Я с тобой не дружу

Глава 1. Соня

– Сонь, ну ты чего? – мама обнаруживает меня в уборной ресторана, где мы празднуем папин юбилей.

Я прячу в задний карман джинсов телефон, в который втыкала до ее появления, подпирая стенку. Она обводит взглядом распахнутые двери всех кабинок, они пусты, но я тут не по нужде, а просто прячусь. Я уже задыхаюсь от приторного запаха освежителя, распыляемого автоматически чуть ли не каждые пять минут. И мраморный рисунок плитки на полу изучен мной наизусть, но, находясь здесь, я по крайней мере не испытываю желания расколотить блюдо с нарезкой о кое-чью голову.

– Я сейчас, – бурчу в ответ, надеясь, что меня оставят в покое.

Увы.

– Сонь, что происходит? Ты торчишь тут почти весь вечер? Ты же любишь, как здесь готовят… Ты не в настроении? Так зачем портить его другим? И платье не надела, мешок какой-то. Хоть бы губы накрасила. Рэм принарядился, а ты…

– А я создана оттенять его великолепие, – психую я, включая воду, и демонстративно намыливаю руки, давая понять, что предмет разговора мне неприятен.

– Да что между вами стряслось? Вы же всегда были не разлей вода, – теряется мама. – А сейчас ты ему только грубишь…

– Я ему не грублю. Я с ним не разговариваю, – расставляю я точки над «и».

– Именно, он что-то говорит, а ты обращаешься с ним, как с пустым местом… – мама не отстает. Она пытается заглянуть мне в глаза, это становится последней каплей. Неужели непонятно, что есть вещи, которые я не буду ей рассказывать. Что не так с этими взрослыми?

– Потому что он и есть пустое место, ясно! – срываюсь я, остервенело вытирая руки бумажным полотенцем, которое намокнув расползается, как мой самоконтроль.

Швырнув мокрые ошметки в урну, я выхожу с громким хлопком дверью.

Обычно я не позволяю себе подобного поведения с родителями, но сегодня мама меня реально достала. Как будто мне все еще девять. Можно подумать, стоит взрослым выяснить, в чем проблема, все посмеются над несуразностью обиды, и как-нибудь все само собой разрешится.

Вот нихрена!

С тех пор, как вопрос можно было решить, подарив конфетку и замирившись на мизинцах, прошло десять лет.

Черт. На мизинцах.

Ловлю себя на том, что неосознанно тру мизинец там, где до сих пор живет крестообразный шрам. Уже едва видные, тонкие полоски. Такие же есть еще кое у кого. И он их больше не заслуживает.

Мы оба, и я, и Рэм, знаем в чем проблема.

Только эта двуличная скотина любит прикидываться паинькой, чтобы манипулировать мнением окружающих, а я говорю как есть. Или не разговариваю вообще, если говорить не о чем. А у нас с Рэмом тем для бесед не осталось. И в этом нет моей вины.

Не понимаю, что он делает.

С того самого момента, как я решила все порвать, чтобы не тянуть из себя жилы, его словно подменили.

Вон, даже на все наши семейные сборища зачастил. Ни одного приглашения не пропускает, хотя раньше его на аркане не затащить было. А сейчас стоит моим пригласить его родителей, то Рэм тут как тут.

Ненавижу его.

Не за то, что в нем обманулась. С кем не бывает, правда? Главное, что глаза на истину все-таки раскрылись.

А за то, что он мучает меня. Таскается на эти праздники, пару раз видела его тачку под окнами. Больше того, Рэм теперь снова ходит в студию, и я вынуждена видеть его чаще, чем это могло бы проходить для меня бесследно.

А вчера он заявился в студенческий театральный кружок, куда я записалась, впечатленная выступлениями одногруппников на Студвесне.

Я уже тысячу раз прокляла тот день, когда решила поступить в тот же универ, что и Рэм. Тогда мне казалось это превосходной идеей. А теперь я жду с нетерпением, когда он выпустится. Дни в календаре зачеркиваю. Еще полтора-два месяца где-то. Надо продержаться.

Вернувшись из уборной, я плюхаюсь на свое место напротив Рэма.

И мне тут же становится душно.

Желтые звериные глаза сразу берут меня в фокус.

Я этого не вижу. Я это чувствую.

Мне даже не надо для этого смотреть на Рэма.

Слишком хорошо мы друг друга знаем. Так я думала раньше, а теперь осознаю, что ошибалась.

Раздражают лица гостей, как ни в чем не бывало пьющих и закусывающих, их типа смешные шуточки, попытки сбить накал между мной и Рэмом. От этого вообще подташнивает. Было бы лучше, если бы все просто делали вид, что ничего не замечают. Может, так Рэм прекратил бы упиваться своей ролью благовоспитанного мальчика, которого обижает капризная малолетка.

В попытке притупить нарастающее бешенство, я отпиваю из стакана налитого мне белого сухого и кривлюсь. Кислятина. Я люблю все сладкое, искренне считая, что кислого и горького и так в жизни достаточно.

Ну не выплевывать же. Даже для меня это слишком.

Катая за щеками, вызывающий оскомину напиток, уговариваю себя проглотить, и он чуть не идет у меня носом, потому что отцу Рэма приходит в голову пообщаться со мной.

– София, слышал, ты решила поучиться вэб-дизайну.

Глава 2. Рэм

Какого хрена?

Новости такие плохие, что жгут меня каленым железом.

Я терплю игнор, но у меня хотя бы есть возможность видеть, как Сонька, раздув щеки, пытается проглотить сухое вино, которое терпеть не может. А ведь я подставил ей фужер с полусладким, но из моих рук все – яд.

Колючка.

Вертлявая.

Каждый раз, когда я пытаюсь подстроить возможность поговорить, она все равно сбегает, одарив меня на прощанье презрительным взглядом. Трубки она не берет. Сообщения читает одно через десять и никогда не отвечает.

Для меня ее никогда нет дома, хотя по виноватым глазам Елены Алексеевны я вижу, что это ложь.

Я, блядь, караулю, когда Сонька вернется впотьмах домой в надежде перехватить ее у подъезда, но в последнее время охамевшая подруженька возвращается не одна. И теперь я знаю, как зовут урода, который позавчера клюнул ее в щеку и не получил за это от Соньки оплеуху.

Она зла. На меня. До сих пор бесится. Я это вижу. Может, у нее есть на это право…

Да не может, а точно есть.

Но ехать куда-то на два месяца с посторонним мудаком!

Щаз-з-з!

– А чего ты хотел? – усмехается Демон. – Ты просрал кучу времени. Когда нужно было вымаливать прощение, ты занимался мозгоебством, таскаясь к ней под окна и не пытаясь все исправить.

– Какой ты стал умный, – яд из меня так и плещет. – Давно ли? Кто проебал полгода?

– Я, – закуривает друг, тоже хочу, но больше не лезет, я за вечер пачку уже приговорил. Это запах, въевшийся в пальцы, теперь прочно ассоциируется у меня, с Соней. – И тебе стоило поучиться на моем примере. Видел же, как меня ломало. Но ты же у нас мозг. Довыделывался? Доинтриговался?

От злости сжимаю кулаки, на мизинце проступают тонкие полоски шрама.

– Инга тебя простила. Даже тебя, несмотря на то, что произошло. Неужели я сделал, что-то ужаснее? Я так не думаю. Какого хрена она упирается. Сонька, как ос наглоталась.

– Я вообще не понимаю, почему Инга простила. Честно, я бы не стал. А ты? Ты бы сам себя простил? – Диман выдыхает жирное кольцо дыма.

Он меня бесит, как бесит голодного человека сытый.

Скриплю зубами:

– Смотря за что…

– Видишь, ты облажался по нескольким направлениям.

– Она сказала, что я не только все разрушил. Я предал…

Демон ничего не говорит, только хлопает меня по плечу. И это совсем не успокаивает. Это типа как, смирись.

Не могу.

Посмотрев на то, что Инга и Демон смогли выгрести из своего ада, я решил, что у меня тоже есть шанс. [Историю Демона и Инги можно прочитать тут - https://litnet.com/ru/book/byvshii-szhigaya-dotla-b441666 ]

Но Соня не Инга.

У Сони со вторыми шансами всегда было туго. Дерзкая, резкая. У нее все черное или белое. Сопля еще. Забить бы. Зачем возиться? Она младше, неуживчивая. Полно удобных девиц кругом. Но я почти каждый день езжу на Красноармейскую.

Я маньяк, походу. Сталкер.

Как только я лишился Сони, все стало пресным, бесцветным.

Будь проклят тот Валентинов день, перекроивший все.

– Почему ты не догнал ее, когда она ушла из ресторана? – вспарывает мне мозг Демон.

Как ему объяснить почему?

Как объяснить, что, взбесившись, Сонька наворотит дел просто мне назло. Лишь бы наперекор. Она всегда бунтует на максималках. Ей девятнадцать, должна повзрослеть, а она как будто не перешагнула порог пятнадцатилетия.

Это бесит.

Но этот ее вайб как наркота. Сонька настоящая. У нее все взаправду и на всю катушку. Поэтому без нее я словно живу в заброшенном пыльном аквариуме у старьевщика, сквозь мутные стекла и увядшие водоросли которого, я вижу, как остальные живут нормальной жизнью, в то время как я свою влачу, забивая пьянками и вечеринками, лишь бы почувствовать хоть что-то. А ведь раньше хватало пары часов у качелей за домом Соньки, чтобы зарядиться, хапнуть драйва.

Блядь, даже сегодня эта ее фуфайка – протест.

Знает, что я считаю, что девочки должны выглядеть женственно. И это мне назло. Она ведь умеет выглядеть, как богиня. Что она прицепилась к этому своему носу. Нормальный нос.

Но сегодня было посрать и на фуфайку, и на бутсы на толстенной подошве. Я был до жопы счастлив просто сидеть рядом и видеть ее в нормальном освещении, а не в свете подъездного фонаря издали.

А потом «радостные», блядь, вести подъехали.

Я чуть вилку не погнул, а Сонька на меня даже не посмотрела.

Сука, нет! Ни хрена. Хороший парень Денис может пиздовать хоть в Москву, хоть на Камчатку. Один.

Мы с Сонькой повязаны. Навсегда.

И я ей об этом напомню.

Если она посчитала, что мое предупреждающее сообщение – фуфло, то очень зря.

Глава 3. Соня

– Ты слишком заморачиваешься, – фыркает Надя, глядя на то, как я придирчиво себя рассматриваю в зеркало под разными углами.

– Это не у тебя нос картошкой, – ворчу я, прикидывая достаточно ли я попыхтела над контурингом, или надо еще добавить хайлайтера. Сиять так сиять.

Господь дал мне, без ложной скромности, отличную фигуру и, видимо, для баланса простецкое невыразительное лицо. Ну, зато на нем можно нарисовать все, что угодно, благо этому теперь из каждого утюга учат. Отец, услышав слово курсы, даже не стал вникать, какие конкретно. Курсы по макияжу или пилотирование вертолета, какая разница? Главное, новые знания.

Решив, что краше свой нос я уже не сделаю, берусь за кисточку и растушевываю границы помады. Пусть будет эффект нацелованных губ.

– Все у тебя в порядке с носом, – вздыхает уже притомившаяся Надя, которой, чтобы удачно выглядеть, достаточно накрасить светлые от природы ресницы. – И стрижка эта делает его изящнее.

Стрижка…

После того ужасного дня, разбившего мое сердце вдребезги на такие мелкие осколки, что и не соберешь, в пору отращивать новое сердце, я отрезала к чертям волосы, которые так восхищали Рэма, и перекрасила их.

Мне понравилось его перекошенное лицо, когда он впервые увидел меня с новой прической, хотя сама привыкала тяжело. Слишком долго я растила свою косищу. С того самого дня, как подслушала его разговор с другими мальчишками, что девушек с короткими волосами он не воспринимает.

Вот дура.

Могла давно бы постричься и не тратить столько времени на мытье и сушку головы.

– Пошли, кого ты собралась сражать на повал? Денис и так на все готов, а ты его морозишь. Уведут, если будешь продолжать играть в снежную королеву.

– Уведут, значит, не мое, – хмыкаю я, хочу прозвучать задорно, а получается горько.

Надя смотрит на меня удивленно. Она не знает. Никто не знает.

Это всегда было моим секретом. Им и останется.

Ни к чему еще кому-то знать о моем унижении.

Этого я и не могу простить. Не то, что отверг, а что поглумился.

Правда, занятая тем, чтобы осознать, что я всегда буду на последнем месте в жизни Рэма, я не сразу поняла, всю красоту задумки. А когда до меня дошло, что именно он сделал, и что все было продумано до мелочей. Вот тогда я и поставила жирный крест на нем, на нас, на том прошлом, которое нам было дорого.

Впрочем, возможно, оно было дорого только мне.

И этот крест, хоть и эфемерный, значительно весомей, чем тот, что мы оставили на руках друг друга много лет назад.

Порывшись в косметичке, достаю широкое кольцо, купленное мной сегодня в торговом центре, где я слонялась, сбежав из ресторана. Оно как раз подходит на мизинец и закрывает почти всю фалангу вместе с меткой рассыпавшейся в пыль дружбы.

– Вот теперь пошли, – поправляя кроп-топ, открывающий живот, соглашаюсь я.

В этот бар мы решили нагрянуть внезапно. Я успела только забежать домой, сменить верх и зацепить походную косметичку, но макияж всегда придает мне уверенности в себе, словно панцирь наращиваю. Так что я готова веселиться. Надо прогнать все мысли о Рэме, его чайных глазах с желтыми крапинками, его губах, которые меня никогда больше не поцелуют.

В последнее время мне все чаще это удается. Не думать о Рэме. И тогда становится не так больно.

Протащив за собой Надю сквозь толпу танцующих людей к столу, который для нас занял Денис, я швыряю сумку в угол поверх тренча. Гардеробная в мае уже не работает, но так даже удобнее, не надо потом стоять в очереди и свалить можно в любой момент.

Взгляд Дена греет.

Я ему нравлюсь. Даже не смотря на то, что он знает, как я выгляжу без косметики.

Просто нравлюсь и все. И сегодня этого для меня более чем достаточно.

Может, сегодня я позволю ему поцеловать меня не только в щечку.

Я же больше не берегу себя для…

Пошел он в жопу!

Пригубив из высокого стакана пива, я врываюсь на танцпол. Время отжигать. Время наплевать на все. Мне нужно хапнуть этой энергии толпы, задавить шумом колонок плачущую где-то внутри девочку Соню. Пусть басы раскачают меня…

И я вливаюсь в этот поток. Прямо сейчас я люблю всех людей, улыбаюсь им, охотно танцую спина к спине. Лишь бы не чувствовать себя такой одинокой, как всегда после встреч с Рэмом.

Я мощь, я на гребне волны, у меня все будет хорошо!

Я обязательно стану счастливой.

Объятья парня, который отжигает рядом со мной становятся крепче. Это не нравится Дену, и он, оттащив того за плечо, занимает его место. Рассмеявшись, я разворачиваюсь в кольце его рук и…

Я вижу предо мной его. Рэма.

Думала глюк, но за его спиной виднеется голова его приятеля. Горелова, кажется.

Гаснет звук.

Стробоскоп тухнет.

Я застываю столбом.

Я, но не Рэм.

Глава 4. Рэм

Одному оставаться было паршиво, я потащился за Демоном к нему домой.

Разумеется, там обнаружилась Инга, уже вернувшаяся со своей подработки. Диман бесится, что она работает в бюро, но у него теперь намного меньше прав возникать, поэтому он терпит.

Суровых контр между мной и Ингой уже нет, но напряженность осталась.

Меня раздражает такой типаж девиц, они кажутся мне наигранными со своими восторгами по поводу всего. Да, ок. С Воловецкой я просчитался, она реально по жизни такая, но она не все.

И я до сих пор не могу ей простить снисходительной фразы, которую она бросила, увидев у меня в телефоне фотку Сони.

– Не про тебя девчонка.

Как я закусился. До сих пор не отпускает. Вот мы и цапаемся с Ингой по любому поводу, но она вроде не науськивает Димана против меня. И терпит в доме. Недавно переехала, а уже хозяйничает.

Она готовит, Демон вокруг вьется, а я, как неприкаянный смотрю на них. Бесит.

– Ты чего такой кислый? – спрашивает Инга, когда Диман выходит поговорить с позвонившим отцом.

– Ничего. Тебя не касается.

– Пф, – фыркает она и забывает про мое присутствие, полностью отдавая все внимание курице, лежащей перед ней.

А меня вдруг надирает.

Она же девушка. Может, она подскажет? Мне больше спросить некого.

Девчонки в моем окружении всегда были только для одного.

Единственная, с кем я дружил…

В общем, Сонька мне точно ничего не скажет, кроме: «Да пошел ты!»

– Слушай, – мнусь я. – Ты как девушка можешь дать совет?

– Мугу, – отзывается она. – Тебе?

И с этими словами начинает сдирать кожу с тушки. Отчего у меня ощущение, что Инга представляет на ее месте меня?

Быстро, чтоб не передумать, я выкладываю ей, в чем соль.

И с каждым словом стыд во мне становится все более жгучим. Я даже не отрываю глаз от столешницы. Потому что одно дело вариться в собственном дерьме, а другое – услышать, как со стороны, насколько все паршиво.

Пауза, повисшая после того, как я заканчиваю, говорит о многом.

Я поднимаю взгляд на Ингу.

У нее круглые глаза, приоткрытый рот, и она замерла с кухонными ножницами в руках.

– Всегда знала, что ты дебил, – наконец находит Воловецкая ободряющие, блядь, слова для меня. – Совет дать могу. Но не тебе, а ей. Послать тебя лесом и…

С хрустом отрезая гузку на курице, она показывает, чего еще я, по ее мнению, достоин.

– Не может быть все так плохо, – с вызовом бросаю я. – Ты же Демона простила…

– Это другое. А то ты не помнишь, кто все заварил. Ты же… сам наломал дров. Да тут даже это определение не подходит. Ты знал, что делал. Просто не ожидал, что топором тебе же по лбу и прилетит. Убогий.

Ясно. Воловецкая будет издеваться. Ну да. Она за словом в карман никогда не лезла. Помощи от нее я не дождусь.

Но Инга, посопев, все-таки находит в себе глубоко запрятанное милосердие.

– Скажи ей правду. Покажи, что ты испугался тогда.

– Я не испугался! – у меня вырывается почти крик.

– Да вы охерели, самцы, блин! – психует Инга, швыряя в раковину ножницы. – Ссыкло ты натуральное. Ты же боишься показать, что знаешь, что такое страх. Ой это все девчачье, – кривляется она. – Любовь-морковь-чувства! Где были твои яйца, когда лучшая подруга в тебя влюбилась? На что поспорим первая любовь? В таких козлов, как ты, влюбляются только по неопытности. Ну? Давай? Скажи, что не зассал!

Вскакиваю с места, барный стул, на котором я сидел, с грохотом падает.

Кулаки сами собой сжимаются.

– Да что ты вообще понимаешь? Я боялся сделать ей больно! – ору я. – Ты не в курсе всего!

– Это чего за хрень? – на кухню заглядывает напрягшийся Диман.

– Рэм рассказывает, как знатно бережет своих друзей от моральных травм. Почти успешно. Но нет. Мы же мачо. Мастер интриги. Навертел, теперь он один в курсе всего, но не знает, как выгрести.

Блядь, чернявая права. Я сделал только хуже. Я вообще не понимаю, зачем это сделал.

– Я тебе все сказала, – серые глаза Воловецкой холодные-прехолодные, но все же не настолько, как голубой ледяной океан в глазах Соньки. – Объяснись и вымаливай прощение. Может, она простит и позовет на свою свадьбу гостем.

Падает черная пелена.

Свадьбу? Сонька однажды может выйти замуж?

Это откровение вышибает из меня дух.

Кошмарный образ Софии Ждановой в свадебном платье накрепко заседает в мозгу.

Оглушенный своими мыслями, открытием, что лучше сдохну, чем позволю ей выйти за кого-то замуж, я пропускаю момент, когда Воловецкая выставляет нас проветриться.

Смутно помню, как на автопилоте, топаю за Диманом в ближайший бар.

Прихожу в себя, когда мне в руки всовывают кружку пива.

Глава 5. Рэм

Вздернув подбородок, дерзко смотрит в глаза. Голубые озера из кипящих снова превращаются в ледяные, в них вызов и одновременно знак «Стоп».

Засунув руки в задние карманы джинсов, она медленно отступает назад на три шага. Нагло. Покачивая бедрами. Почти пританцовывая. А у меня ладони горят, как ошпаренные, оттого что я только что держал в руках запретный плод.

Мать твою! Когда она стала такая… такая… взрослая?

Еще зимой почувствовал, что я могу на нее влететь. Но она же моя подруга!

Откуда у нее эта грудь? Эта талия? Эти ресницы?

Когда, блядь, я это проморгал? Последние месяцы это было вопросом каждого дня. Какого хера она больше не милая Соня, к которой я привык?

Нет, она всегда была красивая. Я знаю.

Но раньше так не вышибало!

Это моя Сонька, которую отпускали на дискотеку или на вечеринку только со мной! А теперь она таскается по барушникам с каким-то недоделком и от нее пахнет пивом! Слабо, но пахнет! Она его терпеть не может, за каким хреном она его пила?

У нее и помада как будто не вся.

Губы припухшие, краска на них почти смазана. Блядь, она с этим ебанатом сосалась, что ли?

И меня так подрывает, что я рычу:

– «Спокойно ночи» уже кончились, какого хрена ты забыла тут ночью? – двигаю на нее, но Сонька просто показывает мне оттопыренный средний палец:

– Тебя не спросила, – усмехается она, заправляя за ухо короткую светлую прядь, которая тут же выскакивает обратно. – Я совершеннолетняя.

– Зря не спросила, – как меня бесит эта ее ухмылочка.

Снова хочу зацепить занозу за плечо, но недоумок позади нее наконец очухивается и заступает мне дорогу.

– Ты охамел? – неуверенно наезжает он. Сто пудов, это тот самый хороший парень Дениска. Гора мускулов, накаченных в тренажерке, но драться не умеет. Он же хороший…

Мамин пирожочек.

Сладкая бабулина булочка.

– А ты очнулся, да? – толкаю его. – Защитничек, да? С тебя штаны снимут, а ты, блядь, моргать будешь? Я ее с тобой не оставлю.

– Ты кто такой? – натурально начинает наглеть сопляк.

Небось Сонькин ровесник. Над верхней губой жалкие усишки девственника.

– Я тебе популярно объясню, кто я такой! – зверею уже я, видя, что Сонька виснет у него на руке.

Нашла кого жалеть!

Уже разминаю плечи, готовясь кое из кого сделать отбивную. Никогда не понимал Демона, который снимал стресс ломая челюсти, а вот теперь, кажется, вкуриваю.

– Рэм, какого хрена? – встает между мной и будущим куском мяса Соня. – Тебе джорданы жмут? В пиво официантка плюнула?

К нам подлетает какая-то смутно знакомая девица, но в склоку не лезет. Не то что Дениска. Умная. Стоит в стороне, хлопает глазами. Молча. Прям нобелевку дал бы.

– Где твои вещи? – спрашиваю Соню, потому что нехрен ей здесь делать.

– Тебя не касается! – складывает руки на груди. – Ты чего пристал?

Что ж, так даже удобнее. Я хватаю Соньку в охапку и забрасываю на плечо. Блин, а так и не скажешь, что костлявая. Кругом коленки и локти, которыми она старается меня достать, дрыгаясь изо всех сил. Но Сонька и раньше не могла со мной сладить, а уж теперь, когда моему терпению пришел конец, вырваться у нее точно не получится.

К нам двигает какой-то амбал, походу охрана, но его тормозит Горелов, что-то ему втюхивая. Спасибо, брат.

– Ну? Где ее вещи? – обращаюсь я к девчонке, которая походу была с Соней и ее собачонкой, по ошибке называемой мужиком.

Девица нервно сглатывает, но глазами стреляет на ближний столик.

В два шага оказываюсь рядом, сгребаю барахло.

Сонька не иначе контуженная. Со злости она кусает меня за шею, да только эффект это вызывает совсем не тот, на который она рассчитывает. Пах будто лавой заливает. Кровь шумит в ушах. Хочется стиснуть, придавить, впечатать в себя.

Отвешиваю Соне смачный шлепок по заднице. Всю душу вкладываю.

Шокированная подруженька замирает.

Да, порка хорошая вещь. Давно ей не помешала бы.

– Ты… ты… – заклинивает Софию Ильиничну.

– Я покажу тебе, к чему приводят такие укусы, Сонь, – ласково обещаю я. – С большим удовольствием покажу.

Сонька не сразу находится с ответом. Я чувствую, как ее сердечко колотится.

Довыпендривалась, зараза. И чует это.

Пока Соня охреневает, я выношу я наружу.

Главное, не останавливаться.

Потому что если я остановлюсь, то натворю лишнего.

Пиздец. Тачка осталась у Горелова во дворе.

Придется мне посмотреть в глаза своей проблеме раньше, чем она окажется в безопасности от меня.

Глава 6. Соня

Сволочь.

Наглая желтоглазая сволочь.

Раньше я этого не замечала, потому что никогда не была от него по другую сторону черты, зато теперь вижу, какой Рэм на самом деле.

Он всегда все портит. И сейчас опять.

Откуда этот придурок взялся? Его прям распирает от собственной крутости… Бицухой играет, черная кожа натягивается на мощных плечах. Некоторым «Растишку» больше не давать.

На мозги плохо влияет.

С какого перепугу Рэм решил, что может мной командовать?

Русских слов он не понимает, и я все показываю ему жестом.

Но мы же царь!

О…. Кажется, кто-то решает поиграть в старшего брата? Или даже друга?

Три ха-ха.

Складываю руки на груди, демонстрируя, что никуда я не пойду.

Но мне резко становится не до смеха, когда в живот больно впиваются заклепки на плече его косухи.

Какой позор! Вниз головой, через плечо, как пещерную женщину… Урод.

Я извиваюсь, но эта скотина сильнее меня. Рэм неумолимо тащит меня куда-то, как мешок с картошкой, несмотря на все мое сопротивление. Когда я втыкаю ему локоть в спину, он лишь нагло по-хозяйски придерживает меня за задницу!

По которой он меня отшлепал!

Как только до меня доходит, что это не глюк, и Рэм позволил себе такое, секундная слабость, вызванная его близостью, его запахом, улетучивается, и я перехожу в режим берсерка.

– Отпусти меня! – отмираю, когда под задравшийся топ проникает холодный уличный воздух. – Никогда не прощу! Ты что творишь?

Терминатором себя возомнил? Молча прет как танк.

Внезапно Рэм останавливается и оглядывается.

Порыв ветра набрасывает на меня удавку из его парфюма и запаха сигарет с вишневой ноткой, которая въелась в куртку Рэма. Пижон.

– Что? Список доступных действий закончился? А ну поставь меня! – требую я, бесясь, что вынуждена нарушить бойкот и разговаривать с этим умом скорбным. Я несколько месяцев успешно его игнорила, ждала пока ему надоест надо мной измываться и мозолить мне глаза. Сколько я из-за него рыдала, всю подушку насквозь проревела. Особенно погано было на Восьмое марта, когда мне прислали от него цветы.

Гад. Какой же он гад.

– Пусти, сволочь!

Неожиданно Рэм слушается и ставит меня на ноги. Неужели проняло?

Черта-с два. Его ничто не пробивает.

Вместо того, чтобы отпустить, он кладет обжигающе горячую руку мне шею и опять на мгновение отбирает мой пульс. Черт-черт-черт. Держать лицо! Не таять, не растекаться! Нечего тешить самолюбие подлеца.

За минуту, которую я трачу на то, чтобы взять себя в руки, Рэм накидывает на меня мой тренч и притягивает к себе.

– Соня, хорош! – рявкает он, и я вижу, как играют желваки на скулах.

Чего он бесится? Это я жертва бесправия и грубой силы. Что ему не так? Не нравится, что я больше не заглядываю преданно в глаза?

Почти скрипит зубами. Брови чуть ли не сходятся над свирепым взглядом.

Желание разгладить напряженную складку у рта такое острое, болезненное, что почти невозможно терпеть.

Больше всего меня сейчас ранит, что глубоко внутри я упиваюсь этим проявлением внимания. Все отравляет только понимание, что причина не в чувствах, а в его задетой самцовости, желании самоутвердиться.

Невыносимо вот так стоять под светом фонаря у пустой проезжей части, когда он почти обнимает меня. Держит крепко, почти как когда-то.

Только все.

Мы больше не Шерлок Холмс и доктор Ватсон. Мы Рики-тики-тави и змей. И змеиная натура не у меня.

И это больно.

Мне так больно, что я чуть не позволяю слезе скатиться по щеке.

Разозлившись, я со всей дури пинаю Рэма в надкостницу. Благо бутсы у меня тяжелые. Зашипев, он на секунду выпускает меня из хватки, и этого хватает, чтобы вывернуться из-под руки и рвануть в подворотню, оставляя свою сумку у него.

Пофиг. Телефон в заднем кармане. Такси вызову.

Ему же нравится таскаться к нам, так что принесет. Не переломится.

Забежав за угол, я прислоняюсь спиной к кирпичной кладке и тихарюсь, потому что рык: «Соня!» возвещает о начале погони.

Он дурак, что ли? Серьезно думает, что я вернусь?

Надо отсюда уходить. Фу, воняет тухлятиной и еще чем-то знакомым. Мерзким, сладковатым. Травяным…

– Дрон, ты глянь, какие у нас гости, – из темноты справа доносится до меня глумливый обдолбанный голос, подтверждая запоздалые подозрения.

– Ребят, вы сами по себе, я сама по себе, – дернувшись, хочу сдать назад. – Мне проблем не надо.

Но какой-то торчок оказывается ко мне ближе, чем мне кажется.

На секунду, когда он делает затяжку, в темноте вспыхивает огонек папиросы и высвечивает контуры его рожи.

Глава 7. Соня

Парень не выглядит бомжом, наверное, вышли с дружком из бара дунуть, но компанию составлять мне им совершенно не хочется.

И мне очень не нравится, как он косится на распахнутые полы моего тренча.

То ли пристать хочет, то ли грабануть.

Если тиснут телефон, будет задница.

– Так, счастливо оставаться, я вас не видела, вы меня тоже… – пячусь я, мне еще не страшно, но уже не по себе.

– Да ладно, чего ты? – выступает из-за плеча первого, видимо, Дрон. – С нами весело.

Блин, этот уже говорит с наездом. Его чудо-трава не берет, что ли?

– Да у меня есть, с кем повеселиться, – продолжаю отступать. Еще пару шагов, и можно будет рвануть.

За углом слышится «Соня!» уже отчетливее.

Твою ж налево. Надо поторапливаться.

Делаю еще шаг назад, но как назло наступаю на горлышко валяющейся бутылки и подворачиваю ногу. Фак, потеряв равновесие с размаху падаю на пятую точку. Ладно хоть не на бутылку, не хватает распороть себе что-нибудь. Вряд ли тут проводят санитарную обработку.

Но мне и без бутылки падение не по вкусу. От боли вырывается то, за что мне мама голову бы оторвала:

– Бля!

Топот ног, и над головой раздается:

– Соня!

Уже про себя я констатирую: «Пиздец котенку». Про себя, потому что Рэм тоже за матершину меня будет песочить.

Не успеваю я и вякнуть, как меня поднимают на ноги и, сунув мне в руки сумку, задвигают за широкую спину. В первый раз за вечер ничего не имею против.

– Проблемы? – рычит Рэм. – С девчонками воюем? Может, со мной интереснее будет?

Кажется, Рэм не совсем правильно расценил мой падение, но кто ж мне слово даст вставить. Когда я дергаю его за косуху, чтобы привлечь внимание, мне достается только:

– С тобой потом поговорим.

Козел.

– Никаких проблем, – опять тянет тот первый. – Красуля сама шлепнулась, правда?

Ну вот все, можно же мирно уйти, но нет. Рэм нарывается. Он делает шаг вперед и встает напротив парня, широко расставив ноги.

– Сама? – с угрозой спрашивает Рэм.

– Рэм… – снова делаю попытку достучаться, но куда там. Он сегодня не в адеквате.

Огонек выброшенного вторым парнем бычка падает под ноги Рэму.

Все, блин. Дуэль назначена. Где долбанный Горелов? Двое на одного. Я не считаюсь ни при каком раскладе. А вдруг у них нож?

Охваченная отчаянием, я не нахожу ничего лучше, как ущипнуть Рэма за задницу.

Нестандартный ход срабатывает, все-таки парни берегут тылы.

Рэм резко оборачивается на меня с ошалевшими глазами.

– Я подвернула ногу, – пищу я, как можно жалобнее. – Отвези меня домой.

Походу, я чего-то замкнула ему, потому что он смотрит на меня и нечего не говорит. Его даже мое требование не возмущает.

Отмерев, он бросает злой взгляд на парней, но те не особо рвутся общаться, а кому-то хочется подраться, а тут такая засада. Девчонка ноет, не давая получить люлей. Я в курсе, что Рэм дерется как зверь. Денису пришлось бы туго, а вот про этих двоих я ничего не знаю, и знать не хочу.

– Мне больно, Рэм, – гундя, я тяну его за рукав. И почти не вру.

Нога не болит, а вот попе досталось.

Психанув, Рэм берет меня за руку и утаскивает из этой подворотни, где ему не удалось почесать кулаки.

– Ты понимаешь, что творишь вообще? – сразу начинает орать он.

Собственно, как и ожидалось. Но чего я не ожидаю, так это того, что Рэм возьмет меня на руки. И не как в прошлый раз, а по-человечески.

– Нога у нее болит! Скажи спасибо, что легко отделалась. Ты соображаешь, что ты вляпалась из-за своей дурной башки!

Несет и орет.

– Да если б не ты, я бы не вляпалась! – не выдерживаю я. – Нечего было меня из бара уволакивать! Мало того все удовольствие испортил, так еще и опозорил. Как я теперь туда ходить буду?

Озверевший Рэм, который в норме своей обычно двигается вальяжно, почти несется.

– Ходить? Ходить? – заклинивает желтоглазую сволочугу. – Да хрен тебе на воротник, Соня! Ты без меня больше шагу не ступишь!

Он сгружает меня у ворот, возле которых курит Горелов.

– Привет, Жданова, – скалится идиот.

Мое искреннее мнение о нем. Оно сложилось давно и до сих пор неизменно.

Диман достает брелок, нажимает на нем что-то, и ворота начинают открываться. Я дергаюсь, чтобы слезть, но Рэм держит меня крепко:

– Не зли меня, Соня.

Он вносит меня внутрь и отпускает только для того, чтобы открыть тачку. Распахнув дверь переднего пассажирского сидения, командует:

– Быстро села!

– Да разбежалась! – опять завожусь я, разом вспомнив, что никаких прав на меня у этого упыря теперь нет. Весь свой авторитет он втоптал в грязь. – На такси поеду, еще не хватает с тобой рядом сидеть!

Глава 8. Рэм

Феерически дерьмовый день.

Даже на Валентинов день так паршиво не было.

Тогда я понял, что так, как раньше, у нас с Соней больше никогда не будет, и это раздирало меня. Чувство потери было острым, и с каждым днем оно впивалось все сильнее. В особенности от осознания, что я все сделал своими руками. Правда, я до сих не знаю, как поступить было бы правильно.

А сегодня я понял, что так, как раньше, меня уже не устраивает. Мне мало.

Но, блядь, по-другому нельзя.

Я должен вернуть дружбу Соньки.

А она превратилась в бомбу с испорченным часовым механизмом. Рванет, и от меня ни хера не останется. Мы друзья. Так всегда было, и так всегда будет.

Я задушу все лишнее, что лезет из меня. Договорюсь с мозгами, с членом.

Остаются только инстинкты, которым я сегодня поддался, и к чему это привело?

Раньше Сонька на меня действовала хорошо. Я ленивый, мне все впадлу. Из тех, кому проще решить вопрос болтологией, чем что-то делать. Да я, сука, в драку без нужды не полезу, потому что могу испачкаться, за что меня постоянно троллит Демон.

А теперь я на держусь на честном слове и на одном крыле.

Хочу постучаться башкой об руль, чтобы мозги встали на место, хотя вряд ли это поможет, потому что София Жданова сидит рядом и опять со мной не разговаривает.

Пиздец, я же хотел по-хорошему попробовать, но Сонька отсекает все.

И теперь у нас есть то, что есть.

Хуй знает, как я буду выруливать. Только что я показал себя мегамудаком.

И она ведь поверила, что я могу настучать. Блядь, это прям больно. Я бы никогда такого не сделал, но она поверила. Кем же она меня считает?

Как теперь выводить ее на разговор?

Как взять себя в руки, когда вся она – сплошная провокация?

Втыкает палец в рану и ковыряет, обливая презрительным взглядом.

Как вообще парни с таким справляются, когда подруга детства отращивает грудь, ходит по барам и цепляет парней, которые провожают ее дома?

Меня мутить начинает от одной мысли, что она сегодня с кем-то целовалась. Губы распухшие, помада смазана так, что тянет впиться в наглый рот и сожрать всю краску до конца.

Но это же Сонька! Она пахнет чем-то родным, тем, без чего нормальной жизни как бы нет. А посмотришь… Чужая. Волосы отрезала.

Это был удар. Я тащился от ее волос. Даже косички научился заплетать, чтобы лишний раз потрогать.

А теперь я не могу оторвать взгляда от длинной шеи, беззащитного горла, представляя, как это будет, если Соня сядет сверху и запрокинет голову.

Блядь.

Давлю на тормоза, съезжаю на обочину и паркуюсь.

– Что? Все? – шипит Соня. – Отсюда мне пешком?

Зыркаю на нее.

Прямо сейчас я ее почти ненавижу, потому что мне приходит в голову убийственная мысль. А если она уже так на ком-то сидела? Могла за эти четыре месяца успеть? Раньше была нетронутой. Это точно. Я приглядывал. Как она в универ поступила, гонял от нее особо резвых, доходчиво объясняя, что она не девочка для развлечений.

Но, блядь, Соня…

– Перекур. Ты меня раздраконила, мне надо успокоиться.

– Тебе успокоиться? – заводится Соня.

Черт. Выхожу из машины, шарахнув дверью. Закуриваю, облокотившись на капот.

Глотаю сладковатый дымок и пытаюсь успокоиться.

Я чуть не спросил ее в лоб.

А если б она мне ответила?

Слышу хлопок дверцы и дергаюсь, а ну как заноза попрется через парк? Но нет. Какой-то инстинкт самосохранения у Сони все-таки есть. Она подходит ко мне и встает напротив, засунув руки в задние карманы джинсов и распахивая тем самым долбанный тренч.

Пиздец, даже в темноте вижу очертания фигуры.

И я сегодня ее трогал. Держал в руках. Ни хрена там не осталось от подруги детства. Это мокрая мечта. Запретная и недоступная.

Покачавшись на пятках, она резко наклоняется к моему лицу:

– Успокоился?

Я еле успеваю отвести в сторону руку с сигаретой.

Она вообще понимает, на что нарывается? Я с трудом сдерживаюсь и то, только потому, что не понимаю, чего мне больше хочется: выпороть, поцеловать или придушить.

Я бы ее придушил… Двигаясь в ней.

Блядь, зараза!

Ответить ей что-нибудь не могу, ибо Соня выкидывает финт из тех, на которые она горазда.

Наклонившись еще больше, она обхватывает губами сигарету и затягивается. Почти касается губами моих пальцев, и мир для меня выключают.

Твою мать! У меня встал.

Хорошо, что этого не видно.

А Сонька кашляет, как любой некурящий человек, и выдает:

– Херня это. Не успокаивает.

Глава 9. Соня

В лифте смотрю на свое отражение.

Глаза уже красные. Не буду плакать. Вот не стану. И так страшная. Представляю, как распухнет нос. Я и завтра буду похожа на упыря.

«Будешь делать все, что я скажу», – передразниваю Рэма. Бесчувственная скотина.

Зло стираю рукой так тщательно наложенную мной помаду.

У меня все кипит. Время детское, какого лешего он привез меня домой? Десять часов только.

Громыхаю дверью в квартиру и нога за ногу стаскиваю бутсы.

Щелкает выключатель, и в прихожей резко загорается свет.

Мама.

– Соня? Ты рано. Все хорошо? – уточняет она, затягивая пояс халата.

Ну вот по лицу моему видно, что нет. Зачем спрашивать?

– Отлично просто, – бурчу я, проходя мимо нее в свою комнату.

– Сонь, от тебя сигареты пахнет. Ты, что, куришь? – мама идет следом за мной, менторские нотки нервируют.

Пока она не видит, закатываю глаза.

– Нет. Это сигареты Рэма такие вонючие.

Надежда, что маме этой информации будет достаточно, сдыхает в муках.

– Рэма? Вы помирились? Видишь, как хорошо…

– Нет, мам, – не выдерживаю я. – Не помирились и не собираемся. Вопрос закрыт. Ясно?

– Ты можешь объяснить, что у вас случилось? Наверняка, какая-то глупость… Уверена, что ты просто что-то неправильно поняла…

Ну вот, что я говорила. Разве могут у нас быть серьезные проблемы? Ну конечно же нет! Просто я тупая идиотка, которая что-то не так поняла.

– Я не хочу об этом говорить. У меня есть такое право? – швыряю сумку под стол. – Или это допрос?

– Не веди себя, как ребенок! Все можно решить…

– Мам, уж не думаешь ли ты, что ты можешь решить то, с чем мы сами не разобрались? – психую я. – И да. Прикинь. Я не веду себя как ребенок, я как бы выросла. А вот ты по-прежнему так ко мне относишься. Может, стоит уже считать меня взрослой? Ну, если ты требуешь от меня взрослого поведения?

– Соня, – мама теряется.

– Вот и поговорили, – подытоживаю я.

Демонстративно падаю лицом вниз на постель прямо в тренче.

– Ну как знаешь, – обижается мама, но оставляет меня в покое.

Со злости колочу подушку, распихивая мягкие игрушки. Одна особенно меня бесит, ума не приложу, почему я до сих пор ее не убрала.

Медведя подарил Рэм.

На Восьмое марта, когда мне было четырнадцать. Я уже была достаточно взрослая для таких подарков, но, получив его, я тут же вообразила себе черт знает что. А уж из-за того, что Рэм поцеловал меня в щечку, я порхала весь день до самого вечера, пока не увидела, как он в кафешке дарит другой девчонке часики и тискает ее за задницу, мерзко пожирая ее губы.

И тогда я поняла, что надеяться мне не на что.

Было больно, но я смирилась.

Довольствовалась только дружбой, заставила себя смотреть на вереницу подружек, кочующих между задним сиденьем его тачки и его спальней.

О! Их было много. И я успешно научилась делать вид, что мне плевать. Изредка только проходилась по какой-нибудь его бывшей парой ласковых. Правда, больно было все равно. Это не только безответная первая любовь, это еще и понимание, что с тобой что-то не так. Не важно, как хорошо я выглядела, какой длины на мне юбка, меня просто не замечали. Не рассматривали в качестве объекта интереса.

Несколько раз я порывалась оборвать все общение, но не смогла. Мне не хватало Рэма. Без него все было черно-белым, будто проходило в режиме ожидания. Слишком многое с Рэмом связано – привычки, воспоминания.

И я просто стала ждать, когда моя влюбленность сама умрет. Не может же быть так, чтобы человек страдал все время? Мне скоро двадцать, и половину своей жизни я влюблена в Рэма. Когда-то это должно закончиться.

Я научилась с этим жить, но вдруг что-то изменилось.

Этой зимой.

Сначала просто на уровне взглядов, прикосновений. Рэм смотрел на мои губы, его рука задерживалась у меня на талии дольше положенного, он чаще звонил, пропали с горизонта его подружки.

Я гнала от себя эти ощущения, потому что понимала, что скорее всего я обманываюсь так же, как в четырнадцать лет.

А потом случился этот поцелуй.

В канун нового года Рэм как обычно завалился к нам поздравить с Наступающим перед тем, как ехать отмечать с приятелями. Я пошла его провожать, и как-то так вышло, что вместо поцелуя в щеку получилось нечто совсем иное.

Мое сердце чуть не разорвалось, когда его губы накрыли мои. Голова закружилась, перчатки, зажатые в кулаке, выпали. Я тянулась к нему на цыпочках лишь бы продлить этот момент.

А потом Рэм сделал то, что сделал.

Ненавижу.

Глава 10. Соня

Насколько сладким, пьянящим был поцелуй, настолько кошмарным все стало после него.

До сих пор вспоминая то время, хочется кричать.

На себя.

И вообще.

Я знала, какой Рэм, но ошибочно полагала, что между нами есть особенная связь, и он не поступит со мной так…

Больно. Все еще больно.

Тот поцелуй меня окрылил, мир показался наполненным волшебством, и я, перебирая в памяти каждое мгновение предновогоднего вечера, не сразу поняла, что что-то не так.

Спохватилась третьего января, что Рэм не звонит и не пишет.

С замиранием сердца написала сама и получила скупое сообщение, что они с друзьями закатились на горнолыжку, связь плохая, звонков не жди, они пробудут там дней десять.

И снова ни слуху, ни духу.

Я пыталась прекратить думать о Рэме, перестать изводить себя, убеждала себя, что это ничего не значит, но сделать вид, что ничего не произошло, не получалось. Ни притвориться, что поцелуя не было, ни закрыть глаза на то, что друг отдалился, не выходило.

За те десять дней я отощала на восемь килограмм.

Не могла ни есть, ни спать. Сессию сдавала на автомате.

Когда и после старого нового года, вернувшись в город, Рэм не объявился, мне стало совсем худо, но в универе на мой робкий вопрос, все ли в порядке, припертый к стенке, он ответил, что все нормуль, просто он замотался. Типа у Горелова какие-то траблы, нужно было поддержать друга.

Даже в кино позвал. С ним и с Даном.

И весь вечер с чего-то бесился. Такого паршивого похода в кинотеатр у меня не было давно. Я пыталась как-то разрядить обстановку, но напрасно. Рэм мрачнел с каждой минутой, постоянно уходил курить, отмалчивался…

И я уже решила, что так больше продолжаться не может. Нам надо поговорить.

Разве я что-то сделала не так?

Разве я вешалась на него? Хоть словом намекнула на что-то?

Разве не было бы честнее с его стороны, как-то объяснить, что происходит?

Я готова была разреветься.

Видя, что Рэм не в духе, Дан вызвался меня проводить и нарвался на такой ор, что я прифигела. И руки от нее убери, и рядом не стой, и он сам меня проводит.

Робкая надежда вновь подняла голову.

Может, ревнует?

В общем, сама дура.

То, что произошло возле подъезда, когда мы добрались до моего дома, должно было мне дать понять, что зря надеюсь, но я не захотела верить.

Доведя меня до двери, Рэм внезапно обнял меня крепко-крепко и попросил прощения. Не стал уточнять за что. Я, идиотка, подумала, что за испорченный вечер. И простила.

Дважды идиотка.

Надо было еще тогда послать его лесом. Никакого прощения Рэм не достоин.

Но самая задница началась, когда он стал вести себя, как собака на сене. То не звонит и не пишет, то зовет гулять. Я соглашаюсь, а Рэм приезжает бука-букой и молчит, только глазами сверлит. Потом пропадает на несколько дней.

Через месяц у меня сдали нервы.

Понимая, что так продолжаться больше не может, я решила поговорить с Рэмом. И о своих чувствах, и о том, что он делает мне больно. Или друзья, и все как прежде, или он целует меня, но это совсем другая история. Что-то одно.

И лучшего дня для того, чтобы рассказать другу о том, что я в него влюблена, чем День Святого Валентина, я, конечно, придумать не смогла.

Позвала Рэма увидеться в нашей любимой кафешке.

Сказала, что для меня это очень важно, и, если он мне друг, то должен прийти.

Рэм пообещал. Да к черту!

Он поклялся, что придет!

Я прождала его два с половиной часа. Попытки связаться с ним провалились. Телефон его был выключен. Дан сказал, что он понятия не имеет, где Рэм.

Уже накрутив себя, что с придурком что-то случилось, я поперлась к нему домой.

Дверь мне открывает он сам.

Топлесс и со свежим засосом на шее. От Рэма тащит алкоголем.

Наверное, мои глаза меня обманывают. Этого просто не может быть.

Он не в гипсе, не с пробитой головой… Не вижу ни единой причины, по которой Рэм мог не прийти.

– Мы же договорились встретиться… – я еле ворочаю языком, потому что это удар. Очевидно, что он не собирается никуда.

Пряча глаза, Рэм бухтит, что забыл про нашу встречу.

Забыл?

Не верю своим ушам!

Как он мог забыть, сегодня же разговаривали…

Лучшая, да что уж там, единственная подруга просит тебя встретиться, говорит, что для нее это жизненноважно, а ты забыл?

И тут нарисовывается причина Рэмовской забывчивости.

Глава 11. Рэм

Голова трещит от мыслей, как сделать из Горгоны обратно Соню Жданову.

Вернувшись домой, долго пялюсь на пиво в дверце холодильника, но подозреваю, что никакого удовольствия не получу. Повертев банку, ставлю назад.

– С ума сойти. Еще петухи не запели, а ты дома, – противно тянет самое мерзкое создание в доме.

– Риток, не нервируй меня, и без тебя тошно, – я перевожу взгляд на сестру, и глаза у меня вылезают из орбит. Кажется, кто-то давно по жопе не получал. – Это что за нахрен?

– Во-первых, я не Риток, – шипит малявка. – А во-вторых, чего тебе не нравится, упырь?

– Ты как со мной разговариваешь? – прищуриваюсь я, давая понять, что Ритка зря нарывается. – А ну пошла умылась!

Размалевалась, как хрен знает кто!

Не, так-то, может, и нормально накрасилась, но ей будто не только-только восемнадцать, а на пару лет больше. Сонька вот норм выглядит, а эта сопля какого хрена акварелью занялась?

– Да разбежалась! – фыркает Рита. – Мама сказала, что красиво. И все мальчики к ногам упадут!

– Какие нах… нахрен мальчики? – у меня аж давление подскакивает. – Какие еще мальчики? Ты опять на Дана вешаться будешь?

Судя по тому, как Ритка покрывается красными пятнами, я прав.

Складываю руки на груди.

– Я тебе что сказал? Не вертеться возле Каримова. Хватит себя на посмешище выставлять. Похоже, мне стоит предупредить Дана.

– Не смей вмешиваться! Придурок, это не твое дело! Я взрослая! С кем хочу, с тем и встречаюсь! – раздувает ноздри сестра.

– Не смеши меня. На кой черт ты ему сперлась? – поднимаю бровь. – Вокруг него полно девок, с чего ему на тебя зариться!

– Ма-а-ам! – уносится жаловаться на меня Ритка.

Пиздец, еще одна головная боль.

Надо все-таки перетереть с Каримовым. Он в своем уме и мою сестру не тронет. Но писюха задрала провоцировать его своими микроюбками и выкрутасами а-ля «Шерон Стоун».

Своих проблем хоть жопой жуй, и Ритка не угомонится никак.

– Рэм, – укоризненный голос мамы, появившейся в дверях кухни, призван меня пристыдить. – Зачем ты говоришь ей гадости?

– Я ей не гадости говорю, а правду, – огрызаюсь я. – А ты ей потакаешь. Видела, как она размалевалась?

– Нормальный макияж. Сейчас все так красятся. Ей восемнадцать, а не десять.

– Это не повод бегать за Каримовым, – не соглашаюсь я.

– Ты преувеличиваешь. Что? Ревнуешь, что ты больше не самый крутой в ее мирке? А если она замуж выйдет?

– Я? – вылупляюсь на маму. – Я бы и рад ее сплавить! Вот к тридцати и найдем ей мужа, а пока нечего… Что смешного?

– Она без тебя справится, – мама откровенно угарает, а я не могу понять причин ее веселья. Она, что, не в курсе, чем думают парни? – Просто оставь сестру в покое.

Мама уходит утешать соплежуйку, но я не проникаюсь ее философией. До Ритки я не достучусь, зато до Дана точно. Он ее за три квартала обходить будет.

Мысли сами собой возвращаются к Соне, иметь дело с которой еще сложнее, чем с сестрой. У мелкой право голоса только де-юре. Де-факто будет, как я скажу. А вот Соня…

Никаких рычагов воздействия на нее у меня нет.

Этот сраный шантаж – единственная зацепка, да и то хлипкая.

Я должен выжать все из этого, хотя пока оно играет против меня.

Блядь, как я так вляпался-то?

Достаю телефон.

«Во сколько первая пара?»

Прочитала и не отвечает. Ну вашу ж Машу!

«Молчание тебя не спасет».

«9:45».

Что мне подсказывает, что она врет. Лезу на сайт. Ну точно. Ей к восьми утра.

Значит приеду за ней в семь тридцать, но делиться с Соней этим не собираюсь. Мы слишком давно знакомы, чтобы я мог надеяться, что она не свинтит раньше времени, если ее предупредить.

Вспоминаю, каким взглядом Соня меня одарила на прощанье.

Ненавидит.

Сомнений нет.

Но это не повод шарахаться с удодами, ездить с ними в Москву и вообще не дает ей никакого права с ними целоваться! Мне нельзя, и им нехрен!

В глубине души, где-то очень глубоко, я догадываюсь, что моя позиция эгоистична, но это мелочи. С собой я как-нибудь договорюсь. Лишь бы не сорваться, как тогда в декабре.

Она была такая яркая, счастливая, ее глаза так горели предвкушением праздника, она хохотала абсолютно над всем, и у меня сорвало крышу.

Мне нет оправдания за тот поцелуй, и я попытался все спасти, но сделал только хуже. И наступил пиздец.

Вначале я думал, что проблема рассосется сама собой. Сонька остынет, простит. Все станет как прежде. А вот болт. И неделя за неделей я погружался на дно.

Любые попытки наладить контакт обрубались. Это же Соня. Она из тех, кто долго терпит, но стоит переступить грань, и тебя просто вычеркивают. У нее все по максимуму. Я перешагнул какую-то красную линию, и меня выпнули из ее жизни.

Глава 12. Рэм

Еще раз посравшись с сестрой, я вытуриваю ее из ванной, в которой она тупо трындит по телефону с какой-то своей подружкой.

– А я такая пройду мимо, а ты следи, посмотрел он или нет… – доносится до меня уже из ее комнаты.

Просто рука-лицо.

Нужно отобрать у малахольной и телефон, и все юбки. Там все равно ткани даже на задницу еле-еле хватает. У нее завтра курсы подготовительные к поступлению. Надо смотаться посмотреть, перед кем Ритка там гарцует.

Взрослая она! Встречаться собралась с парнями!

А сама спит с плюшевым енотом и выковыривает горошек из оливье.

Это трэш, конечно, иметь малолетнюю сестру. Вчера подслушал, как они по телефону с еще одной такой же одаренной ГАДАЛИ ПО КНИГЕ! Выбрали любовную жуть и загадывали номер страницы и строчки. Вот где беда с головой.

Уверен, Сонька такой херней не занимается.

У нее есть мозги.

И я точно знаю, что она их непременно применит, чтобы от меня избавиться, но я ей такой возможности не предоставлю.

Хрен тебе, София Жданова, а не поездка с хмырем. Шиш, а не жизнь без меня.

Мы поклялись, что будем друзьями навек.

Да, я замарался. Идиотский спектакль, который я устроил на четырнадцатое февраля, это была говенная идея.

Я-то думал, что Сонька просто поймет, что я не самый хороший для нее вариант, но блядь… Собственно, я добился, чего хотел. Соня поняла.

Но я не ожидал, что, сделав выводы, она решит, что я не подхожу ей настолько, что мне нет больше места рядом.

Может, Соня и права, но мы в ответе за тех, кого приручили.

Всегда считал, что эта фраза – просто красивое оправдание для манипуляций, но сейчас она кажется мне отличным аргументом.

Где-то что-то как-то я прохлопал, и Соня меня приручила, и теперь ей придется это расхлебывать, хочет она или нет.

Я найду подход, без мыла влезу обратно в свой комфортный мирок, где в любой момент я мог позвонить ей, увидеть ее, обнять.

Остается только понять, как сделать так, чтобы меня не сжигало это чертово желание большего. Потому что я хочу всего. И невинных прогулок по набережной с дурными приколами, и запустить руки ей в трусики, и ржать над комедиями вместе, и чтобы она сама прижималась ко мне, когда я ее целую.

А нужно определиться.

Да, блядь! Определяться не с чем. Спасти то, что было, вот, главная задача, если это еще возможно.

А если нет, то нужно построить все заново.

Только на следующий же день все летит к чертям. Все мои решения подвергаются жестокому испытанию.

Подкатив к дому Ждановых даже раньше, чем планировал, я звоню в домофон.

– Да? – сиплый сонный голос Соньки запускает в моем воображении развратные диафильмы.

– Это я.

– Черт, – ругается она, но впускает в подъезд.

Походу, я ее разбудил. Это даже хорошо. Со сна Сонька обычно рассеянная и незлая. Надо попробовать ей внедрить мысль, что нам надо жить дружно.

Дверь квартиры не заперта, я привычно захожу в прихожую и стаскиваю нога за ногу кроссы. Поднимаю глаза и все мысли про дружбу вылетают у меня из головы.

Прислонившись к шкафу, босая Сонька спит стоя.

Не в силах оторвать взгляда, я прослеживаю снизу до верху бесконечные стройные ноги и нервно сглатываю, застряв там, где из-под футболки виднеется кусочек трусиков.

Дав себе мысленную затрещину, все же заставляю себя продолжить осмотр. Розовое лицо с отпечатком подушки на щеке, торчащие в разные стороны волосы, длинная шея и пара мурашек, выщелкнувшихся над скрещенных под грудью руками.

– Сонь, ты охренела? Я тебе, что, евнух? – засовываю руки в карманы джинсов, чтобы не палиться. Блядь, мне же не пятнадцать, чтобы морнинг глори нельзя было контролировать, но сейчас подруга – чистый секс. Намного горячее телочек в развратном нижнем белье.

Сонька неохотно поднимает светлые ресницы и кривится:

– Ой ладно, можно подумать, ты не видел женщин менее одетых, – она разворачивается и, потягиваясь, идет на кухню. – И вообще ты меня разбудил. Какие претензии? Не нравится? Где дверь ты знаешь.

Из-под задравшейся майки выглядывает круглая попка. В стрингах.

Да пиздец как не нравится. Я тащусь за ней как привязанный.

На кухне Соня, явно еще не до конца проснувшаяся, сначала с минуту просто стоит, запустив руки в волосы и мучительно что-то соображая, а потом, доводя меня до инсульта, наклоняется, чтобы достать что-то из нижнего ящика.

Открывшееся мне зрелище не только ослепляет, но и заставляет закипеть.

– Соня, – мой угрожающий рык почти проигнорирован, если не брать в расчет показанный мне оттопыренный средний палец, при этом зараза даже не оборачивается.

Блядь, я же хотел по-хорошему!

Глава 13. Соня

Под самое утро отца вызвали в клинику.

Черт, знает что.

Я понимаю: видимо, острая необходимость. Но они уверены, что невыспавшийся нейрохирург – хорошая идея?

Папа в принципе не умеет собираться тихо и не умеет сам включать чайник. По крайней мере, мама так думает. А я думаю, что это папина хитрая технология, чтобы мама вокруг него вертелась. Как ребенок, ей-богу.

Я вот не верю, что мужик в сорок шесть лет с высшим образованием не справится с жареными яйцами… Но с мамой у него почему-то прокатывает.

После того, как он отчаливает на работу, а мама идет досыпать, я остаюсь перед дилеммой: пойти опять в кровать и проспать все к чертовой матери, или не ложиться…

Как назло, мне ко второй паре.

По расписанию стоит первая, но препода угнали на какую-то конференцию, так что разбудили меня ни уму, ни сердцу.

Еще и Рэм припрется.

Кстати. Что это вчера такое было? Что за закидоны бабуинские? Челентано на минималках, блин! Как будто ревнует!

Послонявшись по квартире, я все-таки не выдерживаю и достаю тетрадку в клеточку. Попадается философия. Открываю с обратной стороны и старательно заполняю цифрами.

Через десять минут смотрю на итог: «Обижен».

Шта?

Перегадываю заново. «Уважает».

Это что за фигня! Так не пойдет!

Я раз шесть еще раз повторяю, пока не добиваюсь приемлемого ответа: «Скрывает свою симпатию».

Так-то!

Козел.

Перегадывать – это, конечно, читерство, но еще не хватает, чтобы Философия подкладывала мне такую свинью как противный результат. Хватит мне долбанного ницшеанства.

Только в глазах уже рябит от столбиков цифр. Я еще немного полежу, прям пять минуточек, и пойду мыть челку…

Звонок домофона врывается в мозг мерзким заунывным пиликаньем.

Лежа хлопаю глазами в потолок, а сердце почему-то колотится, будто я опаздываю. Проверяю мобильник – шесть пятнадцать. Отец, что ли, вернулся? Блин, мама уже ушла в лабораторию. Соскребаюсь с постели… Ну вот есть же у него ключи, почему никогда не пользуется…

Но оказывается, что это не папа.

Чертов Рэм.

И как только встал в такую рань. Его пушкой не поднимешь раньше десяти. И потом еще торчит в ванной по сорок минут. Ритка жаловалась, что это пипец какой-то. Что ему надо, а? Ах, да... Новые правила какие-то. Ну-ну. Облезет, криво обрастет и снова облезет.

Приперся спозаранку, еще и орет.

– Сонь, ты охренела? Я тебе, что, евнух?

Закатываю глаза. Какие мы ранимые. В купальнике я его вроде не пугала прежде. Что за вопли?

Я вообще в длинной футболке. Не, было время, когда я мечтала понравиться Рэму, и я как одержимая закупалась женственными вещичками. Даже как-то подсунула другу каталог с вопросом, что ему как мужчине нравится. И по дурости после этого купила комплектик, в который он тыкнул.

Две ночи промучилась.

Шелковая сорочка во сне перекручивается, швы натирают бока, бретели впиваются… Ну нет, если на выход я еще готова страдать в неудобном, но красивом, то спать я хочу как человек.

– Ой ладно, можно подумать, ты не видел женщин менее одетых, – бухчу я, то же мне нашелся «облико морале». – И вообще ты меня разбудил. Какие претензии? Не нравится? Где дверь ты знаешь.

Шлепаю на кухню.

Отец ночью, помнится, спрашивал, где сахар, потрясая пустой сахарницей.

И где у нас сахар? Я кофе без него не могу. А без кофе я не могу ничего.

Еще и Рэм раздражающе пыхтит за спиной. Все бесит, но пока как-то вяло. Вот сейчас засыплю кофе…

– А что ты делаешь, Соня? – вкрадчиво спрашивает Рэм.

– Сахар ищу. И я, и Ден пьем сладкий кофе… – соплю я, двигая банки и упаковки. Одна соль в доме, блин. Соль и пшенка.

– А какого хрена Ден пьет кофе у тебя? – продолжает несанкционированный допрос бывший друг.

– Он меня в универ возит, вот и пьет… Ай!

Обжигающий шлепок по заднице прерывает мои раскопки.

– Ты с дуба рухнул? – с зажатой в руке мукой вынырнув из шкафчика, воплю я. Попа прям горит!

– Я? – набычившийся Рэм, делает шаг ко мне, зажимая у гарнитура. – Я? Ты, Соня, видимо, не очень понимаешь, что Дениска тебя больше никуда возить не будет!

– Иди в жопу, Рэм! – свирепею я. – Захочу и будет! Тебя спрашивать никто не собирается!

– Не нарывайся, Сонь!

А желваки так и играют на скулах. Ноздри раздуты. Только что зубами не скрипит.

– А то что?

– А то! – нависает он надо мной, и глаза у него дурные.

Будет он мне еще указывать! Разозлившись, я хлопаю по пачке с мукой, из нее вырывает белое облако и оседает на лице Рэма и его черной футболке.

Глава 14. Рэм

– Сам ты стерва! Я – ангел, а ты – придурок!

И она еще упирается!

Как будто первый день знакомы. Она, что, серьезно сейчас думает меня так остановить?

Локтем включаю свет в ванной и втаскиваю туда Соньку.

То ли она еще не проснулась все-таки, то ли не верит, что хана пришла, но сопротивление мне оказывается не очень серьезное.

А ведь я учил. Учил, как отбиваться от Денисок.

Надо будет потом закрепить.

А то все эти елозенья больше похожи на заигрывания.

– Ты! Отвали! – извивается Соня, прижатая мной животом к раковине, не догадываясь, что лучше бы ей сейчас вообще не шевелиться. Каждое ее провокационное движение отзывается во мне совсем однозначно.

Меня нездорово плющит от ощущения гибкой силы ее нежного тела под свободной футболкой. Ее ведь ничего не стоит задрать. Ничего не стоит сдвинуть кружевную полосочку, очень ненадежно закрывающую… Блядь, да достаточно одного вжика молнии и пары секунд, и можно начать подчинять Соню.

Но нельзя.

Где-то на заднем плане сознания верещит сигналка, что Жданова может быть еще девочкой, а еще, что моя цель вовсе не натянуть подругу на каменный стояк и не выбить из нее сладкие мягкие стоны. Например, как те, какие она издает, когда разминаешь ей пальцы ног.

От воспоминания об этих непристойных звуках я получаю оглушающий удар. Кровь проносится по венам обжигающей волной, как цунами, накрывая с головой так, что слышно только стук собственного черного сердца. Член впивается в ширинку, и я со зла на последних волевых дергаю рычажок смесителя, открывая воду.

Она холодная. Зашибись. То, что нужно.

Но Соньке, теплолюбивой змее, не нравится.

Стоит мне набрать горсть воды и плеснуть ей в лицо, она верещит:

– Пусти, идиот!

И дрыгается, елозя круглой попкой у меня в паху и сводя меня с ума.

Не чует, что ли, что сейчас наступит локальный конец света?

– Ты не имеешь право!

– Ошибаешься, Соня! У меня есть все права. И ты будешь слушаться…

Да, Сонечка. Будем дружить. Гоню из воображения картины того, что я готов сделать с заразой, если она опять доверчиво подсунет свои ножки с жалобой: «Туфли адские».

Ничего, уж как-нибудь. Лишь бы была на глазах и под боком.

А с желанием Соню ласково придушить, толкаясь в нее совсем неласково, я справлюсь.

– Упырь! – ругается Жданова, пытаясь укусить меня за ладонь, которой я ее умываю.

Это уже второй раз за два дня.

Сначала шея, теперь рука.

Блядь, это что? Она реально не понимает, что так делать нельзя!

Или она привыкла парней кусать?

И ждала на утренний кофе Дениску с голой задницей?

Резко разворачиваю Соню к себе, чтобы доступно ей объяснить, что нехер, но мир, испытывая меня на прочность, подкладывает жирную свинью.

Сонька хватает ртом воздух, а я не могу не представлять, как это – смять нежные губы своими, впиться с нежное горло, оставляя засос. Ворот футболки, да и не только он, намокает, выставляя дразнящие соски.

Крышесносный вид.

Влажный сон мальчика-подростка.

По моей личной шкале – сто из ста.

Даже сквозь ткань тонкая талия опаляет мне ладони запретным «нельзя».

Это Соня. Нельзя. Табу.

Ну почему эта заноза не может быть, как раньше? Хотя бы как в пятнадцать, когда я строго ей выговаривал, что парням только одно и надо, и нужно держаться от них подальше.

Тогда Соня меня слушала.

Не танцевала в объятьях ушлепков, не поила их кофе, и я не знал, какое белье она предпочитает.

Эти мысли молниями бьют в не очень хорошо работающий мозг.

И почти помогают прийти в себя, но только я по-прежнему не могу отвести взгляда от вздымающейся груди.

Усилием воли отрываюсь от заманчивых мягкий полушарий, облепленных мокрой тканью и смотрю в злющее лицо Сони. А она набирает воздуха в легких, чтобы обложить меня в своей манере, да только перед этим дьяволица слизывает с губ капли воды.

– Сонь, – рычу я. – Сонь, замри. И ничего не говори.

– Да ты оборзе…

Я обрываю ее:

– Иначе я натворю то, за что потом простить себя не смогу. Пожалуйста, – выдавливаю я, уткнувшись в ее лоб своим и стараясь усмирить хотя бы дыхание.

Если она сейчас сама не спасет ситуацию, быть беде.

Я хладнокровная скотина, но где-то, блядь, что-то сломалось, и теперь Соня влегкую сдирает с меня ошметки самообладания любым словом, любым жестом…

Непонимание во взгляде Сони сменяется неопределимым мной чувством, когда она, не послушав меня, повторяет попытку вырваться из моих рук.

Глава 15. Соня

Идиот!

С ним невозможно разговаривать!

Похотливое животное!

Пялит, кого ни попадя, а тут пожалеет он, видите ли!

Недостойна я его величества! Самодовольная обезьяна! Удод пучехвостый!

Ну и валил бы к своим соскам.

Никто ему ничего давно не предлагает. Я все с первого раза поняла. Мне хватило тех двух коров, чтоб понять, что я Рэма не заинтересую. Мы из разных видов.

Все-таки моя стратегия была правильной. Игнорировать Рэма, не разговаривать с ним, не встречаться, не иметь с ним никаких дел.

Стоило только пересечься, и он тут же делает больно!

С его точки зрения, мне неоткуда узнать про секс? Никому я не нужна, никто не позарится?

– Да уж знаю, – выпаливаю я чистую ложь, но Рэм-то не в курсе.

Три. Два. Один.

– Чего-о-о? – орет потерпевший.

Какое это удовольствие – стереть снисходительное выражение с его рожи. Жаль только, что раздутые ноздри и побелевшие даже под тонким слоем муки скулы не портят идеально-красивого лица.

– Того-о-о! – передразниваю я.

– Бл… Пи… Ты чего несешь? – Рэм трясет меня как грушу.

– А что такого? – хлопаю ресницами.

– Я убью пидора!

Хочу отпихнуть психа, но, походу, некоторых клинит. И чем сильнее вцепляется в меня Рэм, тем больше из меня лезет начинки, и это не повидло. Дерьмо кипит не только у него.

– С чего бы? Я вообще-то совершеннолетняя. Это я так. Напомнить, если ты вдруг забыл. Мне уже все можно!

– Пизда Дэнчику, – припечатывает Рэм.

Офигеть! При мне матерится. Такое на моей памяти случалось всего пару раз в момент наивысшего стресса. Видать, моя половая жизнь его все-таки волнует. С чего бы, спрашивается? Ему можно, а мне нет?

Черт. Меня озаряет, что я подставила Дениса. Судя по лицу бывшего друга, жить моему новому парню остается недолго.

– С чего ты взял, что это он? – пытаюсь я спасти шкуру Дэна.

Ой, мля… Сейчас у кого-то пар из ноздрей повалит.

– В смысле, не он? А кто? Говори. Сонь, у тебя есть тридцать секунд. Признавайся!

– Не скажу, – снова начинаю вывинчиваться из рук сумасшедшего. – И не трогай Дениса. Он хороший!

– И станет еще лучше, когда я его кастрирую!

Мне удается наконец оттолкнуть Рэма и дать деру из ванной, но в прихожей меня хватают за шкирку и, со всей силы впечатывая в железобетонное тело, обхватывают наглыми лапами.

У меня сердце колотится на пределе. Лопатками чувствую, как неровно и тяжело дышит Рэм. Я пытаюсь расцепить стальную хватку. Вот сейчас я очень отчетливо ощущаю ягодицами, как Рэм взбешен.

– Он к тебе лез, да? Вы с ним трахались? Как далеко вы зашли, Сонь? Так? – тяжело дыша мне в шею, Рэм задирает на мне футболку и добирается до груди. – Или так? – другая рука ныряет вниз между ног и накрывает промежность поверх трусиков. – Ты для него там бреешь, да, Сонь?

– Отвали!

Да он кукухой едет!

Парни все такие идиоты, когда у них весенний сперматоксикоз?

Надо его тормознуть, но как?

Он же ничего не слышит, рычит на ухо, заставляя волоски на руках приподниматься:

– Тебе понравилось, а, Сонь? Молчишь? Ну все. Больше тебе ничего не светит. Надо будет, на цепь посажу. Никаких «уже все можно», – а сам, прикусив мне ухо, трется эрекцией об попку.

Бесит. Пугает. И волнует. Странный холодный шар будто катается в животе, реагируя на то, как длинные пальцы Рэма давят мне там внизу.

Корежит не только Рэма, но и мне становится не по себе, от нарастающего незнакомого чувства.

Пошел в задницу! Будет он мне указывать, когда мне можно сексом заняться!

Заставляю себя замереть и цежу:

– Убери от меня свои грязные лапы и свой корнишон.

На секунду мир смазывается перед глазами.

Это Рэм резко разворачивает меня к себе лицом.

– Значит, мои руки для тебя грязные? – он надавливает мне на нижнюю губу большим пальцем, и я не задумываюсь кусаю его.

Глаза Рэма почти черные, так расширены его зрачки. Его ладонь ложится мне на горло, и я нервно сглатываю, хоть он и не сдавливает.

Рэм опускает сумасшедший взгляд на мои губы. Против воли всплывает в памяти зимний поцелуй, на секунду выбивая у меня из-под ног почву.

Не знаю, собирался ли Рэм меня поцеловать, но, что бы это ни было, это останавливает раздавшийся звонок домофона.

Мы молча сверлим друг друга ненавидящими взглядами, дыша, будто лошади, завершившие скачки. И никто не пришел первым. Кони в мыле, жокеи в ауте.

Домофон продолжает трезвонить. Блин, это, наверное, Денис.

А я выгляжу, как кикимора!

Глава 16. Рэм

Мой зубовный скрежет слышно, наверно, на лестничной клетке.

«Иди открой дверь»!

О, да!

Я сейчас открою. Я сейчас так открою.

Ворота персонального ада для одного отдельно взятого Дениски.

И Соне мало не покажется.

Звонок домофона все не затыкается я скидываю косуху, сдираю с себя футболку с белыми разводами и мокрыми пятнами и, развернувшись, нажимаю кнопку на панельке. Голос не подаю. Сейчас сюрприз сделаю.

Кулаки сжимаются, грудь ломит от невыносимого чувства.

Что-то вроде ревности, только нечто более звериное.

Похуй, Дениска потоптался на моей курочке, или какой-то другой петух, но Дэнчик сейчас огребет за всех. Все равно он явно рассчитывает прижаться к Сониным титькам.

Ща-а-аз.

А потом найду того, кто Соню в койку затащил и оторву ему все причиндалы.

Налитыми кровью глазами гипнотизирую дверь, ожидая звонка или стука.

Щелкаю пальцами разминаясь перед тем, как прописать слизняку в табло.

Стараюсь вычеркнуть из памяти зрелище из ванной. Пухлая нижняя губа, капельки воды, торчащие соски. Нужно затереть в мозгу эти воспоминания об ощущениях упругой груди в ладонях. Уничтожить догадки, что там, под жалким клочком ткани между ног, у Сони нет волос.

Блядь.

За каким чертом эта информация намертво выжигается у меня в сознании? Член гудит, требуя возмездия.

Я так зол. Я зол на Соню, на себя, на весь свет.

И я готов выместить свою злобу на Дениске.

Слышу, как подъезжает лифт и с трудом выдерживаю, чтобы не рвануть наружу и не запинать скотину прямо в кабине.

Вот дверь открывается, и я уже на низком старте, но на пороге совсем не Денис-какашкогрыз.

В дверном проеме нарисовается нехилая фигуры Сонькиного отца.

И судя по взгляду, которым окидывает меня Илья Захарович, он мне совсем не рад.

– Я не понял… – медленно с расстановкой произносит он, а меня прошибает пот.

Потому что я понимаю, что он мое состояние считывает на раз.

– Илья Захарович, здрав…

– Рэмушка, – ласково перебивает меня он, и я прям представляю, как он берет в руки скальпель. – А какого хрена ты голый?

Я не голый, я только без майки, но сейчас чувствую острую нехватку чего-то вроде защитной ракушки. Желание сделать из меня евнуха очень отчетливо читается в глазах Сониного папы.

Указываю на валяющуюся рядом футболку:

– Облился, Соня обещала почистить… – пизжу первое, что в голову придет.

Прям сейчас в мозгу горит светящаяся надпись, что если мне не поверят, то хуй я потом подберусь к Соне. Илья Захарович, даром, что человек с мирной профессией, но я башку на отсечение дам, что, если что, Соню я смогу видеть только на фотках в соцсетях. Это если смогу видеть обоими глазами.

– Да? Уверен? А то я быстро ликвидирую опухоль, которая бросается в глаза мне даже отсюда.

Ебать.

– Уверен, – говорю твердо, потому что я ни за что не допущу повторения сегодняшнего. Это слишком опасно, у меня крыша едет только от запаха Соньки, я теперь к ней и пальцем не прикоснусь.

– Ну смотри, – Илья Захарович разувается, и мне даже кажется, что пронесло, но по закону подлости – нет.

За моей спиной раздается звук открываемой двери и Сонин голос:

– Подай мне еще одно полотенце, – томно просит она.

У меня каменеет рожа, потому что лицо Ильи Захаровича становится очень интересным. Не надо быть Нострадамусом, чтобы предсказать грядущий пиздец.

Я оборачиваюсь, чтобы понять, что вызывает такую реакцию, и вижу Соню без майки, кутающуюся в куцый полотенчик, прикрывающий только грудь.

– Та-а-ак… – тянет Илья Захарович, и Сонька, которая до этого якобы что-то разглядывала за дверью, замечает отца. С визгом она скрывается в спальне.

Холодный взгляд хирурга по призванию возвращается ко мне.

– Есть, что сказать перед смертью?

– Есть, – мрачно говорю я. – Я грохну того, ради кого она выкинула этот фортель.

Я уже в красках представляю, как переезжаю Дениску туда-обратно. И еще раз. И еще.

Илья Захарович прищуривается на меня.

– Мы с тобой еще поговорим, – и отпиннув свои туфли он тяжелой походкой идет в комнату Сони. Стукнув пару раз, заходит туда.

Я прикидываю, через сколько можно ворваться, чтобы принять огонь на себя, и выходит, что прямо сейчас.

Двигая по узкому коридору к Сонькиной комнате, я предупредительно ору:

– Соня, я дождусь майку? Мы опаздываем в универ!

Сквозь бубнеж двух голосов, приглушенных дверью, раздается злой голос Соньки:

– Ой да отвали!

Глава 17. Соня

Вытаскиваю из шкафа полотенце.

Большое отвергаю, как не подходящее для моих целей, беру самое маленькое.

Попозировав перед зеркалом прихожу к выводу, что самое оно.

В прихожей уже голоса слышно, и я, изогнувшись как для лучшей фотки в соцсети, совершаю невозможное: втягиваю живот, оттопыриваю попец, выставляю ногу на носочек и, якобы, не глядя в коридор, толкаю дверь.

– Подай мне еще одно полотенце, – прошу я, старательно разглядывая в зеркале позади, удачно ли я встала. С этого ракурса вроде нормуль. Дениске и меньшего хватало, чтобы растечься и сделать то, что я от него хочу.

– Та-а-ак…

Слышу я знакомый голос и понимаю, что встряла, еще до того, как вижу, кто именно это говорит.

Уж отцовскую интонацию, после которой в детстве наступала процедура головомойки, стояния в углу или горения уха в зависимости от тяжести косяка, я хорошо знаю.

Быстрый взгляд на диспозицию только подтверждает мою догадку, и я с писком и позором юркаю в комнату.

Халат! Где, мать его, халат? У меня был!

Едва успеваю натянуть махровое чудовище, как раздается предупредительный выстрел, то есть стук в дверь.

– Заходи, – мямлю я, плюхаясь на кровать и пряча лицо в ладонях.

– София Ильинична, – грозно начинает отец. – Извольте объясниться. Это что за херобора мне сейчас привиделась?

М-да.

– Давай сделаем вид, что ничего не было? – предлагаю я несчастным тоном.

– Как это? – папа натурально охреневает.

– Так. Поступим, как взрослые люди. Я же делаю вид, что ничего не вижу, когда ты с мамой заигрываешь узконаправленно?

С опаской наблюдаю, как папа наливается кровью как клоп.

Чего-то я не уверена, что я выбрала правильную тактику…

– Ты как с отцом разговариваешь? – рычит он.

– Ну вы же хотели, чтобы я повзрослела, – кривлюсь я. Какие кругом двойные стандарты. Как убираться в квартире на сто квадратов, так я взрослая.

– Вот когда будешь взрослая, тогда и делай, что хочешь!

– А когда? – пылю я. – Когда наступит это счастливое время? В тринадцать ты говорил, что я могу краситься, когда стану взрослой! В шестнадцать, что я буду ходить в кино, когда стану взрослой! И что? Когда мне можно с мальчиками встречаться? В сорок?

– Вот в сорок и поговорим! А пока, я тебе скажу, что встречаться с мальчиками и скакать перед ними голой – это разные вещи! – заводится отец. – Да еще и перед Рэмом! Я думал, он за тобой приглядывает, чтоб ты глупостей не наворотила…

– Этот приглядит! – взрываюсь я. – У меня официального парня тогда никогда не будет!

– Вот пока не будет определенной кандидатуры, которой я в случае чего смогу оторвать яйца, чтоб я подобного больше видел! – рявкает папа.

Из-за двери доносит вопль головой скорбного:

– Соня, я дождусь майку? Мы опаздываем в универ!

Придурок.

– Ой да отвали!

Я встаю и роюсь в шкафу.

Хрен ему, а не его футболки, которые у меня скопились.

Вот. Утащенная у отца подойдет. Чистая вроде.

– На вот. Отдай идиоту, – пихаю в руки отцу майку, отвернувшись от него.

Ненавижу такие ситуации.

– София, посмотри на меня, – давит отец. – Скажи мне, ты ведешь половую жизнь?

Огосподитыбожежмой!

– Ты серьезно думаешь, что я стану с тобой это обсуждать! – у меня даже рот приоткрывается.

– Я маме скажу.

Ой блин. Мама – это звездец. У всех в семье папа – последняя страшная инстанция, а у нас – мама.

– Ничего у нас с Рэмом нет, – вздыхаю я. – Успокойся. И иди отнеси придурку. А то с него станется заставить меня стирать его барахло.

Отец сверлит меня тяжелым взглядом. Кажется, мне не удается его убедить, что у нас с Рэмом исключительно платонические отношения, но и доказательств у него никаких нет.

– Мы еще вернемся к этому разговору, – обещает папа, выходя за дверь.

Я иду следом.

В тихом бешенстве. Рэм придурок, папа лезет с нравоучительными разговорами, я не выспалась, и теперь придется мыть не только челку, но и всю голову!

А за порогом спальни столпотворения, всем надо поговорить прям тут.

– Я могу зайти?

Чего? Да он еще и не меня спрашивает!

– Вместе с кофе, – и пусть только попробует не сделать. Я ему жизнь отравлю. Я умею.

Добравшись до ванной, я запираюсь там и, пустив воду, смотрю на несчастную свою моську в зеркало.

Блин.

Прыщ.

Зреет сволочь прям на лбу возле волос.

Этот день бьет все рекорды по отвратительности.

Глава 18. Рэм

Зараза-Сонька продолжает меня доводить.

Выходит из ванной с замотанной в полотенце головой, отпивает кофе и кривится.

– Так и знала. Ни на что не способен. И память как у склеротика.

– Чего? – бухчу я, но голос повысить не могу, потому что рядом, словно Цербер, сидит Илья Захарович и бдит за нами.

– Я пью сладкий кофе. Сладкий, – с расстановкой произносит она. – Даже если ты не смог запомнить этот факт за кучу лет, то я только сегодня тебе об этом напоминала.

Цедит с мерзкой такой интонацией.

Прям, староста пятиклашек.

Желание задушить ее растет. Сама же сахар искала! Где я его возьму?

А Соня, бросив на меня презрительный взгляд, подходит к холодильнику и снимает с него целую пачку сахара и ставит ее на стол передо мной, как будто я слепой идиот.

Я снова начинаю кипеть, и тут до меня доходит.

Это что такое?

Она знала, где этот хренов сахар, но устроила целый спектакль с поиском? Довела до членостояния и бешенства просто так из любопытства? Она и с Дениской такое проворачивает?

Чувствую, как глаза наливаются кровью.

Кошусь на Илью Захаровича, который и не думает оставлять пост на кухне, хотя видно, что спать ему хочется. Сонькин отец следит за нами с подозрением в глазах. И если мне кажется, что наш «милый» утренний срачик, должен его успокоить в моем отношении, то по факту, слушая нас, он все больше мрачнеет.

Когда Соня, оставив остывать свой кофе, отправляется краситься – рисовать нос, как она говорит, Илья Захарович мне показывает увесистый кулак:

– Ты меня понял? Глаз не спущу.

Что-то мешает мне ответить голосом. Какая-то левая хрень останавливает меня от того, чтобы поклясться и расписаться кровью, что я Соню пальцем не трону.

Я не собираюсь ничего портить, и так уже лажанул, но пообещать ничего не могу.

Ну то есть, я точно не пересплю с Соней, но такие ситуации как сегодня, они непредсказуемы. Могут случиться рецидивы.

– Ты меня хорошо понял? – еще раз переспрашивает Илья Захарович.

Сразу становится понятно, чья Соня дочь. У ее отца такая же интонация, как у нее. Или это наоборот?

Стиснув зубы, киваю.

Требования Ильи Захаровича полностью совпадают с моими планами, но почему они меня так бесят? Особенно сейчас, когда я до сих пор ощущаю тяжесть Сониной груди в ладони.

Резко отворачиваюсь от Сониного отца, чтобы скрыть от него палевное шевеление в паху. Все-таки скальпели в этом доме на каждом шагу.

Маяться на кухне под суровым взглядом становится совсем невыносимо, и как только в спальне Сони перестает шуметь фен, смываюсь отсюда.

Насыпав аж три ложки сахара этой Горгоне, я размешиваю получившуюся сладкую бурду и тащусь к ней.

Злит, что это выглядит, будто я на поклон иду, как побитая собака.

– Дверь на закрывай, – вслед мне несется наставление.

А Сонька уже оделась и возит карандашом по бровям.

Молча ставлю на тумбочку рядом с ней кружку и, сложив руки на груди, сверлю взглядом.

– Не пялься под руку, – ворчит Соня.

Я смотрю, как она, чуть приоткрыв рот, хлопает ресницами по щеточке туши. Тут же вспоминается, что Ритка делает точно так же. Моя малолетняя отбитая сестра. И она ненамного младше Сони. Как представлю, что какой-то хрен будет Ритку лапать, как я сегодня Соню, дурно становится.

Как вообще это произошло?

У меня стоит на Соню, я по ночам такие сны вижу, что хоть вешайся. Она ж сопля еще. И уже с кем-то переспала.

Да быть не может. Не верю. Не хочу.

Разрывает от желания бросить занозу на постель, придавить, чтоб не рыпалась, и вытрясти из нее правду. А если мне эта правда не понравится…

Походу, от меня фонит бешенством, потому что подруженька со вздохом завинчивает тюбик с тушью и оборачивается ко мне:

– Ну чего тебе от меня надо?

– Что это сегодня такое было? – отвечаю я вопросом на вопрос, старательно пытаясь не начать орать, хотя очень хочется.

– Ты про что?

– Про все.

Больше всего меня сейчас, конечно, волнует, кто тот мудак, кто затащил Соню в постель. Или это была не постель? Блядь. Дышать. Не орать.

Но как сдерживаться, когда мне, сука, почему-то больно…

– Я уже сказала. Тебя не звали. Не нравится – проваливай.

Ухмыляется. Как взрослая.

На заднем фоне слышно звонок в домофон. Ни я, ни Соня не двигаемся с места.

Судя по тому, что сигнал затыкается, Илья Захарович решает поработать привратником. Голову на отсечение даю, Денисочка приперся.

У меня потихоньку начинают отказывать тормоза.

– Нет уж, Сонечка. Никуда я не уйду, – нависнув над дерзкой писюхой, предупреждаю я. – Более того, с сегодняшнего дня мы будем жить по моим правилам. И ты будешь слушаться, как миленькая.

Глава 19. Рэм

– И в твоих интересах надеть нормальную юбку, которую видно без микроскопа, – рычу я, потому что взгляд все время застревает на голых коленках и на шелковых бедрах. Вязаный пиздец собрал гармошкой подол так, что вот-вот выглянет белье.

– Да пошел ты, – шипит змеюка, сверкая глазами.

У меня аж кадык дергается.

Зря она. Только еще больше раздувает огонь. Будто первый день меня знает.

– Ты уже нарвалась, Соня. Или напяливай другую тряпку, или джинсы!

Жданова складывает руки на груди, и я представляю, как выливаю ей кофе на подол.

И как теплая сладкая жидкость пропитывает ткань юбки, потом трусиков…

Собрать бы языком терпкие капли, затекающие между…

Блядь! Наваждение!

Меня почти колотит от бешенства, что малявка не собирается слушаться, да еще и дерзит. Будь это не Соня, я бы показал ей, что случается с нахалками, в коротких юбках, которые смеют мне перечить.

Я бы заткнул ей рот, смазал всю помаду и, не переставая целовать, вбивался бы в нее до тех пор, пока она не станет покорной.

Меня так распирает, что я не удерживаюсь, и большим пальцем размазываю краску на ее губах. Сонька ожидаемо верещит от возмущения, а у меня вообще крышу рвет, потому что губы у нее мягкие и пухлые, и я разом вспоминаю тот гребанный поцелуй у подъезда, от которого у меня в штанах ожил член и до сих пор никак не уймется.

Соня бросается исправлять урон, нанесенный макияжу, и я резво сваливаю из ее спальни с намерением доказать ей, что другого выхода, кроме как принять мои правила игры, у нее нет.

Я, блядь, еще не знаю, что сделаю.

Но это будет эпично.

В прихожей напротив Ильи Захаровича все еще мнется Дениска. Увидев меня, он явно охреневает. Недолго думая, я подливаю бензинчику в костер его неуверенности в себе:

– Соня еще юбку не надела, – ухмыляюсь я.

Пусть думает, что хочет.

Не для него эта булочка.

Илья Захарович на меня опасно прищуривается, но я, обуваясь, продолжаю разыгрывать свой хреновый расклад, надеясь, что в итоге соберу каре на тузах.

– Я Соню внизу подожду, – бросаю на прощанье уже в дверях, невежливо выпихивая Дэнчика плечом за порог, и закрываю за нами дверь.

Очень хочется почесать кулаки об эту мясную тушу, но мне надо оставаться хорошим надежным мальчиком в глазах Ильи Захаровича, поэтому приходится сдерживаться.

Временно.

И на моем кладбище перевернется грузовик с мороженым.

А молочный телок, не догадываясь, что судьба его челюсти на волоске, решает, что он бычара и пытается вякать:

– Не стоит, я сам отвезу Соню…

– Это мы еще посмотрим, – хмыкаю я и смачно хрущу пальцами. – Только попробуй к ней лапы протянуть, и я тебе яйца оторву…

Обещаю очень искренне. Прям от всей души. Парнишу пронимает, но он пытается строить хорошую мину при плохой игре. Но мы оба знаем, кто из нас круче.

Я не в состоянии сейчас ждать лифта и сбегаю вниз по ступенькам.

Соня скоро выйдет, и надо как-то ликвидировать гаденыша без ущерба собственной репутации.

Взгляд сразу находит тачку придурка.

Петушара, бля. Кто из мужиков ездит на ауди-тт? Бабская же.

Охуеть привет из нулевых. Даже новый седан Горелова и то приличнее.

До прокола шин я не опущусь, а вот эвакуатор, который шоркается на углу, подбить можно. Делов на пять штук. И я уже собираюсь воплотить план в дйствие, как впервые за сегодняшний день удача поворачивается ко мне лицом, а не Сонькиной аппетитной задницей.

К подъезду подкатывает колымага. Сука, джип «Патриот». Здоровенная бандура Сонькиного соседа сверху, Рамзана или как-то так. Я помню его очень смутно, он как-то разнимал веселенький махыч с моим участием, когда мы еще жили в этом дворе. Мужик работает в МЧС, и сейчас после смены ищет куда приткнуть свою тачку, чтобы завалиться спать на ближайшие двенадцать часов.

Его из пушки не поднимешь.

Машу рукой, прыгаю в свою тачилу и уступаю ему место.

Да так шикарно уступаю, что петушиная бибика Дениски остается надежно заблокирована. То есть он, конечно, может попробовать заехать на бордюр…

И при этом лишиться нехуевого куска бампера. А нехер покупать модельки машин вместо настоящих. Трехколесный велик ему самое то.

И куклу пусть надувную берет.

Соню он возит.

Гандон.

– Спасибо, брат, – вываливается из «Патриота», пусть будет, Рамзан.

– Нет проблем, – довольно склаблюсь я.

Ну а чего? На войне как на войне.

Проводив взглядом мутно-сине-зеленую форму, скрывшуюся в подъезде, я устраиваюсь на капоте и закуриваю в ожидании появления Соньки со своим бесполезным аксессуаром.

Когда наконец приоткрывается дверь, и Жданова выходит на улицу, во мне борются два чувства. Удовлетворение и звериная ярость.

Глава 20. Соня

Рэм-сволочь!

Размазал помаду, а там тоналка, контуринг!

Будь ты проклят, Рэм!

Я так психую, что в итоге задеваю кружку, и часть кофе выплескивается мне на юбку.

Я сейчас разревусь!

Что за поганое утро? Я и так их ненавижу, эти сраные утра!

До пары остается полчаса. Времени искать немятые тряпки уже нет. Остается только натягивать джинсы, и меня корежит, как черта от святой воды. Этот скот, сто пудов, подумает, что я послушалась его дебильного приказа!

Джинсы, разумеется, и не думают застегиваться. Приходится корячиться, лежа на полу, и я чуть не ломаю ноготь.

Ну, Рэм! Костьми лягу, но больше тебе не удастся портить мне жизнь!

Бесит все. И даже Денис, который, видимо, самоутверждаясь, решает приобнять меня. Рука вроде на талии, но мне становится душно, и хочется вывернуться.

Черт, сегодня меня полапали все парни, а я еще и из подъезда не вышла!

Но когда на улице я вижу, что машина Дениса заблокирована… Даже нет. Не так.

Когда я вижу самодовольную рожу Рэма с неизменной сигаретой в зубах…

Я понимаю, что шансов у этого дня закончиться без кровопролития нет.

О… Я могла бы вызвать такси, но это означает, что я опоздаю. Черт его знает, когда назначат. В это время все тачки едут в обратную от универа сторону по направлению к бизнес-центру.

А вот сесть в машину к Рэму и мотать ему нервы…

Так он еще и глумится надо мной:

– Какая ты бесчувственная, Соня. Ай-яй-яй! А псинку свою на произвол судьбы бросила. Как же так?

Молчу. Рэм же бесится, когда его игнорят. А говнюк продолжает:

– Но я ведь хороший человек, правда? Я обязательно возьму и твою собачку, хоть ты ее и без намордника водишь, – и зовет Дениса.

– Что ты задумал? – мне становится нехорошо.

Я отлично знаю эту паскудную улыбочку.

Дурные предчувствия поднимают голову.

И полностью себя оправдывают.

Стоит Денису присоединиться к нам в салоне, как из Рэма сыплются гадости. Так меня не позорил еще никто в жизни. Даже мама…

– Чего пялишься? – Рэм бросает взгляд на Дэна в зеркало заднего вида как раз, когда я пристегиваю ремень безопасности. – Думаешь, настоящие? Я бы не обольщался. В шестнадцать она подкладывала носки в лифчик.

Что???

До меня доходит, что он про мою грудь!

В озверении поднимаю глаза на придурка, а он мне ехидно подмигивает.

– А вот задница у нее проклюнулась раньше…

О нет! Заткнись! Только не это! Не вздумай!

Но идиота уже несет.

– Я помню, как у нее джинсы лопнули посреди торгового центра. Это еще в пятнадцать…

Мне не хватает кислорода. Меня сейчас разорвет.

– Завали сейчас же, – цежу сквозь зубы.

– А что такое? А в чем дело? – скалится Рэм. – Я же не рассказываю про то, как тебя прыщами обсыпало, и ты намазала их какой-то хренью и покрылась еще и пятнами…

– Р-р-рэм, – уже рычу я, а мы еще только на кольцо выезжаем.

Еще не меньше пятнадцати минут ехать. Если он не замолчит, я его убью, мы попадем в аварию, и все кончится плохо.

– Молодец, отлично получается. Дэнчик, ты в курсе, что до семи лет Соня шепелявила? Я сам не слышал, но Илья Захарович классно пародирует…

К моменту, когда мы подъезжаем к универу, меня трясет.

Рэм – смертник.

Он вываливает про меня позорные подробности одну за другой.

Да вот про сладкий кофе мы не помним, а все дерьмо, случающееся с девушкой с момента взросления, Рэм помнит просто на ура! Заслужил медальку посмертно!

На парковке перед главным корпусом я выстреливаю из машины пулей.

Правда, со второй попытки.

Первая проваливается, потому что от бешенства и нетерпения я забываю, что пристегнута. Рэм со смешком меня отстегивает, и я удираю. За что он так со мной? Мне надо прийти в себя. Пережить это.

Всю эту хрень и то, как Дэнчик слушал, развесив уши.

Ненавижу их обоих.

Ничего страшного не случилось, уговариваю я себя, но выходит плохо. Хочется реветь и послать всех к черту.

Но по закону подлости я не могу скрыться в женском туалете, потому что на эту лекцию опаздывать нельзя. Потом не пустят. А препод – зверь.

За минуту до звонка я влетаю в поточную и падаю на самом верху. Мало мне бесева с утра, так в аудиторию за мной заходят оба: и Дэн, которому положено, ибо сокурсник, и Рэм. А вот ему тут делать абсолютно нечего.

Но это я так считаю, а он, окутывая меня своим парфюмом, усаживается рядом и расставляет свои ноги так, что мне мои деть некуда.

Глава 21. Рэм

Язык работает сам по себе, выдавая факт за фактом.

Чувствую себя двенадцатилетним дебилом из шестого класса, которого одноклассница отшила, и он не может угомониться.

Натуральным идиотом я себя чувствую. Но остановиться не могу.

И как, сука, мне права-то дали? Мозгов-то нет…

Злой взгляд из-под светлой челки только провоцирует меня еще больше.

Да я уже и не для Дэнчика разоряюсь.

На Соньку работаю.

Слышишь? Никуда тебе от меня не деться. Я все про тебя знаю. Все.

Отринь надежду, Жданова.

Ты и я вместе навек.

А еще у меня есть козырь в рукаве. Он детский, согласен, но, бля, если припрет, я и его выложу на стол. Походу, мне терять уже нечего.

Я вижу, что перегибаю палку, и поделать с собой ничего могу.

Все благие намеренья летят к черту.

Как же бесит, что Соня так выбивает меня из колеи, и я не могу хладнокровно распланировать путь возвращения всего на старые рельсы. Горелов бы посмеялся, увидев, как меня корежит, и как я сам своими руками закапываю себя.

Супермэн хренов.

Кларк Кент на минималках.

А Жданова – мой криптонит.

Она рычит: «Рэм!», и внутри в такт заводится мотор, который, сука, должен глохнуть только от мысли, что у меня встает на подругу детства.

Но не глохнет.

Какого хрена я не могу себя контролировать?

Остатки сил уходят на поддержание видимости спокойствия, которого и рядом не валялось. Меня кидает на виражах эмоций, как беременную бабу.

И если я хоть на секунду покажу Соньке, что чувствую, она меня раздавит. Она слишком хорошо меня знает. Не раздумывая, воткнет палец прямо в рану. И у нее есть на это право.

И я бы позволил ей оторваться на мне, если бы был уверен, что это нам поможет.

Честно.

Но это же Соня.

Она порвет меня в клочья и усвистит в закат. У нее так всегда. Обосрался – пошел вон. Недостоин.

Жданова так хлопает дверцей тачки, что мы с Дэнчиком переглядываемся. У него взгляд затравленный, хоть он еще и не понимает до конца масштаб подставы, которую я ему организовал. Дениска сейчас думает, что я псих, и это я творю дичь, за которую Соня меня не простит.

Дэн не сечет, что и он попал под раздачу. Каждый раз, когда Соня будет на него смотреть, она будет вспоминать этот унизительный момент, и что Денис все слышал и меня не заткнул.

Хана тебе, Дэнчик.

Теперь тебе нет места даже во френдзоне.

Я доволен тем, как грамотно нейтрализовал гаденыша, мечтающего прижаться к Сонькиным прелестям, но самому мне придется еще сложнее.

Я, хуй знает, как из всего этого выгребать.

– Проваливай, – ласково предлагаю я Дениске, прижухшему на заднем сидении. – Я за тобой слежу. Позволишь себе лишнего – будешь петь в хоре мальчиков-кастратов.

Слизняк.

Только и может, что строить из себя брутального мачо. Накачал массу, и думает он крутой. Мамина корзиночка.

Хрен ему на воротник, а не Соню.

Что вчера проебал, как девчонку из-под носа увели, что сегодня – блеял перед Ильей Захаровичем. Да и мне ничего не говорит. Проглатывает наезд. Молча выходит из тачки, даже дверью не хлопает. Хоть я его и бешу, но чует нутром, что он мне не соперник, и я его размажу по бордюру вдоль всей парковки.

Сонька слиняла быстро, но если она думает, что смогла от меня смыться, то ошибается. У нас же теперь все онлайн. Пока иду вразвалочку к главному корпусу, за дверями которого она скрылась, проверяю расписание.

Сто вторая. Поточная по четной стороне. Успеваю даже купить себе в автомате бутылку воды.

И засекаю Денисочку, который покупает в соседнем кофе. Ага. Два берет.

Наивный. Соня тебе его на башку выльет сейчас.

Придется мне побыть защитником убогих и умом скорбных.

А то еще обварится малахольный.

Захожу в поточную прямо перед Дэнчиком и сажусь с Соней, отгораживая ее от ушлепка с картонными стаканчиками.

Соня не в восторге от моего появления.

Ожидаемо.

Но мне похер на очередную перепалку. Несмотря на грозу, витающую над нами, несмотря на то, что, походу, скоро рванет, это такой кайф сидеть как раньше рядом. Мазохизм восьмидесятого лэвела.

До сих пор не пойму, когда все пошло под откос.

Явно раньше, чем я попробовал Сонькины губы на вкус.

Летом я уже был контужен.

Тогда на пляже, когда приехал и пялился, как Сонька играет в волейбол. Не мог оторваться от длинных загорелых ног, от песка, прилипшего к ягодицам, от плоского живота, напрягающегося при каждом прыжке.

Глава 22. Соня

Минуты на паре тянутся мучительно долго.

У меня не выходит сосредоточиться на лекции от слова совсем. Записываю на автомате. Приставь мне пистолет к виску – все равно не вспомню, что за тему мы изучали.

Будто нас двоих накрыло куполом и отделило ото всех, и все мои органы чувств ловят только сигналы Рэма.

Я кожей ощущаю пристальный взгляд.

Рэм не гнушается меня трогать, и я каменею, когда он убирает мою челку от лица. Внутри словно еж ощетинивает иголки. Это так неправильно, в жестах Рэма столько привычной ласки, которая никак не вяжется с тем, что он говорит и как поступает, что меня заливает холодом изнутри.

Я чувствую на щеке его дыхание, когда он наклоняется ко мне, чтобы подколоть горячим шепотом на ухо: «Какая хорошая девочка. Прям примерная студентка, да?». Аромат знакомого парфюма, смешанный с запахом сигарет с вишневой ноткой, это визитная карточка Рэма. Меня торкает от этого, бросая в воспоминания как под лед. Туда, где все было просто и понятно.

Я не слышу препода, зато чутко улавливаю вздохи скучающего Рэма, скрип его косухи.

Греюсь его теплом, которое впитывается в меня, несмотря на двойной слой одежды.

Я – мышь, загнанная в клетку.

Везде он. Кругом один сплошной Рэм. Нет ничего кроме него и той боли, которую он мне причиняет одним своим существованием в этой вселенной. Его так много, что это почти невыносимо.

Он хватает мои ручки и вертит их между пальцами, а мне хочется воткнуть одну из них ему прямо в ладонь, чтобы стереть гадкую ухмылку с красивых и таких порочных губ. С каждой секундой растет потребность заорать на бесчувственное чудовище, чтобы убирался, проваливал.

Мне кажется, от меня исходят волны чего-то, граничащего с ненавистью, но Рэма невозможно пронять.

Сидит, как ни в чем не бывало, и это после того дерьма, которое он сегодня творил.

Его послушать, так я ущербная, недоделок, но это не мешало ему облапать меня так, что бросает в пот, стоит только вспомнить, где были его руки.

Или это все – месть мне за то, что у него встал?

Так и валил бы к своим телкам!

Ему не впервой загибать кого-то за гардеробной или вафлить готовую на все девчонку в раздевалке спортзала. Что он прицепился? Жить не дает.

В ушах все сильнее шумит кровь, а сухие глаза печет, будто я ревела трое суток напролет. В горле такой ком, что все попытки Рэма спровоцировать меня на продолжение ругачки проваливаются. Я просто не в состоянии разговаривать.

И чем дальше, тем хуже.

Я ловлю себя на том, что уже накрутилась до нервного срыва. Любое неосторожное слово в мой адрес, и меня понесет.

Поэтому, как только звенит звонок, я, не вступая в бесполезную полемику с Рэмом, сваливаю из поточной. Сейчас у меня окно, и все, чего я хочу, просто куда-то забиться, чтобы взять себя в руки.

Не оборачиваюсь, но все равно чувствую, что Рэм идет за мной.

Боже. На что я вообще надеялась? Что он из уважения или во имя прошлой дружбы благородно оставит меня в покое? Наивная чукотская девочка, блин.

Меняю первоначальный план отсидеться в библиотеке и сворачиваю к женскому туалету.

Прополоскав рот водой из рукомойника, я забиваюсь у окна, наполовину заклеенного пленкой, кое-где уже ободранной, и ковыряю ее так же, как ковыряю свои раны.

Надо успокоиться. Он не стоит моих слез, я и так много их пролила.

Стою под хлопанье дверей кабинок и надеюсь, что никто знакомый не зайдет и не начнет со мной разговор. Я вполне уверена, что Рэм караулит снаружи, но на сколько хватит его терпения? Ну, пять минут, ну, десять. Хорошо, может, полчаса проторчит. Я для верности дождусь середины пары и потом уйду.

Пиликает мобильник.

Сообщение от Дениса.

Даже открывать не буду. Пошли эти козлы куда подальше.

Оставшиеся в туалете девчонки, услышав звонок, бодро шуршат на выход со смешками и хихиканьем. Зависть. У меня день испоганен напрочь.

Я радуюсь тишине, когда все рассасываются, но, увы, недолго.

Звук растягиваемой пружины, сопровождающей открывание двери, снова бьет по нервам. Господи, я превращаюсь в истеричку.

Рука, опустившаяся на плечо, заставляет меня вздрогнуть. Резко обернувшись, я встречаюсь глазами с тем, кого видеть совершенно не желаю. Мне кажется, я ясно дала это понять, но Рэма вообще мало волнуют чужие желания.

– Ты охренел? – спрашиваю, когда до меня доходит, куда он зашел. – Ты совсем кукухой поехал?

– Если у тебя нет здесь дел насущнее, чем стоять у окошка, не вижу смысла тут торчать.

– Теперь-то да, – огрызаюсь я. – Теперь никакого. До этого я тут стояла, чтобы тебя не видеть. Но ты у нас и из любого унитаза вылезешь, так? Каждой бочке затычка? Ты и в кабинку бы заглянул?

Рэм прищуривается:

– Надо было бы, заглянул бы. Что я там не видел?

– Ну ты и козел, – выплевываю я. – Чего ты добиваешься?

Глава 23. Рэм

Кажется, я ее дожал – Сонька в бешенстве.

Она в одном шаге от того, чтобы перестать следить за словами. Прям огнедышащая. Ее вот-вот прорвет.

– Есть же в тебе хоть что-то человеческое?

Блядь, а вот это больно.

Один раз оступился, да даже не оступился, а накосячил, и все, Соня вычеркивает все хорошее, что между нами было.

Если не говорить про семью, то я, может, лишь с ней и был не скотиной. Только кто-то путает человечность и мягкотелость. У меня вот не никаких иллюзий по поводу Ждановой. Ни хуя она не нежный цветочек. И ничего, меня все устраивает.

А вот Соне с каких-то щей вдруг понадобился какой-то другой Рэм, про которого я знать ничего не знаю. Не существует его в природе.

Жертва нашлась. Она прекрасно осознавала, что делала, когда наждаком по моим нервам гуляла. Не брала трубки. Не отвечала на сообщения.

Это, вообще, что за срань такая: приговорить и не дать оправдаться?

– Человеческое? Куда больше, чем ты думаешь. Только вот ты почему-то это не ценишь, – отвечаю, а Сонька вырывается из рук, но я еще никогда своего не выпускал.

Мы такие, какие есть.

И мы поклялись.

Я свою клятву выполняю. Хуево, ну уж как получается.

В печенках сидят Сонькины выгибоны.

Моя злость наращивает градусы, и я не выдерживаю и встряхиваю эту звезду в попытке достучаться. Но куда там! Вот-вот кинется глаза выцарапывать.

Ее бы темперамент да в другое русло.

Блядь.

Не думать о лишнем, о запретном.

Все бесит. И собственное разжижение мозгов, и Сонино упрямство.

И больше всего меня достает девчачий толчок с его блевотно-голубой плиткой, и я, не слушая протестов, тащу Соню наружу, запуская про себя обратный отсчет от ста, чтобы успокоиться.

Девяносто девять, девяносто восемь…

В фойе толпящиеся студенты смотрят на нас, открыв рты, будто никогда срачик не видели. Один даже, засмотревшись, застывает на моем пути.

– Бу! – пугаю я его, и он отшатывается, освобождая дорогу.

… восемьдесят семь, восемьдесят шесть…

Соня продолжает выносить мне мозги.

– Знаешь, что? – не выдерживаю я. – Я хотел по-хорошему, правда…

– По-хорошему? Да ты вообще знаешь, что означает это слово?

Я-то знаю. А вот Соня, походу, забыла.

– Я столько звонил и писал, я таскался на гребаные семейные встречи, я ждал тебя у подъезда… А теперь мне надоело! Будет так, как я скажу!

Пиздец какой-то. Ценил я ее недостаточно, видите ли! Зато она не ценит, походу, совсем. Лучший друг. Какая мелочь. Не сделал, как я хочу? Пошел вон!

Ситуация была некрасивая, согласен. И наказание я заслужил.

Но, блядь, такое ли? Как ты, Сонечка, собираешься жить во взрослом мире?

Кажется, я кого-то избаловал тем, что раньше появлялся по первому зову.

Я так завожусь, что мама не горюй. Все силы уходят на то, чтобы не ляпнуть то, о чем пожалею.

– Вот как! – Соня вколачивает гвозди в гроб моего самообладания. – То есть, выходит, ты важнее, чем я?

Пиздец, Соня, что ты несешь?

Мне хочется схватиться за голову.

Я догадываюсь, что это обида застилает ей глаза, но она не может не понимать, насколько несправедливы ее слова. По ее мнению, какого хрена я тогда пытаюсь решить эту проблему?

– Вот об этом нам и надо поговорить.

– А ты еще не наговорился? – сверкает Соня глазами.

– Да пока у нас только ты разговорчивая, – цежу я. – Я и слова вставить не могу.

Она вырывает руку, больно царапнув меня какой-то железкой на пальце.

– Ну, давай. Выкладывай, что там у тебя. Так и быть, но после этого ты отвалишь от меня навсегда.

О как. Навсегда. Детский сад «Штаны на лямках».

… Семьдесят один, семьдесят…

– Это, Соня, как пойдет. И ты уверена, что хочешь побеседовать прямо здесь?

Очнувшись, она обводит глазами на крыльце всех собравшихся и совершенно не собирающихся расходиться, и покрывается пятнами. Интересно так. Щеки и шея красные, а нос белый, и на нем еще ярче проступают первые весенние веснушки.

Соня нервно поправляет сумку, отчего у нее тренч сползает с другого плеча. Она рывком его возвращает на место, и сумка опять съезжает. Да нахер она его вообще напялила? Сегодня весна реально вспомнила, что уже май. Ах да, модная многослойность…

За Сонькиной спиной какая-то краля привлекает мое внимание, она подносит к уху руку в жесте «позвони мне» и языком натягивает щеку изнутри.

Это, блядь, что еще за соска?

С трудом припоминаю, что я ее драл в прошлом году в туалете ресторана «Мирабель», за что она потом получила брендовые туфельки. Видать, хорошо обслужила, но она совсем тупая?

Глава 24. Соня

– Сожалеешь?

Надеюсь, я ослышалась, и сейчас он скажет хоть что-то, что позволит мне его оправдать перед собой.

Но Рэм молчит.

То есть, вот так?

Один единственный поцелуй со мной его настолько разочаровал?

– Тебе было так неприятно? – спрашиваю сквозь зубы.

– Сонь…

– Вот прям настолько плохо, что ты месяц от меня скрывался? Да, Рэм?

– Сонь, я не…

– Или я вешалась на тебя, прохода не давала, и другого выхода ты не видел? – не желая слушать его, я продолжаю бомбардировку.

– Ты не о том…

– Нет! Я как раз о том самом! – я почти перехожу на ультразвук, потому что у меня кровь так шумит в ушах, что я практически себя не слышу, а мне очень нужен хотя бы один голос в поддержку, пусть бы и мой собственный. – Или ты считаешь меня идиоткой?

Не отвожу взгляда от такого любимого и одновременно такого ненавистного лица.

– С чего ты взяла? – переспрашивает через губу, взгляд исподлобья. Обиженка, твою мою налево. Мы еще и делаем вид, что мои слова несправедливы.

Осознав, что Рэм все еще меня обнимает, я со всей силы отталкиваю его, потому что руки его жгут меня каленым железом лжи и предательства даже через одежду.

– С того, что я неплохо тебя знаю, Рэм. Хуже, чем думала, но все равно весьма и весьма неплохо. Больше не смей ко мне приближаться! И не смей даже заговаривать о дружбе! Слышишь? Не смей! – я почти задыхаюсь от переполняющих меня чувств, которые рушат меня, разбивают сердце на мелкие осколки, оставляя только руины. – У тебя нет права даже вспоминать о нашей дружбе!

– Да какая муха тебя укусила? – он снова пытается меня обнять, но я успеваю отпрыгнуть. Злость моя так сильна, что придает мне проворности, и я умудряюсь не спотыкнуться о бордюр.

Ненавижу это. Это прокатывает только с детьми до пяти лет. Когда ты обидишь кого-то, а потом просто обнимешь и уверен, что все проблема исчерпана. Это вот называется обесценивание чужих чувств. Типа, все это выеденного яйца не стоит. Можно просто потискать, подарить цветочки, и нормуль все будет.

Ненавижу. Ненавижу.

– Какая? Ты серьезно? Ты не только хреновый друг, ты еще и эмоционально туп? Настолько бесчувственный? – все. Меня несет, но я не жалею.

Все равно больше уже ничего не исправить, не после сегодняшнего.

Надо хоть душу отвести, высказать ему все. Вряд ли в его непробиваемости найдется брешь, и хоть что-то отложится, но у меня накипело.

– Думаешь, я ничего не поняла на Валентинов день? Не сразу, признаю, но как только осознала, что ты наплевал на мое к тебе отношение, то и на все остальное глаза открылись.

– Не понимаю, о чем ты, – отпирается Рэм, но, судя потому, как побледнело его лицо, я права, и рыльце у него в пушку.

– Ты же не просто не пришел, хотя я тебя очень просила и напоминала. И нихрена ты не забыл. Ты это сделал специально, и тебя не волновало, что я там буду в день влюбленных одна сидеть и ждать тебя. Да ты телефон выключил, хотя уж я-то прекрасно знаю, что ты сдохнешь, но мобильник зарядишь, и уж тем более, если ты дома. Мне надо было с тобой поговорить, и ты догадался о чем. Да, Рэмушка? И вместо того, чтобы честно сказать, что ничего ко мне не чувствуешь, ты слился. Наплевал на мои чувства. Хрен с ним с поцелуем, можно было просто сделать вид, что был пьян, спустить на тормозах, соврать, что поддался эмоциям… Я бы это приняла. Ты кобелина, и мозги у тебя между ног. Кому как не мне об этом знать? Я сбилась со счета на твоих шалавах. Я бы не удивилась. А что сделал ты?

Желваки играют на скулах, губы поджаты, но молчит.

Сказать нечего.

Потому что я права.

Сжимает и разжимает кулаки, но драться-то не с кем. Если только самому себе вмазать.

– И ты реально думал, что я это сожру? – я спрашиваю его и по глазам вижу: да, думал, да, считал, что прокатит. – Ты не пришел и выключил телефон. Но ты ведь тоже знаешь меня хорошо. Правда? И ты догадывался, как я поступлю, когда не дождусь и не смогу дозвониться. Можешь ничего не говорить, я знаю, что права. Ты устроил этот дерьмовый спектакль. Кстати, хренового качества. Чего стоили носки, которые ты забыл снять. Подонок ты…

– Носки? – не понимает Рэм. Или делает вид, что не понимает. Да плевать, я все равно ему больше не верю.

Я бы приняла, что он не видит во мне девушку. Ха, то же мне новость, мы долго знакомы, а я влюблена так давно, что понимаю, что могу принять желаемое за действительность. Я была к этому готова.

Но к тому, что Рэм меня растопчет.

– Ой, давай не будем, – кривлюсь я. – Ты прекрасно знал, что я начну волноваться и приду к тебе домой. И ты подготовился. Да Рэм. Ты решил мне наглядно показать, что мне не на что рассчитывать. Зачем зря словами сорить, так? У тебя все получилось. Я увидела, какие девки тебе нужны, что у меня с ними ничего общего. Было больно, но доступно для понимания. Спасибо. Но вообще я и устную речь неплохо понимаю. Лицом в грязь было не обязательно.

– Ты поняла все неправильно, – Рэм складывает руки на груди.