Рассказываю про Германию. Анна слушает, округляя глаза:

– Ого! Берлинская клиника – это же престижно безумно.

– Престижно, но страшно. Три месяца без семьи.

– Катя, ты что, серьёзно сомневаешься? Это же шанс на всю жизнь!

– Понимаю. Но дети...

– Дети поймут. Данила уже взрослый, София тоже не малышка. А муж справится.

– Думаешь?

– Уверена. Поезжай, не раздумывай. Потом будешь жалеть, если упустишь.

Роман заходит с кипой анализов:

– Екатерина Викторовна, можно вас поздравить? Маша Солнцева – это просто чудо.

– Спасибо, Роман. Командная работа.

– Всё равно, операцию провели вы. Я вчера звонил другу в Питер, рассказал. Он говорит, там таких АВМ боятся как огня.

– В Питере тоже хорошие нейрохирурги.

– Хорошие, но не такие смелые. Вы единственная в стране, кто берётся за детские АВМ в функциональных зонах.

Приятно слышать, но немного неловко. Не люблю излишних похвал.

– Роман, давайте лучше обсудим план ведения пациентки.

– Конечно. Когда снимаем швы?

– Послезавтра. Если всё хорошо – через три дня выписываем.

– Понятно. А контрольная МРТ когда?

– Через месяц. И ещё одна – через полгода.

Тимофеев заглядывает в ординаторскую:

– Катя, освободись на полчаса пораньше. День был тяжёлый, а дома семья ждёт.

– Спасибо, Владислав Михайлович. Как раз собиралась.

– И подумай о моём предложении. Мюллер звонил сегодня, интересуется.

Глава 4

Семга попала Игорю прямо в лицо. Два килограмма норвежской рыбы, которую я собиралась приготовить на семейный ужин в честь успешной операции. Теперь розовое филе размазывается по щеке моего изменившего мужа, оставляя жирные следы.

– Сука! – вырывается у меня.

Я никогда не материлась дома. Дети могут услышать. Но сейчас всё равно – правила рухнули вместе с нашим браком.

Игорь вытирает лицо рукой, смотрит на меня с ужасом. Алина прижимается к стене у дверей, всхлипывает. Её помада размазана, блузка расстёгнута. Классическая картина прерванного соития.

– Катя, остановись... – начинает Игорь.

– Заткнись!

Хватаю с пола молодой картофель – упругие клубни размером с куриное яйцо. Первый летит в голову, попадает в висок. Игорь вскрикивает, уклоняется.

– Восемнадцать лет! – кричу, швыряя второй картофель. – Восемнадцать лет я была идеальной женой!

Третий клубень попадает Алине в плечо. Она съёживается, закрывает лицо руками.

– Готовила! Стирала! Рожала твоих детей!

Картофель заканчивается. Хватаю бутылку "Шабли" – тяжёлую, стеклянную. Игорь видит мой взгляд, шарахается в сторону.

– Катя, не надо! Осторожно!

– Осторожно?! – Размахиваюсь бутылкой. – Ты мне говоришь об осторожности?!

Бутылка летит в стену рядом с его головой. Разбивается вдребезги, белое вино стекает по обоям. Запах дорогого французского алкоголя смешивается с ароматом рыбы и моей яростью.

– Я тебя обеспечивала! – Хватаю цукини, швыряю в Алину. – Покупала тебе одежду! Машину!

Кабачок попадает девушке в живот. Она сгибается пополам, стонет.

– Ездила на дачу к твоей матери! Выслушивала её нравоучения!

Следующий цукини летит в Игоря. Он пытается поймать, но промахивается. Овощ разбивается о стену, оставляя зелёные брызги.

– Мирилась с твоими запоями! С твоими долгами!

Болгарский перец – красный, сочный. Разлетается на куски, попав Игорю в грудь.

– Терпела твою мать! Твоих друзей-неудачников!

Жёлтый перец попадает точно в лицо. Игорь вскрикивает, зажимает нос – кажется, попал по переносице.

– И ради чего? Ради этой малолетней шлюхи?!

– Я не шлюха! – возмущается Алина сквозь слёзы.

– А кто тогда? Невинная жертва?

Ищу глазами ещё боеприпасы. Взгляд падает на вазу с искусственными цветами – тяжёлую, хрустальную. Подарок от Игоря на десятую годовщину свадьы.

– Катя, только не вазу! – умоляет Игорь. – Она дорогая!

– Дорогая?! Как наш брак был дорогим?!

Хватаю вазу, поднимаю над головой. Игорь пятится к дивану, на котором минуту назад предавал нашу семью.

– Сейчас узнаешь, что дорого!

И швыряю изо всех сил.

Игорь пытается увернуться, но диван мешает. Ваза попадает ему в левое плечо, отскакивает на пол. Не разбивается – проклятый богемский хрусталь крепкий.

– Катя, хватит! – Игорь держится за плечо. – Ты сошла с ума!

– Сошла с ума?! Это ты сошёл с ума! Трахаешь малолеток, пока жена людей спасает!

Алина рыдает громче:

– Он говорил, что разводится... Что вы не живёте как муж и жена...

– Не живём?! А кто тогда покупает ему трусы? Кто стирает его носки? Призраки?!

Хватаю пульт от телевизора, кидаю в неё. Попадаю в колено, Алина приседает, хнычет.

– Он говорил, что вы спите в разных комнатах! – всхлипывает она.

– В разных комнатах?! Да мы вчера трахались! После того, как я рассказала про операцию!

Игорь краснеет до корней волос. Наша интимная жизнь – последнее, что он хотел обсуждать при любовнице.

– Катя, не надо подробностей...

– Подробностей?! Ещё какие будут подробности!

Вспоминаю, как он был ласков вчера. Как гладил по волосам, шептал комплименты. Как занимались любовью – нежно, страстно. А сегодня трахал другую на том же диване.

Ярость удваивается. Хватаю первое, что попадается под руку – коробку с сыром дор-блю. Швыряю в Алину.

– Вот твои подробности, дрянь!

Коробка попадает девушке в грудь, раскрывается. Дорогой французский сыр размазывается по её блузке – белой, шёлковой. Наверняка дорогой. Подарок от любовника.

– Он покупал тебе подарки на мои деньги! – понимаю я. – На деньги, которые я зарабатывала, спасая детей!

– Это не так! – пытается оправдаться Игорь.

– Не так?! А как тогда? У тебя есть свои деньги?

– Есть...

– Сколько заработал в этом месяце?

Молчит. Знает, что проиграл.

– Сколько, спрашиваю?!