Я и кузен мистера Дарси

Глава 1

— Он продал его! Продал, Кэтрин. Не сдал, не заложил, не выкрутился как-то еще… Он продал наш Элдерхолл! Боже милостивый, где же мы теперь будем жить, доченька?! Как?! На что?! Нет, конечно же, я не верю, что Господь оставит нас на улице, но все это так ужасно, так ужасно… Ах, Роберт! Как он мог поступить с нами столь бесчеловечным образом? Он совершенно не думает о своей семье! Разве могла я, страдая в муках при его рождении, предположить, что явлю миру настоящее исчадие ада! Продать собственное поместье! Выставить мать и сестер на улицу! Да как его только земля носит?

— Но, мама, Роберт ведь и сам остается без дома. Ты же знаешь, он поступил так, чтобы у нас был хоть какой-то годовой доход…

Я как раз проходила мимо гостиной и невольно прислушалась к разговору матери с моей младшей сестрой. А услышав их, вздохнула. Эту прочувствованную речь миссис Уилкс повторяла каждый день в течение последних двух недель и разнообразила ее лишь диаметрально противоположными оценками моего брата Роберта.

Вчера он был «бедняжкой сыночком, вынужденным принять столь нелегкое решение после смерти отца», позавчера — «глупым бездарем, на чье образование мог бы и не тратиться покойный мистер Уилкс», сегодня вот — «настоящим исчадием ада». Не исключено, что завтра он станет «наивным романтичным юношей, которого норовят обмануть все, кому не лень» или «причиной всех наших страданий на этом свете».

На самом деле ближе всего Роберту подходило определение самонадеянного доверчивого простофили. По крайней мере, из того, что я успела о нем узнать за эти дни. Потому что, если быть абсолютно откровенной, лично я еще не видела его ни разу в жизни. Ведь ни он, ни миссис Уилкс, ни Кэтрин не являлись моей семьей.

Точнее, не являлись раньше.

Теперь-то уже окончательно ясно, что мне придется смириться с совершенно новым и совершенно невероятным для меня положением дел.

Сейчас я — мисс Роуз Уилкс, девица двадцати четырех лет, живущая — пока что! — в Элдерхолле в графстве Кент, в стране, которую называют Ингландией. Однако еще буквально три недели назад меня звали Розой Меньшовой, лет мне было под пятьдесят и жила я совсем в другом месте, времени и, похоже, мире…

В тот вечер, придя с работы и разогрев в микроволновке нехитрый ужин, я по своей излюбленной привычке уселась с книжкой на диван.

До сих пор, даже спустя три года, после того, как Захар, мой драгоценный муженек, деловито собрал вещи и свалил в закат на белом джипе своей новой — «она совсем не такая, как ты, хваткая, деловая, книжонки ей людей не заменяют» — возлюбленной, я все равно нет-нет да и удивлялась тому, что могу теперь вот так спокойно и просто сидеть дома. С книгой, в тишине, без грохота телевизора, без необходимости вечно кашеварить, драить полы, стирать вещи и искать чужие носки.

Не то чтобы стирка и готовка доставляли мне какие-то невыносимые муки. О нет, первые годы брака я была рада все это делать для любимого человека, а затем и для нашего с ним сына. Но шли годы, сын рос, а муж… а муж старательно делал все, чтобы стать нелюбимым.

Надо сказать, преуспел он далеко не сразу, я еще долго продолжала относиться к нему с прежним чувством, но в конце концов однажды проснулась и поняла, что у меня нет ничего общего с человеком, который лежит со мной в одной постели.

И убедили меня в том даже не его периодические хождения налево. Равнодушие — вот, что стало настоящей причиной. Я просто наконец увидела, что он меня совершенно не любит.

Странно, что я упорно не хотела замечать этого раньше. А ведь все было ясно, как божий день, еще очень давно. Взять тот момент, когда я, неудачно оступившись, подвернула ногу и упала на лестнице театра, из которого мы только что вышли…

Что делает мужчина, когда слышит за своей спиной шум, испуганный возглас жены, а повернувшись, видит, что она сидит на ступеньках, схватившись за ногу? Ну, наверное, для начала хотя бы спрашивает: «Что случилось?» Что сделал Захар? Сказал: «Чего ты здесь расселась, не видишь, люди идут? Ты им мешаешь».

Или помню, как до крови натерла ноги жесткими туфлями и попросила мужа вызвать нам такси. «Ну хочешь, вызывай. А я на автобусе домой поеду». И дело даже не в том, что его зарплата позволяла вызвать пяток этих такси, а моя — ни одного. А в том, что он не поехал со мной. Не поддержал. Не помог. Не побыл мужчиной рядом со своей женщиной.

Разумеется, не все у нас было плохо, иначе брак бы долго не продержался. Но равнодушие его все же убило. Оно вообще неплохой киллер — и для людей, и для их чувств. Медленный, но неотвратимый. «Истинная вершина бесчеловечности» — так, кажется, называл равнодушие Бернард Шоу.

Да, я не была женщиной мечты Захара. Но зачем же тогда было жить со мной столько лет? Впрочем… вопрос риторический. Все мы порой живем, как живется, — уставшие, зашоренные, не имеющие возможности взглянуть на себя и свою судьбу с иной стороны и точки зрения. И лишь резкие, неожиданные и сильные события способны нас встряхнуть и заставить изменить хоть что-то в нашем существовании.

Спустя три года после ухода Захара, оказалось, что я живу неожиданно неплохо, и оставалось лишь удивляться, что я не догадалась развестись раньше. Теперь я сама выбирала, чем мне заняться, с какими людьми встречаться, какие фильмы смотреть и сколько посвящать времени родственникам.

Ах да, и еще один важный момент: теперь я могла сама могла вызвать себе такси. Пусть моя работа редактора и не приносила больших денег, но вот парадокс: с исчезновением мужа мне стало легче ими распоряжаться.

Моих родителей уже давно не было на этом свете. Сын, Илюшка, окончивший языковой институт, пару лет назад женился на китаянке и переехал вслед за женой в Пекин. Детей у них пока не имелось, но, по его намекам, они активно над этим трудились. Я, конечно, ужасно по нему скучала. Однако, надо признать, мне помогала моя врожденная интровертность, и я не так уж плохо справлялась одна.

Глава 2

Первые дни после моего «пробуждения» я, конечно, провела в полном шоке. Целую неделю я притворялась, что мне очень плохо и я лежу практически без сознания, чтобы мои свежеобретенные родственники ни о чем не догадались. А сама в это время постепенно приходила в себя и потихоньку осознавала новую реальность.

В этой реальности молодая барышня Роуз жила в Англии (носившей здесь название Ингландии) в начале 19 века. На престоле восседал Георг III, женщины разгуливали в нешироких платьях с завышенной талией, а мужчины любили потолковать о Наполеоне Бонапарте и порой норовили сбежать в Хиндустан (то есть Индию) за его мифическими богатствами.

В общем, все было примерно, как в соответствующем периоде истории моего мира, но за некоторыми исключениями вроде названий стран, элементов моды и… и еще чего-то неуловимого, чему я пока затруднялась дать определение.

В день моего появления в небольшом семействе Уилкс разразился грандиозный скандал. Наследник покойного отца Роберт Уилкс вынужден был признаться матушке, что состояние их дел вовсе не столь радужное, как она полагала все последние годы. Основной капитал, те полторы тысячи фунтов годовых, к которым привыкла миссис Уилкс, и те две, которыми располагал лично Роберт, мало-помалу осели в кошельках кредиторов, усиленно выбивавших долги, которые, оказывается, оставил после себя отец. Но все это еще было поправимо, если бы молодой мистер Уилкс не поверил своим лондонским друзьям и не изъял большинство остававшихся у семьи средств из надежных государственных фондов, вложив их в два сомнительных предприятия за пределами страны.

Точнее, поначалу эти предприятия вовсе не выглядели сомнительными. Что могло быть доходнее сахарной плантации на Антигуа и хлопковой — на Ямайке? Сотни уважаемых семейств либо давно приобрели себе подобные хозяйства, либо постарались в них инвестировать. Не так ли?

Роберт, развесив уши, слушал «опытных» товарищей, мысленно уже примеряя на себя титул баронета, а также шикарный кашемировый фрак, в котором он в своем новом модном фаэтоне, запряженном четверкой лучших кливлендских гнедых, подъезжает к Элдерхоллу… Да нет, какой там Элдерхолл. К роскошному особняку в Лондоне! Выходит и небрежно бросает дворецкому: «Милейший, распорядитесь, чтобы к завтрашнему вечеру подготовили особый ужин. Нас почтят вниманием виконт Херефорд и барон Толбот с супругами, и нужно произвести должное впечатление. У виконта как раз есть две прелестные дочери на выданье…»

Откуда же бедному Роберту было знать, что хлопковую плантацию отдавали за бесценок, потому что все предприятия подобного рода на Ямайке как раз схлопывались с оглушительным треском — их сейчас активно переводили в американские южные провинции, а за сахарный тростник на Антигуа шла такая бешеная конкуренция, что приобретение Уилкса не продержалось и трех месяцев, прекратив свое существование под безжалостными ударами компаний-соперников.

Роскошный особняк рассыпался на жалкие камешки, кливлендские гнедые ускакали, задрав хвосты, а досточтимые виконт и барон, раскланявшись, как и подобает вежливым аристократам, стремительно удалились, роняя часы, платки и лорнеты. Роберт остался один на один со своими рухнувшими мечтами — с пустыми карманами, без друзей и с трагической обязанностью как-то сообщить обо всем этом матери и сестрам, которых он в свое время поклялся отцу обеспечивать до конца дней или до удачного замужества.

Теперь об удачном замужестве Роуз и Кэтрин могли попросту забыть, а у семьи оставалась, дай Бог, жалкая тень былого достатка. Да и тот был обеспечен благодаря помощи двух оксфордских знакомцев Роберта, один из которых как раз подыскивал себе поместье и согласился купить Элдерхолл, а второй потратил много личного времени и сил, разобравшись в делах и документах приятеля, помог ему закрыть основные кредиты и вложить оставшиеся после этого деньги в надежные ценные бумаги.

Четыреста тридцать фунтов в год — это все, чем теперь могли располагать четверо Уилксов. Что мгновенно низводило их с уровня зажиточной поместной знати до «очень скромно обеспеченной» семьи. И конечно, при таких доходах сестры Уилкс не имели права рассчитывать на какое бы то ни было приданое.

Разумеется, это еще не являлось бедностью. Заработная плата простых людей: прислуги, рабочих и фермеров — составляла от пятнадцати до двадцати пяти фунтов в год. А семейство Уилкс со скрипом, но все же по-прежнему могло принадлежать к джентльменскому сословию, получив снисходительный ярлык «небогатых, но уважаемых». И все же контраст для них был слишком разительным и слишком ужасным.

В первую очередь в одночасье ухудшившееся положение било по двум сестрам. Нет приданого — нет вариантов. Роуз и так засиделась в девицах, а теперь ее шансы составить не то что хорошую, а вообще любую партию равнялись нулю. Семнадцатилетняя Кэтрин же пока еще сохраняла возможность выйти замуж, однако о состоятельных молодых людях тоже больше речи не шло. В лучшем случае на ее руку мог претендовать какой-нибудь приходской священник, торговец или залетный младший офицер.

Двери богатых домов закрывались для Уилксов навсегда.

Вот эту весть и приехал сообщить Роберт своей матери и сестрам. За покаянным рассказом последовал скандал, а потом и поспешное бегство молодого Уилкса из дома, так как он просто уже не мог выносить стенаний, а то и проклятий матери, сыпавшихся на его голову, как из рога изобилия. Миссис Уилкс вовсе не страдала каким-то особо ужасным характером, но нежданное страшное известие полностью выбило ее из колеи и заставило пренебречь аккуратным выбором выражений.

Роуз кинулась за братом в попытке его удержать, но в темноте наступившей ночи не догнала Роберта, а лишь умудрилась споткнуться о камень и крепко приложиться головой к каменной ограде сада.

Роберт уехал, так и не узнав о травме сестры. Ее нашла Кэтрин, вскоре вышедшая на поиски с двумя горничными, лакеем и яркими фонарями. Роуз принесли домой, уложили в кровать и послали за доктором.

Глава 3

Шли дни, шок постепенно проходил, а жажда жизни и врожденное любопытство начали примирять меня с новым телом и новым миром. Способствовала этому и некоторая доля здорового фатализма. Если уж Бог или квантовая запутанность, или кто-то там еще решил, что моя душа нужнее в этом месте и времени, то лучше это принять, нежели сойти с ума и добровольно лишить себя дарованного второго шанса.

Надо сказать, моя теперешняя внешность не вызывала у меня никакого отторжения. Возможно, потому, что, как ни странно, мы с Роуз были довольно похожи. Средняя комплекция, мягкий овал лица, темно-русые волосы, очерк губ… Но, конечно, имелись и различия: мой привычный серый цвет глаз сменился на оливково-карий, нынешняя копна слегка вьющихся локонов не шла ни в какое сравнение с прямыми короткими волосами, с которыми я проходила много лет, а все тело, разумеется, было более тонким, нежным и хрупким, чем у меня прежней.

Впрочем, эта хрупкость не была в моих глазах некой безусловной ценностью. Наоборот я считала, что физические упражнения отнюдь не повредили бы мисс Уилкс, и даже начала заниматься небольшой зарядкой по утрам, чем уже успела напугать некстати забежавшую в комнату Кэтти. Пришлось делать вид, что я уронила что-то под кровать и пытаюсь отыскать потерю, а вовсе не совершаю комплекс приседаний.

Здесь лучшей физической активностью для девицы считались утренние моционы, верховые прогулки, крокет и танцы. И, наверное, мне нужно перенимать местные привычки, а не шокировать общество непонятными выходками. Хорошо еще, что многие мои «странности» воспринимались Кэтрин и миссис Уилкс, как последствия удара по голове…

Интересно, что где-то в глубине собственного разума я порой ощущала личность прежней Роуз. Выражалось это в интуитивных подсказках, которые я иногда получала в разговорах с людьми, жившими в Элдерхолле, а также в действиях, совершаемых мной неосознанно, будто по привычке.

Скажем, когда через неделю после происшествия с Робертом я решилась-таки подняться с постели и выйти в гостиную, Кэтрин позвала ко мне горничную Пенни (о том, что ее полное имя — Пенелопа, я узнала далеко не сразу). Пенни тут же кинулась помогать мне с одеждой, и я, погруженная в свои мысли, не сразу поняла, что совершенно машинально натягиваю на себя нижнюю сорочку и поворачиваюсь спиной к горничной, чтобы ей удобнее было завязать на мне укороченный корсет, не стягивающий талию, а работающий, скорее, на то, чтобы приподнять грудь и помочь спине держаться прямо и ровно.

Но едва я это заметила, как тут же выпала из своеобразного транса и дальше уже не без удивления позволила надеть на себя подъюбник и шелковые чулки, крепившиеся на подвязках чуть выше колена. И опять-таки вдруг я со странной печалью подумала о том, что вскоре эти чулки износятся, а больше я не смогу себе позволить шелк, и придется переходить на обычный хлопок.

Эта мысль была одновременно как бы моей и не моей. А потом тут же нахлынули переживания о матери, сестре Кэтти и брате Роберте… И сразу же за ними — тихое внутреннее прощание с Илюшкой и подругами из того, прежнего, измерения, которое я уже покинула навсегда. Мать останется матерью даже в иной вселенной, но, наверное, те невероятные силы, которые переместили меня сюда, вдобавок помогли мне справиться и с потрясением от ситуации, и с тоской по Илье и по прошлой жизни вообще.

Я знала, что у моего сына все хорошо и он способен преодолеть любые трудности, так что просто от всего сердца мысленно отправила ему свое материнское благословение и утешение. «Господи, подскажи ему, что его мама не умерла, что она жива и будет любить его вечно. Где бы она ни была». И мне внезапно почудилось, что где-то Там Наверху мой запрос приняли и исполнили.

Кажется, именно в этот момент я окончательно приняла эту реальность и позволила себе и предыдущей Роуз стать единой личностью.

…Оставив матушку и Кэтрин причитать в гостиной, я вышла в сад. В Элдерхолле за ним неплохо ухаживали, и сейчас, когда я бродила по посыпанным песком дорожкам, а мой взгляд отдыхал на прекрасных нарциссах и гиацинтах, уже вовсю цветущих сейчас, в начале апреля, то невольно думала, что мне будет жаль расстаться с таким уютом и такой красотой.

День был теплый и солнечный, и я ограничилась лишь теплой шалью, накинутой на плечи. Мысли, меж тем, в голову лезли довольно холодные. Роберт обещал написать какой-то нашей дальней родне в Уилтшире с просьбой приютить нас на некоторое время, а затем, возможно, они будут столь любезны, что подыщут на своей территории небольшой коттедж, который мы могли бы арендовать. Но до сих пор не было известно, сделал он это или нет, потому что уже три недели от него не поступало совершенно никаких вестей.

По этому поводу миссис Уилкс временами начинала впадать в панику, воображая, будто сын не вынес страшного удара и покончил с собой — а иначе почему же он так долго не пишет нам? Мы с Кэтти успокаивали ее, объясняя, что после столь бурного приема, который тут устроили Роберту, он наверняка предпочел затаиться и дождаться, пока утихнет материнский гнев. И как только он хоть сколько-нибудь удовлетворительно решит все вопросы, то тут же даст о себе знать.

В любом случае, скоро в имение должен был приехать его новый владелец, мистер Вудс, один из товарищей Роберта по учебе в Оксфорде, и к этому моменту нашему семейству желательно было уже обзавестись хоть каким-то жильем. Как уверял брат, мистер Вудс отнюдь не претендует на обстановку Элдерхолла и мы вправе забрать с собой из поместья ту мебель и вещи, которые не шли в счет погашения долгов. Это, конечно, было весьма мило со стороны великодушного джентльмена, правда, не отменяло того факта, что таких вещей у нас оставалось очень мало.

Из сада я вернулась к вечернему чаю, который у нас подавали в шесть, а затем снова отправилась на прогулку. Мне все еще трудно было постоянно поддерживать общение с новой семьей и прочими людьми, и я старалась побольше времени проводить на свежем воздухе. Променады в сельской местности не осуждались, наоборот даже приветствовались, так как считалось, что они полезны девицам для приобретения здорового румянца и общего оздоровления организма. И не будь уже поздно (по здешним меркам), я могла бы выбраться и за пределы Элдерхолла, но сейчас пришлось ограничиться все тем же садом.