Я не ждал тебя, Любовь!

Глава 1

Так устала на этой ненавистной работе, что решила: сегодня вечером я просто не в состоянии готовить ужин. Может, Димка приготовит? Дома ведь сидит, ничего не делает. «Ага, приготовит он, жди», — ехидно засмеялся внутренний голос.

Сидя в набитой людьми маршрутке, я залезла в приложение нашей местной пиццерии и заказала аж две огромных пиццы. Сегодня поужинаем ей.

Когда я наконец-то вышла на остановке возле дома, чувствовала себя такой уставшей, что казалось, больше не смогу сделать и шага. Туфли, что ли, скинуть и доползти до подъезда босиком? Переборов желание сдаться и чувствовать себя старой развалиной, я поднялась на восьмой этаж, расправила плечи у входной двери, открыла ее и, придав голосу радости, пропела:

— Милый, я вернулась!

В ответ меня обругала тишина. Странно. Димки нету, что ли? Свет, правда, горел в спальне и в ванной.

Я заглянула во все комнаты, но Диму не нашла. Зато обнаружила распахнутую дверку под мойкой на кухне и полное мусора ведро.

— Блин, неужели трудно до мусоропровода дойти! — проворчала я.

Я вытащила ведро, и взгляд упал на маленькую коробочку сверху. Открытая пачка презервативов. С пупырышками. Я нахмурилась. Вообще-то, я принимала оральные контрацептивы, и нужды в резинках не было, хоть дома и лежала пара упаковок на всякий пожарный. Может, Дима выбросил за ненадобностью? Но пачка была открыта, и я заглянула внутрь — пусто. И чего это за хрень?

С отвращением затянув мусорный пакет, я понесла его к мусоропроводу, параллельно набирая в сотовом номер Димы. Куда он подевался-то?

Выбросив мусор, я вернулась к квартире и замерла. Из-за соседней двери разносилась трель мобильника. Я взглянула на свой телефон — Дима не отвечал. Я нажала отбой, и сотовой за соседской дверью замолчал. Да не может этого быть! Чтобы понять, что я ошиблась, я снова набрала номер Димы. Моментально за дверью соседей раздался звонок телефона.

— Вот дерьмо! — выругалась я и нажала дверной звонок.

Я держала кнопку, не отпуская, пока дверь не распахнулась. На меня возмущенно уставилась соседка. Молодая девка лет двадцати двух. Девка, потому что я прекрасно знала, чем на жизнь зарабатывала эта дрянь. Эскортница недоделанная!

Оттолкнув взвизгнувшую девицу, я, словно полицейская ищейка, принюхалась и прошла в спальню.

— Ну ни хрена себе! — сорвалось с губ.

Комната была оформлена в красных тонах. Большую ее часть занимала кровать с красным изголовьем в форме сердца. А на кровати лежал мой Дима. Конечно, голый. С презервативом, раскатанным по вздыбившемуся члену.

— Люба! — изумленно воскликнул он. — Ты же… на работе задерживалась…

— Как видишь, в кои-то веки закончила вовремя, — прошипела я.

Я увидела, как член Димы тут же обмяк. Это у него на меня такая реакция? Дерьмо!

Развернувшись, я вылетела из спальни, а потом и из квартиры.

Вернувшись к себе, я прислонилась на секунду к стене, досчитала до десяти, а потом принялась за дело. Собрать все его вещи! Все на хрен вымести из квартиры. Чтобы духу его здесь не было. Вот гад! Я, как проклятая, работаю с утра до ночи, а он ни черта не делает. Работу как потерял полгода назад, так и сел полностью на мою шею. А теперь выясняется, что не просто сел, а еще и трахает нашу соседку! Господи, может, он еще ей и платит? Она ж эскортница, вряд ли бесплатно ему дает. А платит моими деньгами! Вот сволочь!

Я с остервенением набивала чемодан Димиными вещами, когда он вернулся домой.

— Люб, ты что делаешь? — удивленно спросил он.

— Шмотки твои собираю.

— Зачем?

— Ты переезжаешь.

— Куда это я переезжаю?

— Куда хочешь, — пожала я плечами. — Хочешь, к соседке. Хочешь — к черту на рога.

— Совсем ты, что ли, обалдела? — возмутился он.

— Это я обалдела? А ты думаешь, я буду тебя терпеть после всего, что сегодня увидела?

— Будешь, — хмыкнул он.

— С какого перепугу?

— С такого, Любочка, что ты старая, никому не нужная дура, — протянул он. — Ну, выгонишь меня, и кому ты будешь нужна? В твои-то сорок три и с двумя взрослыми детьми.

Я даже растерялась от такой безапелляционной наглости и удивленно уставилась на него.

— Успокойся, — примирительно сказал Дима, — и давай вещи мои разложи обратно в шкаф. Ты же знаешь, я беспорядка не люблю.

— А не пойти бы тебе на хрен! — выругалась я.

— Ты чего сказала? — набычился он, побагровев.

— Я говорю — катись — отсюда — к черту!

Я даже не заметила, как Дима размахнулся и ударил меня ладонью по лицу. Схватившись за щеку, я изумленно смотрела на него, словно рыба, открывая и закрывая рот. Я была так ошарашена, что не смогла никак отреагировать. Давненько меня никто не бил.

— Ты чего-то совсем распоясалась, Люба. Забыла, кто в доме мужик? Я тебе сейчас напомню.

Дима вдруг схватил меня за волосы и с силой впечатал лицом в стену. Я завизжала.

Глава 2

— Мам, ну это уже ни в какие рамки! — качала головой Вера, рассматривая мое побитое лицо.

Говорить дочери и сыну, что меня избил любовник я не собиралась, но они сами нагрянули ко мне в выходной и увидели фингал под глазом, царапину на скуле, поломанные ногти. Это я еще им свой живот не показывала, и спину. Там синяки расцветали всеми оттенками радуги.

— Я его на хер в бараний рог скручу! — матерился Никита.

— Не надо, малыш, — взмолилась я. — Еще не хватало из-за него сесть.

Сын на малыша, конечно, не тянул. Никите двадцать четыре, он высоченный, словно Эйфелева башня, и огромный, как Халк. Занимался профессионально бодибилдингом. Как говорится, когда в школе не прокачивается мозг, то нужно прокачивать мускулатуру. Нет, Никита не идиот, просто ни гуманитарные, ни физико-математические предметы ему не давались. Зато любые виды спорта шли на ура. Он даже в физкультурном вузе отучился. Окончил с красным дипломом и к тому моменту уже имел россыпь наград по бодибилдингу. Теперь сынок часто мотался по миру, участвуя в различных соревнованиях. Красивый, как Зевс Громовержец. Защитник мой!

— Мам, как же ты такое допустила? — с укором говорила Вера, втирая мне в фингал какую-то вонючую гадость.

— Что это за дрянь? — фыркала я.

— Китайская мазь. Говорят, все синяки сходят моментально.

— Главное, чтобы не с кожей сошло, — пошутила я.

— Вот что ты за человек? — ругалась Вера. — Тебя мужик избил, а ты все юморишь.

— А что мне, плакать, что ли? — закатила я глаза.

— Я его все-таки прибью. Размажу сучонка по стенке, — грозился Никита.

— Брось, сын. Он в обезьяннике закрыт, так что получит свое по заслугам.

— Я надеюсь, раньше такого не было? — прищурился Никита, всматриваясь в мои глаза, чтобы не посмела соврать.

— Думаешь, мать у тебя совсем дура и станет жить с человеком, который ее избивает? — возмутилась я.

— А черт вас, женщин, поймешь. Вы ж зачастую уверены, что раз бьет, значит, любит.

— Неправда! — хором возмутились мы с Верой.

— Мне уж сказки не рассказывайте, — скривился сын. — Вон Катька, бывшая моя, живет с уродом, который ее за волосы таскает, и ничего — нравится. Зато не нравилось, когда я по командировкам ездил. Теперь, поди, счастлива до безумия.

— Понятно, — вздохнула я. — Все забыть ее не можешь.

— Давно забыл, но до сих пор возмущен, насколько глупый выбор вы порой делаете.

— Давно ты таким умником стал? — ткнула его в плечо Вера.

— А то! — хмыкнул сын. — Надеюсь, твой новый хахаль тебя не бьёт? — нахмурился он.

— Нет, конечно, — возмутилась Вера, а я прищурилась и потребовала рассказать, что еще за новый хахаль.

— Почему я обо всем узнаю последней, дочь?

— Ну, потому что не о чем пока рассказывать, — покраснела Вера.

— Кто такой?

— Просто парень, — неопределенно ответила она. — Ничего особенного.

Я посмотрела на Никиту.

— Видел?

— Видел, — кивнул он. — С виду додик-додиком.

— Сам ты додик, — обиделась Вера. — У тебя все додики! А он, между прочим, очень умный.

— Что будет делать твой умный, если к тебе какой-нибудь урод на улице пристанет? Бежать впереди тебя? — ехидно спросил Никита.

— Может… Может, он приемами карате владеет, — встала на защиту своего парня Вера.

— Ага, владеет он. Как меня увидел, так чуть не зассал.

— Тебя и сам мистер Олимп испугается, — поддержала я дочь. — Гора, а не мужчина.

— Зато моей женщине со мной не страшно, — весомо заметил Никита.

Мы до позднего вечера обсуждали с детьми, какой партнер лучше — умный или сильный, на что стоит обращать внимание и когда нужно бежать от мужчины, сверкая пятками. Кажется, Никита убедил-таки Верунчика, что ей стоит выбирать не только умных, но и тех, кто в состоянии за нее постоять. Мне же он внушал, чтобы я ни за что не смела прощать Диму. С чего сын взял, что я готова простить побои и измены, я не знала. Видимо, я была в таком отчаянии, всякий раз цепляясь за нового мужика на своем горизонте, что Никита уверовал: его мать живет по принципу «плохенький да свой». Я же знала точно: с Димой покончено. Да и не только с ним. На данный момент меня вообще от мужиков отворотило. Не хотелось ничего.

— Ой, мамуль, — качала головой Вера. — Сойдут твои синяки, встретишь какого-нибудь брутального красавца и снова поплывешь.

— Ну, я такого не исключаю, но беру долгий тайм-аут. Хочу разобраться в себе и понять, что со мной не так.

— Почему именно с тобой? Это с ними что-то не так!

— Нет, дело явно во мне. За столько лет ни одного приличного человека не встретила. Одно мудачьё!

Вера расцеловала меня и уехала к себе — она снимала квартиру на другом конце Москвы поближе к работе. А вот Никита решил переночевать у меня. Может, боялся меня одну оставлять, а может, еще что.

Глава 3

Отправляться к гадалке, чтобы узнать свою судьбу, было страшновато. А вдруг на мне правда венец безбрачия? Что я тогда с ним делать буду? Чтобы было не так боязно, я прихватила с собой Альбину. Подруга как раз грустила в одиночестве и не знала, что делать со своей жизнью дальше. Конечно, мою идею наведаться к ясновидящей, она не оценила, но компанию все же составила.

Гадалка жила за городом, на самой границе Москвы и Подмосковья.

— Господи, Люба, куда нас несет? — ворчала Альбина. — Я целый час тряслась в метро.

— Поехала бы на машине, — пожала я плечами.

— Чтобы три часа проторчать в пробках? Спасибо!

— Не ворчи, — хмыкнула я. — Чтобы узнать, где собака зарыта, можно и пожертвовать лишним часом. Все равно скучно живем.

— Я не жалуюсь, — возразила Альбина.

— Не жалуешься, но киснешь, — парировала я. — Бледная вон какая-то и злая.

Я внимательно всмотрелась в лицо подруги. Что-то явно не так с ней, и дело не только в том, что ее мужчина уехал за тридевять земель.

— Обычная я, — вздохнула Альбина. — Просто спится плохо.

— Хандришь. Или еще какая причина?

— Какая еще может быть причина, Люб?

— Не знаю, — пожала я плечами и взяла ее под руку. — Сейчас такси подъедет, и мы устремимся навстречу судьбе.

— Такси? — ахнула Альбина, а я захихикала.

— Да, тут от метро еще надо проехать…

От метро до дома гадалки мы ехали больше получаса.

Таксист высадил нас возле высоченного забора. Я тут же нажала на звонок, и в нашу сторону метнулся подвижный глазок камеры наружного наблюдения.

— У нас запись на двенадцать, — крикнула я в ответ на вопрос «кто», который с треском и шипением вырвался из переговорного устройства под звонком.

Автоматические ворота отъехали в сторону, и мы оказались на территории возле дома гадалки.

— Ого! — одновременно ахнули мы с Альбиной.

Перед нами простиралась идеально-ровная зеленая лужайка, которую прорезали тропинки, выложенные бело-розовым камнем. Прямо перед домом бил фонтан.

— Видно, хорошо быть гадалкой, — усмехнулась подруга. — Тут целый Версаль в миниатюре.

— Пойдем, — шепнула я, и мы поспешили к дому.

В дверях нас встретила женщина в деловом костюме и провела длинным коридором куда-то вглубь помещений.

— Вы вдвоем на одно время? — уточнила она.

— Да, — тут же ответила я.

— Вообще-то, она по записи, — сказала Альбина, — а я просто за компанию.

— Люся, долго ты там будешь допрос чинить? — раздался из-за массивной двери хриплый, явно прокуренный голос.

Люся поджала губы и, кивнув на дверь, удалилась. Мы с Альбиной гуськом вошли в святая святых.

Внутри кабинета оказалось темно, а атмосфера полностью контрастировала с общей атмосферой дома. Здесь, внутри, время словно замерло, а воздух был густым, наполненным ароматом каких-то благовоний и запахом табака.

Окон то ли не было, то ли их плотно зашторили. Источником света служили многочисленные свечи, расставленные по периметру комнаты. Свет от них колебался, создавая причудливую игру теней на стенах. Мне стало не по себе, по коже прошел холодок.

Центральное место в кабинете занимал огромный стол, покрытый черной бархатной скатертью, украшенной таинственными символами и вышитыми золотыми нитями знаками. В центре стола лежалапотрепанная колода карт Таро, стоял магический шар, а рядом с ним рассыпались какие-то камешки и кулоны.

Гадалка сидела в кресле с высокой спинкой и, пристально рассматривая нас, дымила трубкой. Женщине на вид было лет пятьдесят. Черные волосы, густо подведенные черным глаза, черный же лак на острых длинных ногтях. Одета она была в ярко-красный халат, наподобие китайского. Только вместо вышитых драконов на нем были все те же непонятные символы, которые украшали скатерть.

Где-то в глубине комнаты раздавался едва уловимый звон колокольчиков, вероятно, подвешенных на сквозняке и движимых легким ветром из приоткрытого прохода в другую часть помещения.

— Меня зовут Глафира, — представилась гадалка. — Впрочем, это неважно. Зачем пришли?

— Как — зачем? — оторопела я.

— По какому вопросу пришли? — раздраженно спросила Глафира.

Я уже готова выложить ей все мои проблемы, как почувствовала, что Альбина ткнула меня локтем в бок, заставляя прикусить язык.

— Я думала, вы нам скажете, зачем мы здесь. Вы же гадалка, ясновидящая или как вас там, — ехидно сказала подруга.

На лице Альбины сияло торжество, но уже через пять минут оно сменилось растерянностью, ведь Глафира выложила подруге такие карты, что та рот раскрыла от изумления. Гадалка отправила ее собирать чемоданы, а не сидеть и ждать у моря погоды. Мол, поезжай сама к своему мужчине и тест на беременность сделать не забудь. Тут-то меня и осенило, почему в последнее время Альбина такая нервная и бледная. Залетела моя девочка! Ура!

Глава 4

— Что, меня так сильно сглазили? — ахнула я.

— Да кому ты нужна, сглазить тебя? — фыркнула гадалка и затянулась трубкой.

— Тогда что со мной? Порча? Родовое проклятие? Венец?

— Идиотизм, — покачала головой Глафира. — Откуда вы только такую чушь берете.

Я совсем обалдела и уставилась на нее ничего не понимающим взглядом.

— Хотите сказать, что в моих проблемах с мужчинами не виновата никакая порча? — медленно произнесла я, когда наконец-то собрала мысли в кучу.

— Нет, конечно.

— Тогда в чем причина? — нахмурилась я.

— Причина в твоем прошлом, — заявила Глафира. — Пока с ним не разберешься, не будет тебе счастья.

Я непонимающе передернула плечами.

— При чем тут мое прошлое? Да и не было у меня ничего такого в прошлом, чтобы я всю жизнь за него расплачивалась. Никому плохого никогда не то что не делала, даже не желала. А с мужиками как не везло с молодости, так и не везет.

— А мать? — перебив меня, с напором спросила Глафира. — Будешь утверждать, что между вами отличные отношения?

Я фыркнула и сморщилась брезгливо.

— Она-то тут при чем?

— Оттуда все твои беды, — отрезала Глафира. — Вернись к корням, разберись в прошлом и тогда сможешь задуматься о будущем, а до тех пор ничего путного у тебя ни с кем не выйдет.

— Чушь! — повысила я голос. — Тоже мне ясновидящая! Моя мать никакого касательства к моей жизни не имеет и никогда не имела, ты утверждаешь, что, не помирившись с ней, не налажу личную жизнь? Да катись оно все к чертовой матери тогда! — взревела я.

— Никто не говорит, что тебе с ней мириться надо, а поговорить и расставить все точки над i не помешает.

— Еще скажи, мне перед ней извиниться надо? Прощения попросить?

— Может, это ей перед тобой покаяться пора, а ты шанса не даешь. — Глафира изогнула тонкую бровь и посмотрела на меня в упор.

— А почему я должна давать ей какие-то шансы? Не заслужила!

— Вот! — Она ткнула в мою сторону трубкой, над которым вилась струйка дыма. — Пока живешь в обиде на мать, пока прошлое свое не отпускаешь, светлого будущего не увидишь.

— Глупости! — махнула я рукой и вскочила. — И вообще, не верю я во всю эту вашу мишуру.

Я с силой захлопнула за собой дверь, а в спину мне долетело:

— Не будь как мать, прости и отпусти!

Ага, разбежалась!

Наверное, я была похожа на разъяренную амазонку, потому что Альбина, завидев меня, с тревогой спросила:

— Что случилось?

— Ничего! Зря приехали. Шарлатанка чертова! Еще и денег заплатили ей, дуры!

Альбина была удивлена моей реакцией, но больше ничего спрашивать не стала. Уже когда сели в такси, я сказала:

— Говорит, к матери поезжай и налаживай с ней отношения, тогда и с мужчинами все ладно будет!

— Ясно… — вздохнула Альбина и сжала мою ладонь.

Подруга прекрасно знала, что разговоры о моей драгоценной мамаше — табу. Соображала бы эта Глафира хоть что-нибудь, поняла бы, куда лезть не стоит, но полезла-таки, разбередила старую рану, поковыряла в ней тупым ножом.

Весь остаток дня я была сама не своя, гнев и раздражение сжирали меня. Мыслить здраво я не могла и только на следующий день, чуть-чуть остыв, проанализировала свой визит к гадалке. Ведь мы с Альбиной ей ни слова про себя не рассказали, но Глафира сразу поведала подруге про то, куда и зачем ей ехать, а мне — про мать. Ведь не могла она узнать ни про отношения Альбины со Святославом, ни про мои плохие отношения с родительницей. И ведь подтвердились слова Глафиры насчет беременности: Альбина сделала тест, а потом и к врачу сходила — беременная моя дорогая девочка!

Поехать к матери, поговорить, послушать, что она может мне сказать? И все это ради того, что в будущем у меня может наконец-то появиться нормальный мужчина? Нет уж! Решила же, что буду одна, вот и буду. Не нужны мне эти мужики! Хватит — наелась до отвала.

Два дня я ходила сама не своя и только успела немного взять себя в руки, не думать о матери и перспективе встречи с ней, как мне поступил очень странный звонок.

— Зорина Любовь Сергеевна? — раздался в трубке приятный мужской голос.

— Она самая, — ответила я.

— Меня зовут Аверьянов Алексей Павлович. Я говорю с вами от лица Третьякова Льва Борисовича. Дело в том, что моего шефа заинтересовали земли в селе Кострово, которые находятся в вашей собственности. Лев Борисович хотел бы выкупить их у вас. Уверяю, он готов предлож…

— Спасибо, неинтересно! — отрезала я, перебив мужчину, и бросила трубку.

Я даже не сразу поняла смысл его речи. Думала, звонят из очередного банка с предложением кредитов, и только позже, вместо того чтобы закончить финансовый отчет, работа над которым застопорилась, я начала прокручивать в голове услышанные слова. Земли… Кострово… Купить… Господи! А ведь у меня и правда во владении был огромный кусок земли. Когда-то, давным-давно, сразу после развала Союза, моя тетка Надя решила стать бизнесвумен. Она выкупила большой участок земли, на котором располагался детский лагерь, собиралась сделать из него санаторий. Тетка лихих девяностых не пережала. Из-за этой земли ее укокошили, а потом укокошили того, кто укокошил ее, а земелька по наследству мне перешла… Тетка Надя почему-то завещание в мою пользу составила. Наверное, знала, что моя мать, ее родная сестра, сразу бы все продала да пропила, а на меня еще надежда была. Я про эти земли забыла совсем…

Глава 5

Внутри у меня все заледенело. Начинается! Сальные намеки Федор Игоревич делал мне давно, с тех самых пор, как я здесь работаю, но до недавних пор не переходил границ. Однако в последнее время он активизировался: то по плечу погладит, то комплимент сделает, то проводит масленым взглядом. Я делала вид, что не замечаю, но все это было противно.

Резко развернувшись, я уставилась на босса.

— Чего такое вы так бы и взяли? — с вызовом спросила я.

— Тебя, Любочка, тебя! — расплылся он в похотливой улыбке.

Старый козел. Ему уже лет шестьдесят, а он все туда же.

— Федор Игоревич, мы с вами давно на ты?

Мой вопрос он проигнорировал, вдруг сделал резкий шаг ко мне, схватил за талию и попытался поцеловать. Я взвизгнула и вырвалась, отскочив назад к его рабочему столу.

— Что вы себе позволяете?

— Брось, Люба. Я давно на тебя слюни пускаю, сама знаешь. Да и ты сама ведь не против, я же вижу.

— Чего?! — оторопела я.

Федор Игоревич прытко подскочил ко мне, снова ухватил за талию и прижался ко мне пахом.

— Прекратите! — выкрикнула я.

— Не ори.

Его рука бесцеремонно начала шарить по моей груди, а липкие губы и язык заскользили по шее, отчего меня чуть не стошнило. Я отбрыкивалась, а он заваливал меня на стол.

— Не ори, дурочка, хорошо же будет. Вот увидишь, хорошо будет.

— Отстаньте. Вы с ума сошли!

Я что есть силы саданула ему коленом между ног. Правда, промазала и угодила не в пах, а в бедро. Удар, видимо, был чувствительным, потому что Федор Игоревич пискнул, отстранился и выпрямился. Он посмотрел на меня обиженно и вдруг заявил:

— Значит, так, Любовь Сергеевна. Либо ты сейчас раздвигаешь ноги, и я тебя трахаю, либо ты уволена.

Сердце бешено колотилось, пока я одергивала юбку и поправляла блузку.

— Вы совсем спятили. Я на вас заявлю! Я мужу пожалуюсь.

— Какому мужу? — противно захихикал он. — Который тебе рыло начистил? Жалуйся!

Ага! Так вот в чем причина его активных маневров — кто-то донес начальнику, что Дима меня избил и что мы разбежались. Вот и решил Федор Игоревич сделать ход своим старым конем. Козел похотливый! Фу! Меня аж передергивало от отвращения.

— Федор Игоревич, я сделаю вид, что этой гнусной сцены не было и что вы не говорили мне этих мерзостей, — процедила я сквозь зубы, — а вы…

— А я тебя хочу вые***ть, Любовь Сергеевна, и точка! — противно выругался босс. — Я тебе серьезно говорю: или ты мне даешь, или катишься отсюда куда хочешь.

Он ухмыльнулся и начал расстегивать ремень на брюках. Подумал, сука, что ради работы я ноги раздвину? Я их в двадцать-то не раздвигала ради карьеры, а теперь, когда мне за сорок, и подавно не собираюсь.

— Что ж, значит, покачусь, — сказала я. — По какой статье уволите?

— За несоответствие занимаемой должности, — хмыкнул он.

— Отлично, попробуйте.

Я двинулась к двери, напуская на себя высокомерный вид, а у самой ноги от страха подкашивались.

— Послушай, ты, — ухватил меня за локоть Федор Игоревич, — напишешь по собственному желанию прямо сейчас, поняла?

— И не подумаю.

— Напишешь! — с напором сказал он.

В его глазах горел бешеный огонь отвергнутого самца, и мне стало не по себе. Я поняла: буду настаивать на своем и спорить, Федор Игоревич реально меня изнасилует, прямо вот здесь, на своем столе.

— Ладно, — кивнула я.

Он отпустил меня, а я дрожащими пальцами открыла замок на двери. Выходя, я выпалила:

— Мудак!

Ника, помощница босса, заталкивала в сумочку вещи и делала вид, что не слышала и не понимала, что происходило за закрытой дверью кабинета.

— Дай мне чистый лист, — сказала я ей, — и ручку.

Ника протянула мне требуемое и спросила:

— Неужто и правда увольняться будете? С такой-то должности?

— Я не ты, — огрызнулась я, — в койку к боссу ради премии не прыгаю.

— Ну и дура, — язвительно сказала Ника. — Подумаешь — койка. Зато меня в следующем месяце повышение ждет, а вам теперь придется новое место искать. Учитывая обстановку на рынке труда, вряд ли вас где-то возьмут на ту же позицию и на такую высокую зарплату.

Я подняла глаза на Нику.

— Знаешь, некоторым лучше остаться при маленьких деньгах, но в чистых трусах, чем позволять всяким вонючим козлам шантажировать себя и иметь во все дыры, лишь бы не лишиться места. — Я поставила подпись и положила перед ней заявление. — Но таким, как ты, Ника, этого не понять.

— Много вы понимаете, — фыркнула она.

— Побольше твоего.

Я поспешила к лифту, а в спину мне прилетел противный крик босса:

— Две недели отработаешь, как полагается по закону! — И рявкнул зло: — Ника — ко мне!

Глава 6

— Зря ты написала заявление по собственному, — журила меня Альбина, когда выслушала мой слезный рассказ, приправленный тремя рюмками горячительного. — Пусть бы увольнял по статье, только ничего у него не получилось бы.

— Знаю я, но я очень испугалась. Мало мне побоев от Димы, так еще бы и босс изнасиловал? Я бы этого не вынесла. До сих пор чувствую его липкие поцелуи на коже. Фу!

Я потерла шею. Несмотря на то что я успела заскочить домой и принять душ прежде, чем ехать к подруге, я все еще ощущала отвратные прикосновения босса. Кожа до сих пор горела, наверное, оттого, что я терла ее до красноты, желая смыть с себя всю эту гадость.

— Думаешь, он зашел бы так далеко?

— Уверена. Видела бы ты его бешеный взгляд, когда он понял, что я не намерена уступать его поползновениям. Он ведь был уверен, что сейчас надавит, пригрозит увольнением, и я тут же сдамся, а получил от ворот поворот.

— Как это отвратительно все. Что вдруг на него нашло? — возмущалась Альбина.

— Не вдруг, Альбин, не вдруг.

— Он что, и раньше домогался тебя? — ахнула подруга. — Почему ты ничего не рассказывала?

— Не домогался, но поглядывал и намеки делал. Я-то, наивная, думала, что это просто шутки, манера, так сказать, поведения, а оказалось: Федор Игоревич решил пойти до конца. Одной секретарши ему мало, он еще и за меня решил взяться, кобель старый.

Я опрокинула в себя очередную рюмку, передернула плечами от отвращения и сказала:

— Фу, какая гадость. Убирай. — Я махнула рукой на бутылку.

— Лучше кофейку тебе сварю, — кивнула Альбина. — Что теперь будешь делать?

— Отрабатывать две недели не буду. Завтра пойду притворяться больной в поликлинику. Пусть дают мне больничный.

— А с работой как же? Говорят, сейчас сложно найти что-то стоящее, особенно, когда тебе уже немного за сорок, — вздохнула подруга.

— Да, всем подавай молодых, а нас уже можно в утиль, — засмеялась я. — Найду что-нибудь, — беззаботно заявила я и задумалась.

Я понимала, что вряд ли мне светит место финдира в такой же большой компании, в которой я работала все эти годы. Может, есть перспектива найти работу в фирме поскромнее, но и зарплата там будет поскромнее. А в большую корпорацию не сунешься… Везде нужны связи или хотя бы рекомендации. Обиженный и неудовлетворенный Федор Игоревич явно даст мне такие характеристики, что после них меня разве что на место поломойки возьмут. Н-да, заварилась каша — не расхлебаешь.

— Ну а ты что надумала? — спросила я у Альбины.

Она поставила передо мной чашку свежесваренного кофе и шоколадные конфеты.

— Поеду к нему, — решительно сказала подруга.

— И правильно. Я тебе давно говорила. Когда собираешься?

— На завтра билеты купила, — улыбнулась Альбина. — А Святу даже не сказала, сделаю сюрприз.

— Он обязательно обрадуется.

Я была уверена, что подруга наконец-то нашла свое истинное счастье. Она и сама это знала, хоть по традиции и не верила до конца. А мое счастье где-то заблудилось… Или нет его у меня просто-напросто, что тоже вполне возможно. В голове всплыли слова гадалки: «Вернись к корням, разберись в прошлом и тогда сможешь задуматься о будущем, а до тех пор ничего путного у тебя ни с кем не выйдет».

— А может, и правда… — задумчиво произнесла я вслух.

— Ты о чем, Люб? — не поняла моего возгласа Альбина.

— Да вот думаю: может, и правда съездить на родину, в Кострово?

— К матери? — осторожно предположила она.

— Ну, не прямо к матери, — отмахнулась я. — Просто так… Посмотреть. Знаешь, у меня же там земля есть. Гигантский кусман земли, про который я забыла совсем. Мне тут позвонили, предлагали купить.

— А ты?

— Да я сначала не поняла, о чем речь, послала звонившего к черту. А потом вспомнила…

— А что, это идея, — воодушевленно поддержала меня Альбина. — Поезжай, посмотри на свои владения.

— Поеду, — решилась я. — Если эту землю можно дорого продать, то я стану богатой дамочкой. Потом приду к Федору Игоревичу вся в мехах и с собачкой маленькой на поводке и скажу: «Видите, какая я стала! Побогаче вас. И мне даже ноги не пришлось раздвигать ни перед кем».

— Ой, Люба! — засмеялась Альбина. — Ну ты как выдумаешь!

— Нет, ну а что?! Нельзя, что ли, помечтать, как я умою этого старого похотливого козла?

Отсмеявшись, Альбина спросила:

— Значит, решилась? Поедешь?

— Поеду, соберусь с мыслями и поеду обязательно.

Мы обе понимали, что с мыслями я могу еще сто лет собираться. Такая уж я была. Когда дело касалось каких-то решительных действий, я тут же тормозила и начинала пятиться назад. Особенно, когда дело касалось моей матери. Последний раз я ездила в Кострово лет пятнадцать назад, а чтобы совершить ту поездку, мне потребовалось полгода подготовки. Я боялась, что и в этот раз будет то же самое. Ведь ясно было, что наличие земельного участка, которым я владела, — это лишь предлог. Как бы я ни отнекивалась, а слова гадалки засели в моей голове и крутились там. Надо, Люба, надо съездить в то место, где ты родилась, посмотреть в глаза женщине, которая тебя родила, и, может быть, наконец отпустить прошлое, избавиться от вечно сидящей и ноющей в груди боли, стряхнуть камень с плеч… А там, глядишь, и личная жизнь начнет налаживаться. Нет, во взаимосвязь первого с последним я верила с трудом. Но чем черт не шутит?

Глава 7

Лев

— Алексей Павлович, что там с этой госпожой Зориной? — устало спросил я, потирая переносицу. — Договорились?

— Нет, Лев Борисович. После того первого звонка она больше не берет трубку.

— Да что ж такое! — в сердцах выругался я. — Что за противная баба!

— Я буду пытаться…

— Пытайтесь, Алексей Павлович, пытайтесь.

У Зориной был жирный шмат земли, который мне приспичило купить. Кострово хоть и далеко от столицы, но в этом был весь сок. Я мечтал открыть элитный загородный клуб подальше от московской суеты и поближе, так сказать, к корням.

Идея, что мне нужен собственный клуб, пришла спонтанно, когда я был в гостях у Андрюхи на Бали. Они с Евой там отлично устроились. Жили, как в раю. Осталось завести выводок маленьких орущих Эдлинов. Одного жена моего друга как раз ждала — Ева была на седьмом месяце. А я? А я, блин, все один и один. С женой давно развелся, потому что она сначала завела любовника, а потом и ребенка от этого любовника. Жениться еще раз? Да на хрен оно мне надо? Правда, душу скребла непонятная тоска. И я ее решил заглушить неожиданным и новым решением.

— Открою клуб, — сказал я Андрюхе.

— Клуб? — изумился друг.

— Да. С полями для гольфа, с крутым рестораном, с бассейнами и тому подобной хренью.

— Не узнаю вас в гриме, авиатор, — заржал Андрей.

А меня, может, задолбало заниматься только самолетами да вертолетами. Хотелось чего-то и на расслабоне.

Зародившаяся внезапно мысль о клубе переросла в целый план, пока я летел с Бали в Москву. Тут же в памяти всплыл поселок Кострово, где прошло мое детство и откуда я уехал давным-давно. Вспомнились просторные поля, которые окружали поселок, леса, речушка и огромное озеро. Как раз на берегу того озера когда-то стоял детский лагерь. Ребенком я всегда завидовал детишками партийных деятелей, которые в этом лагере отдыхали. Мы с местными пацанами гадили приезжей лагерной элите как могли: то сушащееся на веревках постельное белье вишневыми косточками забросаем, то перемажем стенды и плакаты жирным илом со дна озера, то по ночам постучим в окна, напугав «отдыхающих» так, что те ссались в своих чистеньких элитных постельках.

Лагерь закрылся сразу после развала СССР, а еще через год я уехал из Кострово покорять столицу. Мой дядя, брат отца, быстро поднялся, стал бизнесменом. За неимением собственных детей он взял меня к себе, за что я испытывал бесконечную благодарность. Что бы со мной стало в Кострово, не окажись я в Москве, не отучись в авиатехническом, не став инженером? Теперь вот заводик собственный имею, произвожу самолеты для бизнес-авиации.

Но клуб нужен! И непременно в Кострово, на месте бывшего пионерского лагеря.

Правда, с покупкой земли выходит загвоздка. Владелица, некая Любовь Зорина, не то что отказалась продавать — даже разговаривать не стала.

— Алексей Павлович, — набрал я номер своего помощника. — А не съездить ли нам в Кострово?

— Хотите лично поговорить с Зориной?

— И места посмотреть, и с дамочкой этой побеседовать, — хмыкнул я.

Против моего чертовского обаяния ни одна девушка не устоит, даже если она восьмидесятилетняя грымза.

— Найти адрес Зориной? — уточнил Алексей Павлович.

— Пока не нужно. Сначала все-таки на землю взгляну, а потом будем с Зориной общаться. Но телефончик мне ее скинь, я предварительно позвоню.

На землю, конечно, надо было взглянуть еще раньше, а уж потом браться за владелицу. А то вдруг она бы сразу согласилась, я бы купил не глядя, а потом приехал и пожалел? Детские воспоминания — это одно, а реальность — другое. В памяти те места всплывают чуть ли не как райские кущи. Кто знает, во что эти райские кущи превратились за столько лет?

Размышления о детстве и новых планах прервал резкий звонок телефона. Звонили с незнакомого номера. Наверное, очередной деловой разговор. Кто-то обошел моих помощников и достучался до меня лично?

— Алло, — все-таки ответил я.

— Здравствуйте, это Лев Борисович? — спросил приятный женский голос.

— Да, с кем я говорю?

— Меня зовут Марина, — представилась женщина.

— Марина?

— Да. Мы незнакомы, но имя Ренаты Андреевой вы должны помнить. — В голосе женщины прозвучала надежда.

Что ж, Марина, не зря ты надеешься. С памятью у меня всегда все было в порядке, а уж такое редкое имя, как Рената, я запомнил, как и женщину, его носившую. Была у меня одна Рената… лет десять назад, а то и больше. Ничего такая. Очень даже ничего… Кстати, она ведь из Кострово. Я ж ей и увлекся тогда не столько за ради ее красоты, сколько из-за ностальгии по родным местам…

— Не припоминаю, — безразличным тоном сказал я.

— Ну как же, — растерялась звонившая. — Рената Андреева. У вас был с ней роман, когда она приезжала в Москву… Одиннадцать лет назад.

— Как вы понимаете, у меня много с кем был роман. Я не помню тех, с кем встречался год назад, а вы говорите — одиннадцать.

Глава 8

Я полчаса проторчала возле регистратуры в местной поликлинике. Там потеряли мою карту и силились найти, но так и не смогли. Потом наорали, что я сама виновата.

— Небось ни разу в больницу не приходили, вот и нет вашей карты.

— Приходила.

— Сто лет назад, — огрызалась медичка в регистратуре.

— Мне еще столько не стукнуло, — не осталась я в долгу.

Кое-как мне все-таки удалось выбить карту и талончик на прием к терапевту. Правда, у кабинета творилось форменное безобразие.

— У меня талон на три часа, — сказала я, осматривая сидящих страждущих.

— Тут живая очередь, — почему-то ехидно ухмыляясь, ответила какая-то бабуся.

— Мне все равно, я пройду в три, — отрезала я.

«Живая очередь» полезла проверять время своей записи. Ухмылка с лица бабуси сползла: видимо, она поняла, что я, придя позже, в кабинет терапевта проскочу раньше нее. Сто лет бы не ходить в эти больницы!

Очередь продвигалась не то чтобы резво, но и не черепашьим шагом, что меня порадовало. Из разговоров больных, ждущих своей очереди, я поняла, что кому-то талоны на прием выдали, как мне, в регистратуре, потому что электронная система записи дала сбой, а кто-то все же умудрился записаться через интернет. Теперь творилось целое столпотворение, причем возле всех кабинетов.

Плевала я на их сбои. В три часа я сумела прорваться в кабинет с диким кашлем.

Доктор Иванова, выглядела уставшей и безразличной. Она бросила на меня долгий, оценивающий взгляд, заставляя меня почувствовать себя школьницей, пойманной на обмане.

— На что жалуетесь? — спросила она, откинувшись на спинку стула.

Я заколебалась, дернула ворот своей блузки и снова закашлялась. Теперь по-настоящему, видимо, собственными мыслями подавилась.

— Температура и кашель. Все тело ломит, голова отваливается…

— Температуру мерили?

— Да.

— Померьте еще. — Доктор протянула мне градусник.

— Не буду, — отказалась я.

— Почему?

— Откуда я знаю, кто его до меня подмышку совал. Я брезгливая, — поморщилась я.

— Ишь какая, — фыркнула медсестра и посмотрела на меня осуждающе.

— Ну как хотите, — пожала плечами врач. — Тогда давайте я вас послушаю.

— Просто выпишите мне больничный… на две недели, — попросила я. — И я сразу уйду. У вас там еще толпа больных.

Доктор Иванова вскинула бровь и отложила ручку, которой она все это время постукивала по столу.

— Дорогуша, мы не раздаем больничные просто так. Вы выглядите достаточно здоровой, чтобы выдержать рабочий день. Завтра пятница — отработаете и болейте все выходные себе на здоровье!

Мое сердце сжалось от отчаяния и злости. Еще тут мне нервы трепать будут!

— Освободите кабинет, — скомандовала медсестра и уже начала кричать: — Следующ…

— Подождите! — не выдержала я. — Я не могу выйти на работу ни сегодня, ни завтра, никогда!

— Почему это? — чуть ли не хором прорычали врач и медсестра.

— Потому это! — Я вскочила, уперла кулаки в стол и выпалила: — Потому что мой босс — старый козел! Он приставал ко мне, чуть не изнасиловал. А потом поставил условие: или дай, или увольняйся.

— Вот урод! — снова хором взвизгнули женщины.

— Вот-вот! А теперь он требует, чтобы я отпахала две недели. Представляете, что он будет делать эти две недели? Больничный — это мой единственный выход, — выдохнула я и опустилась на стул.

Доктора изменилась в лице. Я увидела в ее глазах вспышку ярости.

— Как же эти мерзавцы достали! — Возмущение в ее голосе вызвало мурашки, которые гурьбой побежали по коже куда-то к затылку. — Они думают, что могут так обращаться с женщинами без последствий? — не на шутку разозлилась докторша, и я поняла, что тут что-то личное. — Вы абсолютно правы… — Доктор взглянула на мою карту. — …Люба, к черту отработку. Будем болеть!

Я чуть не прослезилась от такого внезапного понимания и проснувшейся женской солидарности.

— Татьяна Георгиевна, дай-ка мне бланк на больничный.

Медсестра с готовностью протянула бланк и посмотрела на меня с пониманием.

— Пусть сам отрабатывает, презерватив потрепанный, — выругалась медсестра, отчего-то довольная таким поворотом событий.

— Вот, — врач протянула мне бумагу с улыбкой, — через две недели придете закрыть больничный. Если что, можем, и на подольше продлить.

От врача я уходила как от старой подруги, не забыв, правда, в коридоре и регистратуре прикинуться бесконечно больной.

Домой я вернулась воодушевленной и тут же отправила Нике сообщение, что заболела и теперь на больничном. Ответ даже читать не стала, со злорадством представляя раздосадованное лицо босса. Пусть ему Ника отрабатывает и в хвост, и в гриву.

Я налила себе кофейку с каплей коньячка и довольная запорхала по квартире.

Глава 9

Лев

— Любовь Сергеевна Зорина, сорок три года, не замужем… — читал Алексей Павлович «досье», собранное на владелицу вожделенной земли.

— Палыч, кончай, как пономарь, зудеть, — выругался я, вцепляясь в руль. — Ты лучше скажи, что интересного нашел на эту Зорину.

— Да что может быть интересного? — пожал он плечами. — Наверное, обычная женщина…

— Ты, значит, сам еще это собрание сочинений не открывал? — Я кивнул на папку в его руках.

— Когда мне было ее открывать, Лев Борисович? Вы ж сорвали меня с утра, заставили прыгнуть в ботинки — и бегом к вам. А теперь вот в Кострово едем, а я, между прочим, даже смену белья не взял.

— На месте купишь свою смену, — хмыкнул я. — Читай давай.

Он принялся дальше зачитывать какие-то малозначимые факты из жизни Любови Зориной, а я лишь головой качал. Голос Алексея Павловича убаюкивала. Такой занудный, что меня безмерно клонило в сон. Чтобы реально не уснуть за рулем, я принялся прокручивать в голове тот разговор с некой Мариной… «Рената умерла. У нее остался сын. Это ваш сын. Он теперь будет отдан в детдом».

Решение отправиться-таки в Кострово я принял спонтанно. Проснулся утром и решил — еду! Конечно, ради земли и только ради нее. Нужно посмотреть прежде, чем покупать. Несмотря на очередной отказ Зориной, я был уверен: захочу реально купить — уломаю ее и куплю. У вас есть сын… Он теперь будет жить в детдоме. Неужели и правда Рената тогда родила от меня? Почему же она не приехала, не рассказала? Потому что знала, что была в твоей жизни никем. Как все они. Единственной женщиной, которую я хорошо помнил, была Вера, моя бывшая жена. Попробуй не запомни ее, когда тебе ежедневно пилят мозг. Мы с ней женаты были долго. Даже не знаю, почему женился именно на ней. Первые годы были веселыми, а потом брак стал простой формальностью. Я изменял ей, она изменяла мне. Мы не разбегались, потому что было удобно обоим. А потом она забеременела. Не от меня, конечно, так как последние два года я к жене не прикасался. С одной стороны, даже жаль, что не от меня, детей-то давно пора было завести. А с другой стороны, я даже был рад. Ну какие из нас с Верой родители? Друг друга переносить могли только издалека. Комфортно было бы малышу с такими папой и мамой? Нет, некомфортно. Веру я отпустил на все четыре стороны, денег дал, как полагается, а сам пустился во все тяжкие. Хотя я и при Вере в них пускался…

У вас есть сын… Ой ли?

— Лев Борисович! — раздался испуганный визг Алексея Павловича.

Я резко очнулся от полудремы и вывернул руль, лихо подрезав какую-то курицу на тарантасе.

— Чтоб тебя! — крикнул я и увидел в зеркало заднего вида разъяренное лицо водительницы.

Ишь ты, смотрит она! Красивая, но злая.

Женщина дала газу, и каким-то чудом ее красный крошечный Citroen поравнялся с моим внедорожником. Она опустила стекло и крикнула:

— Водить научись, идиот!

Тут же ее машинка юркнула куда-то мне под передние колеса, я бешено засигналил, но она укатила прочь и через десяток метров лихо свернула на повороте. Я в бешенстве долбанул по тормозам, потом нажал на газ и… проскочил поворот. Опомнился только километров через пять.

— Это ж был наш поворот, на Кострово, — взревел я. — Куда ты смотришь, Палыч?

— А что я? — заблеял перепуганный помощник. — Я чуть богу душу не отдал, с вашими виражами!

Я покосился на него — Алексей Павлович был бледен, словно простыня.

— Обоссался от страха, а сменное белье не взял, — заржал я и почувствовал, как меня отпустило.

Эх, зря я номер юркой машинки не запомнил. Надо бы эту гонщицу наказать! Еще и идиотом меня обозвала.

Пришлось сделать разворот и наконец-то направиться в Кострово.

— А вот это интересно! — пробормотал Алексей Павлович.

— Что там у тебя?

— Вы только послушайте, Лев Борисович. Любовь Зорина получила землю в наследство от тетки, а тетка ее выкупила этот участок по дешевке…

— И что тут интересного? — нахмурился я.

— А то, что в девяносто восьмом ваш дядя хотел эту землю у Зориной купить…

— Мой дядька? — Я снова покосился на Алексея Павловича.

— Да, тут я раздобыл информацию не только про Зорину, но и историю собственно детского лагеря и его территории. Так вот, тут написано, что Вадим Викторович Третьяков пытался землицу купить, они с Ярункиной, это тетка нынешней владелицы, вели переговоры, но та ни в какую не продавала. И… Н-да-а-а…

— Да что там у тебя? Тянешь кота за яйца, в самом-то деле! — ругался я.

— Убили Ярункину. Застрелили…

Меня прошиб холодный пот.

— Ты к чему клонишь, Палыч? Хочешь сказать, что мой дядька постарался? Бабу из-за кусмана земли замочил?

— Сами знаете, чем ваш дядя промышлял в те годы.

— В каком ты, говоришь, это году было?

— В девяносто восьмом.

— В девяносто восьмом мне уже двадцать два было, и я прекрасно помню то время. Дядя в тот год такими делишками больше не промышлял, и…

Глава 10

Из столицы я уезжала вроде как воодушевленная: вопрос с больничным был решен. В то же время меня переполняла масса сомнений. Во-первых, как ни крути, а бывшему боссу нос я не утерла. Это ведь я осталась без работы. Во-вторых, я ехала-таки в Кострово, что предвещало встречу с матерью. Как бы я ни убеждала себя, что можно обойтись и без нее, но отправилась я в родной поселок именно за этим — расставить наконец-то все точки над i, попытаться, как говорят, понять и простить. Знала, что не смогу ни первого, ни второго. Слишком веселенькое детство у меня было благодаря матери.

Отец ушел от нее, когда мне было года три, и она, чтобы хоть как-то залатать зияющую рану в душе, решила, что лучший способ — выбить клин клином. Вереница маминых «ухажеров» была такой длинной, что в Кострово не было ни одного мужчины от восемнадцати до шестидесяти, кто за ней не «поухаживал». Нет, это я, конечно, утрирую, но в детстве мне представлялось все именно так. Не успел в доме появиться какой-нибудь дядя Юра, как его тут же сменял дядя Вася или еще какой-нибудь дядя. Мама начала пить. Сначала это были просто романтические вечера с очередным претендентом на ее сердце, потом они превратились в многолюдные посиделки, вечеринки, шумные попойки. Наш дом превратился в проходной двор. Внутри — грязь, рота пустых бутылок, нестиранные простыни. На огороде — заросли крапивы и репейника. На меня мать внимания не обращала. Жива — и ладно. Только я не жила, а выживала. Ходила в обносках, штопанных платьях, растянутых чужих штанах, про обувь я вообще молчу. Еда? В доме она заводилась, только если какой-нибудь материн мужик вдруг приносил «гостинцы». Пока они пили, я распихивала по карманам куски хлеба, колбасы, консервы, которые «ухажер» приносил на закусь, убегала в сарай или в близлежащий лесок и обжиралась. Иногда по неделям не ела ничего, кроме замшелого хлеба. Когда подросла, стала бегать по соседям, просила какую-нибудь работу, за которую они давали мне еду: прополоть, собрать колорадских жуков, обобрать смородину, вычистить корыто из-под помоев.

Школьная учительница вызывала мать, приходила к ней, грозилась, что пожалуется в соцслужбу, и меня у нее заберут. Мать говорила: «А пускай забирают». Меня не забирали. То ли учительница так и не жаловалась, то ли свою роль играл тот факт, что в соцслужбе работала мамина подруга, тетя Лера.

Когда мне было пятнадцать, один из маминых ухажеров решил и за мной поухаживать. Козел вонючий! Я еле отбилась. В изодранном платье и в слезах прибежала к матери, рассказала, что пытался сделать со мной дядя Олег. За правду получила пощечину и вопль на все Кострово:

— Ах ты, шалава малолетняя! Уже на мужиков вешаешься! Только принеси в подоле — убью! — пьяно орала мать.

Почти неделю я ночевала в старом соседском сарае, в который те, слава богу, не заглядывали.

А потом появилась материна сестра, тетка Надя, которая неожиданно вернулась в Кострово из столицы. Она посмотрела на мать, на меня, на дом, превратившийся в хлев, покачала головой и, скомандовав:

— Садись в машину! — увезла меня к себе.

Вернее, сначала в костровскую гостиницу, а потом и в Москву. Жизнь тетки отличалась от маминой кардинально: она не пила, мужиков не водила, занималась каким-то бизнесом. Правда, в нашей квартире мужчин хватало. Все они были либо в малиновых пиджачках, либо в кожанках, увешаны толстенными золотыми цепями. Если пили, то культурно — виски или коньяк. Тетя всегда была на высоте. И за мной смотрела: одевала, как следует, заставила учиться, внушала, что «мамино баловство» по наследству не передается.

— Это у Ленки от несчастной любви к твоему бате ум за разум зашел, — говаривала она. — Не было у нас в семья отродясь ни шлюх, ни пьяниц. Не боись, малышка, прорвемся!

Признаться, в ту пору это был самый сильный мой страх — пойти по материным стопам.

С тетей Надей я прожила года два. Потом ее убили — расстреляли машину прямо посреди города. Такое бывало в те годы. Мне было уже почти восемнадцать. Я училась в институте и, конечно же, осталась в Москве. Вскоре вылетела замуж, родила одного, потом второго…

Кострово я вспоминала как страшный сон. Не ездила туда очень долго. Лишь лет пятнадцать назад съездила. Съездила и пожалела. Ничего там не изменилось. Мать жила все в той же грязи, все по тому же принципу: гуляй — не хочу. Я сделала ей ремонт в доме. Дала денег. Она клятвенно обещала бросить пить. Не знаю, сколько мать продержалась. Она звонила мне через месяц после моего отъезда из Кострово, была под мухой, просила денег…

Из воспоминаний меня выдернул… какой-то козлина на бронетранспортере, который взял и подрезал меня! Ах ты! Ну что за уроды за руль садятся.

Я бросила взгляд на номера — московские. Ишь ты! Полихачить решил!

Вдавив педаль газа, я вильнула в сторону и, обгоняя страшно злого мужика, крикнула, приспустив окно:

— Водить научись, идиот!

Тут же мелькнул указатель поворота на Кострово, и я свернула с основной дороги. Адреналин зашкаливал. Испугал меня этот дурак, вынырнувший — словно черт из табакерки выпрыгнул.

Вскоре я въехала на окраинную улицу и притормозила у облезлого домика. Минут пять сидела в машине, не решаясь выйти.

Наконец выдохнув, я распахнула дверь автомобиля и поспешила к крыльцу…

Глава 11

Лев

Отель в Кострово поразил меня чистотой. Даже удивительно, что в этом богом забытом месте можно увидеть чистые простыни и современную мебель. Я-то был уверен, что мне придется пару дней провести в клоповнике а-ля плач по совку. У них здесь даже ресторанчик свой имелся, в который, собственно, я и пригласил Марину для разговора.

Я отправил Алексея Павловича изучать обстановку на местности, так сказать, а сам спустился в ресторан, заняв столик у окна.

Время завтрака и обеда давно прошло, а до ужина было далеко, поэтому в ресторане, кроме меня, никого не было.

Я попросил чашку эспрессо и спросил у официантки:

— У вас всегда так многолюдно?

— Вообще-то, у нас здесь лучшая кухне в Кострово. Вечерами, особенно в выходные у нас аншлаг, — гордо ответила она.

— Ладно, вечером и я испробую вашу лучшую кухню.

— Будем рады видеть вас в любое время, Лев Борисович, — широко улыбнулась официантка.

Я проводил ее долгим взглядом. Ишь ты, рада она будет! Вертихвостка молодая.

Когда передо мной поставили эспрессо, дверь в ресторан, что вела сразу на улицу, распахнулась, и в помещение вошла высокая рыжеволосая женщина. «Огонь-баба!» — первая возникшая в голове мысль.

Она устремила на меня взгляд, кивнула, кажется, самой себе и решительно подошла к моему столику.

— Вы Лев?

— С утра, кажется, был им, — хмыкнул я.

— Я Марина. — Она уселась напротив, расстегивая легкий плащ.

Красивая женщина, с точеными чертами лица, но… Сухарь. Она походила на высохшую от плохого характера каргу. Не мой фасончик, решил я. Впрочем, я ей не для этого звонил.

— Давайте сразу к делу, — предложил я, и Марина кивнула. — Значит, Рената погибла, и теперь вы уверяете, что у нее остался сын. Мой сын?

— Так и есть, — подтвердила она.

— Вы же понимаете, что, с моей стороны, было бы опрометчиво поверить вам на слово.

— Понимаю, но вы же здесь! — Она просверлила меня таким взглядом, будто я был виноват во всех смертных грехах, даже в тех, которые еще не придумали.

— Я здесь… Так совпало, что у меня намечается кое-какой бизнес в Кострово. Я решил, что лишним не будет, если мы с вами встретимся и все обговорим.

— А что тут обговаривать, Лев Борисович? — Она скрестила руки на груди. — Я вам позвонила ради Ромки. Жаль, если мальчик попадет в детский дом. Сами понимаете, что тогда у него хорошего будущего не будет.

— Что же, у парня не осталось ни бабки, ни еще кого-то?

— Остались бы, я не стала бы вам звонить. Рената все эти годы была категорически против, чтобы рассказывать вам о сыне.

— Почему же? — нахмурился я.

— Она была женщина гордая. Считала, что раз уж у вашего скоропалительного романа были последствия, то она должна сама нести за это ответственность. К тому же, вы женаты, она не хотела лезть в семью.

— Я уже давно в разводе, — сказал я, — но это не важно. Значит, Рената не хотела, чтобы я знал о сыне?

— Не хотела. Если хотите мое мнение, я считала это глупостью. Спали вы вместе, почему же только ей нести ответственность? — фыркнула, словно дикая кошка, Марина.

Да уж, ты б с мужика с живого не слезла, пока он не прочувствовал всю свою никчемность.

— Что ж, раз уж вы посчитали нужным поставить меня в известность, поступим так: сделаем тест ДНК, чтобы подтвердить вашу версию, и если я отец…

— Это не версия, а факт, — отрезала Марина. — Вас никто не заставляет верить, и если бы не боль, которую я испытываю за мальчика, я бы никогда не позвонила вам. Ромка мне как сын и… — Она сглотнула. — Я понимаю, что вам ребенок не нужен. Тем более ребенок от женщины, которую вы уже и не помните…

— Раз вы такая сочувствующая и такая верная подруга Ренате, — перебил я ее, устав от высокомерного тона. Нашлась тут радетельница морали! — Почему же вы решили рассказать о парне безответственному папаше в моем лице? Почему же не хотите взять заботу о Роме на себя? Раз он вам как сын? — Последние слова я произнес с расстановкой и длинными паузами и увидел, как высокомерие с лица Марины улетучилось, и она прикусила губу. — Что, ваше «как сын» распространяется только на разговор со мной, а как доходит до дела, так в кусты?

— Мне никто не даст усыновить Ромку…

— Усыновить, может, и не дадут, а опеку — вполне. Если хотите, надавлю на рычаги, и вам мальчика отдадут. Как вам такой вариант? Чтобы ни вашу любовь к нему не травмировать, ни его детство не губить? — Увидев замешательство и полную растерянность на ее лице, я рассмеялся. — Видите, на деле-то все по-другому. Других осуждать хорошо.

— Да как вы смеете? — прошипела она. — Я бы, может, взяла Ромочку себе, но мне не на что его растить.

— Ага, вот мы и подошли к главному!

— Вы высокомерный хлыщ! — прошипела она. — Теперь я понимаю, почему Рената не хотела вам рассказывать о сыне.

Глава 12

Я толкнула дверь, та скрипнула, как будто нехотя впуская меня внутрь. В лицо мне ударил тяжелый, спертый воздух — смесь перегара, прокисшего вина, немытого тела и старой пыли. Я замерла на пороге, сжимая в руках мобильник так, что костяшки пальцев побелели.

Много лет назад я выгребла из этого дома весь хлам. Сделала хороший ремонт, поменяла мебель, даже стеклопакеты вставила и перестелила полы. Мать клятвенно обещала, что не превратит наш дом в сарай. На что ты, глупая, надеялась? Что она сдержит обещание и будет жить в чистоте? Что бросит пить и водить мужчин?

Гостиная, когда-то уютная, теперь выглядела, как после нашествия мародеров. Облезлые обои с желтыми пятнами от сырости, протертые доски пола с облупившейся краской, повсюду окурки, смятые пачки от «Беломора» и «Явы», пустые бутылки из-под пива, водки, вина. На журнальном столике — остатки еды, от которой разносился отвратительный запах, полузасохшая лужа чего-то липкого. На диване с провалившимися пружинами, обтянутом когда-то бежевой тканью, а теперь серой от грязи и множества пятен, лежала куча какого-то тряпья.

Я прошла вглубь дома и толкнула дверь спальни.

Мать раскинулась на кровати, в растянутой майке, одна грудь почти вывалилась наружу. Рядом пристроился мужик — лысый, с красным носом и сизыми мешками под глазами. Его жирная лапа лежала на материнском боку, пальцы впивались в тело, будто он боялся свалиться с кровати и изо всех сил держался за мать. Мужик с присвистом храпел.

— Мама! — выкрикнула я, но мой возглас прозвучал хрипло, будто меня душили. — Мама! — Теперь в моем голосе слышалась прорвавшаяся наружу злость.

Мать медленно подняла голову, посмотрела на меня мутными глазами.

— Ты кто? — просипела она.

— Допилась! Уже дочь не узнаешь!

— Любка? Ты… это правда ты? — Она попыталась приподняться на локте, но рука дрогнула, и мать шлепнулась обратно.

Мужик, видимо, разбуженный моим криком, хрипло захихикал, потянулся к полупустой бутылке на полу.

— Опа, доча приехала! — Боров лениво подмигнул мне, будто мы старые приятели.

Внутри у меня все сжалось от отвращения. Кровь ударила в виски, ладони стали влажными.

— А ну встал и свалил отсюда! — Я говорила тихо, но с такой вселенской ненавистью, что мужик невольно раскрыл рот в испуге и сполз с кровати.

— Ты чего раскомандовалась? — пьяно проблеяла мать. — Ну, выпили мы с Василием чутка. Че теперь?

— Пшел отсюда! — шикнула я на мужика.

Он, покачиваясь и хватаясь за стены, поплелся к выходу.

— Вась, ты куда? — крикнула мать ему вслед.

— Я это… Пойду я, Ленок, а то моя Валька небось уж по всему поселку ищет.

— Фу, гадость! — сплюнула я, когда мужик выкатился из дома.

Я с осуждением смотрела на мать, которая теперь села в кровати и мотала лохматой головой, пытаясь, видимо, стряхнуть с себя похмелье.

— Ишь ты! Гадость ей! — с сарказмом промычала она. — Сама мать бросила, укатила в Москву, а я тут выживай как хочешь?

— Бросила? Я тебя бросила? — От возмущения я даже растерялась.

— А кто, я, что ли? Я, может быть, все это для тебя! Все для тебя делала!

— Меня сейчас стошнит… — пробормотала я и вышла из спальни.

И зачем только я приехала? Зачем Глафира мне эту чушь в уши влила? Разберись с прошлым! Поговори с матерью! Может, ей перед тобой покаяться хочется! Как же! Хочется ей! Какая же все это мерзость.

Я хотела вылететь из дома и больше никогда-никогда не возвращаться, но окружавший меня свинарник взбесил.

Я прошла на кухню, нашла пустые пакеты, веник и начала с остервенением сметать всю грязь в них.

Вскоре в гостиной нарисовалась мать. Она, кажется, умылась и даже причесалась, и теперь стояла, прислонившись к стене с сигаретой в зубах. Она смотрела на мои действия с насмешливым прищуром.

— А ты че, Любка, думала, я тут одна, как монашка, буду жить?! — Она выпустила сигаретный дым. — Ты свалила, даже не оглянулась! Сто лет носу не казала. А я как? Как выживать должна?

— Заткнись! — Я резко отдернула штору, и в комнату хлынул тусклый свет, высвечивая всю мерзость беспорядка. — Господи, окна лет десять не мыла, — простонала я. — Как ты вообще еще жива в этом дерьме.

— Жива вот, как видишь. А ты бы и рада была, если бы мать сдохла. Лишнюю копеечку сроду не пришлешь!

— Лишнюю копеечку? Я тебе достаточно денег перевожу каждый Новый год. И вообще, — я повернулась к ней, уставившись прямо в глаза, — я не обязана тебе ничем.

— Я тебя родила! Я мать твоя!

— Мать? — с горечью усмехнулась я. — А где ты была, мать, когда твои дружки-подонки мне под подол лезли? Где ты была, когда я, мелкая, в обносках застиранных-заштопанных бегала? Где ты была, когда я от голода выла?

Мать смотрела на меня мутными глазами, что-то пробормотала, но я не стала ее слушать.

Направившись к выходу, я сказала:

— Значит, так. Я вернусь завтра, когда ты проспишься от возлияний. Протрезвеешь — поговорим. А нет? Так и нет.