Яд для Моны

– Здравствуйте, Мона!

Над столом возник официант – смуглый, длинноволосый. На лице застыла улыбка воскового манекена. Он разложил приборы с отрепетированной лёгкостью. Серебряный поднос еле заметно сверкнул под мягким светом лампы.

– С-спасибо, – тихо сказала Мона, сглатывая ком в горле.

Официант изящным жестом поставил перед ней тарелку. И Мона скривилась.

В тарелке лежало нечто бесформенное и липкое, пахнущее сырой землёй и тиной. Его поверхность, желеобразная и влажная, местами лопнула, обнажив тусклую массу под ней. В центре всего этого тускнел мокрый капустный лист – повар, кажется, перепутал его с носовым платком. Сверху был щедро насыпан сухой горох. Он скатывался по скользким склонам, как град по оконному стеклу.

Мона пришла две минуты назад и ничего не заказывала. Но времени на осознание не было: перед лицом мелькнули белые перчатки – официант ловко повязал на её шею нечто наподобие детского слюнявчика. Широко улыбнувшись, он отступил на шаг и поправил галстук-бабочку.

– Приятного аппетита, Мона. Я буду неподалёку.

Он уже разворачивался, чтобы уйти.

– Постойте! – её голос сорвался громче, чем она хотела. – Объясните, пожалуйста… Кто заказал этот столик? И… это?

Взгляд скользнул к тарелке. Запах болота ударил в нёбо. Желудок резко сжался, подступая к горлу горячей, едкой волной. Она судорожно сглотнула слюну, чувствуя, как по телу проступает липкий холодный пот.

– Нам звонила госпожа Луиза. Она всё оплатила. Лично выбрала для вас лучшее. – его улыбка стала ещё шире. – Она знает, что для вас лучше. Ни о чём не беспокойтесь.

Он подмигнул ей, развернулся и ретировался, отбивая чёткий ритм лакированными туфлями. Из дальнего угла доносилась тихая мелодия – пальцы пианиста порхали над клавишами, извлекая знакомые, щемящие аккорды. “Вальс Шуберта” – мелькнуло в голове, и на мгновение запах болота отступил.

Она сжала ножик. Остриё поддело капустный лист, и он, тяжело оторвавшись от тарелки, повис, обнажая зелёную, с белыми прожилками слизь – она тянулась эластичными нитями, не желая рваться. Под липким покровом темнел кусок чего-то водяного и дряблого – овощ, который она не смогла распознать.

– Что за?..

Мона дёрнула за край слюнявчика, и тот соскользнул на пол. Пальцы, липкие от испарины, с трудом нашли в сумке телефон.

– Мам? Я в ресторане. Это ты заказала? Что за цирк, а? Что за гадость? Объясни немедленно!

В трубке повисло молчание, а затем голос прозвучал ровно и холодно:

– Не повышай на меня голос. Про какую гадость ты говоришь?

Возникла длинная пауза, и голос смягчился, стал сладким и скользким:

– Ааа, я поняла! Почему ты это так называешь? Я старалась для тебя! Ты всегда обожала капусту, с самого детства. Помнишь, я тебе готовила капусту с улиточной слизью? Ты с радостью ела. И молчала. А кабачки! Ты была готова душу за них продать! Ну что ты, доченька?

Телефон чуть было не выпал из руки. Перед внутренним взором поплыли образы, резкие и обжигающие. Рыжеволосая девочка в розовом платье. Пронзительный свист ивовой ветки, рассекающей воздух. Острые щепки разрывают ткань, впиваются в кожу, оставляя длинные, пылающие полосы. Вся спина покрывается ледяным потом.

Ешь, я сказала! Я добра желаю, а она – недовольна! Вырастишь – спасибо скажешь! Мы всю жизнь это ели, никто не жаловался, все людьми выросли. А она – строит из себя принцессу! Ты будешь, я сказала. Будешь!”

И она – ела. Молча. Проглатывала комок за комком, запивая водой. Иногда зажимала нос, чтобы не чувствовать запаха. Сначала – через слёзы и тошноту. Потом – почти не морщась. С годами она научилась глушить рецепторы, задерживая дыхание, пока в тарелке не оставалось ничего, кроме бледных разводов.

Она не жаловалась. Родители знали всё о правильной еде. А она – ничего.

Только её старшая сестра Лиза тайком покупала безе. Ярко-розовое, воздушное. Маленькая Мона знала: после обязательной капусты Лиза запиралась в уборной, а потом возвращалась с запахом мятной жвачки и хрустящим облаком в руках. Иногда она отламывала Моне кусочек.

В шестнадцать лет Лиза ушла из дома после оглушительного скандала. Мона была уверена: всё из-за капусты. Она ждала. Но сестра так и не вернулась.

– Хорошо, мам. Спасибо. – голос Моны прозвучал ровно и пусто.

Она положила телефон на стол. Медленно оглядела зал. Ресторан был полон. Люди – разных лиц, возрастов, состояний – молча ковыряли в тарелках вилками. Одни – со скучающим видом, другие – с ужесточённой сосредоточенностью, третьи – с блаженной улыбкой. На неё никто не обращал внимания.

– Что же вы не едите, Мона?

Ласковый, вкрадчивый голос официанта возник прямо за спиной, заставив её вздрогнуть.

Ешь. Ты должна.

– Я ем. Вот… ем, – её пальцы сомкнулись на вилке.

Глубокий вдох. Задержка дыхания. Раз, два, три… Первый кусок исчез за губами. На дне тарелки осталось жирное пятно и нить зелёной слизи. Она не удержалась и вдохнула – рецепторы тут же скривились от привкуса болота, где сдохли улитки. Благо, горох почти не имел вкуса, лишь сухо хрустел, застревая в зубах.

Когда с трапезой было покончено, Мона ринулась в уборную.Зеркало показало незнакомку: веснушки вокруг курносого носа растеклись блёклыми пятнами, будто выцветшая акварель. Рыжие кудри лениво раскинулись по плечам. Глаза утратили синеву, став прозрачными и плоскими, как озёрный лёд в оттепель. Под кожей чётко проступали ключицы – хрупкие, как ручка фарфоровой чашки.

Мона зашла в кабинку. Несколько минут давила пальцами на корень языка – всё напрасно. Тело отказывалось избавляться от яда. Поправив платье, она вышла. Внутри всё так же стоял тот самый мерзкий ком, а желудок ныл тупой привычной тошнотой.

Она вышла из ресторана с безмятежным, почти счастливым лицом.

– Жду вас завтра, – официант возник у двери. – Не пропустите же корпоратив.

Нет уж, я сюда больше ни ногой – отчеканила она про себя, нажимая на холодную ручку двери.