Всего один шаг.

Глава 1. Светлячки.

Новосибирск, Роддом №1, 20 июля, вечер.

Шум. Вечный, навязчивый, ритмичный шум роддома. Скрип каталков по линолеуму, приглушенные стоны из-за дверей, металлический лязк посуды на раздаче, бормотание медсестер по телефону, резкий, пронзительный крик новорожденного - и снова относительная тишина, нарушаемая только тяжелым дыханием и сдавленными всхлипами. Воздух густо замешан на запахах антисептика, дешевого мыла, тушеной капусты из столовой и чего-то неуловимо живого, нового - запахе начала.

Палата №7. Алёна.

Алёна Светлякова вцепилась пальцами в холодные поручни кровати. Ее лицо, обычно миловидное и открытое, было искажено гримасой нечеловеческого напряжения. Светло-русые волосы слиплись на лбу и висках. Халат промок насквозь.

- Дыши, Алёна, дыши! - голос акушерки Валентины Петровны, опытной и невозмутимой, как скала, звучал где-то рядом, но казался доносящимся из-под воды. - Молодец! Вот так! Еще! Сильнее!

Очередная схватка, огромная, темная волна, накрыла Алёну с головой, смывая все мысли, кроме одной: Скорее бы! Скорее бы это закончилось! Она зажмурилась, стиснула зубы, издав низкий, животный стон. Казалось, ее тело разрывается пополам. Где-то в глубине сознания теплилась мысль о ребенке - о дочке, как она была уверена, - но сейчас это был просто источник невыносимой боли, которую нужно изгнать любой ценой.

- Хорошо! Очень хорошо! Головка! Вижу головку! - голос Валентины Петровны приобрел оттенок деловой радости. - Не тужься пока! Дыши! Часто-часто! Собачкой!

Алёна судорожно задышала, пытаясь сдержать всепоглощающее желание тужиться изо всех сил. Слезы катились по щекам, смешиваясь с потом. Она чувствовала себя загнанным зверем, абсолютно беспомощной и одновременно центром вселенной, где решалась судьба.

- Все, тужься! Тужься! Сильнее! Давай, мамочка, давай!

Алёна собрала остатки сил, вдохнула так глубоко, как будто это был ее последний вдох, и... натужилась. Мир сузился до точки боли и невероятного давления. И вдруг... облегчение. Физическое ощущение того, что что-то огромное, тяжелое, невыносимое выскользнуло из нее.

Тишина. Короткая, звенящая.

И потом - первый, пронзительный, недовольный крик. Звук жизни, такой резкий и такой долгожданный.

- Ура! - воскликнула Валентина Петровна. - Девочка! Красавица! Поздравляю, мама!

Алёна упала на подушку, обессиленная, дрожащая. Слезы текли ручьем, но теперь это были слезы облегчения, счастья, немыслимой усталости и безумной любви, которая вспыхнула в сердце, как только она услышала этот крик.

- Девочка? - прошептала она хрипло, пытаясь поднять голову. - Моя девочка?

- Ваша девочка! - Медсестра бережно поднесла к ее щеке крошечный, сморщенный, багровый комочек, завернутый в стерильную пеленку. Малышка кричала, размахивая крошечными кулачками, сердито морща личико. У нее были влажные, темные волосики и... Алёна замерла. Глаза! Сквозь прищур новорожденного она увидела невероятную синеву. Как небо после грозы. Глубокие, синие глаза.

- Аня... - выдохнула Алёна, касаясь дрожащим пальцем крошечной щечки. Имя пришло само, как будто всегда было где-то рядом. - Анна. Анечка моя. Светлякова.

Она смотрела на это чудо, на свою дочь, и мир вокруг перестал существовать. Боль, страх, усталость - все отступило перед этим всепоглощающим чувством. Аня. Моя Аня Светлякова.

Палата №8. Татьяна.

Через тонкую стенку, в палате №8, разворачивалась другая драма. Татьяна Светлякова лежала на кровати, бледная, с влажными от пота темными волосами, но ее глаза, карие и обычно такие спокойные, горели решимостью и... яростью. Схватки шли одна за другой, почти без перерыва, волны боли смывали все на своем пути.

- Таня, ну дыши, родная, дыши! - пыталась успокоить ее молодая акушерка Ирина, выглядевшая слегка растерянной перед напором этой хрупкой, но невероятно упорной женщины.

- Дышать?! - Татьяна выдохнула свистяще, вцепившись в простыни. - Я... сейчас... кого-нибудь... придушу! Где Валентина Петровна?! Почему так долго?!

- Она с другой роженицей, Таня, скоро придет! Держись! Ты же сильная! - Ирина пыталась массировать ей поясницу, но Татьяна отмахнулась.

- Сильная?! Я умираю! Это... это же конец! - Она застонала, когда новая схватка скрутила ее тело в тугой узел. - Ах ты ж... Мальчишка! Знаю, что мальчишка! Такой же упрямый, как... как его папаша! Аааа! Скорее!

Татьяна всегда была практичной, с чувством юмора, но сейчас юмор приобрел оттенок отчаяния. Она ругалась тихо, но выразительно, проклиная мужа, врачей, неудобную кровать и весь процесс деторождения в целом.

- Ну вот и я! - В палату вкатилась, как паровоз, Валентина Петровна, снимая перчатки. Ее лицо светилось усталой улыбкой. - Ну что, Танюша, как дела? Слышала, у соседки Светляковой девчонка! Красавица! Синеглазая!

- Да плевать мне... АААРГХ!.. на соседку и ее девчонку! - выкрикнула Татьяна, корчась от боли. - Валентина Петровна! Вытаскивайте этого... партизана! Он там засел! Не хочет выходить!

- Давай посмотрим, - Валентина Петровна деловито надела новые перчатки и подошла к кровати. - Ого! Да ты уже почти готова! Молодец! Вижу головку! Темненькая! На папу похож!

- Лишь бы... живой... и здоровый... - прошипела Татьяна, теряя силы.

- Тужься, Таня! Давай! Раз-два-взяли! Сильнее! Еще!

Татьяна собрала всю свою ярость, всю обиду на мужа, уехавшего в командировку, всю усталость от девяти месяцев ожидания, и вложила это в один мощный, рычащий потуговый крик. Казалось, стены задрожали.

И случилось чудо. Давление, боль - все исчезло. На смену пришла невероятная пустота и... тишина. Короткая. Знакомая Валентине Петровне.

И снова крик. Но другой. Не такой пронзительный, как у девочки из седьмой палаты. Более басовитый, недовольный, требовательный. Рев маленького, но уже сердитого мужчины.

- Мальчик! - объявила Валентина Петровна с торжеством. - Герой! Богатырь! Поздравляю, мама Светлякова!