Всплыть со дна в поселке Воровского

Глава 1. Бытовая техника

Палома Оклахома

«Всплыть со дна в поселке Воровского»

Аннотация: От упоминания последнего летнего месяца Веру до сих пор скручивает изнутри. Одна ошибка — и сердце оказывается разорванным на части. Вместе с первой любовью угасает доверие к людям и рушится иллюзия семьи.

Годы идут, Вера по крупицам собирает себя заново: учится, работает, осваивает новое ремесло. Каждый ее шаг — это попытка доказать, что былое не определяет будущего. Но память — вещь коварная: именно то, что так тщательно погребено в недрах сознания, наносит самый сильный удар.

Главное испытание — не пойти ко дну, когда прошлое вновь постучится в обшарпанную дверь, приведет на порог дома, из которого тянуло бежать, и заставит встретиться лицом к лицу с людьми, которых когда-то хотелось называть семьей.

#первая любовь #встреча через время #семейные тайны

Глава 1. Бытовая техника

На крышке стиральной машины красуется неприятный натюрморт — по всему периметру раскиданы вещи, которые в миру принято скрывать от посторонних глаз: бутылочка дешевого лубриканта, скомканный чек из секс-шопа, полупустой блистер с успокоительным, тампоны, горстка презервативов и… Какого черта здесь делают мужские трусы? Тестостерона в доме не водится. Ну, Дашка, погоди! Опять брала на дом «внеурочные проекты»?!

Сбрасываю барахло в корзину, хватаю боксеры щипцами для завивки и метко забиваю трехочковый в мусорное ведро. Мысленно проговариваю, что теперь надо не забыть простерилизовать эту несчастную плойку.

Одна минута до эфира!

Поворачиваюсь к сушилке и стягиваю полотенце пониже — нужно прикрыть плесень на кафеле. Выключаю бра и зажигаю кольцевую лампу, купленную на распродаже. Продавец обещал, что она любую бабу способна превратить в поп-диву. Посмотрим. Холодный свет неона бликует в зеркале, и я вглядываюсь в свое отражение. Глаза, некогда светившиеся оптимизмом, теперь напоминают глазенки дохлой рыбы, зато тело выглядит неплохо. Что ж, покупка, кажется, себя оправдала.

Запускаю отжим, сажусь на крышку и чувствую, как машинка начинает раскачиваться.

Я не из тех, в кого парни влюбляются с первого взгляда. Мое лицо далеко не кукольное: скулы резко очерчены, под глазами вечные тени, ресницы жидкие и бесцветные, зато, если не уследить за бровями, они начнут куститься. Черное каре, которое я ношу с детства, лишь подчеркивает бледность кожи, а тонкие губы будто насмехаются над принятыми в моей «профессии» канонами красоты. Выезжаю на фигуре: формы пышные, спина ровная, ноги стройные. В купальнике я смотрюсь спортивно, в платьях — сексуально. Я даже могу быть красивой, если захочу, но это требует времени и вложений. А сейчас нет ни того ни другого, только свет в лицо и стиралка под попой.

Барабан крутится, корпус подрагивает — исполняю особый запрос нового клиента. Ему хочется, чтобы все было как в голливудском кино: интим в прачечной. Ну что ж, будет в точности так! Плесень прикрыли и полный вперед! Американ бой, уеду с тобой.

Оповещение о входящем вызове не заставляет долго ждать, и я, не отрывая взгляда от экрана, на мгновение замираю. Позволяю телу прочувствовать все, что с ним происходит, настроиться на сеанс. Машинка делится легкой вибрацией, колебания кажутся почти убаюкивающими. Работающий изо всех сил моторчик чуть не расплавляет крышку стиралки, и от этого давно позабытого ощущения тепла перед глазами вдруг всплывает салон автомобиля Августа, где меня всегда поджидало сиденье с включенным подогревом.

Когда Августу исполнилось девятнадцать, отец велел ему присмотреть себе автомобиль. Сказал сопоставить цену-качество, и если выбор окажется достойным, то он даст полную сумму на покупку. На просторах интернета Август откопал «Мини Кантримен» — не хищный автомобиль, но с характером: он был темно-зеленого, почти черного цвета, с серебристыми матовыми вставками на приборке и, конечно, кожаными креслами. Зимой они нагревались быстрее, чем я успевала сбрасывать слои верхней одежды — я такая мерзлячка, что всегда одеваюсь как капуста. Август вечно таскал меня на каток, я ежилась там от холода, грела дыханием замерзшие пальцы и считала минуты до поцелуев на заднем сиденье — жарких, как летний месяц.

Глава 1.1.

«Михаил Попков», — читаю имя в аккаунте. Мужчина не показывает лица, лишь силуэт его обнаженного тела проступает в свете экрана. Ванную наполняют отрывистые, учащенные вдохи, и вскоре низкий, властный голос просит приподнять майку. Я, повинуясь, делаю это.

— Коснись своей груди, — шепчет он.

Тело отвечает с запозданием: оно недовольно, что его выдернули из уютных воспоминаний и ткнули носом в малоприятную реальность. Я покачиваюсь на крышке машинки, издаю лестные мужскому самолюбию стоны, а легкая вибрация помогает держать ритм. Влажный пар медленно оседает на коже. Мне тепло, перед глазами снова всплывает образ Августа, и я возбуждаюсь сильнее. Главное — не глядеть по сторонам.

Мы познакомились в преддверии самого щедрого времени года. Летний сезон представлялся бесконечным, а дни, казалось, можно было растянуть и намотать на палец, как жвачку. Горячий воздух, трава по пояс и ощущение, что сентябрь — месяц, которого на самом деле не существует.

Как сейчас помню тот воскресный вечер: стою у палатки с мороженым в воздушном хлопковом сарафане, чувствуя, как ткань прилипает к спине, а ноги зудят от укусов комаров. Ларек — не только центр притяжения честнóго народа, но и местный дозорный пункт. Как на ладони, отсюда видно всю округу. В руках сжимаю тридцать рублей — часть выручки от неофициальной расклейки объявлений. Ровно эту сумму я выделила себе на баловство, а неказистый остаток отложила на прочие нужды. Должно хватить либо на желанный рожок, либо на спасительную бутылку минералки: жара невыносимая. Как тут выбрать? Хочется и того и другого.

Он подходит со стороны дороги, без позерства, без попыток привлечь внимание, как это свойственно парням его возраста, и принимается изучать ассортимент. На нем светлые шорты, дорогие кеды и брендовая футболка.

Я неспроста приучила себя держаться подальше от московских задир. Они появляются каждое лето как гром среди ясного неба и осаждают поселок: шумные, нарядные, самодовольные, точно все, что здесь есть, — не наша бренная жизнь, а декорации к их каникулам. Мы, местные, всегда смотрим на дачников исподлобья: сдержанно, но устало. Визиты гостей из столицы для всех обращаются стихийным бедствием, и, как ни готовься, ничто не способно облегчить этот наплыв: рынок начинает ломить цены, с полок исчезают любимые товары, на пляжах скапливаются горы мусора. Машины дачников выстраиваются на обочинах, прокатываются по клумбам и пугают кур. Благо, есть в городе черта, которую они никогда не переступают.

У краеведческого музея приютился стальной каркас ангела, сваренный некогда из обрезков труб и арматуры. К ней дачники никогда не приближаются, знают как важна для нас местная святыня. Небожительница сложила крылья и будто присела отдохнуть у въезда в поселок. С тех пор мы охраняем ее как реликвию. Селяне с трепетом заботятся о ней: летом одевают в наряд из бархатцев и ноготков, осенью оплетают алыми гроздьями рябины, зимой укутывают еловым лапником, а весной украшают кружевами из сухоцветов. Помню, как в школе мы с девчонками целый месяц мастерили для безымянной стражницы сарафан из разноцветных лоскутов.

Этот стихийный мемориал существует дольше, чем я себя помню. Поселковые старожилы с благоговением относятся к крылатой заступнице, их преданность передалась и новому поколению. Мы верим — пока дозорный дух стоит на посту, поселок будет под защитой. А если кто осмелится посягнуть на покой хранительницы, с обидчиком произойдет то, о чем вслух не говорят. Местные сумеют превратить врага в пыль, которую ветер разметает по округе.

В общем, москвичи приезжают с таким видом, будто все здесь заведомо принадлежит им. И вот очередной столичный принц, привыкший к безупречному сервису и к тому, что все перед ним должны расстилаться, заводит со мной разговор:

— Что вкуснее, эскимо или рожок?

— Рожок, конечно! — раздраженно выпаливаю я. — Он больше, а на самом дне вафельного стаканчика всегда ждет сюрприз!

— Да ты что? И какой же?

— Вот попробуй — узнаешь, — отмахиваюсь с пренебрежением.

— Здравствуйте, два рожка, пожалуйста. — Новоиспеченный дегустатор протягивает кассирше пять тысяч рублей, а у меня отвисает челюсть. С такими банкнотами за сладким у нас не шастают.

Продавщица в ответ лишь смеется и сообщает, что не наберет столько сдачи.

— Вот. — Я сую бабе Нине три своих мятых десятки, та качает головой и выдает нам долгожданное лакомство. Одно на двоих.

— «Гигант», — подходит он вплотную и читает над моим ухом. От тембра его приглушенного голоса по коже разбегаются щекочущие мурашки.

Если честно, со словом «гигант» у меня навсегда останется только одна ассоциация — и да, снова это имя: Август. История, которую я приберегу на «потом».

Глава 1.2

— Сын. В машину.

У черного внедорожника с московскими номерами медленно опускается стекло. Приказ, напоминающий по звуку скрежет тормозных колодок, заставляет меня резко выпрямить спину и почему-то почувствовать себя виноватой. Успеваю лишь мельком изучить главу семейства, прежде чем тот смеряет меня взглядом, в глубине которого угадывается тень одержимости. Мышцы передергивает, как от удара током: именно таких людей я всегда старалась обходить за версту.

— Не тронусь сейчас — пеняй на себя. Будешь вспоминать этот момент как начало конца.

Я вижу, как челюсти юноши сжимаются, а глаза становятся пустыми.

— Тронулся ты уже давно, — бросает он еле слышный ответ.

Мгновением позже парень встречается со мной взглядом, в котором я распознаю немое извинение за сцену. Собираюсь ретироваться подальше от накала страстей, как вдруг замечаю на красивом лице еще одну перемену: молодой человек чуть морщится, будто от внезапной тошноты, облизывает пересохшие губы и на секунду сжимает пальцы, словно старается унять дрожь. Мне даже чудится, что он бледнеет на полтона. Не отвожу взгляд, наблюдаю за ним и за тем, как он прислушивается к своему организму. И вдруг меня посещает странная, не имеющая веских оснований мысль: порция глюкозы для него — это не прихоть, а вопрос, граничащий с необходимостью.

В груди неприятно тянет от осознания, что я купила лакомство на последние деньги. Интуиция, однако, берет верх над голосом разума и заставляет мою руку податься вперед.

— Попробуй, тебе должно понравиться. — Благородно вручаю парню рожок. Он принимает его и в ответ озаряет меня добродушной и немного растерянной улыбкой.

— Спасибо. Как тебя зовут? — слышу соблазнительный шепот.

— Да никак.

— С места не сдвинусь, пока не вытяну имя моей спасительницы.

— Не думала, что замороженная сладость способна оказать неотложную помощь.

— Ну же, представься!

— Будешь вспоминать этот момент как начало конца, — решаюсь я передразнить грозного батю, и мы двое шкодливо прыскаем со смеху.

— Считаю риск оправданным.

За спиной взрывается столь оглушительный сигнал, что у меня в животе все переворачивается.

Водитель давит на гудок так яростно, будто пытается звуком вышибить дух из окружающих. Воздух дрожит, в ушах звенит, а в груди нарастает паника. Не хочу, чтобы упрямый парень попал в неприятности из-за меня, и спешу рассекретить свою личность:

— Вера.

— А фамилия?

— Бесстыжева. — По привычке опускаю глаза в пол. Фамилия в нашей семье говорящая: мама выбрала себе ремесло, которым не принято хвастаться в обществе. Поселковые трудяги ждут не дождутся, когда и я ступлю на проторенную ею дорожку.

— Август Голицын. Тогда найдем друг друга в соцсетях! — приободрившись, сообщает он и зачем-то протягивает мне пятитысячную купюру.

— С ума сошел? — Я отшатываюсь к краю дороги; меня чуть не задевает мотоцикл, но Август вовремя успевает предотвратить катастрофу. Твердой хваткой он ловит меня за плечо, а затем уверенно подтягивает обратно к тротуару.

— Не оставлю же я даму без десерта! — Он машинально отряхивает меня, сует банкноту в руку и испаряется так же внезапно, как появился. Колеса джипа визжат, и железная махина нетерпеливо срывается в сторону Москвы.

Каждый раз, как закрываю глаза, я снова оказываюсь у той палатки. В отправной точке, где все еще можно было изменить. Но спертый воздух, запах стирального порошка и мерное гудение машинки возвращают назад, в душную ванную.

В наушниках нарастает суетливый шорох. Я трясу головой, прогоняя навязчивые мысли, а клиент тем временем голосит:

— Еще… медленнее. — Его речь становится тягучей, будто каждое слово дается с усилием.

Я киваю, делаю глубокий вдох, начинаю стонать чувственнее, и заказчик замолкает. Через несколько секунд Михаил издает протяжный рык, экран гаснет, а на мой счет в онлайн-банке поступает оговоренная сумма. Оплата прошла, в этот раз меня не кинули.

Остаюсь на крышке стиралки, слушаю, как вода идет по трубам, втягиваю запах сырости и не понимаю, как я до всего этого докатилась? Я ведь обещала себе, что никогда не стану похожей на мать, зарекалась, что не позволю повесить на себя постыдный ярлык, с пеной у рта доказывала, что не превращусь в безликую, похабную услугу. Но вот она я, седлаю бытовую технику в угоду толстосумым фетишистам, подыгрываю их странным желаниям и становлюсь живым подтверждением того, что наша фамилия действительно говорящая.

Глава 2. Знойные воспоминания

— Даш, ну что за труханы в ванной валяются, а?

— У-у-упс. Издержки производства. — Соседка делает зубастую гримасу и пытается купить меня виноватым взглядом.

— У нас же уговор: бизнес-встречи на дому не проводим.

— Спорим, ты сейчас по-другому запоешь? — Дашка хватает меня за руки и тащит на кухню.

— Ну я тебе устрою! — отбиваюсь всеми конечностями.

Мы протискиваемся в облезлую хрущевскую каморку, которую в народе принято называть кухней, и я столбенею.

— Ты шутишь? На какие шиши?

Вместо убитого временем крошечного холодильника «Бирюса» у стены возвышается новенькая фирменная бытовая техника.

— Была в Электростали по работе и зашла в «М.Видео» постоять под кондиционером. Ко мне подкатил консультант и начал обрабатывать: «Вы вся горите». А то! Духота была просто ужасная! И в офисе кондея нет, и у нас с тобой дома даже водички холодной попить нельзя — ничего не влезает в развалюху. Тут он такой: «Давайте я вам кое-что покажу». Я, конечно, подумала, что речь пойдет о прейскуранте, а он… внезапно провел презентацию эксклюзивного пакета услуг. Переговоры прошли успешно, и в итоге сторговались на новый холодильник!

— Офигеть, Даш. Сделка века. А трусы-то его как сюда попали?

— Сервис оказался «под ключ», логистика была включена. Он все погрузил да привез на своей «Газели».

— Вот это я понимаю: холодильник с опцией доведения до кондиции.

— Да у нас и стиралка с той же функцией, — язвительно отвечает она на укол.

Дашка заливается смехом, достает из морозилки кубики льда в модной пластиковой формочке, раскладывает по стаканам и наливает из графина кипяченую воду. Пару минут мы просто наслаждаемся ледяной жидкостью.

Даша Бабочкина — та еще штучка. За словом в карман не полезет. У нее светлая кожа, веснушки на носу и кудри, которые она то собирает в хвост, то распускает по плечам. Когда-то она была прилежной студенткой и штудировала гостиничное дело в столичном университете. На втором курсе учебу пришлось бросить: все отложенные крошечной семьей деньги потребовались на лечение отца. Родитель не выжил, а медицинские счета вогнали Дашу в долги, с которыми ей не под силу расквитаться и по сей день. Она до последнего цеплялась за надежду вернуться к учебе, но со временем это желание превратилось в несбыточную мечту.

Улыбка у Даши широкая, почти детская, а ноги — длинные и вечно в синяках. Из одежды она предпочитает мужские футболки и кеды, но носит их так, что люди оборачиваются с восхищением. Говорит быстро, смеется громко, всегда имеет в рукаве пару бизнес-идей. Она работает в турфирме, но грошовая зарплата тут же разлетается по кредитным платежам, так что Дашка не гнушается монетизировать флирт.

Мама моя съехалась со своим неказистым хахалем и теперь встречает пенсию в его шатко-валком домике в Ивановской области, а наша двушка-развалюшка досталась мне, вот и тащим хозяйство кое-как с Бабочкиной пополам.

— Какие же мы нищие… — выдыхает Даша, встает и направляется в свою комнату. — Радуемся кусочкам замороженной воды… — продолжает она на ходу. — Конвертируем молодость в бездушную технику.

Бабочкина завершает тираду и исчезает в дверном проеме.

Лето только вступило в свои права, а жара уже невыносимая. Похоже, все мемы о глобальном потеплении раньше времени стали реальностью. Заползаю на подоконник на кухне, подтягиваю ноги под себя и смотрю на ту самую палатку с мороженым, что пригрезилась мне десятью минутами ранее, выбила из колеи и чуть не лишила нового постоянного клиента. Баба Нина так и работает в киоске. Сколько лет прошло? Пять? Шесть? Она не слышит уже ничего, да ей и не надо: предпочтения всех поселковых относительно замороженных лакомств она знает наизусть, а дачникам раздает остатки с подходящим к концу сроком годности.

Впервые за долгое время меня не скручивает изнутри при слове «август», а раньше даже календарь умудрялся наносить удары. Стоило кому-то сказать: «Пришла платежка за август» — и будто обухом по голове.

Август был моей любовью. Не той, про которую говорят «первая», а той, после которой в жизни больше ничего уже не происходит. До встречи с ним я считала себя обреченной на исполнение чужих желаний деревенской девицей, а после — научилась фантазировать, стала видеть мир шире, не ограничивая его пределами Богородского округа. У меня появились цели и мечты. Одна из которых — навсегда вырваться из поселка Воровского. Как же я надеялась оставить позади ненавистную хрущевку, где соседи уже даже не перешептывались за спиной, а в открытую считали дни, когда смогут оформить премиум-доступ к моей «платформе».

Глава 2.1

Спустя годы я все еще слышу тот особенный хруст свежей пятитысячной купюры, выменянной на тридцать рублей. Как сейчас помню: прихожу домой и все не могу налюбоваться вожделенной бумажкой. Поднимаю ее к свету, рассматриваю водяные знаки, тру кончиками пальцев. Она новенькая, гладкая, пахнет типографской краской. Я фантазирую, как наберу новых книг, запасусь кофе в зернах, наконец заменю старые наушники и прикуплю пляжное полотенце. Маме возьму коробку ее любимых фиников в шоколаде, а то давно она себя не баловала. Даже если так и не найду подработку, маленьких радостей должно хватить на все лето.

В самом поселке хлебные места разлетаются в мгновение ока, так что соискательствовать приходится по окрестностям. Я хваталась за все: раздача листовок, фасовка конфет, сортировка овощей. Документы у меня особо не спрашивали, а расчет обещали «на следующей неделе». Семь дней превращались в месяц, потом в квартал, а в итоге уговор сходил на «нет», и я оставалась с носом.

Когда я решила выйти из серой зоны и взяться за дело по-взрослому — с документами, печатями, защитой закона, — столкнулась с другой проблемой. В любом отделе кадров требовали медкнижку, а врач в нашем дежурном отделении всякий раз за сердце хваталась, когда видела мой вес — сорок два килограмма при росте сто шестьдесят три сантиметра.

«Пока не поправишься — не подпишу. Не возьму грех на душу», — ворчала она и делала пометки: «Астенизация. Недостаточная масса тела. Временно не годна к работе».

В итоге меня никуда не брали — даже если я была готова стоять на ногах по двенадцать часов в сутки.

***

Мама вваливается домой заполночь. Я сразу понимаю, что что-то не так: пахнет спиртным и сигаретным дымом, а она швыряет сумку в угол, остервенело сбрасывает с ног туфли, садится на пол прямо в проходе и начинает плакать.

— Не шуми, — командует она, хотя я храню гробовое молчание.

Через пару минут она признается: промотала последние деньги, а завтра ехать на свадьбу лучшей подруги. Не то что подарить нечего, даже добраться в Иваново не выйдет. Потом она замолкает и впивается взглядом в стену, а я тем временем достаю пятитысячную, разворачиваю, смотрю на «куш» в последний раз и кладу маме в ладонь.

***

Просыпаюсь от того, что меня накрывает волной едких запахов: различаю гарь и аромат застоявшейся в раковине воды. След матери простыл — она спалила завтрак, замочила почерневшую утварь и отправилась праздновать чужое счастье. А у меня впереди — долгий день, пустой холодильник и поиск полезных способов убить время.

Простейший рецепт лакомства, как в детстве, — насыпать сахар в чайную ложку, расплавить над газовой конфоркой и подождать, пока он затвердеет. Все утро потом можно рассасывать леденец с терпким привкусом.

Прихваткой держу ложку за самый край, любуюсь, как карамель пузырится и темнеет. На секунду отвлекаюсь: нажимаю кнопку на подержанном ноутбуке, жду, пока заскрипит кулер и мигнет экран. Возвращаю взгляд к плите слишком поздно — сахар уже пригорает, становится черным и горьким. Дую на застывающий комок, а сама таращусь в монитор с мольбами, чтобы доисторический агрегат соизволил прогрузить страницы. И вот оно — чудо: во входящих одно-единственное сообщение.

Август «Сахарок» Голицын:

Ты была права про

сюрприз в рожке! 🍦

Вера «Атмосфера» Бесстыжева:

Шоколадный конец

впечатлил, да? 😏

Август «Сахарок» Голицын:

Ахахаха, жесть…

Скажешь тоже…

😀

Август печатает, а затем на экране всплывают ржущие смайлики. И только теперь я понимаю, какую пошлость сморозила.

Вера «Атмосфера» Бесстыжева:

Блин… Вообще не

это имела в виду! 😬

Август «Сахарок» Голицын:

Все, поздно, это уже в истории!

Как дела?

Вера «Атмосфера» Бесстыжева:

Дала хорошо.

Я замечаю, что ошиблась в слове «дела», только когда нажимаю на кнопку «отправить». Начинаю краснеть.

Август «Сахарок» Голицын:

Да, Бесстыжева, с тобой

Глава 3. Погружение

Он стоит спиной ко мне, облокотившись на руль горного велика; лучи солнца играют на его оранжевых шортах, плотно облегающих упругие ягодицы. И даже здоровенная дыра на левом кармане не портит картины. Сердце ухает вниз, внутри все замирает: понимаю, что именно ради этого стоп-кадра я тащила свой дряхлый «Аист» через всю улицу. Стою, задыхаясь, с мокрыми ладонями на руле, и чувствую, что все мое лето, все, что случится между нами дальше, сейчас зависит от того, какими глазами он на меня посмотрит.

Подкатываю со скрипом, вся запыхавшаяся, а ведь не проехала еще и ста метров. Август отрывается от телефона, медленно скользит взглядом по мне снизу вверх и, вероятно, наконец осознает, во что вляпался. Чувствую, как уши заливаются краской.

Он поджимает губы, ставит велосипед на подножку и, вместо «Привет!» или «Как дела?», молча обходит меня по кругу.

Хочется провалиться сквозь землю, уверена: вот сейчас он точно меня презирает. Ну о чем я только думала, когда раскатывала губу на свиданку с мажористым городским парнишкой?! Ощущаю, как все сжимается внутри, будто полость в грудной клетке забетонировали. Он выглядит безупречно, причем я уверена — это его худшие «дачные» шмотки. А я? Нацепила буквально единственное приличное платье и все равно понимаю, что в их загородный дом меня не пустили бы даже на правах горничной.

— Ну что, кобылка, нелегко тебе приходится? — наконец выдыхает Август. — Вот это жизнь помотала…

— Элитный ветеринарный контроль, значит, подъехал? — язвлю, смотря в пол. — Только я человек, если ты не заме… — гневно вскидываю голову и только теперь соображаю, что речь посвящалась велосипеду.

Август пропускает мимо ушей мой выпад, понимающе подмигивает и принимается отстегивать кожаную сумку с инструментами из-под седла. Я тем временем прикусываю язык и краснею. Снова.

В руках Августа появляются насос, ключ и бутылочка с маслом. Серьезно? Я без шуток жду, что он сейчас и кролика из своего ларца достанет. Фокусник чертов.

— Шины подкачаем, а цепь смажем. Но у тебя колесо восьмерку делает, — морщится он, поднимая дряхлого коня на «дыбы» и изучая, как переднее колесо исполняет ритуальный танец. — Опасно на шоссе выезжать.

— Да я привыкла уже.

— Дай-ка попробую подкрутить. Подержи вот так. — Он показывает, как приподнять руль, а сам приступает к манипуляциям с креплениями.

Я вижу, как напрягаются мышцы на его руках, пока он туже затягивает болты, и ловлю себя на мысли, что мне хочется провести ладонью по этим рельефам. Чтобы остановить поток постыдных фантазий, крепче цепляюсь за руль — дергаюсь, происходит рывок, и Август пачкает колесом белоснежную футболку с узнаваемым крокодильчиком.

— Прости! — ужасаюсь своей нерасторопности и отпускаю руль. Велосипед с грохотом падает, а я в панике начинаю скоблить ногтями по разводу. Сердце пускается в пляс, как только осознаю: я не пятном занимаюсь, а нагло ощупываю линии пресса под тканью.

— Да оставь ты эту кляксу. В машинку закинем — и готово. — Он осторожно убирает мою руку от своего торса и возвращается к ремонту.

Точно… машинка. В моей квартире она давно превратилась в памятник — сломалась три года назад, а отремонтировать ее все руки не доходят. Все драим в тазу. А у Голицыных, выходит, даже в дачном доме приличная стиралка имеется. Какая же я дура.

— Можно ехать. Не идеально, конечно, но будем надеяться, сегодняшнюю прогулку лошадка выдержит. — Август вдруг перевешивает корзину на свой велосипед, и мои брови взмывают вверх.

— Это еще зачем? — искренне удивляюсь я.

— Садись. — Он хлопает ладонью по седлу своего двухколесного друга. — Я поеду на твоем, не хочу, чтобы ты разбилась.

Становлюсь столбом.

— Ты с ума сошел? Это же… ну… ты видишь, в каком он состоянии?

— Мне все равно ноги к сборам надо подкачать. Запрыгивай!

Я хмыкаю и седлаю модного зверя. Август с легкостью справляется с моим трухлявым «страдальцем», и мы выдвигаемся в путь.

— Тебе не стыдно катить на этом драндулете? — с опаской интересуюсь я.

— Стыдно? — Он смотрит на меня лукаво. — Да это настоящий раритет! Сейчас такой уже не купишь.

— Не знаю. Кажется, ему пора на кладбище металлолома, — бурчу, стараясь следить за дорогой.

Никогда еще поездка на велосипеде не приносила мне столько удовольствия. Горный зверек Августа словно идет самоходом, мне почти не приходится крутить педали. Я выдыхаю. На самом деле, мне все равно, на чем ехать. Главное — следовать по пятам за этим озорным московским спортсменом, который обещает раскрасить мое тусклое лето.

Глава 3.1.

Трясу головой и возвращаюсь в реальность. Блин, обещала же себе не копошиться в прошлом. Августа. Больше. Нет. Последнего летнего месяца уже давно не существует в моем календаре.

— Проклятье, календарь! Совсем забыла! — Открываю на телефоне «рабочий» график, к расписанию добавилась еще одна «сессия».

Выставляю свет в спальне, меняю постельное белье — все равно давно пора было это сделать. Клиента зовут Владимир Ионесян, в его аккаунте даже указано место работы: «Мосгаз». Наверняка днем — приличный человек, а ночью — беспринципный оборотень, ну или… крылатый дракон. Что ж, посмотрим, какие фетиши у этого «покупателя».

На аватарке мужчина лет сорока, с притягательной щетиной, темными, хищными глазами и подбородком, словно выточенным из мрамора. Устанавливается соединение, заказчик появляется в кадре: шея широкая, руки крепкие, рабочие — в них чувствуется сила, которая не только стальной прут с легкостью согнет, но и чей-нибудь хребет переломит, если потребуется. Волосы аккуратно подстрижены, зачесаны назад, на висках уже виднеются серебряные пряди. Он не из тех, кто улыбается, но из тех, кто смотрит прямо в душу. И от этого действительно становится жарко.

Владимир не просит выполнять приказы, а будто приглашает меня поиграть, будоражит своим прищуром.

В приложении, где я подрабатываю, такие мужчины — редкие экземпляры из частной коллекции. Их называют «Покровители». Не щадят денег, не меняют онлайн-фавориток. Если подобный заказчик вошел в чат, будет пламя.

— Приветствую, Вера, — звучит грубоватый бас, без единой ноты теплоты.

— Добрый вечер, Владимир, — улыбаюсь, строю из себя кокетку, стараюсь растопить лед. — Как дела на работе? Утечек не было? Уровень давления в трубах приемлемый?

Он хмыкает.

— Отлично. Вижу, вы подготовились. Поднимите камеру чуть выше… вот так. А теперь давайте сбросим давление. — Его рука скользит вниз, движение слишком красноречиво, чтобы нуждаться в пояснениях.

Несмотря на опыт, я каждый раз вздрагиваю при виде обнаженного тела на экране. Беру себя в руки, подчиняюсь. Пододвигаю камеру к ключице, медленно веду вверх к изгибу шеи, показываю, как свет скользит по плечам. Затем позволяю ладони задержаться на груди, скользнуть под ткань бюстгальтера. На том конце его силуэт вытягивается, будто струна, а через мгновение оседает в кресле.

— Сядьте ближе, — говорит он. — Медленно опускайте камеру.

Я напрягаю бедра, выпрямляю спину, приподнимаю таз. Он просит расстегнуть крючок на лифчике — я делаю это без спешки, позволяя напряжению поселиться в комнате. Холодок от собственных пальцев обостряет ощущения, кожа покрывается мурашками, клиент принимает на свой счет каждую реакцию моего тела.

— На пупке раньше был пирсинг, верно? — спрашивает он ровно, без эмоций. — Когда вы повернулись, я увидел маленький след.

Я вздрагиваю. Отверстие давно затянулось, неужели качество изображения настолько четкое?

— Проведите кончиками ногтей от солнечного сплетения вниз, медленно и ровно. Не спешите.

Я слушаюсь. Внутри все приходит в готовность. Не возбуждение — концентрация, мне нужно порадовать зрителя. Чувствую, как от малейшего прикосновения по телу расходится жар, закрываю глаза, вижу Августа. Черт, черт, черт! Хватит! Пожалуйста! Убирайся из моей головы! Специально фокусируюсь на экране, хочу слышать только голос клиента, надо избавиться от губительных мыслей о прошлом.

Владимир просит лечь на живот, спустить трусики. Ткань скользит по коже, ритм моего дыхания сбивается. Заказчик дышит в такт — Августу тоже нравилось смотреть, как я раздеваюсь. Мне становится жарко, будто ртуть ползет вверх по термометру. Чтоб тебя, Голицын! Прочь из моих мыслей!

— Лягте на бок и оставайтесь в таком положении. — Слышу тон, не терпящий возражений, потребитель знает, чего хочет.

Меняю позу, чувствую, как простыня холодит разгоряченную кожу. Внутри все сжимается, дыхание становится частым.

— Теперь медленно проведите ладонью вниз, — продолжает он. — Не спешите, почувствуйте каждое движение.

Глава 3.2.

Подчиняюсь, скольжу пальцами по телу, задерживаю руку на линии бедра, позволяю себе потянуть эфирный трафик. Кажется, стоит чуть перестараться, и абонент завершит трансляцию. Держу себя в руках, играю со временем, позволяю напряжению только расти.

— Скажите, что вы хотите меня, назовите по имени.

Я молчу.

— Вера… Произнесите мое имя.

Роняю притворный стон, надеюсь, что возгласов окажется достаточно, чтобы потешить его самолюбие.

— Вера… — Он устало выдыхает. — Я думаю лишь об одном — о долгожданном конце этого изнурительного дня.

— А я думаю о конце лета, — признаюсь едва слышно.

Он срывается на протяжный стон, тело напрягается и резко обмякает. Спустя несколько мгновений дыхание заказчика выравнивается.

— Вы своенравная. Мы еще пообщаемся.

Деньги падают на карту, мои услуги оценивают в четыре звезды. Стоило послушаться, назвать ФИО клиента, но перед глазами все время маячил Август, и язык не повернулся произнести чужое имя.

***

Мы подбредаем к обрыву. Ветер чуть треплет волосы, капли пота щиплют виски, а от песка поднимаются волны жара. Ощущение, что мы не на карьере, а на сковородке.

Август сбрасывает футболку, вслед за ней летят шорты. Черные обтягивающие плавки приковывают к себе мое внимание. Нужно отвернуться! Кручусь на сто восемьдесят градусов, делая вид, что меня заинтересовали заросли на противоположном берегу.

Он разбегается, хочет прыгнуть с карьерного откоса, и у меня останавливается сердце. Выступ крутой, песчаная кромка осыпается, если стоять слишком близко, а внизу вообще неизвестно что! Глубины может оказаться недостаточно, не исключено, что рабочие сваливают на дно негодную арматуру.

— Август, нет! — бросаюсь к нему, цепляюсь за руку, закрываю глаза. Пальцы сжимаются на его запястье, как тиски.

— Вер, ты чего? Высоты боишься?

— Мне за тебя страшно, дубина! Ты видел, сколько тут метров?

— Да я тысячу раз отсюда прыгал. — Он заливается заразительным смехом. Ему, похоже, по-настоящему весело, и он однозначно польщен внезапной заботой. — Погнали, Вер, а то у меня времени в обрез!

— Ты же не знаешь, что может оказаться на дне! — Связки не подчиняются, щеки горят. Мне немного стыдно и очень страшно, что Август не послушается и все равно нырнет. — Городские легенды для кого существуют?

Не стоило так рьяно реагировать и проявлять чрезмерную теплоту, теперь он сиганет во что бы то ни стало, чтобы потешить самолюбие. Стоило быть мудрее, разразиться сарказмом, заявить, что у него нет мозгов.

Однако поведение Августа идет вразрез со всем, что я знала об импульсивных парнях его возраста.

— Все, тихо-тихо, не психуй. Проберемся ближе к берегу, раз так волнуешься.

Хватаем вещи и начинаем тернистый путь через насыпь к песчаной косе. Спуск тянется бесконечно долго, и меня охватывает тревога: из-за неоправданной паранойи я украла у Августа время от купания. Похоже, он куда-то спешит, но мне не пристало уточнять.

Идет босиком, кеды держит в руках, ступает легко, уверенно; на мне босоножки, но даже в них каждый шаг ощущается так, будто я бреду по раскаленным углям. Жара невыносимая, тело горит, спина преет под сарафаном — скорее бы уже окунуться в прохладную воду.

Глава 3.3.

Август, не раздумывая, прыгает с покосившегося причала, а я осторожно сбрасываю платье на деревянные подмостки и озираюсь. Первое свидание, а я уже разгуливаю в нижнем белье. Мамина гордость, честное слово.

Едва я касаюсь бретельки, чтобы подтянуть лиф потуже, как слышу треск. Пальцы нащупывают неровный край, и меня накрывает волна ужаса: лямка вырвана с корнем. Все, приехали: купальник держится на честном слове, и любое неловкое движение сулит пустить по ветру остатки моего целомудрия.

Стою в оцепенении, не могу принять решение, но точно знаю одно: если не нырну в воду сию же секунду — потеряю сознание. Выбора нет: либо грести, выставив необъятную грудь напоказ, либо прикрываться руками и идти ко дну с достоинством. Третьего не дано.

— Все нормально? — прищуривается Август. Он замахивается и обдает меня освежающими брызгами. Как я сейчас ему благодарна.

— Купальник порвался, пока мы ехали. Я не смогу зайти в воду.

Август взбирается обратно на пирс, вода стекает по мышцам, грудь покрывают крупные капли. Неожиданно он кивает на свою футболку:

— Надевай.

— В смысле?

— Она длинная, готовый купальный костюм.

— И как ты домой поедешь? — стараюсь смотреть ему в глаза, но взгляд сам собой спускается ниже и бредет по торсу.

— Как-как, без футболки. Сможешь любоваться моим прессом лишние сорок минут!

Вот наглец! Ходячая катастрофа с эффектом увлажнения! Скручиваю из его майки морковку и со всей дури шлепаю по накачанной заднице. Август не успевает увернуться и с притворным девчачьим визгом бросается назад в воду. В воздух взметает фонтан брызг.

Натягиваю футболку поверх лифа — она пахнет им. Дорогим кремом от солнца, скошенной травой, цветочным кондиционером и, самую малость, дорожной пылью. Пахнет так, что хочется завернуться в ткань и остаться в ней навсегда.

Захожу в воду медленно: сначала щиколотки охватывает холод, потом ледяное кольцо смыкается вокруг колен. Вода в карьере обжигающе ледяная, а моя кожа раскалена, как железо на наковальне. Ноги сводит от контраста, мурашки бегут вверх по спине: слишком резкий перепад температур. Август подначивает меня, брызгается, хохочет.

— Вера-а-а! — орет. — Ну давай уже!

— Только и делаю, что даю…

— Ого. А тебе идет это поло, — получаю я неожиданный комплимент, пока мокрая ткань липнет к коже, обрисовывая каждый изгиб, каждую выпуклость на теле. Взгляд Августа становится сосредоточенным и скользит по мне с неприкрытым интересом, вода перестает казаться холодной.

— Очень смешно! — Я задерживаю дыхание и погружаюсь с головой. Не могу думать ни о чем, кроме того, что Август совсем рядом и на нем нет верхней одежды.

Он касается меня под водой, щекочет, потом притягивает к себе — я начинаю крутиться и вырываться из шаловливых рук. Его волосы мокрые, щеки горят и покрыты сияющими на солнце каплями. Улыбается, словно считывает в моем взгляде безмолвные комплименты. А я и правда не перестаю пялиться.

— Дай руку, — просит он.

— Это еще зачем? — ворчливо спрашиваю я, хотя сама уже тянусь к нему навстречу. Наши пальцы соприкасаются, и внутри у меня все замирает, только сердце исполняет бешеную дробь. Рука Августа обвивает мою талию.

Глава 3.4.

— Задержи дыхание и ныряй за мной на счет три.

— Раз, — начинаю отсчет и подплываю к нему вплотную.

— Два, — выдыхает он и сжимает мои пальцы крепче.

— Три, — шепчем хором, одновременно набираем кислород в легкие и опускаемся под воду.

Мы медленно погружаемся на несколько метров, прохлада воды обволакивает кожу. Мое колено намеренно касается его бедра, но я усердно делаю вид, что это случайность. В ответ его рука скользит по моей пояснице, а затем ладонь плотно прилегает к спине: так он ведет меня сквозь толщу воды, направляет в нужную сторону.

Стараюсь открыть веки — глаза режет, точно в них песка насыпали. В полумраке проступают очертания бетонной плиты, покрытой илом и водорослями. Из тины торчит скоба, похожая на ручку. «Неужто тот самый люк? Я думала, россказни о нем — обычные выдумки», — мелькает у меня в голове. Август прижимает мою ладонь к изгибу, заставляет обхватить холодное железо, и вместе мы дергаем вверх раз, другой… Ничего. Только пузыри, всплывают к поверхности.

Из поколения в поколение местные дети травят одну и ту же байку: говорят, по центру каьера, на дне, есть отслуживший свой срок дренажный коллектор-убийца. Путь его шахты пролегает глубоко под землей, а выводной канал заканчивается коробом с запечатанным люком. По легенде, инженер не рассчитал силу тяги и установил насосы повышенной мощности. Когда система была приведена в эксплуатацию, — никто из лихих ночных купающихся не мог и представить, что воронка наделена губительной тягой. Тело кого-то из любителей экстрима закрутило в водовороте и унесло по трубе. Поговаривают, что останки так и не нашли: бетонный отстойник-дробитель принял бедолагу в свои холодные объятия. Бытует мнение, что именно через заржавевший люк у самого берега, можно добраться к братскому склепу. Внутри покоятся кости сорвиголов, которые на спор переплывали карьер в часы работы коллектора. Если его отворить, наружу выплеснутся черепа и обломки скелетов.

Смотрим друг на друга, Август пожимает плечами, и мы отталкиваемся ото дна, устремляясь к солнечным бликам.

Я выныриваю и сразу понимаю: что-то не так. Воздух не наполняет легкие, а будто застревает где-то в груди, обжигая. Кашляю, хватаю ртом кислород, тело отказывается слушаться. Я давно не ныряла, потеряла сноровку.

Август же просто вскидывает голову, без лишних звуков втягивает струйку воздуха, не делает резких движений. Я тяжело дышу, поднимаю взор — он смотрит прямо на меня. Не на грудь, не на губы. В глаза. Взгляд становится серьезным, его ресницы, длинные и мокрые, хлопают, сбрасывая капли.

— Ты в порядке? — шепчет он. — Мы были под водой слишком долго?

Я отмахиваюсь, но предательски хриплю на новом вдохе.

— Не бери в голову, пустяковая история.

— Кстати, об историях, ты задолжала мне городскую легенду. Эта дверь — часть местных баек?

Хочу ответить и закашливаюсь сильнее. Он хмурится, тянется ближе, выставляет руку, помогает держаться на воде.

— Напрашиваешься на искусственное дыхание? — Обнимает меня за плечи, все как в полусне. Тепло его кожи просачивается сквозь мокрую ткань между нами, чувствую, как дыхание снова сбивается. Какая-то неведомая сила тянет меня к нему, и я, сама того не замечая, приоткрываю губы. Вот и первый поцелуй. Август касается меня осторожно, как будто боится напугать, а затем целует с настоящей жаждой.

Вкус воды и солнца на его губах, тепло рук на моей спине — все закручивается в немыслимый вихрь. Мне кажется, что больше не существует ни песка, ни палящего зноя, ни даже самого карьера — только мы вдвоем и этот бесконечный поцелуй.

Его пальцы скользят по ткани футболки, я не отстраняюсь. Август обладает какой-то гипнотической силой, которая заставляет позабыть о правилах приличия и парализует здравый смысл. Я никогда не позволяла ничего подобного местным ребятам, но сейчас уже не думаю о том, как выгляжу со стороны. Я только крепче цепляюсь за его шею и растворяюсь в поцелуе окончательно: именно этого я ждала от лета, именно так я хотела чувствовать себя — живой, нужной, влюбленной.

Спустя мгновение происходит воображаемый щелчок рычага, и Август вдруг меняется. Из соблазнителя он перевоплощается назад в озорного повесу, его глаза сияют: он щекочет мне бока, заливается тем самым смехом, от которого волнительные мурашки бегут по коже, проказничает, как ребенок. Я визжу, вырываюсь, брызгаю ему в лицо водой, а он только сильнее хохочет, томное напряжение растворяется в этой нелепой возне.

— Голицын, какого лешего? — проносится над водой голос, полный высокомерного возмущения.

___________________________________

Дорогие читатели, поделитесь со мной своими мыслями! Давайте поболтаем в комментариях🌊

Оцените главу, нажав на звездочки 🌟

Глава 4. Влажные Границы

От ледяных ноток в ее тембре у меня стынет кровь в жилах, и даже чудится, будто температура воды в озере понижается. Я до сих пор чувствую на губах тепло от первого поцелуя с Августом; его футболка все еще на мне, но магия мгновения, которое мы делили на двоих, безвозвратно утеряна.

— Ты офигел?! — Девушка нарочито растягивает гласные, да и вообще выступает на правах собственницы, обнаружившей свое имущество в чужих руках.

Август кокетливо наклоняет голову — мокрые завитки ниспадают на лоб. Я инстинктивно прижимаю руки к груди, стараюсь хоть как-то прикрыть несимметрично выпирающие из-под порванного лифчика очертания форм.

На краю пирса, не доверяя прочности прогнивших досок, стоят две девушки. Солнце бьет им в спину, очерчивая силуэты, а я упрямо щурюсь в попытках рассмотреть лица. Хоть у меня не до конца это выходит, общее впечатление составлено — дачницы. Московские зазнобы. Вероятно, законные подружки Августа.

«Зачем я ему вообще понадобилась? — проносится вдруг в голове. — Парню явно скучать не приходится и всегда есть с кем потусоваться».

Первая — та, что возмущена, — высокая, поджарая, судя по всему, атлетка. На ней безупречный голубой сарафан, напоминающий спортивную форму теннисистки. Идеально прямые каштановые волосы доходят почти до ягодиц. Лицо светится здоровьем и следами дорогого многоступенчатого ухода, нос тонкий, а губы, даже сжатые в недовольную линию, все равно выглядят сочно. Но главное — глаза: оценивающие, подозрительные, по-настоящему злые. В ее взгляде уже не просто неприязнь, а направленная на меня откровенная ненависть.

— Настюх, что с лицом? — Август выныривает, подтягивается на пирс, одной рукой удерживает свой торс на пристани, а другой нащупывает щиколотку подруги и принимается щекотать.

Спесь на миг растворяется, а уголки губ Насти непроизвольно тянутся к ушам. Тревога из ее глаз не уходит, но тем не менее эта спонтанная вспышка мягкости заметно преображает суровый облик. Стоило бы ей улыбаться почаще, чтобы людей не распугивать.

Глаза привыкают к солнцу, и теперь я разглядываю особу, стоящую чуть поодаль. Она ниже первой, формы пышнее. Растрепанные на ветру светло-русые пружинки волос обрамляют округлое лицо. На щеках легкий румянец и россыпь аккуратных родинок, которые вызывают умиление. Большие глаза дружелюбно смотрят на Августа, потом на меня. В ее взгляде открытое, почти детское любопытство. На ней тоже дорогие шмотки, но они не создают вызывающего впечатления, все на своих местах, приятный внешний вид.

Для меня эта девушка не выглядит тенью Насти, скорее, ярким контрастом. Ее поза расслаблена, руки свободно опущены.

— Лёля, — представляется она. Я машинально киваю в ответ, высовываю кисть из воды и машу.

— Вера.

— Чего вы там? Рыбачите? Вылезайте скорее. — Я не понимаю, почему Лёля гонит нас из воды, но за то, что она завела непринужденный разговор, я благодарна.

— Ага! Гляди, какую русалку поймал! — Август забирается на пирс, оборачивается ко мне, наклоняется и выставляет руки.

Вода течет с него ручьями, мышцы играют в солнечных бликах, только сейчас я замечаю, какая загорелая у него кожа. Опираюсь о доски ногами и позволяю вытащить себя на пристань.

Глава 4.1.

Взгляд Насти скользит по мне, задерживается на футболке Августа, которая доблестно подчеркивает формы, вместо того чтобы скрывать их. Ее глаза снова темнеют, пальцы непроизвольно сжимают край сарафана.

— Мы полпоселка объехали! Звонили тебе сто раз! — Настя гневно отвешивает Августу подзатыльник. Настоящий.

Тот стойко принимает удар, хотя даже я слышу, как у него начинает звенеть в ушах.

— Я же тебе написал, что отправляюсь кататься. — Он обиженно потирает темечко. — Ты сказала, что пас!

Август пытается поставить благодушную точку в назревающем конфликте, трясет головой, и брызги с отросших волос летят на безупречные шмотки Насти и Лёли. Первая вскользь называет Августа клоуном, вторая умилительно поджимает губы.

— Ты знаешь, что не должен надолго отлучаться из дома. Не мне тебя вразумлять.

Голицын напрягается, проводит рукой по лицу, сгоняя воду.

— Ты была у меня? Видела маму? У нее все в порядке?

— Твоя мама сейчас в больнице. С Юлием. Он забрался к строителям в разгар работ и сильно пострадал. Я точно не знаю, что случилось. — Настя старается говорить четко, но даже ее командный голос дает слабину. Август прижимает руки ко рту, из груди вырывается сдавленный возглас. — Отец рвет и мечет, он выехал сейчас с работы, скоро будет поблизости. Август, он считает, что это ты недосмотрел за мелким. Твоя мама сказала достать тебя из-под земли и успеть предупредить.

— Насть, спасибо! — Он хватает шорты с земли. — Как вы сюда приехали?

— На Лёлином байке. Бери его, Лёлю и дуйте домой.

— А ты?

— Доберусь на твоем велосипеде. Где он, кстати?

— Насть, ты лучшая! — Август стискивает ее в объятиях и чмокает в щеку.

Та качает головой, но принимает запоздалую ласку, а у меня внутри резкий, холодный толчок. Весь мир на секунду сужается до одного эпизода, в котором руки Августа сходятся у Насти за спиной, а губы касаются ухоженной кожи.

Меня пронзает ядовитой иглой: я здесь лишняя. У Голицыных дома что-то приключилось, и все из-за меня. Теперь понятно, куда он так спешил — вернуться к близким. А я выхватила его из привычной рутины

— Вер, прости, мне придется уехать сейчас. Ты доберешься? Покажешь Насте, где мы бросили велики?

— Конечно! Август, я надеюсь, все будет хорошо…

— Я тоже…

Он не договаривает, голос срывается. Глаза, минуту назад светившиеся энергией, теперь меркнут, и Август резко отворачивается, намереваясь скрыть подступающие эмоции. Плечи ссутуливаются, и он вдруг кажется уязвимым: вся уверенность, весь этот летний задор, которые так меня пленили, испаряются, оставляя на своем месте тревогу и растерянность.

Робким движением он машет мне на прощание, застегивает на Лёле шлем и садится; та обхватывает его за корпус. Мотор набирает обороты, грохочет, и они устремляются в сторону своего СНТ.

Я испытываю беспокойство за Августа, но за себя переживаю не меньше — поехать домой с Настей та еще «гонка» на выживание.

Глава 4.2.

Рев двигателя наконец смолкает, и нас накрывает неестественная тишина. Свежий воздух на пирсе, еще недавно напоенный весельем, становится удушающим. Я мокрая насквозь, капли воды с подола падают на горячие доски и на мои босые ноги. Настя поворачивается ко мне, как полководец, оценивающий поле боя перед встречей с противником:

— Ну что, показывай, где ваши велики. У меня нет времени тут топтаться.

Ее тон как удар хлыста, я вздрагиваю, собираюсь с мыслями. Надо попробовать наладить контакт, Август же дружит с ней по каким-то причинам. Правду ведь говорят: «Скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты». Не может Настя быть настолько стервозной, насколько кажется с первого взгляда.

— Да… да, конечно, — лепечу я, пытаясь казаться приветливой. Улыбка выходит натянутой. — Они там, на горке. Красивое место, кстати, вид на карьер открывается шикарный.

— Чоп-чоп, поменьше слов, побольше дела. — Настя начинает взбираться по разбитой тропинке, ее походка спортивная, уверенная, в то время как я ковыляю, подобно раненой утке.

— Август… он классный, — рискую заговорить снова. — Заботливый товарищ, настоящий друг! Давно вы знакомы?

— А это тебя волновать не должно, — фыркает Настя коротко, с презрением, словно я назойливая муха. — Заботливый, значит? — бросает на меня скользкий взгляд. — Это тебя он тут нянькал, пока мелкий пальцы к болгарке совал? Красавчик, нечего сказать.

Слова ранят меня, пронзают сердце. Сцена мгновенно разворачивается перед глазами: крошечная ладошка и пухлые детские пальчики, тянущиеся туда, куда запрещено. Металлический скрежет хищно вращающегося диска оглушает, происходит рывок, слышен отчаянный вопль, а затем проливается кровь…

Я зажмуриваюсь, будто это может помочь стереть картинку из воображения. Настя же обходится без дрожи в голосе: ее тон лишен эмоционального окраса, а от сухой констатации фактов мне становится еще более жутко.

— О боже… — выдыхаю, чувствуя, как в груди что-то сжимается.

— Господь тут точно мимо, — отсекает Настя, даже не моргнув. — У Августа есть обязанности. Он отлично понимал, что не имеет права смыться из дома, оставив пацана одного в разгар строительных работ. Да еще и… — она делает затяжную паузу, подбирая слова, — тереться с какой-то деревенской потаскушкой.

Все внутри замирает. Да, «деревенская потаскушка» — это обидно, но не ново, приходилось принимать на свой счет оскорбления и посерьезнее. Но по-настоящему выводят из себя фразы: «есть обязанности» и «оставив пацана одного». Меня коробит. Несправедливо! Что за бред?!

— Дома ведь была мама! — выпаливаю, не подумав. Молниеносно встаю на защиту Августа.

— Мама? — Она закатывает глаза. — Ну ясно. Ты, наверное, и правда решила, что его жизнь — сахар? Может, подумала, что и для тебя в ней место найдется?

— Ни о чем подобном я не думала! Мы только познакомились! — ощетиниваюсь я.

— Считай, уже попрощались. Августу конец.

Она замолкает на секунду, а затем добавляет:

— Поверь, прожить жизнь и не пересечься путями с Голицыными — это настоящая милость. Благополучие Августа стоит так дорого, что ты не можешь себе и представить. Уноси ноги, пока не пришлось заложить душу дьяволу.

Глава 4.3.

Слова Насти, брошенные столь беспристрастно, заключают меня в ледяной кокон. Чувствую, как на мгновение цепенею, а во рту проступает металлическая горчинка. Вкус страха и крови. Продать душу? Мой взгляд скользит по безупречному стану этой циничной особы, по ее идеальной коже, по дорогущей одежде. Спектакль. Она играет роль, чтобы напугать меня. Не на ту напала! Прибереги страшилки для кого-то другого.

Мы взбираемся на гору, я еле дышу, а у Насти, кажется, даже прическа не растрепалась. Видимо, волосы заламинированы и пропитаны кератином насквозь. Подхожу к своему «Аисту», ощущаю себя окончательно разбитой. Хочется одного — рвануть сейчас прочь, залечь на дно в поселке и ждать, пока Август не напишет мне, что все обошлось.

— Вер! — Голос Насти, похоже, становится моим кошмаром, — вздрагиваю каждый раз, стоит ей заговорить.

Она сидит на велосипеде небрежно: одна рука на руле, другая — на поясе. Полуденное солнце очерчивает ее профиль, делает его еще более безупречным.

— Дай-ка сюда его футболку. — Она тянет руку, ведет себя деловито. — Высушу и передам Августу, чтобы хоть за нее не влетело. Отец у него… щепетилен к таким вещам.

Сердце екает.

— Да… конечно. — Я так усердно киваю несколько раз, что шею сводит.

Растерянно озираюсь, думаю, где бы переодеться. Пляж уже наводнился сорванцами разных возрастов: сигают в воду свысока, мельтешат под ногами, балуются. Грудь вывалилась из лифчика, ничто ее не прикрывает, раздеться здесь, у всех на виду, кажется безумием.

— Иди за бетонную плиту, — не теряется Настя, сразу отдает распоряжение. — Снимай майку, купальник… В мокром не доедешь, натрешь все до крови.

— Доеду, не привыкать. Не хочется оголяться в людном месте.

— Да кто тут увидит! Иди! Прикрою тебя твоим же сарафаном, а в конце быстро накинешь его — и дело в шляпе.

Впервые за весь день я различаю в ней что-то человеческое. Раз Август с ней дружит, значит, в ней действительно есть доброе начало. Да и Лёля показалась славной — они ведь тоже подруги. Скорее всего, Настя сейчас на взводе из-за инцидента на стройке, нового знакомства и внезапной необходимости делить внимание приятеля с новенькой пассией. Прислушаюсь к ней, и, может, это станет первым шагом к потеплению в отношениях.

Я снимаю с себя тяжелую, насквозь мокрую футболку Августа, аккуратно выворачиваю ее и протягиваю Насте. Та расправляет сарафан пошире и прикрывает мою тыльную сторону.

— Ага, давай теперь купальник! — бросает она невзначай.

Стягиваю белье, оно скручивается в жгуты. Расправляю его, передаю новой знакомой, а после, не глядя, пытаюсь нащупать руку Насти с моим сарафаном. Не нахожу. Поворачиваюсь, выглядываю из укрытия и вижу: Настя закидывает мокрые тряпки в корзинку, оставшуюся висеть на руле Августа, швыряет поверх мое потертое платье, седлает велик и дает по газам. Колеса буксуют на песке, камни летят из-под шин, но Настя умело направляет его точно в узкую, змеящуюся тропу, что уходит вниз по крутой стенке карьера.

Там, где я бы налетела на первую неровность и, скорее всего, перекувырнулась через руль, она съезжает почти беспрепятственно. Ветер треплет ее волосы, пыльный жар бьет в лицо, и в мгновение ока она исчезает за песчаными барханами.

Я стою обнаженная, без телефона, и только сейчас понимаю, что со мной произошло. Холодный ужас, стыд и абсолютная беспомощность сковывают меня. Я группируюсь, обхватываю себя руками, никну к земле. Солнце, еще недавно такое безобидное, теперь будто прожигает мою кожу. Крики мальчишек звучат все ближе, меня одолевает панический страх, а по щекам текут горячие, соленые слезы.

Это не просто нагота — с меня словно кожу содрали. Настя уехала, забрав с собой не только вещи, но и остатки моего достоинства.

___________________________________

Дорогие читатели, поделитесь со мной своими мыслями! Давайте поболтаем в комментариях🌊

Оцените главу, нажав на звездочки 🌟

Глава 5. Надгробная плита

Сердце до сих пор болезненно сжимается, когда я мысленно возвращаюсь в тот день на карьере, а ведь мне давно не восемнадцать — мне двадцать три. Тело свое я выставляю напоказ ежедневно, это уже стало постылой рутиной: что посуду помыть, что сдать себя в цифровую аренду — разницы нет никакой.

Но как же хочется перенестись в то лето, обнять себя — растерянную, еще толком не умеющую противостоять ударам судьбы. Хочется сгрести себя в охапку, заверить, что мы все переживем, что нас ждет светлое будущее.

Только ждет ли оно? Где запропастилось мое прекрасное «далёко»?

В самом деле! А что бы я сказала неискушенной Вере, очутись я сейчас рядом с ней?!

«Да не парься, Верун, — усмехнулась бы я, — подумаешь, прелести свои напоказ выставила. Это круто, считай, бесплатная реклама! Не поверишь, как сложно будет в будущем настраивать таргет. Работай сейчас, детка, набирай клиентуру, пока ты так свежа».

Так бы я себя успокоила? Или все-таки промолчала, понимая, что от судьбы не уйдешь и ничего светлого не ждет несчастную девушку.

***

Солнце шпарит плечи так, будто кто-то прижимает к рукам раскаленную сковороду. Даже прикасаться к себе больно, пахнет пóтом и опаленной нещадными лучами солнца кожей. Волосы давно высохли, губы потрескались, во рту все склеилось. Я пытаюсь сглотнуть — не получается. Горло царапает, в голове стучит, ноги ватные. Сижу, согнутая пополам, уже много часов подряд.

Если кто-то из сорванцов-мальчишек заглянет сейчас за бетонную плиту, которую я теперь считаю своим надгробным камнем, они просто испугаются: их взору предстанет обваренный рак.

Голова кружится, в ушах высокочастотный звон, я то теряю сознание, то прихожу в себя, съежившись под монолитным блоком. Ощущаю, что меня погребли в песок заживо.

Пронзительный крик чайки где-то над головой возвращает в реальность: я замечаю, как длинные синие тени от сосен медленно наползают на водную гладь, а воздух становится прохладным. На карьере почти не осталось людей, только ближе к воде несколько компаний вальяжно разжигают мангалы. С наступлением вечера становится легче дышать, и сознание понемногу проясняется.

Нужно добраться до любого контейнера. В груде хлама наверняка можно отыскать чем прикрыться: тряпки, рваные пакеты, может быть, даже забытое кем-то полотенце. Никому не позволю увидеть себя в неглиже, я никогда не превращусь в свою маму!

Плетусь обходными тропами, жмусь к кустам, а велосипед приходится буквально тащить на себе. Благо, навстречу ни души.

Вижу в канаве ворох мусора. Наверное, дачники пикниковали, сбросили хлам прямо на обочину и были таковы. Осторожно принимаюсь разбирать зловонные завалы, стараюсь не порезаться. Нахожу залитую чем-то прокисшим одноразовую скатерть, оборачиваю вокруг себя, подпоясываю в нескольких местах бечевкой, найденной в этой же куче. Чуть поодаль валяется недопитая бутылка воды. Я не знаю, что внутри, не представляю, кто касался ее губами, но смотрю на нее, и эта жидкость кажется блаженством. На мгновение даю слабину, но потом беру себя в руки, плетусь дальше. Доползу до дома и напьюсь прямо из-под крана.

Дом! Секундочку! А как же я в квартиру войду? Ключи остались в сарафане, телефон там же, и я понятия не имею, где искать Настю или где живет Август. Позвонить маме тоже невозможно, даже если я попрошу телефон у прохожих, она, скорее всего, загуляла на свадьбе и вернется не раньше выходных. А то и вовсе задержится в Иваново на неделю-другую, ведь для тамошних мужчин она пока еще в новинку.

Жажда отшибает мысли, бреду пешком от окраины Электростали, города, близ которого разлился карьер, до поселка. До него километров десять, не больше, но с последствиями солнечного удара, натертыми ногами и этим несчастным велосипедом, который даже оседлать нельзя, ведь скатерть слетит с меня в мгновение ока, путь растягивается на три часа. Темнота уже окончательно окутывает дорогу, а я все волочусь вдоль шоссе, вздрагивая всякий раз, как мимо проносится фура. Водители то и дело оглушают меня возмущенными сигналами: на мне нет ни единого светоотражателя. Они замечают мою измученную фигуру в момент сближения, вероятно, пугаются до смерти и, как следствие, что есть мочи жмут на свои клаксоны. Что ж, ни в чем не могу их упрекнуть.

Глава 5.1.

Внезапный морозец бежит по коже, но это вовсе не безобидные мурашки. Чувствую, будто тонкие ледяные пальцы обхватывают мое запястье и впиваются в кожу. Становится совсем страшно, ведь отрезок дороги, который я сейчас пересекаю, носит поистине дурную славу. Каждый житель окрестностей соседнего города — Электростали — может в красках поведать печальную байку. Причем рассказчики, все как один, преподносят легенду так, словно той страшной ночью видели случившееся собственными глазами. Я узнала историю еще в началке, когда мы с классом приезжали в Электросталь на соревнования — местные ребята с жутким азартом делились ею, как главной городской страшилкой.

Поверье родилось в середине девяностых. Очевидцы утверждали, что одной жаркой августовской ночью, в слепящем свете фар различили фигуру, выскочившую на поле из пролеска, ведущего к карьеру. Неистово размахивая руками, девушка в белом платье неслась навстречу автомобилю, ее подол окаймляли алые влажные пятна. Губы кривились в безмолвном крике о помощи, а пальцы, казалось, пытались ухватиться за свет. Поговаривают, что шофер сперва даже притормозил, но потом испугался, резко дал по газам и скрылся за поворотом. Случайный водитель вскоре вернулся, да и помощь привел за собой, но к их приезду на траве остались лишь лоскуты ситца с бурыми разводами крови. Кем была та барышня и что с ней стало, так и осталось мрачной загадкой.

С каждым новым скрежетом тормозов мне кажется, что и я вот-вот стану частью этого предания.

Добираюсь до палатки с мороженым, прислоняюсь плечом к двери, стекаю по стенке и заливаюсь горьким плачем. Всхлипы истеричные, а слезы из глаз не текут, я обезвожена.

Внутри ларька вдруг вспыхивает свет, и обеспокоенный голос зовет меня по имени:

— Вера? Вера!

Узнаю бабу Нину и сипло мычу в ответ. Старушка распахивает дверь, ахает, охает, прижимает ладонь к солнечному сплетению. Достает из холодильника литровую бутылку воды, скручивает крышку одним движением и подает мне. Я пью так жадно, что чуть не захлебываюсь, наслаждаюсь тем, как живительная прохлада проникает внутрь; лью немного жидкости на шею, грудь, плечи, освежаю обгоревшую на солнце кожу.

— Душа моя, как же так… — Слова прерываются всхлипом, и я с ужасом понимаю, что вот-вот доведу мороженщицу до сердечного приступа.

Спешу ее успокоить:

— Заплутала, — выдавливаю улыбку. — Бывает, правда. Не переживайте так, вот только придумаю, как в квартиру попасть, и больше вас не побеспокою.

Нина Михайловна тянется к полке, в ее руках появляются мой телефон, ключи и сарафан. Застываю, не доверяя собственным глазам.

— Как?.. — От нахлынувших чувств перехватывает дыхание, я не то что начинаю плакать — реву как белуга от облегчения. — Откуда у вас мои вещи?

— Часов в шесть, прямо под закрытие ларька, на пороге появился твой московский воздыхатель, — начинает она тихо, словно сама до конца не верит в то, что рассказывает. — Снаружи вроде как всегда, красавец, а присмотрелась: держится одной рукой за ребра, под носом кровь. Лицо целехонькое, но в глазах… — Она качает головой. — Вера, а ведь я такое уже видывала ранее, знакомый почерк! Черепушка целая, а человек едва на ногах стоит. Из какой семьи этот паренек? Кто его родители?

— Я… я не знаю, — проговариваю, заикаясь.

Бабушка делает тяжелый вдох, я сразу пугаюсь, что ей не хватает воздуха. Смотрю пристальнее — руки сильно трясутся.

— Вот, принес твой сарафанчик, — продолжает она. — Достал ключи и телефон, умолял дождаться тебя, не закрывать палатку. Сказал, что сам не может тебя перехватить — должен ехать к брату в больницу. — Она заикается, тяжело опускается на стул. — Все время оглядывался, словно боялся, что кто-то застукает наш разговор. Денег оставил… ты себе не представляешь сколько! Палатка столько за неделю не выручает! Велел тебе тоже передать, вдруг в чем-то нуждаешься.

Продавщица хватается за сердце, потирает область груди — мне не на шутку становится за нее страшно, все таки возраст. Беру ее за руку.

— Нина Михайловна, не надо тревожиться. Все хорошо, — стараюсь говорить как можно спокойнее.

Баба Нина стирает с морщинистых глаз слезы и устало выдыхает что-то несвязное:

— История повторяется… — причитает под нос. — Проклятые песочные часы вращаются, и мы вместе с ними. Вера, детка, не встревай. Держись подальше, береги кости.

Я уже не слышу ее, машинально киваю для вида, благодарю. Подхватываю сарафан, затем ключи. Прижимаю телефон к груди и плетусь к дому, чувствуя, как ноги становятся ватными, а в боку начинает сильнее колоть.

Вваливаюсь в квартиру, даже свет не включаю, бросаю все на пол и несусь в душ. Ледяная вода бьет по плечам и спине, стекает по коже, унося с собой липкую пыль, кровавый пот и соленые слезы. Намыливаю плечи и чувствую, как ладони скользят по бугристой поверхности — волдыри от ожогов уже начали вскрываться.

Глава 6. Важный урок

Солнце лениво продирается сквозь пожелтевшую гардину, полосы света ложатся на монитор и клавиатуру, подсвечивают пятна на столе и пыль, танцующую в воздухе. В комнате душно и сыро, где-то далеко слышны раскаты грома, а во дворе воцарилась непривычная тишина, даже птицы смолкли, затаившись в ожидании бури.

Я открываю ноутбук, ставлю чайник, захожу на платформу курса по композиции. Сегодня у меня выходной, и день я планирую начать с ритуала: пять-шесть быстрых эскизов в тетради. Карандашом набрасываю условные блоки: заголовок тут, текст там, логотип сюда, не забыть оставить макету достаточно «воздуха». Своеобразная разминка для мозга, чтобы потом не тупить в программе.

Перехожу в цифру: создаю в «Фигме» новый фрейм под афишу, выравниваю все по сетке, выверяю отступы, промежутки, межбуквенные интервалы. Подбираю шрифтовую пару — часами могу ковыряться в каталоге, наблюдать, как кириллица ведет себя в различных шаблонах. Пальцы затекают от клавиатуры и мышки. Перетаскиваю блоки, меняю местами, сравниваю эскизы, смотрю, сочетается ли заголовок с изображением, не «спорят» ли они. На стене приколота памятка по типографике, ловлю себя на том, что по привычке поднимаю к ней взгляд, хотя каждый пункт давно знаю наизусть.

Чай остывает, на тротуарах начинают суетиться дачники и жители поселка, а я в потоке. Это та самая магия, ради которой все затевалось: когда из хаоса пикселей и линий рождается порядок и красота. Мне безумно нравится творческий процесс, кайф с чистого листа.

Но стоит отвлечься от ноутбука, как накатывает тревога. Чувствую, будто всю жизнь только и делаю, что опаздываю. На несколько лет. На курсе все такие же новички, но у многих уже по десятку работ в портфолио. Конкуренция бешеная даже на фрилансе. И главный вопрос, который гложет по вечерам, — где найти тех первых заказчиков, которые рискнут поверить и дадут шанс подняться с нуля? Где гарантии, что я добьюсь успеха в новой профессии?

Телефон тихо вибрирует, на экране вспыхивает ненавистное уведомление. Ремесло, в котором я действительно преуспела, манит назад в свои сети: новое бронирование. Сегодня выходной, но приложение не знает этого слова. Сообщение короткое: «Твоя роль — училка. Очки, пиджак, волосы собрать. Оплата двойная, если все пройдет без заминок».

Иконка без лица, только серая тень и белый квадрат с вопросительным знаком, имя отправителя: «Андрей “Сhe” Катило».

Отбрасываю сотовый, стараюсь углубиться назад в лекцию, но виброзвонок не дает покоя: имя нового пользователя вспыхивает снова и снова.

Вздыхаю, фиксирую черновик, ставлю автосохранение, сворачиваю «Фигму».

Кольцевая лампа на минимальную яркость, теплый свет, камеру опускаю чуть ниже уровня глаз. Фоном служит стена с обшарпанными обоями, но функция «размытия» в приложении превращает ее в модный арт-объект. Готово.

Надеваю пиджак из секонда и белую рубашку, расстегиваю пару верхних пуговиц. Волосы скручиваю в аккуратный пучок, главное — не дать ему понять, что я куда-то собираюсь, иначе точно развалится. Несколькими прядями обрамляю лицо, достаю из ящика компьютерные очки, тщательно протираю стекла.

Затем направляю подсветку в угол комнаты, чтобы в кадр вошли запылившиеся корешки учебников: «Физика», «Химия», «Биология». На стол кладу механический карандаш, прозрачную линейку и леденец на палочке. Конфетами я запасаюсь специально — мужчины среднего возраста тащатся от этой прикормки.

Глава 6.1.

Принимаю входящий вызов, экран делится пополам. У заказчика скрыто изображение, слышен гул улиц, возможно, он в машине.

— Добрый день, Андрей, — моментально вживаюсь в образ, стараюсь звучать уверенно. — Вы почему на лекцию опоздали? Сейчас впишу замечание в журнал.

Легкий смешок за кадром, чувствую, ему нравится такое начало.

— Мне выйти и зайти нормально? — Он так и не показывает лицо.

— Входить нужно медленно, плавно, — отвечаю с нажимом, знаю, что слова звучат двусмысленно. Беру линейку, постукиваю ею по столу, как указкой. — У нас на уроках бывает жарко, рекомендую снять все, что может помешать концентрации.

Он замирает на секунду, и в этой внезапной паузе слышен шорох нейлонового ремня безопасности. Пружина легко сматывает ленту, а затем металлическая пряжка бьется о боковую часть салона. Годы работы с клиентами, которые предпочитают оставаться за кадром, научили меня читать звуки так же ясно, как слепой читает шрифт Брайля.

— Так, — командую, — садитесь ровно. Спина прямая.

— Не могу, слишком тесно, брюки давят, — усмехается он.

— Хотите, чтобы я оценку в семестре снизила?

Он шумно выдыхает:

— Только родителей не вызывайте!

— Тогда вызову вас. К доске! — Я беру леденец, снимаю обертку и медленно провожу карамелью по губам. — Отвечать будете устно, Катило.

Андрей издает не то смешок, не то стон и включает камеру, видимо, решив, что может мне доверять. Любой звук, срывающийся с моих уст, заставляет его тело неосознанно реагировать: я вижу, как по рельефу мускулов пробегают мелкие судороги, и замечаю легкий тремор в конечностях. В кадре появляется ладонь, она скользит вдоль туловища, а его дыхание становится прерывистым.

— Пишите задачу. Дано, двоеточие. — Я стучу пальцем по столу. — Важный орган у мужчин,

Очень им необходим.

Чтоб проблем с ним избежать,

Нужно знать, куда совать.

Клиент смеется, но послушно шепчет:

— Конец…

— Плохо, Катило! Дайте более конкретный ответ.

— Агрегат, прибор, штырь, — задыхается он.

— Андрей, мы что, на стройке?

— Стержень, достоинство! — С каждой фразой его голос становится все глуше, появляется надрыв. Камера чуть дрожит, и я понимаю, что клиент уже едва держит телефон.

— ЧЛЕ-НО-раз-дель-нее, — выговариваю я по слогам, с чувством, с толком, с расстановкой; гляжу прямо в экран. — Старательный студент заслужит поощрение.

Он шумно втягивает воздух, а на выдохе я получаю правильный ответ. Сбивчивый, отрывистый, будто каждая буква с трудом прорывается сквозь связки.

Сбрасываю пиджак, расстегиваю блузку, снимаю очки и слегка прикусываю дужку.

— Верно, — шепчу. — Буду в рот его совать.

Можно смело облизать.

Тает прямо на глазах,

Сливки будут на устах.

Мой урок заканчивается, на карту падает двойной гонорар, но удовлетворения от заработанного куша я не ощущаю. Наоборот, чувствую себя мерзко. В дизайне я стараюсь достигать гармонии: чтобы шрифт поддерживал картинку, чтобы линии сходились, чтобы зритель на уровне подсознания считывал золотое сечение. Мне всегда нравилось учиться, впитывать новые знания, применять их на практике. Но есть одна задачка, с которой мне до сих пор не под силу совладать.

Снова и снова я возвращаюсь к жизненному уроку, который так и не усвоила: душа — это единственный проект, в который стоит вкладываться. Я же упустила свой шанс сделать все правильно. И вот, как это случилось…

***

Тот ужас, что я пережила вчера на карьере, преследует меня и во сне. Я снова стою голая на жаре, тщетно пытаюсь прикрыться руками, а солнце палит так беспощадно, что по всему телу вздуваются волдыри. В ночных видениях я блуждаю по раскаленному песку, мне чудится, что он пробирается под кожу, течет по венам, обжигает изнутри. Меня колотит, суставы ноют, веки наливаются свинцом, температура зашкаливает. Сил хватает перевернуться на бок и снова провалиться в болезненный полусон, на этом мои подвиги заканчиваются.

Ночь сменяется днем, за ним снова приходят сумерки. Я уже и не тешу себя надеждой, что появится мама и позаботится обо мне. Сворачиваюсь комочком, пытаюсь побороть жар и жажду — ничего не выходит.

Добираюсь до ванной, приникаю губами к крану, глотаю теплую воду с привкусом ржавчины, потом ползу обратно в постель и забываюсь в бреду.

___________________________________

Дорогие читатели, поделитесь со мной своими мыслями! Давайте поболтаем в комментариях🌊

Оцените главу, нажав на звездочки 🌟

Глава 6.2.

Где-то на границе сна и бдения из темноты вновь проступает иссохшее поле и знакомый пролесок, ведущий к карьеру. Сквозь пожелтевшую стерню мне навстречу несется девушка в белом, подол ее юбки смочен вязкой субстанцией. Я тяну руки вперед, хочу помочь, стремлюсь уберечь, но пальцы проходят сквозь силуэт. Пашня вдруг исчезает, а на ее месте вырисовывается дверной проем моей спальни. Образ девушки растворяется, оставляя на полу и стенах мерцание: две бледные полосы выплывают из окна, ползут по обоям, огибают косяк и сходят на нет. Я сначала пугаюсь, а потом понимаю: это свет фар от машины, разворачивающейся во дворе.

Так проходят два дня. Мне кажется, что я не сплю и не бодрствую — я будто существую в пространстве между мирами. Изредка пугаюсь от того, что сердце бьется слишком быстро или, наоборот, замирает. В голове звенит, я вся липкая, волосы спутались, тело ломит.

На третий день, когда я уже не различаю, что сон, а что явь, вдруг раздается звонок в дверь. Звук прорезает тишину так резко, что сердце подпрыгивает. Я лежу и не верю своим ушам, сначала думаю, что мерещится, но звонок настойчиво повторяется. Мама? Неужто опять ключи потеряла?

Я собираю остатки сил и, едва держась на ногах, преодолеваю расстояние до двери. На ходу поправляю пижаму, ткань неприятно липнет к коже. Мои руки сами тянутся к замку — это движение, отточенное до автоматизма, единственная настройка в организме, которая еще работает без сбоев. Раздается негромкий щелчок — в гробовой тишине прихожей он звучит оглушительнее выстрела.

Следом накатывает всплеск адреналина, я будто чувствую удар под ребра, сердце колотится в паническом ритме. На площадке он. Август.

Смотрит на меня испуганными глазами, вытаскивает руки из карманов, подается навстречу. Лучи солнца из подъездного окна ложатся на его волосы, делают их светлее. Под футболкой угадывается тугая повязка.

Меня обдает жаром, но уже не от температуры, а от ужаса: он видит меня в таком состоянии. Взгляд блуждает по облупленным обоям в прихожей, ободранным кроссовкам у порога, пятнам на моей ночнушке. Грудь стягивает стальным обручем. Хочу раствориться, исчезнуть. На миг я застываю, как преступница, пойманная с поличным, а потом захлопываю дверь прямо перед носом Голицына. Машинально перебираю все замки, дергаю цепочку, щеколда встает на место, и только тогда я выдыхаю.

— Вер… — Его голос такой осипший. — Нина Михайловна сказала, что ты два дня не выбиралась из квартиры. Я писал тебе. Черт, я очень за тебя волнуюсь. Ты как?

У меня горло сжимается, стыд давит сильнее болезни. Я цепляюсь за косяк, чтобы не упасть, и молю:

— Уходи. — Изнутри вырывается скрип, я давно не пользовалась связками.

— Виноват, знаю. — В его голосе звучит горечь, он с трудом подбирает слова. — Надо было приглядеть за тобой. Я должен был…

— Перестань. — Глотаю слезы. — Я взрослый человек, Август. Не надо этой опеки.

Слышу, как он делает шаг ближе к двери. Чувствую, как упирается ладонями в обшарпанную обшивку.

— Вер, впусти. Только температуру гляну, схожу за лекарствами. Я не оставлю тебя так.

— Август, мы уже достаточно сделали друг для друга, — сиплые звуки рвутся сквозь пересохшие губы. Я не хочу, чтобы он или его брат пострадали из-за меня снова. — Хватит, отправляйся домой. Пожалуйста, просто уходи.

Я припадаю к глазку, устремляя все внимание на Августа. Вижу, как он задерживает дыхание, как борется с желанием возразить. Прохладная поверхность двери приятно остужает лоб, а в груди поселяется странное смятение: я желаю, чтобы он скорее ушел, но в то же время боюсь, что больше никогда не увижу его силуэт на своем пороге.

Угрюмая пауза затягивается. Пальцы Августа сжимаются в бессильный кулак, челюсть напрягается — я не отрываю взгляд от глазка и вижу, как яростная тирада порывается слететь с его языка. Воспитание, однако, не позволяет этому случиться — Август резко осекается и проглатывает ком в горле. Дышит часто, грудь высоко вздымается, и наконец он сдается, разворачивается, задевает бедром перила и уносится вниз по лестнице. Стеклянная скважина пустеет, а из-за деревянного полотна доносится лишь прощальное эхо его шагов.

Сползаю вниз, прижимаюсь щекой к двери. Слезы прожигают кожу, но я не стираю их. В груди пустота, а в ушах, вопреки всему, упрямо звенит его голос: «Я не оставлю тебя так». Где-то в глубине моей души брезжит крохотная надежда: он не бросает слов на ветер, он найдет способ до меня достучаться.

За дверным полотном снова раздаются шаги, но не грузные, как у Августа, а воздушные, осторожные, будто кто-то порхает со ступеньки на ступеньку. Следом слышу вопрос:

— Верун, ты тут? Это Алла, мама Августа. Открой, пожалуйста.