Вязаное счастье попаданки

Пролог

В юности мне часто снился один и тот же сон.

Старая церковь с витражами в высоких окнах. Седой священник, каждый раз задающий мне один и тот же вопрос.

А напротив меня он — молодой темноволосый мужчина. Он не похож на тех, кого я знаю. Ни на моих друзей, ни на знакомых моей старшей сестры, ни даже на кого-то из известных людей, чью внешность я могла видеть по телевизору или в интернете.

И всё-таки мне знакома каждая черточка его лица с широким лбом, густыми черными бровями и пронзительными серыми глазами. И его волосы непривычно длинны — они спадают до самых плеч. А странная одежда — белоснежная рубашка с жабо и расшитый золотом камзол — делает его похожим на сказочного принца.

Я словно смотрю один и тот же фильм с самой собой в главной роли. И снова и снова замираю, прежде чем ответить на заданный священником вопрос. И каждый раз я обещаю себе ответить на него по-другому.

Но опять отвечаю «нет».

И в очередной раз вижу, как темнеют от боли и обиды серые глаза моего принца, как гневно начинают ходить желваки на его худощавом и таком благородном лице.

И снова просыпаюсь в холодном поту.

Когда я впервые рассказала об этом сне сестре, та только посмеялась и посоветовала мне не читать по вечерам романы Дюма. И я подумала, что она права. Наверно, такое сновидение действительно объяснялось моей слишком впечатлительной натурой.

Читая книги, я погружалась в них полностью. Я словно ездила вместе с Д¢Артаньяном в Лондон за подвесками королевы, рыдала с Дианой Меридор над телом графа де Бюсси и мстила врагам с графом Монте-Кристо.

Но даже когда все книги Дюма были перечитаны, и я переключилась на другую, более серьезную литературу, сон продолжал повторяться с завидной регулярностью. И только когда я стала взрослой, окончила школу и поступила в университет, мой прекрасный принц перестал мне являться. И как же я стала по нему скучать!

— Иришка, ну что ты как маленькая? — смеется надо мной сестра. — Ты же знаешь, в реальной жизни принцев не бывает. Так что перестань думать о своем длинноволосом красавчике, и когда мы снова пойдем на дискотеку, лучше обрати внимание на вожатого пятого отряда. Мне кажется, он к тебе неровно дышит.

Мы обе с сестрой этим летом вожатые в детском оздоровительном лагере в деревне Дубровка. Она приезжает сюда уже третий год. А вот я тут впервые, и у меня море новых впечатлений.

Сейчас мы идем по подвесному мосту через маленькую быструю речушку с перекатами, и когда он трясется под нашими ногами, мое сердце замирает от страха.

— Нет, ну ты только посмотри — этот несносный Эдик опять полез в воду! — охает сестра. — А ведь у его отряда сейчас подготовка к музыкальному конкурсу. А ну вылезай оттуда, кому говорю!

Она повышает голос, но десятилетний Эдик по-прежнему барахтается в реке. И мы не сразу понимаем, что он не плавает, а тонет.

— Беги за помощью! — кричу я сестре.

А сама спускаюсь по ступенькам с моста и несусь к воде. Даша не умеет плавать. А я умею, у меня юношеский разряд по плаванию. И я три года занималась синхронным плаванием и даже выигрывала в дуэте областные соревнования.

Бросаюсь в реку как есть, прямо в одежде. Дорога каждая секунда. И хотя сейчас лето, вода в реке холодная, и я сразу чувствую дрожь.

Мальчика сносит течением туда, где, как говорят местные, опасные омуты. Но несколько сильных гребков, и я его догоняю. Хватаю за руку и собираюсь плыть обратно.

Но не могу — нога запутывается в кем-то расставленной сети. А тело уже немеет от холода, и я понимаю, что сил мне не хватит. Но их остатки я всё-таки собираю и отталкиваю мальчишку как можно дальше от опасного места и как можно ближе к берегу. И погружаясь в воду с головой, запоздало думаю о том, что эта маленькая речушка оказывается слишком глубока.

А еще вспоминаю своего прекрасно принца. И сожалею о том, что встретиться с ним так и не довелось.

Глава 1. Старый замок

Старый замок стоит на самом берегу моря и словно смотрит в воду. Он смотрит в нее уже не одну сотню лет. Его высокие башни выглядят всё еще величественно, но уже печально. Огромные камни потемнели от времени и поросли травой, но жители нашей деревушки не сомневаются — однажды это место обретет былое величие, и его владелец, променявший когда-то спокойствие провинции на блеск столицы, непременно вернется сюда.

— Вот увидите, так оно и случится! — кивает седой головой старая Клодетт. — Герцог приедет домой и женится на девушке из нашей деревни. И этой девушкой будешь ты, Белла! Так сказали мне карты, а они никогда не ошибаются, дорогая.

Она указывает на меня своим скрюченным пальцем и улыбается.

— Перестань молоть ерунду, Клодетта! — одергивает ее моя бабушка. — Не дури девчонке голову. Если она поверит тебе и станет ждать этого герцога, то так всю жизнь и просидит на берегу в одиночестве.

Она по привычке называет свою старую подругу уменьшительным именем, хотя та давно уже перешагнула за седьмой десяток лет. Наверно, друг другу они всегда будут казаться молодыми.

Но сейчас бабушка беспокоится напрасно. Я не верю старой гадалке.

Не верю уже хотя бы потому, что Клодет, несмотря на свою хваленую проницательность, так и не поняла до сих пор, что на самом деле я — вовсе не Изабель. Что я совсем другой человек, невесть как оказавшийся в теле внучки ее подруги.

Я попала в воду в одном времени, а вынырнула уже совсем в другом. И если гадалка не прочитала этого по своим картам, то стоит ли верить ее словам?

К счастью, я обрела не только тело Изабель, но и ее память. И каждый раз, когда я вижу кого-то или что-то, эта память услужливо предлагает мне нужную информацию. О том, что стало с настоящей Изабель, я пытаюсь не думать. Предпочитаю надеяться на то, что она тоже жива и находится там, где прежде была я. И изо всех сил стараюсь заботиться о людях, которые были ей дороги. И в ответ надеюсь, что она так же поступает с моей настоящей семьей.

Деревушка, в которой живет бабушка, называется Лардан. С одной стороны ее омывают воды Роны — большой и красивой реки. А с другой — настоящее море. Так что над крышами здешних домов целый день кричат белоснежные чайки.

— Ну вот, ты видишь, Клодетт, она уже размечталась! — бабушка бросает в мою сторону насмешливый взгляд.

И на сей раз она права. Я действительно думаю сейчас о герцоге, владельце старого замка. Вернее, не о нём самом, а о тех возможностях, которые дает такой высокий титул. Если бы я в самом деле стала герцогиней, нам уже не нужно было бы перебиваться с хлеба на воду и думать о каждой медной монете. А моей старой бабушке Дезире уже не пришлось бы еще больше портить свои натруженные руки, с утра до вечера чистя свежую рыбу, пойманную здешними рыбаками. Я поселила бы ее в лучшей комнате замка, и она ела бы с серебряной посуды те вкусные и дороги яства, о которых никогда не могла даже думать.

Впрочем, я знаю, что всё это лишь пустые мечты. Если бы на мне и в самом деле женился хозяин этого замка, то он бы вовсе не позволил мне видеться с моей старой бабушкой.

Да и с какой стати настоящему герцогу вообще жениться на простой вязальщице? Такое бывает только в сказках. И пусть сейчас я была к сказке ближе, чем когда-либо прежде, я всё еще не верила в нее. Потому что даже в мире, где были герцоги и принцы, простой народ был всё так же от них далёк.

— Тому герцогу, которого мы с тобой помним, Клодет, — продолжает бабушка, — наверное, уже сто лет. И он такой же седой и старый, как и мы.

В старом замке уже давным-давно живут только летучие мыши. Его владелец не приезжал в эти края очень много лет, и его слуги, которые прежде еще пытались поддерживать здесь хоть какой-то порядок, давно умерли.

— И что же? — возражает Клодет. — У него наверняка есть сын или внук, и именно он и приедет сюда за нашей Беллой.

Я поднимаюсь с поваленного дерева, на котором мы сидели на берегу, и подхватываю корзину с серебристой, блестящей на солнце рыбой. Нам давно пора на рынок, если мы хотим хоть что-то продать. Дезире и Клодет тоже встают, охая и кряхтя.

И когда мы идем прочь от моря, я бросаю еще один взгляд в сторону старого замка. И вздрогнув, замираю.

Потому что по дороге, что ведет к замку, едет всадник на красивой и явно дорогой лошади. С такого расстояния невозможно разглядеть его лицо, но я вижу темные волосы, что волнами спускаются ему на плечи. И расшитый золотом камзол…

Дорогие читатели! Приветствую вас в новой истории! Мне самой она уже безумно нравится, и я надеюсь, что она понравится и вам!

Давайте пройдем этот полный приключений путь вместе с нашей героиней — простой вязальщицей Изабель из маленького городка Арля, которую, разумеется, в финале книги ждет настоящая любовь!

Глава 2. Заказ из старого замка

Я не люблю стоять за прилавком в рыбном ряду нашего маленького деревенского рынка. И дело вовсе не в стыде или в лени. Просто на это нужен особый талант.

Вот у бабушки Дезире он есть — ей доставляет радость подолгу разговаривать с каждым покупателем, расхваливая товар и давая советы по приготовлению кефали или морского языка.

И всё-таки мне ужасно стыдно, что именно она, а не я, стоит сейчас на жаре в торговом ряду. Но отбери у нее это — и она лишится того источника, что подпитывает ее старое тело. За время моего пребывания тут такое однажды уже случилось. Дезире приболела, и я настояла, чтобы она осталась дома и отдохнула. А на рынке три дня торговала я. Но бабушке день ото дня становилось только хуже и хуже. Дело закончилось тем, что пришла Клодет и вытолкала подругу на работу. И как ни странно, это помогло.

Но меня пугает другое — что с каждым днём продажа рыбы приносит всё меньше и меньше дохода. В деревне слишком много рыбаков, и их улов ценится дёшево. А мы еще и не ловим рыбу сами, а покупаем ее у парнишки-соседа, которому ее некогда чистить и продавать. И разница между той ценой, что мы платим, и той, по которой продаем, настолько мала, что полученной прибыли едва хватает на самое необходимое.

Единственный сын Дезире Джереми, отец Изабель, двадцать лет назад перебрался из деревни в город Арль и с тех пор редко возвращался в родное гнездо. Но надо отдать ему должно — несколько раз в год он присылал своей старой матери небольшую сумму денег, которая шла на ремонт ее лачуги, покупку хвороста и свечей.

Его первая жена, мать Изабель, умерла пять лет назад, и он привез девочку к матери и оставил ее тут, пообещав забрать, когда она станет взрослой. Но время шло, а обещание свое он так и не исполнил. А когда два года назад он женился во второй раз, то даже перестал об этом обещании вспоминать.

Со своей новой женой Силвиан и ее сыном Натаном он приезжал в Лардан всего раз, и этот визит оставил в памяти Изабель неприятные воспоминания. Мачеха не считала нужным с ней подружиться и смотрела на них с Дезире как на нахлебниц. К тому же, Силвиан была горожанкой, и их простой крестьянский быт вызывал у нее брезгливое презрение.

Поэтому было не удивительно, что Изабель вовсе не торопилась переезжать в Арль к отцу, предпочитая довольствоваться тем, что давала ей деревня.

— Эй, Изабо, не хочешь сходить со мной завтра на танцы? — слышу я, когда иду уже вечером к рыбному ряду, чтобы помочь бабушке донести корзины до дома.

Патрис, сын местного лавочника, ловко перепрыгивает через прилавок и оказывается прямо на моем пути. Его пухлые губы кривятся в улыбке, обнажая неровные зубы.

Он изначально знает, какой ответ я дам, но всё равно задает мне этот вопрос при каждой нашей встрече. Он высокий, сильный, и он нравится в деревне всем без исключения девушкам, кроме меня.

— Прости, Патрис, но что-то не охота.

Я пытаюсь обойти его, но он своей массивной фигурой перегораживает весь проход.

Мне особенно не нравится в нём именно эта уверенность в том, что всё будет именно так, как он решил. Он как гончая преследует дичь до победного конца. Он ни к чему меня не принуждает, но и не дает возможности сделать хоть шаг в сторону. Он знает, что никто другой из местных парней не осмелится ко мне подойти.

— Отец дал вам отсрочку только до начала осени, — наклонившись к самому моему уху, говорит он. — А потом вам придется заплатить по счетам. И хорошо, если до того времени я не передумаю на тебе жениться.

Он чуть отступает и дает мне возможность пройти, но я даже спиной еще долго чувствую его тяжелый взгляд.

И ведь всё то, что он сказал — правда. Мы уже третий месяц берем продукты в лавке его отца в долг и надеемся только на то, что Джереми вот-вот пришлет нам хоть немного денег из Арля.

Когда я подхожу к бабушкиному прилавку, я нацепляю на лицо улыбку. Я не хочу ее волновать. Но она уже взволнована. И когда она передает мне корзины, я понимаю причину — только одна из двух корзин почти пуста. А вторая, как и утром, полна рыбы. И на бабушкиной ладони, когда она раскрывает ее, чтобы показать мне дневной заработок, лежат всего пять денье. Четыре из них нам придется отдать соседу-рыбаку.

Получается, что Дезире простояла на рынке целый день в жару за один только жалкий денье, которого нам не хватит даже на то, чтобы купить немного муки для лепешек. И возможностей заработать деньги в Лардане у меня нет. Разве что в самом деле выйти замуж за сына лавочника. Но от одной только этой мысли меня уже мутит.

— Тетушка Дезире! Тетушка Дезире! — вдруг слышу я голос пятнадцатилетнего Эмерика.

Именно ему мы должны четыре денье за его утренний улов. Неужели деньги понадобились ему так срочно, что он не поленился прийти за ними прямо на рынок, не дождавшись нашего возвращения домой?

— Чего ты орешь, переполошный? — шипит на него бабуля. — Что случилось?

— Тетушка Дезире, у вас еще осталась рыба?

Не дожидаясь ответа, он заглядывает в корзину и удовлетворенно кивает.

— Уж не хочешь ли ты ее у нас купить? — удивленно хмыкаю я.

— Я — нет, — он мотает головой. — А вот кое-кто хочет. Слуга господина, что вернулся в старый замок, приезжал ко мне за рыбой. Только я сказал ему, что вечером в деревне рыбы не найти — ее с утра покупать нужно. А потом подумал, вдруг тетушка Дезире не всю ее продала. А он велел узнать, и если рыба еще есть, то принести ее прямиком в замок. Его хозяин непременно желает рыбы на ужин.

Глава 3. Расшитый золотом камзол

До старого замка можно добраться двумя путями — по дороге, которая идет через горы, или по самому берегу реки. Я выбираю второй путь и иду с полной рыбы корзиной по галечному пляжу.

Сверху корзина прикрыта чистым, смоченным в воде платком, чтобы защитить морской язык от солнца. Но мне всё равно следует торопиться — в такой теплый день рыбу трудно сохранить свежей.

И я тороплюсь. Но чем ближе я подхожу к замку, тем медленнее становятся шаги. Я не верю в гадания Клодет, но меня всё равно охватывает волнение от предстоящей встречи с герцогом Альвеном.

И дело не только в предсказании старой гадалки, а и в том, что я никогда прежде не видела настоящего герцога — только в кино.

Собственно, о самом герцоге Альвене я не знаю почти ничего. То немногое, что мне смогли рассказать бабушка и Клодет, вряд ли касалось именно того человека, который прибыл сейчас в Лардан. Их воспоминания касались одного из его предков — возможно, отца, а скорее даже деда. Потому что тот человек в нашей деревне в последний раз появлялся уже полвека назад.

Когда я оказалась совсем рядом со старым замком, его запустение стало настолько явным, что у меня содрогнулось сердце. А ведь когда-то он наверняка был красивым и грозным, и на его башнях стояли стражники, а враги старались обходить его стороной.

Но со временем герцогство Альвен становилось всё больше и больше, и на его территории появились другие замки и дворцы, которые куда более соответствовали статусу его хозяев, чем мрачное каменное здание на самом берегу моря. И дело закончилось тем, что тот герцог, которого еще помнили Дезире и Кдодет, окончательно перебрался в столицу и предпочел забыть о своей родной провинции.

По ступеням я поднимаюсь к широкому арочному проему, в котором когда-то были ворота и оказываюсь внутри здания. Здесь еще видны остатки прежней роскоши — полустертая роспись на потолке, остатки рямковатой ткани на стенах и ровные каменные плиты на полу.

Здесь жутко неуютно, и я начинаю дрожать. Теперь я вполне понимаю владельцев, которые не хотят сюда приезжать. Этот замок уже не восстановить, проще построить новый. Хотя и в этом тоже нет никакой необходимости. За то время, что прошло с его основания, мир сильно переменился, и аристократы теперь предпочитают жить в больших городах, а не в уединенных укрепленных бастионах.

— Что вам угодно, мадемуазель? — слышу я хриплый, каркающий голос.

Нет, только бы это не оказался голос самого герцога! Потому что издающий его человек явно стар.

Я поворачиваюсь на звук и облегченно вздыхаю — в нескольких шагах от меня стоит седой мужчина в простой одежде. И хоть его наряд не похож на те, что носят местные жители, он всё равно выдает в нём слугу.

— Эмерик из Лардана сказал, что вам нужна рыба. Я принесла морских языков и немного кефали.

Морским языком тут называют палтус. Эта рыба дороже, чем кефаль, и именно потому на рынке пользуется куда меньшим спросом.

— Хорошо, — кивает мужчина и достает из кармана штанов мешочек с деньгами.

Но прежде, чем заплатить мне, он подходит к корзине и придирчиво рассматривает рыбу.

— Она несвежая, — выносит он вердикт.

— Ну, разумеется, — я и не думаю спорить. — Но свежее вы сейчас не найдете. Если хотите, я принесу вам еще завтра утром. Но за эту вам тоже придется заплатить, потому что если бы я осталась на рынке, а не пошла сюда, то я смогла бы ее продать.

Для его хозяина такие траты — сущий пустяк, а для нас с бабушкой это слишком важно. И потому я не намерена отступать.

— Хорошо, — соглашается он и протягивает мне серебряную монету. — Можешь оставить корзину прямо тут.

В одном су двенадцать денье, так что эта сделка вполне выгодна нам. Но и мужчина не сильно переплатил, а значит, вполне в курсе, сколько стоит тут рыба.

— Оставить корзину? — хмурюсь я. — Вы заплатили только за рыбу, сударь. А корзину я заберу с собой.

Вместо ответа он дает мне еще одну такую же монету, и я удовлетворенно киваю. Корзин у нас с бабушкой много, она плетет их сама из ивовых ветвей.

Мужчина смотрит на меня выжидательно, явно приглашая покинуть замок, и мне не остается ничего другого, кроме как двинуться к выходу. Но я не удерживаюсь от вопроса:

— Надолго ли прибыл сюда ваш хозяин, сударь? И может быть, вам нужна не только рыба, но и свежее молоко?

— Не беспокойтесь, мадемуазель, я знаю, где это купить, — заявляет он, так и не ответив на мой первый вопрос.

Я снова оказываюсь на улице, так ничего и не узнав про самого герцога. Но не ждать же мне его появления тут до самого вечера!

А Клодет уже наверняка сидит у нас дома и ждет от меня вестей. И будет так же разочарована, как разочарована и я сама. А ведь я всего лишь хотела посмотреть на его светлость, убедиться, что он не имеет ни малейшего отношения к мужчине из моего старого сна, и забыть о словах Клодет уже навсегда.

Ржание лошади заставляет меня вздрогнуть. Я так увлеклась своими мыслями, что на заметила, как на берегу появился всадник — тот самый, которого я видела утром.

Я отступаю чуть в сторону и замираю. А он приближается всё ближе и ближе. У него темные волосы до плеч, широкий лоб и густые черные брови. Загадкой остается только цвет его глаз.

Глава 4. Золотой экю

Он сделал мне предложение! Вот только совсем не то, о котором говорила Клодет. Представляю, как она оскорбится, когда я расскажу ей об этом! И какими проклятиями осыплет герцога, приезда которого она так ждала!

Повисает молчание, и его светлость недоуменно хмурится. Должно быть, не понимает, как можно раздумывать над таким щедрым предложением.

— Простите, сударь, но я даже не знаю, кто вы такой, — хмыкаю я.

Совсем не помешает сбить с него спесь. Или он думает, что здесь каждый должен знать хозяина этих мест, который за столько лет ни разу не соизволил их посетить?

— Ну, что же, вы правы, мадемуазель! — усмехается он и спрыгивает с лошади.

Теперь он стоит совсем рядом, и мне видна каждая капелька, что скатывается с его мокрых волос. Наверно, он ездил купаться.

— Граф де Сорель к вашим услугам, мадемуазель, — он делает церемонный поклон. Для того, чтобы стать совсем похожим на героев фильмов о мушкетерах ему не хватает только шляпы в руках.

Но меня поражает другое.

— Граф??? То есть, вы даже не герцог???

Наверно, мне следовало бы сдержать свое разочарование, но у меня это совсем не получается.

Значит, он вовсе не герцог Альвен, а всего лишь какой-то граф! Но тогда что он делает здесь? Как оказался в замке, который ему не принадлежит?

Я замечаю, как у него на лице начинают играть желваки, и понимаю, что мои слова его обидели. Ну, еще бы — какой удар по самолюбию! Его титул не произвел даже на простую крестьянку того впечатления, на которое он рассчитывал!

— А вам нужен был герцог? — он явно с трудом сдерживает гнев. — И графский титул кажется вам недостаточно высоким? Ну, что же, вы можете сидеть на берегу и ждать его светлость хоть до скончания века!

В одно мгновение он снова оказывается в седле и так резко дергает узду, что конь взвивается на дыбы, а потом уносит своего хозяина в сторону замка, оставляя после себя клубящуюся пыль.

А я иду домой, пытаясь понять, это ли лицо я видела в своих снах? И не нахожу ответа на этот вопрос. Да, этот граф весьма похож на являвшегося мне по ночам мужчину. У него темные волосы, высокий лоб и серые глаза. Но это слишком общие приметы, чтобы можно было сказать однозначно. А уж рубашки с жабо и камзолы здесь наверняка носят все аристократы. За столько лет лицо прекрасного принца изрядно потускнело в моей памяти, словно стерлось, как стираются со временем картины на холстах. Так что с выводами я решаю подождать.

Дома я и в самом деле застаю Клодет. И когда я вхожу в комнату, они с бабушкой нетерпеливо вскакивают с лавки за столом и бросаются ко мне.

— Ну что, каков он?

— Он понравился тебе? Вы разговаривали? Что он тебе сказал?

А я вздыхаю:

— Это оказался вовсе не герцог Альвен, а всего лишь какой-то граф де Сорель.

— Не герцог? — ахает Клодет. — Но я не могла так ошибиться!

Она краснеет, и мне приходится обнять ее, чтобы хоть немного подбодрить.

— А этот граф предложил мне провести с ним ночь, — добавляю я. — Он готов заплатить за это целый золотой экю.

Тут уже успокаивать приходится бабушку, которая грозится сама пойти в замок и объяснить его сиятельству, что даже у простых девушек есть честь и достоинство.

Возможно, она так и сделала бы, и я бы не смогла ее остановить, если бы наш разговор не прервал Эмерик. Он переступает наш порог с таким скорбным лицом, что я сразу понимаю, что он принес дурную весть.

— Что-то случилось? — спрашиваю я, потому что мои старушки всё еще не могут отойти от того, что я им рассказала.

— Твой отец, Изабо,…, — он начинает, но тут же замолкает, пытаясь подобрать слова.

— Да говори же ты! — сержусь я. — Что с моим отцом?

Клодет и Дезире испуганно замолкают и опускаются на лавку.

— Мой дядя только что вернулся из Арля. Он говорит, что Джереми при смерти и хочет вас видеть. И если вы хотите застать его в живых, вам следует поторопиться. Утром можно будет сесть на почтовую карету, что идет в Арль из Марселя.

Ничего другого он сказать не может. Да и его дядя мало что знает. Только то, что отец подхватил какую-то лихорадку, которую уложила его в постель неделю назад и с которой местный врач ничего не смог сделать.

Эмерик уходит, а мы с Клодет начинаем успокаивать Дезире, которой уже кажется, что она не увидит своего сына.

— Мы завтра же утром поедем в Арль, — говорю я.

Но Дезире только качает головой:

— Дитя мое, мы не сможем этого сделать. Почтовая карета нам не по карману.

— Почему же нет, бабушка? — я достаю из кармана и кладу на стол две серебряные монеты. — У нас есть деньги. Слуга графа де Сорель заплатил мне за рыбу.

Но бабушка только удивляется моей наивности:

— Этого не хватит, Изабель, даже для того, чтобы купить одно место в почтовой карете. А я бы хотела, чтобы мы поехали вместе. Джереми мой сын и твой отец.

Клодет тоже тяжко вздыхает. Она всегда может помочь советом. Но не деньгами. Денег у нее тоже нет и никогда не бывало.

Глава 5. Страх

Я не знаю ничего о здешних аристократах. Ни с одним из них я еще не знакома. В нашей деревеньке они не появляются даже проездом, я слышала о них только от Клодет. Она говорила, что раньше часто ездила в Марсель, чтобы гадать там на ярмарках. Для нее гадание — единственный источник дохода. Но с возрастом она стала тяжела на подъем и теперь почти не выезжает из Лардана.

Я оставляю их с бабушкой на кухне и захожу в свою маленькую каморку, чтобы хорошенько всё обдумать.

Мне нужен золотой экю, но даже за него я не готова продать свою честь. И всё-таки я решаю вернуться в старый замок.

Надеваю одежду, в которой чищу рыбу по утрам — простое темное платье, передник. Несмотря на все мои старания поддерживать чистоту своих нарядов, отстирать пятна с рабочей одежды не так-то просто. И хотя в комод я кладу сушеные цветы горной лаванды и листья мяты, запах рыбы так впитался в ткань, что никакие ароматы не могут с ним справиться. Но сейчас это даже к лучшему. На это и расчет.

Когда я выхожу из дома, на улице уже смеркается. Но я знаю каждый камушек на этой дороге, и она меня не пугает. Сама дорога не пугает, а вот то, что ждет меня в замке — как раз пугает, и еще как. Но отступать уже поздно. На крайний случай в кармане передника у меня лежит нож. И пусть это не такое уж грозное оружие, оно придает мне сил.

Я снова подхожу к незапертым воротам, и снова на моем пути возникает не граф, а его слуга.

— Это опять вы, мадемуазель? Я думал, вы придете утром со свежей рыбой.

— Я не к вам, сударь! — говорю я. — Меня пригласил его сиятельство!

Он удивленно хмыкает и, как мне кажется, водит носом. Ну что же, это хорошо. Если даже он почуял запах рыбы, значит его почувствует и куда более тонкий нос его хозяина.

— Его сиятельство сейчас занят.

Но едва он произносит это, как раздается и другой голос.

— Кто там, Жером?

А через мгновение я вижу и самого графа — он выходит к нам со свечой в руках. Надо сказать, он довольно странно одет — ничуть не лучше, чем я сама. И встреть я его прежде именно такого, я ни за что не признала бы в нём благородную особу.

На нем простая рубаха и мешковатые штаны, испачканные спереди чем-то белым, похожим на известку. Он что, стоял в них на коленях? Да граф ли он вообще?

— Ах, это вы, мадемуазель?

Он подходит к нам ближе, и я замечаю улыбку на его тонких губах. А еще удивленный изгиб бровей и холодное презрение во взгляде.

Нет, всё-таки я была не права, и его благородное происхождение чувствуется даже под такой одеждой.

— Вы всё-таки передумали? — спрашивает он.

И я киваю:

— Да, ваше сиятельство! Я подумала, что за неимением герцога, мне подойдет и граф.

Его слуга возмущенно фыркает, а у него самого только чуть дергаются уголки губ.

— Рад, что вы пришли к такому выводу, мадемуазель. Жером, оставь нас!

— Но, ваше сиятельство…

— Я сказал — оставь нас, — граф чуть повышает голос, и слугу словно сдувает ветер.

Его сиятельство останавливается прямо передо мной и берет меня рукой за подбородок. Он смотрит на меня как на кобылу, которую хочет купить. Мне кажется, что еще немного, и он заглянет мне в рот, чтобы осмотреть мои зубы.

— Ты недурна. Вот только что это за наряд? — гримаса презрения искажает его красивое лицо. — От него воняет рыбой.

Я и не думаю спорить и торопливо отвечаю:

— Если вам будет угодно, я искупаюсь в море.

— Да, займись этим прямо сейчас! — он одобрительно кивает. — Возьми в спальне чистую простыню, в которую ты сможешь завернуться. Пойдем, я покажу тебе, где это.

И он идет вперед, а я устремляюсь следом. Здесь уже довольно темно.

Мы проходим по коридору и заходим в комнату, которая когда-то, наверно, действительно была спальней. Здесь стоит большая кровать, а на прикроватном столике лежат писчие принадлежности. Но хотя слуга и попытался навести тут мало-мальский порядок, запустение ощущается и здесь. В окнах нет стекло, и ветер явно чувствует себя тут хозяином. И гостям еще повезло, что сейчас стоят теплые ночи.

— Ты можешь взять мой шелковый халат, — разрешает он. — А пока ты приводишь себя в порядок, я завершу одно дело.

— Постойте, сударь, — окликаю его я. — Я хотела бы, чтобы вы дали мне монету, прежде чем я проведу с вами эту ночь!

— Ты думаешь, что я тебя обману? — усмехается он.

— Простите, ваше сиятельство, но я знаю вас всего пару часов, и у меня нет оснований вам доверять. Для вас этот экю — всего лишь монета, а для меня — целое состояние.

— Ну что же, это справедливо, — он подходит к прикроватному столику, достает из лежащего на нем бархатного мешочка монету и передает ее мне. Золото странно сверкает в пламени свечи. — Ты можешь даже поспать, если я задержусь.

А потом разворачивается и уходит, оставив мне свечу.

А я невольно думаю о том, каким именно делом они тут занимаются. Ищут клад? Но какое они на это имеют право? Впрочем, какая мне разница? Экю уже у меня, и мне следует покинуть замок как можно скорей.

Глава 6. Розовый город

Я до сих пор не знаю, что случилось с Изабель. Как она оказалась в реке? Упала? Спрыгнула сама? Но с чего бы? Здесь, в Лардане, ее любили все. Да и вряд ли она могла быть такой эгоисткой, чтобы не подумать о чувствах старой бабушки. А может быть, кто-то толкнул ее в воду? Но это кажется мне еще более немыслимым.

Так я и стою на нижней ступени лестницы до тех пор, пока не спохватываюсь. Мне нужно бежать отсюда как можно скорей!

И я бегу. Так быстро, как только могу. Галька громко шуршит под ногами, и мне кажется, что звук моих шагов разносится по всему берегу. И я боюсь, что его слышно и в старом замке.

Поэтому, когда я оказываюсь на тропинке, что вьется по склону, я вздыхаю с облегчением. Луна скрывается за большой тучей, и теперь даже если граф и его слуга кинутся за мной, они меня не увидят.

Темнота мешает и мне самой, и я несколько раз оступаюсь и царапаю руку до крови. Когда добираюсь до дороги, что ведет в деревню, оглядываюсь. Но нет, возле старого замка не видно никаких огней. Да и не один разумный человек не бросится в погоню ночью в незнакомом месте всего из-за одного экю. Вон их сколько было в мешочке графа.

Мне неприятно, что он будет считать меня воровкой, но я рада, что оставила ему хотя бы записку. Если получится, я обязательно верну ему эти деньги. Я как бы взяла их в долг. Но такие уговоры не сильно успокаивают мою совесть.

— Где ты была, Белла? — спрашивает меня бабушка, когда я вваливаюсь в нашу хибару. — И куда вообще можно пойти в таком виде?

Она окидывает меня укоризненным взглядом.

— У нашей Беллы появился кавалер? — хитро прищуривается Клодет. — Но на твоем месте, девочка, я бы всё-таки подождала его светлость. Возможно, этот граф приехал как раз для того, чтобы подготовить замок к прибытию хозяина.

В ее серо-зеленых глазах я вижу укор.

Но не считаю нужным ей отвечать. Даже если она права, то это ничего не меняет. Путь в старый замок для меня теперь закрыт. Сначала мне нужно разбогатеть и вернуть графу де Сорель золотую монету.

Тут я перевожу дыхание и кладу экю на стол — туда же, к серебряным монетам. Обе старушки смотрят на меня с изумлением.

— Я нашла его на берегу возле замка, — торопливо говорю я. — Должно быть, его сиятельство обронил, когда ходил купаться.

Я даже осмеливаюсь посмотреть им в глаза. И кажется, почти не краснею.

Вижу, что бабушка сомневается и собирается что-то сказать. Но Клодет ее опережает.

— Вот и хорошо, что нашла. Как раз кстати. Будет на что съездить в Арль. Правда, Дезире?

Бабушка хмурится. В ней явно спорят две стороны — одна настаивает на правде, а другая готова удовольствоваться ложью, если эта ложь во благо. Потом она начинает бренчать четками — молится о том, чтобы эта ложь нам простилась.

До маленькой почтовой станции, что стоит на дороге в Арль — не меньше полутора лье. Для меня самой это не расстояние, но вот для Дезире… И я предлагаю нанять возницу с повозкой. В Лардане каждый согласится заработать пару денье.

Но бабушка не привыкла тратить деньги попусту, и потому мы отправляемся в путь еще до рассвета, и эти полтора лье проходим пешком. Сначала мы доходим до старой мельницы, где живет Клодет, и мои старушки обнимаются так крепко, словно Дезире уезжает в Арль не на пару недель, а навсегда.

— Я присмотрю за вашим домом, — обещает Клодет.

Когда начинает светать, идти становится чуть легче. Но я слышу тяжелое дыхание бабушки и замедляю шаг. Зря я всё-таки не настояла на повозке.

Пока мы идем, Клодет рассказывает мне о Джереми. Словно пытается оправдать его в моих глазах. Каким он бы в детстве и юности. Как помогал ей по хозяйству. Как ходил в море за рыбой.

Она боится его потерять. Потому что чувствует себя старой и слабой и страшится того, что если что-то случится и с ней, то я останусь совсем одна. К тому же те деньги, что он нам присылал, были для нас большим подспорьем.

Но все мои переживания сосредоточены сейчас на почтовой карете. Если в ней не будет свободных мест, то нас с Дезире просто не возьмут, и нам придется возвращаться домой. А я не могу вернуться в деревню.

И до тех пор, пока не приезжает карета из Марселя, я так и хожу возле почтовой станции, не находя себе места от беспокойства.

Но карета прибывает почти пустой, и когда мы с бабушкой оказываемся внутри, я, наконец, позволяю себе расслабиться и заснуть. И меня не тревожат ни жесткость сидений, ни тряска на неровной дороге, ни разговоры двух женщин, что сидят напротив нас. Я еще успеваю услышать, что Дезире тоже включается в их беседу, и проваливаюсь в глубокий сон.

Бабушка будит меня уже на подъезде к Арлю, и я с любопытством выглядываю в окно. За то время, что я провела здесь, я не покидала Лардан. Да и сама Дезире едва ли бывала в городе хоть десяток раз.

Но город еще не виден, зато я замечаю небольшое озерцо, берега которого заросли тростником, и стоящих в воде розовых фламинго.

И после этой картины пока еще незнакомый мне Арль представляется мне таким же, как эти фламинго — красивым и бело-розовым в солнечном свете. Вот только реальность оказывается совсем другой.

Глава 7. Улица Вязальщиц

Арль оказывается городом контрастов. Красивые площади с величественными зданиями соседствуют тут с узкими улочками, мостовые которых тонут в грязи.

Проводить нас до нужного места берется одна из наших спутниц — ей нужно в ту же сторону, и это оказывается для нас с бабушкой большим подспорьем. Дезире уже лет десять не была в Арле и основательно всё забыла. И я вижу, что город пугает ее — и многолюдной толпой, и шумом, столь чуждым для жительницы деревни, и лабиринтов улиц, названия которых уже с трудом откладываются в ее старой памяти.

Здесь много церквей, и мадам Бизе охотно рассказывает про те, мимо которых мы проходим.

—Церкви Святой Анны четыре сотни лет, — говорит она, когда мы проходим мимо некогда, должно быть, величественного и белоснежного, а сейчас почти превратившегося в руины здания.

А вот напротив нее стоит главный городской собор — церковь Святого Трофима. На его фасаде высечены из известняка сцены из Ветхого и Нового Завета.

— Прежде здесь короновали императоров, — не без гордости говорит мадам Бизе.

Рядом с собором — большое здание монастыря, миновав которое, мы выходим к сооружению, которое производят на меня почти шокирующее впечатление — мне кажется, оно похоже на древнеримский амфитеатр, над которым надстроили башни. Но мадам Бизе не сильна в истории, и в ответ на мой вопрос она только пожимает плечами:

— Да, кто же знает, мадемуазель, что тут было раньше?

Зато она охотно рассказывает про женское аббатство Святого Кесария, стены которого высятся справа:

— Оно имеет не слишком хорошую славу. Некоторые его обитательницы вели себя столь легкомысленно, что аббатисе пришлось потребовать, чтобы городские власти заложили проход между городской стеной и монастырем, в который иногда заходили молодые люди.

А возле Большой церкви Богоматери мы расстаемся с мадам Бизе, которая поворачивает направо, а нам указывает в противоположную сторону.

— Улица Вязальщиц находится в двух кварталах отсюда.

Я уже с трудом стою на ногах, а большой тюк, в котором находится наша одежда, уже оттянул мне руки. Не представляю, как это путешествие выдерживает бабушка. Она то и дело порывается забрать у меня поклажу, и я вынуждена улыбаться и уверять ее, что совсем не утомилась.

Улица, на которой находится дом отца Изабель, как раз из категории тех простых рабочих улиц, на которых дома лепятся вплотную друг к другу, а их цвет их фасадов давным-давно неразличим из-за покрывшего их толстого слоя дорожной пыли.

Дом номер пятнадцать отыскивается в середине улицы — он ничем не выделяется среди других. Разве что тем, что перед ним стоит повозка, а двери его распахнуты.

Мы подходим к нему как раз тогда, когда из этих дверей выходит высокий худой молодой человек, который с трудом тащит кованый сундук.

— Осторожней, Натан! — несется женский голос ему вслед.

— Натан? — окликает его и бабушка.

Он не без труда водружает сундук на телегу и, смахнув пот со лба, смотрит на нас с удивлением.

— Ты разве не узнаешь нас, Натан? — удивляется Дезире. — Я — мать твоего отчима Джереми. А это — Изабель.

Кажется, он совсем не рад нашему приезду. Он даже не знает, что сказать. Так и стоит на тротуаре в полном молчании до тех пор, пока на крыльцо не выходит Силвиан.

Я вижу ее впервые, но сразу же подсознательно чувствую к ней неприязнь. Возможно, это память настоящей Изабель внушает мне это чувство. Или это — реакция на неприязнь самой мачехи.

— Дезире? — ее темные брови взмывают вверх.

И мы с бабушкой сразу ощущаем себя тут непрошенными гостями. Теперь я совсем не удивляюсь, почему Изабель предпочла остаться в деревне с бабушкой, а не вернуться в город к отцу.

— Нам сказали, что Джереми болен, — говорит Дезире.

Она словно оправдывается, и мне становится за нее обидно. Ведь она приехала не к чужим людям, а к собственному сыну.

— Он скончался четыре дня назад, — холодно сообщает нам Силвиан.

Ей даже не приходит в голову проявить к нам хоть какое-то сочувствие.

— Но как же так? — бабушка охает и едва не оседает на мостовую.

Мне приходится бросить тюк и подхватить ее под руку.

— Вам следовало приехать раньше, — пожимает плечами хозяйка.

— Мы выехали сразу же, как только нам сообщили, — говорю я.

Должно быть, дядя Эмерика выехал из города не сразу после того, как узнал о болезни отца. А может быть, он заезжал еще куда-то на обратном пути. В любом случае мы приехали в Арль зря, и теперь мне было больно от того страдания, которое отразилось на разом осунувшемся лице Дезире.

Я посмотрела на мачеху с укором. Это она, а не чужие люди, должна была сообщить нам о болезни Джереми. А если бы не приехали сюда, она не сообщила бы нам и о его смерти.

— У меня нет денег на то, чтобы посылать письма, — хмыкает она. — Всё ушло на лечение Джереми. И нам не удавалось ничего откладывать, потому что почти всё, что он зарабатывал, он отправлял вам в Лардан.

Глава 8. Старый сундук

То, что лежит в сундуке, еще скрыто от меня тканью, которая когда-то, наверно, была красивой и яркой, а сейчас потемнела от пыли и пожелтела от времени. Я осторожно отгибаю ее.

Я не ожидаю найти тут каких-то сокровищ. Будь здесь что-то ценное, Силвиан ни за что не оставила бы мне это. Отец при всём своем желании уже не смог бы рассказать мне об этом сундуке, так что мачеха могла прихватить его с собой. И если она не сделала этого, то лишь потому, что его содержимое ничуть ее не заинтересовало.

Так оно и оказывается — в сундуке лежат клубки из шерстяных нитей. Они разноцветные — коричневые, черные, белые. Но когда я беру один из них и пытаюсь его размотать, он почти рассыпается у меня в руках — шерсть сильно изъедена молью.

Кроме пряжи, в сундуке только несколько вязальных спиц — одна пара потолще, деревянная, еще пара тонких, металлических, и с десяток спиц покороче — для чулочной вязки.

— Твоя мать была лучшей вязальщицей Арля, — тихо говорит бабушка из-за моей спины.

А я и не услышала, как она подошла.

Я пытаюсь найти в сундуке еще хоть что-то — хотя бы самые простые украшения или что-то из одежды. Но больше там ничего нет.

— Кое-что мы вынуждены были продать, — признает Силвиан. — Не сейчас, раньше. Но ты бы всё равно не стала носить ее одежду. Я бы давно выбросила и этот сундук, но Джереми хотел отдать его тебе.

Как ни странно, но мне приятно, что отец хотя бы думал об Изабель. Возможно, он не вернулся за ней в деревню именно потому, что знал, как ей непросто бы пришлось жить рядом с мачехой. И сейчас я рада, что они уезжают — и Силвиан, и Натан. Даже одну ночь мне не хочется проводить под одной крышей с ними.

Хотя я понимаю, что в этом я не права — если они уедут, у нас с бабушкой этим вечером не будет ни нормальной постели, ни посуды, из которой мы смогли бы поесть.

Мачеха, кажется, понимает, что я думаю именно об этом.

— Если бы мы знали, что вы приедете, то задержались бы в Арле до завтра. Но всё уже погружено. А ночью, боюсь, может пойти дождь.

— Конечно, поезжайте! — говорит бабушка. — Зачем вам оставаться из-за нас.

Силвиан обнимает нас по очереди — сначала бабушку, потом меня. А потом торопливо выходит из комнаты.

Я подхожу к окну и вижу, как их повозка трогается с места. Натан чувствует мой взгляд, поднимает голову и машет мне рукой. И мачеха тоже машет. А через несколько минут они скрываются из вида.

На самом деле, возможно, они вовсе не плохие люди. И им тоже явно было непросто. Судя по скромной обстановке в квартире, отец Изабель не был богатым человеком. Он честно трудился и старался выделять из своего небольшого дохода ту сумму, что отправлял матери и Изабо. И он наверняка их любил — скупо, по-мужски, без лишних эмоций.

— Нам нужно что-то поесть, — говорю я, когда вижу, как бабушка устало опускается на деревянный стул у стены. — Я поднимусь на второй этаж и спрошу у хозяина дома, есть ли здесь поблизости таверна.

— Мы не можем позволить себе идти в таверну! — строго говорит она. — Деньги нам понадобятся, чтобы уехать обратно в деревню.

А я не знаю, как ей сказать, что не намерена возвращаться в Лардан. Впрочем, я думаю, она и сама понимает, что без денег отца нам там не на что будет жить. Продажа рыбы приносит всё меньше и меньше дохода, а других возможностей заработать там просто нет. И нам нужно будет чем-то расплачиваться с отцом Патриса за те продукты, что он отпускал нам в долг.

А Арль — большой город, и в нём наверняка можно найти работу. Горничной, посудомойкой. Да хоть той же вязальщицей.

Я умею вязать и довольно неплохо. Нужно будет только выяснить, как именно зарабатывала мать Изабель — продавала ли она свои товары на рынке или вязала только на заказ?

И золотой экю потрачен только на треть. Оставшейся суммы нам хватит на питание на несколько дней и на то, чтобы купить новых ниток. Правда, потребуется еще на чём-то спать. Но мы с бабушкой были не избалованы.

Я вышла из квартиры, отыскала лестницу и поднялась на второй этаж.

— Кто там? — услышала я незнакомый мужской голос.

— Я Изабель Камю, месье! — сказала я, переступая порог комнаты, дверь в которую была открыта.

Это большая кухня, и мне в нос сразу ударяют ароматы жареных овощей и только-только испеченного хлеба. Мой голод тут же напоминает о себе, заставляя желудок громко заурчать. И мне требуется сглотнуть слюну, прежде чем я могу сделать еще хоть шаг.

Немолодой мужчина сидит за столом, возле которого хлопочет женщина его же примерно возраста.

У мужчины светлые волосы, и в них почти незаметна уже начавшая пробиваться седина. А вот женщина темноволоса, и хотя на ее голове платок, из-под него на лоб вырываются непослушные пряди.

— Изабель? — ахает хозяйка и принимается вытирать руки о светлый передник. — Матис, ты только погляди — это же дочь Джереми!

И она, в два шага преодолев разделявшее нас расстояние, принимается обнимать меня как родную. И на лице мужчины тоже появляется улыбка.

А вот я не знаю, что сказать. Мне незнакомы эти люди. И тот факт, что настоящая Изабель их, должно быть, знала, лишь осложняет ситуацию.

Глава 9. Семья Турнье

— Мы же знали, что однажды так и случится, правда? Однажды она должна была вернуться, — тут женщина в переднике, наконец, замечает мою реакцию и хмурится. — Неужели, ты успела забыть нас, Белла? Я — Шанталь Турнье, это мой муж Матис, а это мой сын Камиль. Ну, уж Камиля-то ты точно не могла забыть! Вы дружили с самого раннего детства!

— Нет-нет, конечно, я не забыла, — лепечу я и изо всех сил стараюсь тоже нацепить на лицо улыбку. — Но столько времени прошло, и мы все изменились.

— Да, ты права, — кивает хозяйка. — Ты за пять лет из худенькой бледной девочки превратилась в настоящую красавицу!

Я смущенно краснею, но вовсе не от комплимента (их-то я как раз могу принимать безо всякого зазрения совести), а потому, что понимаю — мне придется им врать. Мне нужно будет делать вид, что я их знаю. И что я вспомнила их сейчас.

А Шанталь уже переключается на сына:

— Камиль, ну что же ты застыл на пороге? Скажи же что-нибудь Изабель! А не то, чего доброго, она сочтет тебя немым.

Он делает шаг ко мне и, справившись с волнением, говорит:

— Как хорошо, что ты вернулась, Белла!

Он не решается меня обнять и просто жмет мою руку.

Мне нравится его открытое лицо — серые глаза, красивой формы нос и едва заметная щетина над верхней губой. И волосы цвета спелой пшеницы.

И на самом деле я искренне рада, что здесь, в Арле, у меня, оказывается, есть друг. А я почему-то уверена, что друг он настоящий, из тех, на кого всегда можно рассчитывать. Кто не обманет, не предаст.

— Ты приехала одна? — спрашивает Шанталь. — Ах, с бабушкой! Так зови же ее скорей сюда! Вы наверняка проголодались.

Я и не думаю этого отрицать. И когда она ставит на стол дополнительные тарелки, я спускаюсь на первый этаж.

А вот бабушке мне не приходится ничего объяснять. Пусть она и бывала в гостях у сына всего несколько раз, но она прекрасно помнить семью Турнье. И когда мы оказываемся у них на кухне, она тепло обнимается и с Шанталь, и с Матисом.

Овощи пожарены без мяса, но они кажутся мне необыкновенно вкусными. И домашний хлеб мягок и румян. А хозяйка то и дело подкладывает нам еще и еще. И явно радуется нашему аппетиту.

— Хорошо, что вы приехали! — снова говорит она. — Жаль только, что это случилось при таких печальных обстоятельствах. Вы опоздали всего на несколько дней! Но тут уж ничего не поделаешь. Должно быть, письмо Силвиан задержалось в пути.

Мы с бабушкой переглядываемся. Дезире тактично молчит. Но я не намерена покрывать мачеху.

— А не было никакого письма, — возражаю я. — Она сказала, что у нее не нашлось для этого денег. Она и не думала сообщать нам о болезни отца.

— Вот же гадюка! — не стесняется в выражениях Шанталь. — А ведь когда Джереми заболел, она прибрала к рукам все его деньги. И пусть он не был богачом, но у него были постоянные заказчики.

Ее слова лишь подтверждают мои собственные мысли. Потому она и не стала нам ничего сообщать — ни о болезни отца, ни о его смерти. Чтобы мы не вздумали претендовать на его наследство.

— Но, может, это даже и хорошо, что вы приехали как раз к их отъезду, — продолжает мадам Турнье. — Теперь квартира свобода, и вам, надеюсь, будет там удобно.

Но бабушка качает головой:

— Мы поедем назад в деревню. Что нам здесь делать? У нас совсем нет денег.

Я вижу, как мрачнеют и Шанталь, и Камиль. Сейчас самое время, чтобы сказать бабушке то, что я собиралась ей сказать. Потому что Турнье меня наверняка поддержат.

— Бабушка, мы должны остаться в Арле! Я завтра же пойду искать работу! Или стану, как мама, вязальщицей.

Вспоминаю о спицах в сундуке, и сердце сводит какая-то странная грусть. Эта женщина не была моей настоящей матерью, но я благодарна ей за то, что она подумала об Изабель и так заботливо собрала всё то, что той могло пригодиться. Мне кажется, что всё это было отнюдь не случайно. Как и то, что моя родная мама тоже научила меня вязать. Всё уже так переплелось.

— Белла права, Дезире! — охотно соглашается со мной Шанталь. — Зачем вам куда-то ехать? А о деньгах за квартиру не беспокойтесь! Станете отдавать потом, когда они у вас появятся. Твоя мать, Белла, считалась тут лучшей вязальщицей, и если ты хоть что-то от нее переняла, то без работы не останешься. Уверена, глава гильдии вязальщиц помнит Моник и не откажется помочь ее дочери.

Гильдия вязальщиц? Это что-то новенькое. В голове сразу возникает фабрика с сотнями работающих вязальных машин. Но здесь никаких фабрик еще нет вовсе. И никаких вязальных машин.

После трапезы Шанталь спускается на первый этаж вместе с нами. Она обходит все комнаты и качает головой.

— Силвиан забрала с собой даже набитые сеном матрасы, — хмыкает она. — Ну, ничего, я сейчас спущу с чердака старые одеяла. А еще найду что-нибудь из кухонной утвари.

Она уходит, и через пару минут я слышу, как она отправляет своих мужчин на чердак.

— Ох, Белла, город такой большой и незнакомый! — вздыхает Дезире и опускается на пустую кровать. — Сможем ли мы к нему привыкнуть?

Я сажусь рядом и обнимаю ее за худенькие плечи.

Глава 10. Лулу

К вечеру мы обзаводимся посудой и пусть и старыми, но еще вполне добротными постельными принадлежностями. Мадам Турнье нашла нам даже тюфяк.

Бабушка хлопочет на кухне, а я готовлю для нее кровать. Сама я могу спать и без матраса, а вот ее хочу устроить со всеми удобствами. Тюфяк набит шерстью, которая давно слежалась и потеряла прежнюю мягкость, но это лучше, чем лежать на тонком одеяле.

Пока я одна, я могу поразмыслить над той авантюрой, в которую мы ввязались. Я убеждаю себя, что мы поступаем правильно. Да, Арль для нас пока чужой, но он таит столько возможностей, что глупо ими не воспользоваться.

Да, в Лардане у нас осталась старая хижина со скромными пожитками, но там нет работы, а долги рано или поздно нужно будет отдавать. А сейчас там еще и граф де Сорель, которому я тоже кое-что должна. При мысли о нём я почему-то ощущаю жар на щеках.

Конечно, он считает меня воровкой, но с этим уже ничего не поделаешь. И хорошо, если он не рассказал в деревне о том, что я стащила у него золотой экю, а иначе репутация Изабель Камю будет погублена безвозвратно. Но эту мысль я воспринимаю слишком спокойно. Сейчас меня куда больше, чем потерянная репутация, беспокоит, что мы с бабушкой будем есть.

Впрочем, на ужин мы приглашены к Турнье. Потому что хоть у нас и появилась посуда, готовить в ней нам пока нечего. Шанталь пыталась навалить нам продукты, но мы с бабушкой сумели отказаться. С ее-то гордостью ей претит сама мысль, что мы будем принимать от кого-то хлеб.

Я старательно взбиваю подушку и удовлетворенно киваю — постель получилась что надо. И комнаты здесь совсем не такие, как в нашей лачуге в Лардане — они просторные и светлые. И окна обеих спален выходят на ту южную сторону, а значит, днем здесь должно быть много солнца.

Во входную дверь кто-то стучит, и я вздрагиваю. Но тут же ругаю себя за этот страх. Наверняка кто-то пришел к Силвиан или Натану. Не все же знают, что они уехали.

Я открываю дверь. На пороге стоит девушка примерно моего возраста. Темноволосая, кареглазая. У нее красивое и какое-то удивительно милое лицо с изящным носиком и ярко-алыми губами. На ее щеках играет румянец, а в обрамленных длинными темными ресницами глазах сияет восторг.

— Белла? — ахает она и бросается мне на шею. — Когда Камиль сказал, что ты вернулась, я даже не сразу поверила! А это и в самом деле ты!

Она целует меня куда-то в мочку уха и громко смеется. А я отчаянно пытаюсь изобразить на лице хотя бы некое подобие улыбки — чтобы она не догадалась, что я не знаю, кто она такая.

— Лулу, да ты ее задушишь! — слышу я голос Камиля с лестницы.

Отлично! Значит, ее зовут Лулу. В моем положении хорошо знать хотя бы это.

— Какие красивые у тебя серьги, Лулу! — говорю я первое, что приходит в голову.

Девушка довольно улыбается. Это украшение ей очень идет.

— Мне подарил его Камиль на именины, — с гордостью говорит она.

— Нашла о чём рассказывать! — смущенно фыркает Камиль.

Но я готова слушать что угодно. Мне это необходимо. Чем больше они будут рассказывать, тем больше информации я получу. А откуда еще мне ее брать? В квартире отца Изабель нет книги, из которых я могла бы узнать что-то полезное. Впрочем, как и в квартире самих Турнье. Книги здесь непозволительная роскошь, доступная только аристократам.

— Ох, как часто я вспоминала наши детские проделки! — говорит Лулу, когда я приглашаю их в свою комнату. — Помнишь, Белла, как однажды на рынке мы открыли клетки у продавца птиц, и выпустили на свободу всех жаворонков?

— И как весело чирикали они, улетая ввысь! — подхватываю я.

Вряд ли я ошибаюсь — это не сложно предположить.

— Да-да! — подтверждает Лулу. — И как он бросился за нами, а мы разбежались в разные стороны, и он едва не поймал Камиля!

— Сейчас я думаю, что это было не очень-то хорошо с нашей стороны, — говорит Турнье. — Ведь этим он зарабатывал себе на хлеб.

— Зато мы спасли не меньше десятка птичек, — возражает Лулу, — и уж они-то точно были нам благодарны. Ты приехала с бабушкой, Белла? Ох, как мне жаль твоего отца! Он был хорошим человеком. А твоя мачеха с Натаном, стало быть, уехали в Марсель? Но это даже хорошо, правда? А что ты собираешься делать сама?

— Не знаю, — я пожимаю плечами. — Может быть, стану вязальщицей, как когда-то мама. Правда, я уже лет пять не держала спицы в руках.

— Это ничего, — успокаивает меня Лулу. —Ты либо умеешь вязать, либо не умеешь. Такое нельзя забыть. Если хочешь, я зайду за тобой завтра утром, и мы вместе пойдем к месье Мерлену. Он знал твою маму и наверняка не откажется принять тебя в гильдию. Не сразу, конечно. Сначала он захочет убедиться, что ты вяжешь достаточно хорошо, чтобы он мог за тебя поручиться. А потом я покажу тебе, где продают самую дешевую пряжу.

— А в воскресенье после службы мы можем погулять по городу, — предлагает Камиль. — Ты не была в Арле целых пять лет, Белла, и должно быть, всё уже забыла.

Я рада, что он сам завел разговор на эту тему.

— Я и в самом деле мало, что помню. Если бы нас с бабушкой не довели до улицы Вязальщиц, сама я ни за что не нашла бы дорогу. Мне показалось, что город стал совсем другим.

Глава 11. Гильдия вязальщиков

На следующее утро Лулу стучится в нашу дверь, когда мы с бабушкой еще лежим в кроватях. В Лардане мы привыкли рано вставать, но треволнения вчерашнего дня оказались настолько сильны, что мы сумели заснуть только далеко за полночь.

Я бегу к дверям, а Дезире, охая, бредет на кухню. Впустив Лулу, я тоже на минутку заглядываю туда, чтобы выпить хотя бы воды. Мне уже хочется есть, но на столе и на буфете — только пустая посуда.

Ничего, я же иду в гильдию вязальщиц только для того, чтобы познакомиться с ее главой. Приступать к работе прямо сегодня мне совсем не обязательно. А на обратном пути я куплю чего-нибудь съестного и для себя, и для бабушки.

— Месье Мерлен хороший человек, — рассказывает мне Лулу по дороге, — только чересчур строгий. Но ему по-другому нельзя. Он отвечает за целую гильдию и должен быть взыскателен к тем, кто в нее входит.

Мне кажется странным, что гильдию вязальщиц возглавляет мужчина. Как вообще он оказался связан со столь женской профессией? Но эти вопросы отпадают сами по себе, когда я оказываюсь в том доме, что занимает гильдия.

Этот дом стоит в самом конце нашей улицы — выглядит он куда внушительней, чем большинство домов. Темный, трехэтажный, он производит на меня несколько мрачное впечатление, и когда я ступаю на его крыльцо, меня охватывает странная робость, и Лулу, почувствовав это, пожимает мне руку.

Входная дверь оказывается не заперта, и мы проходим по длинному коридору и оказываемся в просторном светлом помещении, в котором не меньше десятка человек. Все они заняты делом и потому на нас не обращают ни малейшего внимания.

Но когда я сама осознаю, чем именно они занимаются, то испытываю шок.

Один из них чешет шерсть двумя большими прямоугольным чесалками. Другой держит в руках веретено. Третий с помощью большого колеса сматывает с веретена напряденные нити. А остальные вяжут на спицах длинные чулки.

И все эти люди — мужчины! В комнате нет ни единой женщины!

Я растерянно смотрю на Лулу, но она ничуть не удивлена. Она воспринимает это как должное.

— Месье Мерлен! — кричит она одному из мужчин со спицами.

Тот поднимает голову, и во взгляде его я замечаю недовольство. Ему не нравится, что его отвлекли от работы.

Но Лулу не отступает и машет ему рукой. Вздохнув, он откладывает спицы и пряжу в сторону и идет к нам.

— Месье Мерлен, доброе утро! — Лулу улыбается, как ни в чем ни бывало. — Это Изабель, дочь Моник Камю. Она только вчера вернулась в Арль, и мы пришли спросить, не найдется ли у вас для нее работы.

Эти слова ничего не меняют. Взгляд мужчины не становится теплей. Месье Мерлену лет пятьдесят, он высок, но привычка сутулиться внешне уменьшает его рост. Он отнюдь не могуч, но держится столь чинно, что я сразу робею рядом с ним.

Звуки вязальных спиц вдруг затихают, и я понимаю, что сейчас на нас смотрят все, кто находится в этой комнате. Но понимаю это не только я. Глава гильдии оборачивается, и его подчиненные тут же возвращаются к работе.

— У меня нет для вас работы, мадемуазель! — важно говорит он. — Вам следует поискать ее в другом месте! В нашей гильдии не было и не может быть женщин!

От изумления я теряю дар речи. Не может быть женщин? Но как такое вообще возможно?

Для меня странен уже сам факт, что кто-то из мужчин не считает зазорным заниматься столь женским ремеслом. А уж то, что они отказывают в этом праве самим женщинам и вовсе немыслимо!

Но тут я вспоминаю слова бабушки и мадам Турнье и говорю:

— А как же моя мать, месье? Разве она не была вязальщицей?

— Была, — без особой охоты признает он. — Но она не была членом гильдии. И работала она с нами лишь потому, что была дочерью бывшего главы нашей гильдии старика Валлена. Он тогда тяжело заболел, и мы дали Моник работу из уважению к нему. Но сейчас об этом не может быть и речи!

— Но почему же, месье? — возмущаюсь я.

— Ваша мать, мадемуазель, была мастерицей, каких поискать. Старик Валлен научил ее всему, что знал сам. И никто лучше, чем она, не мог придумывать новые узоры.

— Дедушка научил вязать ее, а она научила меня, — упрямо говорю я.

На самом деле я не знаю ничего ни о Моник, ни о ее отце. Но вязать я умею и наверняка ничуть не хуже, чем те люди, что сейчас здесь сидят.

— Дайте ей какое-нибудь задание, месье! — просит Лулу. — Быть может, она справится с ним, и вы перемените свое мнение.

— Задание? — вдруг громко смеется он. А вслед за ним начинают смеяться и остальные. — Да даже чтобы стать в нашей гильдии простым учеником, потребуется немало потрудиться! А уж дорасти хотя бы до подмастерья может разве что один из десяти.

И давая понять, что разговор окончен, он разворачивается и возвращается на свое рабочее место. А когда видит, что мы продолжаем стоять у дверей, сердито говорит:

— Ступайте прочь, мадемуазель и не отвлекайте нас от работы! Вязание — не женское дело и никогда им не станет!

Мы выходим на улицу. Лулу едва не плачет.

— Мне так неловко, что я привела тебя сюда. Я была уверена, что он не откажется помочь дочери мадам Моник.

Глава 12. На перепутье

Обратный путь домой мы проделываем совсем в другом настроении. И даже покупка у лоточника большого пирога с ягодами его не улучшает.

— Может быть, месье Мерлен еще передумает, — пытается успокоить меня Лулу. — Он неплохой человек и должен понять, как тебе нужна эта работа. Конечно, в гильдию они тебя не примут, но, может быть, время от времени будут позволять тебе выполнять какие-то заказы.

— А что они обычно вяжут? Я разглядела только чулки.

— Вот их как раз и вяжут, — подтверждает подруга. — Хорошо связанные мужские чулки стоят дорого.

Точно! Мужские! И как я сама не догадалась? Я же видела на улицах состоятельных горожан, одетых в смешные обтягивающие трико, поверх которых надето что-то вроде пышных шортиков!

— А из чего их вяжут? — продолжаю любопытствовать я.

— Из хлопка и шерсти. А самые знатные господа предпочитают шелковые чулки. Но шелк очень дорог, и вяжет из него разве что сам месье Мерлен. Вряд ли он доверит такой дорогой материал кому-то из своих мастеров.

Я киваю. Ситуация понемногу проясняется. Но что мне делать с этой информацией, я пока не понимаю. В вязании мужских чулок я вряд ли смогу конкурировать со специалистами гильдии. Именно это они наверняка вяжут куда лучше, чем я.

— А ученики? Что делают они?

Лулу фыркает:

— Ох, им не позавидуешь. Они делают всю черновую работу — стирают белье, моют полы, выполняют поручения мастеров. Первые пару лет они только наблюдают за тем, как работают вязальщики. А уже потом, когда они становятся подмастерьями, им доверяют чесать шерсть, прясть нитки, красить пряжу. А уж чтобы стать мастером, и вовсе надо постараться. Каждому месье Мерлен дает задание связать столько-то разных вещей — скажем, шапку, чулки, жилет, перчатки и ковер — и отводит на это некоторое время. А потом строго оценивает работу.

А вот эти ее слова меня радуют. Значит, они всё-таки вяжут не только чулки, но и другие вещи. Так почему бы мне не попробовать связать что-то самой, без указки месье Мерлена?

— А если я стану вязать сама и продавать свой товар прямо на рынке? — говорю я и вслух.

— Ох, нет! — бледнеет Лулу. — Гильдия борется с теми, кто пытается заниматься тем же, чем и они. Право открыто продавать вязаные вещи есть только у них. За это право они платят в городскую казну немало денег.

Нет, не что за порядки? А как же свобода конкуренции?

— Но разве женщины не вяжут что-то сами для своих детей и мужей? Зачем покупать что-то втридорога, если можешь связать сам?

— Да, разумеется, вяжут, но только не на продажу. А если тебя заметят с товаром на рынке, то члены гильдии и товар отберут, и еще заставят заплатить штраф. Так стоит ли рисковать?

Лулу видит, что всё это мне ужасно интересно, и ведет меня к торговым рядам на небольшой площади. Она подводит меня к прилавку, на котором разложена пряжа. Разнообразием цветов она не отличается — здесь преимущественно белые, серые и коричневые нити. А вот качество у нее разное. Есть очень тонкая — как паутинка. А есть и грубая, толстая, явно вышедшая из рук какой-нибудь не слишком умелой деревенской мастерицы. Но даже такая пряжа стоит недешево.

И когда мы возвращаемся домой, я продолжаю думать о том, что увидела на рынке.

— Купили пирог? — радуется бабушка. — Вот и молодцы! А теперь пойдемте к Турнье, они уже приглашали нас на завтрак.

Мы вместе с пирогом поднимаемся на второй этаж, где нас уже ждут хозяева. На столе уже дымится пшенная каша с маслом, а в глиняные кружки налито свежее молоко.

Лулу тоже садится за стол, и мы с ней, дополняя друг друга, рассказываем о походе в гильдию.

— Может быть, Мерлен и согласился бы тебе помочь, — задумчиво говорит мадам Турнье, — но он не пойдет против интересов гильдии. Он сам всегда так ревностно оберегал ее от женщин, что теперь уже от этого не отступит. Он и Моник позволил работать с ними только потому, что был уверен, что ее отец, который был главой гильдии до него самого, открыл ей какие-то секреты, которые не доверил никому другому.

— Полагаю, Белла, тебе следует оставить эту затею, — басит месье Турнье, — и заняться чем-то другим. Я слышал, что в таверну у аббатства требуется подавальщица.

— Вот еще! — возражает его супруга. — Наша Белла такая красотка, что ей совсем ни к чему идти в таверну, где всегда бывает много пьяных мужиков.

— А куда же ты ей предлагаешь податься? — интересуется хозяин. — Если она станет прачкой, то ее руки быстро загрубеют от дешевого мыла и холодной воды.

Я не жду, пока они поругаются из-за меня, и говорю:

— Я всё-таки хочу попробовать показать месье Мерлену, что чего-то стою. Может быть, если он поймет, что я умею вязать не хуже, чем мама, он согласится продавать через гильдию связанные мною вещи.

— Почему же не попробовать? — соглашается бабушка.

Вот только я не знаю, как сказать ей, что почти все деньги, которые у нас есть, мне придется потратить на пряжу. Но это будет слишком рискованное вложение. И я еще не могу определиться, что именно я должна связать.

Теплый мужской жилет? Тонкие перчатки? Или кружево из хлопка?

Глава 13. Нити

Мы с бабушкой долго ходим по торговому ряду на рынке, в котором продают пряжу. Шелк нам не по карману, увы. Хлопок тоже довольно дорог. А вот диапазон цен на шерсть довольно широк.

Грубую, неровно спряденную нить можно купить относительно дешево. Но разве свяжешь из нее что-то, что оценит месье Мерлен? Гильдия продает свои товары явно не простым горожанам, а тем, кто может хорошо за них заплатить. Такие не станут носить вещи низкого качества. А значит, пряжа нужна хорошая, тонкая. Вот только у нас не хватит на нее денег — даже если мы потратим всё, что у нас есть, до последнего денье.

И я всё еще не могу определиться, что именно я должна связать, чтобы получить одобрение главы гильдии вязальщиков. Я могла бы связать перчатки или варежки со скандинавским узором, но такие теплые вещи тут вряд ли кому-то нужны. Арль расположен на юге страны, и даже зимой здесь нет привычных мне холодов.

А на то, чтобы связать кофту или даже простой жилет, пряжи потребуется слишком много. И ведь нет никакой гарантии, что я вообще смогу продать эту вещь.

Домой мы возвращаемся, так ничего и не купив. Вернее, мы покупаем продукты — молоко, хлеб, рыбу. У рыбного лотка бабушка торгуется особенно долго. Здесь и кефаль, и морской язык стоят даже не в два, а в пять раз дороже, чем у нас в деревне. Но это всё равно дешевле, чем покупать мясо, и Дезире, скрепя сердце, достает из кармана монету.

— Я кое-что придумала, Белла, — говорит она, когда мы садимся за обеденный стол. —Дядя Эмерика Базиль раз в неделю приезжает в город. Почему бы нам не договориться с ним и не покупать рыбу прямо у него? Так мы хоть немного сэкономим.

Я одобрительно киваю. И как я сама не подумала об этом?

— Мы можем покупать у него и сыр, и творог, — радуюсь я.

— А еще я хочу, чтобы он передал Клодет одну мою просьбу, — загадочно улыбается бабушка. — Пусть она попросит в долг у старого Шарля шерсти от его овец. А еще пришлет мое старое веретено и чесалки, которые лежат на чердаке. Конечно, нужно будет немного подождать — сначала неделю до приезда Базиля, а потом еще несколько дней, которые мне понадобятся для того, чтобы спрясть ту нить, которая тебя устроит.

Так мы и поступаем. И когда Базиль заезжает к нам по дороге на рынок, чтобы узнать, как у нас дела, мы передаем с ним все наши просьбы.

Но сидеть неделю без дела я тоже не хочу. И я иду на рынок и нанимаюсь к продавщице рыбы на поденную работу. За прилавком она стоит сама, я же прихожу ранним утром, чтобы чистить тот товар, который ей привозят прямо с побережья моря.

Практика, которую я приобрела в Лардане, не проходит даром — рыбу я чищу просто отменно. На прилавке у моей нынешней работодательницы есть товар для каждого кошелька. Бедные горожанки предпочитают покупать дешевую мелкую и нечищенную рыбу, а более состоятельные — уже почти готовую к варке или жарке. Кому же охота пачкать свои руки рыбьей требухой и чешуей?

Я и сама каждый день замечаю, как всё больше грубее моя кожа. И не только я.

— Тебе следует найти другую работу, — говорит мне Камиль спустя пять дней моей работы на рынке. — Твои ручки заслуживают совсем другого.

И он берет меня за руку, но тут же смущается этого и с нарочитой сердитостью отворачивается. Он славный, милый и, кажется, он в меня влюблен. По крайней мере, он смотрит на меня совсем не так, как на Лулу.

Возможно, будь на моем месте настоящая Изабель, она бы отнеслась к этому по-другому. Мне же хочется, чтобы Камиль был мне просто другом. Он добрый, надежный, и мне с ним легко. Но у меня не возникает даже мысли о том, что мы с ним когда-то перейдем ту черту, что отделяет дружбу от любви. Надеюсь, что он тоже это понимает.

Хотя бабушке он нравится именно как мой потенциальный жених. Она часто приглашает его к нам на чай и всегда старается оставить для него самые лакомые кусочки пирогов. И каждый день намекает мне, чтобы я не была слишком привередливой.

— Разборчивая девица с кислым виноградом останется, — бурчит она. — Это Клодет испортила тебя своими сказками про герцога. Но, девочка моя, поверь мне — герцогов даже на всех благородных барышень не хватит. Да даже самый захудалый шевалье и не посмотрит в сторону той, в которой нет благородной крови.

Но дело вовсе не в герцоге и не в Клодет. Мне просто пока не хочется даже думать о замужестве. Я попала сюда всего несколько месяцев назад и еще почти ничего тут не видела. И я понимаю, что если выйду замуж, пусть даже и за замечательного Камиля, то я свяжу себя по рукам и ногам.

А мне хотелось бы посмотреть мир, съездить в столицу, купить себе красивые платья и хотя бы раз побывать на настоящем балу. Но о таких мечтах я не могу рассказать никому — даже бабушке. Потому что она меня не поймет. Вот разве что Клодет… Но старая гадалка сейчас далеко, и иногда я жалею, что не могу с ней поговорить.

Когда через неделю рано утром раздается стук в дверь, мы знаем, кого мы увидим на пороге — Базиля, дядю Эмерика. И я выбегаю его встречать в предвкушении свежей рыбы и молочных продуктов, а также так нужной нам шерсти.

Но когда я открываю дверь, то вижу там совсем не его.

— Что, не ждали? — и Клодет смеется беззубым ртом.

А Базиль уже снимает со своей телеги какое-то немыслимое количество тюков, бидонов и мешков. Кажется, бабушкина подружка тоже решила променять Лардан на город.

Глава 14. Рисую шерстью

На то, чтобы разобраться с привезенными Клодет вещами, уходит почти целый день. Должно быть, она предпочла взять из Лардана всё, что поместилось на телегу к Базилю.

Зато теперь наш дом не выглядит таким пустым и неуютным, как раньше. На кухне у нас появилась посуда, а на кроватях — пусть и старенькое, но свое постельное белье.

Клодет привезла и продукты.

— Я подумала, что если оставить зерно, муку и овощи в вашей избушке, то их там за зиму съедят мыши. А так хотя бы вам не придется покупать тут всё вновь.

Теперь мы раскладываем по полкам на кухне и соль, и крупы. Бабушка улыбается. Не знаю, чему она радуется больше — тому, что получила доступ к своим привычным вещам, или тому, что ее подруга теперь снова рядом. А уж поговорить им есть о чём.

Базиль привез нам и свежайшую рыбу. Бабушка жарит на большой сковороде рыбу, похожую на камбалу, которую тут называют морским языком. И вечером мы устраиваем праздничный ужин, на который приглашаем Лулу и всё семейство Турнье.

— А вы правда гадалка? — спрашивает Лулу у Клодет. — А мне вы погадать сможете?

Но то та качает головой:

— Деточка, я не гадаю знакомым людям. Давно уже поняла, что ничего хорошего из этого не выходит. Говорить неправду я не привыкла, а если я скажу тебе что-то дурное, ты на меня обидишься. А зачем нам ссоры?

— Но вы же гадали Белле, — возражает Лулу. — И наверняка и здесь, в Арле, станете кому-нибудь гадать.

— Конечно, стану, — на сей раз Клодет согласно кивает. — прямо на Рыночной площади. К счастью, любопытных людей много, и чтобы узнать то, что знать совсем не обязательно, они готовы платить.

Она решила пока остаться с нами в Арле — одной в Лардане ей стало совсем тоскливо. И я рада, что она приехала, ничуть не меньше, чем бабушка. Потому что мы обе беспокоились о том, каково ей будет в деревне без нас. Да и они дружат уже так давно, что иногда мне кажется, что они подпитывают друг друга энергией.

— А если я приду к вам на площадь и заплачу, сколько надо? — не унимается Лулу.

Но Клодет только строго грозит ей скрюченным пальцем.

На следующий день мы принимаемся за шерсть — у нас ее аж целых три мешка. Шарль не поскупился. Шерсть хорошая, мягкая, с большим количеством пуха, но даже она нуждается в предварительной обработке.

Сначала мы моем ее в воде, перебирая слой за слоем, и аккуратно отжимаем. Потом сушим в комнате с открытым окном.

Когда первая партия уже просушена, бабушка вручает мне чесалки — прямоугольные щетки со щетиной из тонкой проволоки. Их две, и их нужно тереть друг о друга до тех пор, пока волокна не становятся совсем мягкими.

Привычной мне прялки у нас нет, но бабушка просто приматывает большой пучок расчесанной шерсти к спинке стула и начинает прясть. Она ловко держит веретено большим и указательным пальцами правой руки, а левой осторожно подает от пучка шерсть, которая скручивается в нитку.

Это похоже на волшебство, и я наблюдаю за процессом как завороженная. Я пробую прясть и сама, но нить у меня выходит толстой и неровной. Я хочу научиться этому, но не сейчас. Сейчас нам нужна самая лучшая пряжа.

А вот когда бабушка передает мне первый большой клубок серовато-белой пряжи, я опять задумываюсь. Я всё еще не пришла к окончательному решению о том, что именно я должна связать.

Я могу взяться за красивую теплую кофту, но ведь она вяжется по размерам, а откуда я знаю, кому месье Мерлен захочет ее предложить? Чулки он может вязать и сам, он куда лучше знает требования заказчиков. Так в чём же я могу составить ему конкуренцию?

Наконец, я останавливаюсь на двух вещах. Первая — большой ажурный пуховый платок, который я могу связать крючком. Шерстяные платки тут тоже носят, есть такой и у моей бабушки. Но он довольно грубой вязки, безо всякого рисунка. Просто платочное полотно из толстой шерсти.

Зимы тут не слишком холодные, температура редко опускается ниже нуля. Но дрова здесь недешевы, и многие предпочитают согреваться дома не у горячей печи, а надевая на себя теплую одежду. А ведь такой платок можно не только надеть на голову или набросить на плечи, но и повязать на поясницу.

А вторая вещь, которую я хочу связать, кажется мне еще более интересной. Но она будет слишком непривычной для местных жителей, и я не уверена, что они сразу сумеют ее оценить. Но даже если месье Мерлен откажется взять ее у меня, я постараюсь найти для нее хозяйку.

Камиль делает мне отличный крючок, и я с азартом принимаюсь за работу. Я знаю много красивых узоров, и я люблю придумывать новые. Я словно рисую этими шерстяными нитями.

Обе бабуси сидят, как и я, на кухне, только они заняты своими делами — бабушка прядет, а Клодет перебирает крупу на кашу. Утром она ходила на рыночную площадь разведать обстановку и присмотреть для себя удобное место.

— В Марселе с этим делом куда проще, — ворчит она, бросая пшено в деревянную миску. — Там такое не в диковинку. Плати монету смотрителю рынка и садись на свободное место. А тут на меня косились так, словно я собираюсь продавать что-то дурное. Не удивлюсь, если местные священники и вовсе запретят мне заниматься моим ремеслом.

С платком я справляюсь за неделю. Конечно, он не такой тонкий и ажурный, чтобы пройти в обычное колечко, но выглядит он вполне неплохо.

Глава 15. Никто не станет это носить, мадемуазель!

Еще неделя работы, и вторая вещь тоже готова. Она получилась, может быть, не такой изящной, как мне бы хотелось, но она теплая и удобная. Правда, удобна она для меня. А вот как отнесутся к ней местные жительницы, я не знаю.

За эту неделю Клодет ухитряется заработать несколько серебряных монет, но постоянным местом на Рыночной площади пока не обзаводится. Она просто ходит по городу, находит людную улицу, садится прямо на землю и раскладывает свои карты. А любопытные отыскиваются везде — сначала они подходят, чтобы просто посмотреть. А потом начинают задавать свои вопросы, и всё — попадают в силки Клодет.

Я общаюсь с ней уже несколько месяцев, но до сих пор не знаю, на самом деле она видит что-то в своих картах, или придумывает что-то на ходу, говоря человеку то, что он хочет услышать. Но спрашивать ее об этом мне неловко.

К походу в Гильдию я начинаю готовиться с самого вечера. Я аккуратно складываю обе связанные вещи, заматываю их в тонкую ткань. А перед сном много раз прокручиваю в голове возможный разговор с месье Мерленом.

Наверно, будет лучше поговорить с ним наедине — быть может, когда его не будут слышать мастера и подмастерья, он сможет проявить большую гибкость и согласится отступить от своих правил?

— Это ты хорошо придумала! — говорит Лулу. — Обычно он уходит в Гильдию в восемь часов утра.

Она хорошо это знает, потому что Мерлены живут неподалеку от нее, и она каждое утро видит, как глава гильдии вязальщиц проходит мимо ее окна.

— Значит, если мы придем к нему домой в половину восьмого, то сможем приватно с ним поговорить! И уж, конечно, ты сможешь его убедить! Ты связала такой красивый платок!

Она говорит о платке, но тактично молчит о второй связанной мной вещи. И это меня беспокоит. Если даже Лулу не смогла оценить ее, то что говорить о других? А ведь я пыталась объяснить ей все преимущества такого предмета одежды. Даже дала померить, дабы она смогла лично убедиться, как это тепло и удобно. Но примерив, она только смеялась и говорила, что это ужасно щекотно.

Ее слова посеяли сомнения и во мне самой. Я как-то не подумала о том, что без нижнего белья этот предмет может и в самом деле оказаться неудобным.

Сказать, что я расстроилась — значит, не сказать ничего. Неделя бесполезной работы! Лучше бы я связала кофточку или красивый воротник!

Но отступать было уже поздно, и в половину восьмого утра мы с Лулу стоим на крыльце дома Мерленов. И когда глава гильдии, отправляясь на работу, открывает дверь, он видит нас. И сразу начинает хмуриться.

Впрочем, я и не ждала, что он встретит меня с распростертыми объятиями.

— Господин Мерлен, вы же не откажетесь посмотреть те вещи, что связала Белла? — начинает щебетать Лулу. — Всего лишь посмотреть, месье!

Она выхватывает платок у меня из рук и разворачивает его.

— Посмотрите, какую тонкую пряжу она использовала! А какой придумала красивый узор! Этот платок почти совсем ничего не весит! А при этом он такой теплый, что согреет в самый холодный вечер!

Она набрасывает платок себе на плечи и кружится в нём перед месье Мерленом. Она и в самом деле умеет продавать. Сейчас она кажется мне идущей по подиуму манекенщицей.

Но на месье Мерлена это не производит особого впечатления.

— Если платок нужен для тепла, — бурчит он, — то к чему на нем все эти дыры? А если он для красоты, то стоило бы вязать его не из шерсти.

Тут он замечает в моих руках еще одну вязаную вещь, и в глазах его застывает немой вопрос. Нет, кажется, ему всё-таки интересно, хоть он и пытается этого не показать.

Но когда я показываю ему второй предмет, густые брови его недоуменно сходятся над переносицей. А едва я начинаю объяснять ему, что это такое, как Лулу густо краснеет. Для нее это слишком интимная тема, чтобы обсуждать ее с мужчиной.

— Как вам такое пришло в голову, мадемуазель? — изумленно спрашивает он. — Неужели вы могли подумать, что кто-то и в самом деле будет это носить? Это же просто ужасно!

Сама я ничего ужасного в этом не нахожу. Более того, всегда носила это раньше. И миллионы других женщин это носят и считают это очень удобным. Но совсем в другое время, да. Для шестнадцатого века этот предмет и в самом деле чересчур революционен. И если бы я подумала об этом раньше, то остереглась бы вязать именно его. Но что сделано, то сделано.

— Это называется колготки, месье! — дрожащим от волнения голосом говорю я. — Они прекрасно защищают от холода ноги. Они не позволят даме замерзнуть даже в мороз.

— Какая чушь, мадемуазель! — возмущенно отвечает Мерлен. — И как вы осмелились мне показать такое непотребство?

Кажется, я всё испортила! Здесь женщины еще не носят даже чулок! Как я могла подумать, что им понравятся колготки?

Лучше бы я принесла ему только платок!

— Прошу вас, месье, возьмите хотя бы платок! — взывает к его жалости Лулу. — Уверена, вы сумеете его продать! А Белле сейчас очень нужны деньги! Неужели вы откажетесь помочь внучке месье Валлена, который когда-то принял вас в гильдию и всему научил?

У месье Мерлена и в самом деле оказывается совсем не злое сердце. И подумав немного, он кивает.

Глава 16. Гость

Домой я возвращаюсь в таком подавленном настроении, что бабушка даже не спрашивает, чем закончился мой поход к месье Мерлену — всё и так написано у меня на лице. Она просто наливает мне горячего ягодного чаю и отрезает большой кусок лукового пирога.

И это весьма кстати, потому что сегодня неожиданно прохладный день, и даже за такую непродолжительную прогулку я изрядно замерзла. Я пью чай, держа кружку обеими руками и чувствую, как тепло через ладони растекается по всему телу.

— Ну что? — улыбается бабушка. — Мешки с шерстью можно относить на чердак?

Но я мотаю головой. Вот уж нет! Даже если месье Мерлен не захочет продавать связанные мною вещи, я всё равно не брошу их вязать. Зимой нам всем пригодятся шерстяные платки, кофты и носки. А может быть, их купит у меня кто-то из наших знакомых.

Но другую работу мне всё-таки искать придется. Вязанием я могу заниматься и по вечерам, а до тех пор, пока оно не приносит нам денег, нужно зарабатывать чем-то другим.

До обеда мы с бабушкой работаем с шерстью — я с чесалками, а она с прялкой и веретеном. Сейчас работа идет не так споро и весело, как прежде. И мы почти не разговариваем.

А к обеду возвращается домой Клодет. И когда она — уставшая и замерзшая — вваливается в кухню, бабушка бросает в печь немного хвороста, чтобы подруга могла погреть озябшие руки и ноги и выпить горячего чаю.

— Странное лето, — говорит Клодет. — Я и не припомню, чтобы когда-то у нас было так холодно.

Просидеть полдня на камнях на набережной Роны в холодную и пасмурную погоду — слишком тяжелое испытание в ее возрасте. Даже сейчас, сидя у огня, она продолжает дрожать.

— А свяжи-ка мне шерстяные носки! — просит она. — Это же не займет у тебя много времени, правда?

Но у меня есть идея получше — я отдаю ей шерстяные колготки. У нее ноют суставы и болят колени. А что может быть лучше теплых обтягивающих колготок?

Как ни странно, но примерив их, Клодет не фыркает и не говорит, что ни за что не станет их носить. Напротив, радуется им как ребенок.

И когда назавтра она снова полдня проводит на пронизывающем ветру, то возвращается домой довольная. Ее удивляет только одно — как я вообще смогла придумать такую странную вещь? Но ответить ей на этот вопрос я, к сожалению, не могу.

Лулу предлагает мне временно поработать горничной в том доме, где она работает сама — у ее напарницы тяжело заболел живущий в деревне отец, и хозяева отпустили ее домой на несколько дней. Я охотно соглашаюсь. Нам нужны деньги, а быть горничной — это лучше, чем чистить рыбу на рынке по утрам.

Поэтому на следующее утро мы отправляемся в дом шевалье Марбо, и по дороге Лулу рассказывает мне о своих хозяевах.

— Сам шевалье нечасто бывает в Арле. Он служит в Париже и большую часть года проводит именно там. А вот его супруга столицу не любит — ей кажется, там слишком холодно и мрачно. Так что они живут на два дома, и мне кажется, оба чрезвычайно этим довольны. Их старшая дочь замужем за почтенным марсельцем, а вот младшая ждет-не дождется, когда матушка уже повезет ее в Париж.

— В Париж я бы не отказалась съездить и сама, — улыбаюсь я.

А Лулу заливисто надо мной хохочет.

— Скажешь тоже — Париж! Куда нам с тобой в столицу? — но вдруг замолкает, обдумывает что-то и признает: — Хотя если мадам Марбо с мадемуазель Барбарой поедут в столицу, то, быть может, они возьмут с собой и меня.

Дом Марбо находится на тихой улочке неподалеку от древнего амфитеатра. Мы попадаем в него через заднюю дверь. Лулу проводит меня в небольшую каморку, где висит форменная одежда слуг, и протягивает мне длинную белую длинную блузку с пышными рукавами и коричневый сарафан.

А когда я начинаю переодеваться, подруга вдруг охает и хватает меня за руку.

— Что это? — спрашивает она.

Она изумленно смотрит на мои короткие панталончики, которые я сшила из ночной сорочки. Да, такое нижнее белье здесь тоже еще не изобрели! Но самой мне обходиться без него было слишком непривычно.

— Это очень удобный предмет, — говорю я. — Хочешь, я сошью тебе такие же?

Но Лулу качает головой. Нет, не хочет. Она явно не сторонник прогресса.

Когда я надеваю форму, подруга отводит меня в большую комнату, где на массивном деревянном столе разложено столовое серебро.

— Нужно начистить его до блеска, — говорит она. — Сегодня хозяева ждут какого-то важного гостя, и судя по тому, как волнуются и мадам, и мадемуазель Марбо, с этим гостем они связывают большие надежды.

Я старательно натираю ножи, вилки и ложки разрезанным на части лимоном, а потом смываю сок в тазике с водой и высушиваю приборы мягким полотенцем. Красота!

Лулу одобрительно кивает.

— Пока гость будет в доме, постарайся не попадаться хозяевам на глаза. Ты еще слишком неопытна, чтобы тебе могли поручить что-то серьезное. Прислуживать за столом буду я сама, а ты можешь заняться чисткой одежды.

Она вдруг замолкает и подбегает к окну. Судя по цоканью копыт по мостовой, гость как раз подъехал ко крыльцу.

— Ох, Белла, какой же он красавец! И как горделиво он сидит на лошади! Право же, я никогда еще не видела столь красивого мужчину! Да брось же ты полотенце и подойди сюда!

Глава 17. Самый красивый мужчина на свете

Нет, только этого мне не хватало! Я просто не могу поверить, что из всех мужчин на свете гостем семьи Марбо стал именно этот человек! Да как он вообще оказался в Арле? Каким ветром его сюда принесло?

— Будет лучше, если ты не станешь и носа показывать в парадной части дома, — инструктирует меня Лулу. — Если ты допустишь какую-то оплошность в присутствии гостя, боюсь, хозяйка не заплатит тебе жалованья.

Это вполне согласуется с моими собственными желаниями. Да я целый день готова чистить серебро в этой комнате, лишь бы свести к нулю вероятность нашей с графом встречи.

Слуга графа тоже тут. Он подхватывает узду, которую бросает ему хозяин, и отводит лошадей от крыльца. Теперь мне нужно постараться не встречаться еще и с ним. А это уже труднее. Если в парадной части дома мне и в самом деле нечего делать, то здесь, в хозяйственных помещениях все слуги так или иначе встречаются хотя бы за обедом. Хотя перспектива остаться без обеда пугает меня куда меньше, чем обвинение в воровстве. А ведь, как ни крути, экю я у графа всё-таки украла.

Лулу выскакивает из комнаты. Ей нужно удовлетворить свое любопытство. И я надеюсь, когда она вернется, она сможет рассказать мне что-нибудь интересное.

После того, как я справляюсь со столовым серебром, кухарка мадам Картуш отправляет меня на рынок, потому что «месье граф пожелал отведать рыбы, а к обеду готовилось только мясо».

Из дома я выскальзываю как нашкодившая школьница — низко опустив голову и надвинув на лоб чепец с оборками. Кухарка просила меня поторопиться, и по улице я припускаю бегом. Но на рынке всё-таки приходится задержаться, потому что нормальную рыбу в такое время дня найти в торговом ряду уже трудно. Беру самых приличных на вид карпов и отправляюсь обратно.

А поход на рынок оказывается даже кстати, потому что пока я была вне дома, Жерома, слугу его сиятельства, уже накормили и теперь он отправился на конюшню отдохнуть с дороги.

Так что пока мадам Картуш готовит рыбу, я могу посидеть на кухне. Я ловко чищу карпов, и кухарка одобрительно кивает.

— Молодец! Когда рыбу чистят другие, шелуха летит по всей кухне. Надеюсь, его сиятельству понравится моя стряпня? — она заметно волнуется. — Давно у нас в доме не было столь важного гостя.

— А надолго ли он приехал? — спрашиваю я, радуясь возможности узнать хоть что-то.

Но на этот вопрос мадам Картуш ответить не может.

— Кажется, он и сам еще не знает. Конечно, хозяйка надеется, что он задержится подольше, но я так думаю, что это вряд ли. Что ему делать в таком провинциально городе, как Арль, если сам он живет в столице? Здесь ему быстро станет скучно.

— Он доводится родственником мадам или месье Марбо? — продолжаю допытываться я.

— Вовсе нет. Кажется, он сын старого приятеля нашего хозяина. Впрочем, может стать и родственником, — хихикает она, — если мадам добьется своего.

Я делаю вид, что не понимаю, на что она намекает, и она с удовольствием поясняет:

— Мадам надеется, что мадемуазель Барбара сумеет ему понравиться. А уж когда мужчина влюблен, добиться от него предложения руки и сердца не так-то трудно. Но только я думаю, что это пустое. С чего бы ему в нее влюбляться? Она, конечно, хорошенькая, но в Париже-то, поди, и покрасивше есть. Да и ее отец всего лишь шевалье. А у такого красавца, как этот граф, в столице наверняка есть дама сердца. Ты видела его, да? Право же, это самый красивый мужчина на свете! Эх, была бы я помоложе, я бы не отказалась провести с ним пару ночей.

И она заходится громким смехом. А я краснею, вспоминая о той ночи в старом замке в Лардане, когда я сбежала от него.

Мое смущение мадам Картуш истолковывает по-своему:

— Ох, да что же, дура старая, при тебе такое говорю?

На кухню заглядывает Лулу, и у нее тоже есть, что нам рассказать.

— Его зовут Арман! Не правда ли, ему очень подходит это имя? Он сказал хозяйке, что задержится тут только на пару ночей, потому как ему надобно в Париж по какому-то срочному делу. Но я так думаю, что он просто не хочет попасть как кур в ощип. Потому как мадемуазель Барбара с него прямо не сводит глаз. А он, хоть и говорит ей комплименты, но, по моему разумению, ничуть не пленился ее красотой, а делает это просто из вежливости. А она каждую его похвалу принимает за чистую монету. Ох, разобьет он ей сердце!

Мадам Картуш накладывает нам в тарелку тушеных овощей, и мы с подругой жадно едим, радуясь возможности хоть немного утолить голод.

А когда раздается звук колокольчика, Лулу убегает, торопливо вытирая испачканные томатной пастой губы.

А мне кухарка велит отнести серебро из каморки в столовую залу. Пора накрывать стол к обеду.

— Не вздумай раскладывать приборы сама! — строго говорит она. — А то непременно что-нибудь напутаешь.

Конечно! Я не взялась бы за это, даже вздумай она мне это поручить. Потому что в каждом времени и месте свой столовый этикет. И дворяне наверняка в этом весьма разборчивы. Я знаю только то, что простой народ тут прекрасно обходится без вилок.

Я складываю все приборы на поднос и осторожно бреду в ту часть дома, которую называют парадной. Мадам Картуш объяснила мне, где находится столовая. Раз стол еще не накрыт, значит, там не может быть ни хозяев, ни гостя. И всё-таки мне страшно, и я вздрагиваю от каждого шороха.

Глава 18. Кажется, мы встречались?

Сердце уходит в пятки. Но я еще надеюсь, что это он не мне, а какой-нибудь другой горничной — например, Лулу. Ведь мог же он обратиться к кому-то другому?

Но поскольку никто не откликается, то приходится признать — он сказал это именно мне. Вот только что теперь делать, я не знаю.

Конечно, есть надежда, что он меня вовсе не узнает. На мне сейчас смешной чепец и форменные рубашка и сарафан. К тому же для благородных господ все горничные наверняка на одно лицо. И если я не стану смотреть ему в глаза, то есть вероятность, что он отдаст мне свой камзол и отправит восвояси.

Хотя самый простой вариант — это сделать вид, что я не услышала его. Ну, могла же я не услышать, правда? Нужно просто шмыгнуть в эту дверь и закрыть ее за собой. Не побежит же он за какой-то служанкой!

Но тут открывается другая дверь — должно быть, из спальни хозяйки. И я вижу разгневанное лицо мадам Марбо.

— Ты разве не слышала, что тебя позвал его сиятельство? — шипит она. — А ну быстро ступай к нему!

Я кланяюсь, разворачиваюсь и бреду по коридору к комнате графа де Сорель. Сам его сиятельство отступает от дверей и пропускает меня внутрь.

Вхожу, не поднимая глаз. Его камзол висит на спинке стула. И почему его не почистил лакей Жером? Разве это не входит в его обязанности?

Нужно просто взять камзол и быстро удалиться. А вернуть одежду сможет уже и Лулу. Но когда я только подхожу к стоящему у окна стулу, с ужасом слышу, как захлопывается дверь.

Зачем он вообще ее закрыл? Разве это прилично?

Хватаю камзол и замираю, когда руки мужчины вдруг оказываются на моих плечах. Да что он себе позволяет?

А он разворачивает меня к себе, а потом правой рукой поднимает мой подбородок, заставляя посмотреть ему в глаза.

Он всё так же красив, но сейчас в его темно-серых глазах стоит лёд.

— Кажется, мы уже встречались, мадемуазель?

Я судорожно пытаюсь выбрать правильный ответ на этот вопрос. Подтвердить и попросить прощения? Но это даст ему возможность обвинить меня в воровстве. А что бывает тут с воровками, мне страшно даже просто представить.

Или всё отрицать? Он не знает ни моего имени, ни фамилии. Как он сможет доказать, что это я?

Но я уже чувствую, как по щекам разливается краска стыда и понимаю, что отрицать бесполезно.

— Простите, сударь, я обязательно верну вам тот экю. Только немного позже. Вы ведь богаты, правда?

Я понимаю, что тот факт, что он не беден, меня отнюдь не оправдывает. Но что еще я могу сказать? Что мне нужны были деньги, чтобы добраться до города и увидеть больного отца? Что нам с бабушкой нечего было есть? Вряд ли это его сильно тронет.

Его взгляд не теплеет ни на йоту, но уголки губ чуть дергаются в усмешке.

— Мне не нужен тот экю, мадемуазель! Но мне нужно то, что вы за него обещали. И я хотел бы получить этот долг прямо сейчас.

Левая рука графа скользит по моей спине и останавливается в районе талии. Нас с ним разделяет только одежда и тот камзол, что я держу в своих дрожащих руках.

Он говорит спокойно и уверенно, но я сильно сомневаюсь, что он на самом деле на это решится. Не станет же он принуждать меня к чему-то в доме, в котором сам он — всего лишь гость.

Но если он всё-таки попробует, я закричу. Правда, тогда я точно лишусь работы, а то и свободы.

Впрочем, делать это необходимости не возникает. Потому что за дверью я слышу чьи-то шаги, а спустя мгновение милый женский голос говорит:

— Ваше сиятельство, стол к обеду накрыт!

Граф отпускает меня, и я тут же отскакиваю в сторону. А он всё с той же невозмутимостью говорит:

— Уже иду, мадемуазель Марбо!

Мы оба с ним ждём, что дочь хозяйки отойдет от дверей. Но половицы не скрипят. Похоже, она восприняла его ответ буквально и терпеливо дожидается, чтобы лично отвести его в столовую залу.

И граф идет к дверям.

На пороге стоит хорошенькая темноволосая девушка в слишком помпезном для домашнего обеда платье. Пышный воротник почти скрывает ее шею, а объемные рукава и широкая как абажур юбка решительно не дают возможности оценить ее фигуру.

Когда мадемуазель Барбара видит меня, темные глаза ее делаются почти круглыми от изумления. А потом в них появляется гнев.

— Что эта девица делает в вашей комнате, ваше сиятельство?

Она так рассержена, что забывает о правилах хорошего тона. Не лучший способ выгодно аттестовать себя перед возможным женихом.

— Это я отправила ее туда, дорогая! — торопливо вмешивается мадам Марбо. — Его сиятельству нужно почистить камзол.

Барбара, наконец, справляется со своими эмоциями и уже снова мило улыбается. А ее матушка бросает мне:

— А ну пошла отсюда!

Я не заставляю ее повторять дважды и пулей вылетаю из комнаты. А когда миную дверь, ведущую на хозяйственную половину дома, то прислоняюсь к стене и долго стою там, тяжело дыша.

Надеюсь, граф не переменит своего решения и отправится в Париж как можно скорей. Потому что в противном случае мне в доме Марбо лучше не появляться.

Глава 19. Сделка

— Простите, ваша милость, я вас не понимаю, — я смотрю на хозяйку с удивлением.

По ее лицу пробегает тень недовольства.

— Я хочу, чтобы ты испортила камзол его сиятельства! — чуть громче повторяет она. — Что тут может быть непонятного?

Теперь мне всё предельно ясно — она рассчитывает, что это заставит гостя задержаться в их доме как минимум на несколько дней. Мне становится смешно. Неужели она надеется, что это сподвигнет его проявить к ее дочери больше внимания? Да он может хоть месяц просидеть в этом доме безвылазно и при этом ничего не почувствовать к девице, которую ему так усердно сватают!

Мадам замечает улыбку на моих губах и хмурится еще сильней.

— Так ты сделаешь, что я тебе велю?

Но я мотаю головой. Мне совсем не хочется еще больше злить де Сореля. Он и так имеет причину на меня гневаться, так зачем же добавлять еще одну?

— Простите, ваша милость, но как же можно намеренно испортить такой красивый камзол? Он стоит больших денег.

— Это не твоего ума дело! — рявкает она.

Но я не намерена с ней соглашаться.

— Простите, ваша милость, но если я испорчу одежду его сиятельства, то и платить за нее придется мне.

Тут она понимает, что меня волнует исключительно финансовая, а отнюдь не этическая сторона вопроса, и усмехается:

— Не беспокойся об этом. Платить тебе не придется. А если его сиятельство рассердится и назовет тебя дурой и неумехой, то ничего страшного не случится. Просто не будешь после этого показываться ему на глаза, вот и всё. А еще лучше посидишь дома те дни, что его сиятельство у нас гостит.

— Но как же, ваша милость, — возражаю я, — вы же не заплатите мне за то, что я стану сидеть дома! А я нанялась к вам на работу всего на неделю!

Ее интерес на самом деле вполне согласуется с моим собственным. Я и сама предпочла бы не показываться графу на глаза. Но мне нужны деньги, и бросать работу просто так я не намерена.

— Заплачу, — говорит она. — Я выплачу тебе жалованье за эту неделю. И еще добавлю сверху.

Ну что же, для меня это отличное предложение. Правда, камзола мне всё же жаль.

— Мы будем сидеть в гостиной, — инструктирует меня хозяйка. — Ты придешь и повинишься, что испортила камзол. Скажешь, в комнате было темно, и ты решила зажечь лампу. Стала наливать в нее масло и расплескала его на камзол. И не вздумай сказать ничего лишнего!

— Господин граф станет гневаться, — вздыхаю я. — А то еще и распустит руки.

Но мадам Марбо только фыркает в ответ:

— Его сиятельство человек благородный и небедный. Что ему какой-то камзол? А если и скажет он тебе несколько неласковых слов, так стой молча и плачь. От тебя не убудет.

Я беру в руки бутыль с маслом, но замираю, не решаясь выполнить то, о чём она меня просит. И тогда хозяйка делает это сама. Она выхватывает у меня бутыль и щедро льет масло на лежащий на столе камзол. Жирное пятно расплывается на синей ткани, и от этой картины я содрогаюсь.

— Придешь в гостиную через четверть часа, — бросает хозяйка. — И на колени перед графом бросишься!

Она выходит из комнаты, а я без сил опускаюсь на стул. И почему она вздумала поручить это именно мне? Не подумает ли де Сорель, что я сделала это намеренно? Каждая встреча со мной приносит ему какой-то ущерб.

Но идти на попятную поздно, и через четверть часа, как и было велено, я появляюсь в уютной гостиной. Мадам Марбо сидит в кресле, а ее дочь и граф — на диване. Когда я открываю дверь, я еще слышу их смех, но стоит мне переступить порог, как улыбки сбегают с их губ.

В руках я держу камзол, и де Сорель говорит:

— Если вы привели его в порядок, то отнесите его в мою комнату.

— Простите, ваше сиятельство, — лепечу я, низко наклонив голову, — но я испортила его. Я наливала масло в лампу и пролила его на ваш камзол.

И я разворачиваю камзол, показывая всем большое жирное пятно.

— Да как ты посмела, криворукая дура? — взвизгивает мадемуазель Марбо. — Ты хоть знаешь, сколько стоит такая вещь? Да твоего жалованья за несколько месяцев не хватит, чтобы купить такую одежду!

По моему разумению, ей следовало вести себя совсем не так. Но, кажется, она не нуждается в моих советах.

Я осторожно смотрю на графа — его лицо не выражает никаких эмоций. Я помню указание хозяйки броситься перед ним на колени, но не могу заставить себя сделать это. Только не перед ним!

А мадам Марбо торопливо говорит:

— Не беспокойтесь, ваше сиятельство, здесь неподалеку есть отличный портной, который за пару-тройку дней сошьет вам превосходный дорожный камзол. И поскольку этот пассаж случился в нашем доме, мы, разумеется, оплатим всё сами. А эта неумеха сегодня же получит расчет! Поди прочь!

Я не заставляю ее повторять дважды и пулей вылетаю из комнаты. Только вернувшись в каморку, перевожу дыхание. Теперь мне нужно дождаться мадам Марбо и получить свои деньги.

Хозяйка приходит через несколько минут. Похоже, ей тоже не терпится выпроводить меня из дома, пока его сиятельство не вздумал со мной поговорить.

Глава 20. Первый успех

По дороге домой я покупаю кусок соленой свинины и бобов и готовлю на ужин отличное блюдо. За ужином я рассказываю о том, как заработала сегодня половину экю, и мы с бабушками смеемся над матримониальным планами мадам Марбо. А когда к нам в гости после работы заглядывает Лулу, то мы узнаем и продолжение этой истории.

— Его сиятельство заявил, что обойдется и без нового камзола. Кажется, он готов купить любой готовый, который подойдет ему по размеру, только бы поскорей отправиться в столицу. Но хозяйка и слышать об этом не хочет. Весь ужин она убеждала его, что такому важному господину и в дороге надлежит выглядеть соответственно.

— А что же ее дочка? — улыбается Клодет. — Пришлась ли она по сердцу его сиятельству?

— Вот уж нет! — хмыкает Лулу. — Она, конечно, хорошенькая, но в Париже-то, поди, таких полным-полно. А он мужчина видный, ему и жена нужна под стать. Но мадам Марбо сдаваться не намерена. Она сказала, что если понадобится, то они с Барбарой поедут и в столицу.

А когда я выхожу на улицу ее проводить, она берет меня под руку и тихо говорит:

— А ее сиятельство про тебя спрашивал!

— Что? — меня бросает в дрожь. — У кого спрашивал? У мадам Марбо?

Лулу хохочет:

— Да нет, конечно! У меня спрашивал, когда я развешивала во дворе белье. А он вышел проведать свою лошадь. Он спросил, не знаю ли я, где он может найти ту горничную, что испортила его камзол.

— Ох, Лулу! Но это совсем не смешно! Мадам Марбо заплатила мне за это всего две серебряные монеты. А что, если он вздумает потребовать с меня полную стоимость камзола? Разве я смогу доказать, что сделала это по ее указке?

Мне и в самом деле становится не по себе. В теле Изабель я только несколько месяцев, но за это время прекрасно сумела понять, насколько бесправны здесь простые люди. И мое слово против слова мадам Марбо не будет стоить ничего.

Но Лулу мотает головой:

— Да нет же, Белла, мне вовсе не показалось, что он рассержен и жаждет мести. И мне подумалось, что дело вовсе не в камзоле. Ты ему просто понравилась!

— Вот еще глупости! — возражаю я.

— А хочешь, я скажу ему, где ты живешь, и мы узнаем, что ему нужно? — подтрунивает надо мной подруга.

— Не вздумай! — пугаюсь я.

Еще одна встреча с графом мне совсем ни к чему. Я и так задолжала ему слишком много. И я прошу Лулу сообщить мне, когда его сиятельство уедет из города. А до тех пор я постараюсь вовсе не выходить из дома.

На следующее утро мы с бабушкой снова принимаемся за еще не обработанную шерсть. Я беру в руки щетки-чесалки, а она — веретено. Я даже не знаю, зачем мы это делаем, ведь месье Мерлен мне так и не ответил. Но даже если он не сумеет продать мой платок и не даст мне новых заказов, я не намерена бросать вязание. Нравится ему это или не нравится, но если это ремесло окажется способно принести нам хоть какие-то деньги, то я хочу им заниматься.

И когда раздается стук в дверь, я так и выхожу ее открывать — с чесалками в руках. А когда вижу на пороге месье Мерлена, то едва не роняю их.

— Доброе утро! — хмуро басит глава гильдии.

Выглядит он так, словно его кто-то заставил прийти сюда, и он всем своим видом старается показать, как ему этого не хотелось.

— Доброе утро, месье Мерлен! — сердце мое замирает от предвкушения того, что он может мне сообщить. — Прошу вас, проходите!

Он переступает через порог, но в ответ на приглашение пройти в комнаты мотает головой.

— Некогда мне. Я ведь чего зашел — платок я твой продал. Один наш заказчик пришел к нам в мастерскую вместе с супругой. У него ноги больные, он шерстяные чулки покупал. А она возьми да и заговори про боли в пояснице. Вот я ей платок и предложил. И уж больно он ей приглянулся, — он достает из кармана тряпочный мешочек и протягивает его мне. — Тут два с половиной ливра. Это больше, чем я ожидал получить.

Я расплываюсь в улыбке, а потом спохватываюсь и торопливо говорю:

— Надеюсь, вы взяли часть денег себе, месье? Тот процент, что получает гильдия?

Его густые брови сурово сходятся над переносицей:

— Уж не надеетесь ли вы, мадемуазель, что это дает вам право войти в нашу гильдию? Да ничего подобного! Среди нас женщин не было и не будет!

Мне ужасно обидно это слышать. Быть может, я и уступаю их лучшим мастерам в умении вязать чулки, но в вязании других предметов одежды многим из них наверняка могу дать фору. И то, что они отказывают в возможности работать с ними лишь потому, что я — женщина, кажется мне диким бредом.

Но я понимаю — нравы здесь совсем другие. А в чужой монастырь, как известно, со своим уставом лучше не соваться. Поэтому я сдерживаю свой гнев.

— Простите, сударь, о членстве в гильдии я не смею и помышлять. Но это вовсе не отменяет того, что часть этого дохода должна была остаться у вас — ведь без вас я не сумела бы продать платок. И быть может, вы согласитесь взять на продажу и еще какие-то вещи? Те, которые ваши мастера не умеют вязать?

Но этот ход тоже оказывается ошибкой. Потому что в течение следующей четверти часа он сердито рассказывает мне о том, что его мастера и подмастерья куда опытнее, чем я. А некоторые из них в поисках новых знаний и вовсе прошли пол-Европы и в каждом городе, где останавливались, сумели чему-то научиться.

Глава 21. Узоры

Я замираю, боясь поверить в то, что он сказал. Неужели, он в самом деле даст мне работу? Интересно, что я должна буду связать? Что-то дамское?

Но он вдруг спрашивает меня совсем о другом.

— Вы умеете писать, мадемуазель?

Я растерянно киваю. Мне не понятно, как это связано с основной темой беседы.

— А рисовать?

Я снова киваю.

— Дело в том, мадемуазель, что у нас в гильдии собрано большое количество узоров для вязания, и мы задумались о том, чтобы сделать из этого что-то вроде книги, которой могли бы пользоваться все члены гильдии. Но поскольку каждый мастер в этих узорах использовал свои обозначения петель, нужно привести всё это к чему-то единому.

Это не совсем то, на что я рассчитывала, но это тоже работа. Правда, я не спешу соглашаться.

— Это сложная работа, месье, — осторожно говорю я. — И какую же цену вы готовы за нее заплатить?

— Разумеется, сложная, мадемуазель, — важно соглашается он. — А цена будет зависеть от того, как вы себя покажете. Для начала можете взять всего несколько узоров и перенести их на хорошую бумагу. И если мне понравится, как вы это сделаете, я назначу хорошую цену.

— А бумага, чернила и перья, месье? — сразу уточняю я.

Всё это стоит тут безумно дорого, и тратить на это собственные деньги мне совсем не хочется. Да и времени на то, чтобы нарисовать нужные месье Мерлену картинки, мне придется потратить немало — рисовать чернилами я еще не пробовала. А ведь такие рисунки требуют серьезной детализации.

— Это мы купим, мадемуазель, — говорит мастер. — Но использовать их вы должны будете весьма экономно.

Я сразу думаю о кляксах, которые наверняка посажу на бумагу. Но если я откажусь сейчас от этой работы, то путь в гильдию будет для меня закрыт. А так месье Мерлен, возможно, привыкнет ко мне и впоследствии окажется сговорчивей.

— Я тоже знаю много узоров для вязки и спицами, и крючком, — замечаю я.

— Вот как? — не слишком заинтересованно откликается гость. — Ну, что же, если вы покажете мне их, я решу, можно ли будет включить их в книгу.

Но совсем не то, что мне нужно. С какой стати я буду отдавать им свои узоры, если они воротят от меня нос?

— Может быть, сначала я покажу вам их в каких-нибудь вещах? — спрашиваю я. — Хотите, я свяжу красивую теплую кофту для дамы? Или красивую одежду для малыша?

На последнее предложение он всё-таки не говорит «нет».

— Да, — признает он, — иногда заказчики спрашивают у нас о детской одежде. Но у моих мастеров слишком крупные руки для таких вещиц.

Я едва не хлопаю в ладоши. Это уже кое-что!

— Буду ждать вас послезавтра утром, мадемуазель, в нашей мастерской, — он разворачивается к выходу. — Вы же понимаете, что дать вам наши рисунки для работы дома я не могу.

— А почему не завтра? — удивляюсь я.

— Завтра — воскресенье, мадемуазель, — теперь он снова смотрит на меня — уже с подозрением. — Разве вы не пойдете на мессу? Надеюсь, вы не гугеноты?

Я отрицательно мотаю головой. Правда, я и не католичка, но об этом он меня не спрашивает.

Закрываю за ним дверь, и только тогда понимаю, что на самом деле его предложение не такое уж и заманчивое.

Если работать мне придется прямо в мастерской, то вероятность клякс и прочих ляпов резко возрастает. Я еще не очень лажу со здешними писчими принадлежностями. И писать, и рисовать я привыкла совсем другими предметами. Наверно, придется потратить несколько су на бумагу и чернила, чтобы попрактиковаться с ними дома.

Есть и еще одна проблема — те шерстяные нитки, что я использовала для вязания платка, решительно не подходят для детской одежды. Для нее нужна более мягкая шерсть. А эта будет немилосердно щекотать и вызовет раздражение на нежной коже.

А если купить на рынке что-то вроде кашемира, то одежда окажется слишком дорогой, и от ее продажи я не получу никакой прибыли.

От размышлений меня отвлекает голос бабушки:

— Мы и в самом деле должны пойти завтра на мессу. Не хватало еще, чтобы нас и в самом деле приняли за гугенотов!

Все мои знания о католиках и гугенотах того времени основаны исключительно на книгах Дюма. О, как я зачитывалась когда-то «Королевой Марго» и «Графиней де Монсоро»! Но если бы я знала тогда, что эти знания могут мне пригодиться, я постаралась бы проштудировать и более достоверные источники.

Варфоломеевская ночь уже прошла, и на большей части территории Франции права гугенотов были ограничены. А ревностные католики так люто ненавидели своих противников, что лучше было и в самом деле не давать им поводов для подозрений.

Поэтому на следующее утро мы отправляемся в собор Святого Трофима на мессу вместе с Лулу и семейством Турнье. Во время службы я стараюсь быть очень внимательной и делать всё то же, что делает Лулу. Слушаю священника, пытаюсь запомнить тексты молитв, что прихожане знают наизусть. И всё равно иногда отвлекаюсь и читаю молитвы на своем привычном языке — русском. И осенять себя крестным знамением мне хочется именно по православному. Поэтому приходится контролировать каждый жест.

Глава 22. Кляксы

Я вздрагиваю, но нахожу в себе силы посмотреть на его сиятельство. И даже пытаюсь улыбнуться.

— Вам очень идет ваш новый камзол, сударь!

Не знаю, как он сумел так быстро им обзавестись. Быть может, у портного нашелся готовый, который пришелся графу впору. Или второй камзол был среди вещей, которые он взял в дорогу. Но и в том, и в другом случае план мадам Марбо явно провалился.

— Благодарю вас, мадемуазель, но старый нравился мне куда больше.

Я чувствую, что краснею, но надеюсь, что прямо здесь, перед храмом, он не станет требовать компенсации. Здесь слишком много народа.

— Кто этот блестящий молодой человек, дорогая? — возникает рядом со мной Клодет.

Она прищуривается, стараясь разглядеть его лицо во всех мелочах. Она прекрасная физиономистка, в ее профессии это важно.

— Это тот самый граф, что останавливался в старом замке в нашем Лардане, — поясняю я.

Теперь старая гадалка заинтересована еще больше. И де Сорель заметно смущается под ее взглядом. Этот взгляд способен выдержать не каждый.

— Вот как? — хмыкает она. — Местные говорили, что вы искали там клад.

Клад? Значит, я тогда не ошиблась?

— Но ведь этот замок принадлежит не вам, сударь! — продолжает Клодет. — По какому праву вы там находились?

Она чересчур прямолинейна, и в ответном взгляде его сиятельства вспыхивает негодование. Должно быть, еще никто и никогда не устраивал ему таких допросов.

— Это замок моего дяди герцога Альвена, — в голосе графа звучит металл.

— Так вы племянник его светлости? — сразу меняет тон Клодет.

Теперь она смотрит на собеседника с еще большей заинтересованностью. А потом косится еще и на меня. Я знаю, о чём она думает, и в этот момент я мечтаю только о том, чтобы она не спросила, не станет ли однажды граф де Сорель наследником своего дяди. А в том, что она может это спросить, я ничуть не сомневаюсь.

Но наш разговор прерывает появление еще одной особы.

— Ваше сиятельство! Я потеряла вас в толпе!

Лицо Барбары Марбо — сначала такое милое и улыбающееся — меняется в то же мгновение, как она видит меня.

— Надеюсь, мадемуазель, вы пришли, чтобы еще раз извиниться перед его сиятельством? — требовательно спрашивает она.

— Именно это она и сделала, дорогая Барбара, — отвечает за меня граф и предлагает мадемуазель Марбо опереться на свою руку.

Девушка охотно делает это, а потом, гневно фыркнув, удаляется со своим кавалером. А мы с бабушкой и Клодет еще какое-то время смотрим им вслед.

— Уверена, у герцога Альвена нет сыновей, — задумчиво говорит Клодет. — И уж, конечно, Белла, вы снова встретились с этим милейшим графом отнюдь не случайно.

И она несколько раз кивает, чтобы придать своим словам еще больший вес. Но бабушка только хмыкает, потом берет ее под руку и ведет прочь.

А я иду не домой, а в маленькую лавку писчих принадлежностей, что находится на соседней улице. В воскресенье лавка закрыта, но я уговариваю ее хозяина продать мне десяток листов бумаги, несколько остро отточенных гусиных перьев и баночку чернил.

И со всем этим богатством (а я потратила на него изрядную часть того, что получила от месье Мерлена) я уединяюсь в своей комнате. Я уже писала письма отцу из Лардана, но тогда от меня не требовалось ни чистоты, ни красоты письма. Сколько бы клякс я тогда ни посадила, никто бы меня за это не упрекнул.

Но рисунки и описания для книги гильдии вязальщиков — совсем другое дело. Тут требовалось проявить подлинное мастерство, а именно его у меня пока нет.

Я обмакиваю перо, но стоит мне поднести его к бумаге, как с кончика срывается капелька чернил, и по бумаге расплывается темное пятно. Ах, какая же я неловкая!

Но я пробую снова и снова и к вечеру оказываюсь в состоянии написать несколько строк, не испачкав листок. Правда, пальцы мои уже измазаны чернилами и передник, который я догадалась надеть, тоже. Бабушка зовет меня ужинать и укоризненно качает головой, глядя на мои испачканные руки.

После ужина я снова готова сесть за упражнения, но в доме уже темно, а свечи слишком дороги, чтобы тратить их на такое занятие. Поэтому я ложусь спать, уже заранее волнуясь перед походом в гильдию.

А ночью мне снится граф де Сорель — он приезжает к нам в дом делать мне предложение, а бабушка и Клодет отвергают его, говоря, чтобы он приехал тогда, когда станет герцогом. И что только не приснится от волнения!

Утром я надеваю свое лучшее платье и отправляюсь в мастерскую гильдии. На сей раз месье Мерлен встречает меня вполне приветливо. Он усаживает меня за большой стол, на котором уже разложены несколько рисунков, сделанных на уже пожелтевшей от времени бумаге.

Некоторые рисунки дополнены описаниями, и понять их не так уж сложно. Другие же представляют собой набор каких-то странных символов, которые нарисовавший их вязальщик не потрудился расшифровать. И символы на всех рисунках действительно разные.

— У вас есть какие-то пожелания к обозначению разных типов петель? — спрашиваю я у месье Мерлена.

Глава 23. Я - вязальщица!

На следующий день рисунки начинают получаться у меня уже куда лучше. Я уже держу под рукой черновик, которого касаюсь кончиком пера после того, как макаю его в чернильницу. Это позволяет избежать клякс.

Когда я пользовалась привычными шариковыми или гелевыми ручками, я не особо задумывалась о том, как писали когда-то птичьими перьями. И была уверена, что это ужасно неудобно, зато эту писчую принадлежность можно легко найти в любом курятнике.

Но оказывается, что это не так. Во-первых, куриные перья для письма не очень подходят. Нужны именно гусиные, на крайний случай — вороньи или индюшиные. И выдернув перо из крыла птицы, ты отнюдь не получишь сразу пригодный к использованию инструмент. Оно должно просохнуть и затвердеть. А потом его нужно очистить от сердцевины и внешней оболочки и сделать ровный надрез, по которому и будут стекать чернила. И наконец, нужно срезать кончик пера острым ножиком так, чтобы надрез оказался прямо посредине острой части. А потом в идеале еще и закалить этот кончик в горячем песке.

Словом, процесс подготовки перьев оказывается столь сложным, что я прихожу к однозначному выводу — их лучше покупать, чем делать самой.

Работа в мастерской начинается ранним утром и заканчивается ближе к вечеру. В первый день мое появление здесь вызвало недовольство некоторых мастеров, но уже на следующий день они воспринимают мой приход почти спокойно. Я стараюсь тихонько сидеть за столом и никому не мешать.

А еще я украдкой наблюдаю за их работой. Некоторые из них вяжут чулки с поразительной скоростью — спицы так и летают в их руках. Мне это кажется почти что волшебством — в первый день я провела целый час, неотрывно наблюдая за работой одного такого мастера. Он ни разу не ошибся и не отвлекся, и выходившее из-под его рук вязаное полотно было красивым и ровным.

Теперь я понимаю, что мое мастерство слишком далеко от идеала. И что вздумай они всё-таки принять меня в гильдию, они взяли бы меня только на роль подмастерья, а то и ученика.

Но зато я знаю много новых узоров и для вязания крючком, и для вязания спицами. И я люблю придумывать новые. Но ни месье Мерлена, ни его мастеров это совсем не интересует. Они консерваторы, и всё новое просто не хотят воспринимать.

Хотя когда я, разобравшись со старыми рисунками, перенесла их на новую бумагу и предложила главе гильдии добавить к рисункам и кое-что из того, что знала сама, он не отказался.

Возвращаясь домой из мастерской, я принимаюсь уже за другую работу и вяжу одежду для малышей. Я не могу упустить эту возможность. Пока месье Мерлен готов брать у меня такие вещи, нужно этим пользоваться.

По моему заказу бабушка прядет особо мягкую нить из самого чистого пуха. За каждый вечер я стараюсь что-то связать — чепчик, теплую кофточку, пинетки. Это вполне привычные для этого времени вещи. Но потом не удерживаюсь и всё-таки вяжу то, что здесь еще вряд ли кто-то видел — очень красивый комбинезончик. Он еще лучше смотрелся бы, если бы был связан из цветных нитей. Но даже в таком простом варианте он мне нравится. А уж какой он теплый и удобный!

Но мастера гильдии оказываются не способны оценить этот шедевр. Правда, месье Мерлен соглашается показать связанные мною вещицы одной из своих покупательниц, у хозяйки которой как раз недавно родился ребенок. Но он полон сомнений, а с таким настроем он вряд ли сможет их продать.

К счастью, эта покупательница приходит именно тогда, когда в мастерской нахожусь и я сама. Она забирает чулки, которые заказывал ее хозяин. А месье Мерлен предлагает ей посмотреть еще и одежду для малыша — правда, только чепчик, кофточку и пинетки. Кажется, они приходятся ей по нраву, но поскольку она всего лишь служанка, решение принимать будет не она, а хозяйка.

Месье Мерлен охотно разрешает ей сносить товар домой на показ и примерку. Про комбинезон он словно забывает. И вот тогда-то я и решаю вмешаться.

— А может быть, сударыня, вы покажете хозяйке еще и это? — я подскакиваю к ней с комбинезоном в руках и коротко рассказываю ей о том, чем он удобен.

Она слушает внимательно, улыбается, кивает и, конечно, берет с собой и этот товар. Но когда она уходит, месье Мерлен указывает мне на мое место.

— В следующий раз не вздумайте подходить к покупателям, мадемуазель Камю! — строго говорит он под одобрительные кивки других мастеров. — Это не ваше дело! И неужели вы думаете, что ваша болтовня поможет вам продать то, что никому не нужно?

В рекламе он явно не силен. Но спорить с ним бесполезно, и я возвращаюсь к рисункам.

А на следующий день эта покупательница приносит за товар деньги. И говорит, что особенно хозяйке понравился именно комбинезон.

В конце рабочего дня месье Мерлен передает мне вырученные за детские вещи деньги, оставив себе положенный процент. При этом он хмур и не слишком доволен. Мне кажется, куда больше он обрадовался бы, если бы связанные мною вещи так никто бы и не купил.

Понять это мне сложно. Он привык к традиционному ведению дела, и любое отклонение воспринимает как личное оскорбление. И при этом он не понимает или не хочет понимать того, что дело, которое он возглавляет, совсем не развивается. Они давно могли бы расширить гильдию и зарабатывать куда больше. Но они боятся что-то менять.

К концу недели я доделываю порученную мне работу — переношу на хорошую бумагу все старые рисунки и добавляю к ним несколько своих. Составляю отдельный список с расшифровкой использованных в схемах символов. Просушиваю все листы и аккуратно складываю их в кожаную папку.

Глава 24. Дружба

Мне ужасно обидно. На схемы для вязания я потратила целую неделю. И мало того, что заработок оказался меньше, чем я ожидала, так меня еще и почти вышвырнули из мастерской, как только я завершила работу. А ведь я надеялась, что когда месье Мерлен увидит, какая я старательная и как хорошо я вяжу, он оттает и согласится пусть не принять меня в члены гильдии, но хотя бы продавать мой товар.

Да если бы я могла продавать вязаные вещи сама, я бы прекрасно обошлась без гильдии. Но эти драконовские правила, запрещающие заниматься определенным ремеслом всем тем, кто не входил в соответствующий профессиональный союз, напрочь рушили основы конкуренции.

А ведь я, по сути, не умела ничего другого. И в роли горничной, которую тоже попробовала недавно, я себя уже не представляла. Чтобы идти в служанки, нужно было четко понимать, что общество делится на дворян и простолюдинов, и признавать, что дворяне стоят на ступеньку выше. А мне, родившейся совсем в другое время, сделать это было слишком трудно.

— Что, так и не взяли? — Лулу встречается мне по пути и сразу понимает, что месье Мерлен своего решения так и не переменил.

Я качаю головой.

— Ох! — подруга берет меня под руку. — Ну, ничего, мы что-нибудь придумаем. Я поспрашиваю, не требуется ли кому-то горничная. Ты же прекрасно справлялась с этой работой, пока мадам Марбо не вздумалось испортить одежду его сиятельства. Кстати, как ни странно, но граф и в самом деле задержался в Арле, так что усилия моей хозяйки не пропали втуне.

— Что? — не сразу понимаю я. — Де Сорель не уехал в Париж?

— Ага, — подтверждает Лулу. — Он получил какое-то письмо от своего дяди и передумал ехать. Мадемуазель Барбара просто светится от радости, хотя по моему разумению, останься он тут хоть на целый месяц, ничего не изменится, и он всё равно не проникнется к ней нежными чувствами.

Ей кажется это просто забавным, а вот меня заставляет задуматься. Но и сидеть дома безвылазно из-за того, что граф остался в Арле, я тоже не могу. И потому когда Лулу и Камиль приглашают меня побывать на ярмарке, что открылась в Амфитеатре, я охотно соглашаюсь. Уж там-то я вряд ли встречу его сиятельство — такие простые и шумные развлечения явно не по вкусу благородным господам.

А вот мы с удовольствием смотрим кукольный спектакль, который разыгрывают бродячие артисты и лакомимся фруктами и леденцами.

Потом Камиль предлагает покататься на карусели.

— Вот уж нет! — хохочет Лулу. — У меня сразу начнет кружиться голова. Я лучше посмотрю на фокусника.

И мы идем к карусели вдвоем. Это удовольствие стоит несколько денье, но мой спутник не позволяет мне заплатить за себя самой. Я сажусь на оленя, а Камиль – на лошадь. Неподалеку играет шарманка, а день светлый, солнечный, каким и должен быть в праздник урожая.

Я думаю о том, как будет здорово, когда вечером мы втроем – я, Камиль и Лулу – пойдем смотреть на фейерверки. Здесь я еще не видела ничего подобного (впрочем, как и мои друзья) — только Матис Турнье рассказывал, как он наблюдал за таким во время своей единственной поездки в столицу. По его словам, ночь расцвечивается тысячами огней — словно на небе появляется множество разноцветных солнц.

Мы как раз проплываем мимо шарманщика, когда Камиль вдруг спрашивает:

– Белла, ты выйдешь за меня замуж?

Он бросает на меня взгляд преданной собаки, а я впервые в жизни не знаю, что сказать.

Карусель перестает крутиться, и мы спускаемся на землю и пробираемся сквозь толпу. Я спотыкаюсь, и Камиль заботливо подхватывает меня под локоть.

– Тебя укачало, да? Мы катались слишком долго.

Он не понимает, что дело совсем не в этом. Наш маленький мир на улице Вязальщиков — прежний, к которому я уже успела привыкнуть, – рухнул пять минут назад. Мир, в котором он, Камиль, был товарищем, другом, да почти братом!

Я осознала, что нравлюсь ему с нашей самой первой встречи. Вернее, ему всегда нравилась настоящая Изабель Камю — наверно, с самого детства. И я боялась, что однажды случится именно то, что случилось сегодня. И даже пыталась это предотвратить. Мне казалось, я ясно давала ему понять, что между нами не может быть ничего большего. Что в мире вообще нет ничего большего и лучшего, чем настоящая дружба. Такая дружба, какая была у нас.

Он выводит меня к лавке со сладкими пирогами, где нас уже дожидается Лулу. Подруга облизывает испачканные вишневым вареньем губы и ухитряется при этом широко улыбаться.

— Знали бы вы, какие фокусы я сейчас видела! Говорят, вечером будет еще одно представление. Вам непременно нужно на нём побывать!

Она замечает наши напряженные лица, и улыбка сбегает с ее ярких пухлых губ.

— Что-то случилось?

Камиль, как обычно, не считает нужным что-либо скрывать:

— Я сделал Изабель предложение.

Лулу охает и застывает — только взгляд ее перескакивает с Камиля на меня и обратно. Лишь через пару минут она снова обретает дар речи:

— И что ты ответила, Белла?

Я теряюсь, и за меня всё говорит Камиль:

— Ничего. Она не ответила ничего, Лулу!

В голосе его звучит горечь.

Глава 25. Предложение

Иду с ярмарки и чувствую себя ужасно одинокой. Этот город чужой для меня, и мне трудно привыкнуть к тому укладу, который кажется мне слишком неправильным, чтобы я могла его принять. Слишком грязные улицы. Слишком неустроенный быт. Слишком несправедливое расслоение общества, где одни по праву рождения изначально выше других.

Я сильно скучаю по привычной обстановке — благоустроенной квартире, транспортной инфраструктуре, интернету. Здесь этого не будет еще как минимум четыре сотни лет. И любые новшества воспринимаются в штыки. Хотя о каких штыках я говорю? Их ведь еще тоже не придумали.

И с медициной здесь тоже большие проблемы. Врачи мало чем отличаются от знахарей, и их услуги стоят баснословных денег. А население имеет слишком смутное представление о гигиене. Поэтому многие к тридцати годам уже похожи на стариков. А здоровые зубы тут — что-то из области фантастики.

Конечно, если бы я родилась в этом времени, я бы всё воспринимала по-другому. Но у меня есть, с чем сравнивать. И сравнение это явно не в пользу шестнадцатого века.

До этого дня меня еще согревала дружба с Лулу и Камилем. Ведь это так важно знать, что рядом есть люди, готовые выслушать и поддержать. А теперь у меня остались только бабушка и Клодет.

Но нет, я не сердилась ни на Лулу, ни на Камиля. Возможно, однажды они поймут, что никто не может нести ответственность за чужие мечты.

Когда я выхожу на улицу Вязальщиков, то вздрагиваю от неожиданности. К перилам крыльца нашего дома привязана лошадь. И эта лошадь слишком хороша для того, чтобы принадлежать кому-то из обитателей нашей улицы. Более того — она мне знакома. И когда я осознаю это, я хочу повернуть назад.

Но раз де Сорель уже узнал, где я живу, то что помешает ему приехать ко мне домой в другое время? И я, дрожа от страха, поднимаюсь по ступенькам крыльца.

— Белла? — слышу бабушкин голос из кухни. — А к тебе приехал молодой господин. Сказал, что ему нужно с тобой поговорить.

Граф поднимается при моем появлении и наклоняет голову.

— Здравствуйте! — говорю я.

Если он хочет повторить свое непристойное предложение, то зачем он вошел в наш дом? Не лучше ли было дождаться меня на улице? Или он настолько самоуверен, что готов произнести те же слова даже в присутствии моей семьи?

А может быть, он будет угрожать, что обратится в суд, чтобы с требовать с меня и тот экю, и стоимость камзола? И что уже он успел сказать бабушке?

Я смотрю то на Дезире, то на гостя и молчу.

— Ну, что же ты застыла на пороге? — удивляется бабушка. — Проходи! А я не буду вам мешать.

Нет, похоже, он ничего ей не сказал. Иначе она не была бы так спокойна.

Бабушка уходит в свою спальню и наверняка берет веретено. Она не из тех, кто станет подслушивать. Вот если бы дома была Клодет…

— Что вам угодно, ваше сиятельство? — спрашиваю я, усаживаясь за стол. — Я помню, что я должна вам экю, но…

Я не должна говорить, что идея аферы с камзолом принадлежит не мне, но если он станет требовать плату, то мне придется это сделать. Наверно, если собрать все деньги, которые у нас есть, то мы сможем наскрести этот экю. Но если я выдам мадам Марбо, то придется вернуть деньги и ей. Какой-то замкнутый круг.

Но он не дает мне договорить.

— Я тоже помню про тот экю, мадемуазель. Но сейчас я приехал не за ним. Более того, я готов предложить вам гораздо больше.

Ну, что за наглец? Неужели он считает, что любая девушка из простонародья готова продать себя в обмен на несколько монет?

— Меня нельзя купить, сударь! — возмущенно говорю я, чувствуя жар на щеках.

А де Сорель в ответ высыпает на стол из мешочка целую горку золотых монет.

— Даже за столько?

Я сглатываю подступивший к горлу комок, пытаясь сосчитать, сколько лет мне нужно не выпускать из рук свои вязальные спицы, чтобы заработать такую кучу денег. И сколько всего полезного мы с бабушкой сможем купить на эти деньги! И нам с ней уже не придется голодать.

И всё-таки говорю:

— Даже за столько.

Да, я родилась не во дворце, а в лачуге, но это не значит, что я продаюсь. Пусть я простая вязальщица, но у меня есть честь, с которой я не готова расстаться без брачного обряда, как бы высокопарно это ни звучало. Ведь поступиться своей гордостью — это значит предать не только себя, но и бабушку, и Клодет.

Но он не отступает:

— А если я скажу, что в случае согласия ты будешь жить во дворце?

Сердце бешено стучит. Он что, готов на мне жениться?

Но эту мысль я отбрасываю сразу. Конечно, нет! Это только в книжках принцы или графы женятся на пастушках. А в реальной жизни они ищут себе ровню.

Значит, он всего лишь хочет сделать меня своей любовницей. Да, уже не на одну ночь, а на более продолжительный срок, но сути дела это не меняет. Наигравшись, он так же выкинет меня из своего дворца, и никакие деньги не вернут мне утраченную репутацию.

— Что вы такое говорите, сударь? — вдруг слышу я голос Клодет.