Все случилось в Августе

Глава 1

Нельзя уйти от своей судьбы — другими словами, нельзя сбежать от необратимых последствий своих собственных действий. Каждое принятое решение может обернуться настоящей катастрофой, после которой многое уже нельзя будет изменить. Я понял это совсем недавно, так же, как и то, что невозможно ничего предотвратить, даже если предвидеть заранее. Мы сами являемся творцами своей истории, однако всё по порядку… Утренний рассвет. Как и всегда, он прекрасен, несмотря на сырость из-за ночного дождя. Прохладный свежий ветерок обдувает лицо, теребит тёмные волосы, как ему вздумается, а затем на минуту затихает, словно его вовсе не было. Всё случилось в августе, когда температура уже начинала потихоньку падать, а частые ливни перестали кого-либо удивлять. Я люблю дождь, потому что он всегда приносил некую надежду, давал возможность помечтать о несбыточном, погрузиться в воспоминания. До будильника ещё больше часа, но мне вновь не спится — коротаю время на балконе, наслаждаясь рассветом. В последнее время такое случается всё чаще, но ничего не могу с этим поделать. Это всего лишь нервы перед очередными соревнованиями. Смотрю на часы, стрелки которых мучительно медленно движутся, и не выдерживаю, поднимаясь на ноги. В последнее время дни стали слишком однообразными, скучными, как будто всё происходит по шаблону. Новости не перестают голосить о предстоящей короткой программе, которая определит финалистов Гран-при в этом году. На экране мелькает лицо российского фигуриста Виктора Никифорова, и я невольно улыбаюсь, чувствуя разливающееся внутри тепло. Может, если мне удастся обойти его в этом году, он обратит на меня внимание? Слышал, пару месяцев назад у него появилась девушка, хотя многие считают их отношения пиар-ходом. Пожалуйста, пусть будет так. Бессонные ночи, старания, бесконечные тренировки — всё это ради одного человека, его внимания, капли любви. Не знаю, как долго уже испытываю подобные чувства, но именно они делают меня сильным, заставляют двигаться вперёд. Сам не заметил, как оделся. Завтракать совсем не хочется, поэтому дожидаюсь сигнала будильника, а затем хватаю рюкзак с коньками и выхожу из гостиницы. В этом году я решил поселиться на отдельном этаже от остальных фигуристов, не желая лишний раз сталкиваться с ними. Они не считают меня соперником, а зря. На этот раз я выложусь по полной, чтобы доказать всему миру, что достоин не меньшего восхищения, чем Виктор. На улице уже караулят журналисты, несмотря на ранний час, поэтому натягиваю приветливую улыбку, подходя к ним. Терпеливо выслушиваю все вопросы, спокойно отвечаю, а затем, извинившись, ухожу на тренировку. Этот факт немного поднимает настроение. Я достаю из кармана наушники, подключив к телефону, чтобы ещё раз прослушать мелодию, под которую скоро придётся кататься. В ней заключены мои чувства к фигурному катанию, к семье, Виктору, именно поэтому для меня она такая особенная, важная. Непросто было составить под неё программу, но я справился, вопреки неверию остальных. Подожди ещё немного, Виктор, очень скоро ты сам всё увидишь, всё поймёшь. Задумываюсь так, что не замечаю стоящего на пути человека. Удар. Мне требуется ещё несколько секунд, чтобы осознать, что случилось. Сердце начинает биться сильней, стоит мне поднять глаза, чтобы посмотреть на пострадавшего от моей невнимательности человека, а точнее — Виктора, на рубашке которого виднеется большое коричневое пятно от кофе. — Это было горячо, — смеётся он, и я удивляюсь, что на его прекрасном лице нет и капли злости или раздражения. — Доброе утро, Юри, готов всех поразить? Забываю обо всём на свете, услышав своё имя от него, но очень быстро прихожу в себя, машинально принимаясь расстегивать пуговицы его рубашки. Наверняка кофе был горячий, останется как минимум ожог. Так и есть. Мягко провожу кончиками пальцев по покрасневшему участку, услышав в ответ тихий стон. Лицо вспыхивает, поэтому резко одёргиваю руку, опустив голову. Снова этот мягкий смех. Наверное, нужно извиниться. — П-прости, я задумался, — стараюсь не смотреть ему в глаза, но, кажется, у этого русского на меня свои планы: он осторожно поднимает голову за подбородок, заставляя посмотреть на него. — Я заплачу за рубашку и кофе. — Лучше просто составь мне компанию за завтраком. Никифоров мило улыбается, а я начинаю понимать, что вот-вот сорвусь, повиснув на его шее. Сам себя не понимаю: мне же так хотелось его внимания. Вот оно — осталось только протянуть руки и взять. Так почему мне не по себе? Откуда снова эта неуверенность? Так хочется согласиться, провести с ним время, ближе познакомиться… Да, да, я согласен! — Прости, у меня есть дела, — вновь опускаю глаза. — Может, в следующий раз. И просто убегаю. Как всегда. Если бы ты только знал, Виктор, какие чувства меня переполняют, вряд ли предлагал мне провести время вместе. Всё гораздо сложнее, чем может показаться на первый взгляд, понимаешь? Я хочу другого внимания, другого отношения, не хочу быть тебе другом или соперником. Хочу быть с тобой, каждый день перебирать пепельные волосы, видеть улыбку, которая будет принадлежать мне одному, касаться твоих губ, тела, слышать твой смех. Сам не замечаю, как по щекам начали катиться слёзы. Его присутствие доставляет мне только жгучую боль. В один миг рушатся все мечты, надежды, приходит осознание, что нам никогда не быть вместе. Закрываю рот рукой, чтобы не начать рыдать. Нужно продолжать терпеть, как делал это все эти годы; продолжать смотреть на плакаты, которыми обклеена вся комната, представляя, какой была бы реакция Виктора, если бы он увидел это. Срываюсь на бег, совершенно не глядя, куда именно бегу. Лишь бы отдалиться как можно дальше от этой невыносимой, но невероятно красивой пытки. Именно тогда не замечаю, что стою посреди дороги, а в мою сторону на скорости приближается машина. Всё случилось в августе, за несколько дней до короткой программы. Если бы меня попросили вспомнить, что случилось, я бы ничего не ответил. Мне повезло выжить, но врачи ничего хорошего не пророчат: говорят, фигурное катание мне больше не светит, но отказываюсь верить в эти слова. Продолжаю настаивать на своём, даже когда осознаю, что не чувствую ног. Я обязательно восстановлюсь, даже если на это потребуется несколько лет. Уже в палате понимаю, что сделал слишком смелое заявление. Таких чудес в нашем мире не бывает, всё это — лишь иллюзия. Невозможно жить, питая пустые надежды на лучшее — гораздо проще со всем смириться. Целый день смотрю в окно, пока совсем не темнеет. Небо озаряет полная луна с множеством звёзд со всех сторон. Я часто смотрел на него, представляя, что и Виктор в этот момент на него смотрит, любуясь естественной красотой. Теперь точно всё закончилось. Он никогда не сможет полюбить меня таким. Я урод, калека, никогда не смогу встать на ноги, а у него вся жизнь ещё впереди, он никогда не станет ломать её из-за такого, как я. Слышу скрип двери, а затем поворачиваю голову в её сторону. В дверях палаты стоит Минако, которая приехала поддержать меня на этих соревнованиях. Пожалуй, я был даже рад, что рядом есть хоть кто-то близкий. Она не пытается скрывать эмоций: тут же подбегает к кровати, заключая меня в объятия. Хочу обнять её в ответ, но тело не слушается, поэтому продолжаю сидеть, словно каменная статуя, не умеющая чувствовать. — Всё будет хорошо, Юри, только не сдавайся! — шепчет она сквозь слёзы, но я пропускаю всё мимо ушей, находясь где-то в своём собственном мире. — Мы любой ценой вернём тебя на лёд, слышишь? Ты продолжишь кататься. Нет, прости, это невозможно. Я уже не тот глупый наивный мальчишка, каким был пару лет назад и отлично понимаю, как своими руками искалечил себе жизнь. Если бы только согласился позавтракать с Виктором, провести с ним время, всё было б хорошо, но мои глупые комплексы как всегда пошли против меня, сотворив с моим телом это. Интересно, как отреагировали родители? Наверняка они уже обо всём знают. А остальные фигуристы? А Виктор? Знает ли он, что произошло? Вновь ловлю себя на мысли о нём, но ничего не могу поделать. Теперь-то только и остаётся, что жить грёзами о счастливом будущем, где мы будем вместе. Не знаю, сколько прошло времени, но чувствую, что засыпаю, крепко сжав руку Минако. *** Уже через несколько дней в палате появился телевизор. Наверное, они издеваются, ведь именно сегодня в прямом эфире будет вестись трансляция с короткой программы. Тяжело. Но всё же нахожу силы и включаю злосчастный ящик. Возле катка собралось много народу, фигуристы дают интервью перед началом соревнования. Все они говорят, что надеются пройти в финал Гран-при, получить если не золото, то хотя бы бронзу. Сердце пропускает удар, когда в кадр попадает Никифоров. Он шутит с журналистами, смеётся, всем своим видом показывая, что готов на все сто. В груди почему-то начинает щемить. Может, он не знает? Или ему всё равно? Нет, надо выкинуть эти мысли. Минако сидит рядом, не выпуская моей ладони. Наверное, думает, мне от этого легче. На короткой программе я должен был выступать предпоследним, а заключать — Виктор. Теперь всё пройдёт гораздо быстрее, чем планировалось. Пожалуй, это были самые долгие, мучительные минуты в моей жизни. Сколько прошло? Час? Два? Уже сбился со счёта, но, кажется, выступление движется к завершению. Как только Крис докатает свою программу, выйдет Виктор. Даже не сомневаюсь в его победе. Вздрагиваю, когда слышу своё имя. Они только сейчас решили сообщить всем об этом несчастном случае. Извиняются. Только за что? Это мне следует извиняться за собственную глупость. Качаю головой, стараясь об этом не думать. Хочется выключить телевизор, а затем запустить в него пульт, но останавливает лишь мысль, что я хочу увидеть очередную блестящую победу Никифорова. Однако что-то идёт не так. Прошло достаточно времени после объявления оценок, но последний фигурист на льду так и не появился. Его тренер и фанаты в недоумении, ведь они ещё мгновение назад видели его, готовым ступить на лёд. Вскоре комментатор объявляет об окончании соревнований. Не выдерживаю и выключаю трансляцию раньше, чем успевают объявить финалистов. Почему всё так вышло? Почему именно сейчас? Начинаю рыдать, уткнувшись лицом в подушку. Минако что-то говорит, поглаживая мою спину, но я её совсем не слышу, полностью поддавшись эмоциям. Никогда прежде они меня так не переполняли. Хотя, не удивительно. Так много произошло в последнее время. Я ждал этого дня слишком долго, но удача так просто отвернулась в другую сторону, навсегда меня покинула. Наивный. Думал, в этот день стану по-настоящему счастливым, стану достойным Виктора, но получилось точно наоборот. На тумбочке стоит рамка с фотографией Вик-чана. Беру её, а затем плавно провожу по стеклу ладонью. Это фото напоминает о детстве, когда только начал интересоваться Виктором. Он понравился мне так сильно, что я начал заниматься фигурным катанием, завёл собаку той же породы, как у него, пытался копировать его программы, во всём подражать. Так много лет прошло, даже не верится. Проходит примерно час после окончания короткой программы, но даже не беру в руки телефон, не перестающий вибрировать где-то на столе. Мне не интересно, кто так настойчиво желает со мной пообщаться. Не хочу ни с кем говорить. Из-за множества препаратов совершенно не чувствую боли, но от этого только хуже: лучше бы почувствовал, понял, как всё плохо на самом деле. Не знаю, зачем пытаюсь загубить в себе последний лучик надежды, который так старается поддержать Минако, но, пожалуй, ужасная правда гораздо лучше пустых надежд. Дверь тихо скрипит, а затем приоткрывается, привлекая внимание. Нет, сейчас совершенно не до посетителей. Ну, кто там пришёл? Не поддельно удивляюсь, увидев в дверном проёме целую толпу людей. Я знаю их лица, знаю их всех, но зачем они здесь? Пришли посмеяться? Или не поверили, что мне действительно не до соревнований? Крис, Мишель, Сара, Пхичит, Жан-Жак, даже Минами, хотя не понятно, как он здесь оказался. Нет, не хочу, чтобы меня таким видели… Уйдите, не смотрите. — Юри! — кричит Минами и бежит ко мне, едва сдерживая слёзы. Остальные тоже заходят, следуя его примеру. Не перестаю осматривать каждого из них, внимательно всматриваясь, не упустил ли кого. Да, хочется увидеть Виктора, узнать, пришёл ли он. Правда, надежды растаяли так же быстро, как появились. Конечно, зачем ему приходить. Наверняка у пятикратного чемпиона мира есть более важные дела, чем таскаться по больницам. — Врачи говорят, на днях тебя выписывают, — Пхичит присел рядом на кровать. — Мы тебе фруктов принесли. Почистить яблочко? Отрицательно качаю головой, продолжив молчать. Слишком больно. Почему он не пришёл? Почему это происходит со мной? Уйдите все, не хочу никого видеть, не хочу ранить себя ещё больше. И они уходят. Спустя примерно час. Не важно, главное, что я снова один. За окном давно стемнело, на небе засияла луна. Красиво. Интересно, смогу ли я ещё когда-нибудь вновь посидеть на балконе, любуясь рассветом? Этот дождливый август забрал у меня всё. Ненавижу лето. Ненавижу Викт… Нет, это не правда. Люблю. Люблю Виктора. Уверен, у него есть веские причины, по которым не получилось вместе с остальными прийти в больницу. К тому же он сбежал с соревнований, но никто из фигуристов не сказал об этом ни слова. Быть может, он просто не знал, что они собрались ко мне? Скучаю. В палату открывается дверь, но не обращаю на это никакого внимания. Как раз вот-вот должен начаться обход. Мне это не интересно. Мысли забиты совершенно другим: фантазиями, мечтами, раздумьями, планами на будущее, где всё налаживается. Если бы Виктор только знал, какую большую роль играет в моей жизни. Думаю, даже если бы он унизил меня при журналистах, камерах, фанатах, я бы всё равно простил. Хочу… — Юри? — тихий голос заставляет вздрогнуть от неожиданности. Нет, нет, главное не плакать, он не должен увидеть! Не выходит. Слёзы, не переставая, катятся по щекам, а всхлипы вырываются сами собой. Зрение размыло, но всё равно вижу, как Никифоров срывается с места и подходит ко мне, заключая в тёплые объятия. Не сдерживаюсь и прижимаюсь к нему, обхватив крепкую спину руками. Даже не верится: он действительно пришёл ко мне, даже принёс какой-то пакетик. Только его хочется видеть, обнимать. Почему так долго, Виктор? Я почти сошёл с ума. — Не оставляй меня, — не узнаю собственный сорвавшийся голос. — Мне страшно. — Я никуда не уйду, — отвечает он, зарывая пальцы в моих волосах. — Всё будет хорошо.
 

Глава 2

Время ничего не смягчит, не сможет исцелить раны, которые нанесла сама жизнь, непонятно за какие грехи. Говорят, боль поутихнет, оставив после себя восторги и пылкие желания, но разве всё это стоит таких больших мучений, которые переживает человечество каждый день? Иногда физическая боль помогает усвоить жизненно важные уроки, показать всю нашу беспомощность в критической ситуации. Мир — это просто мерзость. Он гадкий, тошнотворный, как не прекращающийся страшный сон. В нём слишком много боли… Слишком много. Во сне дёргаю рукой, едва не выдрав из вены капельницу, и тут же просыпаюсь от пронзившей всё тело боли. Уже прошло несколько дней, но невозможно привыкнуть к вечным протыкающим кожу уколам, бесконечным дозам таблеток. Не могу больше здесь находиться, но возвращаться домой не хочется ещё больше, ведь там мама. Что она скажет? Нет, не хочу видеть на её весёлом лице слёзы. Не прощу себе этого. Опускаю голову, и сердце от чего-то ликует, когда замечаю спящего рядом Виктора. Наверное, ему жутко неудобно в сидячем положении. Смотрю на него долго, не в силах оторваться. А может, просто не верю, что он вчера не ушёл, а остался рядом на всю ночь, не бросил. Ловлю себя на мысли, что это первая наша совместная ночь. Нет, нельзя думать о таких вещах в моём положении, тем более в его присутствии. Но не могу. По всему миру ходят легенды о красоте русских девушек, но думаю, Виктор в одиночку может затмить их всех, по крайней мере, в моих глазах. Хочу прикоснуться к нему, провести по пепельным волосам, пропустить их через пальцы. Наверняка они очень мягкие, прямо как пушок у маленького утёнка, который совсем недавно появился на свет. Тяну к нему дрожащую ладонь и уже не могу остановиться, медленно, сантиметр за сантиметром приближаясь к своей мечте. Он так близко, я могу сделать это, ощутить его в полной мере, а о большем не смею даже мечтать. Осторожно, опасаясь, что Виктор проснётся, прикасаюсь указательным пальцем к его макушке, но уже через мгновение более уверенно добавляю ещё три, немного надавив. Да, волосы действительно мягкие. Сам не замечаю, как начинаю увлекаться, совершенно ни о чём не думая. Перебираю светлые пряди, пропускаю их сквозь пальцы; в какой-то момент на лице даже проскальзывает подобие улыбки. Но всё заканчивается так же быстро, как начиналось, когда Никифоров шумно выдыхает, после чего приподнимает голову, сонно глядя на меня. Приходится резко одёрнуть руку, надеясь, что он ничего не успел сообразить спросонья. — Только не говори, что нашёл седой волос, — тревожно произносит он, хватаясь за макушку. — Или я уже лысею? Тихо смеюсь, однако почти сразу замолкаю, удивляясь собственному голосу. Рядом с ним я чувствую себя таким слабым, беспомощным, хочется получить от него поддержку, внимание. Неужели это такой прекрасный сон? Если так, пусть он никогда не заканчивается. Не хочу просыпаться, не видя его лица, не хочу засыпать, не видя его улыбку. Не зря говорят, что к хорошему быстро привыкаешь. Теперь я зависим; влюбился в парня, который знает только моё имя. Но он особенный. Мне самому до конца не понятно, что именно привлекает в нём, располагает к себе, поэтому хочется узнать как можно больше, получить ответы на интересующие вопросы. Может, он — мой ангел? Только в его силах было предотвратить случившееся. Помешала лишь моя неуверенность в себе. Как обычно. — Нормально себя чувствуешь? — тихо говорит он, положив ладонь мне на лоб. — Может, поешь? Отрицательно качаю головой, хотя прекрасно понимаю, что делаю хуже только себе. Внутри словно борются два разных человека, не желая уступать друг другу. С одной стороны, мои спонтанно принятые решения всегда заканчиваются катастрофой, но с другой… причиной моим бедам служит лишь моя любовь к Виктору. Мне и раньше приходилось испытывать нежные чувства к людям, но никогда прежде не мог с уверенностью сказать, что люблю. — У тебя тоже пудель? Точно… Мой пёс, Вик-чан. Я назвал его в твою честь, Виктор, ты ведь не знаешь об этом, верно? Он умер, его больше нет со мной, поэтому прошу, хоть ты останься рядом навсегда. Мне нужна лишь твоя любовь, твои прикосновения. Много ли это? Сердце так быстро бьётся, не могу его унять, как и боль, давящую на грудь со всей силы. А что же ты? Смотришь на меня взволнованным взглядом, жалеешь, хочешь помочь, однако делаешь лишь хуже. Я ведь привыкну, как привыкают котята к хозяевам. Котята, которые ещё не знают, что их могут оставить одних в этом жестоком мире, без защиты, любви. Чувствую, как по щекам стекают слезинки. Пытаюсь их спрятать, закрыв лицо руками, но Виктор не даёт этого сделать, протягивая ко мне руку. Плавным движением большого пальца стирает солёные капельки, а затем просто смотрит на меня, ни на секунду не отрываясь. Его глаза кажутся холодными, но на самом деле это вовсе не так. Хочу, чтобы он меня поцеловал, и когда наши лица становятся достаточно близко друг к другу, тянусь вперёд, совершенно позабыв о каких-либо рамках. Виктор несильно хмурится, а потом мягко отстраняется, ничего не сказав. Дурак. Я поторопился. Что он теперь подумает обо мне? — У тебя голова кружится? — всё такой же спокойный голос. — Может, стоит позвать доктора? Да, стоит, но не могу ничего сказать или хотя бы пошевелить головой. Тело как-то странно покалывает, а в глазах вдруг темнеет. Это всё твои чары, Виктор. Я бессилен против твоего лика, голоса, твоих прикосновений. Скажи, что я такого сделал? За что мне приходится так страдать? Больно. Будто на сердце вылили раскалённый свинец. Наверное, именно из-за этого ощущения дыхание спёрло, словно в помещении закончился кислород. Не могу дышать, никак не получается заставить себя сделать это, поэтому открываю рот, словно выброшенная волнами на берег рыба. Кажется, Виктор зовёт доктора. Он встаёт, собирается выйти из палаты, но хватаю его за запястье, не позволяя этого сделать. Сам не понимаю, откуда взялись все эти силы. Не хочу оставаться в одиночестве. В палату врываются несколько человек в белых халатах, однако мне не видно их лиц. Всё вокруг размазано, даже очертания Виктора кажутся немного жуткими. Эти люди пытаются расцепить мою хватку, высвободив его руку, но все попытки заканчиваются неудачей. Уже вскоре они понимают, что это даже облегчает им задачу. Чувствую, как в вену входит игла, но продолжаю крепко держать запястье Никифорова до тех пор, пока сознание окончательно не заволакивает тьма. Даже звон в ушах прекратился. Слышу, как врач что-то объясняет, правда, понять его оказывается куда сложней. Всё происходит словно через непонятную пелену, слабо пропускающую звуки. Пытаюсь пошевелить рукой, но тело не слушается, отказываясь выполнять команды. Не могу понять: продолжает ли сидеть рядом Виктор, ведь у меня больше не получается что-то почувствовать. Может, я уже умер? Почему так темно? И что мне такое вкололи? Нет, нет, только не оставляйте меня одного! Я не хочу быть один… *** Где-то за окном слышится пение маленьких птиц, а если хорошо прислушаться, можно услышать ещё и детский смех, раздающийся на площадке в соседнем дворе. Все спешат куда-то по своим делам, совершенно не глядя под ноги, поэтому нередко сталкиваются друг с другом. Многие даже не подозревают, что, возможно, это сама судьба свела их вместе, чтобы они были по-настоящему счастливы. Интересно, а наша встреча с Виктором была судьбоносной? Многие даже не придают малейшего значения, когда сталкиваются с кем-то на улице, всё-таки подобное — не редкость. Медленно, словно чего-то боясь, открываю глаза. Поначалу зрение немного размыто, поэтому не выходит оглядеться. Кажется, мне поставили очередную капельницу, судя по сильно-затёкшей руке, которой даже не получается пошевелить. Приподнимаюсь на локтях, пытаясь занять сидячее положение, чтобы хотя б немного размять ноющую шею. Белая пелена исчезает уже через несколько минут, позволяя, наконец, немного успокоиться. Всё те же белые стены, неудобная кровать, фотография Вик-чана на прикроватной тумбочке. Кажется, чего-то не хватает. Глаза резко распахиваются, и я выдёргиваю из руки капельницу, совершенно не подумав о возможных последствиях. Кажется, потекла кровь, но мне некогда думать об этом. Виктор. Куда он делся? Неужели бросил меня, оставил совсем одного? Пытаюсь встать на ноги, но те совершенно не слушаются, от чего падаю на пол, сильно ударившись головой. Чувствую, что начинаю паниковать, будто оставшийся в одиночестве щенок. Почему всё это происходит именно со мной? Август… Всё случилось в августе. Из-за него я остался калекой, не способным даже самостоятельно передвигаться. Кому нужен человек, которого придётся каждое утро кормить, одевать, даже мыть? Может, есть в мире такие мазохисты, но Виктор явно не из таких. Потираю ушибленную часть головы, пытаясь занять сидячее положение, однако ничего не выходит. Приходится буквально ползти к двери, перебирая по полу руками. Кажется, прошла целая вечность, когда я сдвинулся всего на метр от кровати. Рана от капельницы жутко ныла, из неё не переставала течь кровь. Дышать становилось всё труднее, но мне нельзя останавливаться, нельзя сдаваться. Стискиваю зубы, чтобы сдержать рвущиеся наружу болезненные стоны. Зачем вообще я это делаю? Разве в таком состоянии получится далеко уйти? Но продолжаю ползти до тех пор, пока не оказываюсь достаточно близко к двери. Протягиваю вперёд руку, чтобы скорей её открыть, правда, не успеваю этого сделать — она сама распахивается, после чего входит Никифоров. Напуган. Шокировано смотрит на меня, а я не свожу глаз с него. Не бросил… Он здесь! — Юри! — даже голос сорвался. — Что случилось? Я сейчас кого-нибудь позову. — Нет, постой, — ловлю на себе удивлённый взгляд. — П-пожалуйста, просто обними меня. И он обнимает. Садится рядом на колени, нежно притягивая к себе. Прижимает крепко-крепко, словно боится отпустить. О боже, Виктор, чьё же сердце бьётся так сильно? Твоё или моё? Мне остаётся лишь растаять в твоих объятьях, раствориться в запахе твоего тела, чтобы забыть обо всех свалившихся на голову бедах. Надо мной будто летает чёрная туча, не пропуская такой необходимый для жизни солнечный свет, а ты стоишь рядом с зонтиком, не давая мне намокнуть. Наверное, ты думаешь, что я веду себя как одинокая женщина, на которую всю жизнь мужчины не обращали внимания. Может, так оно и есть; возможно, я этого заслужил. Так почему ты продолжаешь находиться рядом со мной? Раньше мы практически не общались, не считая случайных фраз при встречах на соревнованиях, а сейчас мне кажется, что ты самый дорогой для меня человек, не позволяющий скатиться в тёмную бездну, из которой уже не выберешься. — Прости, я подумал, ты меня бросил, — сам не узнаю собственный голос, охрипший от поступивших слёз. — Мне стало страшно. — Нет, это я должен извиняться, — не выдерживаю и зарываю пальцы в пепельных волосах, прижимаясь ещё сильней к горячему телу. — Я ходил переодеваться, и сразу прихватил для тебя пончиков. Минако говорила, ты любишь сладкое. Слабо киваю, но не выпускаю его из своих объятий. Такой тёплый, нежный. Если бы я только был девушкой, чтобы разделить с ним всю оставшуюся жизнь, то наверняка стал бы самым счастливым человеком на свете. Когда Виктор рядом, забываются все тяготы, боль уходит, оставляя лишь радостный трепет сердца. Пускай сегодня он отверг мою попытку его поцеловать, но, кажется, у нас будет ещё достаточно времени, чтобы в полной мере насладиться друг другом. Я всячески постараюсь этому поспособствовать, даже если сам Никифоров будет против. Хотя… кого я обманываю? Когда меня выпишут, придётся переехать к Минако, если она, конечно, не будет против. Не позволю своей маме страдать, каждый день глядя на моё состояние. А Виктор вернётся в Россию, продолжит свои тренировки, чтобы покорить всех в следующем году. Может, через несколько месяцев или даже недель позабудет о моём существовании. — Доктор сказал, что тебе лучше задержаться здесь ещё на несколько дней. Ты сегодня всех очень напугал. Если останусь, тогда точно сойду с ума. Нет, не хочу больше видеть эти белые стены, вечно напоминающие о моей беспомощности. Если подумать, попрощаться с Виктором сейчас — будет не так сложно, чем если он просидит у моей кровати ещё несколько дней, изображая взволнованную жёнушку. — Помоги мне, — шепчу ему на ухо, прежде чем он удивлённо отстраняется. — Нельзя здесь больше оставаться. Хочу уйти. Никифоров понимающе кивает, прежде чем поднимается, предварительно подхватив меня на руки. От неожиданности крепко хватаюсь за тонкую шею, на мгновение представив, как красиво смотрелся бы засос на белоснежной коже. Конечно, он же русский, а у них там холодно. Бедные, даже загореть нормально нет никакой возможности. Мне никогда раньше не доводилось бывать в России, да я никогда и не горел особым желанием туда попасть, иначе придётся запасаться тёплой одеждой. На одни тёплые носки уйдёт целый чемодан. Не понимаю, как там жить вообще можно. — Чуть позже дашь мне телефон Минако, мы с ней всё обговорим, чтобы ты мог вернуться домой, — произнёс Виктор, положив меня на кровать. — Сначала разберёмся с твоей рукой. Перевожу взгляд на по-прежнему кровоточащую рану, слабо улыбнувшись. Это всего лишь кровь, в ней нет ничего особенного. Эта красная жижа начинает бурлить в венах, стоит увидеть одну единственную пепельную макушку. А больше нет от неё никакого проку, разве что она начинает проливаться, стоит немного повредить кожу. Кажется, я уже сошёл с ума. Даже не замечаю, как в палату вошла медсестра. Пощебетала о чём-то с Виктором, поулыбалась ему, заверив, что никакой жгут не нужен, а затем просто ушла. Такая вот нынче медицина. Кажется, Никифорову это не понравилось так же сильно, как и мне. Он ещё долго возмущался такой несерьёзности по отношению к столь важной профессии, а успокоился, когда сам лично остановил кровь, тщательно обработав рану. Мне нравилось его внимание и поддержка. Жаль, это скоро закончится. — Юри, мне нужно оставить тебя на какое-то время, — немного помявшись, Виктор протянул руку ко мне, убрав с глаз мешающие пряди чёлки. — Нужно продлить номер в отеле, пока мои вещи не вышвырнули на улицу. Если тебе что-то… — Возвращайся скорей, прошу, — перебиваю его, схватив за руку, останавливая. — Обещай, что не бросишь. — Конечно. Улыбается. Так искренне, что хочется закричать от счастья, словно девочка-подросток после первого поцелуя. Но зачем я всё время его останавливаю, если уже сам решил положить всему конец? Зачем давать себе ложные надежды? Пока буду жить у Минако, точно скучать не придётся. Она всегда поддерживала меня, даже когда я почти сдавался. Даже родная мама не знает обо мне так много. Наблюдаю за тем, как Виктор направляется в сторону двери, но делает это очень медленно, как будто ждёт, что его позовут. Однако я молчу, терпеливо дожидаюсь, пока он выйдёт в коридор. А потом утыкаюсь лицом в подушку, позволяя себе выпустить накопившиеся эмоции. Есть ли у меня будущее? Какое оно? Тёмное, наполненное грустью, мучениями, слезами? Или же ясное? Что с моими ногами? Как это лечится? Плевать, если больше не удастся выйти на лёд — мне будет достаточно просто вновь научиться ходить. Так хотелось в полной мере раскрыться перед Виктором, показать, на что действительно способен, только вот получилось совсем не так: он увидел мои слабости, слёзы, разглядел все страхи, тревоги. Какого же теперь его мнение на мой счёт? Люди сами себе устраивают проблемы — никто не заставляет их выбирать скучные профессии, жениться не на тех людях или покупать неудобную одежду. Никто меня не просил заниматься фигурным катанием, и уж тем более колесить по всему миру следом за Никифоровым, надеясь завоевать его внимание. Как оказалось, для этого вовсе не нужно было притворяться другим человеком — достаточно просто подойти, заговорить, пригласить куда-нибудь. Когда-то пару лет назад мне несколько ночей снился сон, где Виктор отвергает моё признание, а затем смеётся, глядя в лицо. Наверное, именно тогда я для себя решил, что завоюю его без каких-либо признаний. Отчасти это получилось. Сейчас он со мной, большую часть времени проводит в больнице, хотя мог давно вернуться домой, где его ждут. Причины мне не известны, но наверняка у такого занятого человека они есть. Даже не надеюсь, что ради меня живая легенда фигурного катания завяжет со спортом, да и я никогда ему не прощу такую выходку. На самом деле, люди — очень хрупкие создания. Нам так легко навредить, легко сломать, словно тоненькую веточку прекрасной сакуры. Дверь в палату открывается, а затем входит Виктор. Стараюсь как можно скорей вытереть с лица слёзы, чтобы очередной раз не показывать свои слабости. — Юри, тебя выписывают, — он смотрит не на меня, а куда-то в сторону, словно перед ним переодевающаяся барышня. — Минако ждёт тебя на улице, она уже купила билеты в Японию. Завтра встретишься с родными, они очень переживают. Молча перевожу взгляд на дисплей телефона, на котором отображается множество пропущенных, и в основном все от мамы. Мне бы так хотелось вернуться к ней с медалью, и не важно, какого она цвета. Чтобы она улыбнулась, а затем могла хвастаться посетителям горячих источников. Но это невозможно. Не могу вернуться. Не сейчас. Может, через пару месяцев, когда мы оба до конца осознаем всю ситуацию. Тогда будет куда проще решить, что делать дальше. Не хочу быть ей обузой. Никому не хочу. — Нет, только не домой, — немного отодвигаюсь к стене, когда Никифоров завозит в палату инвалидное кресло. — Мне нельзя туда возвращаться. Ловлю удивлённый взгляд, однако ничего не говорю, разглядывая кресло. Теперь мне можно будет передвигаться только с его помощью, да? Ещё вчера я подавал большие надежды в спорте, а уже сегодня окажусь на этом драндулете на колёсах. — Что с тобой такое? — тихо говорит Виктор, присаживаясь на край кровати. — Расскажи мне. Может вместе придумаем, как быть. Решив, что такой шанс нельзя упускать, прижимаюсь к его груди, чувствуя сильные руки на своих плечах. Жар его тела просто невозможно не почувствовать. Он слишком горячий для простого человека, или мне так кажется от всех пережитых эмоций. Это не важно. Главное — он рядом со мной, шепчет слова утешения, старается сделать, как лучше. — У моих родителей слишком много хлопот, они не должны бросать всё, чтобы заботиться обо мне, — не знаю, чего пытаюсь этим добиться; может, Виктор захочет поехать со мной из жалости? — Я и так уже создал им слишком много проблем. Не прощу себе, если семейный бизнес встанет, ведь тогда у нас не будет денег, а на лекарства придётся много потратить. Про меня твердят по всем каналам, так что уже вся Япония знает о случившемся. Мама звонит каждый день, но я не беру трубку, чтобы не слышать, как она плачет. Не смогу это вынести… Стоило договорить, как в палату зашла Минако, явно недовольная тем, что мы слишком долго собираемся. Она ворчала что-то про то, что такими темпами можем опоздать на самолёт, что уже пора прощаться, ехать в аэропорт. Только мне впервые в жизни было невыносимо её слушать. Было так приятно наслаждаться теми секундами, которые мы проводили с Виктором вдвоём, а сейчас вся идиллия была разрушена. Странно, но внутри появилось непонятное чувство, похожее на злость, обиду. Сам себя не понимаю. Кажется, сам недавно всё решил, а теперь иду наперекор всему, чтобы продолжать слушать голос Никифорова, видеть его лицо. Теперь буду восхищаться им в сто раз больше, чем раньше. Он показал мне, какой на самом деле. — Юри, ты когда-нибудь был в России? — от этого вопроса по телу пробежали мурашки, но нашёл в себе силы отрицательно покачать головой. — Если хочешь, можешь поехать со мной. Я совсем не против. Познакомлю вас с Маккачином, он тебя полюбит. Кажется, сердце пропустило удар. Оно так сильно бьётся, прям как в тот раз, когда впервые увидел Виктора на соревнованиях. Он стоял всего в нескольких метрах, но мне так и не хватило смелости подойти, заговорить с ним. Кто знает, может наше общение могло начаться уже тогда, не будь я таким трусом. Судьба дала мне второй шанс, чтобы исправить прошлые ошибки, начать новую жизнь с чистого листа. Так всегда в жизни: мы стараемся, строим планы, готовимся к одному, а судьба преподносит нам совсем другое, чего никак не ожидаешь получить. Что это? Какая-то игра? Или, может, глупое испытание, через которое нужно пройти, чтобы стать счастливым? Не просто же так всё случилось именно в августе. Возможно, через год я вновь вернусь на то самое место, чтобы с улыбкой вспомнить всё случившееся. Может, Виктор будет стоять сзади, обнимая меня за бёдра, а я ему скажу, что этот август был лучшим в моей жизни, потому что он подарил мне его, подарил счастье.

Глава 3

— Так, Юри, ты точно всё проверил? Если что-то забудешь, я не полечу забирать, — Минако суетилась больше всех, бегая по пустому номеру гостиницы, тщательно проверяя каждый угол. — Даже если он что-то забыл, я куплю новое, — раздался в трубке голос Виктора, перехватившего телефон. — Нам уже пора на регистрацию. Счастливо! Меня в ту секунду переполняли разные эмоции, но поступки Виктора по-прежнему оставались загадкой. Пригласить к себе домой незнакомого человека, да ещё и, возможно, на длительное время. Ну не глупость ли? Когда дело касается Никифорова, можно ожидать чего угодно. Не стоит удивляться, даже если он бы предложил не самолёт, а аэростат, объяснив тем, что мне стоит больше дышать свежим воздухом. В последние часы он был так заботлив, что захотелось продлить это время на целую вечность, чтобы оно никогда не заканчивалось. Удивительно, но целый день светило солнце, не подпуская к себе ни одной тучи, словно всё было создано для нас двоих. Во время регистрации хотелось провалиться сквозь землю, лишь бы не видеть эти сожалеющие взгляды. Одна маленькая девочка даже потыкала в мою сторону пальчиком, спросив маму, что случилось. Становилось не по себе, однако утешала лишь расслабленная улыбка Никифорова, который всячески пытался подбодрить. Кажется, жизнь налаживается. Даже август больше не кажется таким плохим; больше не хочется забраться на самый высокий небоскрёб, а затем сигануть вниз. Всегда боялся самолётов. Одна мысль о них вызывает не сдерживаемую, неприятную дрожь по всему телу. Вообще бы к ним не подходил, если б не постоянные соревнования в разных странах, куда не добраться на машине. Каждый раз, вступая на землю после полёта, хочется упасть на колени, обцеловать каждый её сантиметр. Минако говорит, что небо — это свобода. Нет, не хочу иметь хоть что-то общее с авиацией. Не зря же мы, люди, рождены без крыльев, в отличие от птиц. Это они должны порхать высоко-высоко над землёй, наблюдая за всем свысока. Наверное, мои размышления походят на думу психа, но, возможно, так и есть. Я стал таким около года назад, когда в очередной раз проиграл чемпионат Гран-при. Тогда мне посоветовали уступить место более молодым, талантливым фигуристам, которые сумеют достичь высот, когда придёт время, но кто они такие, чтобы решать мою судьбу? Тогда и начались бесконечные тренировки, утренняя пробежка, а время провождения на катке увеличилось до четырнадцати часов в сутки. Приходилось кататься, пока усталость не свалит с ног, лишив возможности даже шевелиться. Про любимую еду пришлось позабыть. Иногда мама специально готовила кацудон к моему приходу, но я или оставался ночевать у Минако, или возвращался слишком поздно, чтобы позволить себе такую роскошь. Увидев мамины слёзы в первый раз, пришлось дать слово, что сразу после победы на Гран-при навсегда завяжу со спортом, заживу обычной жизнью и буду есть столько кацудона, сколько влезет. Не уверен, что смог бы его сдержать… Прошло около получаса полёта, прежде чем решаюсь попытаться поспать, чтобы не видеть этих пролетающих мимо иллюминатора облаков. Смотрю на Виктора, который, нацепив на глаза маску для сна, тихо посапывал на своём сидении. Пока этот человек рядом, на душе удивительно спокойно. Усмехнувшись своим мыслям, закрываю глаза, стараясь расслабиться. Правда, это сделать не удалось, так как через мгновение почувствовал чью-то голову на своём плече. Даже не пришлось думать, чтобы понять, кому принадлежит эта макушка с серебристыми волосами. Его тепло чувствовалось даже через одежду, вызывая табуны мурашек. Время, остановись! Покупая билеты, Виктор выбрал не самые удачные места: возле крыла самолёта. Не знаю, может кто-то считает их удачными, но для меня нельзя было найти места хуже. Лучше бы не видеть этот огромный, шумный двигатель. Повернув голову в его сторону, замечаю что-то странное: на мгновение кажется, словно из него вырвалось несколько искр. Это были какие-то секунды, но уже успеваю не на шутку испугаться. Сняв очки, тру глаза, затем вновь смотрю на злосчастный двигатель, но ничего необычного не замечаю. Наверное, показалось. Стоит об этом подумать, как самолёт резко сотрясается, как будто в него врезалось что-то огромное. Даже Никифоров проснулся от такого, принявшись вертеть голову в разные стороны, позабыв снять маску. Пассажиры в салоне начали переговариваться, пристёгиваться ремнями безопасности, кто-то даже истерично закричал. Прижимаюсь ближе к Виктору и немного успокаиваюсь, заметив его спокойное выражение лица, как будто ничего необычного не произошло. — Не волнуйся, Юри, это всего лишь небольшая воздушная яма, — смотрит на меня немного заспанными глазами. — Тебе нечего бояться… Его прерывает голос пилота, который сообщает, что один из двигателей оказался неисправным, поэтому придётся развернуть самолёт и совершить аварийную посадку. В салоне повисает мёртвая тишина, однако она не продолжается долго: авиалайнер вновь сотрясает, но уже гораздо сильней, чем в прошлый раз. Теперь отчётливо видно, как двигатель начинает гореть, а запах дыма проникает в салон. Кто-то кричит: «мы все умрём», и я понимаю, что вот-вот начнётся паника. Люди в растерянности встают со своих мест, пытаются найти сотовые телефоны. Кислорода начинает не хватать, а из-за дыма ничего не видно даже на расстоянии вытянутой руки. Стараюсь собраться, взять себя в руки, но присоединяюсь к напуганной толпе, как только не обнаруживаю рядом Виктора. Куда он исчез? Почему просто молча ушёл? Уже после третьего толчка стало понятно, что ни о какой аварийной посадке больше речи не идёт. Самолёт начал стремительно падать… Резко распахиваю глаза, жадно глотая ртом воздух. От неожиданности стоящий рядом Никифоров роняет пластмассовый стакан с водой. Он хмурится, глядя на образовавшуюся лужу, но ничего мне не говорит, а когда поднимает голову, на его лице вновь играет улыбка. — Юри, мы прилетели, пора выходить. Оглядываю глазами салон. К выходу торопливо стремятся люди, желая покинуть душный самолёт. Нам торопиться некуда, да и не хочется, чтобы опять на меня глазели, как на восьмое чудо света. Смотрю в окно. Кажется, на улице хорошая погода, светит солнце. Может, все байки про Россию не такие уж правдивые? — Добро пожаловать в Санкт-Петербург, — Виктор подходит ближе, а затем наклоняется ко мне, позволяя за него ухватиться. — Идём скорей, нас ждут. Интересно, кто может нас тут ждать? Наверняка это какие-то его друзья, которые будут расспрашивать меня обо всём на свете, если, конечно, знают язык. Надеюсь, нет. Когда он берёт меня на руки, чувствую себя какой-то девушкой, но даже не думаю возражать, ведь вряд ли ещё представится такой случай. Крепко обнимаю его за шею, спрятав покрасневшее лицо. Это начало моей новой жизни, совершенно не похожей на предыдущую, что была в Японии. Тот Юри Кацуки умер, а ему на смену пришло что-то новое, чего я сам ещё не успел до конца понять. Кто знает, возможно, он понравится мне куда больше, чем можно представить. *** Солнце ударяет в глаза сразу после выхода из самолёта. Это место по-своему прекрасно, всё здесь отличается от прочих стран. Воздух, вода, люди, погода, даже трава выглядит иначе. Множество непонятных деревьев, которые больше нигде не встретишь, интересные сочетания запахов, все эти цветы. Кажется, в этом городе давно не было дождя. Даже не верится, что меня так просто уговорили. Даже не уговорили, а скорей убедили приехать сюда. У самого трапа стоит высокий мужчина в шляпе. Кажется, нам доводилось встречаться прежде, правда пока не могу как следует рассмотреть лицо. Рядом с ним стоит заранее приготовленная инвалидная коляска. Как же не хочется разжимать руки, отпускать Виктора, чтобы сесть на это жёсткое кресло. — Яков, я рад тебя видеть! — Никифоров осторожно усадил меня, а затем прилип к своему тренеру. — Спасибо, что встретил. Мужчина внимательно осмотрел меня с ног до головы, как будто его лучший ученик привёл к нему знакомиться невесту. Мне стало даже как-то не по себе, хотелось изо всех сил вжаться в кресло, лишь бы убежать от пристального взгляда светлых глаз. — Ты хоть представляешь, сколько тренировок уже пропустил? — Яков нахмурил брови и скрестил руки на груди. — Витя, это тебе не шутки. Чтобы завтра явился, иначе мне придётся лично… — Знаешь, я тут подумал и решил временно завязать, — Виктор посмотрел на меня, слабо улыбнувшись. — Я потерял свой источник вдохновения, так что не вернусь, пока не найду новый. Даже не знаю, что почувствовал в тот момент. Это был целый букет различных эмоций, начиная с удивления и заканчивая злостью. Неужели он сделал это из-за меня? Нет, он же сказал, что просто потерял вдохновение. Фигурист не сможет долго жить без льда, хотя никто не говорил, что Никифоров совсем перестанет кататься. Однажды мы с родителями решили проехать на машине по Японии. Уже не помню, сколько ушло времени, но все мои мысли были про катание. Я закрывал глаза, представлял, как делаю те или иные элементы на льду, отрабатываю прыжки. — Если решишь вернуться, так и знай — обратно не возьму, — заключил Яков, пошагав к выходу из аэропорта. Виктор всё время оставался спокойным, словно знал, что слова его тренера не стоит воспринимать серьёзно. Он почему-то даже не сомневался в своей правоте. В любом случае, он фигурист высшего класса, поэтому любой согласится стать его тренером. Если Никифоров в этом вообще нуждается. Яков довёз нас до какого-то высокого здания, и я не сразу понял, что это жилой дом. Никогда раньше не видел таких в Японии или других странах. Во дворе было довольно много людей, поэтому оставалось надеяться, что Виктор не станет тащить меня, на глазах у всех. Хотя, кого я обманываю? Конечно, он вновь сделает всё по-своему, ведь это — сам Виктор Никифоров. Когда это его интересовало чужое мнение? Он первый вышел из машины, а затем подошёл к моей двери, открыв её. Кажется, я случайно попал в рай, где все самые сокровенные желания исполняются. — Мы почти дома, Юри, — Виктор осторожно пересадил меня на инвалидное кресло. — Надеюсь, ты быстро привыкнешь и будешь чувствовать себя как дома.
 

Глава 4

Сложно сказать, что я почувствовал, когда дверь передо мной отворилась. Раньше мне не доводилось видеть, как живут всемирно известные люди, но теперь завеса этой тайны приоткрылась. Всё вокруг словно сияло и блестело от чистоты, как будто несколько минут назад всю мебель хорошенько отполировали. Вся квартира была выкрашена в чёрно-синие тона, за исключением кухни, в которой было больше белого с жёлтым. Но самым прекрасным местом в доме оказался огромный балкон, с которого виднелся находящийся неподалёку мост через Неву. Клянусь, что никогда не видел ничего более завораживающего в своей жизни. — Нравится? — Виктор возник позади из ниоткуда, заставив меня вздрогнуть. — Раньше мне тоже нравилось часами сидеть здесь, а потом уже привык. Да и дома стал появляться куда реже. — Почему? — вопрос вырвался сам по себе, поэтому не сразу получилось осмыслить его. — Ну, Яков очень требователен, он не любит, когда я опазды… — Почему ты забрал меня к себе? Никифоров шумно выдохнул, а затем сел на кресло рядом с коляской, сцепив руки в замок. Эмоции на его лице вмиг изменились. Было немного непривычно видеть этого человека без улыбки, ведь на льду и при общении он не переставал подмигивать и улыбаться поклонникам. — Мне всегда казалось, что ты особенный, — наконец ответил Виктор, посмотрев мне в глаза. — После твоего провала на предыдущих соревнованиях я понял, что тебе нужен опытный наставник, чтобы не загубить талант. Но ты постоянно меня избегал, отказывался общаться и даже практически не смотрел в мою сторону. Талант? Наверное, он шутит. Не знаю, где он его увидел, наблюдая за выступлениями. На тренировках всегда что-то случалось, из-за чего тренер срывался, а иногда даже уходил, отказываясь продолжать тренировку. Постоянные ссадины, ушибы, даже было несколько переломов, но какая-то сила вновь и вновь заставляла возвращаться на лёд. Возможно, Виктора привлекает упорство, готовность идти до победного конца, даже если ситуация кажется безнадёжной, но явно не мои постоянные сопли. Как можно было не заметить его попытки сблизиться? Выходит, всё это было для привлечения моего внимания, а не для того, чтобы поиздеваться над моей неудавшейся карьерой. Вот дурак… — Юри, я отойду ненадолго, а ты пока тут осмотрись, — Никифоров вновь улыбнулся, после чего потрепал меня по голове. — Чувствуй себя как дома. Было немного неловко доставлять Виктору проблемы, но раз уж меня всё равно сюда привезли, дороги назад нет. Вид с балкона был действительно потрясающим, однако хотелось лучше рассмотреть квартиру, в которой придётся провести какое-то время. Оглядев коляску, попытался покрутить колёса, чтобы сдвинуть её с места, но это оказалось куда сложней, чем можно было предположить на первый взгляд. Спустя какое-то время, наконец, получилось, но поворачиваться приходилось с помощью рук, отталкиваясь от стен. Пожалуй, с этим нужно ещё потренироваться. Прямо напротив балкона располагалась комната, которая показалась мне самой большой из всех. Кроме того, только в ней окна были плотно зашторены. На лице появился румянец, стоило взгляду упасть на огромную двуспальную кровать чёрного цвета, накрытую тёмной шёлковой тканью. Перед глазами тут же появилась картинка, как Виктор спит на этой постели, плотно прижав к себе подушку. Сейчас так хотелось с разбега прыгнуть на неё, собрав под себя всю простынь, но осознание того, что это не возможно, останавливало. Тёмно-синие стены, чёрная мебель, шторы из плотной ткани. Может, хозяин этой квартиры вампир? Моё внимание привлекает кусочек красной ткани, который случайно защемило дверцей шкафа. Не в силах совладать с собственным любопытством, подкатываюсь ближе, прежде чем раскрыть деревянные створки, но уже через мгновение жалею об этом: на колени вываливается целая груда разноцветной одежды. Начинаю судорожно всё собирать, стараясь дотянуться до того, что упало на пол, однако быстро понимаю: вещи женские. Тут же вспоминаю, что видел на балконе дорогую зажигалку. Вряд ли Виктор курит, будучи в такой превосходной форме, но если всё это принадлежит не ему, то, возможно, здесь живёт кто-то ещё? Вздрагиваю, когда слышу, как в замке входной двери поворачивается ключ, и начинаю как можно скорей запихивать одежду обратно, чтобы не быть застигнутым врасплох. Не важно, пускай помнётся ещё сильней, если это возможно, лишь бы меня не застали за лазаньем в чужих вещах. В последний момент замечаю оставшийся на полу кружевной лифчик, но понимаю, что если открою дверцу шкафа, всё вывалится обратно, поэтому не придумываю ничего лучше, кроме как запихнуть его под кровать. Слышу приближающиеся шаги, но кроме них есть что-то ещё… В комнату забегает большой коричневый пудель, и я чувствую, как сердце пропустило удар. Хочу назвать его Вик-чан, но прекрасно помню, что у Виктора собака той же породы, поэтому сдерживаюсь, потрепав пса по голове. — Юри, вот ты где, — Никифоров входит следом. — Познакомься с Маккачином. Это мой самый лучший друг. Смеюсь, когда пёс начинает вилять своим пушистым хвостом, высунув наружу язык. Интересно, где он был в отсутствие хозяина? Перевожу взгляд на улыбающегося Виктора, но так и не решаюсь задать этот вопрос, боясь услышать что-нибудь не очень для меня приятное, особенно после той находки, что сейчас лежит под кроватью. Или это он так любит по ночам переодеваться в девушку, надевая в том числе женское бельё, или у него действительно есть девушка. Оба ответа не из лучших, но как по мне было бы куда проще с первым вариантом. Я бы сказал, забавней. — Виктор, ты куришь? — не успеваю хорошо обдумать вопрос, прежде чем его задать, поэтому не сразу решаюсь поднять голову. — Ну, я просто подумал… — Что за глупый вопрос? — на его лице не появилось ни капли злости, но он явно был немного озадачен. — Если тебе нужны сигареты, я могу сбегать в магазин. Отрицательно качаю головой. Никифоров не курит, но легче от этого не становится, а скорее наоборот. Стараюсь утешить себя тем фактом, что мы по-прежнему вдвоём, но если вечером вдруг нагрянет какая-нибудь девица, я предпочту навсегда исчезнуть из жизни своего кумира и буду до конца своих дней пытаться собрать по кусочкам разбившееся вдребезги сердце. От одной мысли об этом не выдерживаю. По щекам начинают катиться солёные капельки, поэтому закрываю лицо ладонями, как будто это может как-то спрятать меня от пристального взгляда голубых глаз. Он ничего не говорит, лишь садится перед коляской на колени, а затем притягивает меня в тёплые объятия, словно говорит «всё хорошо, а дальше будет ещё лучше». И я ему верю. Верю так, как ещё никому не доверял. Пускай это может показаться глупым, безрассудным, но настоящие чувства способны на большие глупости, чем эта. Уехал в другой город, страну, поселился у человека, которого практически не знаю, занял большую часть его времени. — Может быть, ты хочешь принять ванну? — Виктор отстранился, после чего принялся большим пальцем стирать с моего лица слёзы. — Обещаю, тебе сразу станет легче. Коротко киваю, а затем цепляюсь руками за его шею, не желая отпускать. Вот бы посидеть так ещё минутку, мне большего не надо. Тот словно читает мои мысли и обнимает в ответ, даже не думая торопить. У нас будет ещё много времени, чтобы поболтать о всякой ерунде перед сном, говорить друг другу «доброе утро» перед завтраком. — Это твоя комната? — вопрос звучит как-то тихо, будто я растерял все силы. — Нет, она… Давно пустует, — он запинается, поэтому ловлю себя на мысли, что на этот раз не поверил в его слова. — Если хочешь, можешь жить в ней. Моя соседняя. Ещё раз оглядываюсь по сторонам, как будто оцениваю что-то, прежде чем купить, и уже вскоре утвердительно киваю. Виктор говорит, что сегодня же сделает в ней уборку, поменяет постельное бельё и освободит шкафы. Кажется, я снова покраснел, но сам не понял, от чего: то ли от представления Никифорова в женском белье, то ли от мысли, что вот-вот придётся принимать ванну, и наверняка мне потребуется помощь. Не сопротивляюсь, когда сильные руки подхватывают меня, а затем несут в ванну. Виктор делает всё осторожно, как будто принимает меня за фарфоровую куклу, которую можно легко разбить. Он усаживает меня на невысокий стул, а сам припадает на одно колено, начав расстёгивать пуговицы на рубашке. По коже пробегаются сотни мурашек, стоит его пальцам случайно коснуться обнажённой груди. — Ты покраснел, — смеётся Никифоров, проведя ладонью по моей спине, очертив лопатки. — Я могу выйти и подождать за дверью. Позови, когда потребуется помощь. Только теперь получается выдохнуть с облегчением. Если бы он попытался избавить меня от штанов, сомневаюсь, что удалось бы скрыть столь очевидный стояк. Каждое прикосновение Виктора словно удар током. Они дарят энергию, желание жить дальше, веру в то, что ещё не всё потеряно, что жизнь продолжается. Хочу оставаться в его глазах слабым, жаждущим любви, чужого внимания, ласки, чтобы он чаще уделял мне время, дарил свою улыбку. С трудом избавившись от штанов, заворачиваюсь в мягкое полотенце, желая скрыть свои самые постыдные места, однако очень быстро передумываю, почему-то посмелев, а затем стучу в дверь, позвав Никифорова по имени. Он появляется на пороге ванной комнаты буквально через мгновение, и так же быстро вновь подхватывает меня на руки, осторожно опустив в ванну. Её поверхность довольно холодная, из-за чего по телу чувствуется проходящая мелкая дрожь. Включив горячую воду, Виктор протягивает мочалку с шампунем и просит меня повернуться к нему спиной. Сложно описать словами, что мне приходится пережить, пока терплю приятные шорканья по телу. Приходится всё время держать голову опущенной, надеясь, что мокрая чёлка достаточно прикрывает раскрасневшееся лицо. Его руки… Такие мягкие, тёплые и нежные. Хочу ещё, ещё, но, закончив своё дело, он уходит, оставив меня наедине с собственными мыслями. К тому времени ванна до краёв наполняется водой, позволяя мне расслабиться, прочувствовать некое удовлетворение. Закрыв глаза, представляю, что нахожусь в родном Хасецу, нежась в горячих источниках. Не помню, когда в последний раз принимал ванну, ведь в гостиницах чаще всего стоят душевые кабины. Даже не знаю, почему, но внезапно чувствую, как начинаю засыпать, поддавшись собственным слабостям, которые так напоминают о доме, семье. С одной стороны, так хочется вернуться, увидеть всех, но с другой… Какой будет их реакция на сына-калеку