Выбирая себя

Глава 1. Соседи

Красноярск, 1999 год

В подъезде пахло свежей штукатуркой и морозом, ворвавшимся с улицы. Катя, уткнувшись носом в мамин пуховик, с любопытством разглядывала новую дверь с криво прибитой табличкой «14». За окном метель заметала следы грузовиков, привезших их вещи сюда, на окраину города, где заводские пятиэтажки стояли, как замерзшие солдаты в строю.

— Ну вот мы и дома, — мама выдохнула белое облачко пара, поворачивая ключ в промерзшем замке.

Дверь напротив внезапно распахнулась с таким грохотом, что Катя вздрогнула. На пороге стоял мальчишка — в стёганом ватнике, с обмороженными щеками и взглядом, который видел в восьмилетней девочке не ребёнка, а нового соседа, которого нужно проверить на прочность.

— Новенькие? — спросил он, плюнув на лестничную клетку (Катя позже узнает, что Сергей всегда так делал, когда нервничал).

— Да, — Катя выпрямилась, хотя её розовый пуховик и банты делали попытки выглядеть взрослой смешными. — Мы с мамой.

— А у нас с отцом, — он кивнул на дверь, откуда доносился звон бутылок и хриплый голос Высоцкого. — Сергей.

— Катя.

Он прищурился:

— Катька?

— Ка-тя! — она топнула валенком, и снег с подошвы оставил мокрую звезду на полу.

Сергей вдруг ухмыльнулся — впервые за те три минуты, что они знали друг друга. Полез в карман и вытащил смятую плитку «Алёнка».

— Держи. За въезд.

Шоколад был наполовину растаявшим, самым вкусным в её жизни.

Через неделю Сергей научил её лепить «снежные бомбы» из мокрого снега и точно бить по окнам управдома. Через месяц — драться на ледяной горке (первый и последний раз Катя рассекла бровь Пахомову из второго подъезда, защищая Серёжину честь).

А в сорокаградусный мороз, когда в их доме лопнули батареи, он притащил ведро угля для «буржуйки» — и остался греться, рассказывая страшные истории про «чёрных следопытов», которые якобы жили в их подвале.

— Ты чего всё время тут торчишь? — как-то спросила Катя, разворачивая сизый от мороза носок на батарее.

Сергей пожал плечами, но его глаза скользнули к стене, за которой гремел хриплый скандал:

— У вас... печка лучше.

Только через годы Катя поймёт, что в тот вечер отец Сергея впервые разбил бутылку об стену в двух сантиметрах от головы сына. И что их дружба для него была не просто детской привязанностью — а тёплым островком в ледяном городе, где даже дыхание замерзало на лету.

Глава 2. Незаметная любовь

Годы шли, а Катя так и не могла определить, когда именно Сергей перестал быть просто «тем мальчишкой». Может быть, это случилось постепенно, как таяние снега весной — по капле, по зернышку, пока не обнажилась земля

Она заметила, что его улыбка стала другой. Раньше он оскаливался, как волчонок, — дерзко, вызывающе. А теперь, когда смеялся, прикрывал рот ладонью, будто стеснялся сломанного зуба (того самого, что остался после драки с Витькой). И Катя вдруг подумала: «Как же он красивый, когда не кривляется».

Но тут же рассмеялась сама над собой. Это же Серёжка. С которым они вчера еще лупили друг друга портфелями.

В 14 лет она впервые ревновала.

Сергей начал крутить романы с девчонками из параллельных классов. Катя делала вид, что ей все равно, но каждый раз, когда он хвастался новыми «победами», у нее внутри что-то сжималось.

— Ты с этой Светкой целовался? — как-то спросила она, делая вид, что проверяет домашку.

— Ага, — он щелкнул жвачкой. — Нормально так.

Катя стиснула зубы.

— И что, понравилось?

Сергей посмотрел на нее странно, потом пожал плечами:

— Да так… Ничего особенного.

И почему-то именно эти слова заставили ее сердце бешено застучать.

В 16 лет она поняла, что больше не может представить жизни без него.

Когда он пропадал на три дня (отец запил, и Сергей ночевал в котельной), Катя не спала, прислушиваясь к шагам на лестнице. Когда он появился, грязный, голодный, с синяком под глазом, она не выдержала — расплакалась.

— Чего ревешь? — он сморщился.

— Дурак! — она ударила его кулаком в грудь. — Я думала, ты…

Сергей вдруг обнял ее — крепко, по-дружески, но Катя почувствовала, как дрожат его руки.

— Не ори, Кать. Я же никуда не денусь.

И она поверила.

В выпускной он стоял перед ней в нелепом костюме, и Катя вдруг осознала: «Боже, я люблю его».

Не как друга. Не как брата.

А так, как будто без него перестанет биться сердце.

Но сказать не решилась.

Потому что боялась потерять даже то, что было.

Глава 3. Проводы

Сергей сжимал в руках повестку, и тонкий листок казался невероятно тяжелым. Белый прямоугольник с печатью «Явиться в военкомат такого-то числа...» – слова сливались перед глазами. Он глубоко вдохнул, стараясь не показать дрожь в пальцах, но Катя всё почувствовала. Её глаза сразу стали влажными, хотя она тут же улыбнулась — криво, натянуто.

— Ничего, — прошептала она. — Год пролетит незаметно...

Но оба знали: это ложь. Год будет долгим.

Проводы устроили шумные. Собрались друзья звучали тосты, смех, но за всем этим — щемящая тоска. Катя держалась рядом с Сергеем, будто боялась, что его заберут прямо сейчас. Её пальцы то и дело находили его руку, сжимали, проверяя: он ещё здесь, он пока с ней.

Когда гости разошлись, они остались вдвоём. Говорили мало — зачем слова, если и так всё ясно?

— Ты только возвращайся, — прошептала Катя, пряча лицо в его плече.

— Обязательно.

Утро встретило их серым небом и холодным ветром. Катя куталась в тонкое пальто, но дрожала не от мороза. Рядом стояли другие провожающие — матери, жёны, девушки. У всех одинаково пустые глаза.

Объявили посадку. Сергей обнял её в последний раз, крепко, почти до боли.

— Пиши... — выдохнула она.

Он кивнул, не доверяя голосу. Потом был резкий гудок, стук колёс, мелькание его лица в окне вагона — и вот уже только дым да пустые рельсы.

Катя стояла, пока последний звук поезда не растворился вдали.

Первый месяц был самым трудным. Катя ловила себя на том, что по привычке ждёт звонка в дверь — вот-вот раздастся его смех, и он скажет, что всё это просто дурной сон. Но дверь молчала.

Письма приходили редко. Каждый конверт она открывала с трепетом, вчитывалась в каждую строчку, искала между строк: не грустит ли он, не заболел ли? Потом писала ответ — длинные, сокровенные письма, где старалась не жаловаться. «У меня всё хорошо, скучаю, но держусь...»

По ночам ей снились его руки, его голос. Просыпалась от собственного шёпота: «Вернись...»

Ночами считала дни. «Прошло уже три месяца... Осталось девять...»

Иногда злилась на себя: ведь другие ждут годами, а ей всего год — что она за нытик? Но сердце не обманешь — оно болело.

Она носила его фотографию в кошельке. Иногда, в особенно тоскливые дни, доставала и разговаривала с ней. Глупо? Да. Но кто осудит?

Шли месяцы. Тоска не уходила, но Катя научилась с ней жить. Она училась, встречалась с подругами, даже смеялась — но где-то внутри всегда была тихая тревога.

И надежда.

Потому что где-то там был он. И он обязательно вернётся.

А пока — оставалось ждать.

Глава 4. "Чернильные слезы"

Конверт упал на пол, как приговор.

Катя не сразу поняла, что кричит – горловой, животный вопль, от которого дрогнули стекла в стакане на столе. Ее пальцы сжали письмо так, что бумага порвалась, но слова уже впились в мозг, жгли, как раскаленные иглы:

"Еще два года. Контракт. Не сердись..."

"Не сердись?!"

Она сглотнула ком – горячий, едкий, как яд. Грудь вздымалась слишком часто, но воздуха не хватало. В глазах темнело, и Катя судорожно ухватилась за спинку стула, боясь рухнуть.

Катя сидела на подоконнике, прижав лоб к холодному стеклу. За окном лил дождь, капли стекали по стеклу, как слезы. В руках она сжимала его письмо - тот самый роковой треугольник, перевернувший всю ее жизнь. "Подписал контракт. Еще два года..." Всего несколько слов, написанных его знакомым почерком, а в груди - ледяная пустота, будто кто-то вырвал сердце и не оставил даже раны.

Первые дни прошли в тумане. Она механически ходила на пары, отвечала преподавателям, даже улыбалась одногруппникам. Но внутри была только бесконечная, всепоглощающая боль. По ночам она лежала без сна, глядя в темноту широко открытыми глазами, и думала: "Как дышать, если воздуха нет? Как жить, если жизнь украли?"

Особенно тяжело было по утрам. Просыпаясь, она на мгновение забывала, и тогда в груди распускался теплый цветок надежды. Но тут же память возвращалась, и Катя сжималась в комок под одеялом, пытаясь убежать от реальности. "Еще семьсот двадцать девять дней", - шептала она, считая в уме. Цифра казалась невообразимо огромной.

Она перестала смотреть военные сводки. Однажды случайно услышала в новостях номер его части - и целую неделю не могла нормально есть, представляя самое страшное. Теперь Катя специально включала музыку, когда диктор переходил к армейским новостям.

Единственным спасением стала учеба. Она с головой погрузилась в занятия, оставалась после пар , брала дополнительные задания. Преподаватели удивлялись ее усердию, а одногруппники шептались за спиной. Катя делала вид, что не замечает этих взглядов.

Только ночью она позволяла себе слабость - доставала из-под подушки его последнее письмо и проводила пальцами по строчкам, как слепой читает шрифт Брайля. "Я вернусь", - обещал он. Но эти слова больше не согревали. Катя научилась жить без обещаний.

Иногда, в особенно трудные дни, она представляла, как будет встречать его через два года. Стоять на перроне или наоборот - не придет вообще. Пусть поймет, каково это - ждать напрасно.

Но чаще Катя просто старалась не думать о будущем. День за днем, как робот. Проснуться. Поучиться. Поесть. Лечь спать. Не чувствовать. Не мечтать. Не надеяться. Так проще.

А еще она начала курить. Впервые в жизни. Сигаретный дым обжигал легкие, и Катя с удовольствием ощущала эту боль - хоть какое-то чувство, кроме опустошения. Особенно она любила курить под дождем, когда капли гасили сигарету, будто сама природа говорила ей: "Хватит травить себя".

Прошел год. Катя похудела, отрастила волосы, получила повышенную стипендию. Со стороны - идеальная студентка. Только самые внимательные замечали, как она вздрагивает при громких звуках и никогда не носит зеленого - цвета армейской формы.

Однажды в библиотеке она наткнулась на календарь. До его возвращения оставалось триста шестьдесят пять дней. Ровно половина. Катя закрыла глаза. "Я пережила год, - подумала она. - Значит, переживу и остальное".

Но самой страшной была даже не разлука. А то, что она постепенно переставала его помнить. Стирались из памяти оттенок его глаз, тембр голоса, тепло рук. Катя отчаянно цеплялась за воспоминания, но они ускользали, как песок сквозь пальцы.

Глава 5. "Черная метка"

Катя застыла на пороге, пальцы судорожно сжали дверной косяк. В ушах звенело, а перед глазами плясали черные точки. На экране телевизора продолжали показывать сводку новостей: "...в результате боестолкновения пропали без вести трое военнослужащих, среди которых Сергей Воронин..."

Мир перевернулся. Ноги стали ватными, а во рту появился противный медный привкус. "Нет, нет, нет..." - губы сами шевелились, повторяя это слово как заклинание. Кто-то из соседок бросился ее ловить - оказывается, она падала.

Катя сидела на кровати, обхватив колени руками. Телефон разрядился после двадцати безуспешных попыток дозвониться хоть кому-то из его части. В голове крутилась одна мысль: "Без вести - это не значит плен. Может, раненый? Может, просто потерялся?"

Она открыла ноутбук дрожащими руками. Поиск "как узнать о судьбе военнослужащего " выдал десятки одинаково бесполезных ссылок. Форум за форумом, история за историей - все как под копирку: "ждать", "не паниковать", "обратиться в комитет солдатских матерей".

Спать было невозможно. Катя металась по комнате, то включая, то выключая телевизор. В голове рисовались страшные картины: Сергей раненый лежит в лесу... Сергей в темном подвале... Сергей... Она вдруг осознала, что даже не знает, как выглядит его форма сейчас - может, на нем была какая-то особенная нашивка, по которой его можно опознать?

На рассвете она обнаружила, что обкусала все ногти до мяса.

Катя перестала ходить на пары. Вместо этого она жила в трех вкладках браузера: военные форумы, группы волонтеров. Однажды ночью ей приснилось, что Сергей зовет ее - она проснулась с криком, вся в холодном поту. С тех пор боялась засыпать.

Первое письмо пришло через Красный Крест. Всего несколько строк, написанных чужим почерком: "Жив. Ранен. В плену. Не волнуйся". Катя сто раз перечитала эти слова, ища между строк хоть намек, хоть тайный знак. "Не волнуйся" - смешная фраза. Как не волноваться, если каждый день мог стать для него последним?

Она научилась жить в этом кошмаре. Каждое утро начиналось с проверки списков - не появилось ли его имя среди... Нет, лучше даже не думать об этом.

Были моменты, когда казалось, что сходит с ума.

Спасением стала помощь другим. Катя начала помогать волонтерам . В этом странном аду ожидания появился смысл. Может, помогая другим, она как-то помогала и ему там, в неволе?

И каждый день повторяла как молитву: «Вернись. Просто вернись.»

Глава 6. "Госпитальная тишина"

Телефон зазвонил среди ночи.

Катя спала чутко, как все, кто месяцами ждал звонка — любого, даже самого страшного. Рука сама потянулась к экрану, даже не глядя.

— Алло? — голос был чужим, хриплым от недосыпа.

— Это Катя Морозова? — мужской голос, официальный, без эмоций. — Ваш Сергей Воронин доставлен в госпиталь в Ростове.

Мир сузился до маленькой точки.

— Жив? — выдохнула она, и это было единственное слово, которое смогло пробиться сквозь ком в горле.

— Жив. Ранен. Состояние средней тяжести.

Катя не помнила, как собрала сумку. Зубная щетка, сменное белье, зарядка для телефона — движения автоматические, пока разум цеплялся за одно: Он жив. Он дома. Он дышит.

Четыре дня в плацкарте. Катя сидела у окна, сжимая в руках распечатку из интернета: "Как вести себя с раненым из плена". Советы глупые, наивные, но она читала снова и снова, будто в этих строчках был ключ к его спасению.

За окном мелькали поля, леса, станции. Она представляла, как где-то там, на этих рельсах, везли его — изможденного, израненного, но живого.

"Главное — не плакать при встрече", — гласил пункт четвертый.

Катя сжала кулаки. Она не плакала уже три месяца. Выплакала все слезы в ту первую ночь, когда узнала, что он в плену.

Белые стены. Запах антисептика. Шаги по коридору.

— В палату пока нельзя, — медсестра даже не подняла голову от бумаг. — Идут процедуры.

Катя кивнула и прижалась спиной к холодной стене. Она очень долго ждала. Подождет еще час.

Через дверь с круглым окошком виднелась только полоса кровати и чья-то забинтованная рука. Его рука? Она узнала бы ее из тысячи — шрам от детской травмы на указательном пальце, родинка у запястья...

Дверь открылась.

— Вы к Воронину? Заходите, но ненадолго.

Он лежал, уставившись в потолок. Лицо — серое, осунувшееся. Глаза — пустые, будто все еще там, в том аду.

— Сережа... — прошептала Катя.

Он медленно повернул голову. Взгляд скользнул по ней, не узнавая.

— Ты... — голос его был хриплым, чужим. — Ты настоящая?

Катя подошла ближе, но не решалась прикоснуться. Боялась, что рассыплется, как мираж.

— Настоящая, — кивнула она, сжимая в кармане тот самый листок с мантрой. Я не сдаюсь. Я не сдаюсь.

Он протянул руку — дрожащую, исхудавшую.

— Болит? — спросила Катя, осторожно касаясь пальцами его ладони.

— Нет, — он вдруг слабо улыбнулся. — Теперь нет.

И только тогда она разрешила себе заплакать.

— Ты знаешь, — сказал он на третий день, когда смог уже сидеть в кровати, — там, в плену, я иногда слышал тебя.

Катя подняла глаза.

— По ночам. Ты говорила: "Вернись".

Она молча прижала его руку к своему лицу.

— Я просто... повторяла, — призналась она. — Как молитву.

Сергей закрыл глаза.

— Она сработала.

За окном падал снег. Чистый, как новый лист.

Катя смотрела на него и думала, что теперь им предстоит долгий путь — из этой больничной палаты обратно в жизнь.

Но они справятся.

Вместе.

Глава 7. "Шаги к дому"

Катя сидела на подоконнике в больничном коридоре, кутаясь в свой потертый шерстяной платок. За стеклом медленно таял мартовский снег, капли воды, как слезы, стекали по мутному стеклу. Через тонкую перегородку доносился его ровный, наконец-то спокойный сон.

Прошел месяц с того дня, как она впервые увидела его в госпитальной палате. Месяц, за который:

Его глаза постепенно перестали смотреть сквозь нее;

На щеках появился слабый румянец;

Пальцы, когда брал ее руку, больше не дрожали.

Но по ночам он все еще кричал во сне.

Катя научилась распознавать эти моменты — сначала тихий стон, потом резкий вздох, как будто задыхается. Она вскакивала с раскладушки у его кровати и осторожно брала его за плечо:

— Сережа, это я. Ты дома.

Он просыпался, весь в холодном поту, хватая воздух ртом, как рыба, выброшенная на берег. Потом медленно приходил в себя, сжимая ее руку так сильно, что наутро оставались синяки.

Утро

— Сегодня тебя осматривает психолог, — сказала Катя, разливая по стаканам больничный компот.

Сергей поморщился:

— Зачем? Я же в порядке.

— В порядке? — она поставила стакан со стуком. — Вчера ты час просидел в душе, потому что не мог смыть "их запах".

Он отвернулся, сжав кулаки.

— Я справлюсь сам.

Катя вздохнула и села рядом:

— Помнишь, как ты смеялся, когда я не могла решить эту дурацкую задачку по математике? Говорил, что гордые дураки — самые несчастные люди.

Уголок его рта дрогнул.

— Это была другая задача.

— Неважно, — она ткнула его в плечо. — Принимай помощь, герой.

Врач разрешил прогулки. Они медленно ходили по больничному саду, где снег уже сменился первой робкой травой. Сергей опирался на костыль — пуля повредила бедро.

— Смотри, подснежники, — Катя указала на клочок земли у забора.

Он остановился, тяжело дыша:

— Ты все еще собираешь эти глупости?

Раньше она засушивала первые весенние цветы и клала между страницами книг.

— Нет, — солгала Катя. В ее блокноте между конспектами уже лежало три увядших цветка — по одному на каждую их прогулку.

Сергей вдруг наклонился — с трудом, скрипя зубами от боли — и сорвал подснежник.

— На, — протянул ей. — Для коллекции.

Вечер

— Кать, а если я... — он замолчал, глядя в темное окно.

Она ждала, стиснув руки на коленях.

— Если я не стану прежним?

Катя встала, подошла к кровати и легонько треснула его по затылку:

— Дурак. Я тоже не прежняя.

Она достала из кармана смятый листок — ту самую мантру, которую повторяла все эти месяцы.

— Видишь? "Я научилась жить с этой болью". Мы оба научились.

Сергей взял листок, долго смотрел на неровные строчки, потом аккуратно сложил и сунул под подушку:

— Тогда договорились.

За окном зажглись фонари. Где-то далеко, за больничными корпусами, начиналась их новая жизнь — с шрамами, с бессонными ночами, с воспоминаниями, которые, возможно, никогда не отпустят до конца.

Но они сделают первый шаг. Завтра.

Глава 8. Возвращение домой

Дверь скрипнула, пропуская их внутрь. Сергей замер на пороге, сжимая Катину руку так крепко, что кости ныли, но она не отнимала пальцы — будто понимала, что ему нужно это якорное ощущение. Дома. Но дом больше не пах отцовским табаком.

— Фух, давно тут не были, — Катя первой переступила порог, стряхивая с ботинок снег. Ее голос звенел нарочито бодро, но Сергей слышал подспудную дрожь.

Он вошел следом. Пыль висела в воздухе, оседая на лампу с потрескавшимся абажуром — ту самую, что отец так и не заменил. На столе лежала газета с датой прошлого года.

Катя резко дернула шнур шторы.

— Света больше! — Солнечный зайчик запрыгал по стенам, выхватывая из полумрака фотографию в рамке Сергей и родители.

Она быстро перевела взгляд на него:

— Давай проветрим?

Он кивнул, не доверяя голосу. Катя распахнула окно — ворвался морозный ветер, смешавшийся с запахом старого паркета.

— Так, — она потерла ладони, будто готовясь к бою. — Сначала кухня. Потом спальня. Потом...

— Кать. — Сергей поймал ее за локоть. — Давай просто... посидим.

Минута молчания. Потом она обняла его, прижавшись щекой к груди:

— Хорошо. Посидим.

Они опустились на диван, сдвинув охапку вещей.

Катя потянулась к тряпке:

— Ладно, хватит сидеть. Давай оживлять это царство пылевых кроликов.

Катя приходила каждый день.

Ровно в 16:30 раздавался звонок, и Сергей уже знал — за дверью стоит она, с пакетами в руках, чуть запыхавшаяся от быстрой ходьбы.

— "Привет!" — её голос звенел, как колокольчик, заполняя тишину квартиры.

Она приносила еду — не просто разогретую в микроволновке, а приготовленную сама. Сначала это были простые вещи: картошка с котлетами, гречка с тушенкой. Потом пошли эксперименты — запеканки, супы, даже пирожки.

— "Это я по рецепту бабушки сделала!" — хвасталась она, выкладывая на стол ещё тёплые булочки с корицей.

Сергей ел молча, но каждый раз ловил себя на мысли, что вкус еды будто оживлял что-то внутри.

А потом начиналось самое сложное.

— "Одевайся, мы идём гулять!"

Она не спрашивала. Она знала, что если дать ему выбор, он останется в четырёх стенах.

— "Кать, ну может завтра…"

— "Нет, сегодня. Пять минут на сборы!"

И он подчинялся.

Они ходили в парк Катя болтала о лекциях, о смешных случаях в университете, о планах на выходные. Сергей сначала просто слушал, но потом начал вставлять реплики. Потом — смеяться.

Иногда они молчали. Просто шли, и её рука незаметно находила его ладонь, сжимая её тёплыми пальцами.

— "Видишь, как хорошо?" — спрашивала она, когда ветер трепал её волосы, а в глазах играли солнечные блики.

И он видел.

Постепенно эти прогулки стали ритуалом. Сергей начал ждать их. Иногда даже сам предлагал:

— "Может, сегодня дойдём до набережной?"

И Катя сияла, как будто он подарил ей что-то драгоценное.

Она возвращала его в жизнь.

По кусочку.

По шагу.

По улыбке.