Ядовитое счастье

Вступление

Я долго молчала.

Одни вещи — трудно понять. Другие — ещё труднее произнести вслух. А некоторые — будто запрещены самой памятью: они живут внутри, но как только пытаешься их достать, они обжигают.

Эта книга — попытка вытащить их на свет.

Чтобы отпустить.

Чтобы понять.

Чтобы не забыть, кем я была, и кем стала.

Я пишу не для того, чтобы вызвать жалость.

И не для того, чтобы осудить.

Я просто хочу рассказать.

Как это — жить в тревоге с детства.

Как это — учиться быть сильной, когда рядом никто не учит.

Как это — снова поверить, снова ошибиться, и снова выбрать себя.

Всё, что вы прочтёте дальше, — правда.

Местами горькая. Местами светлая. Иногда — пугающая.

Но это моя правда.

Моя жизнь.

Если вы узнаете в этих страницах себя — значит, я написала не зря

Глава: Я — есть боль

Берёзы были особенно красивы. Тонкие, гибкие ветви грациозно двигались в такт ветру. Я смотрела на них, будто пыталась спрятаться внутри их света. В каждом листочке — покой, в каждом движении — доброта. Они тянулись к небу, давали приют птицам, шептали что-то друг другу. Мне казалось, что они плачут за меня. Они — видели всё.

Боль.

Боль была во всём теле — пронизывающая, рвущая, цепляющаяся за каждую клетку.

Он двигался яростно, быстро, жестоко. Входил, будто наказывая. Душа вырывалась из меня и умирала с каждым его движением.

Да… душа.

Она устала уже давно. В такие моменты она улетала куда-то далеко, пряталась, чтобы спасти хотя бы остатки самой себя.

Я рассматривала каждую берёзовую ветку, каждый изгиб. Деревья были добрыми. Они были живыми.

А он — был монстром.

Он хватал меня за волосы, раздвигал ноги, наваливался всей массой. Сопротивляться не было смысла — он всё равно возьмёт своё. Только тогда будет больнее. Всегда больнее.

Очередной толчок. Я задыхалась под его тяжестью и от мерзкого, пропитанного перегаром дыхания. Хоть бы не пришлось целовать.

Как же я ненавидела его поцелуи — грубые, требовательные, липкие.

Сегодня он был особенно неистов. Много выпил. Захотел “любви”.

Любовь…

Как же больно слышать это слово. Я старалась. Очень старалась, чтобы он был доволен. Ради семьи. Ради сына. Мой маленький сыночек сладко спал в кроватке. Женщина готова на всё ради своих детей.

Разве не так правильно?

Он развернул меня спиной. Держал за волосы, как за поводок. Между ног всё саднило, боль становилась тупой, но постоянной. Он рвал меня каждым движением.

Живот ныл.

Капли пота стекали с его лба на мою спину. Они стекали по позвоночнику, обжигая, как кислота.

Наконец всё закончилось.

Я сбежала в душ.

Хотелось смыть с себя всё — прикосновения, запах, следы “любви”.

Кожа жгла, живот ныл, внутри — пустота.

Монстр уже спал. Храпел и стонал, как зверь. Вряд ли он видел сны. Просто восстанавливался — до следующего раза.

Что со мной не так? Почему не получается быть такой, какой он хочет? Ласковой. Я стараюсь. Правда стараюсь. Может, к утру станет легче. Тошнит.

Спасибо вам, берёзы, за то, что видите. За то, что не отворачиваетесь. За вашу доброту.

Глава: Настоящий мужчина

Он излучал мужество и уверенность.

Настоящий мужчина — так я тогда подумала. Он вошёл в мою жизнь просто и буднично: пришёл ко мне на работу, рассказал о своей боли, о предательстве. Его история звучала так искренне.

— Бывшая жена обманула меня, — говорил он. — Использовала.

Он работал много. Очень много. В Финляндии у него был магазин, в Россию он возил телефоны — несколько раз в неделю, через границу. Утомительно, но ведь семья требует усилий.

Жена… Ирина.

До брака работала стриптизершей. Где проходила граница её профессии — осталось тайной. Они познакомились в баре, где она работала. Он вытащил её оттуда. Помог начать новую жизнь: оплатил курсы, устроил в салон красоты. Она должна была быть благодарна. Должна….

У них родилась дочь. Он работал, любил, обеспечивал, старался.

Но Ирина оказалась плохой женой. Не готовила, не убирала, не хотела быть матерью. Их дочь, София, слишком часто оставалась одна. Он нанял няню. Просил Ирину быть с ребёнком. Бесполезно.

Однажды, вернувшись из очередной поездки, он нашёл пустую квартиру.

Она ушла.

Ушла и забрала ребёнка. Позже стало известно — она живёт у любовника.

— Моё сердце тогда разрывалось, — говорил он.

А потом были слухи.

Ирина рассказывала, что он её бил, даже применял электрошокер.

— Враньё. Просто ей нужно было оправдать своё предательство, — говорил он, и в его глазах отражалась боль.

Я слушала его и чувствовала — несправедливость.

Как жестоко поступила с ним жизнь. Как глубоко он страдал. Он рассказывал о дочери, о редких встречах, о своих поисках.

Однажды он даже не отдал девочку матери в назначенное время. Просто не отвечал на звонки. Я понимала: боль и любовь могут лишить рассудка.

Вечером он отвёз дочь обратно.

Скоро мать увезла Софию совсем — в неизвестном направлении. Больше встреч не было.

Он искал. Ждал. Наблюдал за домом её родителей. Надеялся. Безрезультатно.

А потом — повестка в суд. Раздел имущества. Новый удар.

Я хотела ему помочь.

Он был так убедителен.

Так ранен.

Так искренен.

Такой… настоящий.

Глава: Работа

Я согласилась взять его дело.

Он казался таким искренним. Таким нуждающимся в защите.

Александр предложил встретиться ещё раз — обсудить детали. Конечно. Так и должно быть. Клиент. Работа. Ответственность.

Он вошёл в мой кабинет — уверенный, собранный, будто всё под контролем.

От него пахло сладковатым парфюмом — слишком насыщенным, навязчивым.

Костюм сидел идеально.

На запястье — массивный золотой браслет, как будто привет из девяностых.

Когда-то такие носили многие. Мне это всегда казалось безвкусицей.

Но его голос…

Бархатный. Глубокий.

Он обволакивал, притягивал, как мягкий плед в холодный вечер. Словно голос мог бы всё уладить.

Он говорил. Долго.

О своей бывшей жене — холодно и зло, будто всё ещё сжимал в кулаке.

О дочери — нежно, с тоской.

О боли — с достоинством.

И где-то в этих противоречиях рождалась его магия. Или иллюзия?

Я слушала.

И чувствовала — несправедливость.

Он заслуживал помощи. Поддержки. Защиты.

Если бы он выбрал другого адвоката, мы бы не встретились. Но он пришёл ко мне.

Так случилось.

Мы обсудили план действий. Я буду готовить встречное заявление, он должен привезти недостающие документы.

Всё чётко. Профессионально. Без лирики.

— Пойдём поужинаем? — предложил он, слегка склонив голову.

Голос его прозвучал мягко, почти интимно.

День был долгий, я устала. Голод уже стучал в виски.

Я согласилась.

Ресторан был уютным, тёплым.

Мягкий свет лампы играл на его лице, подчеркивая шрамы и жёсткость.

Контраст между его внешней грубостью и голосом — тёплым, почти ласковым — сбивал с толку.

Он говорил.

О жизни. О судьбе. О том, как она несправедлива.

Красное вино согревало.

Я смеялась. Ему это нравилось. Он чувствовал себя нужным.

Мы ехали по вечернему городу.

Свет фонарей рисовал узоры на мокром асфальте.

Он открыл передо мной дверь машины. Это был жест старомодный, почти нежный.

Он проводил меня до двери.

— Спокойной ночи, — сказал он.

И его бархатный голос остался со мной, будто эхо.

Долго ещё не отпускал.

Глава: Звонок

Утром он позвонил. Бархатный голос прозвучал в трубке с привычной лёгкой грустью:

— Привезу документы. Хочу увидеться.

В его голосе всегда сквозила тоска. Словно он нуждался в этой встрече больше, чем я.

Мы говорили уже не только о деле. Все разговоры, каким бы ни был повод, рано или поздно возвращались к ней — к дочери, к Ирине, к предательству.

Я слушала. Жалела. Хотела восстановить справедливость. И ждала встречи.

Скоро его аромат снова наполнил мой кабинет.

Тот самый — сладкий, насыщенный. Почти липкий.

Он положил на стол документы, улыбнулся.

— Всё принёс. Можем начинать.

Вечером он снова позвонил.

— Поужинаем?

Ресторан снова обволакивал теплом. Вино, сыр, мягкий свет. Его голос тек по венам, как второй бокал. Мы говорили долго.

Но что-то изменилось.

Темы начали терять чёткость.

Он перескакивал с мысли на мысль. Говорил много. Слишком много. Я ловила себя на том, что теряю нить беседы.

И вдруг — прикосновение.

Он взял меня за руку.

Его ладонь — сухая, грубая, тяжёлая.

Это было не просто касание. Это был разряд.

Будто ток прошёл сквозь меня. Неприятный, холодный.

Не возбуждение. Не трепет. А предупреждение. Сигнал тревоги.

Даже вино не смогло это заглушить.

Он продолжал говорить.

О боли. О судьбе. О несправедливости.

Я слушала — уже не совсем.

Где-то внутри поднималась странная тревога.

Смутное чувство надвигающегося шторма.

Что-то не так.

Хотя всё казалось в порядке.

Он подвёз меня домой.

Предложил ещё вина. Посидеть. Поговорить.

Планов других не было. Вино было хорошим. Разговор — долгим.

И всё же…

Внутри что-то не отпускало.

Словно я стояла у края чего-то огромного и тёмного, и не знала, сделать ли шаг.

Мы смеялись.

Мы говорили.

И будто ничего не произошло.

Но разряд остался.

Глава: Отец

Отца я помню фрагментами.

Воспоминания короткие, как клипы в TikTok — вспышка, звук, пауза, обрыв.

Странно, ведь они с мамой развелись, когда мне было одиннадцать. Целое детство.

А памяти — почти нет.

Я не тосковала по нему.

Не искала, не ждала.

Память будто стерла всё, что не хотела сохранять.

Одно из самых живых воспоминаний — вечер.

Дом. Мама готовит что-то вкусное.

Я — маленькая, немного уставшая, но счастливая, что дома, с родителями. Это редкость. Обычно я у бабушки — потому что родители работают, а за мной некому следить.

Мама ставит на стол солёные грибы.

Аромат щекочет нос, я тянусь вдохнуть…

И вдруг — рывок.

Отец хватает меня за волосы и вдавливает лицом в тарелку.

Я не могу дышать.

Солёная вода жжёт глаза, нос, губы.

Паника, слёзы, судорожный вдох.

Я чувствую, как дрожат руки. Не от холода — от унижения.

Я не понимаю, что происходит.

За что? Что я сделала?

Мама протягивает салфетку.

— Иди умойся.

Просто так.

Как будто это нормально.

Я вытираюсь.

Молча.

Внутри — пусто.

Другое воспоминание — ночь.

Мы с мамой и братом лежим под одеялом в одной кровати.

Снаружи — крик.

Отец орёт, как зверь. Бьёт, ломает.

Он за дверью.

Ощущение, что она сейчас слетит с петель.

Я зажмуриваюсь, прижимаюсь к маме.

Хочется исчезнуть.

Пусть он уйдёт. Пусть не найдёт нас.

Я затаила дыхание. Даже слёзы не текут — тело сжалось в комок, будто хочет стать меньше, невидимее.

Следующий эпизод — зима.

Я жду маму с работы.

Сижу на стуле, подперев им входную дверь.

Он снова пришёл. Стучит. Кричит. Пинает.

Я слышу, как вибрируют стёкла.

Но не встаю. Не двигаюсь.

Просто держу.

Если не открыть — не войдёт. Если молчать — не найдёт.

Мама пришла, открыла.

Слов не помню. Только крики. Боль.

А потом — удар. Он ударил её.

Я всё видела, но не закричала.

Тело будто заблокировало все эмоции.

Я боялась даже шевельнуться.

Страх был как тяжёлое одеяло: накрыл с головой, прижал к полу.

И вдруг — выстрел.

Мама выстрелила в него из газового пистолета.

Резкий хлопок, запах жжения, и тишина.

Соседка прибежала, увела меня.

Я шла, будто во сне.

Смотрела на свои носки — на них была кровь.

Моя? Мамина?

Я не спрашивала. Я ничего не чувствовала.

Утром я похоронила попугая.

Тиша умер ночью.

Я положила его в маленькую красную коробку из-под подарка, закопала в снегу, в парке.

Смотрела, как замерзают мои пальцы.

Плакать не смогла.

Слёзы, кажется, закончились. Или замёрзли внутри.

Потом отец ещё приходил. Один раз.

Я спряталась — за кресло.

Он звал. Кричал.

Брат побежал к нему — он был младше. Он ещё любил.

А я — нет.

Я молчала.

Пряталась.

Исчезала.

Только бы он не нашёл меня.

После этого — тишина.

Отец ушёл. Уехал в другой город.

Женился. Начал новую жизнь.

В той жизни нас уже не было.

И мне казалось — слава Богу.

Глава: Мама

«Мать — это не только та, что даёт жизнь.

Это та, кто не даёт тебе умереть внутри себя.»

— неизвестный автор

Мама — ключевая фигура в моей жизни.

Не просто родитель. Стихия.

Она — как гроза в июльском небе:

яркая, непредсказуемая, опасная, и в чём-то прекрасная.

После развала СССР она стала одной из первых женщин-предпринимателей.

Бизнес девяностых — без правил и страховки.

Местные бандиты, контракты, бесконечные поездки в Китай.

Она выживала. Ради нас. Ради себя.

После того как отец ушёл, она почти не бывала дома.

Появлялась, уезжала.

Я оставалась наедине с тишиной, с бабушкой, с дневниками.

Она старалась — по-своему.

Но на меня у неё просто не было времени.

Воспитывала она — жёстко.

Импульсивно.

Могла закричать. Унизить. Остановиться, будто ничего не было.

В её руках иногда был ремень. Иногда — собачий поводок.

Наказания казались логичными. Тогда.

Потому что другого я не знала.

— Будешь плохо учиться — пойдёшь убирать мой офис, — говорила она.

Я училась. Из страха. Из вины. Из желания заслужить.

Но были и другие моменты.

Я помню, как однажды проснулась в день рождения —

а она стояла рядом с огромной куклой.

Такая красивая, как будто из сказки.

В те секунды — я чувствовала: меня любят.

Она покупала мне красивые вещи.

Иногда это было всё, что мы могли друг другу дать —

обмен: «я стараюсь» на «я вижу».

А потом умер мой брат.

Он был младше. Её мальчик. Её любимый.

Ему было всего десять.

Он болел. Сильно.

Его отправили далеко — в Киров.

Только там пообещали помощь.

Сказали, что смогут.

Наверное, врачи знали, что не смогут.

Но мама верила.

Цеплялась за надежду, как за обрывки воздуха под водой.

И поехала туда.

Полгода в больнице.

Операция по удалению селезёнки.

Бесконечные переливания крови.

Слёзы, тревога, одиночество.

Я не знаю, как она держалась.

А потом — смерть.

Она осталась там — одна.

С телом сына.

В чужом городе.

И ей предстояло провезти его домой. Через полстраны.

Никто не хотел везти.

Никто не хотел брать на себя эту тяжесть — буквально и метафорически.

А он — изменился.

После гормонов его тело стало другим. Вес увеличился почти вдвое.

Подходящей одежды не было.

В морге — никого. Ни санитаров, ни помощи.

Всё легло на неё.

Она вымыла его сама.

Одевала его сама.

Я не знаю, как.

Не понимаю, откуда в ней была эта стальная тишина.

Это была не мать. Это был человек, который прошёл через ад — и не сгорел.

После этого она изменилась.

Сломалась ли? Нет.

Но что-то внутри затихло навсегда.

Бить меня она перестала. Просто перестала. Без слов, без объяснений.

И начала жить — ради меня.

Я училась в университете.

Она старалась — из последних сил.

Платила за аренду, за еду, за всё.

Даже когда денег было мало — я это чувствовала.

Она держала.