Я - его оруженосец. И, да, я девушка! Принц не в курсе!

Глава 1

Я — Татьяна. И если бы у моей жизни был жанр, это был бы не роман, не комедия и даже не триллер. Это была бы фэнтезийная трагикомедия на выживание с элементами драмы и укладками в четыре руки. Потому что я — парикмахер. Не просто «стрижёт-там-кто-то», а специалист с опытом, наградами и нервным тиком, который проявляется каждый раз, когда клиентка показывает на фотографию в Instagram и говорит: «Хочу точно так же, только под мою форму лица».

Работаю в салоне «Эстетика», что на Тверской, куда ходят такие дамы, у которых мужья по совместительству — депутаты, бизнесмены или просто мужчины с достаточным количеством нулей на счету, чтобы позволить своим жёнам тратить на красоту столько, сколько я зарабатываю за полгода. А любимая фраза этих дам: — Мне укладку, как у Милы Кунис. Только лучше.

И всё бы ничего, если бы они хотя бы знали, кто такая Мила Кунис. Или как укладка вообще работает. Или что у меня две руки, а не целый штат аниматоров, колдунов и личных стилистов. Или что волосы — это не пластилин, который можно лепить по своему желанию, игнорируя законы физики, генетики и здравого смысла.

Но я терпела. Потому что зарплата, потому что рекомендации, потому что в этом салоне можно набраться опыта работы с самыми капризными клиентами. А ещё потому что моя мама всегда говорила: «Татьяна, терпи. Красота требует жертв. Особенно от тех, кто её создаёт».

А теперь — к утру. Оно началось с кофе. Точнее, с его предательства. Мой любимый латте, с корицей и надеждой на удачный день, как всегда, ждал меня у входа в метро. Старик Владимир, который торгует кофе уже лет десять, знает меня в лицо и всегда добавляет лишнюю ложку корицы — «для настроения», как он говорит. Я сжала стаканчик, как артефакт выживания, вдохнула аромат — и всё пошло к чертям.

Началось с того, что кто-то толкнул меня локтем. Обычное утреннее движение толпы, ничего особенного. Но стакан дрогнул, как будто мир содрогнулся вместе с ним, и, как в замедленной съёмке, капля за каплей, кофе разлился по моей бежевой юбке цвета «хочу быть элегантной, как утренний Париж». Юбке, которую я покупала в кредит и которая была единственной вещью в гардеробе, действительно подходящей для работы в приличном салоне. Теперь на ней красовалось нечто, больше напоминающее карту боевых действий или абстрактную живопись в стиле «жизнь дерьмо».

— Ну вот же ж, — пробормотала я, глядя на пятно, которое расползалось, как злорадная улыбка.

Следом предательски хрустнул каблук. Левый. Тот, что был мне верен три года и сотни шагов по салонному кафелю. Туфли за семь тысяч, последняя покупка в статусе «у меня есть деньги». Он хрустнул, как сердце в плохом любовном романе, и дал понять: «Сама справляйся, девочка. Я всё».

В тот момент я ощутила себя лебединой шеей в теле утки — изящной, но абсолютно беспомощной. Вокруг проходили люди, каждый занятый своими утренними катастрофами, и никому не было дела до девушки, которая стоит на одной ноге, держит пустой стаканчик и пытается понять, как теперь дойти до работы, не выглядя как беженка из зоны боевых действий.

Ну и венец утреннего безумия — телефон. Он умер. Просто и молча. Без вибраций, предупреждений, без последнего «пип». Чёрный экран и пустота. Ни времени, ни уведомлений от администратора салона, ни возможности узнать, насколько сильно я опаздываю, и успеет ли Лена, моя коллега, предупредить клиентов о задержке. Только собственное шестое чувство — и оно орало: «Беги, Татьяна, тебе конец».

На мне была сумка, слишком тяжёлая, как камень ответственности. В ней лежали все инструменты: ножницы, расчёски, заколки, бигуди, утюжок — целый арсенал для превращения обычных волос в произведение искусства. Или хотя бы в нечто презентабельное. Лицо — в тональной панике. Тональный крем, который я наносила в полутьме, лёг неровно, одна бровь была выше другой, а помада размазалась, когда я пила кофе. Я выглядела как пародия на стилиста.

Волосы… О, волосы. Они были задуманы как «небрежная богемная волна» — тот образ, который я отрабатывала на себе перед зеркалом полчаса. Но, пройдя через утренний ветер, испарину и отчаяние, трансформировались во что-то, напоминающее битву между штормом и мусорным ведром. С каждой стороны торчали пряди, вьющиеся в разных направлениях, как языки пламени в агонии.

Мои коллеги называют это «стиль постапокалипсис», но я-то знаю — это был крик души.

А потом я ввалилась в вагон метро. Потная, перекошенная на один каблук, с запахом кофе и обречённости, с глазами, полными укоризны к жизни и к себе самой. В вагоне пахло чужими духами, недовольством и булочками из «Штолле». Смесь ароматов, которая в обычное утро была бы почти уютной, сейчас казалась удушающей. Я держалась за поручень, как утопающий за кусок плавучего айсберга, и пыталась не думать. Ни о клиентах, которые будут ждать меня ровно в девять. Ни об укладке для жены депутата, которая заказана на полдень. Ни о том, как будет смотреть на меня администратор Светлана Викторовна — женщина, способная одним взглядом превратить твою самооценку в пепел.

Вокруг меня стояли такие же усталые люди. Мужчина в костюме читал новости на телефоне, женщина с ребёнком пыталась утихомирить плачущего малыша, студенты что-то обсуждали, зевая и прихлёбывая кофе из термокружек. Обычное утро обычных людей, у которых не рушится мир из-за сломанного каблука и пятна на юбке.

Я просто стояла. Старалась дышать. И не расплакаться.

Она вошла в вагон, как будто не в метро, а на красную ковровую дорожку небесной канцелярии. В воздухе что-то хрустнуло — может, моё чувство реальности, а может, чей-то рогалик. Но я почувствовала это физически — как будто что-то сдвинулось, переместилось, дало трещину в привычном порядке вещей.

Женщина была из тех, кого не назовёшь просто «бабушкой». Нет. Это была богиня в отставке. Словно она когда-то возглавляла совет ведьм, потом ушла на пенсию, завела сад с магическими травами и теперь, время от времени, появляется в людных местах, чтобы вручить судьбу очередной несчастной Татьяне, опаздывающей на смену в салон красоты.

ВИЗУАЛЫ

ВИЗУАЛЫ

Мэйрин-Мишель де Ленуар

Принца Арно де Морье, Арно Третий второй сын короля Филлипа Пятого

Снорри

Глава 2

Он возник внезапно, как оживший сон или последствие слишком крепкого кофе. Просто взял — и появился у моей койки, с видом существа, которое проснулось не на той стороне кровати, не получило завтрак, обиделось на мир и теперь хочет мстить всему живому.

Был он корги. Маленький, круглый, коротконогий и... абсолютно чудовищный по количеству вложенного в миниатюрное тело негодования. Не тот милый корги с открыток, который радостно виляет хвостом и носит в зубах тапочки. Нет. Этот корги был создан богами специально для того, чтобы портить настроение неугодным личностям.

Шерсть у него сияла золотистым гневом, как будто каждая волосинка знала о моём вторжении в этот мир и не одобряла категорически. Окрас был почти рыжий, с белыми отметинами на груди и лапах, но этот приятный цвет не делал его милее — скорее походил на предупреждающий сигнал ядовитой змеи. Уши торчали, как антенны, нацеленные на каждый мой нервный вдох, каждое движение, каждую попытку выглядеть естественно. Хвост — короткий, как положено корги, — дрожал от едва сдерживаемого негодования.

А глаза — о, эти глаза! Они были глубоки, как бухгалтерская ревизия в день зарплаты, и смотрели на меня с тем уровнем неодобрения, который обычно бывает у старших родственников, если ты пришла на семейный ужин в рваных джинсах, с пирсингом и татуировкой на запястье. Карие, почти чёрные, с золотистыми искорками — и в этих искорках читался интеллект. Нехороший, подозрительный интеллект, который сразу видел насквозь любую попытку притворства.

Он не лаял. Он рычал. Протяжно, с достоинством и угрозой, как будто репетировал речь прокурора перед оглашением приговора. В этом рычании читалось всё: презрение к самозванцам, тревога за пропавшую хозяйку, немного обречённости и — отчётливая угроза разоблачения.

Вокруг меня всё ещё храпели и ворочались спящие. Кто-то пробормотал что-то невнятное, кто-то засопел громче. Но этот маленький страж стоял возле моей койки, как часовой у ворот крепости, и его присутствие заполняло всю казарму невидимой, но очень ощутимой тревогой.

А потом он заговорил.

— Ты не моя хозяйка. Где Мэйрин?!

Да, он говорил. На чистом, чётком, разборчивом человеческом языке. Со всеми ударениями и интонациями, с тем самым презрительным акцентом, который присущ дворцовым дворецким, когда им поручают натирать серебро картошкой, а они привыкли командовать армией слуг. Голос у него был не детский, несмотря на размеры, а вполне взрослый, баритон с хрипотцой, словно он всю жизнь курил трубку и читал философские трактаты.

И я, конечно, должна была испугаться. И я испугалась. Но не только из-за говорящего пса — хотя это тоже было достаточно шокирующим открытием для девушки, которая ещё вчера думала, что самое странное в её жизни — это клиентка, требующая сделать ей укладку "как у Мэрилин Монро, но современную".

— Я... что? Простите, вы... собака? — лепетала я, чувствуя, как мозг судорожно лихорадит, как старый принтер с заклинившей бумагой, когда срочно нужно напечатать важный документ.

Он зарычал громче, сделав шаг вперёд, — шаг, на который его короткие лапы были анатомически едва способны, но он сделал его с такой грозной решимостью, что я даже отодвинулась к стене. Несмотря на свой смешной внешний вид, он умудрялся выглядеть угрожающе. Пёс поднял чёрный нос и начал меня обнюхивать. С яростью, с деловитостью, с таким видом, будто он — спецагент в отставке, а я — чемодан с подозрительной начинкой на таможне.

Он принюхивался к моей руке, потом к плечу, потом попытался дотянуться до лица. Каждый вдох сопровождался недовольным сопением, каждый выдох — презрительным фырканьем.

— Не Мэйрин, — заявил он, понюхав моё плечо. — Не тот запах. Не тот голос. Не та походка. Не та аура. — Он зло прищурился, и я не могла поверить, что корги вообще способны на такие мимические изыски. Его морда выражала сложную гамму чувств: от глубокого разочарования до философского отчаяния. — Ты кто, чёрт возьми?

— Я... Я просто… уснула, — пробормотала я, чувствуя, как щёки вспыхивают краской стыда, как душа ищет спасения в углу и не находит даже швабры для защиты. — Было метро. Была бабушка с тростью и совой. Книга. И... кофе. Много кофе. Я клянусь, я не хотела никого подменять! Я даже не знала, что такое возможно!

Я говорила быстро, сбивчиво, как школьница, которую поймали на списывании и которая пытается объяснить, что это всё недоразумение, она просто случайно посмотрела в тетрадь соседа.

Пёс отпрянул и принял позу, в которой любая другая собака выглядела бы мило и трогательно. Но не он. Он выглядел как прокурор, собравшийся закрыть дело века и отправить преступника на пожизненное. Уши прижались к голове, хвост поджался, но взгляд оставался неумолимым.

— Ты вторглась. В тело. В жизнь. В мой идеально налаженный распорядок дня, — огрызнулся он, каждое слово произнося с особым ударением, как будто зачитывал обвинительное заключение. — И, между прочим, я не просто собака. Я фамильяр. Мудрый, могущественный, терпеливый, с дипломом Имперской Академии Магических Искусств. До сегодняшнего утра. До тебя.

Он фыркнул. Настолько выразительно, что если бы фырканье было искусством, он бы получил за него премию и почётную грамоту. Звук получился одновременно презрительным и трагическим, как будто он оплакивал не только свою судьбу, но и судьбу всего мироздания.

Я же просто сидела, прижавшись к стенке койки, дрожа, как чайная ложка в сахарнице во время землетрясения, и смотрела, как короткие лапы топают туда-сюда по небольшому пространству возле моей койки, демонстрируя полный масштаб нанесённого оскорбления. При каждом шаге его когти цокали по деревянному полу, создавая ритм, похожий на отбивание морзянки: "SOS, моя хозяйка пропала, а вместо неё какая-то самозванка".

— Где Мэйрин? — снова спросил он, но теперь не с гневом, а... с опаской. С тревогой, которую он пытался скрыть под маской профессионального раздражения. И в этой перемене тона я услышала то, что выбило из меня остатки иронии и заставило понять всю серьёзность ситуации.

Глава 3

Он вошёл, как входят только люди, уверенные в собственной власти, обострённом чувстве справедливости и умении одним взглядом вызывать у окружающих лёгкую потребность исповедаться, даже если грехов у них и не было. А у меня грехов была полная корзина: от подмены личности до непреодолимого желания поправить ему волосы, которые, по всей видимости, никогда в них не нуждались.

Арно де Монталье, наследный принц королевства Валансия, местная легенда с лицом, достойным старинных монет и при этом совершенно не предназначенным для поцелуев. Потому что от одного его взгляда хотелось не целоваться, а тихо выйти в окно, желательно не открывая ставни.

Он был высок. Не просто «высок», а как башня гордости, увенчанная шевелюрой цвета воронова крыла и льдом в глазах. Высокий — это когда ты смотришь снизу вверх и понимаешь, что даже на каблуках будешь выглядеть как ребёнок рядом с родителем. Широкие плечи, длинные ноги, точёная линия челюсти — всё это создавало ощущение, что природа не поскупилась на материалы, когда лепила будущего короля.

Да-да, именно льдом были его глаза. Синим, холодным, резким, как утренний душ в январе после отключения горячей воды. Не небесно-голубым, не васильковым — именно ледяным синим, с серебристыми прожилками, которые, казалось, светились собственным холодным светом. Он смотрел так, будто перед ним не оруженосец, которого он знал три года, а подозреваемый в покушении на корону. Или на его рубашку. Или, не дай бог, на его доверие.

Одет он был в простую белую рубашку из тонкого льна — не парадную, а рабочую, для тренировок. Но даже в этой простой одежде выглядел так, словно портные всего королевства работали только для него. Чёрные кожаные штаны, высокие сапоги, ремень с серебряной пряжкой в виде геральдического льва — всё строго, функционально и при этом безукоризненно.

Волосы у него были действительно чёрные, но не угольно-чёрные, а с тёмно-каштановым отливом, который проявлялся на солнце. Длинные настолько, чтобы слегка касаться воротника, но аккуратно подстриженные, без единого торчащего волоска. И главное — они лежали так естественно, что было ясно: этот человек никогда в жизни не тратил часы перед зеркалом на укладку. Просто встал, провёл рукой по волосам — и готово.

Я ненавидела его за это.

Я стояла. Нет, я пыталась стоять. Вертикально, ровно, без паники, как подобает верному слуге. Но тело предавало: спина от страха выгибалась дугой, как у кошки, увидевшей огурец, колени превращались в кашу из манной крупы, а в животе завывали сирены всех служб экстренного реагирования одновременно. Сердце стучало так громко, что я была уверена — он его слышит.

Принц, между тем, подошёл ближе, и воздух вокруг стал плотным, как сливки в холодильнике. С ним пришёл запах — не парфюм, а что-то естественное: кожа, чистота, лёгкий аромат того мыла, которым пользуются люди, не нуждающиеся в доказательстве своего статуса. И ещё что-то металлическое — наверное, от меча, который он носил всегда, даже на тренировки.

Хотелось вдохнуть — но лёгкие решили бастовать, требуя немедленного повышения зарплаты и дополнительного отпуска.

Он остановился. Ровно в двух шагах от меня. Посмотрел. Молча. Очень долго. Столько, что я успела перебрать в голове все известные мне молитвы (три штуки), заговоры на удачу (один, и тот сомнительный) и рецепты маскирующих тональных средств (бесполезно в данной ситуации, но мозг цеплялся за привычное).

Его взгляд был тяжёлым. Не физически, конечно, но ощущение такое, словно он положил мне на плечи невидимые гири. Он изучал меня с той тщательностью, с которой ювелир изучает подозрительный алмаз. Глаза двигались от лица к плечам, от рук к осанке, снова к лицу. Задерживались на губах. На волосах под шапкой. На том, как я дышу.

— Мишель, — наконец проговорил он, голосом, в котором можно было свернуть шею сомнениям и заодно парочке надежд. Голос у него был низкий, бархатистый, с лёгкой хрипотцой — видимо, результат многолетних тренировок с мечом и командования людьми. — Ты сегодня выглядишь… иначе.

Слова повисли в воздухе, как петля на виселице. Он не уточнил, лучше или хуже, что, учитывая моё положение, было особенно тревожно. Хуже — это подозрения. Лучше — тоже подозрения, но с другой стороны.

Мои губы дёрнулись в нечто, что, возможно, задумывалось как дружелюбная улыбка, но по итогу больше походило на нервный тик человека, у которого только что сломался кондиционер в разгар лета.

— Я... — начала я и тут же прикусила язык. Голос прозвучал слишком высоко. Слишком мягко. Слишком... женственно.

Из-под лавки, где притаился Снорри, как невидимый приговор, раздался хрипловатый, шепчущий голос. Только он мог шептать так выразительно, словно параллельно чесал когтём по доске дисциплинарных нарушений.

— Не паникуй. Не моргай слишком часто. Не виляй бёдрами. Ты ими виляешь даже просто стоя. И убери эту улыбку — ты выглядишь как торговка цветами на рынке.

Я покраснела. Да так, что почувствовала — бинты на груди сейчас задымятся от жара. Я что, правда виляю? Боже, да я просто стою! Ну, может, немного переносила вес с ноги на ногу… ну может, чуть развела стопы в стороны, как учили на курсах йоги…

Так, стоп. Соберись. Ты — юноша. Простой, ничем не примечательный оруженосец. С серой кожей. Обычной. Без блеска. Без намёка на хайлайтер, которого у тебя, к счастью, здесь нет.

Я попыталась встать более по-мужски: ноги пошире, плечи квадратнее, подбородок выше. Получилось что-то среднее между солдатом на плацу и манекеном, у которого заржавели шарниры.

Принц щурился. Смотрел внимательно. Подозрительно. Как охотник, вышедший на след зверя, который вроде как похож на зайца, но почему-то носит стразики и пахнет французскими духами. Что-то в моей осанке, в движении, в дыхании, в том, как я держала руки — а может, и во всём сразу — настораживало его.

Тишина затягивалась. Я слышала, как где-то за стеной кто-то точит меч — ритмичный звук металла о камень. Как капает вода с потолка в углу казармы. Как Снорри сдерживает дыхание, притаившись под лавкой. Как бьётся моё собственное сердце — громко, неровно, предательски.

Глава 4

Если бы существовала профессия «подслушиватель дворцовых тайн», я бы стала лучшим специалистом в королевстве. Не потому, что у меня особый талант к шпионажу — просто когда твоя жизнь висит на волоске тоньше паутины, а любое неосторожное слово может превратить тебя в украшение виселицы, поневоле развиваешь слух до уровня летучей мыши.

Прошло три дня с тех пор, как я превратилась из Татьяны-парикмахера в Мишеля-недоразумение. Три дня, полных мелких катастроф, нервных срывов и постоянного ощущения, что я актриса в спектакле, где забыла все реплики, а суфлёр умер от смеха. Снорри неустанно поправлял мою походку («Ты идёшь, как девчонка на свидании с королём»), осанку («Плечи шире, но не забывай про бинты — а то вываливается то, чего у парня быть не должно!») и вообще всё моё существование. А принц... принц смотрел. Часто. Пристально. С таким выражением лица, будто пытался решить сложную математическую задачу, где неизвестным была я.

Бинты под рубашкой натирали кожу, как напоминание о том, что я живу двойной ложью: не только притворяюсь парнем, но ещё и не та девушка, которой должна быть. Каждое утро я вставала с мыслью, что сегодня точно провалюсь. Каждый вечер ложилась с удивлением, что ещё дышу.

Но сегодня утром судьба решила проверить мои нервы на прочность с особым садизмом. Всё началось с того, что я проснулась в холодном поту от кошмаров, где король в маске палача гонялся за мной по бесконечным коридорам замка. Снорри уже не спал — сидел у окна и задумчиво смотрел на рассвет.

— Опять кошмары? — спросил он, не поворачивая головы.

— А ты откуда знаешь?

— Потому что ты всю ночь мычала во сне, как корова, которую ведут на бойню. И ещё потому, что у тебя такое лицо, будто ты увидела собственную могилу.

Вот за это я и любила Снорри — за деликатность уровня кувалды по черепу. Но он был прав. Кошмары становились всё отчётливее, а чувство опасности росло с каждым днём.

Я встала, кое-как привела себя в порядок и отправилась к кухне — стащить хотя бы корку хлеба. Аппетит у меня был волчий, видимо, от постоянного стресса, а официальная еда полагалась только во время общих трапез, когда все оруженосцы собирались в большом зале и пожирали друг друга взглядами поверх тарелок с похлёбкой.

Я крадучись пробиралась по коридору, стараясь не наступать на скрипучие камни, когда услышала голоса из-за приоткрытой двери кабинета. Остановилась, как вкопанная. Не из любопытства — из инстинкта самосохранения. Потому что один из голосов принадлежал магистру допросов Гервасию де Морк — человеку, чьё имя произносили шёпотом, а внешность описывали только в кошмарах.

Говорили, Гервасий был тощий, как скелет в сушильном шкафу, с глазами цвета старой крови и руками, которые, казалось, были созданы специально для того, чтобы выкручивать правду из самых упрямых губ. Он служил королю верой и правдой уже тридцать лет и за это время ни разу не ошибся в подозрениях. Если Гервасий считал кого-то виновным, тот оказывался виновным. А если не был — становился им в процессе допроса.

— Слухи множатся, как крысы в амбаре, ваше величество, — его голос был похож на шелест сухих листьев по могильным плитам. — Наследница Ленуаров. Живая. Скрывается где-то в наших землях.

Моё сердце споткнулось, как человек на скользких ступенях, а потом рванулось галопом, словно решив устроить собственные скачки прямо в грудной клетке. Наследница Ленуаров. Это же про настоящую Мэйрин — ту девушку, в чьё тело я каким-то образом попала. Ту, которая была здесь до меня и которая теперь... где? Что случилось с её душой, когда моя заняла её место?

— Гервасий, — отвечал король голосом, холодным, как лёд в январе, — ты слишком доверяешь сплетням кухарок и конюхов.

— Не только их, сире. Есть свидетель. Торговец из приграничного города клянётся, что видел девицу с глазами цвета Ленуарского изумруда и волосами, что горят огнём заката. Точь-в-точь как у покойной герцогини.

Я прижалась к стене так плотно, что могла бы стать её частью. Глаза цвета изумруда? Волосы цвета заката? А какие у меня теперь? Мэйрин пряталась под видом парня, но кто-то мог её видеть без маскировки? Или это были слухи о ком-то другом?

— Торговцы видят то, за что им платят, — проворчал король, но в его голосе я услышала нотку беспокойства. — Но если она действительно жива...

— Приказы, ваше величество?

Наступила пауза. Тишина, которая звенела в ушах, как колокольный звон на похоронах моих надежд на спокойную жизнь.

— Найти. И уничтожить. Род Ленуаров должен прерваться окончательно. Никаких свидетелей. Никаких наследников. Никаких угроз моему трону.

Кровь в жилах превратилась в ледяную кашу. Уничтожить. Меня. То есть, не меня-Татьяну, а Мэйрин. Но поскольку сейчас я была в её теле, носила её имя и жила её жизнью...

— А как же принц Арно? — осторожно поинтересовался магистр допросов. — Если найдём девицу, он может... вмешаться.

— Арно ничего не узнает, — оборвал король, и в его голосе прозвучала сталь. — Он слишком... идеалистичный. Может вздумать играть в рыцаря. А нам это не нужно. Мой сын должен думать о политических браках и укреплении трона, а не о защите призраков прошлого.

— Понимаю, сире. Действовать тайно?

— Конечно, тайно. И быстро. Чем дольше эта девчонка живёт, тем больше людей может вспомнить о справедливости дома Ленуаров. А мне этого не нужно.

Я едва не фыркнула от горечи. Защищать? Меня? Принц, который смотрит на своего оруженосца, как на досадную помеху, а в последнее время — с каким-то странным раздражением, которое становится всё сильнее? Ха! Если бы он узнал, кто я на самом деле, он бы сам привёл меня к палачу и ещё спасибо сказал за возможность избавиться от головной боли.

Хотя... последние дни принц действительно странно себя вёл. Смотрел чаще. Придирался больше. И в его взглядах было что-то такое, от чего у меня перехватывало дыхание. Что-то тревожное и одновременно... притягательное.

Шаги. Они приближались к двери. Я метнулась прочь по коридору, не разбирая дороги, сердце билось где-то в районе гортани, а мысли крутились, как белка в колесе. Найти и уничтожить. Найти и уничтожить. А я тут торчу в замке, как мишень на ярмарочном тире, да ещё и с принцем, который почему-то начал обращать на меня слишком много внимания.

Глава 5

После вчерашней встречи с принцем я спала, как человек в коме — глубоко, без сновидений, и проснулась с ощущением, что меня переехал обоз с особо злобными лошадьми. Всё тело ныло, но особенно — плечо, где остались отпечатки его пальцев. Я потрогала это место и поймала себя на мысли, что боль почему-то приятная. Видимо, мой мозг окончательно сдался и решил получать удовольствие от того, что принц использует меня как тренажёр для сжимания.

Снорри уже не спал. Сидел у окна и смотрел на меня с выражением судмедэксперта, изучающего особо интересный труп.

— Ты улыбаешься во сне, — констатировал он без предисловий. — Причём улыбаешься так, как улыбаются только идиотки, которые влюбились в неподходящего мужика.

— Доброе утро и тебе, солнышко, — пробурчала я, потягиваясь. — А может, мне просто снилось, что я ем пончики.

— Ага. Пончики размером с принца и с характером гиены. — Снорри спрыгнул с подоконника и подошёл ближе. — Слушай, у меня к тебе серьёзный разговор.

Я села на койке, всё ещё зевая. Серьёзный разговор от Снорри обычно означал, что я опять что-то делаю не так. А учитывая мою вчерашнюю встречу с принцем, список моих ошибок, вероятно, вырос до размеров королевской библиотеки.

— Давай свой серьёзный разговор. Только не говори, что я опять виляю бёдрами. Я честно стараюсь ходить, как дровосек.

— Хуже. Тебе нужно кое-что знать о настоящей Мэйрин. И о том, что она оставила после себя.

От его тона мне стало не по себе. Снорри умел быть язвительным, циничным, издевательским — но сейчас в его голосе была какая-то печаль. Как будто он говорил о покойнике.

— Что именно? — спросила я, окончательно просыпаясь.

— Письмо. От её матери. Мэйрин спрятала его в тайнике, но так и не успела прочитать до конца. Думаю, тебе стоит это сделать. Особенно после того, что ты вчера подслушала.

Он знал про разговор короля с магистром допросов? Конечно, знал. Снорри знал всё, что происходило в этом замке. Иногда мне казалось, что он общается с крысами и они приносят ему сводки новостей.

— Где этот тайник? — спросила я, вставая и начиная одеваться. Бинты, рубашка, бриджи — весь этот маскарад, который давался мне всё легче с каждым днём.

— В старой комнате Мэйрин. Там, где она жила до того, как стала притворяться мальчиком. Только придётся быть осторожной — комната в башне, а туда без дела не ходят.

Прекрасно. Значит, нужно незаметно пробраться в заброшенную башню, найти письмо, прочитать семейные тайны и вернуться, не привлекая внимания. В замке, где каждый второй — потенциальный доносчик, а каждый первый — просто параноик.

— А ты не можешь просто рассказать, что там написано? — спросила я без особой надежды.

— Могу. Но письмо лучше прочитать самой. Там есть... подробности, которые могут тебе пригодиться. И кое-что ещё.

Подробности. От слова «подробности» в исполнении Снорри у меня всегда начинала чесаться спина. Обычно эти подробности оказывались чем-то вроде «кстати, у тебя есть смертельный враг» или «между прочим, завтра тебя казнят».

Я закончила одеваться и направилась к двери. Снорри потрусил следом, виляя хвостом с видом конспиратора, которому наконец-то дали интересное задание.

Башня, где раньше жила настоящая Мэйрин, находилась в старой части замка. Там пахло пылью, запустением и чем-то ещё — чем-то грустным, как воспоминания о лучших временах. Коридоры были узкие, окна маленькие, а по углам прятались тени, которые, казалось, следили за каждым нашим шагом.

— Вон та дверь, — шепнул Снорри, указывая носом на деревянную дверь в конце коридора. — Только тихо. Здесь иногда ходят слуги.

Я подкралась к двери и осторожно нажала на ручку. Дверь поддалась с тихим скрипом, как будто жаловалась на то, что её так долго не беспокоили.

Комната была небольшая, но когда-то уютная. Сейчас она выглядела, как музей заброшенной жизни. Кровать с пыльным покрывалом, столик у окна с засохшими цветами в вазе, книжная полка с несколькими томами, которые, вероятно, читала настоящая Мэйрин. И везде — пыль, как саван времени, накрывший прошлое.

— Тайник за зеркалом, — прошептал Снорри. — Нажми на правый верхний угол рамы.

Я подошла к старому зеркалу, висевшему на стене. Моё отражение смотрело на меня с упрёком — растрёпанный «мальчик» в мятой рубашке, с глазами, полными тайн и страхов. «Хорошо хоть не в платье», — подумала я и нажала на угол рамы.

Зеркало бесшумно отъехало в сторону, открывая небольшую нишу. Внутри лежал пергамент, сложенный вчетверо, и небольшой медальон на тонкой цепочке. Медальон был простой, серебряный, с выгравированным гербом Ленуаров — тем самым львом, мечом и полумесяцем, который я видела на книге в метро.

Письмо я развернула дрожащими пальцами. Почерк был изящным, женским, но торопливым — как будто писавшая спешила.

«Моя дорогая Мэйрин,

Если ты читаешь это, значит, я уже мертва, а ты в опасности. Прости, что не успела рассказать тебе всё при жизни. Прости, что ты вынуждена скрываться под чужим именем.

Твой отец не предал короля, как говорят придворные. Наоборот — он раскрыл предательство самого короля. Рикард де Монталье пришёл к власти путём убийства законного наследника — своего старшего брата Эдмунда. Твой отец собрал доказательства этого преступления.

За это нас всех приговорили к смерти. Но не за измену — за знание правды.

Доказательства спрятаны в семейном склепе, в старом замке Ленуаров. Если ты когда-нибудь захочешь восстановить справедливость — они там. Но будь осторожна. Правда может быть опаснее лжи.

Медальон — это ключ к тайному входу в склеп. Храни его. И помни: правда скрыта под маской короны. Тот, кто сейчас носит её, запятнал руки кровью брата.

Твоя любящая мать,
Изабелла де Ленуар»

Я дочитала письмо и почувствовала, как земля уходит из-под ног. Король — убийца собственного брата? Семью Ленуаров казнили не за измену, а за то, что они знали правду о престолонаследии? Это же... это же не просто семейная драма о мести. Это — заговор, который может свергнуть династию.

Глава 6

Если кто-то думает, что после вчерашней сцены в башне принц станет меня избегать, то этот кто-то явно не знаком с характером Арно де Монталье. Потому что вместо здравого «держись подальше от странного оруженосца» он выбрал тактику «приглядывай за ним ещё пристальнее». Как ястреб, который решил, что мышь ведёт себя подозрительно, и теперь не спускает с неё глаз.

Утром он ворвался в казарму, как ураган в плохом настроении.

— Собирайся, Мишель. Едем в Краенбург. Там бунт.

Я села на койке, ещё не до конца проснувшись, и попыталась переварить эту информацию. Бунт? Мы? Вместе? В дорогу?

— Ваше высочество, а может, я останусь? — предложила я слабым голосом. — Вдруг я заболел? Вон, горло першит.

Он посмотрел на меня так, будто я предложила ему станцевать голым на площади.

— Ты мой оруженосец. Ты едешь со мной. Точка.

— Но...

— Никаких «но». Через час у конюшни. И чтобы я не видел этого жалкого выражения лица, как будто тебя ведут на казнь.

Ну, технически, меня и ведут на казнь. Просто растянутую во времени. Потому что провести несколько дней в дороге с принцем, который подозревает меня в чём-то неладном, это как медленная пытка с элементами психологического террора.

Снорри проводил меня взглядом, полным сочувствия.

— Держись, — сказал он. — И помни: если он начнёт слишком внимательно разглядывать, притворись больным. Мужчины болезней боятся, как огня.

Через час я стояла у конюшни с дорожной сумкой и выражением приговорённого к пожизненному заключению. Принц уже ждал — в дорожной одежде, при оружии, верхом на своём чёрном жеребце Соласе. Выглядел он как воплощение каждой девичьей мечты и каждого мужского кошмара одновременно.

— Запаздываешь, — констатировал он холодно.

— Простите, ваше высочество, — пробормотала я, взбираясь на свою лошадь. Кобылку звали Мила, и она была единственным живым существом в этом замке, которое относилось ко мне без подозрений.

— В дороге будем двигаться быстро, — продолжал принц, разворачивая Соласа. — Останавливаться — только на ночлег. И никаких жалоб на усталость.

«Конечно, — подумала я мрачно, — потому что жаловаться на усталость — это первое, что приходит в голову человеку, который пытается сохранить маскировку в присутствии подозрительного принца».

Первые несколько часов мы ехали молча. Принц впереди, я сзади, между нами — расстояние и напряжение, которое можно было резать ножом. Он время от времени оглядывался, бросал на меня быстрый взгляд, и я чувствовала, как он анализирует каждое моё движение.

Пейзаж за окном... то есть, вокруг нас, менялся с утомительной предсказуемостью. Поля, леса, холмы, снова поля. Всё очень живописно, очень средневеково, и совершенно не подходящее для того, чтобы расслабиться в седле и забыть о том, что ты обманываешь одного из самых влиятельных людей королевства.

К полудню начался дождь. Не лёгкий весенний дождичек, а настоящий ливень, как будто небеса решили проверить, насколько водонепроницаемы мои нервы. Капли били по лицу, как мелкие пощёчины природы, одежда намокла и прилипла к телу, а волосы под шапкой превратились в мокрую массу, которая тикала за воротник.

— Ваше высочество, — рискнула я, когда стало ясно, что дождь собирается затянуться до второго пришествия, — может, найдём укрытие?

Принц остановил коня и оглянулся. На лице у него было выражение человека, который только что понял, что его планы по быстрому перемещению накрылись медным тазом.

— Там, — сказал он, указывая на еле видимые в дожде очертания строения. — Старая хижина лесника. Переждём там.

Хижина оказалась заброшенной, но крепкой. Внутри пахло сыростью, старым деревом и мышами, но зато было сухо. Мы привязали лошадей под навесом и вошли внутрь, оставляя за собой лужи дождевой воды.

И тут началось самое интересное.

Потому что принц, промокший до нитки, снял плащ. Потом камзол. Потом рубашку.

Я застыла у двери, как соляной столп, и пыталась не смотреть. Не смотреть на его широкие плечи, на мышцы спины, которые перекатывались под кожей, когда он отжимал воду из одежды. Не смотреть на шрамы — тонкие белые линии, которые рассказывали историю тренировок и настоящих боёв.

«Не смотри, — твердила я себе, — ты мальчик. Мальчики не пялятся на голых мужчин. Во всяком случае, не так откровенно».

Но не смотреть было невозможно. Он был... красивый. Не той приторной красотой, которую рисуют на картинах, а мужской, опасной. Красивый, как хорошо отточенный клинок.

— Мишель, — сказал он, не оборачиваясь, — ты стоишь в мокрой одежде и капаешь на пол. Снимай.

У меня пересохло в горле.

— Что... простите?

— Одежду. Снимай. А то простудишься, и мне придётся тащить тебя через полкоролевства на руках.

Паника. Абсолютная, всепоглощающая паника. Снять одежду? При нём? Когда под рубашкой бинты, которые скрывают то, что у мальчика быть не должно?

— Я... я не промок, — соврала я дрожащим голосом.

Он обернулся и посмотрел на меня с выражением человека, который слышит особенно глупую ложь.

— Не промок? — переспросил он, поднимая бровь. — Мишель, с тебя течёт, как с крыши во время ливня.

Действительно, под моими ногами уже образовалась приличная лужа. Но я не могла. Просто не могла раздеться при нём.

— Я... стесняюсь, — выпалила я первое, что пришло в голову.

Принц замер. Потом рассмеялся. Коротко, резко, без особого веселья.

— Стесняешься? Ты? Мой оруженосец стесняется раздеться перед мужчиной?

В его голосе была насмешка, но ещё — что-то другое. Что-то, от чего у меня заколотилось сердце.

— Я не привык... — начала я.

— К чему не привык? — Он подошёл ближе. Слишком близко. В одних бриджах, босой, с мокрыми волосами, прилипшими ко лбу. — К тому, что тебя видят без рубашки? Или к тому, что на тебя смотрят?

От его близости у меня закружилась голова. Он пах дождём, кожей и чем-то ещё — чем-то мужским и опасным, что заставляло забыть обо всём на свете.