Выжженная тьмой

ГЛАВА 1. Emberszülött

Дорогие читатели! Я рада представить вам свое новое творение. Хоть и до осени у нас чуть больше месяца, я надеюсь, что вы проникнетесь атмосферой и с нетерпением будете ждать наступления сентября. Как и я)))

В конце каждой главы вас ждет перевод употребленного в тексте магического языка (далее соберу в отдельную главу).

Главы постараюсь выкладывать каждый день. Но с учетом графика могут быть задержки от одного до трех дней.

За новостями и визуализацией персонажей/сцен/атмосферы можно следить в моем ТГ канале: t.me/hideincover

Приятного чтения))

ВЕЛИНА КОРВИНОВА

- «Запах старой бумаги смешивался с солнечным светом так, будто он тоже хотел прочесть пару страниц…»

Вела сидела в любимом старом кресле у окна, покрытом вытертым бархатом цвета спелой вишни. Её голос звучал мягко и глубоко, убаюкивая, как шелест осенних листьев:
— «…и тогда, потеряв всё, Виктор обрёл себя заново…»

Она подняла взгляд, рассмотрев завсегдатаев ее книжного клуба.

В зале царила особая тишина: не звенящая, а тёплая, уютная, как старый шерстяной плед. Деревянный пол поскрипывал под стульями слушателей, полки вокруг хранили пыль веков и ароматы корицы с яблоками, что доносились из кофейного угла.

Вела мазнула взгляд по любимым деталям.

Ее магазин располагался на первом этаже старого дореволюционного дома с высокими потолками и огромными окнами с деревянными рамами, сквозь которые мягкий осенний свет проникал золотыми полосами, рисуя узоры на полу.

Пол — старый, скрипящий, тёмный паркет, местами потёртый, но от этого только уютнее. На нём — ковры с выцветшими восточными узорами, каждый с историей, которую она так и не успела полностью узнать.

По обе стороны длинного зала, стены до самого потолка заставлены книжными полками тёплого, медового дерева. Книги там стоят в лёгком хаосе: старые и новые, переплетённые кожей и мягкие в тканевых обложках, редкие и совсем обычные. Где-то видны потёртые корешки с золотым тиснением, а где-то аккуратно вложенные между страницами сухие листья, оставленные кем-то из читателей.

Вдоль одной стены — невысокие комоды с ящиками, где хранятся особенно дорогие или ранимые книги, а сверху — несколько старых часов с римскими цифрами, тик которых едва различим в тишине.

У самого окна стоит низкий кофейный столик с большими креслами в винтажной обивке: мягкая, чуть потертая ткань тёплых терракотовых и оливковых оттенков. Это любимое место постоянных посетителей: здесь они слушают ее истории, пьют кофе и тихо переговариваются.

За прилавком — дубовая стойка, потемневшая от времени, с полированными латунными уголками. За ней стоят несколько жестяных банок с чаем, стеклянная банка с печеньем, маленький колокольчик для вызова бариста и фарфоровая чашка, в которой Вела обычно оставляет перо для заметок.

На стенах висят старые афиши редких спектаклей, несколько чёрно-белых фотографий Петербурга прошлого века и старая карта города, чуть выцветшая и надорванная в углу.

В воздухе — едва уловимый аромат кофе, тёплой пыли и чуть пряных свечей, которые Вела зажигает к вечеру. А ещё — запах старой бумаги и чернил, такой густой и обволакивающий, что кажется, будто магазин дышит вместе с книгами.

Снаружи, за старым витражным окном, осеннее солнце клонилось к закату, и его медовые лучи лениво ложились на тёмные корешки книг, вырисовывая золотые узоры на стенах, подсвечивал легкую дымку пыли в воздухе, делая этот уголок старого Петербурга по-настоящему живым.

Улочка снаружи её книжного магазина была как живая часть старого Петербурга — тесная, немного неровная, вымощенная старой брусчаткой, местами потемневшей от дождей и времени. Камни под ногами хранили эхо сотен лет: скрип каретных колёс, шаги спешащих прохожих, тихий разговор влюблённых у стены.

Тёплые лучи скользили по фасадам старых зданий с облупившейся штукатуркой, зацеплялись за кованые балконы и играли бликами в узорчатых стёклах витрин. Архитектура здесь была разной, но вся дышала прошлым: старые доходные дома с высокими окнами, узкие арки, ведущие во дворы-колодцы, лепнина с потускневшими барельефами на фронтонах.

Над брусчаткой мягко лились отблески старинных уличных фонарей: их стеклянные колпаки слегка мутноватые, с пузырьками внутри, будто свет в них становился теплее и тише. Фонари горели неровно — не ослепительно, а будто бы устало, и этот свет обнимал улочку, делал её ещё уже, ещё тише.

Вдохнув поглубже, Вела могла точно сказать, чем сейчас пахнет на улице: запах прелых листьев, камня, который успел нагреться за день, далекой Невы, и чуть терпкий аромат кофе и выпечки из ближайшей кофейни. По мостовой шелестела листва, гонимая лёгким ветром, и откуда-то доносился звон колокольни, отдалённый, приглушённый, словно из сна.

Старинные вывески, перекошенные и местами подёрнутые патиной времени, качались на кованых держателях. На одной — почти стёртые буквы старого типографского магазина, на другой — слегка потускневшее золотое перо книжного магазина Велы. В витринах отражался закат, и он выглядел там, как живой огонь, медленно догорающий между страниц старых книг.

Сбоку, почти в тени, виднелась низкая арка, ведущая во двор с облупившейся штукатуркой и пучками проводов над головой. Где-то за стеной бормотали голоса, гулко откликаясь в переулке. А прямо напротив книжного магазина было узкое крыльцо, выщербленное временем, и резная деревянная дверь, покрытая сетью старых трещин.

ГЛАВА 2. Тiszta

БОРИС УРУСОВ

Все утро после конференции за ним буквально тянулась живая, липкая тень — десятки репортеров с камерами, диктофонами, назойливыми голосами. В нос ударил едкий, сладковатый запах смолы и раскаленного металла. Так пахла магия рядом с человеческой техникой. Он слышал тихий, почти неуловимый треск и шипение, как у искры, перескакивающей с металла.

Борис тяжело вздохнул, оттягивая галстук вниз. От этого запаха по рукам ползли неприятные мурашки. Хотелось стряхнуть с себя это чувство, но он должен оставаться хладнокровным.

Они шли за ним по коридорам, спотыкались о собственные кабели, по лестнице, на улице, но не отпускали его ни на шаг.

«Они бы и над писсуаром стояли, будь их воля» - сквозь стиснутые челюсти подумал он про себя, облегченно вздыхая, опускаясь на кожаное сиденье своего служебного автомобиля.

«Угроза традициям» — эта фраза звучала в их голосах, в заголовках, которые уже наверняка строчили редакторы, и даже в тяжелом взгляде старых чистокровных магов, сжавших губы, как клин.

А он стоял перед ними на трибуне спокойный, высоко держа голову, с ледяным светом в голубых глазах и неуловимой усмешкой на губах, которая только сильнее злила всех вокруг.

— Ваши ритуалы — просто показуха для сохранения власти над другими. Но что реально полезного чистокровные семьи делают для нашего мира?

Эти слова упали в зал, словно камень в воду. На несколько мгновений все замолчали, а потом раздался гул: кто-то ахнул, кто-то зашептался, а кто-то вскочил, сжав кулаки.

Для чистокровных магов эти обряды были не просто традицией — это было тем, на чём они строили само понятие власти, преемственности, «чистоты рода».

«A Vérszertartás» — ритуал, который каждый наследник должен пройти, чтобы стать частью этой старой, выжженной на их семьях системы.

Но он сказал это вслух. Сказал то, о чём многие, возможно, думали, но никто не осмеливался произнести.

Он всегда чувствовал эту двойственность: быть частью этого мира, но не принадлежать ему. Рождённый в магической династии, которую презирал и которую любил, даже если не признавался в этом себе. Выросший среди власти, но с ранних лет видевший, как она калечит.

Он видел, как в зале побледнел отец. Морщины на его лице стали глубже, губы дрогнули, дыхание сбилось, словно от внезапного удара. Ещё секунда — и, казалось, старик рухнет прямо на мраморный пол.

Но Борис не отвёл взгляда. В этот момент в нём боролись две силы: та самая давняя, почти детская любовь к отцу — и жгучая, непереносимая ненависть к тому, во что тот превратил их фамилию и весь Főtanács.

Он знал, что своими словами разрывает невидимую, но прочную нить, связывавшую его с родом, с отцом. Но знал и другое: если промолчит сейчас, то предаст самого себя.

В зале кто-то крикнул:

- Позор!

Тут и там вспыхнули вспышки камер, репортеры уже шептались в своих телефонах, посылая срочные новости. А он просто стоял — высокий, спокойный, с ледяным светом в глазах, в которых читалась не бравада, а усталость человека, которому больше невыносимо молчать.

Тогда он развернулся и ушёл, оставив за спиной расколотый зал и отца, смотревшего на него с болью и яростью, словно на собственного палача.

А за дверями его тут же окружили, прижимая микрофоны, выкрикивая вопросы:
— Борис, правда ли, что вы больше не признаёте власть Főtanács?
— Что скажет ваш отец?
— Вы отрекаетесь от рода?

Шум, гул, чужие руки на рукавах пиджака. Он резко вырвался, на секунду замер, а потом пошёл вперёд, не оглядываясь.

В груди всё ещё билось сердце — быстро, слишком быстро. Но это был его выбор. Его слова. Его вызов.

После этого он исчез — почти театрально быстро. Снял дорогой костюм, символ чистокровного наследника, надел простую тёмную водолазку, сверху куртку, кепку, тёмные очки. Он всегда умел быть невидимым, даже будучи самым заметным.

И отправился туда, где мог наконец дышать.

***

Маленькие улочки человеческого Петербурга встретили его тёплым осенним светом, мягким, словно старая пергаментная бумага. Кирпичные дома с облупившейся штукатуркой, кованые вывески маленьких лавочек, запах кофе, пряных булочек и сырости.

Брусчатка под ногами была неровной, и Борис шёл медленно, будто вымеряя шаги, прислушиваясь к каждому камню, к скрипу чугунных фонарей под лёгким ветром.

Вдохнув поглубже, он наконец почувствовал себя свободно. Воздух здесь не трещал от магии и Борис мог освежить голову.

Люди здесь не смотрели на него, не знали, кто он такой. Для них он был просто высоким парнем с усталым лицом и взглядом, в котором пряталась не только усталость, но и бесконечное одиночество.

Отказ от A Vérszertartás был для него не простым бунтом. Это был протест против той лжи, которую он знал с детства: красивая обёртка из сплошных обетов, за которой пряталось рабство чужой воли и чужих амбиций.

И всё же где-то внутри жгло чувство вины: за отца, который смотрел на него, как на предателя; за мать, которая, может быть, плачет в пустом кабинете их фамильного поместья; за род, который растил его, чтобы сделать частью чего-то большего.

Глава 3. Еskü

ВЕЛИНА КОРВИНОВА

Вела проснулась медленно, с мутной, липкой болью в висках. Несколько секунд она не могла понять, где находится: потолок над ней был ровным, гладким, с легкими перепадами, без привычных трещин и лепнины, стены — в спокойных коричневых тонах, на полу лежал светлый ковёр с причудливым узором, а рядом с окном располагался стеллаж в пол, полностью заставленный книгами.

В углу комнаты стояло массивное кресло из тёмной кожи, чуть потертое, с глубокими складками на подлокотниках — оно явно пережило не один год. На спинке кресла небрежно перекинута тёмная толстовка и лежат перчатки без пальцев.

Кровать — большая, широкая, с тяжёлым объемным изголовьем из рыжей кожи. Около нее тумбочки, на одной из которых лежала книга без обложки, тёмный кожаный кошелёк, наручные часы с металлическим ремешком и маленьким сколом на циферблате.

Комната была обставлена минималистично и продуманно: никаких лишних деталей, всё казалось функциональным. Стеклянная дверь вела на балкон, темно-серые шторы чуть приоткрыты, впуская мягкий утренний свет.

На одной из стен — большой чёрно-белый фотопостер спорткара.

Поднявшись на локтях, Вела ощутила под собой гладкое, прохладное постельное белье. На подушках мужскую энергетику, чуть уловимый аромат дорогого лосьона и кожи.

Комната была просторной, но в ней не чувствовалось показной роскоши — скорее, ощущалась выверенная функциональность.

Всё это говорило о хозяине квартиры куда красноречивее, чем любые портреты: человек сдержанный, немного резкий, скрывающий за фасадом холодную нервозность, будто он всегда готов сорваться и уйти.

Она машинально провела ладонью по покрывалу. Все это не вязалось с образом того мальчишки, которого она знала.

«Борис Урусов».

Её сердце дрогнуло, будто кто-то слегка сжал его холодной рукой. Она села на краю кровати, чувствуя, как дрожь расходится по телу, будто от запоздалого страха. В голове путались обрывки воспоминаний, но мысли всё время возвращались к одному: Борис Урусов.

Вела с горечью вспомнила, какими они были в школе. Чистокровный сынок из старинного рода, в чьих венах текла магия, а за спиной стояла уверенность в своей неприкосновенности. И она — человекорожденная, книжная зануда, которую он поддевал с ленивой усмешкой.

«Пыль под ногами», — именно так они тогда смотрели на таких, как она.

Сердце неприятно сжималось, когда она вспоминала, как в подростковом возрасте он мог смотреть на неё свысока — чистокровный наследник, которому она тогда дерзила из упрямства и злости, не даваяся раздавить себя взглядами и колкостями. Её выводила из себя эта снисходительная насмешка в его глазах, эта внутренняя убеждённость, что он выше, важнее.

Но тот человек, которого она увидела не был на него похож. Она не следила за магическим миром, не знала, что произошло с ее сокурсниками. Закусив губу она даже немного пожалела, что не знает больше информации.

«Она была бы не лишней» - подумала про себя с досадой.

Едва она успела об этом подумать, как в груди стало тяжело, дыхание сбилось. Перед глазами вспыхнули картинки: Книжный клуб. Книга. Метка. Огонь. Незнакомец. Бой. Борис Урусов.

Вела уткнулась лицом в ладони, словно пытаясь спрятаться от собственных мыслей. Но они накатывали, душили: что с ней произошло? Почему эта книга оказалась у нее? Кто на нее напал?

Мысли крутились, цеплялись друг за друга, пока внезапно не раздался тихий скрип открывающейся двери. Вела подняла взгляд — и дыхание у неё сбилось.

В дверях стоял Борис. На нём были только тёмные спортивные штаны, спущенные чуть ниже линии бёдер, а вся верхняя часть тела была обнажена. Широкие плечи, крепкая грудная клетка, естественный рельеф мышц, в котором не чувствовалось искусственной перекачанности — всё выглядело так, будто это было у него всегда.

По его шее и груди лениво стекали тонкие дорожки пота после пробежки, скользя по коже, блестящей от влажного тепла. Волосы, чуть влажные, тёмными прядями спадали на лоб.

Взгляд скользнул по его лицу: слегка удлинённый, гармоничный овал, резкая, чёткая линия челюсти, сильный подбородок, придающий всему облику ощущение несгибаемой воли. Прямой нос с лёгкой горбинкой, чётко очерченные губы, в уголках которых скрывалась почти насмешливая тень. Миндалевидные голубые глаза с холодным отблеском, казалось, видели её насквозь, но в них не было агрессии — только спокойный, хищный взгляд со спрятанным весельем в уголках глаз.

Она не могла отвести взгляда. Смотрела, не мигая, как пот медленно стекает вниз, оставляя влажный след на рельефном прессе, на несколько секунд внимание задержалось на тонкой полоске шрама, пересекающего ребра и теряющегося под поясом штанов.

Горло пересохло, и Вела сглотнула, стараясь сделать это незаметно. Но взгляд Бориса, холодно-спокойный и чуть ироничный, говорил, что он всё прекрасно заметил.

А потом он лишь чуть склонил голову, глядя прямо в её глаза, и с ленивой, сдержанной уверенностью шагнул ближе.

— Очнулась. Воды хочешь?

Хриплый голос вырвал ее из плена собственных мыслей. Вела почувствовала, как щеки предательски наливаются теплом, и поспешно отвела взгляд, проклиная себя за это.

ГЛАВА 4. Jéger

БОРИС УРУСОВ

Он вылетел с кухни, как будто кто-то швырнул его в спину. Воздух казался душным, хотя в квартире не было ни зноя, ни дыма. Это не он задыхался — это что-то внутри его грудной клетки взбесилось, стучало кулаками изнутри, требуя, чтобы он замолчал, отступил, исчез.

Борис резко провёл рукой по лицу, ударил себя по лбу, словно мог таким образом вытряхнуть из головы то, что только что сказал.

— Идиот… — пробормотал себе под нос, вжимая пальцы в волосы. - Что вообще… что с тобой не так, Урусов?

Он ходил по комнате большими шагами, будто мог утоптать в паркете всё это странное, ненужное тепло, которое тянулось к нему из кухни. Он почувствовал её. Чёрт побери, почувствовал не как Jéger, не как маг. Почувствовал как человек.

— Держи язык за зубами, — пробормотал он, остановившись. — Не твоя роль. Не твоя история.

Но слова уже были сказаны. И когда она посмотрела на него — коротко, остро, с холодным, почти горьким пониманием — он на мгновение растерялся. Он будто вновь стал тем мальчишкой, что хохотал над её стараниями, сбивал книги с её парты, шептал с усмешкой за спиной: «Пыль. Жалкая пыль».

"Конечно ей не сдались мои слова", — подумал он с досадой. — "Нашёл, кого утешать."
Он почти слышал её голос: насмешливый, обожжённый годами боли:
"Себя утешь."

Провёл ладонью по волосам, разлохматив их, как будто хаос снаружи мог победить тот, что внутри. Всё это… всё было неправильно. Он ведь знал, что делает. Знал, зачем взялся за это дело. Найти нападавшего. Разобраться с этой чертовой книгой. Помочь.

Помочь?

Помочь кому? Ей? Той, перед кем он даже не извинялся толком? Или себе — чтобы избавиться от невыносимого ощущения, что он однажды отвернулся в тот момент, когда должен был остаться?

Он сел на край кровати, опёрся локтями на колени и сжал руки. Прошлое всё ещё стояло между ними — как клякса, которую нельзя вычистить. А может, как стена, которую он сам построил кирпич за кирпичом, пока глумился над ней в юности. Она тогда казалась ему такой упрямой, нелепой в своём стремлении к знаниям. А теперь — теперь всё было иначе. Взгляд её не затух, наоборот — он стал тяжелее, зрелее, опаснее. И смотреть в эти глаза было тяжело.

Борис закрыл глаза. Перед ним снова возникло лицо нападавшего в капюшоне. Кулаки помнили, каково это — ломать ему челюсть. Но его глаза… они были слишком знакомы.

Смутное подозрение засело в груди, пульсируя. Он знал, что слишком рано для выводов. Но что-то не сходилось. И если он прав…

Он резко выдохнул, скомкав в груди гнев и вину, и вернулся в гостиную. И застыл.

Вела сидела напротив стола, прямо перед свёртком. Ветер нагнал туч и стало непомерно темно во всей комнате. Она уже успела включить торшер и теперь свет от лампы мягко скользил по её плечам, подчеркивая хрупкость и напряжение в позе. Она не просто смотрела на книгу. Она смотрела сквозь неё.

В её взгляде было не просто подозрение. Не просто страх.

Это была живая, ядреная враждебность.

Брови Бориса чуть приподнялись.

"Не хотел бы я словить на себе такой взгляд…" — с непрошеным уважением подумал он.

Она не обернулась, даже не заметила, как он вошёл. Потому что сейчас весь её фокус был на книге, как на личном враге, а затем он услышал ее шепот:

- Что ты от меня хочешь, дрянь?

Борис прошёл внутрь, остановился в полуметре от неё, наклонившись, и, даже не глядя на книгу, сказал тихо:

— Я не уверен, чего она хочет. Но я точно знаю — мы с ней ещё не закончили.

Она вздрогнула, будто пойманная на горячем. Медленно подняла голову, и её глаза — в которых ещё секунду назад полыхала внутренняя буря — на мгновение растерялись. Затем привычная броня вернулась. Она прикусила нижнюю губу, быстро отвела взгляд и пробормотала, явно не рассчитав на его появление:

— Ты не должен был этого слышать.

Борис приподнял бровь:

— Это всё ещё мой дом, — хмыкнул он. — Тут слышно даже мысли. Особенно если кто-то бурчит вслух, как старый профессор.

Она бросила на него взгляд исподлобья:

— Может, и бурчу. Ты бы тоже бурчал, если бы оказался в ловушке с человеком, из-за которого чуть не сгорел магазин. И твои нервы.

— Мои нервы — без комментариев. Магазин, между прочим, горел до моего появления. А вот тебя я, если вспомнишь, выносил на руках. Почти геройски.

— Забавно. Почти геройски я чуть не сдохла, — парировала она с улыбкой, в которой сквозила сталь.

Он прошёл к столу. Он изучал ее.

— Я не хочу играть в спасителя, Вела. Но если ты думаешь, что будешь сидеть тут, пялиться на эту книгу и в одиночку всех победишь, — он указал на книгу, — то ты окончательно свихнулась.

Она приподняла подбородок.

— Это не новость. Меня предавали, сжигали и метили. Думаешь, после этого я пойду с кем-то в «команду мечты»?

ГЛАВА 5. Sötét

ВЕЛИНА КОРВИНОВА

Вела сидела на полу, окружённая ворохом бумаг, клочками пергамента и карандашных заметок, которые уже в третьем блокноте ползли неровными линиями. Перед ней — раскрытая книга, зловещая и молчаливая, но отнюдь не безмолвная. Её страницы будто шелестели даже при закрытых окнах, а символы на них то угасали, то начинали пульсировать слабым, холодным свечением, как дыхание во сне. Только это дыхание казалось тревожным, злым — будто книга испытывала недовольство, нетерпение, гнев.

Или это была её собственная злость? Её собственное раздражение, вина, страх?

Вела не знала. Границы между собой и книгой начали размываться.

Символы — чёрные, изогнутые, будто выжженные — пульсировали тонкой, почти неощутимой дрожью. Она чувствовала это кожей. Словно книга дышала.

Нет, она не просто дышала. Она жила.

Вела медленно провела пальцами по краю страницы. Не касаясь букв — она знала, к чему это приводит. Под подушечками ощущался холод, будто книга втягивала тепло. Она наклонилась ближе, сдвинув на лоб сползшую прядь волос, и сосредоточилась.

Каждая строка не столько фраза, сколько заклинание, зашифрованное в метафору. Она обвела один из знаков — завиток, похожий на спираль и глаз одновременно. Рядом она сделала пометку:

«Сосуд. Обряд принятия? Жертва?»

Рядом лежала страница, где она пыталась сопоставить древние корни символов с венгерскими рунами, которые знала из старомагических курсов. Что-то отзывалось. Книга будто резонировала с её гневом, с её страхом.

"Она злится", - подумала Вела. - "Или… это я злюсь?"

Между ней и книгой устанавливалась связь — пугающая, глубокая. То была не просто магия. Это был контракт чувств. Гнев, боль, предательство — книга их понимала. Она тянулась к этим эмоциям, подпитывалась ими. И от этого становилась ближе. И опаснее.

Вела чуть наклонилась вперёд, закусив губу. Рядом стояла чашка с давно остывшим чаем. На висках — капли пота. Она пыталась выстроить в голове фразы, сопоставить найденные корни, разгадать ритм, но каждая попытка словно пробуждала в книге что-то новое. И живое.

Она чувствовала, как сердце бьётся слишком быстро.

Когда дверь мягко хлопнула, она вздрогнула. Это был Борис. Шум от его шагов, сдержанных, но тяжёлых, как будто он старался не мешать, врывался в её сосредоточенность.

Внутри всё напряглось — не от страха, а от чего-то менее определённого. Она упрямо не поднимала взгляд, продолжая водить карандашом по странице. Но он всё равно мелькнул на краю поля зрения — футболка, облегающая мускулистую грудь; запястье с венами; лёгкий изгиб рельефного плеча. Она скосила взгляд — и тут же пожалела. Слишком знакомо. Слишком близко к тому моменту, который они оба давно заключили в молчаливый пакт забвения. Ни слов, ни сожалений.

В груди предательски кольнуло, а тело словно чуть подалось вперёд.

«Сконцентрируйся, Вела» — отругала она себя, даже не пытаясь объяснить, почему в памяти всплыло, как в темноте его пальцы касались ее тела — медленно, будто запоминая форму её тела.

Он подошёл ближе и присел рядом, поставив перед ней кружку кофе. Его колено оказалось почти вплотную к её ноге, и, будь она менее уравновешенной, возможно, отодвинулась бы. Но она не из тех. Поэтому просто продолжила писать — пока могла.

— Есть продвижения? — его голос прозвучал низко, спокойно.

— Да. Я… думаю, это описание обряда. Ритуала жертвоприношения. Не в привычном смысле — здесь всё завязано на обмен энергии и… боли. — Она подняла на него взгляд. — Это… извращённая форма магического сосуда.

Борис кивнул, но не стал перебивать.

— Она тянется ко мне, — продолжила Вела. — Как будто я — ключ. Или топливо. Не знаю, что хуже.

— Но ты держишься, — мягко отозвался он. — Значит, ты сильнее, чем она рассчитывала.

Она чуть улыбнулась, хищно, иронично — на мгновение.

— Посмотрим.

Пауза. Она снова склонилась над страницей. Но взгляд всё же скользнул по его шее. Капля пота, свежая после пробежки, сползала по его коже, и Вела сглотнула. Всё в ней знало этот запах. Это движение. Это искушение.

"Нет. Не сейчас."

А книга, словно почувствовав эту эмоцию, чуть вспыхнула на странице.

"Ты прекрасно всё ощущаешь, не так ли?" — будто говорила она. — "Это же и есть твоя сила. И твоя слабость."

Вела вцепилась в карандаш и вновь углубилась в расшифровку. Но в глубине души знала: в этой комнате слишком много огня. И не весь — от книги.

Как только дверь ванной закрылась за Борисом, Вела наконец позволила себе выдохнуть. Долгий, дрожащий выдох, будто держала в лёгких не воздух, а бурю. Она откинулась на спинку кресла, запрокинув голову и уставившись в потолок.

Она встала и медленно прошлась по комнате. Ветер за окном раскачивал пожелтевшие листья, солнечный свет скользил по полу, цепляя разбросанные страницы. Всё выглядело почти мирно. Почти.