Йага

Пролог

- Прости, серденько моё! И жена-то из меня вышла некудышная, и мать не лучше…

Дочка глядела на неё внимательными жёлтыми глазами, будто всё понимала. А куда ей понять, младенцу невинному? Мать и сама-то не ведала, что творит.

Она брела по лесу, качаясь. Сколько-то уже куска в горло не лезет, сколько во рту ни капли не было? Уже и молоко давно пропало – нечем ребёнка кормить. А ребёнок и не жаловался. Девочка не плакала. Молчала и смотрела. И так смотрела этими своими колдовскими глазищами, что лучше бы вовсе сгинула!

Она, а не любимый…

Желана родила поздно. Ни отец, ни мать, рано ушедшие в Тень, внуков не дождались. Да и, сказать по правде, не сильно-то кляла за это судьбу. К чему ей, красавице, дитя? Рядом ведь милый! Души в ней не чает, на руках носит, белые ручки работой мозолить не дозволяет!

Но всё ж не хватало ему чего-то. Нет-нет, а спрашивал, заведут ли ребёночка. Желана и сдалась. Да боги посмеялись: столько она молилась, чтоб чрево ненароком не отяжелело, что теперь передумывать и одаривать её чадом не собирались.

Где-то совсем рядом взвыл волк, и Желана вздрогнула. В ночной тишине далеко разносился скрип деревьев, шептались о чём-то, ей неведомом, листья. Далеко будет слышен и крик несчастной женщины, выскочившей в лес в одной рубахе и с младенцем в объятиях.

- Прости меня, кровиночка…

Она прикрыла личико дочери краем одеяльца: та глядела на неё неотрывно, точно и не живая вовсе. И от взгляда этого делалось страшнее, чем от волчьего воя.

От взгляда этого Желана ночей не спала, кошмарами мучалась, от него, видно, и умом повредилась. Да и кто бы осудил вдову?

Пуще неё о ребёнке молился муженёк. Тризны приносил, к бабкам ходил, спать ложился ногами к печи – всё как деды учили, чтобы жена понесла.

Никак.

Совсем милый ополоумел. Пошёл в чащу, упал на колени перед вековым дубом, коснулся теменем бурого выступающего над землёю корня.

- Всё возьми, хозяин тонколистный! Всё возьми! Ты кормишь зверей и птиц, ты силу родишь невиданную, ты тайны хранишь неслыханные. Всё возьми, но одари меня наследником!

И лес взял. Взял всё, что предлагал ему проситель, а после взял и ещё больше.

Не стало хозяйства, сгорел овин, полегли коровы. Не стало и самого Огонька. Сгорел, как лучина. И на другой день после того, как заколотили смертный короб, Желана почуяла под сердцем ношу.

Она брела, не разбирая дороги. Не шарахалась от ночных хищников, шуршащих в зарослях. Не чуяла холода и голода. Да и ничего уже не чуяла, с самого рождения дочери. С самого того страшного дня, как увидела лес в её глазах вместо бесконечной синевы мужниных очей.

Дуб стоял на прежнем месте. Что ему, дубу? Он стоял здесь раньше, чем родился прадед Желаны, останется стоять и тогда, когда она сама по земле ходить перестанет. Быть может, случится то совсем уже скоро.

Она развернула одеяльце. Дочь и не поёжилась – ей ночная прохлада была что платок шерстяной. Коснулась губами лба младенчика и опустила в густую траву. Припала на колени, прильнула теменем к выступающему над землёй дубовому корню.

- Забери! Забери свой дар! – Казалось, все слёзы Желана выплакала, ан нет – покатились по щекам, горючие. – Забери, что дал, и верни мне милого! Не жить мне без него, не радоваться солнышку!

Но дуб ничего не ответил. Не ответил и лес, только, кажется, темнота, обступившая женщину, стала гуще.

Она до боли закусила себе руку, чтоб не закричать. Потянулась к дочери… отдёрнула пальцы.

Повернулась и пошла, не оглядываясь.

Оттого не увидала, как мягкая чернота укутала ребёнка, как зашевелились, выпутываясь из корней, лохматые нечистики, как устроилась на груди у ребёнка и завела песнь старая жаба.

Она брела по лесу, качаясь, и не чаяла выбраться.

Глава 1. Лесная хозяйка

Семнадцать лет спустя

Лес не то чтобы считался гиблым местом, но ходить в него без надобности всё ж опасались. А уж в такой час, когда мёртвый лунный свет обливает нагие деревья, когда поганки мерцают ядовитыми слезами, когда всякий скрип ветки чудится плачем русалки…

Вот только бредущая по чаще девица леса не страшилась. Не страшилась она и ползучих гадов, что пока не успели спрятаться на зиму в норы. Шла босиком.

Голодные волчьи глаза, наблюдающие за нею из-за облезлого орешника, девица приметила, но даже с тропы не свернула. Лишь ответила зверю прямым чистым взглядом, и тот склонил ушастую голову, приветствуя молодую госпожу леса.

За девицею следом ползли тени. Чёрные, тягучие. Лунный свет не мог прогнать их, серебряные лучи захлёбывались во мраке. Они следовали по пятам, готовые вцепиться в босые ступни, лишь только девица замедлится.

Цап! – и нету беспечной красавицы. Запачкает чернотой загорелую кожу, зальёт пышные волосы, упавшие на открытые плечи.

Девица остановилась поправила ворот рубахи не по размеру, что всё норовил свалиться. Подумала и подвязала подол юбки к поясу – не запачкать. Тени позади неё замерли тоже. Почтительно подождали и вновь потекли за госпожой, когда та свернула к трясине.

Босые ноги звонко шлёпали по мокрому мху, болотце чавкало, неохотно выпуская добычу, но всё ж подставляло под каждый шаг кочку, чтобы девица ненароком не угодила в бочаг.

- А вот ты где!

Позабыв, что не хотела портить одёжу, девица плюхнулась на колени и протянула руки к жирной бородавчатой жабе. Та деловито надула щёки и переступила лапками, и не думая убегать от человека. Да и не человеком вовсе была девка, кому как не болотной обитательнице то знать!

- Ну ходи ко мне!

И жаба послушалась. Сцапала длинным языком комара да и сиганула одним длинным прыжком в подставленные ладони.

- Угостишь, хозяюшка?

Жаба покрутилась, устраиваясь удобнее, повернулась к девице задом.

- Ну не жадничай, милая! Я матушке обещала!

Девица рассмеялась и чмокнула зелёную бородавчатую спину. Ну кто б устоял?! Не устояла и хозяюшка: скрипуче квакнула, спрыгнула наземь и повела просительницу к ведьминому кругу, к волшебным грибам с алыми шляпками, кои при полной луне несут в себе чудодейственную силу. Вот только наполнить кожаную суму девке не довелось: едва срезала первый гриб маленьким серпом, как следующие за нею тени заволновались. И раздался крик.

Так не кричат от радости, да и заплутавшие путники не кричат так тоже. Так может лишь тот, кого жестоко бьют, да и сам он бьётся не на жизнь, а на смерть.

Лесная жительница нахмурилась: кому это дома не сидится в поздний час? Негоже тревожить темноту чащи!

Знай она людей получше, затаилась бы. Куда девке в драку?! Но девка звалось Йагой, что на древнем забытом языке значило «дар леса». И лес она знала куда как лучше, чем тех, кто у леса жил.

Йага поспешила на крик. Тени – за нею.

Свистели у висков ветви, путались в пышных волосах листья, расползалась под ногами влажная холодная земля.

Так бы и вывалилась Йага из зарослей в редкий березнячок, кабы не вцепился ей в юбку волк: поберегись! Девка с разбегу упала на живот и потому только осталась не видна тем, кто посмел потревожить ночь.

Пряный лиственный дух щекотал ноздри. Йага вытерла измазанные грязью щёки и подняла голову.

В роще шла битва. Да не битва даже, а побоище. Как иначе-то назвать, коли шестеро против одного? К тому ж, шестеро были на диво крепки: приземисты, широкоплечи. А тот один…

Дрался тот один ровно зверь загнанный. И кричал не он вовсе, а тот из шестерых, кто подначивал друзей, стоя за их спинами. Стоял он шатко, приподняв одну ногу. Йага из своего укрытия чуяла его горячую боль в голени.

- А будто мы тебя спрашивать станем! – продолжили мужики прерванную ругань. – Как надо, так и дерёмся! Не заслужил ты честного боя!

Рыжий, что защищался, дивно отличался от всех, кого прежде лесная госпожа встречала. Был он худощав и высок, светлокож, ровно не жаркое лето только что минуло, а суровая зима. В ушах его поблёскивали украшения, кои Йага разве что у мельничихи, приходившей к ним в избу за зельями, видала. Серьги видели и мужики, оттого раззадорились пуще прежнего.

- Ишь, разрядился как баба! Да ты сам баба!

Рыжий сплюнул кровь из разбитых губ и улыбнулся:

- Что-то жена твоя иное говорила, когда я её в конюшне обнимал!

Мужик заревел и кинулся на наглеца. Тот, хоть и качался от усталости, пригнулся и подставил ножку. Враг пробежал мимо. Но остальные-то не делись никуда! От удара тяжёлого кулака рыжий ещё увернулся, зато ногой в живот ему попали. Он и звука не проронил, только согнулся, хватая ртом воздух, да и этого хватило. Сыновья молочника – их Йага знала, не раз разряжала поставленные ими силки в лесу – скрутили молодцу руки. Ещё один добавил в челюсть и, заикаясь, пригрозил:

- К-коли уви-и-идим ещё раз, пе-е-е-еняй на себя!

- Че-че-чего ба-ба-балакаешь? – передразнил пленник. – Не-не-не понимаю!

За наглость и поплатился. Били рыжего крепко. В живот, в лицо, по спине. Молча и зло. Он же только вздрагивал от ударов.

Нутро лесной госпожи вскипело от злости. Вшестером на одного? Да так и зверь дикий в её лесу не посмеет, а тут люди! Она приподнялась на локтях и показала зубы. Зарычала, подзывая волка. Тот с готовностью подполз на брюхе.

- Чего встал? Помощь нужна! – вполголоса приказала она.

И волк, не медля, перемахнул через кусты. Шестеро крепких мужиков навряд испугались бы одного тощего волка. Да волк был не один. С ним вместе на поляну вытекли чёрные тени. Как живые расползлись у серых лап и потянулись к драчунам.

- Щур, протри мне глаза!

- А я говорил, нечего ночью к лесу соваться!

- Мужики, мужики, меня подождите!

- Сто-о-о-ойте!

Буяны сначала попятились, а там и вовсе бросились наутёк. Волк почесал задней лапой ухо и вопросительно оглянулся на Йагу: угодил?

Глава 2. Гиблое место

Лес не звался запретным, да и худого с теми, кто в нём бывал, особливо не случалось. Но местные всё ж старались не частить. Если ходили, то только по делу. И была в том немалая толика заслуги Старухи. Имя старухи местные произносили шепоточком, да лучше только при свете дня. Боялись ли? Верно, и боялись тоже. Но почитали.

А вот тот, кто широким шагом пересёк рощу да лез в самую чащу, не боялся. Али боялся чего-то куда сильнее, чем лесную ведьму. Как знать?

Крепкие молодые ноги несли его легко и быстро. Перескакивали через коряги, обходили топи. Чего бояться молодцу? Что ему, всеми страхами пуганому, ведьма?

Если приглядеться, можно было заметить, что двигался он всё ж с осторожностью, точно недавно ему рёбра помяли. Берёгся. Но вокруг только деревья стояли, так что сказать наверняка было нельзя.

И вот Рьян шёл. Шёл и не замечал, что солнце, рыжее, как и его лохматые космы, всё сильнее путается в чёрных ветвях; что тени становятся глубже, что меняется, перетекает в новое и страшное сам лес. Заблудишься – не выберешься. Не после заката…

Оттого никто не совался за ворота по темноте. А уж в чащобу, туда, куда направлялся молодец, и днём не рисковали, коли нужда не заставит.

Нужда… Что ж, она и гнала Рьяна вперёд. Да такая нужда, что лучше уж пусть старуха посадит его в печь да запечёт, как стращал усмарь. Пусть ему! Дурень необразованный. Небось больше враку рассказывал, чем правду.

- Ишь! Сожрёт! Придумал, тоже! Подавится, - бормотал Рьян.

Люди вообще сочинять горазды – знай слушай. Рьян и не стал бы, кабы сам не видел такое, от чего у иного вовсе язык бы отнялся. Так что догнивающий труп леса с растопыренными в небо чёрными перстами деревьев не пугал его. Ну или, сказать по правде, пугал меньше, чем стоило бы.

Рьян и не вскрикнул, когда аккурат перед ним выкатилось нечто. Не то заяц, не то лис – поди разберись по темноте. Метнулось вправо-влево, пискнуло, ровно хвост прищемило, и скрылось с другой стороны тропки. Рьян смежил веки и замедлил дыхание. Глядеть вслед твари и уж подавно разворачиваться и бежать к людям он не станет. Хоть и родным отцом готов был поклясться, что вместо морды у гадины было человеческое лицо. Да и тем лучше, что человеческое. Перебеги дорогу заяц, можно было бы сказать, что недобрая примета, а так… Да и не дорогу он вовсе перебегал. Название одно. Небось тропа волчья, да и только. Стало быть, можно дальше идти. Рьян лишь пожалел, что флягу с собой не взял – в горле пересохло маленько. Открыл глаза, провернулся трижды вокруг себя, чтобы духов лесных запутать, и двинулся дальше.

Ох, путник, не тревожил бы ты дремлющую темноту! Не волновал бы пичуг на мокрых ветвях, не нарушал бы покой змей, устраивающихся в норах перед холодами, не сбивал бы, рисуясь, кровавые кляксы мухоморов – не к добру.

Как не к добру продираться через колючие заросли и бессильно ругаться на молчаливую громаду леса. Не ровен час, отзовётся…

И ведь отозвался! Да не так, как думалось.

Рьян лишь на миг упустил тропку из виду. Ступил неловко, оскользнулся – глядь! А от тропки ни следа. Откуда пришёл, куда возвращаться – неведомо.

Только мерцает в кружеве облезлых ветвей что-то. Вспыхнет огоньком да сразу погаснет. Заманивает.

- Что б вас всех Тенью накрыло!

На родине Рьяна сказали бы иначе. Там пожелали бы, чтоб всех духов нечистых замкнуло вечным холодом, как уже случалось на заре времён. Их боги однажды побороли всё зло и заморозили на севере. Так бы и стояли пленники там, недвижимые, и поныне, кабы не нашёлся доверчивый дурачок, ударивший по вечному льду рукоятью меча.

Но то родные боги Рьяна. Те, кого почитали здесь, были слабы. Они не умели замкнуть нечисть. Они лишь разделили Свет и Тень, дабы те, в ком течёт горячая кровь, могли спрятаться от зла. Спрятаться, а не сражаться. Так поступают тут, в Срединных землях.

Рьян пнул посмевший преградить ему дорогу пузатый боровик, и тот, завизжав, улетел в темноту. Только бессильно плюнуть ему вослед и оставалось.

Ох, как же не любил Рьян колдунов! Но делать нечего. От зла, сотворённого детьми Тени, иначе не спастись, только к ним же идти договариваться.

Словно мало молодцу невзгод, тут ещё и дождь зарядил. Холодный и липкий, он не задерживался боле в листве – вся она, скукожившись, шуршала под сапогами. Путник втянул голову в плечи. Ни плаща, ни добротного тулупа у него не было. Что удалось правдами и неправдами скопить, отдал кожевнику за новую обувку. Вот тебе и почётный гость посадника, вот тебе и наследник. Оборванец нищий, у которого всего богатства – рыжая голова. Да и ту покамест не проломили лишь по счастливой случайности.

А вот огонёк впереди от дождя не померк. Пуще прежнего разгорелся, отражаясь в несчётном числе божьих слёз, падающих с неба. Колдовской, стало быть, огонёк. Рьян уверенно двинулся к нему.

Ох не зря не велят матери чадам забредать в тёмный лес! Увидишь единый раз то, что творит в нём нечистая сила, и навек рассудка лишишься!

Поляна горела золотым огнём. Да не добрым жарким пламенем, питающимся деревом. Горела она силой неведомой, чуждой людям. Листва кружила хороводом, взвивалась в воздух. Каждый расписанный осенью лист пылал, каждая жилка светилась и переливалась. И кружились в этой сумасшедшей пляске существа, коими пугают враки. Не вообразить и не описать таких, как они. Заросших мхом, покрытых корою. Иные махонькие – с ежа размером. Иные по колено рослому мужу. А в центре поляны, в самом безумии, кружилась Ведьма.

- Щур, протри мне глаза… - прошептал Рьян, позабыв, что лучше б призывать в защитники своих родных богов, а не тех, в чьей вотчине прожил вот уже дюжину лет.

Местные лгали. Али сами правды не ведали. Не жила в лесу никакая Старуха. Жила девка.

Молодая, гибкая, быстрая, как лисица. Красивая, как бесовка… Она плясала как пляшет пламя костра. Извивалась, вспыхивала, взрывалась искрами. Цветные юбки задрались, обнажая колени, рубаха сползла с загорелого плеча. Глаза – жёлтые, звериные. Волосы… Волосы, как пышный лес! Целая копна, грива лошадиная. Немудрено, что путались в ней ветви да колдовские листья. И не скручивала их ведьма в тугой жгут, как принято у срединных женщин, коли никакого праздника не случилось. Волосы цвета дубового корня шевелились, как живые, невесомо взмывали в воздух. Она отбрасывала их ладонями от потного лба, утиралась рукавом и кружилась, кружилась, кружилась… Падала наземь, вскакивала и снова падала, корчась в вихре огней не то от боли, не то от наслаждения.

Глава 3. Ведьма

Йага и прежде встречала людей, не совсем же она дикой была! Приходили старики, просили зелья от хворей. Девки захаживали, вздыхали, краснели и шептались с матушкой. Йага наблюдала за ними из девичьего угла али с полатей. Странные они, люди. Сами у леса живут, а с лесом не знаются. Лес ведь без всяких просьб помогает! А они – к ведьме.

Молодцы ходили редко. Йага видала, как охотники ставят силки, как пахари пережидают в роще жару. Но такой, как этот, явился впервые. И уж не зря мудрые боги третий раз за седмицу свели её с пришлецом. Сказать что-то хотят, играют!

Поэтому Йага не просто истопила баню да притащила бадейку с водой. Когда рыжий поговорил с матушкой да отправился мыться, она подкралась к дымовому оконцу, подставила чурбанчик и заглянула.

Белокожий, поджарый, с рисунками на теле – он. С другим не спутать. Синяки почти зажили, только губы разбитые остались. Интересно, вкус у них такой же, как и тогда, в березнячке?

- Долго подсматривать будешь? - Рыжий вывернул на себя ведёрко холодной воды, довольно фыркнул и уселся на скамью, широко расставив ноги. – Интересно, что ли?

Йага улыбнулась.

- Ага. Я сейчас!

Спрыгнула наземь, обернув чурбачок, заскочила в дом, сгребла тряпок из сундука – и лётом во двор. Матушка только выругаться и успела.

- Вот!

Пришлец так и замер с занесённым над головой ковшом.

- Чего тебе, болезная?

- Одёжу тебе принесла! Вот.

- Это что, мои сапоги?

Жёлтые звериные глаза сверкнули в темноте.

- Нет. Это мои сапоги. В лесу нашла. Но оказались не по размеру, так что носи.

- Нашла, значит?

- Ну да. Лежали без дела. А мне сгодятся. Ну бери уже! - Она нетерпеливо шагнула к молодцу, предплечьем утирая со лба пот. Порты большие, должны налезть. И рубаха. А что у тебя тут?

Едва Рьян успел принять обновки, как палец ведьмы уперся ему в живот, в самую серёдку знака рода. Рыжий смущённо кашлянул.

- Дай хоть прикрыться, ненормальная…

Йага только рукой махнула.

- Ой, да ну! Расскажи про рисунки! Я таких прежде не видела!

- А что, много голых мужиков повидала, чтобы судить?

Йага рассмеялась:

- Может и повидала. Тебе-то что?

Молодец насупился и повернулся спиной. Наскоро обтёрся руками и натянул порты.

- Это знак рода. Всех в семье таким в младенчестве метят.

Он снова повернулся лицом, и девка нахально присела перед ним на корточки, рассматривая рисунок. Проследила пальцем петлю до пупа.

- Красиво! Он как будто под кожей! Ай, ты чего?!

Рьян и сам не понял, зачем шлёпнул по горячей ладони. Просто вдруг показалось, что жар от неё куда сильнее, чем от раскалённых камней в бане.

- А нечего! Ведьма…

Девка растерянно захлопала ресницами, небрежно отбросила волосы со лба и резво вышла из бани.

- Меня Рьяном величают! – зачем-то крикнул ей вслед молодец.

Йага выскочила из бани словно полночи в ней парилась. Жар прилил к щекам. Да её матушка ни разу не била, а тут этот… Явился невесть откуда весь такой… Какой? Непонятный! Неправильный!

- У-у-ух! – погрозила она ёлкам, любопытно склонившимся над их двором.

Ёлки понимающе покачали вершинами.

Кому как не ведьме лесной знать, что с богами спорить негоже. Коли привели они этого… Рьяна к ней третий раз, стало быть, надо так. Но разве не могли они привести кого-то не такого противного?!

Рябая неясыть спустилась на плечо, проткнув когтями платье. Потёрлась о висок, заворчала. Йага погладила птицу, вслушиваясь в её говор.

- Что-что? Запереть дверь да оставить в бане до утра?

Неясыть завертела головой: она такого не сказывала!

- Ну ладно-ладно, - рассмеялась колдовка. – Пусть ему. Но помогать не стану! Будет с него и одного раза!

Неясыть визгливо засмеялась: она-то точно знала, что любопытство не оставит лесную госпожу и что её ещё отговаривать придётся. Не знала этого покамест только сама Йага.

Оттого, наверное, она и спряталась за занавеской в женском уголке и не стала ничем угощать гостя, когда тот вернулся в избу. Крынку простокваши, хоть и нехотя, выставила ему матушка. Рьян не побрезговал и хлеба не попросил. А ведь могло и на это наглости хватить.

- Благодарствую, хозяюшка!

Отвесил поклон, как следует доброму гостю, и примерился было спать на лавке, но матушка зашикала:

- Куды?! У меня тут девка немужняя, а ты, незнамо чей и откель, с нею в одной избе спать собрался? Марш в предбанник! Там нынче тепло.

Рыжий плечами пожал, подхватил одеяло, которого ему, надо сказать, никто и не предлагал, и был таков.

Йага же той ночью долго уснуть не могла. Не то потому что матушка на полатях бормотала и ворочалась, не то ещё почему. Когда же под утро старая ведьма спустилась, взяла корзину и покинула избу, Йага решилась высунуться из своей спаленки.

Как была, босоногая, пошла во двор. Мокрая земля холодила пятки, но никакие хвори лесовку сызмальства не брали, что ей сырость осенняя?

Ливень едва утих, мутные лужи ещё малость рябили в предрассветной темноте. Йага пошлёпала прямо по ним. Нагнулась к щёлочке в предбаннике – не видать ни зги. Тихонько отворила дверь, юркнула внутрь. Гость мерно посапывал, свернувшись калачиком. Девка на цыпочках подкралась к нему, наклонилась, разглядывая. Гол как сокол. Ни кошеля при нём, ни сумы со снедью, которой часто пришлецы с ведьмами расплачивались. Чем же он матушке обещал отдарить за помощь? Да что за нужда привела в поздний час в глухой лес?

Девка и не заметила, как слишком сильно приблизилась к молодцу. И как тот сопеть перестал – тоже. А рыжий – хвать! – и стиснул пальцы на её запястье. Йага не испугалась. Не было такого, чтобы в лесу её кто-то обидел. Везде друзья-помощники. За неё и мыши, шуршащие в углу, встанут, и неясыть, следящая с ёлки, прилетит.

- Чего хватаешься? – шёпотом спросила девка.

- А чего крадёшься? – в тон ей ответил Рьян.

Глава 4. Дымом пахнет!

Задала старуха задачку! Едва они с Йагой перекусить успели, ввалилась в избу, обругала обоих, швырнула на сундук пучок свежесрезанных трав и заявила:

- Иди-ка, милай, хоть водицы принеси для мого зелья. А то ишь, умный выискался! Бабушка, стало быть, ни свет ни заря поднялась, все ноги сбила, а этот… сидит!

Рьян быстро смекнул, что злилась она не на него вовсе. И даже не на то, что пришлось по сырости да мокроте травы собирать. Злилась она на дочь, что та без её ведома колдовала над пришельцем.

Зорка втиснулась на скамью меж молодыми, ещё и пихнула Рьяна острым локтем, поторапливая.

- Что тебе, старая, воды в избе мало?

Проклятый кивнул на бочонок, из которого, по велению Йаги, наливал в горшок.

- А может и мало! Явился, гость незваный! Баню ему, пожрать ему тоже, зелье свари… Хорошо устроился, царевич!

Рьян горько фыркнул. Царевич… Вот скажет бабка так скажет! Ударил ладонями по столу, поднимаясь, взял ведро и совсем было уже вышел…

- Постой!

- Ну чего ещё?

- Не из колодца набирай. К роднику иди!

Рьян едва не швырнул ведёрко оземь.

- Где я тебе тут родник найду?!

- Коли захочешь…

Но Йага перебила старуху.

- А вот! – Метнулась к печи, достала метлу, походя смахнув в углу паутину, вырвала один прутик. – Куда он укажет, там и родник.

- Ты никак смеяться вздумала?

Но Йага смотрела серьёзно. И смешинок в её жёлтых звериных глазах было не боле обычного. Рьян взял прутик, коснувшись горячих загорелых пальцев. И девка смутилась.

Довольный собою, молодец издевательски поклонился старухе и хлопнул дверью.

- Карга старая! – бормотал он, сбивая прутом остатки листьев с ветвей. – Вода ей не такая…

Но, хочешь-не хочешь, а дело надобно делать. Раз ведьма зелье обязательно на родниковой воде варить хочет, значит, и впрямь стоит её принести. Рьян только крепко сомневался, что ведьма не соврала. Может попросту спровадить решила. Не зря ж она ажно сбледнула, когда его рядом с дочкой за столом застала!

- И эта ещё издевается! Прутик дала! Тьфу!

Хотелось зашвырнуть его подальше со злости. Рьян хлестнул веткой воздух, представляя, как учит уму-разуму вредных баб, и едва не упал навзничь. Прут ожил да так рванул его в сторону, что попробуй удержись!

- Ах ты погань колдовская!

Молодец вцепился в хворостину двумя руками – не выронить бы! А та всё тянула в колючие заросли шиповника. Шагнёшь не в том направлении – извивается и жалит, ровно змея!

- Да что ты?! Я только обойду!

Но обойти прут тоже не давал – вёл в самые колючки.

- Стой ты! Стой, скотина упрямая!

Ветка оплела запястье и уколола в нежную кожу у локтя. Рьян зашипел, принялся растирать больное место, а прут – прыг! – и уже на земле! Ползёт, точно живой, меж сухих трав, тревожит рыжие листья! Тут уже колючки-не колючки – не потерять бы из виду!

Рьян с треском ломанулся в заросли. Бегал он хорошо, но поди поспей за ведьмовским оберегом. Тут уже не уследишь, куда ступаешь и чем пачкаешься. Вспугнутая грохотом лосиха проводила молодца задумчивым взглядом, он и удивиться не успел. Так и вывалился из кустарников. Потный, грязный, тяжело дышащий, злой, как шатун! Каблуком втоптал мигом ставший безжизненным прут в грязь. Однако ж к роднику вышел. И, право слово, если и варить зелья на какой водице, так только на такой!

Чистейший, переливающийся, словно на дворе жаркое лето, а на небе ни облачка. Он брал начало в поросших мхом валунах, оглаживал их изгибы и с весёлым звоном падал вниз, в каменную чашу, как в подставленные ладони. Рьян замер, не решаясь приблизиться к чудесному месту – аж ведро из рук выпало. Впрочем, восхищения хватило ненадолго. Сбросив наваждение, он вспрыгнул на ближайший камень, едва не оскользнувшись, прошёлся по нему и наклонился напиться. Умылся, довольно крякая, а когда отнял ладони от лица, понял, что не один отыскал родник.

Напротив сидела девка. Да как сидела! Рубашонка мокрая, всё тело облепила – видать каждый изгиб, каждую складочку. Девка запрокинула голову, показывая шею, провела ногтем по ключице.

- Звиняй, славница, что помешал. Водицы наберу и пойду.

Рьян не смутился и не покраснел. Видал он девок. И одетых, и голых. И таких вот, призывно грудями покачивающих, на локти откидывающихся, видал тоже. Обыкновенно, правда, не спешил с ними распрощаться.

- Что ж ты стоишь, молодец? Неужто я не хороша?

Рьян с сожалением цокнул.

- Хороша, хороша. Не обессудь, не до тебя нынче.

И только подставил ведро источнику, как девка вдруг завизжала и кинулась на него. Проклятый не удержался на скользком, упал, выронив ведёрко. Полетели брызги. И кто бы знал, что хиленький родничок так глубок! Вроде ручей ручьём, а молодца целиком укрыл!

Девка мигом запрыгнула на него верхом и придавила грудь.

- А коли хороша, то ты тут со мною и останешься!

Острые ногти прорезали рубашку, вода исказила лик. Теперь не красавица приманивала Рьяна, а бледная тётка с перекошенным зубастым ртом топила его.

Ледяная водица сковала руки-ноги, вместо воздуха в нос полилась погибель. Но и Рьян не первый день на свете жил. Всю силу духа приложил, чтобы не дать себе трепыхаться. Замер, расслабился. Девка ослабила хватку, а он – ап! – и высвободился. Но вылезти из родника нечисть ему не дала. Пальцы её скрючились, шея вытянулась, глаза замерли, как у рыбы дохлой. Так она и пошла на него – мертвянка.

Недолго думая, парень подхватил ведёрко, размахнулся и шарахнул ей по уху. Девка не увернулась. Шея жутко захрустела, голова склонилась на бок так сильно, как не бывает у живых. Но нечисть того и не заметила.

- Мой будешь! Здесь останешься! Ласкать тебя стану!

- Прости, славница! Мне как-то больше живые по вкусу.

Рьян нахлобучил ведро ей на голову и пнул в живот – уродина раскинула руки и упала в родник. Но прежде, чем коснуться воды, сама стала водою и осыпалась вниз уже каплями. Только ведро осталось в каменной чаше. Выловить бы его да убраться поскорее…

Глава 5. Девичьи радости

Дочь леса и помыслить не смела, чтобы матушку ослушаться! Нет, за нею не следили, за ногу к избе не привязывали. Но раз, загулявшись в роще, она застала Зорку напуганной и заплаканной: решила, что увели кровиночку злые люди. Тогда-то матушка и рассказала, что от больших селений не жди добра, что ведьм не слишком-то жалуют, пока помощь не понадобится, что всякий обидеть может. Йага не верила. Она-то видела, как славно девки водят по березнячку танки[1], как малые дети играют, как милуются возлюбленные, прячась от чужих глаз. Но видела она также и охотников, ставящих капканы, и озлённых тёток, умоляющих ведьму дать такое средство, чтобы недруг дух испустил. И пообещала из лесу не выходить. Глупая была, юная совсем…

А давши слово – держи. И далее, чем до опушки Йага не забредала ни разу.

Но вот пришёл этот рыжий, и забылся зарок. И вот уже, ругая себя последними словами, Йага чесала спутанные волосы, искала тулупчик, завязывала покрасивше фартук.

Право, ну с ним же лучше, чем одной! А любопытство из года в год меньше не становится…

Поначалу шло гладко. Оставались позади знакомые ёлки, желали доброго пути осины, кланялись голые берёзки. Но едва чаща начала редеть, дочь леса повернула вспять.

- Нет, всё ж я лучше ворочусь… Матушка напугается…

- Родичи вечно пугаются, что ж теперь, вечно у неё под юбкой сидеть?

- Расстроится…

- Для того детей и рожают, им положено матерей расстраивать.

Йага позволила взять себя под руку и повести дальше, но через версту вновь остановилась.

- Нет, нехорошо. Давай мы до опушки только и будет.

- До опушки дойдём, а там сама скажешь, - пообещал Рьян.

- А носят такие фартуки в городе-то?

Фартук и в самом деле был диковинный. Чёрный, с алой нарядной вышивкой. Да только руны на нём были не те, что знакомы каждому Срединнику сызмальства, а какие-то странные, самую малость с буквицами схожие. Но грамотных тут днём с огнём не сыщешь, так что примут за обычный узор.

- В городе – нет, а у вас носят.

Рьяну смешно было, когда селение звали городом. Звалось оно Чернобором, видно потому, что с одной стороны сразу после него начинался непроходимый лес, где и жили ведьмы. И впрямь было крупным: не всякого соседа по имени знаешь. Но чтоб город… Знавал Рьян города, знавал, как бывает, когда на ярмарках не протолкнуться. Такие города отгораживались от пустырей высокими каменными стенами, а не деревянным плетнём, как здесь. В таких городах детей грамоте учат, монеты свои чеканят, законы пишут собственные. А Чернобор что? Тьфу! Плюнуть и растереть!

Но Йага всего этого не знала. Йага робела от предстоящего, страшилась и с тем вместе страстно желала наконец поглядеть, как живут люди в селении, которого так не любила матушка Зорка.

Рощицу она ещё прошла спокойно, но на опушке встала как вкопанная. Молодец не упорствовал. Уселся на траву, подставил бледное лицо солнцу. Осеннее светило играло на его золотых серьгах, гладило рыжие кудри.

- Ну что, обратно?

Она прислонила ко лбу козырёк ладони. В прозрачном холодном воздухе далеко было видать, аж до самой селянской стены. Ворота её были распахнуты, туда-сюда сновали маленькие точки на ножках. А там, за стеною, поднимался к небу ровными столбиками дымок. Ветер донёс петушиный крик, и от него внутри что-то перевернулось.

- Матушке донесёшь, волков на тебя натравлю! – пообещала ведьма и только тем, кто хорошо знал дочь леса, стало бы ясно: не шутит.

Рыжий легко согласился:

- Да хоть белок!

Плавно перетёк на ноги, стиснул руку Йаги своей и пошёл с холма вниз. И, кабы не держал её крепко, ведьма точно стремглав кинулась бы назад, то того сердечко трепетало!

По утоптанной широкой дороге шагать было странно: не пружинил мягкий мох, не ловили за щиколотки травы. Да и попутчики странные. Шумят, песни горланят. В лесу такой гомон только весной стоит. Йага с любопытством рассматривала всех, кто входил в ворота, кто выходил. Иные на лошадях ехали, и колдовка нутром чуяла усталую гордость животных. Она ждала, что их со Рьяном остановят, спросят, кто такие, но никому до путников и дела не было. Идут себе и идут, не мешают же никому.

Ведьма и не заметила, что уже сама со всей силы вцепилась в руку северянина. А как тут не вцепишься, когда столько народу вокруг! Она столько за всю жизнь не встречала. Зазеваешься – мигом заплутаешь. Тут же все дома одинаковые, повороты один с другим схож. Не то что в лесу, где каждое деревце особенное.

Да ещё и улицу – вот же невидаль! – брёвнами мостили. Стучали по ним весело каблучки, падала и со звоном билась посуда. Со всех сторон крики, смех да ругань. Люди вокруг нарядные, весёлые! Неужто в селе всегда так?

- Ой, ты что это?

Девка испуганно шарахнулась от мальца с лотком пряников, спряталась за спину Рьяна. Но малец обежал рыжего кругом и снова полез к девице.

Был он долговяз и сив, одет по-простому, в небелёную рубаху с заплатами. Оттопыренные уши того и гляди затрепыхались бы, как крылья, поднимая в воздух тощее тельце.

- Купи гостинец, красавица! Себе не хочешь, так ребёночку возьми!

- Нету у меня ребёночка, - растерялась Йага. – А что, надо?

- Ну как же? – Малец выпятил грудь и расправил острые плечи, изо всех сил стараясь выглядеть крупнее. – Как это такая красавица да без ребёночка? Неужто замуж никто не берёт?

- Да я как-то…

Рьян, не мудрствуя, дал пареньку подзатыльник. Он такую шпану знал куда лучше лесной жительницы: сделают вид, что продают что-то, а сами кошель срежут. Но мальчишка ловко увернулся – привычен был.

- А ты что, господин, руки распускаешь? Лучше купи девице гостинец, авось она тогда и замуж за тебя пойдёт!

- Мне такого счастья и даром не надо, - прыснул Рьян.

Йага заливисто рассмеялась.

- Да ну его! Замуж ещё…

Мальчишка победоносно вскинул брови.

- Не замужем, стало быть, красавица? Ну тогда бери так. – Протянул самый румяный пряник. – От меня гостинец будет.