Второе пришествие

Пролог. Интервью

« Интервью доктора Рэндэлла, данное журналу «Экспертиза»,  14 апреля 1991 года».

К: Доктор Рэндэлл, ваши исследования Туринской плащаницы оказались поистине сенсационными. Они в буквальном смысле потрясли мир, и в связи с этим напрашивается весьма логичный вопрос: не считаете ли Вы, что Ваши работы в какой-то мере могут подорвать уже сложившиеся религиозные догматы и дискредитировать престиж церкви в этом вопросе?

Р: Ни в коей мере! Мы с коллегами провели тщательнейший анализ плащаницы, и сейчас совершенно определенно можно сказать, что изображение на ней является действительно нерукотворным и, несомненно, подлинным. К тому же мы всего лишь продолжили исследования, начатые профессором  сравнительной анатомии Ивом Делакруа в 1900 году. Еще в те времена он со всей очевидностью доказал, что изображение является анатомически безупречным до мельчайших подробностей. Налицо были выявлены характерные особенности суровой смерти, истязаний плетью, потоков крови, ран…

 Все это в совокупности показало, что изображение является отражением какого-то еще неизвестного науке процесса, который запечатлел на ткани негативные, анатомически правильные контуры замученного на кресте, а затем погребенного в этой льняной ткани человека. Наши исследования лишь с еще большей полнотой подтвердили исследования Делакруа.

К: Что именно нам показывает полотно?

Р:  Мы совершенно точно можем утверждать, что человек, которого завернули в полотно, являлся взрослым, хорошо развитым физически мужчиной, без каких-либо телесных дефектов. Смерть произошла за несколько часов перед тем, как тело было положено на одну половину плащаницы и прикрыто второй ее частью. Совершенно точно можно сказать, что ткань находилась в контакте с телом не более двух-трех дней, то есть не более сорока часов.

К: Получается, что религиозные источники не лгут о воскрешении этого «человека» на третий день?

Р:  Мы с вами сейчас не говорим о религиозных постулатах. И мы не утверждаем голословно, что умерший и завернутый в ткань человек является в действительности тем, кого мы сейчас называем Иисусом Христом. Мы лишь исследовали изображение, отпечатанное на этой ткани. Потому продолжим. Подробно осматривая область головы, мы выявили, что волосы лежат в беспорядке, имеется небольшая борода и усы. Говоря более точно, длинные волосы, сплетенные в косичку, и короткая борода, разделенная посередине. Правый глаз закрыт, левый слабо приоткрыт. Над левой бровью капля крови. Нос ориентальной, то есть восточной расы. Глаза близко стоят  друг к другу. Подбородок ярко очерчен, особенно слева, так как справа на нем имеется пятно от крови или же глубокой раны.

К: Простите, а можно ли сейчас подробнее описать лицо того, кто изображен на плащанице?

Р: Если говорить об этнической принадлежности, то мой коллега, доктор Вэнс, считает, что данный человек принадлежит к семитскому типу, который в настоящее время может быть найден среди родовитых евреев или благородных арабов. В подтверждение этого говорят и ниспадание длинных волос к плечам, и маленькая косичка. Совершенно точно, что запечатленный на плащанице человек не был ни греком, ни римлянином, так как незавязанная косичка в волосах являлась наиболее характерной еврейской особенностью, и ее наличие было обязательным для мужчин данной национальности в античные времена.

Само же изображение лица ассиметрично: разбитые, раздувшиеся брови, порванное правое веко, большое вздутие, находящиеся ниже правого глаза, распухший нос, ушиб на правой щеке, вздутие на левой щеке и на левой стороне подбородка. На кончике носа имеется ссадина, а правая щека имеет отчетливую припухлость по сравнению с левой, что, вероятнее всего, явилось следствием сильного удара. Этот удар, по-видимому, был нанесен палкой толщиной приблизительно в 4,5 сантиметров, человеком, стоящим с правой стороны, что и привело к повреждению щеки и носового хряща ниже кости.

К: Из всего этого следует, что человека…

Р:  Жесточайшим образом избивали перед смертью. Но это еще не все. Спереди, в области лба, мы обнаружили кольцо проколов, переходящих в верхнюю часть головы. Всего на голове имеется по меньшей мере тридцать проколов, сделанных шипами. Кровь из этих проколов стекала на волосы и на кожу лба, скапливаясь в отдельных местах. Вид со стороны затылочной части показал, что эти проколы простираются на всю поверхность головы и что потоки крови из них стекали по направлению вниз.

К: Предполагает ли это, что так называемый терновый венец не был сделан в форме венца?

Р: Скорее всего, он более всего походил на шапочку, покрывавшей собой всю голову. Соответственно, от каждого удара по этой терновой шапочке, шипы вонзались все глубже, образовывая раны. Вся голова от лба до затылка покрыта ручейками запекшейся крови.

К: Это действительно кровь?

Р: Нами было проведено шестнадцать специальных тестов, которые подтвердили, что на плащанице находится действительно настоящая кровь. Более того, совершенно очевидно, что это человеческая кровь, принадлежащая к четвертой группе (АВ).

К: Ведь прошло столько лет с тех пор, как кровь присохла к ткани! Не могли бы вы пояснить тем нашим читателям, которые не имеют медицинского образования, как же вы смогли установить, что кровь на ткани действительно человеческая?

Р: (Улыбается) Охотно! Поясню. Кровь состоит из жидкой части – плазмы и взвешенных в ней элементов троякого ряда: красных кровяных телец – эритроцитов, белых кровяных телец – лейкоцитов, а также кровяных пластинок – тромбоцитов.

Глава первая. Казнь

Неффалим вернулся в Назарет. Город, где начался его земной путь. Его влекло туда интуитивно, хотя та же извечно мудрая интуиция подсказывала избегать этого места. Мол, неужели тебе мало всего мира?  Что тебе тут? И что тебе в этом месте? Маленький пыльный город. Ничего в нем нет. Ничего. Вспомни поговорку «Может ли быть хоть что-то хорошее родом из Назарета?» Ничего. Никаких ответов. Пустота. Только сильный ветер обдувал его лицо, специально расстаравшись, спутывая длинные волосы. Но Неффалиму нравился ветер. Он специально поднялся выше, на плоскогорье, оставив город далеко внизу и, прикрыв глаза, вдыхал ветер полной  грудью, словно надеялся стать невесомым и оторваться от земли. Выше, выше, туда, где можно говорить с Богом и быть уверенным, что он тебя точно услышит. Туда, где нет никаких звуков, кроме величественного в своей тишине голоса гор, где его собственная душа звенит в теле особенно отчетливо. Ветер леденил кожу, соперничая с горячим полуденным солнцем, испепеляющим ее.

Неффалим медленно открыл глаза. Ничего не меняется. В этом месте времени не существует. Назарет вне времени, вне любых изменений, которые свойственны времени, этой странной форме бытия, в которой существует и бесконечно развивается любая   материя. То есть, должна развиваться любая материя. Но если эти изменения и были, то никоим образом не ощущались. Словно время и пространство заключили в Назарете странный договор. Даже воздух здесь был иным. Словно он весь сплошь был пронизан каким-то сконцентрированным временем, проникавшим в его легкие и раскрываясь в них целым каскадом воспоминаний, таких живых, таких настоящих… Вдох. Выдох. Вдох. Выдох.

Там, на севере, великолепные горы Сафед…

Воздух, наполняя его легкие, взрывался, воскрешая к жизни давно минувшее, врывался в мозг вместе с кровью, с кислородом, с памятью. И запах… Этот запах… Чуть морской, чуть лазурный с белыми гривами волн залива Кайфа, к которому словно в приветственном поклоне, опускались эти горы. И сердце бешено, бешено так… летит. На склонах Гермона находится далекая Кесария Филиппинская, она едва угадывается отсюда, едва-едва, словно, привстав на цыпочки, касается горизонта, этой небоземли, потому что горизонт - это единый организм неба и земли, сплетенных между собой в любовном единении древних божеств. Таких ускользающих, таких манящих… Вечных.

Неффалим открыл глаза, и они мгновенно заслезились от ветра. Влага дрожала на ресницах, стекала размазанными ручейками по щекам вниз, падая на горячие камни. Он тоже упал на камни вместе со слезами, коснулся их коленями. И ему самому уже было не ясно, чем на самом деле вызваны эти жгучие слезы. И он был благодарен ветру за то, что тот брал вину за эти слезы на себя, что маскировал их, загоняя даже саму мысль о малодушном умении самостоятельно плакать в самый дальний  уголок его высохшей до костей души.

Воскреснуть! Как солнце, что каждый день заново возрождается к жизни, вернуться домой, в детство, в собственный рассвет. Неффалим обратил свой взгляд на восток, словно надеялся в колыбели светила узреть себя. Как марево, дрожали перед его влажными солеными глазами возвышенные равнины Пиреи, изумрудная долина Иордана. Туда, в светлый рассвет его прошлого, в ту жизнь, которая казалась восхитительно единственной. Все, до мельчайших подробностей, всю быстротечность той красоты.

Память услужливо обнажила перед ним давно прошедшее, рассекла ткань времени, словно невидимым скальпелем. Она воскресила к жизни умерших, вновь наполнила мир голосами, говорившими на старом наречие, смешанном из сирийского и еврейского языков. Вот женщины заспешили с кувшинами к фонтану в центре города, чтобы набрать воды и заодно обсудить с соседками и подругами свои дела. Рядом с ними сновали дети, занимаясь не менее важными делами, они играли камушками и гоняли обруч, бесценное сокровище, доставшееся им от старого бочонка. Мужчины занялись своей работой. Начался новый день.

Неффалим собирался в школу. Мать с улыбкой наблюдала за тем, как он аппетитно завтракает хлебом с овечьим сыром, запивая все это вкусное изобилие свежей водой, только что набранной из фонтана и принесенной домой в красивом новом кувшине. Этот кувшин, с нарисованной красной полоской, отец не выставлял на продажу. Они с Неффалимом тайком от матери сделали кувшин ей в подарок. Почти царский получился кувшин. Нарядный такой. Яркий. Наверняка его можно было бы продать за двадцать лепт, а, может, и того больше. Мать достойна такого подарка. Неффалим был уверен в этом. Даже если бы его отец не был гончаром и сам не сделал эту изумительную вещь, то наверняка купил бы такой матери. Хотя его семья никогда не была богатой. Впрочем, сам Неффалим никогда не осознавал этого в детстве. Он был счастлив в своем простом доме, больше напоминавшем хижину или лачугу, в которую свет проникал лишь через дверь, и которая одновременно служила и мастерской его отцу, и кухней, где мать готовила пищу, и была общей для всех спальней. А из мебели лишь большой раскрашенный сундук, пара циновок да несколько подушек, брошенных прямо на пол. Все так жили. У всех его друзей были точно такие же дома-кубики, поэтому понять, что именно скрывается за словом «богатство» он не мог, хотя и встречал его иногда в книгах. Слово какое-то бесполезное. И главное, что за ним скрывается – совершенно не понятно. Богатство представлялось Неффалиму огромными тюками яркого шелка или золотой парчи, в которую можно одеться. Неффалим не думал, что богатство может  быть выражено не золотом, что оно, богатство, это, когда можно спать на кровати, а не полу, когда у всех членов семьи есть свои тарелки, когда на стене в доме может висеть какая-нибудь красивая, но бесполезная вещь. Все это казалось излишеством. И кому только это нужно? Неффалим был абсолютно счастлив в этом доме, где все родные рядом, а не сидят в разных комнатах, как это принято в богатых дворцах. Там, наверное, и поговорить-то не с кем. Глупо, смешно…  

Глава вторая. Вторая жизнь

Было больно. Болело в груди, давило тяжелым грузом так, что при каждом вздохе чувствовались ребра. Болело все тело. Ноги и руки уже давно перестали слушаться Неффалима. Он знал, что умирает, но не жалел об этом. Наоборот. Он скорее ждал смерти. Старый гончар прожил свою жизнь достойно. Он вырастил четырех сыновей: Симона, Иуду, Иакова и Фому. Он вырастил двух дочерей: Марию и Сарру. Ему было чем гордиться. Все его дети были хорошими, честными людьми. Трое сыновей жили здесь же, в Назарете, и были гончарами, как и он сам. Третий же сын, Иаков, стал книжником и теперь жил в Иерусалиме. Два старших сына и обе дочери уже успели обзавестись собственными семьями и порадовать старого Неффалима внуками. Его любимая жена Сарра скончалась три года назад. Умерла она внезапно. С утра заболело сердце. Она прилегла, чтобы вздремнуть, да так и не встала. С тех самых пор Неффалим и сам сильно захворал. Без жены пусто было, темно. Он лежал, не вставая, уже неполных три года. Плакал от немощи, звал смерть, даже сетовал в душе на Бога за то, что жизнь такую длинную ему подарил, но упорно, словно по какому-то недоразумению, жил. Всю свою жизнь Неффалим считал себя глубоко верующим человеком и никому никогда не делал никакого зла, истово соблюдая Закон Моисея. Он никогда не верил ни в каких других богов, кроме единого Бога. Он никогда не молился идолам и почитал Божье имя. Он никогда не работал в субботу, посвящая этот день молитвам. Он почитал своих родителей и прародителей. Не убивал. Он даже в мыслях никогда не изменял своей Сарре, любил ее. В жизни в руки чужого добра не брал. Не лгал, всегда говорил лишь правду, какой бы горькой она ни была. И никогда никому не завидовал. Неффалим не боялся смерти и встречи с Богом, потому что знал, что сможет достойно держать ответ перед Ним за прожитую жизнь свою.

Старик лежал на спине, отчего его дыхание делалось прерывистым и каким-то клокочущим. Его слепые от старости глаза не могли больше видеть ни мира, ни солнца, ни дорогих ему лиц. Остановившимися мертвыми глазами он мог видеть лишь темноту.  Зато его физическая слепота научила Неффалима видеть душой, сердцем, полным воспоминаниями. И он видел много ярче, чем те, у кого были здоровые глаза. И зеленые деревья его юности были зеленей, и белые облака белей. И… кровь была такой алой, такой соленой. Та кровь, запах которой ударял в нос, как только он вспоминал несчастного лекаря, на казнь которого он смотрел в далеком 33-м году. Вспоминался ему и старый Иисус, чьи глаза вылечил этот лекарь. Неффалим не знал, согласился бы он сейчас на подобное исцеление. Воспоминания были ярче, чем реальность. Так стоит ли ее видеть? Настоящее воровало бы у него прошлое, то время, когда он был счастлив с любимой женой, когда его тело еще было полно сил, и жизнь была такой осязаемой, еще не превратившись в медленную струйку химерного дыма, который есть, но его никак нельзя потрогать. Так и его жизнь. Она была, теплилась в его неподвижных холодеющих членах, но на самом деле ее не было. И еще жгло одно желание, всего лишь одно, а не множество, как бывает в настоящей жизни. И это желание было – скорый конец и долгожданная встреча с Богом. Смерть. Она же – вечная жизнь в мире без болезней и горестей, где они с Саррой, вечно молодые, будут вместе, и уже ничто, даже смерть, которая является главной земной разлучницей, никогда не сможет разъединить их.

Да, Неффалим ждал смерти.

И в этом ожидании медленно тянулись дни, превращаясь в длинные недели, а те - в бесконечные месяцы. Так мучительно и болезненно протекала его полужизнь.

И вот однажды днем, когда его неженатый сын Фома ушел из дому по делам, Неффалим, наконец, почувствовал, что смерть пришла. Это ощущение было неожиданным, так, словно Неффалим вовсе и не ждал терпеливо смерти все эти годы. Он заволновался, что не успел подготовиться к этому моменту как следует, но еще, самое главное – он испытал чувство страха. Он ждал смерти, звал ее, надеясь на избавление от жизненных мук, но в то же самое время, когда она пришла, Неффалим понял, что хочет жить. Смерть вползла в дом Неффалима, просочившись через открытую дверь, поднялась сквозь земляной пол, мягко, но одновременно и настойчиво прижимая старика к подушке, опустившись с неба. Она была везде, обволакивала тело старика и постепенно проникала в него мельчайшими частицами своего естества. Она лениво охлаждала кровь, заставляя ее медленней бежать по венам. Она ласково усыпляла сердце, и Неффалим знал, что ей это почти удалось, так как его натруженное и испытавшее горе утрат сердце, стало биться неторопливо, с перерывами. Дыхание старика тоже выровнялось. Сделалось плавным, чистым и глубоким. Еще Неффалиму показалось, что он услышал запах весенней зелени, где-то нежно звенели колокольчики. Или это был смех Сарры? Полевые цветы, которые она держала в руках, закружились хороводом, мелькая синим, красным, желтым, фиолетовым, зеленым. Они кружились быстрее, быстрее, слились в единый круг, в центре которого образовалось темное пятно. Это пятно напряженно, до звона в ушах, вращалось, в конце концов, превратившись в воронку, в которую начало затягивать Неффалима. Он словно приподнялся над своим телом, сделавшись прозрачным и невесомым, а затем оказался в центре воронки. Или воронка оказалась в центре Неффалима. Он уже не понимал этого. Он понимал только одно – боли больше не было. А он и воронка – это единое целое, которое раскрывается, как цветок, тянется навстречу слепящему теплому свету солнца. Или Бога? Не больно. Не больно. Спокойно и хорошо. А впереди – лишь радость. Неффалим больше не боялся.

Боль пришла вновь. Она ударила исподтишка, коварно и лживо, заставив Неффалима закричать. Но из его крика ничего не вышло, он не слышал его, оказавшись зажатым со всех сторон чем-то горячим, мокрым и пульсирующим. Это что-то сжималось, причиняя невыносимую боль, грозилось раздавить его, выталкивая вперед. Неффалиму казалось, что его внутренности сейчас полезут наружу, настолько сильно на него давило со всех сторон. Он не мог дышать. Он судорожно пытался втянуть в себя воздух, но воздуха не было. Вместо него было что-то жаркое, липкое. Снова вернулся страх, превратившись в настоящую панику. Неффалим закричал еще раз. Он хотел вложить в этот крик все свое отчаяние, всю свою боль, выплеснуть ее наружу, в мир. За что?

Глава третья. Язык Мира

Иудея…

Родина встретила Неффалима непривычными для весеннего месяца ийара грозами. Неффалим полной грудью вдыхал теплый влажный воздух, его глаза слезились от радости. Совершенно особенное, абсолютное, обволакивающее чувство тихого ликования овладело всем его существом. Ему казалось, что даже травы, даже деревья и само небо – все здесь было роднее, так будто весь этот мир – уже его дом. Неффалим спешился с верблюда и пошел с ним рядом. Ему казалось, что сама душа земли заструилась по его телу, едва его ноги коснулись влажного грунта. Так сладостно было, легко. Казалось, что он не шел – летел. И так хотелось, чтобы это длилось вечно.

Наконец, Неффалим поверил в существование Рая. И пусть никто не понимает этого, пусть никто из окружающих его мертвецов не осознает собственной кончины. И в мире мертвых свой Рай нужно заслужить, осознать, в чем он заключается, и идти к нему, и искать, несмотря ни на что.

По пути из Иерусалима в Назарет Неффалим узнавал каждый камень, каждый колодец, каждое дерево. И купался в воспоминаниях. Его не смущали ни дожди, ни темное низкое небо, ни голод. Неффалим даже на сон тратил минимум времени, по-детски опасаясь, что, проснувшись, родины и этого неземного счастья больше не будет.

К Назарету он подошел на рассвете, и остановился на холме. От увиденного у него перехватило дыхание. Неффалим стоял и смотрел, как лучи восходящего солнца червонным золотом одевают белоснежные стены города, в котором он провел всю свою жизнь. А потом, словно очнувшись, он побежал. Он полетел к своей заветной мечте, к своему счастью. И не стеснялся этого своего порыва, ибо готов был пригласить в свидетели своего триумфа и небо, и землю – самого Создателя.

Свое счастье, ликование, свет Неффалим мог сравнить лишь с безграничной любовью, которую почувствовал, когда Сарра впервые дала ему подержать на руках их первое дитя. И это чудо, это диво Божье повторялось, оно было бесконечным, как радость уже его детей, которые брали в руки своих детей. Замкнутая вселенная счастья. В этом – Бог. В этом – любовь.

Неффалим летел.

Он бежал по родным улицам оживавшего города. К себе, домой, к Сарре, которая уже, наверное, тоже проснулась и сейчас расчесывает свои длинные волосы, поджидая Неффалима. О, что значат эти годы разлуки! Она его точно ждет. Она его чувствует, как и он чувствует ее. Вместе навсегда!

Неффалим остановился у двери своего дома. Он слегка запыхался и вспотел, но он улыбался. Сейчас! Вот прямо сейчас он постучится в дверь, и она спросит его, кто пришел. А он промолчит, и она сама откроет дверь. И увидит его, Неффалима! И заплачет от радости! И упадет в его объятья. Все хорошо. Все хорошо. Я здесь. Или не так. Нужно самому открыть дверь и…

Неффалим что есть силы толкнул дверь плечом.

- Сарра!

Тишина…

- Сарра! Любимая…

Тишина.

- Я… пришел…

Неффалим с отчаянием оглядел свой дом. Ничего в нем не изменилось за все эти годы. Дом не выглядел запущенным, значит, в нем живут. Может быть, Сарра вышла к фонтану за водой? О, наверное, это так. Господи, ну как же он мог забыть про фонтан! Это же традиция… Да, действительно… Фонтан…

- Ты кто такой?

Голос раздался за спиной Неффалима, и он от неожиданности вздрогнул. Он резко обернулся и увидел стоящего в дверном проеме человека. Высокий, могучий, с рыжеватой бородой мужчина держал в руках деревянную бадью со свежей глиной. Солнце светило прямо в лицо Неффалиму, поэтому он никак не мог разглядеть его, но голос… Да, этот голос… Он был таким знакомым. Смутно… Смутно… А что в его доме делает мужчина?

- А ты кто такой? – с вызовом спросил Неффалим, чувствуя внутри себя какую-то безнадежную пустоту.

Мужчина усмехнулся и шагнул вперед. Он поставил бадью на земляной пол и, выпрямившись во весь рост, скрестил руки у себя на груди.

- Ну, допустим, Фома меня зовут. А ты кто такой и что делаешь в моем доме?

Неффалим вздрогнул. Он пристально всмотрелся в лицо этого человека и, пошатнувшись, схватился рукой за сердце.

Перед ним стоял и улыбался его родной сын Фома. Он порядком постарел, отрастил бороду, но, вне всякого сомнения, это был его сын! Неужели и он тоже умер? Боже, что же с ним произошло? Почему так рано?

- Эй? Что с тобой? Тебе плохо?

И его сын его не узнает!

- Что с тобой?

- А где Сарра?

Пустая, тупая боль вмиг вытеснила из сердца Неффалима всю радость. Выпила его надежды, растоптала, надругалась над его душой. Он больше ничего не ждал.

- Сарра? – переспросил Фома, и голос его также потускнел. – Откуда ты… Она умерла уже давно, ты не мог знать ее… Да, давно…

Неффалим стоял, стеклянными глазами глядя куда-то сквозь Фому. Было страшно. Впервые по-настоящему страшно. Сарра умерла. Да что же это? Ведь он тоже, тоже умер, но при этом живет где-то не там, где должен.

- Как тебя зовут? – вкрадчиво повторил свой вопрос Фома. Его голос был теплым, родным.

Глава четвертая. Аполлоний Тианский

Неффалим добрался из лесов Галлии до Массилии. Там он разыскал купцов, с которыми его сыновья вели дела. Неффалим проверил бухгалтерские отчеты Симона и Фомы, порадовался за сноровку детей, которые за годы, проведенные им с друидами, успели существенно увеличить поставки пряностей, оливкового масла, бархата и прочего товара. От массилийских купцов он также узнал, что его старший сын Симон заболел, поэтому передал ведение дел своим сыновьям. Неффалим не стал отправлять детям письмо, предупреждая их о своем возвращении, а просто сел на корабль, отправляющийся в Тир, с заходом в порты Остии и Сиракуз. При попутном ветре небольшое торговое судно шло со скоростью двадцать узлов, поэтому Неффалим добрался до Остии за несколько дней. Там он заплатил за аренду судна и со спокойной душой отправился дальше.

По дороге домой Неффалим много думал о том, что ему пришлось пережить. Он думал о том, что некоторым людям, которые посвящают себя изучению философии или естествознания, за свою короткую земную жизнь удается найти нужные ответы на все вопросы. Их подгоняет время, они ограничены в своих возможностях, поэтому торопятся жить. Он же обладает неограниченным запасом этого времени, и поэтому, возможно, тратит его необдуманно и  понапрасну. Люди выбирают себе жизненный курс и следуют потом ему всю жизнь. Как корабль, на котором он плывет сейчас из Остии в Тир. Ничто не сможет сбить его с курса. Ничто и никто, кроме Бога, не может помешать ему дойти до нужной гавани. Сквозь бури и по спокойной погоде, при попутном ветре и супротив ветра, когда за дело берутся гребцы – ничто не остановит этот корабль, потому что он идет заданным курсом. Неффалим же мог позволить себе выбирать неограниченное количество портов и гаваней. Он мог успеть сделать все, что пожелает. А он не знал, чего ему желать. И в каком порту его могла ожидать награда. В какой гавани он, наконец, сможет обрести покой.

Неффалим знал одно: ему следует продолжать поиски. Сколько бы времени это ни заняло. Это путешествие должно даже оказаться интересным, если не будет омрачено различными неприятностями, которые, например, могут привнести в жизнь бедность или болезни. Неффалим подумал, что ему будет гораздо комфортнее проживать свою вечность, если он обеспечит себя деньгами и пристойным положением в обществе. Поэтому Неффалим решил по приезде в Дамаск немедленно заняться оформлением римского гражданства. Его деньги давали  возможность купить себе гражданство, не продаваясь в рабство, хотя многие люди в то время поступали именно так. Иногда жизнь римского гражданина-раба была более предпочтительной, чем жизнь свободного негражданина. С какой бы ненавистью Неффалим не относился к римлянам, все это осталось где-то в далеком прошлом. Судьба Иудеи более не тревожила его, так как он перестал ощущать себя в полной мере евреем. И даже рассказы его приятеля-друида о жестокой травле римлянами жреческой культуры, не могли заставить его сердце усомниться в правильности выбора. Он сам перестал был носителем какой-либо культуры, ибо мог впитать в себя все культуры, все языки и традиции, став средоточием всех цивилизаций.

По возвращении в Дамаск Неффалим немедленно принялся за реорганизацию дел. Его дети, знавшие Неффалима, как владельца всех  торговых предприятий, которыми они управляли более двадцати лет, встретили его радушно, но все же чувствовалось в них какое-то напряжение. Привыкшие жить в роскоши, они опасались, что за изменениями, которые готовил Неффалим, кроется какой-то подвох, который может лишить их привычного образа жизни. Но Неффалим заверил их, что не собирается искать себе других управляющих, так как за два десятилетия они уже доказали ему, что лучших и более честных людей ему не сыскать.

На следующей неделе Неффалим пригласил к себе римского цензора, чтобы тот составил опись всего его имущества, земли и торговых точек. По итогам ценза один только рудник по добыче мрамора в Ликии позволял Неффалиму без проблем стать всадником. Неффалим был крупным землевладельцем и успешным торговцем, поэтому, несмотря на то, что он не был представителем аристократии, этот титул вполне соответствовал его положению в обществе, так как он зарабатывал в год гораздо больше 400000 сестерциев, а именно эта сумма была условием для получения титула всадника. Однако, было одно «но». Неффалим не мог получить гражданства, а соответственно и титула всадника, ибо ни его отец, ни его мать не имели римского гражданства. Подобную мелочь, как метрика о рождении, цензор легко исправил за весьма кругленькую сумму, обратившись за помощью к знакомому нотариусу. В итоге Неффалим добился своего и получил этот титул. Всадник и римский гражданин!

 После получения гражданства Неффалим решил, что торговые дела под управлением его детей и внуков идут хорошо, поэтому он со спокойной душой мог заняться другими делами.

 Новым делом, которое придумал для себя Неффалим, был золотой рудник в Далмации неподалеку от города Салоны. Он купил этот рудник, потратив на его приобретение едва ли не треть всех своих сбережений. Помимо самого рудника Неффалим также приобрел в собственность земли вокруг него. Он разделил земли на наделы и сдал их в аренду клиентам, став, таким образом, еще и патроном. Клиенты работали на руднике, жили неподалеку, а за это они платили налоги и несли воинскую повинность в пользу Неффалима. Сам же Неффалим с одним из своих внуков, сыном Симона Марком, перебрался жить в новую виллу, построенную в окрестностях Рима, неподалеку от садов Цезаря, где открывались совершенно потрясающие виды на Тибр.

Марк, средний сын Симона, по виду чуть старше самого Неффалима, обладал весьма пытливым умом, быстро соображал, а также не был лишен тщеславия, качества, которое при отсутствии возможностей добиться чего-либо в жизни, могло окончательно испортить характер. Но Неффалиму нравилась его иногда слишком едкая, как щелочь, злость, с которой он брался за любое дело. Его упрямство, его жажда знаний – все эти качества словно были списаны с самого Неффалима, в котором его прежняя кротость и богобоязнь мутировали в какую-то, если не вседозволенность, то абсолютное бесстрашие перед будущим. К тому же, Неффалим безотчетно избрал Марка своим компаньоном, еще и потому, что тот, как две капли воды внешне был похож на свою бабушку, которой не помнил. Сарра умерла, когда Марку едва исполнился год. Симон в то время уже давно жил отдельно от родителей, так, что вполне возможно, что Марк не помнил и своего деда Неффалима, несмотря на то, что сам Неффалим скончался спустя три года после смерти жены. Марк обладал такой же, как Сарра, светлой кожей, его темные волосы, на висках слегка тронутые сединой, вились непослушными локонами, которые он яростно подстригал, в душе стесняясь, что обладает такими почти девичьими кудрями. Но более всего он походил на Сарру жестами и мимикой. Все это было возможно уловить, но невозможно осознать. Манера смеяться или поворачивать голову – это было нельзя придумать или сыграть. Таким похожим на Сарру его мог сделать только Бог.