Всё лучшее на "Л"

Глава 1

Дружба может обойтись без любви; любовь без дружбы — нет.
Ключевский


Если собираетесь кого-нибудь полюбить, научитесь сначала прощать.
Вампилов

В принципе, я люблю дачу, и люблю жить там с мамой каждый июль, что после её переезда от нас уже вошло в традицию. Однако в этом году о том, чтобы свалить поскорее из Москвы, я мечтала особенно сильно. Только дело было не в усталости после ЕГЭ, как полагал папа, а потому что сама того не желая, я случайно втянулась в одну неприятную историю, из‑за которой в последний месяц боялась выйти из квартиры.

Так‑то я особо не из пугливых, но тут реально стоило исчезнуть из города хотя бы до августа, а ещё лучше до самой осени.

Дача у нас обыкновенная, не элитная в супер-пупер в вип-посёлке и не винтажно-богемная, хотя мама сейчас и такое могла себе позволить, а скромный щитовой домик на шести сотках в СНТ «Салют-5», доставшийся ей от дедушкиного брата Николая.

Когда она работала школьным психологом и отпуск у неё длился долго, мы проводили на даче почти всё лето: играли, гуляли, катались на великах, занимались садовым дизайном, купались, читали книжки и пересмотрели кучу детских фильмов. То было отличное время. Папа приезжал к нам на выходные и привозил подарки — забавные простенькие мелочи, типа соломенных шляпок, садовых гномов, уличных гирлянд на солнечной батарее или верёвочных качелей. Папа нас всегда баловал. И меня, и маму. Покупал фрукты, сладости, мясо для шашлыка и обязательно арбуз. В жаркие дни мы все вместе отправлялись на водохранилище с благоустроенным пляжем и рыбалкой, а в прохладные — топили камин и играли в настолки. Тогда родители были весёлые и радовались вместе со мной.

Подозреваю, что приезжая на дачу, мама, как и я, с удовольствием окунается в воспоминания о том счастливом периоде нашего совместного прошлого.

— Как же тут всё заросло! — ахнула она, когда наша машина въехала на территорию дачного посёлка.

Мама каждый год так говорит в первый день приезда. Хотя, на самом деле ничего не меняется.

— Ты посмотри, терновник у Лосевых совсем на дорогу вылез, а эти сирени? Ну откуда они взялись? Раньше их не было.

— Они всю жизнь тут, — рассмеялась я. — В прошлый раз ты собиралась сказать председателю, чтобы подрезали ветки.

— А, да? Точно. Не помнишь, я ему об этом сказала? — она широко разулыбалась.

— Конечно, нет.

Мама у меня красивая. У неё блестящие, ниспадающие вьющимися локонами каштановые волосы, широкая белозубая улыбка, аккуратный, чуть вздёрнутый нос и большие распахнутые тёмно-карие глаза. Она стройная, модная и яркая. Ей уже сорок, но если мы выходим куда‑то вместе, все мужчины обращают внимание сначала на неё.

Мы с ней мало похожи, только немного формой лица и кончиком носа. А так, все остальные гены во мне папины. Вся его родня — широколицые блондины с крестьянской родословной. Папа рассказывал, что раньше даже деревня была такая — Протасовка, по названию реки, на которой она стояла, и где у всех жителей была одна общая фамилия: Протасовы.

В этой деревне меня легко приняли бы за свою. Две белые косы на плечах, цвет лица, как говорит папа: «кровь с молоком» и брови вразлёт. «Не хватает только кокошника и сарафана» — а это уже мамина шутка. Но лично меня всё устраивает. Мама заплела мне косички в первом классе на первое сентября и, увидев себя в зеркале, я сразу поняла, что вот она — настоящая я.

На нашей улице кусты разрослись не меньше, но мамино внимание привлек новый строящийся дом: огромный и бревенчатый.

— Только не говори, что это тоже было.

— Этого не было.

— Не понимаю, — она пожала плечами. — Зачем вбухивать деньги в такой большой и дорогущий дом в этом занюханном посёлке, где и охраны толком нет?

— Земля здесь стоит дешевле, чем в понтовых местах. Плюс у нас хорошее расположение: станция, дороги, магазин. Вдруг кто‑то хочет жить круглый год за городом в красоте и с удобствами. Как ты.

Мама закатила глаза.

— Неудачное сравнение.

— Да? Ну ладно.

Мы остановились перед глухим деревянным забором нашего участка. Сейчас он целиком был увит диким виноградом, но по осени, когда листва опадала, его линялые серо-коричневые доски производили угнетающее впечатление. Каждый год мама грозилась его покрасить, но для этого необходимо было дать задание местным наёмным работникам весной, а это совсем не то время, когда она вспоминает о даче.

Нехотя вывалившись из прохладной машины в удушающую жару июльского дня, я размяла ноги и вставила ключ в замочную скважину калитки. Из‑под неё суетливо юркнула ящерица.

Замок открылся легко. Что не удивительно: тут уже побывали те самые работники, которых мама нанимает перед нашим приездом привести участок в порядок: скосить траву, обрезать сухие ветки и проверить исправность водопроводных труб.

Ловко вписавшись на своей бордовой Тойоте в не особенно широкий проём ворот, мама заглушила мотор и щёлкнула затвором багажника.

Из вещей у меня спортивная сумка с одеждой и рюкзак с ноутом, тогда как у мамы куча барахла: два чемодана с одеждой, большая профессиональная камера, кольцевая лампа на штативе, две палки для селфи, коробка книг, пузатый тёмно-синий тюк, пакет с бумагами и два чёрных кожаных чемоданчика. Один с ноутбуком и прочими гаджетами, другой с косметикой.

Так что пришлось таскать всё это на второй этаж в комнату, которую мама называет «студией», потому что она большая, в ней хорошее освещение и всё обустроено для её работы. Письменный стол, книжные стеллажи, диваны, широкий балкон, выходящий в сад, и даже гардеробная. Раньше это была родительская спальня. Однако в первое же лето без папы мама решила сделать себе спальню в моей комнате, а меня переселить на чердак, обустроив там «классную берлогу».

Тогда мне было тринадцать и я поклялась, что за весь месяц не скажу ей ни слова, а потому слово «берлога» прозвучало, как идеальный вариант для того, чтобы вообще её не видеть.

Глава 2

— Лена! Лен-ка! Я‑то думаю, кто там шарится?! — я узнала раскатистый голос дяди Вовы.

Оказывается, он заметил не меня, а развешивающую на бельёвой верёвке одеяло маму и, пробравшись к сетке между нашими участками, призывно размахивал руками.

— Любашка сразу сказала: «Не иначе как Протасовы пожаловали!».

Дядя Вова так кричал, что теперь точно вся округа узнала о нашем приезде.

— Привет! — так же криком отозвалась мама. — Как вы тут?

— Да, как-как? Как всегда! Отлично! — сосед жизнерадостно расхохотался.

Дядя Вова невысокий, довольно упитанный и темноволосый, но виски уже тронуты проседью, а в уголках рта и на щеках скопление глубоких мимических морщин от постоянных улыбок.

— Вы на выходные или в отпуске? — спросила мама.

— Мы с Любашей наездами, а Лёшка тут живёт, балбес.

— Чего ты его так неласково?

— Да ну-у-у… — дядя Вова поморщился. — Это я ещё мягкое слово подобрал.

— Что же он натворил в этот раз? — закончив с одеялом, мама подошла к сетке.

— Приходите сегодня к нам на шашлыки. Посидим, поболтаем, — дядя Вова понизил голос, но говорить тихо у него всё равно не получалось. — Любаша тебе всё расскажет.

— Да неудобно как-то…

Для мамы выражение «неудобно» — это просто фигура речи, элемент воспитанного согласия, потому что на самом деле в том, что касается общения с людьми, ей всегда и всё удобно.

— Ха! Неудобно ей. Спать на потолке неудобно, — отозвался дядя Вова в своём ключе и в этот же момент заметил меня. — О! Варежка! Привет! Чего это ты тут притаилась?

— И правда, — удивилась мама. — Прячешься что ли?

— Хотела сфотографировать стрекозу.

Дядя Вова пропустил мой ответ мимо ушей.

— Ты же слышала? Ждём вас к восьми. Мясо я сам мариновал.

— Спасибо! Но я договорилась с девочками встретиться.

— Ничего страшного. Мы допоздна сидим. Освободишься, приходи.

— Не хочу вам мешать обсуждать взрослые дела, — отшутилась я, в надежде перевести разговор, но мама посмотрела так, словно это приглашение — обязаловка.

— Ты не помешаешь.

Июльские вечера пахнут розами, рассеянным дымом, садовыми ягодами, нагретой землёй и досками, ну и конечно же соседским шашлыком. В воздухе ещё томится дневная жара, но дышится уже легко и с упоением.
Растянувшись на деревянной лавочке, я смотрела на голубовато-сиреневые облака и представляла, как утопаю в их ватной нежности. Сердце невольно ёкнуло. Что‑то в нём разбередилось и трепетало, как лепестки белых космей на едва уловимом ветру. В Москве такого не почувствуешь. На пляжах Турции или Испании тоже. Я испытывала подобное только здесь, на даче, наверное, из‑за хороших детских воспоминаний, но это не точно.

С участка дяди Вовы доносились громкие голоса, смех и музыка. Соседи накрыли стол в шатре и уже вовсю веселились. Мама ушла к ним, прихватив бутылку шампанского, а я, как и договорились, осталась дожидаться Олю с Сабиной. И до сообщения, неожиданно пришедшего от моей школьной подруги Галки, мир казался идеально благополучным.

«Привет, — написала она. — Гена узнал, что ты уехала и взбесился. Я сказала, что понятия не имею, где ты. Но он не поверил. Лучше не появляйся в соцсетях и не выкладывай фотки».

«Привет, — ответила я. — Спасибо, что предупредила. Думаешь, он станет меня искать?».

«Специально не станет, но если вдруг поймёт, что может достать тебя, то тут предсказать сложно. Ты же его знаешь».

«Угу. Знаю. Спасибо ещё раз. Попозже напишу».

У калитки звякнул колокольчик и я отложила телефон.

— Ну ты даёшь! — узнав, что я предпочла встречу с ними походу к соседям, Оля взбудоражилась не на шутку. — Ну, вообще! И почему я не ты?

Я пригласила их за столик на большой кухонной веранде, где мы обычно ели, но Оля осталась стоять на лесенке возле перил, пристально вглядываясь в зелень, закрывающую от нас соседский участок.

— Они все в шатре. Не думаю, что сегодня у тебя есть шанс его увидеть, — беспокойство Оли забавляло. — Давайте лучше чайник поставлю?

— Может, его просто сюда позвать? — предложила Сабина. — Думаешь, родители не пустят?

— Точно! — обрадовалась Оля. — Варь, пригласи его сюда. Ему же наверняка не прикольно на этой старпёрской вечеринке.

— Это не вариант, — отрезала я. — Мы не общаемся.

— До сих пор? — удивилась Сабина. — Я думала вы помирились.

— Мы не ссорились.

— Тогда в чём проблема? — Оля захлопала густо накрашенными ресницами. — Вы же вроде в детстве дружили.

— Нашла, что вспомнить! В детстве — это в детстве. Тогда всё по-другому. Расскажите лучше, как у вас дела, — я повернулась к Сабине. — Вы купили в итоге второй участок?

— А, да! — оживилась она. — Весной оформление закончили. Но дом нужно полностью перестраивать. Второй этаж без крыши уже десять лет. Всё сгнило к чёртовой матери. Сейчас там мои братья с друзьями играют. Единственное, что их из телефонов вытащило. Папа планировал строительство на следующий год, но говорит, что ради такого дела может ещё пару лет повременить.

— Так, ладно, — нетерпеливо перебила её Оля. — Варь, а давай сами пойдём?

— Куда?

— Ну, к тёте Любе, — Оля решительно выступила вперёд. — Чего такого-то? Тебя они звали, а мы с тобой.

— Нет, Оль, это плохая идея.

— Почему? Просто зайдём минут на пять-десять, поздороваться.

— Это кринж.

— Вообще нет.

— Да!

— Твоя мама там.

— И что?

— Мне просто очень нужно сегодня увидеть Лёху! Очень! Можешь ты это понять или нет?

— Так напиши ему. Пусть подойдёт к сетке.

— Он не читает её сообщения, — пояснила Сабина. — Вот уже три дня — полный игнор.

— Я должна выяснить, что случилось! - Оля начала раздражаться. — Я разве многого прошу?!

Ситуация сложилась дурацкая.

— Я могу позвонить маме и попросить её передать ему…

— Всё с тобой ясно! — Оля не дала мне договорить. — Я думала, ты приедешь и поможешь нам. А тебе оказывается плевать на подруг!

Глава 3

— Я считаю, что имеет смысл согласиться на это предложение, — сказала мама на следующий день. — Деньги, конечно, небольшие, но и они на дороге не валяются. Тем более делать ничего не надо. Сможешь себе новые туфли купить.

Мы завтракали на веранде кухни за плетёным круглым столиком. Солнце уже пекло вовсю и горячий кофе никак не остывал.

— Причём тут деньги, мам? О них я вообще не думаю.

— А о чём ты думаешь?

На ней была широкополая соломенная шляпа, скрывавшая лицо почти полностью.

— О том, что если бы речь шла о коте, которого нужно кормить, или о поливе цветов, то это обычная соседская помощь. Но иметь дело с Лёхой — последнее, чем бы мне хотелось заниматься на каникулах.

— Да ну, перестань. Уверена, что Люба сгущает краски и с ним вполне можно договориться.

— Как договориться?

— Как-как? Словами. Как это делают взрослые люди.

Разговаривая со мной, мама не отрывалась от телефона, ставя лайки на посты своих знакомых. На блестящей белой тарелке перед ней лежал порезанный на четыре части, но ещё не тронутый сэндвич, тогда как я уже доедала вторую сосиску.

— Скажи честно, это ты посоветовала тёте Любе поговорить со мной?

— Естественно. Вначале она меня попросила. Но ты же понимаешь, я не могу себе такое позволить.

— Почему это?

— Потому что это не статусно, Варя! Я публичный человек и Лёша, кстати, тоже, — она наклонила голову, послав мне из‑под шляпы многозначительный взгляд. — Хотя его охваты с моими, разумеется, в сравнение не идут, но рисковать по-любому не стоит. Как ты это себе представляешь? Я буду ходить по их дому и собирать его грязные носки? А потом строчить сообщения Любе типа: мальчик хорошо покушал и ни одной потенциально опасной особы женского пола поблизости замечено не было?

Я едва не подавилась сосиской.

— То есть мне собирать носки — это нормально?

Мама расхохоталась.

— Ну ты же с папой как‑то живёшь.

Она явно пребывала в отличном настроении. И порой в такие моменты из неё начинала лезть «звёздность».

— То есть ты меня подставила?

— Я бы тебя подставила, если бы не позволила самой принять решение, а сразу пообещала Любе, что ты будешь это делать просто потому, что мы соседи и находимся в хороших приятельских отношениях. Но, заметь, я дала тебе возможность самой определиться. А это дорогого стоит.

Мама действительно хороший психолог и у неё всегда есть разумные, а главное, аргументированные ответы, так что спорить с ней бесполезно.

— Хочешь честно? — она доверительно подалась вперёд. — Тебе самой это нужно, чтобы закрыть гештальт.

— Что? Какой ещё гештальт? — я сделала большой глоток кофе.

— Все эти годы, с тех пор, как вы с ним не общаетесь, ты жаждешь мести, — произнесла она тоном судьи, вынесшим приговор. — Понятия не имею, что у вас там произошло, но в тебе осталась обида и нереализованное желание восстановить справедливость. Ты не должна мне ничего рассказывать. Просто подумай об этом. Согласившись контролировать его, ты получишь в руки козыри и сможешь доказать кто и чего стоит. Предположим, тебе нужны извинения — ты их получишь. Пожелаешь унизить его — это тоже нетрудно осуществить. Испортить репутацию — запросто.

— Мам, — я выдержала паузу, пытаясь осмыслить услышанное. — Ты — страшный человек.

— Перестань. Я просто забочусь о тебе и твоём психологическом комфорте. Это мой родительский и профессиональный долг.

Все её высказывания балансировали на грани иронии и какого-то одной ей понятного посыла.

— В последнее время ты сильно изменилась, — сказала я.

— Как же тяжело с подростками, — она закатила глаза. — Всё нужно разжёвывать и объяснять.

— Что объяснять?

— Что мои слова не стоит воспринимать буквально. А то получается как в том анекдоте, где психолог говорит: «Напишите на листке имя человека, который вас бесит, и сожгите его». Пациент обрадованно кивает: «Здорово! Спасибо. Я понял. А с листком, что делать?». Короче, Варь, поступай, как считаешь нужным. Потому что никто: ни мама, ни психолог, не должны за нас ничего решать. Я лишь обозначила направление, в котором ты можешь дать волю своей фантазии и понять свои истинные желания.

— Мои истинные желания на этот месяц: загорать, читать книжки, пить холодные коктейли, кататься на велике, купаться и уж точно не волноваться о проблемах Криворотовых.

— Так пойди и скажи об этом тёте Любе. Пусть наймёт ту девочку, которая с тобой вчера приходила. Оля, да? Судя по тому, что я видела, она готова поселиться у них двадцать четыре на семь и ещё доплачивать за это. Кстати, вот тебе отличный вариант бизнес-модели. Соглашаешься сама. А потом продаёшь Оле время посещений. А может и не только ей. С учётом Лёшиной популярности, можно озолотиться.

Мама развеселилась ещё сильнее.

— Всё! Перестань! — забрав недопитый кофе, я ушла на кухню

Здесь нужна была хорошая сезонная уборка: помыть полы, освежить всю посуду в шкафчике, вытереть пыль, застелить обеденный стол скатертью, вытряхнуть из настенных светильников дохлых мух и снять кое-где паутину. Ну и традиционное мытьё окон. Сначала на кухне, потом в доме.

Мама убираться никогда не любила и, переехав от нас, наняла себе работницу. Так что это не самое увлекательное занятие вошло в мою жизнь, пусть и естественным, но вынужденным образом. И именно на это намекала она шуткой про носки.

Глупый разговор вышел.
По большому счёту, мне ничего не стоит помочь тёте Любе. Пускай её просьба и нелепая, но если ей так будет спокойнее, то почему бы и нет? Я бы и от денег отказалась, но мама потом при любом удобном случае станет напоминать о моей «непрактичности».

В течение следующих трёх часов я воодушевлённо надраивала кухню, пританцовывая и подпевая портативной колонке с «моей музыкой». И решила, что если к обеду мой альтруистично-оптимистический подъём не пройдёт, то соседское предложение приму.
О самом Лёхе я не думала, давно выстроив в этом вопросе глухую стену неприятия и равнодушия. Маме неважно, что между нами произошло. Мне тоже неважно. Я не хотела вспоминать. И пусть отдельные моменты нашей детской дружбы иногда всплывали в памяти умилительными картинками, я настойчиво гнала и их прочь, ибо это был путь в никуда.

Глава 4

В Москве мы живём с папой, потому что мама переехала от нас в большой загородный дом. Не то, что бы она нас бросила, просто мы стали для неё, как она сказала: «якорем». Раньше так делали только отцы, но теперь равноправие, и каждый волен сам выбирать, как ему устраивать свою жизнь.

Так-то сейчас отношения у нас с мамой нормальные. Она время от времени спрашивает про наши дела, лайкает мои посты, приглашает нас с папой на праздники, он, правда, никогда не ходит, но я бывает, хожу. Раз в сезон мы с ней ездим на шоппинг, раз в полгода в театр, а летом на месяц её, так называемого, отпуска, приезжаем сюда, на дачу. Мама даёт мне деньги на «текущие расходы» и никогда не выясняет, куда я их трачу.

Мне не на что обижаться или предъявлять претензии. Другой семьи у неё нет. Её и наша устраивала, просто она человек-работа и всё крутится только вокруг этого.

Когда она не консультирует, то находится в путешествиях, или на мероприятиях, или на косметических процедурах, да много где, и одновременно с этим постоянно пишет свои посты. Для семьи в таком графике совершенно нет места.

Правда, мама думает, что я горжусь ею, но на самом деле, мне нет никакого дела до того, сколько у неё подписчиков и как они её любят, я не читаю её посты и не оцениваю фотографии. Данная сторона маминой жизни мне в принципе неинтересна. Знаю только, что всё это приносит ей «удовлетворение» и хорошие доходы.

Папа, в отличие от меня, на неё обижен и считает, что она поступила некрасиво и подло.

Все наши родственники, включая маминых родителей, его в этом поддерживают и советуют развестись. Однако он стоически предпочитает обижаться и грустить, ни на минуту не выходя из образа драматического героя. Иногда это злит, но по большей части я его понимаю. В глубине души он надеется, что в один прекрасный день мама передумает и вернётся.

А я ничего не жду, привыкнув за эти пять лет без неё, к той жизни, которая есть, и в которой меня всё устраивает.

Папу я люблю. Пусть он и печальный, но добрый, и у нас с ним вполне доверительные отношения. Он работает главным инженером на фармацевтическом предприятии, слушает рок и читает фантастику, заявляя, что это его способ бегства от неуютной реальности. Папа немного пессимист и с этим уже ничего не поделаешь.

— У меня для тебя задание, — сказала мама, когда я вернулась от Криворотовых.

Она никогда ни о чём не просила. Только давала задания.

— Сходи, пожалуйста, к Анне Андреевне. Она узнала, что мы приехали и приготовила корзину вишни. Я бы и сама к ней зашла, но у меня три консультации подряд, а потом трансляция на канале. Поэтому будь добра, меня не беспокой. А в семь часов я освобожусь и мы поужинаем.

Анна Андреевна — семидесятилетняя учительница истории на пенсии, а её сын Павел — гениальный художник. Ему около сорока. Одно время он был модный, но потом запил, объявил о творческом выгорании и стал продавать свои картины за бесценок. Тогда Анна Андреевна пришла к моей маме за советом. Мама ответила, что она не знахарь и не медик и с пьянством бороться не умеет. Потому просто посоветовала «спасать коллекцию», скупая картины сына анонимно, а заодно дала контакты хорошей пиарщицы. Теперь же, насколько мне было известно, Павел продавался на аукционах и его картины стоили целое состояние. А мою маму Анна Андреевна боготворила.

Они жили на краю посёлка в большом каменном доме и половину их участка занимали плодовые деревья.

— Господи, Варенька, какая же ты стала красавица! — Анна Андреевна встретила меня на крыльце своего дома и, схватив за обе руки, принялась оглядывать. — Будь мой Павел на двадцать лет моложе, непременно отправила его к тебе свататься.

Сама она, несмотря на кресло-коляску, в котором сидела, выглядела аристократкой-чудачкой: нарочито осанистой, с величественно поднятой головой, бровями, нарисованными чёрным карандашом и подведенными красным губами. На ней была длинная восточного стиля юбка, пестрящая терракотовыми профилями Нефертити и орехового цвета блузка с глубоким декольте, в котором, царственно поблескивал круглый золотой медальон.

Анна Андреевна тут же потащила меня в дом, усадила за огромный обеденный стол в гостиной и принялась угощать вишнёвыми и сливовыми пирогами. Чай у неё был листовой с бергамотом и пряными травами, а сервиз фарфоровый, в английском стиле.

— Я сейчас расскажу тебе наши новости…

Из-за инвалидности Анна Андреевна никогда не покидала территорию своего участка, но была в курсе абсолютно всех дел, творившихся в округе.

— Во-первых, у нас новый председатель. Ситников. Иван Иваныч. Ты же помнишь его? Одноглазый. Геолог. Так вот он против Радкина, старого председателя, целую кампанию развернул. Прицепился к расходам на электричество и ремонту дорог. Но это ещё что…

Я вежливо кивала, делая вид, что вникаю, но на самом деле следила за тем, как солнечный луч медленно перемещается по крышке пирога, и думала о том, сколько кусочков прилично съесть, чтобы не показаться невоспитанной.

В итоге, я ушла от неё спустя сорок минут с распухшей от ненужной информации головой и огромной корзиной вишни, которую Анна Андреевна строго-настрого велела вернуть.
Возле калитки я столкнулась с Павлом. И он то ли не узнал меня, то ли сильно торопился, потому что лишь коротко кивнул, и поспешил в дом. На нём были высокие резиновые сапоги, а на плече болтался старый туристический рюкзак, будто он собирал грибы или вернулся с рыбалки. Но ни рыбы, ни грибов при нём я не заметила.

Корзина с вишней весила не меньше пяти килограмм, и я несла её двумя руками, поэтому, когда пиликнуло звуковое уведомление о новом сообщении, пришлось остановиться и поставить её на землю.

Я почти не сомневалась, что это Галка, которой со вчерашнего дня я так и не написала, но оказалось — очередное длиннющее послание от Димы. Это было уже третье сообщение от него подряд. И на первые два с момента нашего приезда я так до сих пор не ответила.