Яд Версаля-2

Глава 1. Эжен. Убивая любовь (автор Silver Wolf)

Я сидел на палубе корабля, прислонясь к мачте, и смотрел на море. Я - это Эжен Рене Арман де Ирсон. Бывший всесильный фаворит герцога Орлеанского, распутник, дуэлянт, а ныне - простой матрос на трёхмачтовом галеоне «Святая Тереза», который с грузом дорогих тканей направлялся в сторону Ямайки.



Итак, я смотрел на море, а море смотрело на меня. За два года, что я провёл в тюрьме, только эта огромная дышащая масса воды была свидетелем и моих надежд, и отчаяния, и даже слёз. О, сколько бесконечных часов я провёл, вцепившись в ржавые решётки окна моей камеры и до рези в глазах разглядывая сверкающую водную гладь, уходящую за горизонт. Облака были моими оракулами, а чайки - друзьями.

Я иногда развлекался тем, что бросал этим прожорливым птицам корки с моего стола. Чайки ожидаемо гадили вниз, туда, где прохаживалась охрана, и мои тюремщики урезали мне паёк до минимума, дабы спасти мою грешную душу строгим постом. Но своих пернатых друзей я не предавал, и корочки всё равно летели из моего окна, правда, в значительно скромном количестве.

Все эти два томительных года я ждал хоть какой-то весточки от Этель, от той, которую полюбил в Версале, от той, ради которой я был готов пойти на гнусное преступление, недостойное дворянина, а именно: отравить её старого мужа - маразматика, ибо убить на дуэли эту подагрическую сволочь я не мог в силу преклонного возраста графа.

Да, письма я получал. От кого угодно, но только не от Этель.

Я знал, что граф её увез в Англию, но дворянка, имеющая столь много знакомых в свете, всегда имеет возможность послать нужному адресату хоть короткое письмецо. Хоть записочку в несколько слов. Но нет...

Когда мой цербер со скрипом отворял окошечко в двери моей камеры и мрачно бурчал: «Заключённый, вам письма», моё сердце почти останавливалось, я судорожно рвал конверты, но... там были послания от кого угодно, но только не от Этель. Я горько усмехался и брёл к окну читать свою почту.

И к концу моего тюремного срока я стал убеждён, что написанное в той последней записке - чистая правда. А там было начертано: «Я вас никогда не любила...»

Да, именно так. Этель меня никогда не любила. Так даже лучше! Привычнее. Ибо, конечно, многочисленным заверениям в любви версальских дам я никогда не верил. Это лишь моё искусство соблазнителя, помноженное на их скуку и тщеславие.

И, чтобы не страдать, я начал методично искоренять из сердца своё чувство к графине де Сен-Дени. Смертельно раненая любовь корчилась в муках, цеплялась за меня жалкими худыми ручонками, умоляла, что-то бормотала про то, что я фатально ошибаюсь, но тщетно. Я больше не хотел никого любить. Никогда.

А меня хоть кто-то любил по-настоящему? Да. Любил. Сестра. Моя бедная маленькая сестрёнка Арлетт, которая теперь заточена в монастыре до конца своих дней. И виноват в этом я.

Точно ли я «не видел» и «не понимал», что Арлетт любит меня совсем не сестринской любовью? Или сам поощрял девушку, ибо мне нравилась эта опасная игра? Пора быть честным с собой. Я всё знал, понимал и видел. Мне ничего не стоило выгодно выдать замуж свою красавицу сестру, «сбыть с рук», как говорят. Но вместо этого я непозволительно тянул с её замужеством, купил поместье для нас с ней. Для нас с ней... Вот она правда. Которую я так долго не желал видеть, которую стыдился. Я не просто распутник, я почти кровосмеситель. И только внезапная любовь к Этель спасла мою сестру от позорного, отвратительного союза. Союза со мной...

Но был ещё и наш с Этель сын... Хотя, что значит «наш». Официально это ребёнок немощного старика графа де Сен-Дени и, наверное, это лучше и почётнее, чем быть сыном развратника, убийцы и бывшего заключённого. Сделаю ли я лучше мальчику, явившись пред невинные очи ребёнка во всей своей «красе»? Не сделаю. Я не хочу, чтобы он краснел из-за такого папаши. Пусть живёт в своём чистеньком, благопристойном мирке. К чему обрекать сына на презрение и насмешки света? Нет, мне лучше исчезнуть, пропасть.

Конечно, некое борение с собой у меня было. Я даже, выйдя из заточения, решил было отправиться в Англию. И даже начал собираться. Но передумал. Хорош же я буду, стоящий за забором пышного лондонского особняка старика графа и дерущий глотку (на потеху кухаркам и горничным), чтобы мне показали моего сына! Да и Этель, скорее всего, забыла меня и увлеклась каким-нибудь чопорным англичашкой с птичьми глазами. Сердце женщины - субстанция ненадёжная.

И я, движимый этим убеждением, перед отплытием из Марселя пошёл в первую попавшуюся церковь. Исповедался, причастился и принёс перед распятием священный обет. Я поклялся в том, что женюсь на первой же попавшейся женщине, которую увижу, сойдя с палубы «Святой Терезы». Даже если эта дама - рыбачка или шлюха. Какое это теперь имеет значение.

Подберу какую-нибудь бабу, освою полезное мирное ремесло и забуду всю эту грязь, мерзость и чувство вины и перед сестрой, и перед своим далёким сыном.
Итак, я сидел на палубе корабля, прислонясь к мачте, и смотрел на море. «Святая Тереза», поскрипывая, несла меня куда-то за горизонт. Туда, где меня ждала первая попавшаяся женщина и мирное полезное ремесло...

Глава 2. Этель. Где же «Святая Тереза»? (автор – Эрика Грин)

Утомлённая поездкой в жаркий августовский день, я, графиня Этель де Сен-Дени, вышла из экипажа, который остановился около марсельской двухэтажной белёной гостиницы, как уверил возница, «весьма приличной». Мне вовсе не хотелось останавливаться в незнакомом месте, но в Марселе я никого не знаю, поэтому выбора у меня попросту не было.

Гостиничный служка, паренёк лет четырнадцати, занёс мой чемодан внутрь и встал в ожидании дальнейших распоряжений хозяина. Я тоже зашла в спасительную тень темноватого старого помещения, обмахиваясь маленьким дорожным веером. В гостинице пахло варёным луком и свежим хлебом.

Хозяин, юркий невысокий мужчина средних лет с глазами-буравчиками и чёрными сальными волосами, зачёсанными набок, окинул меня опытным взглядом, видимо, оценивая мою состоятельность. Он расплылся в улыбке и бойко затараторил:

- Добрый день, мадам! Я счастлив, что вы выбрали мою гостиницу. Уверяю вас, здесь, под этой сенью, вы найдёте покой и отдохновение. Жюль, - обратился он к служке, - отнеси вещи мадам на второй этаж, в апартаменты номер 3.

Высокопарный слог этого господина в другое время меня, вероятно, рассмешил бы, но мои обстоятельства не позволяли мне такой роскоши, как расслабиться. Я поднялась на второй этаж по деревянной, тёмной, лоснящейся от времени и видавшей виды лестнице. Сунула служке несколько су за услугу, закрыла за собой дверь и присела на старую скрипучую кровать, которая занимала собой чуть ли не большую часть этих «апартаментов».

Но всё это меня ничуть не волновало. Я была готова терпеть и худшие условия, лишь бы найти моего возлюбленного Эжена, отца моего пятилетнего сына, с которым мы расстались при печальных обстоятельствах. Я не видела его все эти годы и не знала, что с ним происходило, пока его слуга Поль не рассказал мне, что после заключения в замке Иф Эжен решил отправиться матросом на корабле «Святая Тереза» куда-то в Вест-Индию.

Особенно меня угнетало то обстоятельство, что Эжен ничего не знает о смерти старого графа, моего мужа, о том, что мы с Рене, нашим с Эженом сыном, вернулись во Францию. Все эти годы я не писала ему, опасаясь нарушить слово, данное Филиппу Орлеанскому, который заставил меня написать это проклятое письмо, в котором я должна была уверить Эжена, что якобы никогда не любила его. Месье угрожал мне, что если я нарушу уговор, то он немедленно даст ход уголовному делу по обвинению Эжена в попытке отравления моего мужа. А это верная смерть для виконта…

Теперь, когда я овдовела и вернулась из Лондона на родину, я должна найти своего любимого, где бы он ни находился.

Итак, что мне известно о нынешнем положении Эжена? Только название корабля, на котором он собирался покинуть Марсель, чтобы ехать на Ямайку за ромом и сахаром. Значит, надо начать с порта.

Я спустилась вниз, держась за поручни, опасаясь поскользнуться на отполированных сотнями ног ступеньках. Спросила хозяина, как пройти до порта.

- Мадам, здесь недалеко, но приезжему человеку найти будет весьма непросто, - засуетился хозяин. - Если позволите, Жюль вам покажет дорогу.

И Жюль повёл меня узкими, грязноватыми улочками с остатками помоев, рыбьих потрохов и чешуи, которые вкривь и вкось вели к порту. Мне не показалось, что порт был недалеко, как уверил хозяин гостиницы. Пока шли, я успела натереть ноги в туфлях, которые не готовы к подобным испытаниям. Но на то, что мы идём в правильном направлении, указывало то обстоятельство, что ветер, дувший со стороны моря, становился сильнее и свежее и приносил запахи смолы, хамсы и пеньки.

Наконец, пред моими глазами предстала величественная картина: синяя морская гладь на горизонте соприкасалась с голубым небом, сияющим сквозь белые перья облаков, и корабли, покачивающиеся со скрипом на волнах у самого берега. Кое-где виднелись матросы, укладывающие снасти и канаты.

Я отпустила Жюля, дав ему немного денег, и отправилась в главную портовую контору, за которую я посчитала небольшое белое здание с зелёной крышей. Я ожидала увидеть там бравого морского волка, смолящего трубку с ямайским табаком.

Но навстречу мне поднялся суховатый седовласый старичок, судя по всему, портовый чиновник. Впрочем, именно он-то мне и был нужен.

Но этот почтенный господин не дал мне никакой информации о судне «Святая Тереза».

- Да, такое судно стоит порой у наших берегов, но его нет в реестре нашего порта, это частная собственность, - что-то невразумительно мямлил, пряча глаза, чиновник. – Поэтому у нас нет точных сведений, куда оно отбыло, когда и тем более, кто находится на его борту. Прошу прощения, мадам.

У меня создалось впечатление, что он что-то недоговаривает, но вытянуть из него больше информации не получилось.

Совершенно обессиленная и разочарованная, испытывая боль в натёртых ступнях, я брела назад, с трудом вспоминая путь к гостинице и жалея, что отпустила Жюля. От палящего солнца по спине холодными горошинами бежали капельки пота, губы пересохли, и мне хотелось есть.

В полном изнеможении я присела на улице около какой-то таверны, с наслаждением вытянув ноги и сняв туфли. И ещё я раздумывала, стоит ли что-то заказать поесть в этой дыре или просто попросить воды.

Глава 3. Эжен. Власть поэзии (автор Silver Wolf)

День мой как обычного матроса был очень занят. Я с утра и до ночи что-то драил. Этому был ряд причин. Во-первых, если не поддерживать чистоту на судне, напичканном ордой мужиков, которые спят, едят, потеют и справляют естественные надобности, то через несколько месяцев в море на ногах останется меньше половины. Остальных скосит дизентерия и дожрут вши. Поэтому помыть два раза в день палубу с уксусом - дело святое и необходимое.

Вторая причина - это наш боцман. Здоровенный немец с белесыми жидкими волосёнками и водянистыми рыбьими глазами. Имя оного было Гюнтар Зейдан, но сия сволочь приказывала себя именовать почтительно «херр Зейдан». Вот уж, воистину, хер так хер... Вся матросня стоном стонала от ярого немца, который орал на нас так, что мы надеялись, что эту водянистую тварь хватит, наконец, удар на вершине вопля. За первую провинность полагалась оплеуха широкой волосатой лапищей. Вторая провинность в день - и рубаху на спине уже рвёт свистящая плётка боцмана. Меня херр Зейдан особенно невзлюбил. Видимо, он решил, что «чёртов аристократишко» побалуется морем, нажрётся по уши впечатлений и, униженно поскуливая, запросится обратно в Версаль к привычным камзолам, кудрям и каблукам.

Как я ни старался подражать простому люду, смачно сморкаясь, картинно плюя за борт и щедро используя солёные портовые словечки, всё было напрасно. Обмануть я никого не смог, и члены команды дружно и безоговорочно признали во мне «судыря» и в глаза так и называли. Правда, боцман, желая придать живости нашему общению, часто костерил меня «гальюнным червём», «подкильной зеленью» и «сыном портовой шлюхи». Особенно в те моменты, когда я, по его мнению, недостаточно чисто что-то вымыл.

Кстати, о гальюне, то бишь отхожем месте. Он располагался на носу судна, чтобы ветер, надувающий паруса, нёс вонищу не вам в лицо, а в океан. Поэтому, когда вы видите романтично заходящий в порт парусник, знайте, что первым к берегу «причаливает» корабельный сральник! Это так, небольшое наблюдение «сухопутной крысы».

Ну, а третья причина моих стараний на священной ниве уборки корабля была в том, что за два года тюрьмы мои мышцы потеряли былую крепость и силу. И я использовал любую возможность, чтоб вернуть себе прежнюю физическую форму, ибо понимал, что в случае конфликта здесь не обойдёшься колкими саркастическими фразочками, а придётся давать в рыло и, возможно, часто. Поэтому я работал, как проклятый, и плавал в океане до звона в ушах, когда «Святая Тереза» вставала в дрейф, чтобы команда могла освежиться и хоть немного развлечь себя купанием. Купались далеко не все члены команды, и я был очень удивлён, узнав, что некоторые из этих просмоленных морских волков попросту не умеют плавать.

Я же с детства плавал, как рыба, и теперь на стоянках с лёгкостью подныривал под корабль, разглядывая и ощупывая изъеденное морской водой и обросшее ракушками днище галеона. Сквозь воду пробивались косые лучи жаркого солнца, а подо мною была тёмно-синяя холодная бездна...

****

Шёл второй месяц нашего плаванья, но я всё ещё не стал среди команды, что называется, «своим».

Но всё изменил довольно курьёзный случай. Бросив попытки подружиться со сторонящимися «аристократишки» матросами, я всё свободное время посвящал литературе, а именно: стихосложению. Ещё с обучения в монастыре у меня была такая страстишка - рифмоплётство, поэтому в моём дорожном сундучке всегда были наготове чернильница, перья, блокнот (эта штука только-только вошла в моду при дворе Короля-Солнце), ну и прочие приспособления для писательского труда.

Я устраивался на канатах и давал волю своим поэтическим наклонностям.

Вот и в тот день я был занят именно этим. Недалеко сидела компания моряков, лениво резавшихся в кости. Сия привычная забава, видимо, им порядком надоела, и один из них, Николя, (толстяк с одышкой, что не мешало ему лазить по вантам с ловкостью обезьяны), подошёл ко мне и заглянул в блокнот. Но так как Николя был неграмотен, то не узрел там ничего занимательного, кроме закорючек.

- Чё поделываешь, судырь? - поправив сползающие с объёмного живота штаны, застенчиво спросил толстяк. - Я смотрю, чёркаешь что-то, думал, ты баб голых рисуешь!

- Нет, Николя, не баб! - усмехнулся я. - Стихи пишу.

- Стихи?! - удивлённо хрюкнул матрос. - А пошто же они тебе?

- Тех самых баб охмурять!! - глупо пошутил я в надежде, что меня оставят в покое.

Но не тут-то было!!!

Толстяк радостно хмыкнул и повернувшись к остальной компании заорал:

- Робяты, двигай сюды!!! Дворянчик стихами баб охмурять учит!!!

Услышав заветное слово «бабы», матросня повскакала со своих мест и в мгновение ока окружила меня плотным душным кольцом. Загомонила разом.

Я, поняв, что от любопытной толпы романтически настроенных мужиков мне не отвязаться, решил взять ситуацию в свои руки:

- Послушайте, парни!!! - заорал, вставая. - Давайте охмуренье баб оставим до ближайшего порта, а сейчас просто поиграем с вами в одну занятную игру!!

- Енто в каку-таку «игру»?!! - изумились матросы, явив на обветренных бородатых физиономиях поистине детское любопытство.

- Вы мне называете ЛЮБОЕ слово, а я вам на него пишу короткий стих! Договорились?! - предложил я.

- Прям вот эдак СРАЗУ и напишешь стих?!! - изумился Николя.

- Да, сразу!! - рискнул я, лишь бы отвязаться от «парней».

- Вот она, учёность-то... - поскрёб в затылке толстяк и спустя пару мгновений выпалил. – «Швартовы» - моё слово!!! Давай-ка, судырь, пиши!!

Я шикнул, чтоб матросы не галдели и не мешали мне, и через пару минут набросал четверостишие:

«Видим мы долгожданный прибой,

Глава 4. Этель. Опасная игрушка (автор Эрика Грин)

Время тянулось медленно, и мне казалось, оно, словно песок сквозь пальцы, стремительно исчезает в бездне ничегонеделания. Я с детства была весьма деятельной: моему телу, а особенно мыслям и чувствам, нужно было постоянное движение. Только тогда я ощущала себя живой, пусть маленькой, но необходимой частицей в мозаике этого мира. Поэтому после того, как отправила письмо Жаку Дюлери, я не знала, чем себя занять. Пробовала погрузиться с головой в чтение, но это занятие требовало спокойной расслабленности, которой во мне не было. Лишь тревога и неясные предчувствия. Гостиница, насквозь пропахшая вчерашним ужином и чужими людьми, казалась мне клеткой, которую нужно тотчас покинуть, хотя бы на время.

Я не нашла ничего лучше, как пойти прогуляться, хотя после полуденного зноя город не успевал остыть даже к вечеру. Меня манило к себе море… Может быть, более прохладным ветерком, дувшим оттуда… А может, просто так я чувствовала себя ближе к Эжену…

«Как он там справляется в плавании?» - размышляла я, с трудом представляя своего любимого в окружении простых матросов, с которыми его разделяет пропасть и происхождения, и воспитания, и привычек… Конечно, я знала от него о том, что ему в юности пришлось трудиться физически в своём имении, поэтому я понимала, что крепкий и сильный Эжен – не белоручка и не пропадёт. Но не оставляла мысль о том, найдёт ли он, представитель светского общества, блестящий любимчик Версаля, общий язык с матроснёй… Как же мне хотелось скорее отправиться в плавание вслед за ним! Найти, обнять и не отпускать…

«Мадам де Сен-Дени, мадам!» - вывел меня из раздумий звонкий взволнованный голос. Рядом со мной стоял запыхавшийся Жюль, гостиничный служка, и протягивал мне какую-то бумагу.

- Хозяин послал найти вас и передать вот это! – затараторил паренёк. – Говорит, что-то срочное.

- Спасибо, Жюль, - я с нехорошим предчувствием взяла в руки сложенный листок, нетерпеливо развернула и тут же начала читать.

Это было письмо от Жюстин, вдовы моего отца, которая сообщала, что мой сынок Рене тяжело заболел. Свет померк, строчки поплыли перед глазами. Не помня себя, я вернулась в гостиницу, лихорадочно собрала свои вещи и сказала хозяину, чтобы нашёл мне за любые деньги экипаж, на котором я могла бы добраться до своего имения под Тулузой. Для Дюлери я оставила у хозяина гостиницы записку с объяснением ситуации, где написала, чтобы он ждал от меня дальнейших распоряжений.

Пока я добиралась до имения, сидела в карете оцепеневшая, будто лишившись всех органов чувств, слыша только оглушительное биение собственного сердца, сжимавшегося от бессилия и тоски. «Рене, сыночек, всё будет хорошо, мама скоро приедет! Я никому тебя не отдам, счастье моё! – шептала я, глотая слёзы, в исступлении вперемешку с молитвами.

Жюстин встретила меня на пороге с влажными глазами. Видя моё посеревшее лицо, она сразу воскликнула:

- Этель, дорогая, жив он, жив! Пойдём к нему скорее!

Я бросилась к ней в объятия с благодарностью, словно она сбросила с моих плеч часть непосильного груза.

Мой сынок спал в своей постели, скинув лёгкое одеяльце. Светлые локоны прилипли ко лбу, покрытому испариной. Я присела рядом на стул и взяла его худенькую горячую ручку. Около Рене на постели лежала грубо раскрашенная деревянная лошадка. Сердце моё сжалось от боли и жалости. Бедное моё дитя пылало, точно в огне, а его тело и личико были покрыты розоватой сыпью. Жюстин стояла рядом, горестно подперев лицо рукой.



- Был ли доктор, Жюстин, что сказал? – я с тревогой ждала ответа.

- Был местный врач, да только такой невнятный… – Жюстин махнула рукой с досадой. – Не мог даже толком определить, что за болезнь одолела дитя, только и кудахтал об эпидемии, кровопускании да о клистире. Я его прогнала и пригласила доктора из Тулузы, который недавно приезжал в соседнее имение Бушенов и поднял на ноги их дочку. Конечно, денежки он возьмёт хорошие…

- Неважно, Жюстин! – перебила я её. – Лишь бы помог моему мальчику!

Доктор приехал на следующий день. Месье Дюваль оказался ещё не старым, высоким мужчиной, с живым взглядом чёрных, внимательных глаз. Я сразу почувствовала прилив надежды, когда он сказал, что уже встречался с подобными случаями и примерно представляет, что может помочь ребёнку.

- Мадам де Сен-Дени, у нас во Франции эту болезнь до сих пор называют «детской чумой», хотя в Англии её уже классифицировали в отдельное заболевание, - мягко объяснял господин Дюваль. - Я учился в Англии и знаком с работой Томаса Сиденхема о так называемой «кори».

- Доктор, вы вылечите моего сына?! - я смотрела на доктора с мольбой.

- Понимаете, мадам де-Сен-Дени, медицина пока что не может дать полную гарантию, потому что изучение этой болезни только начато, - месье Дюваль, очевидно, произносил такое уже не раз, но всё же в его голосе была слышна нотка некой вины. – Многое зависит от силы организма ребёнка, от качества ухода за ним. Я, конечно же, дам вам свои рекомендации, что нужно делать, чтобы облегчить вашему сыну течение болезни. Она, к сожалению, пока ещё мало изучена. Наука только подбирается к её тайнам. Например, известно, что в одиночку ею не болеют, наверняка в доме болеют и другие дети не старше пяти-шести лет? – он обернулся к Жюстин. – Это так?

- Да, точно так! – воскликнула изумлённая Жюстин. – Моим-то сыновьям ничего не сталось, они подростки уже. А вот у нашей птичницы дочка недавно скончалась, ей и двух лет не было. Такая славная была малышка… Уж как Николь убивалась по ней, как убивалась!...

У меня похолодели руки и ноги от её рассказа. Нет, с моим мальчиком такое не может случиться!!! Я сделаю всё, что скажет доктор Дюваль, лишь бы это помогло выздороветь сыночку!

Последующие дни я буквально не отходила от своего сына, чуть ли не засыпала, сидя на стуле около его кровати. Когда я уходила поспать, меня подменяла Жюстин. Деревянную игрушку, которую он держал около себя, я сожгла по требованию доктора: он сказал, что подозревает, будто бы дети заражаются, прикасаясь к вещам больных. Откуда Рене взял эту игрушку, мы с Жюстин не знали, но на всякий случай требование доктора исполнили.

Глава 5. Эжен. У старых грехов длинные тени (автор Silver Wolf)

Закадычными друзьями среди команды я, конечно, не обзавёлся (разница образования и воспитания накладывала свой неизбежный отпечаток), но постоянные собеседники у меня появились. Например, наш капитан Жак Фонтю. Это был незлобивый человек средних лет с хитроватым прищуром ярко-голубых глаз. Иногда он снисходил до меня поболтать, пока я драил палубу. Выглядело это комично. Усердный матрос, мрачно наяривающий шваброй, и курсирующий за ним крепкий бывалый капитан, непрерывно разглагольствующий. Бывало, что мой начальник ступал на «помытое», я недовольно фыркал, как конь, и капитан пятился назад, не теряя, впрочем, нить повествования.

- Я ведь отчего пошёл в эту проклятую контрабанду? - вещал месье Фонтю, делая плавный разворот крупным корпусом, чтобы по его сапогам не прошлась мокрая швабра. - А всё из-за плодовитости моей супружницы Жаклин!!

- Это как это? - удивился я.

- Поначалу она была бесплодна. По молодости. И очень горевала! - охотно отвечал капитан. - Год нет детей опосля свадебки, два нет, три... Как я только ни любил свою жену, каки только кульбиты ни выделывал, греша против рекомендованных святошами поз, а всё напрасно! Чуть спину не свернул, трахамшись, а жене - шею... Едва не запил с горя, что я такой никудышный жеребец-производитель на свет уродился.

Я не удержался и усмехнулся.

- А вот и ничего смешного тут нету, судырь! - пристыдил меня мой начальник. - Молод ты ишшо!!! Так вот, перебил ты меня... Надо мной уж и друзья смеяться стали, а некоторые паскуды и услуги свои предлагать, Жаклин-то по молодости красоткой была, глаз у мужиков на неё шибко горел! Ну, думаю, так дело и до рогов дойдёт! Шиш вам, други любезные!! Набил я нескольким амурникам морды и послал супругу, по совету падре, на богомолье по монастырям...

- Помогло? - спросил я, выливая из ведра грязную воду за борт и зачерпывая свежей.

- Господь милостив, помогло!!! - голубые глаза рассказчика даже наполнились слезами от умиления и благодарности ко Всевышнему. - Помоталась моя супружница всё лето по богомольям и через положенный бабам срок родила мне сыночку!!!

Я было открыл рот, чтоб предположить, что это, скорее, заслуга монахов, чем Господа, но вовремя одёрнул себя, покосившись на разнеженного воспоминаниями капитана.

- Ну и как прорвало бабу-то мою с тех пор!! Это как из бочонка с пивом, которое натрясли с дороги, выбить затычку, хлестанёт так, что не остановишь!!! Что ни год, то несёт моя Жаклин! То Полин, то Карин, то Андре, то Дидье!!! Пятерых настрогали!!!

Я присвистнул.

- Да, судырь ты мой!!! - кивнул головой гордый папаша. - Я уж, видя такое женино плодородие, стал семя-то спускать, по примеру грешника Онана, помимо.

- Помогло?! - снова уточнил я, смеясь.

- Слава те, Господи, да!! - перекрестился капитан. - Извержение спиногрызами закончилось! Да ведь я их люблю, судырь ты мой!! А детки-то кушать хотят, вот и подался я в контрабанду. Налоги не плачу, и ежели пымают меня, так буду болтаться на рее вместе с пиратами, хоть я за свою жисть ни одной живой души не загубил, вот те крест!!

- Тут ещё и пираты имеются?! - удивился я.

- Туточки-то нет, а вот куды мы идём, на Карибах, их - как вшей на бродячей собаке!! Ежели Господь сподобит, так проскочим мимо и сгрузим на Ямайке наши шелка, парчу и бархат. Деньжатами разживёмся, и я старшего сыночку в учение отдам в следующем годе!! Больно уж бойкий парнишка, самое место ему в учении!

- А что за народ в пираты идёт? Сброд, что ль, разный? - поинтересовался я, выпрямляясь и опираясь на древко швабры, ибо уже ныла спина.

- Почему это «сброд»?! - обиделся за флибустьеров месье Фонтю. - Разные люди имеются! Больше всех, конечно, беглых матросов, не стерпевших жестокости иных капитанов. Они сбиваются в команды, выбирают предводителя и разбойничают себе на здоровье. Есть и младшие баронские сыновья, которым не светит нихера после смерти папаши. Есть и сволочьё, у которых в жопе свербит от желания пограбить честной народ. Да даже бабы есть!!

- Бабы?!! - изумлённо воскликнул я.

- А то!! - обрадовался тому, что смог изумить слушателя капитан. - Они самые звери, бабы-то!! Шарлотта, например, которую все мужиком считали, до того ярая в схватках была! Корнелия Королева Залива, что парадиз устроила для головорезов на одном из островов. Или, страх Господень, Милосердная Мадлен, та, вообще, из благородных!

- А почему она «Милосердная»? Вы же говорили, что женщины жестоки!

- Ох и простодушный ты, судырь!! - хитро сощурился мой начальник. - Её же в шутку так назвали! Мадлен пленных не берёт, всех на корм рыбам пускает, оттого и «Милосердная»! Шуткуем мы так в море, судырь!!

- А чего сия дева так лютует? - спросил я, стараясь не обращать внимания на применённый ко мне эпитет «простодушный».

- Дык, народ говаривает, что выдали её замуж молоденькой за некоего вельможу. А супруг-то возьми и окажись любителем тиранить женщин. Даже служанки от него посбегали. Волосы, говорят, девкам драл, вожжами почём зря порол, чувствительные места кочергой прижигал.

Я содрогнулся и грязно выругался.

- Да, судырь ты мой, вот эдакий сволочуга был муж Мадлен. У ней шрам от ожога страшенный на шее, говорят, супружник, развлекаясь, раскалённым маслом плеснул. Ну и траванула она его, канешна, ядом, не стерпела. И правильна! Траванула и сбежала с деньгами да драгоценностями. Уплыла из Франции, купила корабль и капитанит теперь на нём, мстя всем, у кого хрен между ног болтается!

- Ну, это уж слишком, я полагаю! - фыркнул я. - Из-за одного жестокого урода наказывать всех!

Глава 6. Лети, «Альбатрос»! (автор - Эрика Грин)

Рене уже вполне оправился после болезни и всюду хвостиком ходил за своими дядями, моими братьями Анри и Шарлем, которые, обречённо вздыхая, исправно присматривали за малым. Я, напоминавшая себе в последнее время сжатую пружину, наконец, немного расслабилась: ведь дела постепенно принимали естественный ход.

Но одно обстоятельство продолжало беспокоить меня чрезвычайно: я до сих пор не знала, кто была дама в чёрном, которая вручила моему сыну заразную игрушку. Все мои попытки узнать что-либо о ней у наших соседей ничем не закончились, разве что большим количеством выпитого чая с лимонно-яблочным джемом, вызвавшем у меня тёплые воспоминания о вечерних посиделках с покойной тётушкой Совой. Наша челядь в имении тоже слыхом не слыхивала ни о какой женщине в чёрном. Никто ничего не видел и не знал.

Единственный, кто видел таинственную незнакомку, - это мой маленький сын. Но он не смог добавить ничего нового к своему рассказу. Поэтому мысли об этой даме занозой засели у меня в душе и беспокоили: какие у неё цели и планы в отношении моего ребёнка?

Но вот однажды Жюстин ездила по делам в Тулузу и вернулась оттуда разрумянившаяся и взбудораженная.

- Этель, дорогая, - она развязала ленты своей шляпки и нетерпеливо бросила её в кресло. - У меня прекрасные новости! Можешь больше не переживать из-за той чёрной дамы! Говорят, что в рыночный день на площади схватили одну сумасшедшую женщину, одетую во всё чёрное. Она ходила по торговым рядам и бранилась, причём костерила только детей, которые сумели выжить после той заразы, которой Рене переболел, и от которой умерла дочка Николь.

- Зачем же она это делала? - я спросила с недоумением.

- Да, по слухам, у неё дети умерли от заразы этой, она и помешалась, - Жюстин жалостливо поджала губы. - Не приведи Господь такое пережить. Теперь ей прямая дорога в дом скорби.

Я перекрестилась и выдохнула от облегчения: моему сыну больше ничего не грозит. А раз так, то я могу приступить к своему плану по поиску Эжена! Я списалась с Дюлери, чтобы он начал подготовку к путешествию на Ямайку. Наконец, я получила от него письмо, в котором он сообщал дату нашего отплытия. Простившись с родными, я отправилась на встречу с ним.

Дюлери, невысокий, коренастый парижанин лет пятидесяти, с рыжеватыми волосами, явно чувствовал себя неуютно на жарком южном побережье и, надо полагать, не был в восторге от предстоящей поездки, тем более что явно находил её цель сумасбродной. Но мой управляющий был человеком крайне исполнительным, дотошным и педантичным. И если в прежние годы меня это немного раздражало, то сейчас я находила эти качества весьма полезными.

- Ваше сиятельство, всё готово к отплытию, - устало произнес Дюлери, вытирая платком испарину со лба. - Но были некоторые непредвиденные обстоятельства, с которыми мне не без труда удалось справиться, благодаря вашему позволению действовать невзирая ни на что.

- Какие же это обстоятельства? – я нахмурилась, ожидая неприятностей и досадных помех на пути к моей цели.

Дюлери немного замялся, но потом решительно продолжил:

- Поскольку ни одного торгового судна найти не удалось, мне пришлось от вашего имени взять на себя финансовые обязательства по обеспечению части провизии военного галеона «Альбатрос», на котором мы отправимся в путь.

- Военного? И никак иначе?

- Да, ваше сиятельство, но пусть вас это не смущает, - поспешил успокоить меня Дюлери. – Это даже к лучшему. Там нам выделят две отдельные каюты, пансион вместе с офицерским составом. А на торговом судёнышке ничего такого не случилось бы, даже если они согласились бы взять на борт женщину… - Дюлери смутился. – Простите, мадам де Сен-Дени.

- И это всё? – у меня отлегло от сердца.

- И ещё капитан корабля предупредил, что они пойдут с заходом на середине пути в Сенегал, в порт Сен-Луи, чтобы пополнить запасы еды и забрать местных дикарей, чтобы отвезти их на Эспаньолу.

- Это надолго удлинит наш путь, Жак?

- Всего на несколько дней, ваше сиятельство.

Я видела, что Дюлери ещё о чём-то хочет сообщить, но не решается.

- Что ещё, Жак? Говорите же!

- Капитан де Шеврез настоятельно рекомендовал мне назваться вашим дядей, - смущённо пролепетал Дюлери. – Ну чтобы…чтобы, - он замолчал, поджав губу.

- Ну что, что? – я начала терять терпение, дожидаясь его ответа.

- … чтобы молодая красивая женщина находилась бы на корабле под защитой родственника, - наконец выдавил из себя мой управляющий.

Вид у него при этом был виноватый, и он постоянно вытирал платком пот со лба.

- Это меньшее из всего, что я ожидала услышать… дядюшка Жак, - подчеркнула я насмешливо. – Смотри, не называй меня при посторонних «ваше сиятельство»!

- А как ?! – Дюлери вскинул на меня растерянный взгляд, и даже веснушки на его носу потемнели от смущения.

- О боже, дядюшка Жак! – я закатила глаза от его непонятливости.

Делюри зарделся и кашлянул.

Если бы тогда мы знали, что всё это такие малозначительные мелочи по сравнению с тем, что нам предстоит!

Когда мы ступили на борт «Альбатроса», биение моего сердца, казалось, заглушало визгливых чаек, вьющихся вокруг корабля. Нас встретил высокий черноволосый мужчина под сорок лет, похожий на испанского идальго, который представился капитаном корабля.

- Гийом Антуан де Шеврез, - он галантно поцеловал мою руку, слегка уколов её уже пробивающейся щетиной на резко очерченном подбородке, отчего моя ладонь слегка дёрнулась. - Простите, сиятельная графиня, за отсутствие версальской утончённости, - капитан едва заметно усмехнулся. Он повёл нас по слегка покачивающейся на волнах палубе к каютам, которые должны были стать нашим домом почти на два месяца. Мы прошли мимо матроса, драившего палубу, и, по всей видимости, корабельного повара, который выливал помои из ведра за борт. Они проводили нас любопытными взглядами, жадно скользнув по моей фигуре. Да, дядюшка Жак мне определённо необходим, пусть даже как символический покровитель.

Глава 7. Эжен. Чем кончается штиль (автор Silver Wolf)

До Ямайки оставалось всего несколько дней ходу, когда «Святая Тереза» попала в штиль. Паруса печально обвисли и галеон встал. Ну, как «встал»... Просто перестал плыть в нужную нам сторону. Море - это отнюдь не твёрдая, надёжная земля, тут нет ничего неподвижного и незыблемого. Нас медленно несло морское течение, хотелось бы знать, куда...

Делать было решительно нечего и, чтобы матросы не занимались тайным пьянством и азартными играми (в ходе которых возникали неизбежные ссоры), боцман усадил всю команду за ремонт такелажа. И мы, словно дурно пробритые, сквернословящие, лохматые белошвейки, сидели послушно на палубе, орудуя длинными трехгранными иглами и крючками. Между нами прохаживался капитан, вынюхивая ветер и ворча, как старый брехливый пёс:

- Дьявол бы побрал это безветрие!! Ладно, если простоим пару-тройку дней, а ну как на неделю застрянем, а пресной воды-то в трюмах кот наплакал. Распорядитесь-ка, чтоб кок отнюдь не кормил солониной парней, а то они за сутки водицу-то выдуют!

Боцман мрачно кивал, поигрывая плёткой. А вызванный «наверх» кок сипло доложил, что почти вся вода протухла из-за зноя, остался лишь один небольшой бочонок... Его хватит на пару дней, а дальше оставалось лишь лечь на палубу, почти не двигаться и молиться.

Всем было не по себе. Напряжение добавляла изнуряющая жара. Те, кто умели плавать и не боялись акул (коих мы, благодаря Господу, ещё пока не видывали), - те купались возле бочкообразного поскрипывающего бока корабля. Остальные поднимали в кожаных вёдрах солёную тепловатую воду и окатывались ею прямо на палубе, создавая приличные лужи и добавляя мне, сука, дел. Ночью на палубе же матросы и спали вповалку, кто где, отстраняясь с отвращением от случайного соседа, которому вздумалось во сне коснуться нас горячей рукой или ногой. Ну а днём мы ползали по настилу, на котором из-за жары выступила смола, следуя за тенью парусов. Притихший раскалённый океан резал глаза. В полуденном свете блистало и сияло всё - вода, беспощадное солнце, белые паруса и лужицы на палубе. Глаза у всех покраснели и слезились, мы стали раздражительны, рявкали друг на друга, и капитан распорядился запереть в сундук всё, что может послужить оружием в умелых руках. И совершенно правильно, ибо команда сатанела день ото дня.

- Хорошо ещё лошадушек с нами нету! - буркнул мне толстяк Николя, ловко оплетая верёвкой один из канатов. Его пухлые руки быстро мелькали не хуже, чем у заправской кружевницы.

- Почему, Николя? - вяло откликнулся я, прислоняясь спиной к мачте и решив дать себе небольшой отдых от сшивания двух кусков парусины.

- Так, судырь, ежели в штиль корабль встаёт, а пресной воды мало, так лошадушек первыми за борт и кидают! - сокрушённо покачал головой мой сосед.

- Лошадей за борт кидают?!!! - ужаснулся я, так любящий этих прекрасных благородных животных.

- Да, судырь... А что делать? Океан жесток, а живыми до порта доплыть хотца всем. Вон три рейса назад коней везли мы, да и не довезли. Встали вот эдак в штиль, так боцман и велел пошвырять божьих тварей на корм акулам!

От услышанного кровь бросилась мне в голову. Моя нелюбовь к боцману мгновенно превратилась в жгучую, режущую сердце ненависть. Умом-то я понимал, что у рыбоглазого немца просто не было иного способа сберечь питьевую воду для команды, но давно вынашиваемая неприязнь требовала выхода. И я, истомлённый штилем, жарой и подначиваемый враждою к боцману, принял решение его... убить. Сейчас, уже прожив много жизней и сменив множество обличий, я понимаю, насколько это была глупая идея, эдакое злое мальчишество, но там, на «Святой Терезе», уничтожение любителя пройтись по нашим спинам плёточкой мне казалось торжеством справедливости.

Вообще, надо сказать, что из-за штиля осатанела не только команда, но и я сам. Я, дворянин, бывший салонный красавец и любитель утончённых удовольствий, к концу плаванья начал превращаться в зверя. Древний зов моих воинственных предков, заглушаемый ранее грудами вышитых камзолов, коллекциями туфель, стоивших целых деревень вместе с сервами, теперь рычал во мне, требуя действия и чьей-то крови. И это рычание моего внутреннего монстра, не понимающего, как я мог позволить безнаказанно себя избивать, напрочь заглушало робкий голос разума, взывающего к тому, что стоит «семь раз отмерить...». К чертям всякую меру! Я жаждал стать тем, кем я и являюсь. Зверем.

И проходящий мимо боцман, поигрывающий неизменной плёткой, дразнил во мне кровожадного монстра. Меня в этом человеке раздражало всё. И белесенькие жиденькие волосёнки, сквозь которые просвечивала розовая, как у поросёнка, кожа. И блеск надраенных сапог, бьющий прямо в мозг. И запах боцманского тела - смесь ядрёного мужицкого пота, чеснока и дешёвого, вонючего табака. И я задерживал дыхание, когда немчик проходил рядом, чтоб не вцепиться зубами в его щетинистое горло.

Конечно, долго так продолжаться не могло, и седьмой ночью от начала штиля я решился на убийство. Зная, что боцман не умеет плавать, я решил его столкнуть в воду, сам прыгнуть следом и утянуть на глубину.

Я разулся, чтоб не стучать каблуками сапог, и, стараясь не задеть спящих на палубе матросов, крался к боцману, который отливал прямо с борта, пристально разглядывая нечто чёрное, что широкой, сливающейся с горизонтом стеной двигалось прямо на нас. И двигалось быстро. Тьма, родившаяся где-то в безбрежной пустыне океана, неслась к кораблю, поглощая на своём пути звёзды и лунный свет.

Я уже стоял за спиной жертвы, когда нежно затрепетали флаги на мачтах, и «Святая Тереза» плавно качнулась. Я вдохнул полной грудью прохладный ветер, от наслаждения прикрыв глаза. Я подождал, пока боцман стряхнул свой проссавшийся хрен и завязал штаны (ну не с голыми же причиндалами сталкивать человека за борт, в самом деле, что я нелюдь какой). И уже приготовился толкнуть жертву в тёмные ночные воды, как на корабль обрушился чудовищный ураган...