Вторая молодость Валентины Петровны

Пролог. 21 декабря 1972 года

Он разыскивал Валентина весь день, но тот ускользал, как будто не желал разговаривать, предчувствовал, что последствия беседы изменят более-менее устоявшуюся жизнь. Они разминулись в спортзале — напарник ушел чуть раньше, Александр только тренера по боксу застал, хотя по расписанию физразминка должна была длиться еще полчаса. В столовой, где царила атмосфера грядущего Нового года, Валентин тоже не появился. На КПП сказали, что в город он не выходил, и Александр методично прочесал заснеженный парк, добравшись до огороженного дольмена — «а вдруг исследователи пространственно-акустического коридора привлекли Валентина к очередному эксперименту?» — и проверил все кабинеты, где мог проводиться внеплановый инструктаж. Он трижды стучал в дверь Валькиной квартиры в жилом корпусе, и пробежался по стадиону, заглянув в уголки под трибунами. На всякий случай — а вдруг напарник где-нибудь присел и задремал?

Территория НИИ военно-политического прогнозирования и изучения хронологических процессов была огромной. Здесь соседствовали корпуса аналитиков, физиков и прогнозистов, располагался архив материалов по пространственно-временным перемещениям. Жилые здания, столовая, стадион, два дольмена — один реконструируемый, а второй отлично сохранившийся — помещения для вспомогательного персонала и владения полковника Буравчика, где потребляла электроэнергию то ли работающая, то ли неправильно работающая машина времени. Найти того, кто хочет спрятаться — или закрутил роман с какой-нибудь девицей из персонала и скрывается от бдительного начальственного взора — было практически невозможно. Александру повезло вечером, около шести, когда на город и НИИ опустилась ранняя зимняя темнота и поиски на открытом пространстве потеряли смысл.

Он столкнулся с Валентином в галерее между административными корпусами, возле новогодней елочки, украшенной шарами и «дождиком». Напарник шел быстро и целеустремленно, обернулся на окрик, а на предложение поговорить, буркнул:

— Потом. Меня Буравчик срочно вызвал.

— Что ему надо? — заинтересовался Александр.

— Не знаю. Сказал, что у него для меня важное известие.

— Только для тебя?

— Да.

Это было странно — по служебной надобности всегда оповещали их обоих. Все эксперименты проводились в дневное время. Решили начать подготовку к перемещению по индивидуальной программе?

Александр пошел рядом с Валентином, подстроившись под шаг. Их отражения мелькали в огромных окнах слева и отполированных мраморных колоннах справа. Валентин искоса глянул на него, спросил:

— А тебе что надо? В двух словах.

Момент был неподходящим, но Александр решил, что откладывать объявление намерений нельзя — промолчи сейчас и Валентин потом сочтет это признаком неискренности. Зная, что здания института нашпигованы подслушивающими устройствами, Александр на всякой случай перешел на испанский — авось пропустят мимо ушей фразы на чужом языке — и сообщил:

— Я хочу жениться на твоей сестре. Я еще не сделал ей предложение, но вчера, когда мы сидели в кафе после кино, она благосклонно выслушала мои намеки. Я прошу у тебя ее руки, прежде чем официально посвататься.

— Нихт.

— Почему? — удивился Александр, сменив язык на английский.

Валентин остановился перед лестницей на второй этаж, ответил по-немецки:

— Ей нужна спокойная жизнь. Нормальный муж. Мы не принадлежим себе. Завтра нас отправят в машину времени, в дольмен или в командировку. Велик шанс не вернуться. Любой из нас может сойти с ума. Зачем Вилке такой муж?

— Я ей нравлюсь, — вернувшись к испанскому, ответил Александр. — А если убьют… будет пенсию получать. Хорошее подспорье. С ума сойду или паралич разобьет — в казенной больнице запрут. Ухаживать за лежачим не придется.

— Нихт, — повторил Валентин и побежал вверх по лестнице.

Александр стиснул кулаки, подавляя желание догнать, остановить, ударить, вбивая силой свою правоту. Он не ожидал такой реакции. Был уверен, что напарник обрадуется возможности породниться, заулыбается, помчится к Буравчику, чтобы выпросить увольнительную. Что они немедленно пойдут к Валентине, где после предложения руки и сердца начнут планировать подготовку к скромной свадьбе.

На глаза наплывало багровое марево. Валентин перешел в категорию «помеха». Пока еще не враг, но помеха, которую надо устранить.

Александр вспомнил инструкции психолога, начал дышать размеренно, считал вдохи и выдохи, сбивался, концентрировался на мысли: «Надо ему еще раз все объяснить. Он не понял. Он поймет». На втором этаже скрипнула дверь. Александр навострил уши, услышал голос Буравчика.

— Окажем всяческое содействие. Чем быстрее вы ее опознаете, тем быстрее товарищи начнут действовать.

Валентин что-то неразборчиво пробормотал.

— Я сейчас разыщу старшего лейтенанта Щукина, распоряжусь, чтобы он вас сопроводил.

— Он внизу. Я ему скажу.

— Возьмите служебную машину. Когда вернетесь, пусть товарищ Щукин мне позвонит. Мне надо будет с ним кое-что обсудить.

Багровое марево схлынуло, смылось любопытством. Александр поднялся на пару ступенек. Цоканье подкованных туфель Валентина приблизилось, он начал спускаться. Александр спросил, стараясь не повышать голос:

— Что случилось?

— Вилка умерла, — глухо ответил напарник. — Час назад. Сосулька с крыши упала. Убила на месте.

— Не может быть… — помотал головой Александр.

— Вышла с работы, на ступеньках возле проходной умерла, — продолжил Валентин. — Буравчик сказал — не мучилась. Мгновенная смерть. Надо ехать в морг. Надо ее опознать.

— Да, — согласился Александр, надеясь — в морге выяснится, что произошла ошибка. — Сейчас возьмем машину и поедем.

Глава 1. Валентина. На склоне лет

После смерти мужа Валентина Петровна сначала испытала облегчение — уход за лежачим инвалидом отнимал много сил и держал в постоянном напряжении — а потом погрузилась в безбрежное море апатии. Утратила и без того плохой аппетит, замкнулась в пределах квартиры, изредка выходя в магазин за продуктами, перестала уделять должное внимание уборке и раздражалась, если кто-то пытался с ней поговорить, нарушая долгожданное и драгоценное уединение.

Она не читала ни бумажные, ни электронные книги, только иногда слушала аудио и музыку. Не включала телевизор: наконец-то можно было не видеть и не слышать рекламу, бесконечные новости и передачи о загадках, шокирующих гипотезах, политических тайнах и прочей псевдонаучной и псевдоисторической чепухе, которую муж потреблял едва ли не круглосуточно — на протяжении двадцати, если не тридцати лет.

Возможно, она бы просто зачахла, соскользнула в пучину депрессии и утратила здравый рассудок, но случилось происшествие, заставившее ее встряхнуться и начать действовать. В шкафу обрушились полки. Все три сразу. Сначала упала верхняя — крепления не выдержали тяжести стопок бумаги — а за ней полетели и следующие, распахнув дверцу шкафа и вывалив на пол накопленные мужем богатства. Вырезки из журналов «Огонек» за 1988-1999 годы, пожелтевшие газеты «Известия» и «Социалистическая индустрия», еженедельники «Собеседник» и «Аргументы и факты». Тетради по девяносто шесть листов, исписанные убористым почерком с вклейками особо важных вырезок, ксерокопии, видеокассеты и переплетенные журналы «Техника — молодежи» и «Наука и жизнь».

Валентина Петровна посмотрела на тетради, вырезки и подшивки, разбросанные по всей комнате, и наконец-то расплакалась. Не от тоски по почившему супругу. А от бессмысленности плодов бытия. Муж оставил после себя никому не нужные бумажки с записями о политических заговорах и теориях экономического террора, а она и того не оставит — ничем никогда не увлекалась. Училась, работала, досматривала лежачих родственников — какое уж тут хобби? Ни вышивки, ни прочего рукоделия никто бы не потерпел — покойные свекровь и бабушка отличались тяжелым нравом, позволяли и заставляли делать только что-то полезное.

Она выплакалась, умылась холодной водой и отправилась в магазин за прочными мусорными пакетами. Купила подороже, а толку не было — вроде и прочные, а дно прорывалось, расходился шов. Валентина Петровна завязывала мешки дополнительным узлом снизу, собирала бумаги, складывала, приподнимала, проверяя: разорвется или нет? Машинально цеплялась взглядом за буквы, складывающиеся в слова: «ускорение», «избавить социализм от деформаций», «всевидящее око на однодолларовой банкноте», «кто убил Кеннеди», «создание мирового царства антихриста», «роль иллюминатов в распаде СССР». Интересы у мужа были разносторонними, факты и теории он постоянно озвучивал вслух, раздражаясь от того, что Валентина не хочет обсуждать животрепещущие политические и экономические вопросы, и откровенно злился, когда она приглушала бьющий по ушам звук телевизора.

— Как так вышло? — спросила она у себя и у бумаг. — Он же был нормальный, когда я за него шла. Вначале хорошо жили.

Сказала и осеклась. А хорошо ли? Замуж она вышла поздно, в двадцать девять лет, свекровь ее в лицо перестарком называла, предрекала, что родить не сможет. Родить не вышло, хотя врачи говорили, что Валентина здорова, а мужа свекровь к врачам не пустила, сказала, что уж он-то точно не бесплоден, это она порченая.

Когда будущий муж посватался, Валентине все девицы завидовали. Еще бы! Не старый, тридцать два, младший сын главного инженера зеркально-фурнитурного комбината. У отца машина и четырехкомнатная квартира, старшие дети живут отдельно — богатый жених, за такого руками и ногами хвататься надо. Валентина не то чтобы схватилась, но не вековать же одной? Думала, что дети будут, свекровь внуков нянчить начнет и смягчится. А вышло не так, как желалось: не родила, и свекровь после инсульта досматривала, а та до последнего дня крыла ее бранными словами, и без мужа, и при муже, а тот только говорил: «Не обращай внимания, у мамы такой характер».

Валентина подобрала с пола несколько вырезок, изорвала в клочья. Рвала, вымещая злость — муж тоже лежал после инсульта и тоже не жалел для нее бранных слов, недотепа и неряха были самыми ласковыми. Бабушка, за которой она ухаживала после первого года в институте, наверное, тоже после инсульта лежала. Врач из поликлиники диагноз не озвучивал, пробормотал что-то про возраст. Валентина тогда совсем молодой была, даже расспросить толком не осмелилась. Приняла как данность, что бабушка лежит, тянула лямку хлопот в доме без воды и с печью, которую надо было топить дровами. И не задумывалась о бабушкином диагнозе.

Очередная пачка бумаг превратилась в клочки. «Золото партии». «Убийство Гагарина». «Плоская земля». «Полая луна». «НЛО и Тунгусский метеорит». Муж занимал пустоту жизни поглощением информации, а она работой, стиркой, готовкой и уходом за больными. Было ли в жизни что-то светлое, хорошее, какое-то воспоминание, на которое можно опереться и начать выстраивать фундамент для одинокой жизни?

Валентина Петровна бросила пачку скомканных листков в пакет, подставила стул к добротной, но обшарпанной югославской «стенке», открыла дверку антресоли, влезла, выбросила на пол журналы «Вокруг света» и, чихнув от пыли, добралась до стопки фотоальбомов. Она положила добычу на диван, быстро проветрила — декабрь был теплым, но воздух все равно выстуживал комнату — заварила чай и приступила к просмотру запечатленных воспоминаний. Вырезки и тетради полежат.

«Соберу, мешков еще много, — подумала она. — Мне нужно найти что-то для себя, иначе я рехнусь от этих разнообразных теорий заговоров».

Первый альбом начинался со свадебных фотографий. Валентина Петровна просмотрела их без трепета в сердце. В памяти остались неловкие поцелуи под крики пьяных гостей, неудобное свадебное платье и свекровь, сидевшая с убитым видом — как на поминках. Несколько страниц — и вот они, фотографии из поездок. Черноморское побережье, выезды в лес за грибами и ягодами. Муж — молодой, еще не причастившийся к конспирологии — свекор, придирчиво осматривающий автомобиль, и вечно недовольная свекровь. На большинстве фотографий была свекровь, даже единственная зарубежная поездка в Болгарию без нее не обошлась.

Глава 2. Александр. Будущее под вопросом

Дежурный на КПП отозвал его в сторону, прежде чем открыть ворота. Кивнул в сторону закутка со стулом:

— Телефон. Возьмите трубку. С вами хочет поговорить полковник Буравчик.

Александра это не удивило — куда больше его удивило, что Буравчик сказал Валентину: «Поговорю со Щукиным потом». Смерть Валентины — он все еще не верил, что это правда — была не просто внезапным горем. Это была чрезвычайная ситуация. Валентин потерял якорь, привязывающий его к реальности. Нить связи, побуждающую превозмогать трудности и возвращаться с любых заданий. Осознание факта, что его ничего не держит ни в стране, ни в военной части, могло побудить Валентина совершить преступление. Он мог отомстит тем, кого сочтет виновными в смерти сестры — а это мог быть кто угодно, от высшего партийного руководства страны до коллектива зеркально-фурнитурного комбината — мог удариться в бега, переплыть или перейти границу. В зависимости от выбранного маршрута. Александр и сам уже обдумывал план, и был уверен, что сможет стереть с лица земли и злополучный ЗФК, и тех, кто допустил падение сосульки на ступеньки возле проходной.

Буравчик не знал о том, что Александр начал ухаживать за Валентиной. Не подозревал, что она вытеснила пустоту души и стала его якорем тоже. Если бы знал, их бы не выпустили на опознание без усиленного конвоя. Или вообще бы не выпустили, сразу заманили в подвальные камеры под предлогом выполнения задания или эксперимента.

Неведение Буравчика играло на руку — Александр, сохраняя спокойствие и цепляясь за веру, что Валя жива, выслушал указания, вовремя отвечая «так точно».

— Поскольку сестра его природный якорь, возможна утрата контроля над собой после опознания в морге.

— Так точно, — подтвердил Александр, всеми силами пытаясь смотреть на ситуацию со стороны.

— Приказ командования. В случае срыва и при невозможности остановить объект «Валет» вы должны его ликвидировать. Вы поняли меня, товарищ старший лейтенант?

— Так точно, — в очередной раз повторил Александр. — Служу Советскому Союзу.

Трубка легла на аппарат без диска — связь на территории НИИ осуществлялась через коммутатор, позвонить в город можно было только с нескольких телефонов. Александр кивнул дежурному, вышел к машине, сел за руль. Загрохотали отъезжающие в сторону ворота с красными звездами. Заели, задергались, с трудом открылись до конца.

— Кто звонил? — спросил Валентин.

— Буравчик.

— Что хотел?

— Ничего. Сначала возжелал, чтобы дежурный в таксопарк позвонил, нам такси вызвал, а потом передумал. Велел за руль садиться только мне.

На улицах было малолюдно. Зима, снег, основной поток людей, возвращавшихся с работы, уже добрался домой. Мигали переключавшиеся светофоры, золотились окна пятиэтажек, фонари-«гусаки» заливали голубовато-белым светом площадь Героев Социалистического Труда с парадной мраморной трибуной.

Александр притормозил, пропуская дребезжащий трамвай и двух пешеходов, оскальзывающихся на «зебре». Он убеждал себя «жива-жива-жива», изредка поглядывал на окаменевший профиль Валентина, и вдруг задумался — а какие указания дали его напарнику, когда их поставили в «двойку»? У него никогда не было якоря, откуда бы взяться? Рос безотцовщиной, мать самосвал задавил — перебегала трассу, хотела поменять муку на яйца в другой половине деревни. Дед с бабкой его бы и в школу не отправили, неохота было возиться, дрова приставили колоть и радовались. Так бы, наверное, и подох возле поленницы с тяжеленным для семилетки топором, но попался на глаза заехавшему на побывку соседу. Тот маленького Сашу расспросил, похвалил за то, что с топором хорошо управляется, а через месяц вернулся, сунул деду с бабкой толику денег и увез никому не нужного пацана в интернат.

Тогда еще теории «якорей» не было, для подготовки в отряд собирали сирот — сообразительных, выносливых, радовавшихся сытой жизни. Тех, кто не смог привыкнуть к жесткому дисциплинарному режиму и не одолел первую ступень ускоренной школьной программы, отчисляли, переводили в училища попроще, а то и возвращали домой — если имелись родственники.

Золотые иглы и нити, которые им вживляли в мозг для снижения порога болевой чувствительности, частенько давали необратимые последствия. Иногда инородные тела не приживались, иногда вызывали психические расстройства. Позже Александр узнал, что отключение болевых центров способствует развитию мозговых опухолей. Именно поэтому их отправляли на задания молодыми, после быстрого и интенсивного обучения и ускоренной военной подготовки. Велик был шанс, что к тридцати годам боец отряда «Злато» превратится в развалину.

Изначально отряд создавался для операций за рубежом, в основном в Южной Америке, где скрывались от правосудия некоторые высокопоставленные нацисты, сбежавшие из Германии незадолго до победы СССР в Великой Отечественной войне. И не только за рубежом — их привлекали к ликвидации предателей внутри страны. Сейчас подготовка «золотых солдат» была прекращена, как бесперспективная. Несколько человек не вернулось из зарубежных командировок — их ничего не привязывало к дому, не было ни родителей, ни жен, ни детей. Несколько растворились на просторах большой страны, и никто не знал, живы они или успешно скрываются от командования.

Валентина готовили в последнем потоке, пытаясь учесть теорию «якоря». Военные просеяли всю страну, отобрали две пары близнецов и десять мальчишек из двоен и даже троен. Между близнецами действительно существовала связь. Валентина держала Валентина, он бы никуда не сбежал — в командировке в Эквадоре все время страдал, что не может накупить бананов и сувениров, рвался домой, чтобы хотя бы что-то шепотом рассказать сестре. Он не собирался оставаться на чужбине.

И, скорее всего, имел инструкции по ликвидации своего напарника, лейтенанта Щукина, если тот внезапно рехнется или попробует сбежать.

«Можно будет и спросить, — подумал Александр, мысленно совмещая адрес морга при больнице и карту города. — Это отвлечет и его, и меня. Или отвлечемся, или же вцепимся друг другу в глотки. Как прежде уже не будет. Нужно говорить».

Глава 3. Валентина. По памятным местам

Утром она рассовала в мешки все вырезки и тетради, подшивки журналов сложила стопкой в углу комнаты и позавтракала йогуртом и бананом. Смартфон услужливо показал ей ленту новостей, пестрившую разнообразными заголовками о конце света. «Календарь майя, последний день». «Доживем ли до вечера?». «Сегодня, двадцать первого декабря две тысячи двенадцатого года ожидается апокалипсис».

— Ну да, ну да, — пробормотала она.

Широко разрекламированный конец света по календарю майя не вызывал у нее ни трепета, ни страха. Прививка супружеской конспирологией была достаточно сильна.

— Если и будет конец света, встречу его на свежем воздухе, — пообещала себе она, оделась, взяла сумку с необходимыми мелочами, проверила, на месте ли кошелек и смартфон и подхватила мешки с мусором.

Трамваи и троллейбусы, связывающие спальный микрорайон с центральной частью города, шли почти пустыми — утренний час пик миновал, а до вечернего было далеко. Валентина Петровна уселась у окна и смотрела на унылый пейзаж. Как будто не декабрь, а поздняя осень. Голые деревья, зеленеющая на газонах трава и высаженные городским благоустройством чахлые петуньи и маргаритки в подвесных вазонах. Троллейбус долго ехал между многоэтажными домами, потом вывернул на набережную, позволяя пассажирам полюбоваться лентой обмелевшей реки. Валентина Петровна рассмотрела граффити на опорах моста, убедилась в наличии «пробки» и в очередной раз подивилась тому, как разросся и переполнился автомобилями город. Она обернулась, взглянула на сияющие башни микрорайона, выросшие вдоль реки и на месте бывших огородов, подумала, что хоть в чем-то ей повезло.

Старый и разваливающийся бабушкин дом и прилегающий к нему участок был выкуплен строительной компанией, возводившей в районе ее детства такие же высотки-башни. Взамен ей предложили однокомнатную квартиру в спальном районе, и она согласилась, чуть не плача от счастья. К этому времени умерла свекровь, а родственники мужа ухитрились без его ведома приватизировать родительскую квартиру. Приватизировать и продать. И идти бы Валентине Петровне обратно в старый дом, но удача повернулась лицом и появилась своя квартира. Она чуть не развелась — муж уже заметно сдвинулся на конспирологии, детей рожать не позволял возраст, а тогда зачем? Но муж упросил пустить его пожить, пока идут суды по родительской квартире, делал ремонт, перевозил мебель, служил подспорьем и предметом зависти одиноких соседок. В новый дом много знакомых переехало — строительная компания кварталами землю скупала, и Валентине приятно было слышать, как их с мужем нахваливают: «Смотрите-ка, сколько лет вместе, а не ругаются, живут душа в душу. Семеныч мужик рукастый, полочки в туалете соорудил — закачаешься. Свекруха, конечно, Валюху доводила, а теперь-то поживут для себя».

«Для себя» получилось не такое как хотелось. Валентина Петровна быстро устроилась на работу в небольшой фотосалон, научилась обращаться с ксероксом, относила пленки для проявки в центральный пункт, приносила оттуда напечатанные фотографии. Получала немного, зато от дома два шага, на проезд тратиться не надо. Зеркально-фурнитурный комбинат к тому времени давно закрылся — приватизировали, оборудование на металлолом продали, потому что устаревшее, а цеха бросили. Муж на работу так и не устроился: сначала судился, получил от брата с сестрой ощутимую компенсацию за родительскую квартиру, понемногу вносил деньги в семейный бюджет. Иногда подрабатывал мастером на все руки — вешал карнизы, менял замки, выключатели и смесители. До того, как у мужа инсульт случился, жили почти как соседи. Валентина Петровна ругалась, не желая видеть и слышать телевизор, но решительного шага не делала и опостылевшего не выгоняла. Куда он пойдет? А люди что скажут? Что она взбесилась на склоне лет?

Двери троллейбуса зашипели, возвращая ее в реальность.

— Остановка «Набережная», — объявил приятный мужской голос. — Следующая остановка «Улица Ленина». Осторожно, двери закрываются.

Валентина Петровна вытянула шею, вглядываясь в просвет между высотками, возведенными на берегу. Не смогла разглядеть ни колоннаду — один из входов на территорию НИИ, возле стадиона — ни величественное здание главного корпуса. Троллейбус свернул, поехал в горку, и, через пару остановок, высадил ее в самом сердце города, историческом центре.

Валентина Петровна попыталась вспомнить, сколько лет назад она сюда выбиралась, и не смогла. Переехала в спальный район и замкнулась в границах «квартира-работа-магазин-поликлиника-рынок-квартира». Центр осовременился. Старые купеческие особняки отреставрировали, низенькие развалюхи снесли в пользу высотной застройки. Улицы покрывала тротуарная плитка, сияли витрины магазинов, из репродукторов на столбах лилась музыка — какое-то местное радио — на деревьях, несмотря на день, мигали разноцветные новогодние гирлянды. Валентина Петровна покосилась на свое отражение в витрине — неприметная пенсионерка в темных брюках и теплой кофейной толстовке — поправила седую прядь и сумку на плече, и зашагала к площади Героев Социалистического Труда. Оттуда ей надо было свернуть направо и спуститься к реке и зданию военного НИИ.

Она довольно быстро устала от музыки и рекламных объявлений — динамики на магазинах перекрикивали старые репродукторы, вызывая головную боль вместо желания что-то купить. Звуки утихли, когда последние кварталы центральной улицы превратились в широкий пешеходный бульвар. Валентина Петровна неторопливо миновала художественный музей и краевую библиотеку, обнаружила, что возле библиотеки теперь возвышается памятник Пушкину, прошла вперед, отмечая, какими огромными стали бульварные платаны, и остановилась как вкопанная, подавляя желание протереть глаза.

«Я сошла с ума? У меня ложные воспоминания?»

Площади Героев Социалистического Труда с огромной мраморной трибуной, флагами, фонтанами и плакучими ивами не было. Не было, хоть щипай себя за бедро, хоть не щипай.

На ее месте возник приземистый торгово-развлекательный центр с огромной автостоянкой. Валентина Петровна некоторое время обозревала изменившийся пейзаж, а потом перешла дорогу и направилась к въезду на стоянку, перегороженному длинным шлагбаумом. Охранник был ее ровесником — может быть, на пару лет младше — и охотно дал объяснения. Даже не рассмеялся после вопроса: «Простите, а трибуна где?».

Глава 4. Александр. По следу

— Паспорт Вилки? — свел брови Валентин. — Наверное, дома. Поехали в институт. Мне надо поговорить с Буравчиком.

Александр кивнул, положил пальто Валентины на заднее сиденье, проследил, чтобы Валентин захлопнул свою дверь, и сел за руль. Дороги почти опустели — сыпался мелкий снег, укрывавший расчищенный асфальт скользким покрывалом. Снежинки плясали в свете фонарей, кружили голову, смешиваясь с запахом Валентины, пропитывающим салон.

«Жива-жива-жива», — мысленно повторял Александр, игнорируя нотки крови и формалина.

— У меня был приказ тебя убить, если ты внезапно рехнешься, — неожиданно сообщил Валентин. — Майор говорил, что ты в группе риска. У тебя нет якоря.

Александр промолчал, не зная, что сказать, и дождался продолжения.

— У меня теперь тоже нет якоря. Что с нами будет? К нам приставят кого-то третьего, чтобы он нас убил, если у нас шарики за ролики зайдут?

Валентин смотрел на него с надеждой, ожидал, что старший товарищ сейчас даст ему ответ и будущее прояснится. Александр вздохнул, свернул в проезд между домами, загнал машину в тупик и погасил фары.

— Я не знаю, — честно сказал он. — Третьего… нет, тройки — редкость. Только для командировок и особых заданий. Нас осталось мало, по пальцам можно пересчитать. Кого-то еще в институт присылать не будут. Ты же помнишь, что сюда перевели четверых. Миша умер. Петр не вернулся. До нас пока еще очередь не дошла. Оставят здесь, спишут в расход в экспериментах Буравчика.

— Машина времени странная, — нахмурился Валентин. — Как газовая камера. Из нее еще никто живым не возвращался.

— Потому что Буравчик не знает, как ее отладить. Чертежи, расчеты, монтаж, система генетического распознавания — это не его работа. Проектом руководил его покойный брат.

— Интересно, зачем брат в машину залез и ее включил? Знал же, что в ней умирают.

— Наверное, верил в новые настройки. Он в тот вечер с ней долго ковырялся, дежурного отослал, дверь запер. Мужики в курилке обсуждали, я подслушал. Один сказал, что у старшего Буравчика была какая-то неизлечимая болезнь. Он, мол, хотел уйти в будущее, чтобы его там спасли. Медицина быстро развивается.

Валентин нахмурился сильнее:

— Петр ушел и не вернулся. Все остальные умерли прямо в машине времени, а Петр пропал. Значит, она все-таки работает. Куда мы попадем, если нас отправят? Мы говорили с Мишей. Он думал, что в будущем случилась ядерная война.

— Трупы проверяли, — напомнил Александр. — Следов радиации нет. Кто-то умер от разрыва сердца, кто-то — от кровоизлияния в мозг. Миша умер потому что иглы сдвинулись. Головой об стену слишком сильно бился.

— Куда мы попадем? — повторил Валентин. — Я боюсь. Я не хочу в нее заходить.

— Мы не можем отказаться от выполнения приказа, — напомнил Александр. — Но мы можем сбежать. Ни тебя, ни меня больше ничего не привязывает. Ни к институту, ни к городу, ни к стране.

— Сбежать? — Валентин побарабанил пальцами по «бардачку». — Не знаю…

«Зря я разоткровенничался, — подумал Александр. — Приедем в институт, он меня заложит. Или особисту, или Буравчику».

— Как Коля и Семен? — проговорил Валентин, всмотревшись в пляску снега перед лобовым стеклом. — Или как Толян?

— Коля и Семен сглупили, — напомнил Александр. — Им надо было катер украсть или лодку. А они просто поплыли.

— Не просто, — повернулся к нему Валентин. — У них были спасательные жилеты. И воротники из пенопласта. Они могли отдыхать, спать, не опасаясь, что утонут. Они хорошо плавали, море теплое было. Их нашли и расстреляли с вертолета.

— Откуда ты знаешь?

— Толян говорил.

Александр покачал головой, ругая себя — зря близнецов за дурачков держал. Интересно, откуда Анатолий узнал, что их расстреляли? Никаких слухов не ходило. Сам Анатолий сбежал позже. Скорее всего, собирал информацию перед побегом, выбирал направление и предпочел раствориться в просторах тайги. Там человека с вертолета не высмотришь, а на всякий случай расстреливать тайгу — патронов не хватит.

— Можно двинуть на Урал, — осторожно предложил Александр, опасаясь резкого отказа. — Я тоже не хочу проверять, куда может вынести эта машина времени.

— Я выйду, отолью, — Валентин щелкнул ручкой двери. — Надо ехать в институт. Буравчик обещал, что мне помогут. Вилку надо достойно похоронить.

Александр скрипнул зубами — «жива!» — и велел:

— Давай быстрее. Не разгуливай по кустам, хозяйство отморозишь.

Валентин хмыкнул, отошел к дереву, оросил снег и вернулся на сиденье — не сбежал, не пришлось гоняться. До института ехали в молчании. На повороте к КПП Александр притормозил, спросил:

— Что тут происходит? Прожектор включен, ворота приоткрыты.

Он посигналил, опустил стекло, услышал крик дежурного:

— Машину на улице оставь. Или через другой въезд в гараж загони. Ворота сломались.

— Работали, когда мы уезжали.

— Вот после вас и сломались. Ни закрыть, ни открыть. Заклинило. Денис час в механизме ковырялся. Сказал, завтра придется демонтировать, подъемник подгонят.

— Машина будет нужна, — Александр знал, что из гаража ни вечером, ни ночью ничего не допросишься. — Оставлю тут, присматривай.

Они прошли на территорию, сминая свежий снег — возле ворот натоптали, а в парке, на аллее, ведущей к корпусу с машиной времени, следов почти не было.

— Знаешь, что непонятно? — спросил Валентин, идущий у него за спиной.

Александр остановился возле фонтана «Дельфины», обернулся и вдруг почувствовал запах Валентины. Он махнул рукой, призывая напарника замолчать, обошел чашу, обнюхивая снег на земле и бордюре. Запах был без примеси крови и формалина. Знакомый, но изменившийся — с ноткой чего-то затхлого и химического. Видимых следов на снегу не было.

— Что ты там вынюхиваешь? — удивился Валентин.

Отвечать не хотелось — запах мог быть галлюцинацией.

— Что непонятно было? — перевел он разговор на другую тему. — Когда? Где?

Глава 5. Валентина. Возвращение в прошлое

Она скорчилась, обхватила голову руками, унимая боль. Перед глазами поплыли яркие картинки. Сегодняшняя прогулка. Кафе, экран телевизора, стоянка возле ТЦ, понимающе кивающий головой охранник — «да тут весь центр перестроили так, что не узнать, не расстраивайтесь, дамочка» — троллейбус, дверь квартиры, которую она запирает ключом. Вчерашний вечер — альбомы с фотографиями, собственные руки, рвущие вырезки и запихивающие бумаги в мешок.

Неожиданно — кладбище. Крест на могиле мужа. Вежливая агент похоронного бюро, помогающая ей подобрать недорогой, но приличный гроб и венки. Больница. Врач, сообщающий ей, что муж скончался и тело отправлено на вскрытие.

Валентина Петровна решила, что она умирает. Перед внутренним взором проходила вся ее невеселая жизнь, каждое мгновение на полу лифта уносило ее все дальше в прошлое. Некоторые моменты мелькали так быстро, что она не успевала понять, что это было. Некоторые — неприятные — расплывались как капнувшее в воду масло: пятно ширилось, а потом превращалось в кучу мелких капелек. Кричащий на нее клиент, обнаруживший в пакете чужие фотографии — кто-то унес его заказ, не проверив содержимое. И там, и там было двадцать матовых фото десять на пятнадцать, Валентина убеждала клиента, что его пленку и фотографии принесут назад, чтобы получить свои, а он орал все громче, не позволяя доводам пробиться к рассудку. Пожелтели и позеленели деревья, крик клиента перетек в скандал с мужем, с трудом передвигающимся по квартире на ходунках, ругань заглушал вывернутый на полную громкость звук телевизора, соседка стучала по батарее, и Валентине Петровне было невыносимо стыдно, но слушать про вторжение НЛО она уже не могла.

Новая квартира, заставленная мебелью, пустеющая на глазах, голые стены с обоями в мелкий цветочек и розовый линолеум, вызывавший у нее теплые чувства после паркета в квартире свекрови, который надо было натирать каждую неделю. Суды, брат мужа, требующий, чтобы они убирались из квартиры. Похороны свекрови. Лежачая старуха, подзывающая ее к себе: «Подержи меня за руку, мне холодно, а у тебя ладони теплые». Валентина чувствует, как прикосновение тянет из нее жизнь, вырывает руку, убегает в слезах, а свекровь потом долго и со вкусом жалуется на нее мужу и заглянувшей в гости дочке.

Стирка, уборка, готовка. Отутюженное постельное белье. Жесткая бульонная курица, упреки — даже суп сварить нормально не можешь! — выкипевшая картошка в мундирах. Цыкающий зубом свекор. Лес, запах прелой листвы, осенние опята, гневная речь свекрови, упрекающей Валентину, что она срезала семейку ложных опят. Ядовитые грибы срезал муж, который не хотел ни признавать свою вину, ни вступаться за молодую жену.

Свадьба. Выбор платья и туфель в салоне — ей выдали талоны в профкоме, ехать пришлось через весь город, нужного размера туфель не было, и Валентина взяла чуть больше, а потом удачно поменялась с технологом Леной, вышедшей замуж три месяца назад. Сватовство. Букет красных гвоздик, подаренный будущим мужем. Неловкость — гвоздики ассоциировались не с предложением руки и сердца, а с возложением цветов к монументам. И вытирающая сомнения мысль: «Он хоть какой-то букет принес, а работягам и это в голову не придет, угостят семечками и радуйся».

Зима, осень, весна. Стук в калитку, участковый с планшетом, грозно тыкающий ручкой в фонарь на стене дома:

— Почему не горит? Ты знаешь, что номер дома освещать надо? На тебя квартальная уже третий раз жалуется.

— Я не знаю, что делать, — слезы текут сами собой. — Я лампочки меняю, а они тут же перегорают. На работе электриков просила зайти, посмотреть, кто отказывается, а кто обещает и не приходит. Если бы Валя…

Она всхлипывает и закрывает лицо руками — казенная бумажка со штампом, извещающая о смерти брата, уже месяц лежит в серванте.

— Ну, не реви… — смягчается участковый. — Лестница-то у тебя есть?

Валентина кивает.

— А плоскогубцы и отвертка?

— Да.

— Показывай, где что. Гляну сейчас, что с твоим фонарем. И, это… лучше сразу обращайся. Не доводи до того, чтобы квартальная жаловалась.

Фонарь на стене горит, освещая жестяную табличку с названием улицы и номером дома. В калитку стучат, тут же стучат в ставню, брат зовет:

— Вилка! Вилка! Дверь открой!

Картинки пляшут веселым хороводом — брат и Саша чистят картошку, она удивляется:

— Зачем столько? Зачем целое ведро?

— Два раза пожаришь, — щелкает ее по носу брат. — Картошечки жареной хочется. В столовке вкусно кормят, но жареную картошку никогда не дают. А мне охота жарехи с солеными помидорчиками.

Помидоры стоят в сенях — резкие, чуть подкисшие. Содержимое банки исчезает моментально, и Валентине приходится руководить походом в подвал. Брат и Саша утаскивают в НИИ алычовое варенье и вишневый компот, а взамен обещают много вкусностей к новому году. Валентина ужасается тому, что они съели две огромные сковородки жареной картошки, а третью унесли с собой, переложив в банки. Как же их прокормить, обжор? Это же с утра до вечера готовить надо!

Из теплой кухни ее переносит на улицу, на лестницу к зеркально-фурнитурному комбинату, она спускается, держась за перила, боится упасть — ударишься, набьешь синяк, как Саше показываться? Если прятаться, то драгоценные встречи придется терять. А он обещал посвататься.

Вахтер выкручивает ручку, радио бодро оповещает отработавших смену заводчан:

— Сегодня, 21 декабря 1972 года заключен Договор об основах отношений между Германской Демократической Республикой и Федеративной Республикой Германией.

Валентина выходит на ступеньки, вдыхает свежий морозный воздух, смотрит на срывающийся снег, делает шаг из-под козырька-навеса, и тут у нее перед лицом пролетает огромная ледяная глыба — сорвавшаяся с крыши сосулька.

Освещение погасло.

Она отшатнулась, ударилась затылком об стенку кабины лифта и помотала головой. Видение было таким ярким, как будто ее кто-то в лифт со ступенек проходной выдернул. И голова болела. Но не так, как от удара, а знакомая тяжесть в затылке. Так ломит, когда давление поднялось.