Все небеса Земли

ГЛАВА ПЕРВАЯ. ДУЭЛЬ.

- Ангард!

Мигель чуть присел на пружинящих ногах, поднял левую руку со шпагой. Он предпочитал испанскую стойку, при которой вторая рука согнута в локте на уровне плеча и направлена вперёд, а не вверх.

Его противник был правшой и встал в классическую французскую: правая со шпагой впереди, тело развёрнуто к противнику правым боком, а левая рука изгибается сзади подобно хвосту скорпиона.

- Алле!

Всё-таки гравигенераторы – это вещь, пришла в голову привычная мысль. Иначе пришлось бы сейчас драться при естественной марсианской силе тяжести. Шпага в два с половиной раза легче, и сам ты такой же, попрыгунчик. А рефлексы-то прежние, земные. И масса тоже.

«За всю свою историю человечество сделало только три великих изобретения, - обычно говорил дед Мигеля по отцу Василий Игнатьевич Сухов. – Это колесо, душ и гравигенератор».

Максим был склонен с русским дедом согласиться, но про себя прибавлял ещё два – шпагу и книгу. Первую, как лучший инструмент для совершенствования тела и характера, вторую – ума и души.

Про себя, потому что спорить с дедом было себе дороже. Одно слово – Сухов. Как и Мигель, впрочем. Даром, что наполовину испанец.

И вообще, не будь гравигенераторов, люди до сих пор сидели бы на Земле. «И перестали бы называться людьми, - добавил он про себя. – Как те, кто там остался».

Задумавшись, он чуть было не пропустил атаку, встряхнулся и быстро провёл ответную. Так, для разведки. От природы у него великолепно было развито «чувство железа» или Sentiment du Fer по-французски, а упорные тренировки развили это чувство почти до сверхъестественной остроты. Это означало, что с помощью двух-трёх батманов – ударов по клинку противника - он легко определял силу и намерения последнего.

Этот был силён, зол и намеревался пустить Мигелю кровь. Как минимум.

Тем лучше – меньше сожалений потом.

Всё началось примерно час назад в баре «Розенкранц и Гильденстерн», что на Римской – месте, где часто собираются художники, актёры и прочая творческая шатия-братия. Мигелю нравилась атмосфера заведения и густое сладковатое и крепкое вино «Бретёр», изготавливаемое на Луне из винограда, выращенного там же. В отличие от дешёвых местных сортов, оно стоило немало. А девушкам во все времена нравились парни, которые не считают денег. Мигель не считал.

Как раз из-за девушки всё и случилось.

Хотя какая Сандра девушка… Двадцать семь лет, на три марсианских и почти шесть земных лет старше Мигеля. Одна из ведущих актрис театра «Гаудеамус», который вот уже более десяти сезонов гремит на весь Колониальный Союз Планет Солнечной Системы.

Сандра сногосшибательно красивая (некоторые утверждают, что её ногам недостаёт стройности и длины, но мы подобные мнения решительно отметём за явной некомпетентностью оных), сексуальная и взбалмошная. Ещё и талантливая для полного убойного коктейля. Сейчас на Луне с театром, - гастроли. Последняя любовница Мигеля. Или Мигель у неё последний любовник, сразу не разобраться. Они познакомились несколько месяцев назад, когда после премьеры спектакля «Осиный мёд» (хит сезона!) Мигель сумел проникнуть на закрытый банкет и вручил актрисе, исполнявшей главную роль, роскошный букет алых роз и золотое ожерелье-паутину собственного дизайна.

Надо ли говорить, что этой актрисой была Сандра?

Чтобы миновать охрану, страстный почитатель театра вообще и конкретного артистического таланта в частности поднялся без страховки по вертикальной стене на крышу пятого этажа, где шумел банкет. Это, а также цветы и ожерелье произвели на Сандру должное впечатление. Мигель остался на банкете и уже на второй день знакомства оказался у актрисы в постели…

Он только-только заказал у стойки бокал своего любимого, как его хлопнули по плечу.

- Салют, кабальеро!

Мигель повернул голову. Тадеуш Домбровский. Известный в Новом Граде плейбой, спортсмен и красавчик – рекламное лицо межпланетной компании «Strawa Wyborowa», специализирующейся на выпуске различной еды. Они были шапочно знакомы – пересекались несколько раз на городских и всепланетных соревнованиях, хотя Тадеуш был чистым шпажистом, а Мигель занимался марсианским пятиборьем (фехтование на шпагах, бег в скафандрах по пересеченной местности на дистанцию пять километров, рукопашный бой, гонки на краулерах, стрельба из пистолета).

- Сервус, - вежливо, но без особого энтузиазма ответил он старым польским приветствием. – Как дела?

- Отлично, - ухмыльнулся тот. – Просто великолепно! Только что подписал новый годовой контракт со «Strawa Wyborowa», решил отметить.

Ухмылка Тадеуша не понравилась Мигелю. Было в ней что-то агрессивное и неприятное. Он быстро оглядел зал и тут же заметил столик в углу, за которым расположились двое Тадеушевых дружков-прихлебателей, без которых тот редко появлялся на публике. Имен Мигель не помнил.

Прихлебатели делали вид, что заинтересованно обсуждают меню, но за ту секунду, что Мигель задержал на них взгляд, каждый по разу успел покоситься в его сторону и тут же отвёл глаза.

- Поздравляю, - кивнул Мигель. – Хорошо заплатили? Впрочем, извини, это не моё дело. Что будешь пить?

- А ты что пьёшь?

Мигель ответил.

- «Бретёр»? Серьёзно? – Тадеуш издевательски засмеялся и уселся рядом, с левой стороны от Мигеля. – Пятьдесят водки, прошу пана, - бросил он бармену (в отличие от большинства заведений Нового Града, барменом в «Розенкранце и Гильденстерне» работал человек).

- Одну минуту, - ответил тот.

- А что не так? – спросил Мигель. Худшие его опасения подтверждались, - Тадеуш пришёл сюда искать ссоры. Значит, правы были те, кто намекал ему на интерес Домбровского к Сандре. Он не придал значения. Видимо, зря.

- Не мужской напиток, - Тадеуш взял свою водку, сделал глоток, удовлетворённо кивнул. – Впрочем, тебе простительно. Будем, - он протянул рюмку, чтобы чокнуться.

Мигель поставил свой бокал на стойку.

- Ты, Тадеуш, не то место выбрал, чтобы догнаться, - сказал он. – Иди в «Алые пески», там любят таких.

ГЛАВА ВТОРАЯ. ПРИНЯЛ РЕШЕНИЕ - ВЫПОЛНЯЙ!

Как настоящий русский, Мигель пил водку. Но не любил её. Ко всему прочему он рано усвоил, что пить водку без закуски – дурной тон. Настоящий же испанец, коим Мигель себя также считал, не может себе позволить дурной тон. Разве что в исключительном случае, и когда никто не видит. Но пить в одиночку и запершись – это вообще никуда не годится. Хоть для русского, хоть для испанца. Поэтому, выйдя из кабинета отца, Мигель прямиком направился в «Розенкранц и Гильденстерн, где для начала залпом проглотил сто грамм местного, трёхлетней выдержки, коньяка. К слову, весьма неплохого. В отличие от вина, коньяк на Марсе получался лучше лунного. Необъяснимый парадокс.

Запил кофе и заказал ещё сто пятьдесят.

Раны на щеке и плече он уже практически затянул и мог себе позволить спиртное (алкогольное опьянение не способствовало эффективной регенерации). Солнце давно убежало за горизонт, марсианский сол закончился, в этой части планеты наступила ночь. Сидя в баре, Мигель этого не видел, но знал.

Он родился на Марсе, здесь, в Новом Граде, и наблюдал марсианские закаты и рассветы тысячу раз. Мигель читал в книгах о долгих вечерних и утренних сумерках на Земле и смотрел видео, но на Марсе всё было не так. День и ночь на Красной планете наступали быстро, почти без утренне-вечернего перехода. Маленькое яркое солнце выкатывалось из-за голых красноватых холмов, и приходил день. Или, наоборот, пряталось за ними, и мириадами звёзд вспыхивала марсианская ночь. Если, конечно, не было сильной пылевой бури, при которой разглядеть звёзды не представлялось возможным.

Сегодня бури не было. Впрочем, и звёзд тоже. Бар «Розенкранц и Гильденстерн», как настоящее прибежище богемы, располагался в полуподвале, где всегда хватало электрического света, чтобы разглядеть меню, бокал с коньяком или прекрасные глаза спутницы.

Прекрасные глаза, да.

Мигель вспомнил тёмно-карие, притенённые длинными ресницами, глаза Сандры, её мягкий, чуть хрипловатый голос (чистое контральто, кто бы что ни говорил, просто не огранённое, как следует, но Сандра не певица – актриса, и задачи у голоса другие) и заказал ещё сто. И тарелку синтезированного сыра. Натуральный, из коровьего молока, был очень дорог. Да и не продавали его здесь.

В голове уже порядком шумело.

«Надо бы притормозить, - подумал Мигель. – Иначе напьюсь». «И что? – ответил сам себе. – Напьюсь, значит, напьюсь. Имею право, матрёшка в стакане, двадцать один мне уже исполнилось. Опять же, на свои пью, не отцовские. И вообще, какого чёрта, сколько можно? Профессия Сандры его, видите ли, не устраивает. И возраст! Да в свои двадцать восемь земных она любой девятнадцатилетней такую фору даст, что …»

- Опа! – радостно воскликнули рядом. – Миг Семнадцать! Как вовремя. Здорово, братское сердце!

Напротив за столик плюхнулся Конвей O’Доэрти - долговязый, рыжеволосый, веснушчатый и зеленоглазый ирландец с неподтверждёнными еврейскими корнями (Кон уверял, что его прапрапрабабушку звали Роза Шнеерсон, и была она родом из какого-то Богом забытого южнорусского местечка, откуда и сбежала в конце двадцатого века сначала в Англию, а затем в Ирландию, где благополучно вышла замуж за прапрапрадедушку Кона, чьё имя семейное предание, увы, не сохранило, но фамилия его была, как вы все уже догадались, О’Доэрти). А также поэт, блюзовый музыкант и старый добрый товарищ Мигеля, с которым были распиты не одна пинта и литр.

Последнее время в силу разных причин они виделись не слишком часто. Из всех искусств Конвей на первое место ставил поэзию и музыку (блюз – в особенности), затем живопись и скульптуру, а театр считал низким видом, рассчитанным на удовлетворение непритязательных вкусов толпы. Поэтому увлечение Мигеля театром не одобрял. Хотя к Сандре относился со снисходительным одобрением.

«Ей блюз петь с таким голосом, - говорил он не раз Мигелю. – Цены бы не было. Сказка и восторг! Не понимает женщина своего счастья».

По обращению «Миг Семнадцать» Мигель понял, что поэт и блюзмен уже неслабо подшофе. Он часто называл так Мигеля после определённой дозы крепкого. Дело в том, что кроме блюза и поэзии, Конвей страстно увлекался историей земной военной авиации, среди которой особенно выделял советско-русскую школу. А Мигель, коме того, что носил такое удобное имя, был наполовину русским и проходил обязательную для студента МИМО армейскую подготовку в военной летной школе. И вместе с институтским дипломом должен был получить погоны младшего лейтенанта и диплом военлёта 4 класса. Понятно, что космического, поскольку военная авиация на Марсе отсутствовала. Хотя стандартный «бумеранг» или, как его ещё называли Royal Hunter - Королевский Охотник - суборбитальный многоцелевой истребитель RH-42M, воевать на котором учился Мигель, был рассчитан также и на работу в атмосфере.

Конвей завидовал Мигелю по-хорошему. Сам он мечтал летать с детства, но подготовку прошёл обычную десантно-пехотную, поскольку с его ростом втиснуться в кабину «бумеранга» и даже худо-бедно летать ещё можно было, но вот эффективно воевать – уже нет.

- Привет, Кон, - кивнул Мигель. – Что будешь пить? Я сегодня гуляю, - он обернулся и ухватил за локоть официанта-андроида, скользившего мимо:

- Ещё один коньяк, Фред. Сто грамм. Хотя нет, принеси-ка, сразу триста. И ещё порцию сыра.

- Заказ принят, - бесстрастно ответил робот. – Одну минуту, господин.

Это была давно устаревшая модель, почти без мимики и голосовой модуляции. Говорили, что Фред обслуживает клиентов в баре «Розенкранц и Гильденстерн» уже полвека. С самого открытия. Мигель никогда не проверял, но верил, что так и есть. В конце концов, его личный робот-слуга Георг Пятый, был старше Мигеля почти вдвое. Он достался ему от старшего брата, и Мигелю никогда в голову не приходило заменить его на современную модель.

Вспомнив Игоря, Мигель на секунду ощутил, как тёмное и горькое облако накрыло сердце. Как всегда, вот уже одиннадцать лет. Он любил брата и тяжело пережил его смерть.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ. КОСМОКАТЕР «КАРМЕЛИТА» БОРТОВОЙ НОМЕР МР 3419 SPF.

Личный космокатер генерал-полковника Александра Васильевича Сухова модели «Лиса» с бортовым номером МР 3419 SPF и названием «Кармелита» (а каким же ещё?) пережидал ночь и общую неподвижность в юго-восточном секторе космодрома на спецстоянке. Они домчались туда на электрокаре за каких-то пять минут, а ещё через одну поднялись по короткому трапу в кабину.

Космокатеры модели «Лиса» были предназначены для полётов на расстояния до семисот миллионов километров. Потом нужно заправляться, менять расходники и пополнять запасы воздуха, еды и воды.

Не совсем понятно, почему их обозвали космокатерами. По сути, это были самые натуральные планетолёты, способные преодолевать гигантские космические расстояния за относительно короткое время. Размерами сильно поменьше и, соответственно, удобствами и ресурсами жизнеобеспечения, - это да. Но ведь путешествовать по-разному можно. Кто-то любит безопасность и комфорт межпланетных пассажирских космолётов, способных вместить до тысячи пассажиров, без проблем доставить их на Рею, которая отстоит от Марса на миллиард двести миллионов километров в самом удобном случае, и вернуться обратно. А кого-то хлебом не корми – подавай тесноту и спартанские условия космокатера. Зато летит spaceboat (в Марсианской Республике было принято два государственных языка – русский и английский и ещё три – испанский, польский и китайский имели статус вспомогательных) не по расписанию и туда, куда хочет пилот и его пассажиры, если они имеются. Аналог личного краулера, по сути. Или личного автомобиля, которые когда-то были распространены на Земле. Только расстояния другие.

И стоимость, понятно. Намного. При всём чудесном и быстром развитии технологий, случившихся после Большого Исхода, построить аппарат, способный за тридцать шесть часов преодолеть сто миллионов километров – это вам не производство иголок наладить.

Но Марсианская Республика может себе позволить платить командующему Вооружёнными Силами Марса столько, чтобы он в свою очередь мог себе позволить личный космокатер. В конце концов, если бы не Вооруженные Силы, неизвестно, чем бы закончился вражеский десант зимой 2229 года.

Тогда двум чужим десантным космолётам удалось прорваться сквозь орбитальную оборону в окрестности Нового Града. И, если бы не мужество солдат и офицеров 3-й отдельной пехотно-штурмовой бригады…

Бригада в том жестоком бою потеряла убитыми и раненными сорок четыре процента состава, но остановила врага на подступах к городу, а затем обратила его в бегство. Командовал бригадой полковник Александр Васильевич Сухов, и тогда он ещё не знал, что меньше, чем через год, потеряет старшего сына, а ещё через семь лет примет командование над всеми Вооружёнными Силами Марса.

- Я могу спросить? – подал голос робот Георг Пятый.

- Нет, - отрезал Мигель. Он уселся в кресло пилота, включил бортовой компьютер и дал ему команду на разогрев двигателей и проверку всех систем. Ожила, засветилась мягким и зелёным панель управления. Тонко свистнул, выходя на режим, гравигенератор. Негромко загудели планетарные Т-двигатели. Заработал обогреватель. – Но я тебе отвечу. Мы летим на Луну.

- Благодарю, - сказал Георг Пятый.

- Ух, - воскликнул Конвей и принялся стаскивать с себя комбез. – Тёпленький пошёл. Наконец-то. А стаканы тут есть? Только без матрёшки, если можно.

- Тут даже выпивка должна быть, - сказал Мигель. – Если, конечно, отец со своими товарищами офицерами… Глянь на камбузе. Георг, чего стоишь, как засватанный? Помоги гостю.

- Позволю себе заметить, - сказал робот, - что вы не в том состоянии, чтобы управлять космокатером. Степень опьянения оценивается мной в шесть с половиной баллов по десятибалльной шкале, что автоматически…

- Пьяный лётчик взлетает лучше, чем садится, - наставительно заметил Мигель. – Запомни и не возникай.

- Это вульгарно.

- Окей, не лезь не в своё дело.

- Уже лучше. Что касается сентенции о пьяном лётчике и его сравнительном умении взлетать и садиться, то данная сентенция мало того, что абсолютно не доказуема, но и призвана внушить тому, кто её высказывает, уверенность в несомненном и безоговорочном преодолении любых обстоятельств; каковая уверенность, в свою очередь, гораздо лучше описывается старой русской поговоркой, гласящей: «Пьяному – море по колено».

- Во шпарит, - с уважением заметил Конвей, который так и не дошёл до камбуза – застыл, прислушиваясь, на половине дороги с бутылкой виски в руке. – Как по писанному.

- Ага, - сказал Мигель. – Георг у нас такой. За словом в карман не полезет.

- Сколько он уже у тебя?

- Одиннадцать лет. От брата перешёл. По наследству.

- Да, точно, ты говорил, - вспомнил блюзмен и замолчал с грустью.

- К взлёту готова, - доложил бортовой компьютер.

- Спасибо, Алиса, - сказал Мигель. – Жди.

- Хорошо, - с почти неуловимым сексуальным оттенком в голосе ответила программа. – Я буду ждать.

Утверждали, что голос Алисы один в один повторяет голос одной древней программы, которая двести с лишним лет назад использовалась в популярном русском поисковике. Возможно, Мигель не проверял. В конце концов, этот голос выбирал его отец. Нравится ему – пусть будет.

Мигель поднялся с кресла, махнул рукой, и они с Конвеем и замыкающим шествие Георгом проследовали на камбуз.

Тот располагался сразу же за кабиной управления, буквально в трёх шагах. Затем шёл спальный отсек вместе с санблоком (туалет плюс душ), потом грузовой, двигательный, и на этом внутреннее пространство космокатера заканчивалось. Два переходных шлюза - один, примыкающий сбоку к кабине управления и второй, запасной, – сверху к грузовому отсеку – не в счёт.

Кабина управления на spaceboat так и называлась: кабина управления. В отличие от больших гражданских (научных, пассажирских и грузовых) и военных космолётов, где для обозначения такого же помещения использовалось слово «рубка». Почему в одном случае было так, а в другом - иначе, объяснить не мог никто. Эта этимологическая кутерьма из морских и авиационных терминов давно жила какой-то своей жизнью, а людям оставалось лишь её принимать и использовать по назначению.

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ. АВАРИЯ. ЗЕМЛЯ.

- Как драйв?

Поэт и блюзмен Конвей О’Доэрти плюхнулся справа от Мигеля в условно-штурманское кресло и отхлебнул из кружки горячего кофе.

«Кармелита» приближалась к месту своего назначения. Позади остались сто девять миллионов и ещё пятьсот тысяч километров пустоты. В самом центре навигационного экрана во всей своей красе сияла Земля. Уже не звезда, как тридцать с лишним часов назад. Планета. Родина человечества.

- В кайф, - ответил Мигель. – Через пять часов будем пить пиво в Луна-Сити. Я там знаю один классный паб…

- Я знаю пять, - сказал Конвей. – Минимум. Но разве пиво объект твоей страсти? Не подумай чего, просто спросил.

- Хм. Не пиво, да. Но, видишь ли, последний сеанс связи с Луной навёл меня на некоторые размышления.

- Ага. Какие именно?

- Некоторые.

- Это такие, которые о бренности бытия и женском коварстве?

- Вроде того.

- С пониманием, - прикрылся чашкой кофе блюзмен. – Но, может быть, ты пристрастен, и всё не так страшно?

- Я не услышал в её голосе радости! – воскликнул Мигель.

- Бурной радости, - уточнил поэт.

- Именно!

- Чёрт возьми! Ты дрался на дуэли, рассорился с отцом, залил горе со старым товарищем, уговорил его на безответственную авантюру, - хотя назовите мне хотя бы одну ответственную авантюру! - угнал отцовский космокатер, преодолел сто десять миллионов километров и - что?

- Вот и я спрашиваю. Знаешь, что она мне ответила два часа назад, когда я с ней связался?

- В четвёртый раз, - уточнил Конвей.

- Да. Наверное. Это имеет значение?

- Ни малейшего.

- Любимый, - подражая хрипловатому контральто Сандры, произнёс Мигель. – Вчера мэр Луна-Сити давал банкет в нашу честь. Можно я ещё немножко посплю?

- Ужасно, - сказал Конвей.

- Правда?

- Просто кошмар.

- Знаешь, о чём я подумал?

- Места себе не найду, пока не узнаю.

- А вдруг… вдруг она была не одна, когда говорила со мной? Знаю я эти банкеты.

- Пресвятая Дева Мария! – О’Доэрти переложил чашку в левую руку и, как положено доброму католику, мелко перекрестился слева направо.

- Издеваешься, да? – спросил Мигель.

- И не думал. Значит, через пять часов?

- Уже через четыре сорок пять.

- Пиво?

Мигель длинно вздохнул.

- Вот и я об этом. Ревность – это грех.

- С ума сойти. Придержи коней, святоша.

- От православного слышу.

В этой манере они перебрасывались словами ещё минут пять – до тех пор, пока Мигель в очередной раз не взглянул на навигационный экран.

Кроме абсолютно шикарной Земли, которая умудрялась неподвижно висеть по центру и одновременно величественно плыть среди бесконечности Вселенной, по нему бежало множество цифр и буквенных обозначений, хорошо понятных человеку, кто совсем уже скоро должен получить диплом военлёта. Пусть самого низкого, четвёртого класса, но тем не менее. А права на управление космокатером были у него уже два года.

- Алиса! – позвал Мигель.

Молчание было ему ответом.

- Что за хрень, матрёшка в стакане…

Пальцы Мигеля выбили короткую дробь на виртуальной клавиатуре пульта.

- Алиса!

Молчание.

- Проблема? – поднял брови Конвей.

- Пока не знаю. Нет голосовой связи с Алисой, - ответил Мигель, пока его пальцы начали новый танец на клавиатуре. – Оп-па, и не только голосовой.

- И что это значит?

- Догадайся.

- Хреново?

- Да я, в общем, и сам справлюсь… - взгляд Мигеля не отрывался от экрана, пальцы летали по клавиатуре. – Так. А это что? Не понял.

- Георг! – позвал Конвей. – Забери чашку, пожалуйста.

Одним глотком он допил кофе и поднял чашку над головой. Робот, неслышно возникший за спиной, принял её и сказал:

- В рамках разрешённой инициативы, свободы действий и высказывания мнений, должен констатировать, что, судя по всему, мы потеряли управляемость кораблём.

Мигель молча барабанил по клавиатуре. Конвей открыл рот, подумал и снова закрыл.

- Предлагаю отключить реактор и перейти на аварийную схему, - бесстрастным голосом произнёс Георг Пятый. Он продолжал стоять за креслом поэта с пустой чашкой в руках.

- Спасибо, - сквозь зубы пробормотал Мигель, - без тебя я бы точно не догадался. Внимание, сейчас будет невесомость!

Конвей пристегнулся. Георг Пятый прижал чашку к блюдцу большим пальцем левой, а правой ухватился за страховочную петлю на потолке кабины.

Щёлкнул тумблер. Электрический свет в кабине погас. Навигационный экран, виртуальная клавиатура и приборы тоже погасли. Теперь только немного голубоватого нежного света от Земли проникало через щелевидные наклонные иллюминаторы, расположенные вверху под потолком. Поплыла по воздуху чайная ложечка, выскользнувшая из чашки. Георг Пятый проводил её взглядом и не стал ловить.

- Что за… - на этот раз в голосе Мигеля послышалась нешуточная тревога.

Снова щёлкнул тумблер. Вспыхнул электрический свет, загорелся экран и приборы. Ложечка с приглушённым звоном ударилась об пол. Ещё щелчок – всё опять погасло.

- Не могу перейти на аварийку, - напряжённо произнёс Мигель. – Впечатление, что в накопителях пусто. Энергии нет. Как это может быть?

- Могу предположить фатальный сбой бортового компьютера с одновременным выходом из строя аварийной системы, - доложил Георг Пятый. – Вероятность – один к ста миллионам.

- Погоди, – до Конвея, наконец, дошло, что никто не шутит. – Мы что, действительно, не можем управлять кораблём?

- Как бы тебе помягче… Нет, не можем. Твою мать!! – Мигель щёлкнул тумблером (вспыхнул свет, звякнула ложечка) и с размаху врезал кулаком по тёмно-синей углеритовой панели пульта управления. – Работай, сволочь!!

Как и следовало ожидать, ничего не произошло. Алиса молчала, по навигационному экрану продолжали бежать числа и символы. Земля явно приблизилась, теперь она занимала почти весь экран по высоте.

- Объясни, - потребовал О’Доэрти. Он наклонился вперёд, насколько позволял ремень безопасности и, прищурившись, смотрел на экран, словно хотел просверлить его взглядом.

ГЛАВА ПЯТАЯ. БОЙ С ДРОНОМ. НЕОЖИДАННАЯ ВСТРЕЧА.

Заначка была, как без заначки. Аварийный НЗ в спинках кресел. Но Мигель уже и сам учуял дым. Люди. Неужели, действительно, люди, земляне? Он никогда не видел живого землянина. Вопросы, которые совсем недавно теснились в голове, напомнили, что ответа на них так пока и нет. Какие они – здешние люди?

- Сходим, посмотрим и вернёмся, - сказал О’Доэрти. – А если ты такой послушный, то можем оставить здесь Георга. Пусть бдит.

Мигелю показалось, что робот вздохнул, хотя этого, конечно, быть не могло.

- Нет, - сказал он. – Если идти, то всем.

- Почему? – удивился Конвей.

- Не знаю, - коротко ответил Мигель. – Чуйка.

- Чуйка – это святое. Так идём?

Ответить Мигель не успел. Едва уловимый свистящий гул возник на самой границе восприятия и начал медленно приближаться, нарастая.

- Слышишь? – Мигель повернул голову на звук.

- А то, - сказал Конвей. - Может, это за нами?

- Может. Но я бы на всякий случай поостерёгся.

- Это как?

- Кто из нас пехота?

О’Доэрти быстро огляделся.

- Понял, - сказал он и махнул рукой. – В укрытие!

Позади них, метрах в двадцати, очень кстати обнаружилась неглубокая, заросшая по краю густым кустарником, лощина. Туда все трое и нырнули, присели за кустарником.

- «Хамелеон»? – спросил Конвей.

- Обойдёмся, - Мигель вытащил пистолет, передёрнул затвор и взвёл курок. – С нами Георг, - пояснил он. – Его любой сканер засечёт на «раз-два».

В режиме «Хамелеон» человек окутывался хитрым биополем малоизученной природы, которое делало его практически невидимым для всех живых существ.
Не все колонисты владели этим приёмом. Он был изобретён и разработан сорок два года назад, в самом конце XXII века, гением психотренинга и новой йоги, подданным Королевства Рея, по имени Виджей Радж Ачария. Индийцем по крови, конечно же. Индийцы традиционно шли впереди всех в деле самопознания и самосовершенствования.

Абсолютное большинство граждан КСПСС давно научились справляться почти со всеми болезнями путём сознательной активации иммунной и регенерационной систем организма. Без всяких лекарств или медицинских наноботов (и то, и другое использовалось, но в редких случаях). Не говоря уже о запрещенной законом генной инженерии или каком бы то ни было сращивании человека и компьютера.

Справедливости ради следует заметить, что полностью от генной инженерии не отказывались. Она применялась в тех исключительных случаях, когда не было иного выхода, чтобы избежать летального исхода. То бишь, в качестве радикального средства в борьбе с внезапно проявившимся смертельным генетическим заболеванием. Но что касается всяческих «улучшений» с её помощью человеческой природы, то здесь запрет был полным и безусловным. Катастрофу, вызванную методом Фалека, забывать никто не собирался.

- Я могу перейти в спящий режим, - с достоинством заявил Георг Пятый. – Но тогда мои возможности, включая вашу защиту согласно Первому закону робототехники, значительно снизятся.

Андроид питался энергией от ёмкого и мощного аккумулятора, который был спрятан внутри его тела и подзаряжался от обычной электросети или солнца (искусственная кожа Георга, несла не только защитные функции, но работала и как солнечная батарея с коэффициентом полезного действия восемьдесят девять процентов).

- Ценю твою инициативу, - сказал Мигель. – Но лучше не надо. Соблюдай Первый закон.

Гул ещё приблизился. Был он не слишком громким, но хорошо различимым. «Чем-то работающий фен для волос напоминает, подумал Мигель, вглядываясь в клочки низкого неба между ветвей и листьев. – Ну, где же ты?»

- Вон он, - ткнул рукой Конвей. – На два часа. Беспилотник. Или я ничего не понимаю в истории военной авиации.

Мигель посмотрел. Из-за облаков в указанном направлении вывалился летательный аппарат, мелькнул за ветвями и листьями, ушёл на вираж. Был он размером с четверть RH-42M, Королевского Охотника, на котором летал когда-то брат Мигеля Игорь и сам Мигель. И чем-то даже его напоминал – стремительный, хищных зализанных очертаний. По размерам и отсутствию кабины понятно было, что пилота-человека там нет. И крылья у аппарата не такие, как у Королевского Охотника, - лучше приспособленные для полётов в атмосфере. А под крыльями…

Ш-ш-жах-х!

Яркий короткий след прочертил воздух, и остатки «Кармелиты» исчезли в огненной вспышке.

- Твою мать, - изумлённо произнёс Конвей. – Это что же, нас только что убили?

- Поживём ещё, матрёшка в стакане, - сказал Мигель, распрямился и поднял двумя руками пистолет.

Аппарат заходил на второй круг. Ему явно мешали ветки с молодой листвой, и он рыскал из стороны в сторону, отыскивая наилучшую позицию для атаки. И, конечно же, в какой-то момент сам открылся.

Хж-шуу-у! Хж-шуу-у! – одну за другой выпустил ракетные пули Мигель.

История стрелкового оружия говорит нам, что первые ракетные пули появились чуть ли не за триста лет до описываемых событий – в шестидесятых годах двадцатого века. Показали себя неплохо, но не прижились. И вот через двести пятьдесят лет возродились. На этот раз вполне успешно. Другие материалы, другие взрывчатые вещества, другие методы проектирования и производства - и вот результат: само оружие легче и проще любого с обычным гильзовым патроном; стреляет намного тише; на дистанциях свыше двадцати пяти метров пуля развивает такую энергию, которую никакой заряд пороха дать не способен (отсюда исключительные бронебойные качества); дальность прицельного выстрела в несколько раз выше.

Единственный недостаток, который так и не сумели полностью излечить конструкторы, - не слишком высокая, по сравнению с гильзовым патроном, начальная скорость. Но на малых дистанциях это практически не имело значения, а на больших ракетная пуля успевала добрать, сколько нужно.

Сто четыре метра до цели показал прицел. Три четверти секунды. Примерно. Многовато, но успеть можно.

Мигель успел.

Аппарат дёрнулся, завалился влево и, кренясь, пошёл к земле.

ГЛАВА ШЕСТАЯ. НОВЫЕ СТАРООБРЯДЦЫ.

Старосту деревни Верхний Яр звали Климченко Константин Савватьевич.

Выглядела деревня так, будто неведомые фантастические силы перенесли её сквозь время из какого-нибудь XX или даже – страшно подумать! – XIX века и поставили здесь, посреди тайги, на берегу реки, чтобы показать современным людям - колонистам с Марса, как оно было когда-то на прародине. А конкретно – здесь, в Южной Сибири.

Соответствовал образу и староста. Заросший бородой и усами, кряжистый, с сильными жилистыми руками мужик лет пятидесяти – он был похож на слегка облагороженного неандертальца: широкий нос, низкий лоб, пересечённый тремя глубокими морщинами, маленькие карие глаза, спрятанные в глубоких глазницах под выдающимися надбровными дугами.

Они сидели в избе старосты за крепко сбитым деревянным столом (дерево, всюду дерево, чудеса, честное слово!) и разговаривали.

Но сначала была еда.

Ах, какая была еда! Красный, огненный борщ с чёрным хлебом и чесноком. Умопомрачительное свиное жаркое с картошкой в масле. Солёные огурцы, квашеная, хрустящая на зубах истекающая соком капуста с ягодой брусникой. Ледяной, тройной очистки самогон. И, наконец, после всего – крепкий, почти чёрный, горячий чай с натуральным мёдом и пышными, только из печи, булочками.

- Мясо, разумеется, искусственно выращенное, - сразу предупредил Константин Савватьевич. – Мы не варвары. И говядина для борща, и свинина для жаркого. От натурального ничего не отличается. Но диких животных мы иногда убиваем. Медведей, волков, кабанов, изюбрей… Это я на всякий случай сообщаю, чтобы не было шока или ещё чего подобного.

Мигелю, показалось, что под усами хозяин прячет усмешку.

- Иногда, чтобы выжить, приходится убивать, - сказал он. – Нам это не нужно объяснять, мы колонисты. Правда, диких животных у нас не водится, но мы убивали чужих во время Вторжения две тысячи двести двадцать восьмого года.

- Не молодые вы были, чтобы чужих убивать? – спросил Константин Саватиевич.

- Мой брат убивал, - ответил Мигель. - И отец.

- И мой отец воевал, - сказал Конвей.

- Я видела, как они дрались с боевым дроном, Константин Савватиевич, - сказала Ирина. – Ни на шаг не отступили и не дрогнули. Результат ты знаешь.

- Да, знаю, - сказал староста. – Так что случилось? Давайте по порядку.

Они рассказали.

Ирина сидела рядом и слушала с неослабевающим интересом. Слушала и Марья Андреевна, жена хозяина, и ещё несколько жителей деревни - мужчин и женщин, которых ради такого случая позвал к себе Константин Савватьевич. Был среди них и священник, отец Ярослав. Молодой, немногим старше Конвея. В тёмно-сером подряснике, с серебряным православным крестом на груди, - сидел за столом, пил чай, внимательно слушал, поглядывая на гостей живыми серо-голубыми глазами.

- И вот мы здесь, - традиционно закончил Мигель и замолчал.

Молчал и Константин Савватьевич. Молчала Ирина. Молчали все остальные. Это было не мёртвое тяжёлое молчание, которое наступает после горьких или страшных известий, а молчание живое, дышащее. Было видно, что люди думают, соображают, прикидывают варианты.

- Подытожим, - сказал Константин Савватиевич и принялся загибать пальцы. – Вы - первые колонисты на Земле за последние сто лет - это раз. Попали сюда случайно – это два. Вы ничего или почти ничего не знаете о нынешней жизни на Земле – это три. И, наконец, за вами охотится, как минимум, одна всемирная ИИ-нейросеть из двух – это четыре, - он показал руку с отставленным большим пальцем. – Я ничего не забыл?

- Они русские, и они крещёные, - сказал батюшка. – Это пять.

«Как он догадался?» - подумал Мигель. И тут же вспомнил, что хозяин и гости молились перед тем, как сесть за стол. И они с Конвеем молились вместе со всеми и осеняли себя крестным знамением. Мигель широко, троеперстием и справа налево, как православный. Конвей всей ладонью, мелко, слева направо, как католик. Подавляющее число колонистов были христианами – православными, католиками, протестантами. Потомками тех колонистов-христиан, которые покидали Землю во времена Большого Исхода. Не религиозных фанатиков - фанатиков на корабли не брали, там был довольно жёсткий отбор. Просто верующих крещёных людей. Тогда считалось, что вера в Бога – одно из основополагающих качеств человека, который не разделяет идеалов трансгуманизма. И ныне колонисты в большинстве своём продолжали придерживаться данной точки зрения. Что абсолютно не мешало им быть талантливыми учителями-воспитателями, врачами, учёными, инженерами, управленцами, пилотами, техниками, военными, философами, поэтами и много-много кем ещё.

При этом древние конфессиональные споры и конфликты не приветствовались настолько, что те единицы-ортодоксы, кто пытался их разжечь, попадали под пристальное наблюдение врачей-психиатров, а то и жесткий полицейский надзор. Католик или протестант не видел ничего зазорного или, тем паче, греховного, в том, чтобы зайти в православный храм на службу и знал, что возглас дьякона после соборной молитвы «Оглашёные*, изыдите!» к ним не относится. И наоборот. В общем, если и не полный экуменизм, то близко к тому. А как иначе? Солнечную систему покорять и обживать – это не Землю делить. Здесь единение нужно. В том числе и в вере.

- Да, верно, - староста сжал кулак. – Пять.

- Вообще-то, я ирландец с неподтверждёнными еврейскими корнями, - сообщил Конвей.

Вокруг засмеялись.

- Водку ты пьёшь по-нашему, - сказал Константин Савватьевич. – Мы только что видели. И по-русски говоришь чисто. Для нас вполне достаточно.

- У меня вопрос, - сказал Мигель. – Можно?

* Оглашённые – в церковно-православном значении – некрещёные (прим. автора)

- Конечно.

- Вы – это кто? Не поймите нас неправильно, но мы про вас ничего не знаем. Честно говоря, мы до сих пор, как во сне. У нас считается, что на Земле нормальных людей давно не осталось. Все, как бы это помягче…

ГЛАВА СЕДЬМАЯ. СКВОЗЬ ТАЙГУ. БАЙКАЛ.

На ночлег остановились уже в сумерках. Разбивкой лагеря руководила Ирина. При этом попытки Мигеля и Конвея переложить большую часть работы на Георга Пятого, жёстко и насмешливо ей пресекались.

- О вас же забочусь, дурачки, - поясняла она. – Когда ещё выдастся такая радость – по настоящей тайге походить, опыта набраться? Улетите на свой Марс и – гуляй, Вася.

- Мы не дурачки! – запротестовал блюзмен.

- И не Васи, - сказал Мигель.

- Это фигура речи такая, - пояснила Ирина. – Означает, что все шансы стать настоящим мужчиной потеряны. Шучу. Что до дурачков, то это мы скоро выясним. Снова шучу. Значит, так. Мигель собирает валежник для костра и разводит огонь, - вот здесь, - она показала место. – Конвей, ты ставишь палатку. Здесь. Георг, ты отдыхай пока и жди приказов. Будешь на подхвате.

- Есть быть на подхвате! – ответил робот, как показалось Мигелю, с явным удовольствием.

- А ты что будешь делать? – спросил Мигель.

- Следить и направлять, - ответила девушка важно и тут же засмеялась. – Я ужин приготовлю. Годится такой расклад?

- Более чем, - ответил Мигель.

- Не расклад – песня, - сказал Конвей, вытаскивая палатку из рюкзака Георга Пятого. – Причем не блюз. Джаз. Я бы даже сказал, босса-нова. Мужчины работают, женщина кормит. Как от века положено.

- Да, - согласилась Ирина. – Но не положено, а просто удобнее. Не женское это дело – тяжелую физическую работу работать.

Когда палатка была установлена, костёр разожжён, а в котелке, подвешенном над огнём, вкусно забулькала похлёбка, окончательно стемнело.

Мигель и Конвей плечом к плечу сидели на толстой длинной валёжине, которую притащил из леса всё-таки Георг Пятый. Друзья смотрели, как Ирина помешивает ложкой варево, зачерпывает, дует на него, пробует, смешно вытягивая губы и щуря глаза от дыма. Оранжевые горячие отблески костра пляшут на лице девушки, отражаются в черных, расширенных зрачках. Медовая густая прядь волос падает на лоб, Ирина нетерпеливо отбрасывает её в сторону. Хмурится, добавляет соли, опять мешает и пробует. Парни завороженно следят за ритуалом. Они не осознают, но им кажется, что ничего более прекрасного они в своей жизни не видели. Земля. Тайга за Байкалом. Поздний вечер. Конец апреля. Настоящий костёр и еда, приготовленная на нём красивой ловкой и умелой девушкой.

- Фантастика, - не выдержал молчания Конвей. – Так не бывает. Мы спим.

- Скажи ещё, что мы в вирте, - хмыкнул Мигель.

- Не скажу. Не люблю вирт.

- У вас разве есть вирт? – спросила Ира.

- У нас всё есть, - ответил Мигель. – Даже ИИ-нейросети. Но они под жёстким контролем. Как и вирт, впрочем.

- Все мне позволительно, но не все полезно; все

мне позволительно, но ничто не должно обладать мною, - процитировал О’Доэрти. – Как-то так.

- Первое послание святого апостола Павла Коринфянам, - кивнула Ирина. – А как удаётся держать ИИ-нейросети под контролем? И вирт?

- Просто они неукоснительно подчиняются Трём великим законам робототехники, - ответил Мигель. – Как и наш Георг Пятый. И вообще любой робот Колониального Союза. Создание искусственного интеллекта, не снабжённого этими законами, карается смертью.

- Круто, - уважительно сказала Ирина.

- Иначе никак, - пожал плечами Мигель. – Что до вирта… Он, конечно, тоже под контролем, но мы и сами в него не особо стремимся. Настоящая жизнь интересней.

- Что, и нет тех, кто им злоупотребляет? – недоверчиво осведомилась Ирина.

- Есть, - ответил Конвей. – Как не быть. Но для таких как раз и существует контроль. А если он не помогает – лечение. Вплоть до принудительного.

- Круто, - повторила Ирина.

- Для нас это в порядке вещей, - Мигель пожал плечами. Лечат же принудительно алкоголиков и наркоманов.

- У нас не лечат, - сказала Ирина. – И Три закона на наши ИИ-нейоросети не действуют.

- Мы в курсе, - сказал Мигель. - В смысле, ты подтвердила, что наши устаревшие сведения оказались совсем не устаревшими.

- Ага, - добавил Конвей. – Но, если честно, у меня в голове никогда не укладывалось, как такое возможно – чтобы ИИ-нейросеть не подчинялась Трём законам.

- Могу объяснить, - сказала Ирина после чего зачерпнула ложкой из котелка и попробовала варево. – Только сначала давайте поедим. Всё готово.

Это было густо, пахуче и вкусно. Что-то вроде мясной похлёбки с разнообразными травами и приправами. А с ломтем свежего хлеба, два каравая которого было прихвачено вместе с остальными запасами и вовсе – сказка.

- Э, подождите! – воскликнул блюзмен, после третьей ложки. – Совсем забыл!

Он полез в карман и вытащил всё ту же бутылку, в которой на треть ещё плескался виски:

- Надо допить, сколько можно такать её с собой.

- Что это? – спросила Ирина.

- Лучший ирландский виски! – гордо провозгласил Конвей. - Односолодовый, девять лет выдержки!

- Выдержанный самогон, - кивнула Ирина. – Понятно. Вы, мальчики, пейте, если хотите, я не стану. Но и вам бы не советовала.

- Почему? – удивился Конвей.

- По разным причинам. Главная из которых… Совсем недавно мы с выпившей компанией на краю села встретились. Вам понравилось?

- Да ладно! – воскликнул блюзмен и посмотрел на бутылку. – Что нам будет со ста грамм на лицо?

- Ирина права, - сказал Мигель. – Вылей. Хватит, попили.

- С ума сошёл, - убеждённо сказал О’Доэрти. – Как это – вылить?

- Тогда спрячь. До лучших времён.

- Это другой разговор, - Конвей вздохнул и спрятал бутылку в карман. – Ладно, может, вы и правы. Побудем трезвыми.

Они доели похлёбку, заварили чай. Пока тарелки не остыли, Ирина послала Георга их помыть в ближайшем ручье.

- Справишься? – спросила.

- Я бы обиделся, - сказал андроид. – Но не умею.

И ушёл в темноту.

- Он же робот-слуга, - сказал Мигель. – Многому обучен. В том числе и мыть посуду.

- В таёжном ручье? – Ирина разлила чай по кружкам.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ. ОЛЬХОН. ГОСТЕПРИИМСТВО ВЕСТМИНДА.

Болела голова. Сильно. Казалось, если открыть глаза, боль поднажмёт, распояшется и станет вовсе нестерпимой.

Но что-то подсказывало, что сделать это всё-таки надо.

Мигель прикрыл глаза ладонью (рука двигалась свободно, и это обрадовало), разлепил веки и посмотрел сквозь чуть раздвинутые пальцы.

В поле зрения попала чья-то высокая стройная и голая нога.

Мигель раздвинул пальцы пошире, затем подумал и вообще убрал руку.

Теперь он увидел две голые ноги, а в следующую секунду их обладательницу. Это была Ирина. Со спущенным и снятым с одной ноги комбинезоном, только в свободном толстом зелёном свитере и узких чёрных трусах, она стояла возле перевёрнутой лодки спиной к Мигелю. Правая нога поставлена на лодку, в руках – самоклеящийся бинт. Этим бинтом, не торопясь, девушка перевязывала себе голень чуть ниже колена.

Очень эротично.

Даже голова перестала болеть. Ну, почти.

- Хватит пялиться на мой зад, извращенец,– не оборачиваясь сказала Ирина, – лучше другу своему помоги.

- Извращенец – это если бы я не пялился, - Мигель сел, ощупал себя. – Ты умеешь видеть спиной?

- Как любая женщина.

Вроде, цел. Дотронулся до головы в том месте, где болело сильнее всего. Шишка чуть выше темени, и волосы слиплись от крови. Вот в этой шишке и ране боль и пульсирует. Не сказать, что очень уж сильно, но неприятно.

Он поднёс пальцы к глазам. Да, кровь уже свернулась. Почти.

Вытер руку о комбез, не удержался и ещё раз посмотрел на ноги Ирины.

Ох...

Поднялся, опираясь руками о гальку. Огляделся. Мир вокруг слегка покачивался. Ага, значит, сотрясение всё-таки есть. Ладно, разберёмся.

Жуткий ледяной ветер сарма пропал, как не было. Сквозь широкие синие прорехи в разбегающихся тучах светило яркое весеннее солнце. Утихли волны, и только мощный байкальский прибой, словно ненасытный зверь, кипел и ревел на прибрежной гальке. На гальке, до которой было метров сорок, а то и все пятьдесят. Однако.

Мигель повернулся спиной к прибою и увидел Конвея. Мокрый друг-блюзмен лежал на траве лицом вниз и не шевелился.

- Э! – воскликнул Мигель и шагнул вперёд. – Что с ним?

- Живой, - если ты об этом, - Ирина закончила с ногой, натянула комбинезон и теперь застёгивалась. – Но без сознания. Я не стала его трогать, вдруг что серьёзное?

Мигель присел рядом с О’Доэрти, ощупал аккуратно. Руки-ноги были мягкие, тёплые, крови не видно. Он перешёл в форс-режим, осторожно перевернул друга на спину, положил ему руку на грудь, прислушался. Конвей дышал редко и тихо, таким же было и сердцебиение. Теперь Мигель увидел, что лоб у блюзмена рассечён наискось от левой брови и вверх, и кровь уже запеклась.

- Говорила мама, не забывай шлем, сынок, - пробормотал он.

- Что? – Ирина подошла, хромая, встала рядом.

- Ничего, так. Всё нормально, полежит и встанет.

- Что значит, полежит? Он же без сознания!

- Вот и ладно, организм в режим самовосстановления перешёл, мешать не нужно.

- И долго он будет… самовосстанавливаться?

- Минут десять-пятнадцать, думаю. Мне, кстати, тоже надо спокойно посидеть чуток. А то голова что-то не очень.

- Ну, посиди, - неуверенно произнесла Ирина. – Кстати, Георга я за дровами отправила. Надо костёр развести, обсушиться и вообще. Лодке-то кранты.

Только сейчас Мигель обратил внимание, что прочный углеритовый корпус лодки непоправимо разломан. Он проследил глазами от прибоя до места, где валялась разбитый корпус их плавсредства.

Ага, значит цунами вынесло нас на берег и грохнуло об этот самый валун, возле которого лежит Конвей, сообразил он. Хорошо грохнуло, от всей души. Если даже углерит не выдержал… Матрёшка в стакане! Да мы везунчики, что живы остались! Ладно, всё потом. Сначала организм.

- Что у тебя с ногой?

- Ерунда, до свадьбы заживёт. Разбила о камень. Вы - головы, я - ногу.

Отошёл чуть в сторону, лёг на траву лицом в небо. Усилил форс-режим, сосредоточился на шишке и ране. Боль почти зримо утекала из головы в землю Ольхона. Мигель чувствовал, как затягивается рана и рассасывается шишка вместе с кровоподтёком. Там, где раньше жила и пульсировала боль, теперь лишь слегка чесалось. Он поднял руку, почесал. Всё в порядке.

Встал, подошёл к Ирине. Взял за плечи, чуть надавил.

- Садись.

Она покорно села на лодку.

- Снимай комбинезон.

- Эй, я ещё не сказала «да»!

- Тфу ты, я не в этом смысле!

- Не разочаровывай меня.

- Ириш, серьёзно, ногу покажи.

- Как ты меня назвал?

- Ириша. А что?

- Мне нравится. Продолжай.

Комбинезон она всё-таки сняла и ногу показала. Рана и впрямь оказалась неглубокой, но болезненной, поскольку была сильно, чуть не до трещины в кости, ушиблена голень.

- Расслабься и не шевелись, - попросил Мигель и накрыл повреждённое место двумя ладонями.

- Продолжайте, доктор, - промурлыкала Ирина. – Пациентка не возражает.

Он зарастил ей рану и рассосал ушиб ровно к тому моменту, когда пришёл в себя Конвей, и с большой охапкой валежника из леса вернулся Георг Пятый.

- Вот так, да? – сварливо осведомился блюзмен. – Стоит вырубиться на пять минут, как они уже занятие нашли. Поздравляю!

- Пошляк, - сказал Мигель. – Это не то, что ты думаешь.

- Да пусть завидует, - сказала Ирина, опять натягивая комбинезон. – Пока моя сестра не прилетела. Ха-ха.

- Какая сестра? – заинтересованно спросил Конвей. – Та самая, о которой ты рассказывала? А почему она должна прилететь?

- Потому что я её позвала.

Георг Пятый с шумом свалил валежник на траву.

- Не знаю, насколько это важно, - сообщил он, - но я видел в лесу людей. Вооруженных. Они направляются сюда. С юго-запада.

- Далеко до них? – спросила Ирина.

- Километр - ответил робот. – Максимум.

- Значит у нас десть минут форы, - сказал Мигель. – Погоди, как это – позвала? С помощью чего? Мы же специально не брали никакие средства связи, чтобы не засветиться.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ. НОВЫЙ ИРКУТСК. НЭЙТЕЛЛА.

- Что это было? – справа в кресле зашевелилась и выпрямилась Ирина.

- Всё нормально, - коротко бросил Мигель и на всякий случай улыбнулся. – Отдыхай.

Он внимательно следил за вершинами быстро приближающихся гор. Вроде бы глайдер шёл выше, но Мигель никогда раньше не управлял летательными аппаратами в столь плотной атмосфере и теперь опасался допустить ошибку.

- А куда мы так мчимся? – осведомилась сзади Марина. – Погони нет. И почему я на мужских коленях?

- Тебе неудобно? – осведомился Конвей.

- Я подумала, может, тебе неудобно?

- Мне очень хорошо, - заверил блюзмен.

- И всё-таки я, пожалуй, пересяду.

- Куда?

- В кресло пилота. Мигель, ты не против?

- Давай, - согласился Мигель. – Всё равно я не знаю курс на Новый Иркутск.

Они поменялись местами. Глайдер тут же снизил скорость и плавно взял левее.

- Лихо вы нас подхватили, - обернулась к друзьям Ирина. – Вихрь! Как это у вас так получилось?

- Это называется форс-режим, - сказал Мигель. – Особое состояние организма.

- Научите?

- Быстро не получится, время нужно.

- А мы никуда не торопимся, - сказала Ирина. – Верно, сестра?

- Ну! – поддержала Марина. – До пятницы я совершенно свободна.

- Почему только да пятницы, а сегодня что? – забеспокоился Конвей.

- Don't worry, - сказал ему Мигель, - be happy. Это почти фольклор.

- Грешно издеваться над бедным ирландским поэтом с еврейскими корнями. Пусть и неподтверждёнными.

- Ты что, не видел этого древнего мульта про Винни Пуха?

- Как-то мимо прошло, - признался блюзмен. – Видите, какой я честный? Даже готов нести имиджевые потери. Во имя.

- Я впечатлена, - сообщала Марина.

- Правда? – обрадовался Конвей.

- А то. Обещаю, что мульт про Винни Пуха посмотрим вместе при случае.

Так, за ничего не значащей болтовнёй, прошло минут двадцать. Почему-то говорить о том, что произошло на Ольхоне, не хотелось. Они и не говорили, - трепались о всяких пустяках, шутили, смеялись, как только могут шутить и смеяться молодые парни и девушки, которых влечёт друг к другу. Казалось, они торопятся сблизиться, пока судьба не подкинула более серьёзные испытания, выйти из которых с честью и победой можно только вместе. Нет, никто из них не был ясновидящим и не мог предсказать неизбежность этих испытаний. Просто они были молоды, а молодость не умеет и не хочет ждать. И правильно. Пусть старики ждут, им всё равно делать больше нечего. Хотя, пожалуй, и старикам ждать не стоит, у них времени на жизнь меньше, и течёт оно гораздо быстрее.

- Ангара! – объявила Марина. – Скоро Новый Иркутск.

Впереди блеснула светлой сталью полоска реки. Глайдер чуть снизился и пошёл над ней, срезая изгибы и повороты. Мигель смотрел вниз, на проплывающие под глайдером, покрытые тайгой, крутолобые сопки и петляющую между ними реку и думал о зеленых, полных воды, лесов и чистого вкусного воздуха просторах Земли.

«Сколько же здесь места, Господи! Живи – не хочу. Всем хватит! А мы на Марсе к оазисам жмёмся. Которые сами же и создали. Но у нас хоть какая-то атмосфера. А луняне, ганнимедцы, реяне? Им без скафандра под открытое небо вообще не выйти. Так и живут всю жизнь в закрытых искусственных пространствах».

Он вспомнил ошеломление на лицах реян, впервые попавших в Большой Оазис и вдохнувших марсианский воздух без респиратора. Н-да. Интересно, что бы они сказали и как себя повели, оказавшись здесь?

«Да никак особенно не повели бы, - сказал он себе. – Поудивлялись, поохали, подышали, глаза потаращили бы и привыкли». Генетическая память – не чих собачий. А может, и по-другому бы случилось. Всё то же самое поначалу – удивление и радость, и, вроде как привыкли. А потом, неожиданно, - бац, и тоска. По дому. По далёкому ледяному Ганнимеду и не менее далёкой Рее. По глубоким, таким родным и уютным пещерам Луны. Кто не видел восход Юпитера на Ганнимеде, Сатурна на Рее и Земли на Луне, тот, считай, ничего не видел. Марсу в смысле восходов похвастаться нечем (Фобос и Деймос не в счёт), но и у нас есть собственная гордость. Стояли ли вы, к примеру, в ясный день на краю семикилометрового обрыва марсианской горы Олимп и глядели вниз и вдаль, на открывающийся простор? Тёмно-фиолетовый купол неба над головой с редкими яркими звёздами, способными поспорить с солнечным светом, и редкие, невесомые и полупрозрачные облака внизу, над красно-коричневыми изломами горных хребтов и кратеров, бурыми и охристыми равнинами с редкими блёстками рукотворных озёр… Мир одновременно дряхлый и юный, возрождающийся к жизни, готовый принять каждого, кто способен его полюбить, связать с ним свою жизнь и смерть, свой труд и вдохновение и назвать его своим домом. Домом, вот правильное слово. Земля прекрасна, спору нет. Она – прародина, со всеми вытекающими. Но настоящий дом колониста – там, далеко за границами чудесной, полной кислорода и азота, земной атмосферы. На пыльных равнинах Луны. Песчаных - Марса. Каменистых - Ганимеда. Ледяных - Реи. Дом там, где ты родился и вырос. Где родились и выросли твои отец и мать, дедушки и бабушки. Родные и близкие. Наконец, дом там, где ты хозяин. Здесь, на Земле, люди не хозяева. В лучшем случае, им разрешают быть относительно свободными и не трогают, как жителей деревни Верхний Яр. В худшем… В худшем в них стреляют. И это только то, что Мигель и Конвей уже пережили сами. Испытали, матрёшка в стакане, на собственной шкуре. А что будет дальше?

Словно отвечая на его мысли, Конвей наклонился к Мигелю и тихо произнёс:

- Знаешь, Миг Семнадцать, я бы этой Нэйтелле не стал доверять. У неё с Вестминдом свои разборки, и нам в них разменной монетой становиться не резон.

- Да ты мудр, мой друг, - ответил Мигель. Тоже негромко.

- А то, - приосанился О’Доэрти. – Чему вас, дипломатов, учат, мы интуицией берём.

- Мудр, но хвастлив.

- Есть такой грех, - признал Конвей. – Но ты всё равно меня послушай, я сердцем чую.