Вурдалак на полставки

АКТ 1: ЗАПАХ ХЛОРА И КРОВИ. Глава 1: Карьера начинается с трупа.

Если вам скажут, что работа в морге — это сплошная романтика, тишина и умиротворение, не верьте. Врут.

На самом деле, это вечно скрипящие двери (наша, например, издавала звук, будто её режут тупым ножом), пахнущий на всю округу формалин и начальник, который вечно не в духе. А ещё — вечная нехватка салфеток. Но я не жалуюсь. Честно.

В тот день я вкатила в отделение тележку со своим первым «подопечным». Гражданином, который отправился в мир иной, судя по всему, от скуки — такое у него было удивлённое лицо.

— Смирнова, — донёсся из кабинета голос Бориса Игнатьевича, моего босса. — Не копайся там! Приёмка в десять, бумаги к одиннадцати, вскрытие в полдень! Чё как в аптеке, растянула!

Борис Игнатьевич был человеком старой закалки. Говорил так, будто всё ещё командовал полком, а не заведовал моргом.

—Так точно, Борис Игнатьевич! — бодро откликнулась я, хотя внутри всё сжалось в комок. — Уже всё делаю!

Я потянулась за скальпелем. Руки не дрожали — вот что тренировка делает. Гордость распирала. А потом я взглянула на руки покойного. Ссадины, мозоли. Руки, которые держали лопату, или молоток, или ребёнка. Жизнь.

И тут мои собственные пальцы свела судорога. Резкая, противная. В висках застучало. И перед глазами поплыли картинки: Тёплый пол. Удар в колено. Осколок стекла. И запах. Свежей земли, хвои и… чего-то медного, сладкого. Страха.

Я дёрнулась, едва не уронив инструмент.

— Смирнова! — рявкнул Борис Игнатьевич. — Ты там не разнежилась?

— Всё в порядке! — пискнула я в ответ.

Вдох-выдох, Лиза, соберись. Ты же почти врач.

Я снова взяла скальпель. Лезвие блеснуло под люминесцентными лампами. Разрез — идеально ровный. Я уже было настроилась на профессиональный лад, как мой нос снова подвёл меня.

Прямо под смрадом смерти и химии витал другой запах. Свежая кровь. Та, что пахнет жизнью, адреналином, охотой. У меня так прибавилось слюней, что я едва сглотнула. Что за ерунда?

Закончив, я помчалась к раковине. Мыла руки трижды, до красноты, стараясь смыть вместе с запахами этот странный, звериный интерес, который предательски копошился где-то глубоко внутри.

В кармане запищал телефон. Бабуля. Шестой звонок подряд.

— Лизанька! Ты жива? Почему не берёшь? Ты поела? — её голос, тонкий и тревожный, впился мне в ухо.

— Жива, бабусь, всё хорошо. Работаю, — уткнулась лбом в холодный металл раковины.

— А… Ну ладно. А то мне опять этот пёс чёрный снился. Во дворе рыщет, кости грызёт. Ты будь осторожней, доченька.

— Обязательно, — пообещала я, глядя на свои вымытые до стерильности руки и представляя, как они разрывают плоть. Желудок предательски и громко заурчал.

— Лизанька! Ты голодная! Съешь пирожок, я тебе в сумку положила! С капустой!

Я потянулась к своей сумке и нащупала свёрток в клетчатой тряпочке. Рядом лежала папка с дипломом. Я провела языком по зубам. Ровным, человеческим.

— Спасибо, бабушка. Как раз собиралась.

Я положила трубку и упёрлась руками в раковину, глядя на своё отражение в хромированном кране. Обычное лицо. Уставшее. Ничего особенного.

Просто первый рабочий день. И дикое, звериное желание зажевать этот самый пирожок с капустой чем-то посерьёзнее. Пирожок с капустой на вкус был как пирожок с капустой. Разочарование. А ведь в глубине души я почему-то ожидала, что после вчерашних… э-э-э… непонятных сновидений с беготней по лесу, мои вкусовые рецепторы потребуют крови и печени с луком.

А нет. Бабушкина выпечка по-прежнему рулила.

Я уже собиралась заварить себе чай в крошечной комнатке для персонала, как дверь распахнулась и на пороге возник Борис Игнатьевич. Его борода, казалось, вибрировала от негодования.

— Смирнова! Чайник отложи! К нам «гости» с улицы прибыли. Приёмка вне плана. Видимо, кто-то очень торопился отправить нам свой бренный сосуд, — проворчал он, и я заметила, как он нервно потирал пальцы. — Иди, знакомься. Дело… своеобразное.

«Своеобразное» от Бориса Игнатьевича звучало так же, как «интересненькое» от таксиста, который везёт тебя в глухую промзону ночью. Сердце ёкнуло.

— А что с ним? — спросила я, стараясь, чтобы голос не дрогнул.

— Сама увидишь. Там… этакий творческий подход. Очень. Словно Пикассо взялся за анатомию с особым энтузиазмом.

Я последовала за ним, чувствуя, как по спине бегут мурашки. Не от страха. От какого-то странного, щекочущего предвкушения. Как будто я на пороге чего-то важного. Или ужасного. Или и того, и другого сразу.

В приёмной стояла новая тележка. И над ней столпились двое санитаров — Аркадий и Юра, наш местный комический дуэт. Аркадий, мужчина с лицом вечного деда Мороза, бледнел. Юра, щуплый паренёк в очках, что-то нервно бормотал себе под нос на каком-то южном диалекте:

— Такая штука… я щас, малясь, и не знаю, куда дивиться. Ни с того ни с сего, прямо какая-то страшная сказка…

Я подошла ближе. Молния на мешке была уже расстёгнута. И запах… О, да. Это был не просто запах смерти. Это был запах… пиршества. Грубого, дикого, не знающего правил. Пахло лесной подстилкой, медью и чём-то ещё, от чего ноздри щипало, а в животе ёкало уже не от голода.

Я сделала шаг вперед и заглянула внутрь.

И… обомлела.

Борис Игнатьевич не преувеличивал. Это было не просто тело. Это был пазл. Очень сложный. И собранный пьяным садистом. Ничего личного, просто… искусство такое.

И тут мой собственный желудок сделал сальто. Но не от отвращения. Нет. Во рту снова возник тот самый сладковатый, медный привкус. Охоты. А в ушах отдалось далёкое-далёкое эхо… рычания.

Я отпрянула, упёршись взглядом в кафель.

— Ну что, доктор? — раздался рядом голос Бориса Игнатьевича. — Впечатляет? Готовь инструменты. Будем разбираться, что тут наш «художник» нарисовал.

Я кивнула, не в силах вымолвить ни слова.

— Аркадий, Юра, — голос Бориса Игнатьевича прозвучал сухо, — помогите доктору переложить... объект на стол. Аккуратно, а то развалится раньше времени.

Глава 2: Бабуля и багет.

От того «творческого подхода» в морге меня выперли почти силком. Борис Игнатьевич, хмуря свои густые брови, буркнул:

— Смирнова, вид у тебя, будто тебя саму через мясорубку прокрутили. Иди домой. Выспишься — может, и лицо наконец-то человеческое появится.

Аркадий по-отечески похлопал меня по плечу:

— Иди, детка, чайку с ромашкой попей. У меня жена, как понервничает, всегда ромашку заваривает. Говорит, помогает.

Дорога домой промелькнула как одно сплошное пятно. Трамвай, метро, снова трамвай — я двигалась на автопилоте, вцепившись в поручень и стараясь не дышать на людей. Мне повезло — в вагоне было полно уставших людей с работы, и я с моим бледным лицом и трясущимися руками не привлекала особого внимания. Разве что какая-то бабушка с сумкой-тележкой одарила меня сочувствующим взглядом, пробормотав: «Молодёжь совсем замучили... Ишь, до чего довели девочку-то».

Я чуть не расплакалась от этой простой человеческой доброты.

Мой дом — панельная пятиэтажка на окраине, из тех, что строили ещё при советах. Уютный, обшарпанный, родной. Подъезд пахнет котом, жареной рыбой и слабой надеждой на лучшее. Я, кажется, единственная, кто регулярно моет здесь полы. Видимо, сказывается профессиональная деформация.

Дверь в квартиру открылась с привычным скрипом. И сразу на меня накатила волна тепла и запахов — свежей выпечки, лавандового мыла и чего-то неуловимого, что было просто запахом дома. Запахом бабушки.

— Лизанька, это ты? — донёсся из глубины квартиры голос, хриплый от возраста, но твёрдый. — Что это ты так тихо? Как мышь на крупу наступила.

— Я, бабуль, — крикнула я, стараясь, чтобы голос не дрожал, и скидывая ботинки. — Просто устала немного.

Я прошла в коридор, и тут же из кухни появилась она. Моя бабушка, Анастасия Петровна. Маленькая, вся в морщинках, как спечёное яблочко, в стёганом халатике и с багетом в руке. Да-да, с тем самым багетом, который она частенько использовала не по назначению — например, как посох или для указания направления. Глаза её, почти невидящие, покрытые плёнкой катаракты, смотрели куда-то мимо меня, но казалось, что видят всё.

Она протянула руку, и её пальцы, тёплые и шершавые, точно нашли мою щёку.

— Устала, пташка? — проворчала она, потом принюхалась, и её брови поползли к затылку. — Дочка, опять чтоль на работе испачкалась? Пахнешь железом... и хлоркой.

И чем-то ещё... диким, лесным.

У меня внутри всё сжалось в ледяной комок.

— Это... формалин, бабуль, — соврала я, целуя её в морщинистый лоб. — Всё на работе. Знаешь же, химия.

— Формалин, говоришь... — она покачала головой, явно не веря. — Ну ладно. Иди мойся, а то с таким ароматом за стол садиться — только аппетит портить. А я пирог черничный испекла. Твой любимый.

Я рванула в ванную, запирая дверь. Сердце колотилось, отдаваясь в висках. Я сорвала с себя кофту и джинсы — на них были пятна. Небольшие, но я их видела.

— Что? Откуда?

— Ты что-то сказала, голубушка моя?

— Э.. нет, все хорошо, бабуль.

Судорожно запихивая вещи в пакет, чтобы выбросить подальше от дома.

Включила воду и почти кипятком стала скрести кожу, пока она не стала красной. Я оттирала пол, смывая следы, пытаясь смыть с себя и память о том «пазле», о том, что я, возможно, сделала. Или не я, не понимаю.

Спустя полчаса, красная и пахнущая гелем с запахом «летний бриз», я вышла на кухню.

Бабушка уже сидела за столом, наливая чай в две большие кружки. Пирог дымился на тарелке.

— Ну, садись. Расскажешь, как твой первый день в роли врача, а не санитара? Люди-то какие попадаются?

Я села, сжимая в коленях тёплые кружки. Пирог таял во рту, сладкий, знакомый. А в горле стоял ком.

— Да разные, бабуль... — выдавила я. — Одни... спокойные. Другие... с фантазией.

Бабушка хмыкнула, разминая свои старые пальцы.

— Все они со своими историями. И мёртвые, и живые. А тебе, Лизанька, осторожней надо быть. Тот чёрный пёс... он опять близко ходит. Чую я его.

Я поперхнулась чаем.

— Какой ещё пёс, бабуль? Ты все про свой странный сон?

— И снится, и не снится, — загадочно ответила она, отламывая кусочек пирога. — Он не простой, этот пёс. Проводник. Кто его позовёт — тому он и служит. А кого укусит... того и изменит. Навсегда.

По спине пробежали мурашки. Я посмотрела на её мутные, невидящие глаза, в которых явно таилась кавая-то тайна, ну и ли помутнее рассудка.

— И... что он делает? Этот пёс?

— Охотится, детка, — просто сказала бабушка. — Охотится. И учит охотиться других.

— И... на кого он охотится?

— На тех, кто заслужил, — бабушка отломила ещё кусочек пирога и принялась его жевать с видом знатока. — На плохих людей. На тех, кто делает зло. Он чувствует их... прям как я чувствую, когда пирог подгорает.

Я молча сглотнула. В горле стоял ком. Мысли путались: «Тот человек был плохим или это я делаю это зло? Но я же врач... я должна помогать...хотя какой из меня помощник. Ко мне попадают на «прием» уже тогда, когда никто не смог помочь.»

— Лизанька, — голос бабушки вернул меня к реальности. — А тот пирожок с капустой ты так и не съела. Испортился, поди.

— Я... я не голодна, бабуль.

— Врёшь, — просто сказала она. — У тебя аж слюнки по подбородку текут. Иди, поешь чего-нибудь мясного. Холодец у меня остался.

— Спасибо, бабуль, — я поднялась со стула. — Я... я попозже.

— Как знаешь, — она махнула рукой. — Только свет на кухне не забудь выключить. И кровать свою поправь. У тебя там, как после землетрясения.

Я плюхнулась на кровать в своей комнате, закинув руки за голову. Потолок был усыпан светящимися звездами — еще с детства, когда я мечтала стать космонавтом, а не патологоанатомом. Как же все изменилось...

Чтобы отвлечься от навязчивых мыслей, я схватила телефон и набрала Машу. Она ответила сразу, как будто ждала звонка.

— Ну что, доктор хаус? Как первый день? — ее жизнерадостный голос сразу поднял настроение.

Глава 3: Ночной зов.

Сон накатил как волна — тяжёлый, бездонный, утаскивающий на дно. Я провалилась в него с головой, как в чернильную воду.

Сначала было только черное. Потом — запахи. Резкие, густые, настоящие. Влажная земля после дождя. Гнилая хвоя. Грибная прель. И что-то ещё... металлическое, сладкое. Кровь.

Я бежала. Не ногами — чьими-то другими, сильными и цепкими. Земля пружинила под лапами. Тело слушалось идеально — каждый мускул, каждый сухожильный трос был наполнен дикой, ликующей силой. Лес летел навстречу, ветки хлестали по бокам, но не царапали, что-то мешало им.

Мои глаза видели иначе. Не в цвете, а в оттенках тепла и движения. Стволы деревьев были холодными сине-зелёными столбами, а в траве полыхали алыми вспышками мышиные сердца. Мир состоял из запахов и живого трепета. Я вдыхала его, этот ночной лес, как вино.

И был голод. Терпкий, сводящий скулы комок в горле. Охота была не потребностью — она была песней, которая пелась каждой клеткой этого мощного, незнакомого тела.

Запах.

Страха. Кислый, острый, как уксус. И под ним — тёплый, жирный запах страха. Добыча.

Я замерла, затаив дыхание, которого, казалось, и не было. Мышцы стали тугой пружиной. Из горла вырвался низкий, вибрирующий звук, который я никогда не слышала от себя. Рык.

Прыжок молнией, будто выпущенной самой природой. Я неслась в густой траве, и мир превратился в мелькание пятен и вихрь запахов.

Шорк-шорк..

В зарослях папоротника что-то шевельнулось. Маленькое, теплое, дрожащее. Я приблизилась, и картина встала перед мысленным взором резко и четко, словно через внезапно наведённую линзу.

Заяц. Молодой, русый, с большим белым пятном на боку. Он сидел, прижавшись к земле, и дрожал. Его тёплые бока отчаянно вздымались. Глаза-бусинки, чёрные и блестящие от ужаса, смотрели на меня. Он не убегал. Он знал, что бежать бесполезно.

Во рту запеклось. Слюна наполнилась тем самым медным привкусом. Инстинкт требовал одного — броситься, вонзить клыки в эту пульсирующую шею, почувствовать хруск, тепло...

Мой заяц.

Мысль пронзила сознание, острая и ледяная, как осколок. Это не просто добыча. Это... жизнь. Маленькая, испуганная, ни в чём не повинная.

Ужас обрушился на меня. Не зверя — меня. Это я смотрю на него. Это мои когти впиваются в землю. Это мой язык облизывает оскал.

— Нет... — попыталась сказать я, но издала только хриплый, звериный звук.

Паника, острая и всепоглощающая, сжала горло. Я отшатнулась. Лес закружился, поплыл. Запахи ударили в нос с удвоенной силой, вызывая тошноту.

Я проснулась.

Резко села на кровати, сердце колотилось, выпрыгивая из груди. Комната была погружена в предрассветную синеву. Отдышка была как после марафона.

И тогда я почувствовала — под ногтями. Холодная, липкая земля. Я подняла дрожащие руки к лицу. В слабом свете, пробивавшемся сквозь шторы, было отчётливо видно — под ногтями были тёмные, влажные комочки почвы. Пахло лесом. Пахло хвоей. Пахло кровью.

Я сидела и смотрела на свои руки, на эту землю. Тихий, безумный ужас медленно заполнял меня изнутри.

Это был не сон.

В соседней комнате послышалось шарканье бабушкиных тапочек.

— Лизанька? — донёсся её сонный голос. — Ты чего это ворочаешься? Пес что ль снится?

Я глубоко вздохнула, стараясь привести голос в порядок, аккуратно не спеша приоткрыла дверь.

— Всё хорошо, бабуль, просто кошмар приснился. Ничего страшного.

Но бабушка не уходила. Ее нос нервно вздрагивал.

— Что это от тебя так... пахнет? — она сделала шаг вперед, ее слепые глаза сузились. — Ты не мылась, что ли, как пришла?

Мое сердце упало. Но тут же я поняла — ее память сыграла мне на руку. Она уже забыла про мой приход вечером.

— Да, бабуль, — поспешно согласилась я. — Завтра пораньше встану, приведу себя в порядок. Иди спи, отдыхай.

— Ладно, ладно, — пробурчала она, уже поворачиваясь к своей комнате. — Старость не радость, все забываю... Спи, дочка.

Я закрыла дверь и прислонилась к ней спиной, медленно сползая на пол. Холодный паркет неприятно коснулся кожи.

— Нет, нет, нет... — я шептала, сжимая голову руками. — Я не могла... Это невозможно... Я что, лунатик? Да еще и зайцеубийца?

В памяти всплыл тот взгляд — полный ужаса и безысходности. В груди все сжалось. Но как? Мы живем очень далеко от леса...

Я встала и подошла к окну. Странно... Я всегда оставляю его на микропроветривании, а сейчас оно было закрыто. Как это возможно? Может, вышла через дверь? Нет, бабушка бы сразу услышала — она слепая, но не глухая, слух у нее лучше, чем у меня. Дрожащими руками я достала влажные салфетки и принялась оттирать грязь из-под ногтей. Да и пижама была влажной. Что это? Дождь? Но на улице не было дождя...

Я быстро скинула с себя всю одежду, осталась в одном нижнем белье. Постель была слегка влажной, но чистой. Странно... Пахло лесом, но слабо. А во рту все еще стоял тот металлический, сладковатый привкус.

— Нет, нет, — пыталась я убедить себя. — Я не зайцеубийца. Это просто страшный сон. А земля... возможно, я во сне лунатила и полезла в горшок с цветком...

Я почти поверила в эту версию, когда заметила на полу у кровати несколько травинок и комочек земли. Сердце снова забилось часто-часто. Нет, я не буду проверять. Нее-еет. Не-а, даже не думай Лиза об этом.

— Аааа, да кого я обманываю! — я швырнула салфетки на стол.

На цыпочках подошла к окну и провела пальцем по подоконнику. Земля была слегка влажной — видимо, бабушка сегодня поливала цветы и немного пролила воды. Все было неровно, неаккуратно.

Это маленькое открытие немного успокоило меня. Да, я стала оправдывать себя — я лунатик, да, но всего лишь полезла в цветочный горшок, а не бегала по лесам. И нет, зайчик жив.

Отмыв руки, я перестелила постель, укрылась пледом.

— Ну что ж, — прошептала я себе. — Это всяко лучше, чем спать на мокром.

Я легла и закрыла глаза, стараясь уснуть до утра. Но за веками продолжал стоять тот заячий взгляд.

Глава 4: Экспонат №3.

Утреннее пробуждение было ужасным. Каждая мышца ныла и протестовала, словно я вчера не одного, а всех пятнадцать клиентов морга на руках перенесла. Единственное, что радовало — это божественный аромат, доносящийся с кухни.

— Сыыырники... — промычала я довольно, потягиваясь в постели.

Время 4:50. Вот черт! Я опаздывала. Плевать на душ — сбившаяся в небрежный пучок прядь волос и легкая недобритова подмышек еще никого не пугали в морге. Натянув вчерашние джинсы и свежую футболку, я судорожно собрала грязную одежду в пакет — улики моего ночного приключения нужно было срочно уничтожить.

Открыв дверь, я столкнулась с бабулей, уже вооруженной своим верным багетом.

— Ну что, Соня, так и проспишь всю жизнь? — проскрипела она, тыча багетом в мою сторону. — Завтрак готов. Иди, пей свой вредный кофе и мчи на работу, как угорелая.

— Спокойно, бабуль, все успеем, — я потяпала ее по плечу, на лету хватая со стола пухлый сырник.

Прихватив свой невзрачный ланч-бокс с надписью «Не вскрывать!», я бросилась к автобусной остановке. Ноги подкашивались, но адреналин и страх опоздания гнали вперед.

Автобус оказался на удивление пустым — лишь несколько сонных студентов да бабуля с тележкой, уставлено смотрящая в окно. Я пристроилась у двери, стараясь не прикасаться к сиденьям грязной одеждой в пакете.

Морг встретил меня знакомым запахом формалина и тишиной. Борис Игнатьевич, уже облаченный в халат, что-то сердито ворчал над бумагами.

— Смирнова, наконец-то! — бросил он, не глядя. — Переодевайся быстрее, у нас новый экспонат. Сложный.

В раздевалке я с облегчением засунула пакет с уликами в самый дальний угол шкафчика. Теперь можно было сосредоточиться на работе.

Новый «экспонат» лежал на столе под белой простыней. Аркадий и Юра перешептывались в углу, бросая на тело тревожные взгляды.

— Ну, доктор, — Борис Игнатьевич сдернул простыню. — Знакомьтесь. Экспонат номер три. Доставили сегодня утром.

Я замерла. Тело было... изувечено. Но не беспорядочно, а с какой-то жутковатой методичностью. Разрезы были точными, почти хирургическими. И в то же время...

— Ни дать ни взять снова работа маньяка-художника, — пробормотал Аркадий, крестясь. — Или зверя какого-то дикого.

Но странное дело — вместо отвращения или страха, я почувствовала... возбуждение. Легкую дрожь в кончиках пальцев, учащенное сердцебиение. Мой взгляд сам цеплялся за детали, отмечая точность разрезов, красоту линий...

— Смирнова, вы с нами? — голос Бориса Игнатьевича вернул меня к реальности. — Начинайте осмотр. И поувереней.

Я кивнула, сглотнув комок в горле. Надев перчатки, я сделала первый шаг к столу. Мои пальцы сами потянулись к ранам, жаждая прикоснуться, изучить...

И в тот момент, когда кожа под перчаткой коснулась холодной плоти, в голову ударила волна.

Теплая кровь на когтях. Хруст кости. Ликующая сила, бегущая по жилам.

Я отшатнулась, едва не уронив инструмент.

— Опять? — вздохнул Борис Игнатьевич.

— Нет, все в порядке, — я сделала глубокий вдох. — Просто... впечатляет.

Но внутри все кричало. Это был не просто труп. Это было послание.

И адресовано оно было мне.

Борис Игнатьевич хмыкнул, скрестив руки на груди:

— Вот именно. "Проделана". Это не следствие нападения животного, Смирнова. И не случайные раны. Присмотрись.

Я заставила себя сделать шаг вперед. Включила профессиональное любопытство как щит против нарастающей паники. Приблизилась к столу, взяв увеличительное стекло.

— Видите? — я указала на край одной из ран, голос неожиданно для себя стал твердым и четким, лекционным. — Края разрезов... Они слишком ровные для зубов или когтей. Но при этом... — я провела пинцетом вдоль другой раны, — здесь явные признаки разрыва ткани. Как будто резали, но потом... дернули.

Аркадий сглотнул с громким звуком:

— Так это что же, он ножом его резал, а потом еще и руками рвал? Да какой же это изверг...

— Не ножом, — поправила я, и внутри всё похолодело от собственной догадки. — Или не только ножом. Смотрите — глубина проколов везде разная, но угол вхождения одинаковый. Как будто... — я запнулась, подбирая слова, — как будто инструмент менял длину.

Во рту снова появился тот самый металлический привкус. Я непроизвольно провела языком по зубам — обычным, человеческим.

— Может, какой-то специальный инструмент? — предположил Юра, робко приближаясь. — Медицинский какой?

Борис Игнатьевич покачал головой:

— Не похоже. Видали мы медицинские инструменты. Это что-то... другое.

Я продолжала осмотр, и с каждой новой деталью мое первоначальное "возбуждение" сменялось леденящим ужасом.

— Самое странное вот здесь, — я указала на область груди. — Видите этот узор?

Все склонились ближе. Среди хаоса ран явно просматривался повторяющийся элемент — что-то вроде спирали или завитка. Небрежного, но узнаваемого.

— Будто кто-то... рисовал, — прошептал Аркадий. — Господи, помилуй, извращенец какой..

— Не рисовал, — поправила я, и голос мой прозвучал чужим. — Это почерк.

Я отшатнулась от стола, срывая перчатки. Мне резко стало не хватать воздуха.

— Смирнова? — Борис Игнатьевич смотрел на меня с настороженным интересом. — Вы что-то поняли?

— Мне... нужно проверить кое-что в архиве, — выдохнула я, уже отступая к выходу. — Старые дела... Может, есть похожие случаи.

Я почти выбежала из помещения, оставив их в недоумении. Мне нужно было проверить безумную догадку. Ту, что заставляла сердце биться в бешеном ритме.

Потому что этот узор — эта спираль — мне он был знаком.

На лекциях нам показывали некоторые дела из архивов, и там был похожий знак.. Нужно, нужно проверить…

Архив морга находился в подвале — сырое, плохо освещенное помещение, пахнущее пылью и старыми бумагами. Я щелкнула выключателем, и над головой заморгала люминесцентная лампа, отбрасывая мерцающие тени на стеллажи с папками.

"Дела с нераскрытыми причинами смерти. 2010-2020," — прочитала я на одной из полок. Сердце заколотилось чаще. Годы совпадали.

Глава 5: Слежка.

По пути домой я ломала голову, как бы снова пробраться в архив. Мои раздумья прервал звонок.

— О чёрт, Маша... — вырвалось у меня. Сегодня же вечер пиццы. Совсем из головы вылетело.

— Алло, приветики! — раздался её жизнерадостный голос. — Ну ты скоро освободишься? Мне заказывать уже доставку?

— Да, я буду где-то через минут сорок, — ответила я, стараясь звучать нормально. — У тебя будет одежда переодеться?

— Шутишь? Конечно будет! — рассмеялась она. — Только без моих любимых джинсов, помнишь, в прошлый раз ты на них вино пролила.

— Дааа, было время. Кстати, закажи мне пепперони

— Фууу..

— Самая великолепная пицца, как ты можешь так?

— Самая ужаснейшая пицца, которую могли только придумать. Томатный сок может еще тебе заказать?

— Звучит очень заманчиво, но давай сегодня обойдемся другим более горячительным напитком.

После непродолжительного разговора с Машей я набрала бабушку.

— Бабуль, я сегодня задержусь у Маши, — сказала я, когда она ответила. — У меня потом два выходных, я тебе помогу с пересадкой растений.

— Ой, хорошо, хорошо, — обрадовалась она. — Только не увлекайтесь своими девичьими разговорами. И передай Маше, что пиццу с ананасами — это преступление против кулинарии!

Я улыбнулась, кладя трубку. Бабуля была рада, что у меня хоть какие-то друзья есть. А я рада, что не схожу пока с ума со своими излишне правдоподобными снами.

По пути к Маше я то и дело оглядывалась. Мне упорно казалось, что за мной следят. То тень в витрине магазина мелькнет подозрительно синхронно с моими шагами, то слишком медленно едущая машина внезапно резко ускоряется после моего взгляда... Паранойя? Или кто-то действительно узнал про того зайца? Или про мой визит в архив?

Я почти побежала, свернув в знакомый двор. Сердце бешено колотилось — то ли от страха, то ли от ускоренного шага.

Дверь открылась ещё до того, как я успела нажать на звонок.

— Ну наконец-то! — Маша стояла на пороге в забавных пижамных штанах с единорогами и с телефоном в руке. — Я уж думала, ты опять застрянешь в своём морге с этими... э-э-э... интересными личностями.

— Прости, — я с облегчением переступила порог, запирая за собой дверь. — Борис Игнатьевич сегодня особенно донимал.

— Ничего, ничего, — она махнула рукой, ведя меня в квартиру. — Пицца уже в пути. И да, пепперони, как ты любишь. Хотя это всё равно преступление против вкуса.

Я рассеянно кивнула, снимая куртку. Квартира Маши пахла ванилью и чем-то уютно-домашним. Совсем не так, как...

— Ты как-то странно себя ведёшь, — Маша пристально посмотрела на меня. — Опять эти твои сны?

— Что-то вроде того, — я неуверенно улыбнулась. — Кажется, я начинаю сходить с ума.

— Да брось, — она хлопнула меня по плечу. — Все патологоанатомы немного сумасшедшие. Это профессиональная деформация. Вот, держи.

Она протянула мне стакан с чем-то розовым и дымящимся.

— Что это? — настороженно поинтересовалась я.

— Коктейль "Забудь о работе". Моё собственное изобретение. — Она подмигнула. — Гарантирую, после второго стакана ты и думать забудешь о своих трупах.

Я сделала глоток. На вкус было сладко и немного терпко.

— Кстати, — Маша опустилась на диван рядом. — Ты не поверишь, кто мне сегодня звонил. Помнишь Сашку из нашей группы? Тот, что всегда с скальпелем ходил?

Я положительно кивнула, делая ещё один глоток. Алкоголь мягко разливался по телу, снимая напряжение.

— Так вот, — продолжила Маша, — я сегодня с ним созванивалась, он сейчас работает в частной клинике. Говорит, у них вакансия есть для патологоанатома. Зарплата в два раза выше, чем у тебя. И трупы... э-э-э... свежее.

Я замерла со стаканом у губ. Мысль о смене работы почему-то вызвала не облегчение, а тревогу.

— Я не уверена, — медленно сказала я. — Мне пока нравится там, где я есть.

— Ну конечно нравится, — фыркнула Маша. — Тебе просто нравится копаться в мёртвых телах. У тебя всегда были странные интересы.

В этот момент в дверь постучали — привезли пиццу. Маша вскочила, чтобы расплатиться, а я осталась сидеть, глядя на розовую жидкость в стакане.

Она была права. У меня и правда странные интересы. Настолько странные, что, кажется, кто-то начал следить за мной из-за них.

Когда Маша вернулась с дымящейся коробкой, я сделала ещё один большой глоток. Сегодня я попробую забыть о работе. О снах. О зайце.

— Курьер очень странный был, — Маша развернула коробку с пиццей, от которой повалил аппетитный пар. — Спрашивал, можно ли войти — мол, в туалет очень нужно. Я ему: «Друг, у нас тут женское царство, обойдешься». А он такой бледный, глаза бегают... Как будто не в туалет ему нужно было, а в квартиру заглянуть.

Я замерла с куском пиццы на полпути ко рту. В горле внезапно стало сухо.

— И что... он ушел? — стараясь звучать непринужденно, отломила корочку.

— А то! — фыркнула Маша. — Сказала, что сейчас вызову настоящего мужчину из квартиры напротив — моего вымышленного мужа-качка. Он так быстро сдал назад, что даже сдачу забыл взять! — она звонко рассмеялась, но смех ее постепенно стих, когда она увидела мое выражение лица. — Лизань? Ты чего притихла? Выглядишь так, будто видела привидение.

— Просто... задумалась, — я отставила стакан, внезапно потеряв аппетит. — Как он выглядел, этот курьер? Во что был одет?

Маша нахмурилась, пытаясь вспомнить.

— Ну... куртка темная, капюшон надет, хоть дождя и нет. Лица почти не видно. А что? — она пристально посмотрела на меня. — Ты что-то знаешь? Опять твои дела из морга? Говорила я — бросай эту работу, пока не начала чудиться всякая ерунда!

— Нет-нет, — я поспешно сделала глоток коктейля, но вкус уже казался пресным. — Просто... показалось. Паранойя, наверное.

Но внутри все сжалось в холодный комок. Слишком много совпадений за последние дни. Слишком много «странных» происшествий.

Я машинально развернула свой телефон экраном вниз.

— Ладно, хватит о грустном! — Маша решительно встряхнула головой. — Рассказывай лучше, есть ли у тебя на работе хоть один адекватный мужчина? А то я уже начинаю думать, что ты специально окружила себя одними трупами!