Writober-2023 О наболевшем

Формикарий

Майкл любил насекомых. Особенно муравьев. Он часами мог сидеть над своим большим формикарием, наблюдая за их жизнью. Это движение зарождало в нем некие чувства. Вероятно, среди них было чувство превосходства.

Майкл кормил их, поил, поддерживал необходимую влажность и давал достаточное количество света. Он создавал для них условия, позволяющие им жить. И он знал, что только он сможет поддержать существование их колонии.

Он хорошо заботился о муравьях. Он тщательно следил за чистотой фермы, избавлялся от мусора и предотвращал появление плесени. Майкл точно знал: если он что-то сделает не так, то все, над чем он трудился многие годы, погибнет. А он не мог допустить смерти своего маленького, но такого родного мирка. Он создал целую колонию. По сути, рассуждал он, эти существа – такие же люди, а я для них – Бог. Они еще не развились до того, чтобы поклоняться мне, все думал Майкл, когда уходил на работу, далеко от своего мира, а когда возвращался, то снова садился рядом с фермой и наблюдал. Он мог часами наблюдать за этими крохотными существами, пока те копошились в своих ходах, трудились на арене и заботились о своих детях. Прямо как люди. Они работали, жили, воспитывали новое поколение, и что самое главное, бешено плодились. Прямо как люди.

С каждым месяцем их становилось все больше, и тогда Майкл бежал за компьютер, чтобы заказать дополнительные отсеки для своей фермы. Он открывал перегородки одну за другой, чтобы дать своему детищу развиваться.

И муравьи изучали новые территории, заселяли их и строили там свой дом. Одним словом, расширяли ареал обитания. Единственное, что существенно расстраивало Майкла это то, что они не воюют. У муравьев была строгая иерархия, но он ни разу не замечал, чтобы муравьи одной колонии делились на лагеря и устраивали междоусобицы. Это, конечно, делало их менее похожими на людей, но Майкл пытался найти этому разумное объяснение.

Он часто думал о том, почему муравьи не воюют. Они недостаточно развиты, думал он, но они и слишком развиты. Строгая дисциплина в колонии не позволяла муравьям ставить под угрозу существование своего рода, поэтому они и не воевали. Почему же тогда люди воюют? Майкл задавался этим вопросом не один день.

Он всегда ходил мрачнее тучи, когда в его голове появлялся новый повод для размышлений. Муравьи не люди, но и люди не муравьи, думал он. И все же между ними была какая-то связь, слишком сильная, чтобы отграничивать одних от других.

Майкл все так же возвращался к формикарию. Каждый день, возвращался. А когда не был дома, постоянно думал о нем. Как там поживает его собственный мир? Как его людишки живут, когда Бог их не видит и не замечает? Когда он далеко, а они нуждаются в нем?

Но Бог всегда думает о них, успокаивал себя Майкл, и продолжал работать только для того, чтобы купить еще один отсек для своей фермы. Он не тратил деньги почти ни на что, кроме своего увлечения.

Насколько он безумен? Он не задавал себе этот вопрос, ведь он знал: это всего лишь хобби. Хотя для него это было нечто большее.

Однажды он не сдержался, и наказал муравья, который попытался «намусорить» на арене, предназначенной, как решил сам Майкл, для строительства разветвлений муравейника. Он достал пинцетом муравья, долго смотрел на него, крутил перед лицом, а потом уселся за свой рабочий стол. Он положил муравья на листок бумаги и взял канцелярский нож. Тонкая работа.

Он отрезал ему лапки одну за другой, затем – брюшко и голову. Когда муравей был расчленен, Майкл задумался. Бог наказал того, кто не заслужил его одобрения, не смог заслужить снисхождения. Тогда Майкл понял: он властен над их жизнями. Он властен над жизнями тех, кто меньше него, кто слабее него, кто не может дать отпор. Но властен ли он над теми, кто сильнее?

Он снова много думал. Думал над тем, как ему расширить свою ферму. Он снова купил отсек. Снова добавил муравьям новую территорию и продолжал смотреть, как те копошатся в ходах.

Среди них были няньки, рабочие, солдаты. И матки. Они производили на свет потомство, а все остальные – просто работали.

Не это ли отличило их от людей, снова спрашивал себя Майкл. Нет, все то же самое. Общество людское движется вперед, точнее, оно так думает. Но природа берет свое, так Майкл считал, вспоминая различия между мужчинами и женщинами. Думал о том, почему порядки сложились так, а не иначе.

Он вообще любил думать. Он не читал книг, не смотрел телевизор, а только наблюдал за муравьями и думал. В его голове рождались мысли – одна за одной, а сам он мнил себя мыслителем. Философом. Он не любил разговаривать с кем-то. Он говорил только со своими мыслями, приходя все к новым и новым умозаключениям, тогда как каждая предыдущая мысль казалась ему недостаточно глубокой. Он стремился раскрыть все наиболее полно, закопаться так, как не закапывался еще ни один человек в мире.

Майкл знал о существовании философии Аристотеля, знал о Ницше, о Фромме, но никогда не читал их книг. Знал о Фрейде и Декарте, знал о Гоббсе и Геббельсе. Но он всегда думал, что они недостаточно глубоко копали. Он знал точно: только он постигает истину во всей своей красе. И все благодаря своему увлечению.

Он снова сидел над формикарием. Вот муравей пробежал мимо веточки, вот он заинтересовался листочком, вот он протащил к ходам небольшой камушек. Майкл открыл пакетик. Высыпал на арену личинки мучного хруща и принялся наблюдать, как маленькие трудяги прибежали, чтобы накормить свою колонию. Они принялись растаскивать по ходам личинок, относили их на склад и там хранили до лучших времен.

Детям надо расти. Муравьи-няньки заботливо кормили маленькие личинки другими личинками, и Майкл на этот раз снова задался вопросом. Но теперь вопросом межвидовой борьбы. А потом быстро переключил свое внимание с личинок мучного хруща на другой вид муравьев. Ему пришла безумная идея, которую он непременно захотел воплотить. Он незамедлительно отправился в магазин и приобрел вторую колонию – новый вид.

Конфеты с карамелью и ирисом

Карамель – кондитерское изделие, которое получается путем нагревания сахара или уваривания сахарного сиропа. Это пластичная, твердеющая на воздухе, желто-коричневая масса, сладкая на вкус. Она может как входить в состав кондитерских изделий, так и быть самостоятельным угощением.

Майя варила карамель. Она вообще любила сладкое. В тот день, когда она открыла для себя рецепт создания этой сладости, она словно по-новому взглянула на мир. Девушка начала варить ее постоянно: почти каждый день она получала новую порцию. В этот день она решила приготовить особое угощение – конфеты с карамелью и ирисом.

Майя стояла у плиты и пластиковой лопаткой помешивала карамель в небольшом сотейнике. Та кипела, пузырилась, стекалась на свободные участки, заполняя все дно сотейника. Майя завороженно наблюдала за бурлящей жижей и вдыхала запах жженого сахара. Ей это так нравилось.

Она помешивала снова и снова. Доводила до кипения и продолжала водить лопаткой туда-сюда, не давая массе пригореть.

Карамель становилась гуще. Золотистая, бликующая при свете ламп, она тянулась и булькала, пока совсем не загустела. И тогда Майя выключила плиту. Она сняла сотейник с конфорки и поставила на подставку, чтобы горячее дно не прожгло скатерть. Она все еще помешивала тягучую массу. Потом девушка переложила карамель в формочки, прямо поверх заранее подготовленной и застывшей на дне основы из ириса. В форме сердечек, они были такие милые и забавные, что Майя просто не смогла сдержаться и купила эту форму именно для такой цели – готовить конфеты.

Девушка налила чай. Горячий, с лимоном. Все как она любила.

За окном уже давно было темно, на небе сияла чистая белая луна, вокруг искрились звезды, сверчки пели, и их песни были слышны сквозь приоткрытое окно на кухне, заполненной запахами жженого сахара и горячих сливок.

Майя жила в частном доме. На окраине города было так тихо и свободно, далеко от городской суеты. Ее родители работали в ночную смену, поэтому девушка оставалась дома одна и развлекала себя приготовлением лакомства. Она любила оставаться одна. Так спокойно и совсем не одиноко. Разве ей нужен кто-то еще?

Она сидела за столом, попивая чай и разглядывая застывающую, сгущающуюся карамель. Такая золотистая, она приковывала взгляд, и во рту уже ощущался приятный сладкий вкус конфет. Майя протянула руку. Нет, еще рано. Она продолжала сидеть в тишине, поглядывая на окно. Желтый свет от ламп добавлял некоего уюта, и девушка еще никогда не чувствовала себя такой довольной. Тихо и спокойно.

Она все-таки взяла конфету. Покрутила в пальцах, чуть надавила, но не смогла деформировать это коричнево-желтое сердечко. Значит, готово. Карамель и ирис застыли и были готовы к употреблению. Девушка начала дегустацию.

Она аккуратно, наслаждаясь моментом, положила в рот лакомство и принялась нагонять слюну, чтобы размягчить застывшую сладость. Принялась рассасывать ее, и только через несколько секунд надавила челюстями. Карамель хрустнула и поддалась, и на ирисе отпечаталась неровность зубов. Конфета потеряла свою форму, и Майя принялась с упоением жевать ее. Рот наполнился целой палитрой красок. Здесь и сахар, и жирные сливки, и масло, и даже привкус меда. Слишком сладко.

Девушка пригубила чай. Она наслаждалась каждым глотком, каждым движением челюстей, когда карамель отдавала ей свой вкус, позволяла растворять себя в слюне, наполняя ту сладостью.

Майя положила в рот еще одну конфету. И еще одну. Она с закрытыми глазами жевала ирис, получая при этом невероятное удовольствие.

На зубах что-то хрустнуло. Хрустнула карамель. Но что-то маленькое и твердое никак не желало рассасываться или разгрызаться. Майя долго гоняла языком этот крохотный кусочек, купая его в слюне, но тот не поддавался. Она кое-как вытащила его изо рта. Маленький осколок чего-то белесого. Девушка продолжила медленно жевать ирис, рассматривая осколочек. Больше на зубах ничего не хрустело, и девушка разочарованно подумала: ирис был настолько густой, что вытащил неплотно сидящую пломбу.

Придется идти к стоматологу.

Девушка закинула в рот еще пару ирисок с карамелью и выкинула в мусорное ведро осколок.

Когда Майя попыталась надкусить одну из конфет, во рту снова хрустнуло, и конфета поддалась, она стала превращаться в тягучую массу, сливаясь со слюной. Девушка продолжала жевать сладость и хрустеть карамелью. Долго. Потом закинула в рот еще пару конфет, запив их чаем. Слишком сладко.

На зубах снова что-то хрустело. Постоянно. Девушка проводила языком по зубам и все чаще натыкалась на острые, режущие края. Она запаниковала. Сразу же выплюнула изо рта все пережеванные конфеты и принялась рассматривать склизкое месиво близко-близко. А потом стала проходиться языком по внутренней стороне строя зубов. И почувствовала, что те представляли собой острые неровные обломки. Присмотревшись к липкой массе на столе, девушка с ужасом заметила осколки чего-то белого в желтизне карамели.

Она долго сидела, обводя зубы языком, царапая тот об острые края костей.

Майя потянулась к конфетам. Снова.

Она положила в рот еще одну конфету и без каких-либо попыток разгрызть карамель принялась рассасывать сладость. Конфета сразу поддалась, стала растворяться, снова насыщая слюну вкусами, и вскоре Майя уже смелее жевала ирис. Она почувствовала, как липкая масса тянет за собой один из дальних зубов. Она пошатала тот языком – и он пошатался. Она попыталась выплюнуть ирис, и зуб последовал за ним.

На столе, в блестящей в свете ламп массе лежал ее премоляр. Майя замерла. Она засунула в рот палец и принялась проверять каждый зуб. Палец касался острых краев обломанных костей, а на одном месте зуба не хватало вовсе. Два тоже шатались. Девушка в ужасе и отчаянии обхватила пальцами один из них и потянула. С ноющей болью, он, на удивление, легко поддался и, таща за собой хвостик нервов, оказался на ладони Майи. Она языком обвела образовавшуюся дырку в нижнем ряду зубов, и рот ее наполнился уже не сладостью карамели, а металлическим, таким отвратительным, привкусом крови.