Я тебя не знаю

ГЛАВА 1

Я ТЕБЯ НЕ ЗНАЮ

Ульяна Соболева

.

Оказывается, мужчину можно любить и через двадцать лет так же сильно, как и в самом начале.

P. S. Люблю тебя, мой самый родной и самый лучший на свете.

Твоя Я

АННОТАЦИЯ:

А ведь я его любила все эти годы. Об этом редко задумываешься. Через двадцать лет вас уже не шатает от страсти, и в животе не прыгают бабочки, а секс, скорее, четко отработанный механизм, работающий без сбоев. Муж превращается в кого-то типа родного брата или лучшего друга…. Вы испытываете к этому человеку безграничную нежность, уважение, трепет, иногда желание… но оно уже мало напоминает то самое бешеное ощущение, которое он вызывал в вас пусть даже десять лет назад. И только когда вас предают, вы понимаете, насколько сильно любили и насколько вам больно…

ГЛАВА 1

Я никогда не задумывалась о том, что такое любовь. Зачем? Она у меня была – светлая, красивая, блестящая, как обертка шоколадных батончиков «маки» или «каракума». Помню, как всегда с каким-то снисходительным сочувствием смотрела на разведенных женщин или на тех, кто вступали в повторный брак. Мне казалось, они просто не боролись за свое счастье и вели себя неправильно в семейной жизни. Что значит – неправильно? Наверное, они не прощали своим мужьям мелких проступков, не умели уступать… у них был отвратительный секс, они запустили себя и так далее, и тому подобное. У меня было много надуманных причин, почему у них не сложилась семейная жизнь, а у меня все прекрасно.

Мне так казалось… Что у меня все прекрасно. Ведь я была замужем двадцать один год. Я была с ним вместе уже на четыре года больше, чем вообще жила сама, до него.

У нас трое детей, мы оба работаем на любимой работе, у нас нет проблем с деньгами, мы почти никогда не ссорились… До последних нескольких месяцев.

Я всегда считала себя счастливой. Да, именно счастливой в полном смысле этого слова. Без оговорок, оглядок на пресловутое «но». Скучно, банально и отвратительно счастливой. Определенно отвратительно. Почему-то я сейчас могла сказать о своем счастье именно это слово. Оно заклинило у меня в голове, пока я медленно разрывала наши семейные фотографии на тонкие полоски.

          Так бывает – живешь с человеком, считаешь его родным, почти сросшимся с тобой сиамским близнецом, думаешь, что знаешь каждую его привычку, каждую родинку на теле, вкусы, предпочтения в еде и в музыке, и вдруг оказывается, что все это время ты жила в своей собственной сказке, в которой счастлива была только ты одна.

Я разорвала еще одну фотографию на кусочки и высыпала обрывки в мусорное ведро. Их были тысячи, этих снимков, где мы с Кириллом вдвоем или с нашими дочерями. Я любила их фотографировать. Его и девочек. Фотография оставалась моим хобби и сейчас. Достала еще одно фото и даже не заметила, как по щекам катятся слезы, а снимок троится перед глазами, как размазанный акварельный рисунок.

Мы вдвоем на нашей очередной годовщине, кажется, лет десять назад. У меня другой цвет волос, я на несколько килограммов худее и на лице на несколько морщинок меньше. И он… совсем не изменившийся, только седых волос еще нет на висках и немного тяжеловатого взгляда, как сейчас. А лицо такое же красивое с забавными морщинками в уголках глаз, родинкой у виска, в бело-черной рубашке, которую я подарила ему на эту годовщину. Сколько раз я прижималась к той родинке губами и чувствовала пульсацию жилки под ними…

Внутри больно защемило, так больно, что я не могла вдохнуть, только рот широко открыла и тихо завыла, тонко, на высоких тональностях. Боже! За год можно было привыкнуть, что мы не вместе… Но я не привыкла и теперь отмечала нашу годовщину в одиночестве с бокалом вина и несколькими семейными альбомами. Обвела в календаре черным маркером дату 27 сентября и разревелась в голос, закрывая рот двумя руками, чтобы не разбудить девочек.

За двадцать лет пройдено так много: и развал его первого бизнеса, и тяжелые времена без дома, без денег, скитание по съемным квартирам и смерть его отца. Много всего, что могло бы сломать, разбить, пошатнуть наши отношения. И я свято верила в то, что после всего дерьма, которое мы хлебнули вместе, нас уже ничто не разлучит. Мы – это единое целое.

Вот там… на этом фото я еще не задумывалась о том, что он старше меня всего на пять лет, и что еще лет через десять он будет всего лишь сорокалетним красавцем, а я теткой бальзаковского возраста со следами былой красоты и ушедшей молодости. Я не задумывалась об этом и год назад, когда все еще спала у него на плече, и он называл меня своей маленькой девочкой, включал ночник, когда мне снились кошмары, а потом перебирал мои волосы или водил кончиками пальцев по моему плечу, пока я не усну снова. Это ощущение любви, оно не могло быть фальшивкой… оно не могло мне казаться. Неужели человек может лицемерить до такой степени?

Я узнала, что он мне изменяет так банально, так шаблонно и обыденно, что мне даже стало смешно. Как будто мне подсунули все это специально. Забытый дома телефон, не стертая смска, не успел выйти из аккаунта в соцсети, потому что опаздывал на работу. Пока смотрела на их переписку, на эти пошлые словечки, намеки, подтексты, время свиданий, в голове нарастал треск и гул… я буквально физически чувствовала, как мое счастье разваливается на части, и я покрываюсь толстым слоем грязи и копоти. На мне словно выступает его ложь. Жирными, лоснящимися пятнами. Она даже имеет запах. Тошнотворную вонь мертвечиной. Это наша любовь умерла и завалялась непогребенная, пока я не нашла ее где-то в подворотне изрезанную и истоптанную тем, кто обещал, что она будет жить вечно.

ГЛАВА 2

ГЛАВА 2

Прикрыла дверь в спальню младшей дочери и пошла на кухню ставить чайник. Проверила есть ли горячая вода и включила бойлер. Скоро вернётся наша старшая и непременно пойдет в душ. Я бросила взгляд на часы и невольно поймала свое отражение в зеркале.

Мы видим себя каждый день, остаемся для себя все такими же, как и двадцать лет назад, а из зеркала на нас смотрит лицо, к которому привыкли, но другие видят, как мы меняемся. Им это заметно лучше. И я тоже увидела. На наших фотографиях. Какой была и какая я сейчас. Нет, не уродина, не старая, но уже не такая… присмотрелась и с ненавистью вырвала седой волос на виске. Пальцы пробежались по скулам и подбородку, разглаживая кожу. Без макияжа выгляжу на свой возраст, и полнота уже так быстро не уходит, несмотря на тренировки в спортзале. Третьи роды оставили свои следы на теле. Разве что лечь под скальпель, обколоться ботоксом, сделать липосакцию. Хотя у меня сейчас на это нет лишних денег. Я теперь мать-одиночка, даже несмотря на то, что Кирилл дает деньги на девочек и я работаю, их теперь у нас далеко не так много, как было раньше. Я предоставляю ему отчет о тратах и не беру себе ни копейки. А может, стоило все же подтянуть кожу вот здесь и здесь… и живот убрать. Может быть, тогда он не смотрел бы на других женщин. Такие мысли пришли в голову только сейчас… раньше я почему-то об этом не думала. Наверное, это моя вина. Нужно было думать. Нужно было не носить при нем в доме старую майку и шорты, не завязывать гульку на затылке, не ходить в «маске» для увлажнения кожи, брить ноги каждые два дня, прятать гигиенические прокладки подальше в шкаф и просыпаться всегда накрашенной. Быть той самой оберткой от шоколадки. А мы всегда считаем, что если мужчина принадлежит нам, то больше не нужно заморачиваться и можно быть самой собой. Нельзя! Это не ваша мама и не ваша подружка. В один прекрасный день вы станете для него чем-то вроде предмета мебели, потому что выглядите именно так, как удобное, старое кресло, и почему бы его не поменять на новое, более красивое, с разными навороченными девайсами в виде силиконовой груди, наращенных ногтей и ресниц.

Мужчины любят конкуренцию. Им нужно здоровое соперничество. А мне на улице уже не смотрят вслед, не сигналят из автомобилей. Да, те, что постарше, еще обращают внимание… постарше лет на десять-пятнадцать. К таким разве ревнуют?

Я вдруг подумала о том, что, когда тебе далеко за тридцать, ты становишься кем-то средненьким, еще не старухой, но уже и не молодой. Ты все чаще думаешь о том, сколько лет еще ты будешь привлекательной и как долго будешь заниматься сексом? Когда у тебя начнется пресловутый климакс? И с того момента женщиной ты будешь только называться… И что самое обидное – с ними этого не произойдет. Они останутся мужчинами до самой старости, пока стоит член и есть желание трахаться.

Но почему? Неужели человек любит и хочет тебя, только пока ты похожа на модель и у тебя все упругое и стоячее. Любит за внешность? И вот в этот самый момент ты начинаешь видеть истину – а никому ты не нужна со своими проблемами, лишним весом, морщинами, плохим настроением. Потеряй ты руку или ногу, тебя выкинули бы точно так же. И человек рядом с тобой не родной и близкий, а потребитель. И потреблял тебя, пока ты не сломалась или не истек срок годности, а потом поменял на другую модель, чтобы теперь потреблять ее. А тебя… тебя можно было бы и оставить про запас, чтоб иногда тряхнуть стариной и понастальгировать, но ты окончательно испортилась и отказалась работать по прежней схеме. То есть, по сути, сама все окончательно испаршивела. Значит, сама и виновата. И нет никакой любви до гроба. Нет верности. Нет доверия. Это вам не мама с папой и не ваши дети. Не обольщайтесь. Сейчас он рядом. Покупает вам шубу, пишет смски, называет «зайкой», бегает в магазин за прокладками, а завтра исчезнет из вашей жизни, чтобы покупать все это кому-то другому, потому что у нее грудь торчит торчком, попа круглее и смотрит на него как на Бога. А ты… ты то на него так никогда не смотрела, потому что сама этого Бога из него создавала.

Меня задушило приступом ненависти к нему. Едким, накрывающим с головой приступом ярости. Как он смел отобрать у меня двадцать лет жизни? Как смел предать тогда, когда это больнее всего. Еще десять лет назад, когда мы сильно повздорили и я ушла к маме, а он вернул меня обратно, мне было двадцать восемь, и я могла устроить свою жизнь, я все еще считалась молодой. Пусть многие скажут, что и в тридцать восемь – это молодость, что женщина в самом соку, что прям живи и радуйся жизни. Они либо оптимистки, либо дуры, что в принципе одно и тоже. Это, конечно, неплохой метод борьбы с когнитивным диссонансом, но если в ваши тридцать восемь вас променяли на двадцатипятилетнюю свиристелку, то у вас возникает закономерный вопрос и вполне закономерный на него ответ. Почему, например, вас не променяли на пятидесятилетнюю? Смешно, правда?

Я распустила волосы и заправила их за уши. На шее поблескивала цепочка, подаренная им на день рождения в позапрошлом году. Рванула ее и, сжав в кулаке, смотрела себе в глаза. А ведь я его любила все эти годы. Об этом редко задумываешься. Через двадцать лет вас уже не шатает от страсти, и в животе не прыгают бабочки, а секс, скорее, четко отработанный механизм, работающий без сбоев. Муж превращается в кого-то типа родного брата или лучшего друга… Вы испытываете к этому человеку безграничную нежность, уважение, трепет, иногда желание… но оно уже мало напоминает то самое бешеное ощущение, которое он вызывал в вас пусть даже десять лет назад. И только когда вас предают, вы понимаете, насколько любили и насколько вам больно…

Вернулась в спальню и, судорожно выдохнув, невольно потянулась к конверту. Сейчас я просто устало распечатала и достала бумаги. Муж подписал документы о разводе. Я смотрела на его размашистую подпись, слегка корявую завитушку на букве «К» и вдруг поняла, что его рука дрогнула, когда он поставил последнюю жирную точку в нашем с ним браке. О чем он думал, когда расписывался? Думал о том же, что и я? Ему хотя бы немного было больно? Или мы на самом деле настолько чужие?

ГЛАВА 3

Я нервничала. Так сильно нервничала, что мне казалось, по телу градом течет пот, и Славик, наверняка, чувствует неприятный запах. Мне всегда так казалось, когда я переживала. Потому что становилось жарко. Видимо, поднималось давление. Дома я сразу принимала душ и обрызгивалась дезодорантами. Я ужасно чувствительна к разным запахам и не могу спокойно стоять рядом с человеком, если мне не нравится его запах.

Но потом от меня не пахло, пахло туалетной водой от «Нина Риччи», которую, оказывается, мой муж всегда ненавидел, и бальзамом для волос, потому что я вымыла голову перед выходом из дома.

– Когда он тебе позвонил? – с какими-то странными нотками в голосе спросил Славик, и я наконец-то на него посмотрела. Бледный, слегка сонный, растрепанный. Пару пуговиц застегнул неправильно. Все же я его разбудила, хотя он и отрицал.

– Где-то час назад.

– Это может быть и не Кирилл, так что успокойся. Трясешься вся.

– Они нашли в кармане его куртки мой номер телефона.

Славик бросил на меня обеспокоенный взгляд и снова посмотрел на дорогу. Он был нашим старым другом. Точнее, другом Кирилла. Развелся лет одиннадцать назад и иногда приходил к нам со своей дочерью Полиной в гости. Она на пару лет младше нашей Алиски. С моим мужем они поссорились сразу после того, как тот ушел из дома. Я, конечно, подозревала, что из-за меня, но Славик отрицал. Он сказал, что Кирилл подставил его с бизнесом, и теперь им не о чем больше говорить. Я была склонна в это поверить. Сейчас. Раньше я бы даже не могла предположить, что мой муж может кого-то подставить. И да, именно с этим другом у меня случился роман. Это он таскал мне букеты роз и иногда оставался у нас ночевать. Только так, чтоб дети не видели.

– Они сказали, что у него серьезные травмы и он ничего не помнит.

– И что теперь? Ты побежала по первому зову?

Он вырулил на трассу и включил музыку в приемнике.

– А кто к нему должен побежать? Позвонили ведь мне.

– Например его мать или та телка, с которой он трахается. Прости… Просто после всего, что произошло, ты не должна была ехать. Вы уже год не живете вместе.

Внутри возникло отвратительное чувство, что мы говорим не о моем муже, а о каком-то ублюдке, который не стоит даже того, чтобы к нему приехали в больницу… Впрочем, так оно и было. Он вел себя, как последний ублюдок. Но… знаете, это очень странное чувство. Одно дело, когда ты сама обзываешь бывшего последним козлом и тварью, и совсем другое, когда это делает кто-то другой, посторонний. Кажется, что он оскорбляет и тебя саму, ведь это был твой выбор. Ты с этим козлом прожила двадцать лет, а значит, принимала его со всеми отвратительными недостатками. Я вдруг пожалела, что позвонила Славику. Надо было просто вызвать такси и никому ничего не говорить.

– Прости, что тебе приходится туда ехать со мной вместе. Моя машина сломалась, а на такси не хотелось.

Славик усмехнулся, продолжая смотреть на дорогу.

– Сказала так, будто мы чужие люди. Я рад помочь, Жень. Ты же знаешь. Только попроси…

Знаю. И всегда знала. Славик был ко мне неравнодушен еще с нашего знакомства на дне рождения у Кирилла. Но если раньше, пока мы жили с мужем, он этого старался не показывать, то, как только мы расстались, он перестал скрывать свои эмоции. Поначалу это ужасно смущало. Мне было как-то странно воспринимать Славика, как нечто большее, чем друга семьи. Да и он мне не нравился, как мужчина никогда. Слегка полноватый, с выпирающим пивным брюшком и залысинами на лбу, чуть ниже меня ростом. Они одного возраста с Кириллом, а кажется, Славик лет на десять его старше. Меня всегда слегка подташнивало от полноватых мужчин. Правда, моя подруга Любка говорила, что мне стоило бы присмотреться к Славику – у него своя сеть супермаркетов и три магазина автозапчастей (два из них мой муж пытается у него отжать). И он в меня влюблен. Я могла бы кататься как сыр в масле.

     Но мне не хотелось тогда ни к кому присматриваться, я тосковала по мужу. Да, по подонку, ублюдку и козлу. Я тосковала по нему каждую секунду и по ночам спала на его подушке, стараясь представить, что он рядом. Оказывается, я настолько привыкла засыпать у него на плече, что у меня заняло больше месяца привыкнуть к тому, что теперь придется спать иначе и только самой. Иногда я забирала к себе кого-то из детей, потому что это было невыносимо. Или старшая дочь приходила сама, слыша, как я тихонечко рыдаю. Она молча ложилась рядом, обнимала меня за плечи, и мы засыпали вместе. А потом мне кто-то рассказал, что видел Кирилла с какой-то женщиной, и я сорвалась. Напилась и сама позвонила Славику. Легче, правда, не стало, но ощущение, что и я кому-то нужна и нравлюсь, все же помогало не сдохнуть от депрессии. Потому что очень хотелось сдохнуть. Невыносимо хотелось. Каждый день. Оказывается, осознавать, что тот, без кого ты не можешь спать по ночам, счастлив без тебя – это адски больно. Не знаю, почему все так обыденно относятся к разводам – это же ампутация без наркоза и без наложения швов, и самое страшное – болит намного дольше, и ты истекаешь кровью изнутри, но не умираешь. Может быть, это со мной что-то не так? Но я ужасно переносила это расставание. Мне было бы легче, если бы он умер. Я бы смирилась с этим намного быстрее, чем с тем, что он больше не со мной. Иногда мне хотелось его убить самой. Купить пистолет и спустить ему в сердце всю обойму. Так же красиво, как это показывают по телевизору… а потом я понимала, что лгу сама себе, если бы он умер, я бы вообще с этим не справилась. Пусть живет, сволочь. Где-нибудь там, вдали от меня, с другой женщиной, но живет.

По стеклу заморосил дождь, и я слегка поежилась, обхватывая плечи руками. Нет, в машине не было холодно, но холодно стало мне.

– Что будешь делать, если это он?

ГЛАВА 4

           Я сидела напротив врача и разглаживала невидимые складки на шерстяном платье. Славик остался в приемной, ему кто-то позвонил по работе. Окинула кабинет взглядом – ремонт не делали лет сто, наверное. Краска на стенах облупилась, деревянные рамы на окнах прогнили, и слегка дуло из неприкрытой до конца форточки. Табачный запах растворялся в едком лекарственном. Вспомнился почему-то кабинет стоматолога советских времен, и я поежилась. Главврачом оказался мужчина средних лет, низкого роста, полный, с красными щеками и, скорее, похожий на торговца мясной лавочки, чем на врача. Ему бы передник вместо белого халата подошел намного больше. Но он оказался очень приятным человеком и очень внимательным. Не равнодушным и циничным типом, к которым мы привыкли в государственных клиниках.

– Его нашли неделю назад возле железнодорожных путей. В ремонтной яме. Вначале подумали, что это пьяный бомж, но потом увидели дорогие ботинки и куртку. Там ведутся работы, и один из сварщиков потерял свой мобильный. Вернулся искать и обнаружил мужчину без сознания. Полицию мы вызвали, но говорить с ним пока бесполезно, он не помнит ничего. Бумажку с вашим номером нашли в кармане.

Я кивала по мере того, как он говорил, и продолжала смотреть на облупившуюся голубую краску на стенах. Вспомнилось, как мы красили рамы на даче вот такой голубой краской, и я зашлепала Кириллу новую футболку. Странные мысли, совсем неуместные для больницы, но почему-то именно они и лезли в голову. Обрывками диалогов… картинками, как потом сдирала с него эту футболку дрожащими руками, как жадно целовала его шею, сильные плечи, как выгибалась под ним. Когда взял прямо на полу… Боже! Вся моя жизнь состоит из воспоминаний о нем, о нас. Когда-нибудь меня перестанет так скручивать от этих мыслей? Когда-нибудь мне станет легче? Сколько надо? Год, два, пять? Мне иногда казалось, что до смерти не смогу забыть. НАС.

– Я могу его увидеть?

– Конечно, именно для этого мы вас и попросили приехать. Его ударили по голове предположительно кирпичом или камнем, что, скорее всего, и вызвало амнезию, а потом обчистили до нитки.

Я втянула поглубже воздух и медленно выдохнула. Так и не могла понять , что Кирилл забыл в этом маленьком городишке? Надо будет утром спросить у Светланы Владимировны, может быть, она знает, зачем он сюда поехал.

– Идемте, Евгения Павловна. Не хочу вас задерживать просто так.

На секунду стало страшно. Когда проходили по длинному коридору, я увидела свое отражение в стеклянной витрине регистратуры и невольно пригладила выбившиеся из прически волосы.

– Налево, – послышался голос врача, и я послушно шла следом, сминая в руках тонкий шелковый шарф. Стук каблуков моих сапог эхом отдавался в гробовой тишине, и только где-то вдалеке работало радио. Передавали сводку новостей.

Возле палаты мы остановились, я втянула поглубже воздух. Антон Валерьевич толкнул дверь, и я вошла в небольшое помещение с четырьмя кроватями. Кирилла я увидела сразу, он лежал у окна. Я бросила взгляд на его бледное лицо и медленно закрыла глаза, чувствуя легкое головокружение. Захотелось броситься к нему. Такое естественное желание, всего лишь год назад я именно так и сделала бы. Бросилась бы к нему, покрыла его лицо поцелуями, шептала бы, как невыносимо испугалась, когда он пропал, как перенервничала, пока ехала сюда. Но теперь все изменилось. Возможно, когда он очнется, то прогонит и разозлится, что позвали меня, а не ту самую Алину или его маму.

– Вы его узнали, – не вопрос, а утверждение.

– Да… узнала. Это… это мой муж.

Я так и не смогла сказать «бывший», слово застряло где-то внутри меня и раскололось на части.

– Какое облегчение. Я до последнего переживал, что вы его не узнаете, и нам придется искать дальше, а если не найдем, его могут потом перевести в психиатрическую клинику.

– Он спит или без сознания? – тихо спросила я, сжимая шарф еще сильнее и чувствуя, как потеют ладони и холодеют кончики пальцев.

– Он сейчас под действием транквилизаторов. Головные боли мучают. А утром вы сможете поговорить с ним. Правда, до этого вам лучше пообщаться с нашим психиатром. Он будет здесь после десяти утра. Случай не простой, как он сказал вчера.

Я подошла к кровати Кирилла и чувствовала, как начало драть в груди от бешеной и такой непонятной радости видеть его снова. Пусть вот так, пусть в больнице. Как же я истосковалась по нему, по этому подлецу. До дрожи, до какого-то идиотского изнеможения. Так можно скучать только по родным людям. До отупляющего, отчаянного чувства, когда отходит онемение после обморожения, и вы снова можете двигать пальцами рук и ног. Я испытывала примерно тоже самое, глядя на Кирилла. Коснулась кончиками пальцев его щеки и тут же отняла руку, потому что он тяжело вздохнул и повернул голову вбок, а у меня сжалось сердце от вида кровоподтеков на его левой щеке и наложенных швов у виска. Опустила взгляд на его руку, лежащую поверх одеяла, и вздрогнула – на безымянном пальце обручальное кольцо. Он что, до сих пор его не снял? Невольно тронула свое и судорожно сглотнула комок слез, застрявший в горле.

– Вы мне ответите на несколько вопросов, если вас не затруднит? Я заполню его карточку, как положено. У вас есть при себе паспорт?

– Да, конечно.

Прежде чем я зашла снова в кабинет к врачу, я нашла Славика. Он курил на улице. Нервно курил. Я видела, как он сбрасывает пепел каждую секунду и резко выдыхает дым.

– Ну что? Поехали? – бросил он, едва завидев меня, переминаясь с ноги на ногу и поглядывая на часы.

– Нет, ты поезжай, а я останусь. Это он, Слав. Это Кирилл.

– И что теперь? Что значит остаешься? Позвони его матери, пусть она к нему едет. Ты не обязана тут оставаться.

ГЛАВА 5

– Пирожки! Горячие пирожки! Чай! Кофе! – послышался зычный старческий голос, и я увидела женщину в пестром платке, темном потрепанном пальто с лотком на колесах.

– Дайте мне, пожалуйста, два пирожка с капустой и… три с картошкой, а еще, если есть, с рисом и яйцом, и кофе, пожалуйста.

Кирилл любил именно с картошкой, а я с рисом и с капустой. Завернула горячие пирожки в пакет и села на лавочку. Поддела носком сапога несколько бронзовых листьев, и они с шуршанием опустились на потрескавшийся асфальт.

– Не возражаете?

От неожиданности я чуть не поперхнулась горячим кофе. Возле скамейки стоял мой муж и внимательно меня разглядывал, засунув руки в карманы расстегнутой куртки. Ему уже сняли повязку с головы, и теперь его волосы торчали в разные стороны.

 Солнце светило прямо ему в лицо, и от этого глаза казались светлее, чем обычно. До боли родной и чужой одновременно. Странно видеть его вот таким. Последнее время я привыкла совсем к другому выражению его лица. Давно не видела Кирилла небритым и таким уставшим. Захотелось протянуть руку и пригладить ему волосы, но я сжала пальцы и отпила кофе. Сильно обожгла язык, даже слезы на глазах выступили. А он, так и не дождавшись моего разрешения, сел рядом.

– Я за вами из окна наблюдал. Как вы одиноко пинаете листья на тропинке. Захотелось составить вам компанию. Тихо здесь по утрам. Любите осеннюю тишину? Только шорох листьев и запах дождя.

На секунду закружилась голова от звука его голоса, он как-то странно изменился. Стал взрослее, что ли, или, наоборот, моложе. Никогда не думала, что снова буду так реагировать на него. Как когда-то… когда только познакомились. Или это проклятая тоска вперемешку с отчаяньем. Он же был когда-то моим. Целиком и полностью. Родным. Таким до боли родным.

– Люблю тишину, особенно если мне не мешают ею наслаждаться в одиночестве.

Я медленно выдохнула, отпивая кофе из чашки уже осторожно. Он бросил взгляд на пирожки в пакете и усмехнулся. А я невольно засмотрелась, как поблескивает седина у него на висках. Красиво поблескивает. Мне всегда нравилась эта солидность. Помню, как он все время пытался ее состричь, чтоб было не видно, а я просила не трогать.

«– Тебе идет, Авдеев, ты похож на киноактера. Наверное, все бабы на твоей работе от тебя без ума.

– А ты?

– А я, Авдеев, не баба. Я твоя жена.

– А ты? Ты все еще без ума от меня, Снежинка?

– А я тебя люблю, Кирилл. Вполне осознанно и со всем пониманием данного косяка».

        – Пришли кого-то навестить? – проигнорировал мой намек, словно, я не его имела в виду. Он всегда так делал, если ответ его не устраивал.

Кивнула и с трудом удержалась, чтоб не предложить ему пирожок. Черт, вы можете быть в разводе год, два, три, но эта привычка, видимо, неискоренима – накормить мужа. Она видимо заложена у вас в голове, как основная и важная программа на жестком диске компьютера.

        – Вы моя жена, верно?

На этот раз я все же поперхнулась кофе и вытерла рот тыльной стороной ладони.

           – С чего вы так решили? Я на нее похожа?

– Не помню, как она выглядит, у меня амнезия, – усмехнувшись продолжил он, заглядывая мне в глаза. Я несколько раз моргнула, – но я определенно хотел бы, чтобы она была похожа на вас. Ошибся, да? Вот черт, так и знал, что я не из везунчиков.

– А какой вы представляли себе вашу жену?

– Я ее себе не представлял, даже не знаю, женат ли я, но вот это, – он поднял руку и повертел у меня перед носом обручальным кольцом, сверкающем на безымянном пальце, – наводит на мысль, что все же, увы, женат.

– Сожалеете?

– Определенно – да. Знаете, когда мозг не засорен воспоминаниями, есть ощущение, что вы подросток, и все воспринимается остро и ярко. Увидел вас и засмотрелся. Мне даже показалось, что я вас где-то встречал. Может, в прошлой жизни?

Внутри поднялась какая-то странная волна злости. Сидит на лавке с, как он думает, незнакомой женщиной и говорит, что жалеет о том, что женат. Но говорит красиво. Это он всегда умел – с какой-то непосредственностью завораживать женщин. И смотреть не только в глаза, а намного глубже, заглядывая в душу. Когда-то я с ума сходила от осознания, что он МОЙ. Что среди стольких он выбрал и любит только меня. Наивная идиотка.

– А вы не думали о том, что, возможно, ваша жена ищет вас, переживает, а вы тем временем говорите, как вам жаль, что вы женаты?

Он пожал плечами и откинулся на спинку скамейки, в глазах пропал лукавый блеск, он даже слегка напрягся.

– Если бы искала, то уже нашла бы. Я здесь неделю валяюсь. Как бомж, – невесело усмехнулся, подобрал лист с асфальта и сунул в рот черенком. Курить хочет, а сигарет и денег нет. Достала пачку и предложила ему закурить.

– Я не беру у женщин сигареты, – ответил он и принялся жевать черенок.

– А что, да, берете?

Усмехнулся снова уголком рта и положил руку на спинку лавки, заглядывая мне в глаза.

– Не знаю. Ни черта не помню. Но определенно не беру то, что не положено брать у женщин, и отнимаю то, что положено у них отнимать.

Голубые глаза заблестели тем самым блеском, о котором я уже успела забыть, тем самым, от которого у меня двадцать лет назад внутри все в тугой узел стягивалось и дышать становилось трудно, тем блеском, с которым он уже давно на меня не смотрел. Отвернулся, запрокинул голову, глядя на пронзительно-синее осеннее небо. Теперь я отчетливо видела швы у него на левой щеке и на лбу. Сердце болезненно сжалось, и я все же протянула ему сигарету.

ГЛАВА 6

– По моему предварительному заключению у вашего мужа полная потеря памяти. Он даже не помнит, как его зовут и сколько ему лет. У него были какие-то стрессы в последнее время? Трагедии? Что-то помимо удара головой?

– Не знаю… дело в том, что мы разводимся, и уже больше года не живем вместе.

Врач внимательно посмотрел на меня.

– И тем не менее он носил в кармане бумажку с вашим номером телефона.

– Она случайно там осталась.

– Думаете? Неужели он ни разу не сдавал куртку в химчистку?

Я посмотрела на свои ногти и тут же сжала пальцы в кулаки, так как лак местами облупился и выглядел ужасно неряшливо. Маникюр у меня был по плану только завтра, а вчера я драила всю квартиру.  Я всегда так делаю, когда нервничаю.

– Евгения Павловна, а давайте на чистоту. Вы бы хотели, чтобы он вернулся домой? Такой шанс, когда мужчина ничего не помнит и особенно причину разлада в семье, бывает один на миллион.

Я резко подняла голову и посмотрела на врача.

– Инициатор развода я. Поэтому нет, я бы этого не хотела.

– А если хорошо подумать? Ведь вы приехали сюда ночью и остались с ним до утра в больнице.

– Это просто долг и…

– Евгения Павловна, я врач-психиатр, и вы можете быть со мной откровенны.

– Я с вами откровенна. Я не хочу, чтобы этот человек возвращался ко мне. Я вообще не хочу, чтобы он возвращался в мою жизнь.

– А для него это было бы очень полезно – вернуться домой. В привычную обстановку, где прожил много лет.

– Возможно. Только это совсем не входило в мои планы.

– И тем не менее вы здесь.

           –  То, что я сюда приехала, означает лишь, что я хотела ему помочь. Как долго вы продержите его здесь?

– Да мы и не держим. Я могу выписать его уже сегодня. Потом Антон Валерьевич вынесет свой вердикт, и вы свободны.

– Вот и отлично – выписывайте.

***

Домой мы ехали в электричке, так как у нас обоих не оказалось достаточно денег. Точнее, у Кирилла их не было вообще, а у меня с трудом нашлось на поезд. В городе возьму такси – Алиска спустится и оплатит. Как назло, еще и кредитку забыла дома второпях. Я искренне надеялась, что забыла, потому что вполне могла её потерять. Очень на меня похоже. Славику звонить не хотела. Я вообще не хотела думать о нашем последнем разговоре с ним. Это было слишком для моей нервной системы. Уж точно не сейчас.

Бросила взгляд на мужа, он смотрел в окно, куда-то поверх меня. Не знаю, о чем он думал. Иногда раньше любила смотреть на него и угадывать, что делается в его голове, а потом выдавать ему версии, которые он разносил в пух и прах. Только этого давно уже не было между нами. Мы и виделись последнее время перед расставанием только по вечерам и воскресеньям.

А сейчас я впервые видела его настолько близко за этот год, и мне было больно на него смотреть. Казалось, что он и не был мне родным никогда, может мне все это приснилось? Почти не изменился за это время, только похудел немного, и щетина появилась на скулах, пару морщинок у глаз… тех самых, в которые я влюбилась. Он никогда не был красивым, но в нем была та самая дикая харизма, от которой женщины теряют голову. Она заключалась в том, как он говорил, в повороте головы, в том, как размахивал руками и поднимал брови, в том, как смотрел или ухмылялся, и его чувственные губы всегда вызывали непреодолимое желание тронуть их кончиками пальцев. Он всегда напоминал озорного мальчишку, у которого в голове куча всяких фантазий, стрелялок, шутеров, американских горок и прочих аттракционов.

Вспомнила, как он улыбнулся мне в первый раз, и я подумала о том, что такие улыбки нужно запретить законом. Подумать только, я столько раз целовала это лицо, гладила пальцами, а сейчас я сижу, как натянутая струна, и внимательно слежу, чтобы не дотронуться до его колена ногой.

Между нами повисло молчание, которое я нарушать не собиралась. Я была слишком взволнована своей собственной реакцией на него сегодня утром. Меня словно отшвырнуло лет на двадцать назад в период нашего знакомства, когда от одного его взгляда пересыхало в горле, и мне это не нравилось.

– Может, расскажешь мне немного… обо мне. Ехать еще часа два.

Я даже не обернулась, вглядываясь в осенние пейзажи за окном. Нужно поменьше на него смотреть. Я просто соскучилась. Точнее, это дурацкая привычка по нему скучать, но можно ведь отвыкнуть, а когда отвыкну – это тоже станет привычкой. Невероятно логично.

– Тебя зовут Кирилл Сергеевич Авдеев. Тебе сорок три года.

«И ты редкостная сволочь».

– Ты сказала, мы в состоянии развода, а сколько лет прожили вместе?

– Двадцать один год, и у тебя есть три дочери. Старшей шестнадцать, средней двенадцать и младшей пять.

– Ох ты ж… ничего себе, – он даже выдохнул и прищелкнул языком. Его глаза округлились. Он всегда делал такие глаза, если его что-то шокировало. Когда-то это вызывало у меня приступы хохота.

– И как их зовут?

– Старшую – Алиса, среднюю Маша и младшую Лиза. Имена выбирал ты.

– А работаю я, наверное, ювелиром, да?

– Это почему? – я резко обернулась, но увидев его усмешку, поняла шутку и еле сдержалась, чтоб не усмехнуться в ответ. – Нет, ты не ювелир, хотя у тебя определенно есть талант к ювелирной работе.

– Так чем я все-таки занимаюсь?

– Бизнес по автозапчастям к иномаркам. Раньше ты работал с партнером, но вы поссорились, и теперь ты сам по себе. В нашем городе у тебя пять небольших магазинов, три из них ваши совместные со Славиком и два ты открыл самостоятельно. Год назад вы сильно повздорили, и больше ты с ним не работаешь. Насколько мне известно, ты пытаешься отжать у него парочку ваших общих проектов. Кстати, один из магазинов мы будем проезжать при въезде в город.

ГЛАВА 7

Я и в самом деле ничего не помнил. Как будто в моей памяти кто-то задернул матовую белую шторку, как в душевой кабинке. Я вижу за ней силуэты и слышу голоса, но, когда дергаю её в сторону, там еще одна такая же и еще, и еще.

И так до бесконечности. Нет, это даже не чертовая матрешка, а именно матово-туманное ничего. Я всем существом знаю, что за этой шторкой прячется мое прошлое. И чем больше я копаюсь в себе, тем больше прихожу в отчаяние из-за собственного бессилия. Первый день меня пичкали лекарствами, и я вел долгие беседы с врачами. Мне это напоминало допросы у следователя и психологические пытки. Самое интересное – я прекрасно знал, что это означает. То есть полностью осознавал себя, как личность. Например, точно понял, что курю, так как от запаха сигарет, который доносился с лестничной клетки больницы, мне захотелось курить, и я инстинктивно начал искать пачку у себя в карманах и в прикроватной тумбочке. Так же точно знал, что умею водить машину, и она у меня есть – в кармане куртки были ключи от «БМВ», если только я не один из тех лохов, которые ездят на жигули, а на ключах таскают брелок со значком мерса, чтоб другие решили, что у него крутая тачка. Я определенно люблю черный крепкий кофе, не ем рис, умею читать и писать, но, черт возьми, это мне ничем не помогало.

Я все равно не помнил ни кто я, ни как меня зовут, ни сколько мне лет. Мы с доктором скрупулезно пытались собрать мою личность из обрывков и догадок, и на третий день я имел примерное представление о себе. Мне от тридцати пяти до сорока лет, я не беден, так как одет, по мнению врача, очень прилично. Меня, скорее всего, стукнули по башке и обокрали. Я точно не местный. Городок у них маленький, и все всех знают, меня же здесь видят впервые. Следователь, который тщетно пытался меня допросить по факту ограбления и составить протокол, это подтвердил.

А еще я женат. Ну или был женат. На безымянном пальце кольцо обручальное и явно не новое. На четвертый день после того, как врач любезно мне помог обзвонить полицейские участки и больницы в ближних городах, в попытке найти заявление об исчезновении с подходящим описанием, я понял, что меня никто не ищет. Значит, либо я долго отсутствовал дома по работе, либо я та еще сволочь, которая никому не нужна.

Думать о том, что я неудачник, у которого к сорока годам ни кола, ни двора, мне не хотелось. «Сволочь» звучало определенно приятнее. Лучше быть тварью, чем неудачником – так веселее. Но весело мне не было совершенно. Я храбрился. Хотя и понимал, что если никто не объявится в ближайшее время, придется в город ехать в психиатрическую клинику и валяться там бревном бесполезным, пока мне не подлатают мозги. Пропасть у меня в голове явно огромная, с рваными краями и шторкой. Да, мне понравилось думать, что там шторка. Потому что рано или поздно за ней хоть что-то окажется.

На пятый день я умудрился найти в дырке в кармане куртки клочок бумаги с аккуратно выведенным номером телефона и припиской «дом». Судя по тому, что бумажка слегка пожелтела и помялась, она там лежит довольно долго. Я нашкрябал на обратной стороне пару цифр и понял, что почерк точно не мой. Пишу я как курица лапой. А тут каждая цифра выведена ровненько, с такой тщательностью, возникло ощущение, что писала женщина. Наверное, моя жена. Тогда почему она меня не ищет?

А еще я там нашел пуговицу. Большую темно-коричневую пуговицу. Просмотрел все свои вещи, но она явно была не моей, и на ней виднелись оборванные нитки, словно её выдрали с мясом. Справа небольшое пятнышко. Я его ногтем потер, и на пальце коричневый развод остался. На кровь засохшую похоже.

Странно все это… как и обручальное кольцо, которое не сняли при ограблении. Было ли ограбление на самом деле? Вопросов до хрена, а ответа ни одного.

Попросил Антона Валерьевича позвонить по этому номеру только ближе к ночи… Потому что вдруг стало страшно. Да, невыносимо и адски страшно, что в этом доме меня не ждут, или что я не готов вдруг увидеть совершенно незнакомых мне людей, которые назовутся моими родственниками, и ничего к ним не почувствовать. Доктор успокаивал меня, что, скорее всего, настолько негативных эмоций у меня не возникнет, но я все равно дьявольски боялся. Все чаще и чаще смотрел на обручальное кольцо, вертел его вокруг пальца, пытаясь хоть что-то вспомнить, и с ума сходил от острой головной боли. Она тисками сдавливала мне голову, и хотелось биться лбом о стены, лишь бы она прекратилась.

Посмотреть на свое отражение в зеркале решился не сразу, но молоденькая медсестра уверяла меня, что я симпатичный (так и сказала, слово дурацкое, так о котах и щенка говорят), и предлагала глянуть в её пудреницу, чтоб в этом убедиться. Ее глаза влажно поблескивали, и она смущенно опускала взгляд, когда я говорил какие у нее стройные ножки. Знал, что мог бы отыметь медсестричку где-нибудь в укромном углу, и знал, что она не откажется. Придется так и сделать, если за мной никто не приедет, жить-то где-то надо. А медсестричка не замужем и, судя по её рассказам, снимает квартиру неподалеку от больницы. Определенно, есть женщины, которым нравятся беспомощные мужики, за которыми надо ухаживать и заботиться о них. По глазам Верочки видел, как она смотрит на меня, когда швы мне на лбу протирает или градусник подает. Наверняка думает о всякой романтичной хрени, а мне банально надо найти место, где можно переночевать, поесть и… да, потрахаться. Раз меня никто до сих пор не нашел, то, судя по всему, птица я вольная и делать могу, что хочу. Верочке я продолжал говорить комплименты, но зажимать её пока где-нибудь на лестнице в курилке не собирался. Успеется еще. Пусть разогреется до нужной кондиции.

Я все больше понимал, что в психушку не поеду. Если не вспомню ничего, значит, найду. Ну или через месяц меня точно кто-то хватится. А может, от меня вообще избавились, черт его знает. Мало ли во что я мог вляпаться. А я мог? Точно не знаю, но определенно я не из тех, кто мирно-тихо сидит на месте. Я ж приехал в эту дыру за чем-то. Интересно, за чем, а может, за кем?

ГЛАВА 8

Пока мы поднимались в лифте, я видела, как у него над верхней губой выступили капельки пота. Я понятия не имела, что чувствует человек, который не помнит ничего из своего прошлого и ему сообщают о том, что у него есть жена и трое детей. Нет, это не было жалостью. Просто не знала, что делать с этим дальше.

С одной стороны, я хотела отдалиться от него, выстроить между нами стену, а с другой – мне безумно хотелось ему помочь. Глупое желание. Авдеев совершенно не был похож на человека, которому нужна чья-либо помощь. Этот Авдеев. А тот… до определенного момента тот казался мне неотъемлемой частью меня, нуждающейся в моей поддержке – я ошибалась. Он не был моей частью никогда и в поддержке моей нуждался лишь потому, что у меня была буйная фантазия и куча иллюзий на его счет.

Я нажала на кнопку звонка, тут же заливисто залаял Рокки, и дверь немедленно открыли. Дети высыпались на лестничную площадку и повисли на Кирилле. Все трое. От неожиданности его глаза округлились, и он смешно развел руки и растопырил пальцы, не зная, что с ними делать – то ли обнять, то ли оттолкнуть. Рокки вообще чуть разрыв сердца не получил. Он не просто скулил от радости, а у него припадок случился. Прыгал во весь рост и облизывал Кириллу пальцы.

– Девочки, вы помните, что я вам говорила? – строго спросила я, и Алиса тут же разжала объятия, отшатнувшись в сторону, а Маша последовала ее примеру, только Лиза вцепилась моему мужу в ногу и громко вопила:

– Папа вернулся! Папа приехал! На ручки! – протянула к нему растопыренные ладошки и не успокоилась, пока Кирилл не взял её на руки.

– От тебя пахнет лекарствами, и ты лохматый, – сказала она и пригладила его волосы, – я кое-что для тебя нарисовала, хочешь покажу?

Он несколько раз коротко кивнул, продолжая смотреть на детей чуть ошалевшим взглядом, пока я не скомандовала идти в дом. Свекровь тут же запричитала вокруг сына. Кажется, она напрочь забыла, что я ей говорила о его проблеме. Хотя, может, это и к лучшему. А внутри меня творилось что-то страшное. Это безумно трудно передать словами. Какая-то часть меня ликовала, млела от счастья. Я настолько безумно истосковалась по нему. По нему именно здесь, в нашем доме. С нашими детьми. Со мной. Впитывала, как пересохшая губка, его присутствие, запах, голос, звук его имени, которое звучало сейчас так часто, как не звучало здесь целый год.

 А другая часть меня покрывалась черной сажей глухой и ядовитой ярости. Встречают его, словно с войны пришел. А ведь на самом деле шлялся неизвестно где и с кем. И если б не эта травма, то даже не позвонил бы. Мысль о том, что Кирилл ездил к какой-то женщине, окончательно отрезвила. Чужой он. Не мой больше. И в доме в этом ненадолго. И в жизнь мою никогда не вернется.

– Ванна здесь. Ты можешь помыться после больницы и дороги. Я принесу полотенце, – он кивнул и закатал рукава несвежей рубашки.

Я зашла в спальню и, прислонившись к двери, медленно выдохнула. Видеть его в доме вот так, в ванной, это… это невыносимо и так… так больно. Словно вернуться в прошлое, которое никогда не повторится. Вернуться и надкусить то самое счастье, а его и нет уже на самом деле.

Иногда человек находится слишком близко. Настолько близко, что начинаешь считать это закономерностью и чем-то само собой разумеющимся. Вроде бы знаешь его как свои пять пальцев и уверен в завтрашнем дне. Только все это иллюзия. Никого мы на самом деле не знаем, кроме самих себя. Люди меняются как по щелчку, они уходят, они вас предают, лгут вам и исчезают из вашей жизни так же просто, как и были рядом.

Я осознала это только тогда, когда мы с Кириллом расстались. Всего лишь за несколько дней до этого я считала подобное невозможным. Я все еще спала у него на плече, гладила ему рубашку, писала дурацкие смски, называла его моим дикобразом из-за постоянно торчащих в разные стороны волос и наивно считала, что он всецело принадлежит мне, что я знаю, о чем он думает, что любит, какое слово скажет в данную минуту, и как на меня посмотрит… Боже, какой же все это бред. Ни черта я о нем не знала.

Он стал чужим настолько быстро, что я и моргнуть глазом не успела. Подушка еще пахла его шампунем, а в шкафу уже не осталось ни одной рубашки. Еще вчера я могла позвонить ему, чтобы спросить, что приготовить на ужин, а сегодня смотрю на его номер телефона и понимаю, что уже никогда этого больше не сделаю.   Какой, к черту, второй шанс? Мне до сих пор невыносимо больно. Так больно, что я думать о нем не могу, не то что видеть. И это возвращение в прошлое меня убивает. Оказывается, находиться от него на расстоянии было невероятно мудрым моим решением, и я должна была послушаться Славика. Не ехать никуда. Пусть бы Олег этим занимался или свекровь.

– Женя.

Черт, легка на помине. Выдохнула и открыла дверь спальни. Мама Света, кажется, уже пришла в себя и выглядела немного взбудораженной, но уже так привычно озабоченной обыденными хлопотами и хозяйством. Есть такой тип женщин-наседок, у которых стирка, глажка, уборка и готовка всегда на первом месте. В мире может настать апокалипсис, и они его встретят со сковородкой в руках и накрахмаленном переднике. Все, что их огорчит во внезапно наступившем конце света – это повсеместный бардак и отсутствие чистящих средств в магазинах.

– Жень, глянь в шкафу, может, остались Киркины вещи? Он же не все забрал? Что-то да должно было заваляться, а то эти… ну куда их после душа? Глянь, а?

Я смотрела на нее и с трудом понимала, что она мне говорит. Видела короткую стрижку и слегка вьющиеся крашенные в рубиновый цвет волосы, бирюзовый свитер, очки на цепочке… Такая привычная мама Света, которая всегда врывалась в наш дом, как торнадо, и принималась воспитывать всех, кто попадался ей под руки, включая кота и собаку.

– Я посмотрю.

ГЛАВА 9

Я смотрел, как она складывает посуду в раковину, пока моя мать одевается в коридоре. Нервно ставит тарелку на тарелку. У нее тонкие пальцы с аккуратно постриженными ногтями и очень хрупкие запястья. Почему-то я испытывал чувство триумфа от того, что она злится. По сути, незнакомая мне женщина. Но это означало, что ей не все равно. Это и было для меня важным. Осознание, что я сейчас нахожусь там, где людям не все равно. У меня не было этого ощущения с того самого момента, как я пришел в себя в больнице и открыл глаза. Самое страшное это не то, что вы не помните, как вас зовут, самое страшное – это когда всем наплевать, что вы этого не помните. Даже психиатру, который живо интересовался, как я себя чувствую, и в это время поглядывал на часы, торопясь домой к жене и детям. Я видел у него на столе их фото в стеклянной рамке, как и обручальное кольцо на безымянном пальце правой руки. Все равно было и моему лечащему врачу, и даже Верочке, которая думала о том, как я подниму ее халатик повыше и отымею ее на лестнице или в ординаторской. Вот что меня пугало там больше всего – равнодушие и осознание, что на хрен я никому не нужен. Нет, это не было жалостью к себе. Напротив, это было осознанием, что, скорее всего, в прошлой жизни мне было на всех наплевать…

А потом появилась она и разломала все мои построенные долгими ночами теории вдребезги. И тогда я впервые увидел в чьих-то глазах эмоции… ко мне. Пусть вот такие – с примесью горечи и ненависти, но эмоции, и никак не равнодушие. Я не знаю, как мы прожили с ней двадцать лет совместной жизни, но определенно это были далеко не самые худшие времена, если она приехала за мной в глухомань, спустя год после того, как мы расстались. Единственная, кто приехал… а могла и отказаться.

Я вышел к матери, услышав, как та прощается с внучками. Наверное, так нужно поступать – выйти, помочь надеть пальто, провести до лифта. Она немного опешила, когда я это сделал, но ничего не сказала, а я смотрел на эту пожилую и приятную женщину и думал о том, что ничего не испытываю, кроме чувства уважения, любопытства и, возможно, некоей симпатии. По крайней мере, все эти люди не вызвали во мне отторжения. Я хотел их узнать и хотел понять, каким они знали меня. Но самое паршивое, что, чем больше я наблюдал за их поведением, тем больше понимал, что все же я был кретином. Пожалуй, моя мать единственный человек, которого степень моего скотства в прошлом не раздражала так сильно, как, например, Женю. И, судя по всему, до двери я ее не провожал, когда она уходила.

– Ты иди в квартиру, сын. Простудишься после ванной…, – а потом тихо добавила, – может, все же ко мне поедешь? Я твоих любимых рогаликов напеку, альбомы посмотрим… Жене трудно и …

– Жене придется смириться с моим обществом. А потом мы все обязательно приедем к тебе.

Она нахмурилась и прикоснулась к моей щеке.

– Им тяжело. Ты год не жил с ними.

– Мне тоже тяжело. Я неделю назад родился на свет. Ничего, мы справимся. Я не хочу уходить. Я чувствую, что это мое место. Мне нужно быть именно здесь. Это как-то правильно.

– Как знаешь. Может, это и верно. Если все же решишь, Алиса скажет адрес – бери такси и приезжай.

Я кивнул и нажал кнопку вызова лифта.

– Я приеду. Обещаю. Мне понять надо – кто я и где нахожусь.

Это было правдой. Я знал, что сейчас слишком надавил на свою семью, о которой не знал ничего совершенно, но я хотел узнать. И если они мне не дадут этого шанса, то второго у меня уже не будет. Значит, выгрызу его насильно. Может быть, я поступаю как скотина, но пусть я лучше буду скотиной, чем бесхребетным лохом, который ушел, как только его погладили против шерсти или слегка повысили голос. В конце концов, это мой дом, мои дети и моя женщина. Я разберусь со своим прошлым, а если не разберусь, мы будем строить будущее… ВМЕСТЕ. Это мое решение. Пусть я не знаю, кто я, но я знаю, чего я хочу и как правильно. Это самое главное. Где-то в глубине души я чувствовал, что мне это нужно, что это часть меня даже сейчас, когда я их совершенно не помню.

Я вернулся в квартиру, машинально потрепал собаку между ушей и встретился взглядом с котом. Тот вышел из своего укрытия впервые. Рыжее чудо и совсем не от слова «чудеса». Я б, скорее, назвал его мохнатым чудовищем. Так как это был нагловатый пушистый тип огненно-рыжего цвета с такими же желтыми глазами, которыми сверлил во мне дырку.

Он сидел на тумбочке у зеркала и смотрел на меня так, словно я бесцеремонно вломился на его территорию. Довольно самоуверенный гавнюк, который всем своим видом показывал искреннее недоумение – почему я вдруг вернулся обратно. Ладно, проверим, какие отношения были у нас и с тобой. А вдруг мы жили душа в душу, и я гладил тебе пузо и чесал за ушком.

Протянул руку погладить, но кот зашипел и выгнулся дугой, замахиваясь лапой с выпущенными когтями. Ясно, и тут тоже не все гладко. Куда ни плюнь, одни враги, даже кот. С собакой, правда, подфартило. Или это она всех так любит, или все же тут я не облажался.

– Хорошо, шерстяной засранец, – тихо сказал я, –  судя по всему, мы с тобой не ладили, или тебя взяли после того, как я ушел. Но мы еще вернемся к этому вопросу, и только попробуй нассать мне в ботинки. Поверь, нам лучше дружить. Для тебя лучше. Ясно?

Прошел обратно на кухню, рассматривая обои и светло сиреневые шторы на окнах. Симпатично. Уютно, я бы сказал. Понятия не имею, как все должно выглядеть, и даже не представляю степень доходов моей семьи, но глаз радует, а значит, не все плохо.

Жена все также мыла посуду и теперь складывала её в шкафчик над головой. Снова засмотрелся на нее. Не знаю, что именно влекло настолько сильно: то ли копна этих светлых волос, завязанная в хвост на затылке, и изгиб затылка с ямочкой посередине и светлым пушком, к которому хотелось прижаться губами, то ли тело её сочное и округлое, то ли запах уюта и животного секса, исходивший от нее, но мне до дикости хотелось сгрести ее за талию, усадить на кухонный столик и прямо здесь хорошенько отыметь, а потом заставить рассказать, какого хрена мы разошлись. Впрочем, мне отыметь ее хотелось и в ванной, когда она зашла с моими вещами в руках и смотрела на меня своими ведьминскими глазами с лихорадочным блеском. Оказывается, я прекрасно умел читать женские взгляды. И если Верочка смотрела на меня с наивным похотливым любопытством… то у моей жены был совсем другой взгляд – тяжелый, подернутый дымкой голода, с пониманием, что я могу дать ей, и воспоминаниями о том, что уже давал. Мне почему-то казалось, что с сексом у нас было все в порядке. Даже больше, мне казалось, что трахал я ее беспрерывно двадцать четыре часа в сутки, потому что сейчас у меня член дергался только от одной мысли о её губах и тяжелой груди под платьем.

ГЛАВА 10

Я проснулась раньше будильника. Сбросила одеяло и села на постели, тяжело дыша и прижимая руки к груди. Туда, где бешено билось сердце. На лбу выступила испарина, и я провела по нему тыльной стороной ладони, вытираясь и глядя на влажную руку.

Мне приснился кошмар, как я приехала в тот зачуханный городок и в ту областную больницу, врач повел меня к Кириллу. Мы долго шли по всяким коридорам, лестницам, а когда подошли к двери, за которой якобы должен был находиться Кирилл, мне стало очень страшно. Врач распахнул её настежь, а там фигура человека, накрытого с головой белой простыней. Он говорит, чтоб я пошла к мужу, а я кричу, что его там нет. Он не может быть мертвым. Меня толкают в спину, и я медленно иду к постели. Словно по горящим углям. Нескончаемо долго иду, а когда останавливаюсь у кровати, кто-то одергивает простыню, и я вижу человека без лица. Гладкая кожа вместо носа, глаз и рта. От собственного крика зазвенело в ушах, и я проснулась.

Несколько минут еще сидела в прострации, потом встала и, набросив халат поверх ночной сорочки, вышла в коридор. Тут же о ноги потерся кот, автоматически наклонилась, чтоб почесать за ухом, и плотнее в халат закуталась. Подошла к комнате Лизы, толкнула приоткрытую дверь, и на секунду из легких весь кислород испарился. Постель пустая. Это, видимо, кошмар каждой матери. Логика просыпается спустя первые секунды жуткого панического оцепенения, от которого хочется закричать. Заглянула к Маше, к Алисе – нигде нет ее. Ступая на носочках босыми ногами, подошла к кабинету и осторожно приоткрыла дверь. И тут же в груди защемило так, что еле сдержалась, чтоб не всхлипнуть. Могла и сразу догадаться, к кому она пошла. Спит с Кириллом. Точнее, на нем. Как и раньше, когда он еще жил с нами. Животом на животе, обхватив его руками и ногами. Прислонилась к косяку двери, медленно выдыхая и жадно пожирая взглядом эту картину призрачного счастья, сладкой иллюзии, что вообще все было кошмаром, и он здесь с нами. Никуда не уходил… не изменял… не предавал… не ненавидел меня. Спит глубоким мужским сном, запрокинув голову, обняв Лизку двумя руками. Пальцы сцепил между собой. Сильные, длинные. И обручальное на безымянном поблескивает в слабых лучах солнца. Я ни разу не признавалась себе, как сильно хотела, чтобы он вернулся к нам обратно. Иногда до ломоты в костях и до дикого отчаяния, от которого выть хотелось. Унизительно хотелось наплевать на измену, на предательство, закрыть глаза на все и даже на проклятую гордость. Позвонить и рыдать в трубку: «Возвращайся ко мне, пожалуйста, я так соскучилась». Бывало, приедет за детьми, а я стою у окна за шторкой и пытаюсь рассмотреть его силуэт в машине. Боже, как же это просто было раньше – спуститься вниз, потрепать его по волосам или поцеловать через открытое окно. А сейчас словно мы по разные стороны пропасти стоим с ним. И никто из нас ее переступить не хочет. Вспомнила, как первые месяцы после расставания могла приехать сама к его офису… чтобы увидеть хотя бы издалека, потому что тоска была невыносимая. Словно ампутировали часть тела… и я её вижу, а дотянуться не могу, и мне больно безумно. Почему же мне так невыносимо больно, пусто, одиноко без него? Как же так? Почему только мне? Разве он никогда не любил меня? Нет ничего вечного. Все в этом мире имеет свой логический конец. В какой-то момент он перестал меня любить. Когда? Я даже не знаю. Наверное, лет пять назад, когда впервые пришел домой за полночь и разозлился на «лишние вопросы», а может, когда впервые не поцеловал на прощанье, уходя на работу? А может быть, когда слышал, что реву в комнате после скандала с мамой, и не зашел спросить, что случилось? Мелочи. Да, тогда это было мелочами. Но ведь все из них и складывается. Они собираются в огромную груду мусора. В неподъемный груз. Любить ведь тоже перестают медленно. Не по щелчку пальцев. Сегодня ты хотел быть с человеком двадцать четыре часа в сутки, потом двадцать три, потом полдня начало хватать, а позже уже час. Пока вдруг не понимаешь, что уже и час не нужен. Куда все девается? Уходит. Рассасывается в рутине. Наверное. Я даже не знаю сама. Просто со мной этого не произошло, а с Кириллом – да. И именно тогда появилась Алина… Нет, я не искала ему оправданий. Наоборот, я ненавидела его за это с маниакальной яростью. Потому что мне все еще он был нужен… Все еще двадцать четыре часа в сутки.

Я тихо подошла и укрыла их обоих одеялом. Еще несколько секунд смотрела на их лица, вот оно – счастье. Такое простое и банальное счастье. Только оно уже давно осталось в прошлом, и мне стало не по себе от того, что и Лиза скоро это поймет. Вышла из кабинета и прикрыла дверь. Так же тихо зашла к Алиске, потом вспомнила, что у нее соревнования. Оставалось разбудить Машу. Из области фантастики сделать это с первого раза. А сегодня вообще еле-еле подняла, отругала за то, что допоздна в интернете сидела, и пригрозила ноутбук отобрать. Пока она умывалась в ванной комнате, я готовила ей чай и себе кофе, а потом взяла грязные вещи мужа, чтоб забросить в стиральную машинку, и невольно прижала его рубашку к лицу. Как же давно я не вдыхала его запах. Терпкий, сильный – парфюм, пот и аромат кожи. По телу даже волна дрожи прошла, и глаза закрылись. Как долго я не могла уснуть без его запаха. Как долго мне его не хватало в доме.

– Мам.

Резко повернулась к дочери и увидела, как та смотрит на рубашку в моих руках.

– Грязная. Постирать надо.

– Мам, пожалуйста, не выгоняй его, а? Пусть поживет у нас немножко. Совсем чуть-чуть. Я прошу тебя. Немножко.

Я медленно выдохнула и провела пальцами по нежной щеке. Это называется «тяжелая артиллерия», это то, против чего всегда невероятно трудно устоять. Практически невозможно. Глаза эти умоляющие, несчастные, и я понимаю, что есть в этом и моя вина.

– Маш, иди в школу собирайся, пожалуйста. Ты опоздаешь.