Як отпоют по нам колокола, и над нами взойдет солнце

Незванный гость да тропка судьбинушки

Вступившая в свои законные права ночь плотным покрывалом накрыла обитателей земли Закатного Земного Краю*, даруя драгоценные часы отдыха пред новым днем. Раскат грома прокатился по затянутыми тучами небосводу, возвещая о приближающейся непогоде и вынуждая всех лесных обитателей броситься на поиски укрытия от скорой непогоде. Налетевший порыв ветра растрепал кроны кроны изумрудных деревьев, отчего величественные, многовековые великаны протяжно застонали под натиском стихии, грозя повалиться на землю, а хрустальная водная гладь озера в самом сердце леса стала подобна море-буяну. С первыми же каплями дождя дикие лебеди с пронзительным криком взмыли ввысь, растворяясь в сгущающихся сумерках, серая зайчиха коротким криком загнала непослушных своих крох обратно в уютную нору, а навострившие свои бархатные ушки олени бросились в самую чащу, дабы найти спасение от разыгравшейся грозы.

Два ряда белокаменных стен подобно крепким материнским объятиям надежно защищали жителей Зареченской слободы от всякого ворога, на сторожевых башнях алели кафтаны бдительных скольничьих*, а из бойниц внутренних стенных переходов свисали сапоги умаявшихся за день юнцов-допомощников, что только-только начали постигать воинскую науку. Погруженные в полумрак хоромы восточного крыла Светлого Терема слабо освещались трие десятью свечами, расставленными по рундукам, лавкам у шатровых бабьих постелей да длинному дубовому столу, за коим сгорбившись сидел молодой мужчина. Под раскаты грома с причитаниями кружился вокруг несчастной стенающей хво́рой пухленький травник, мужичок средних лет, у изголовья удрученно вздыхали девки-сидельницы, то и дело промакивая телеса бабоньки от липкой испарины и смачивая сухие бледны уста ее.

В потемневшем от нависшего над ним неизбежных тягот мужчине без дела едва угадывался государь Родовитного Царства*. С переполненным виною сердцем глядел государь на бессмысленные старания травника, проводя дланью по румяным, пышущим жаром во дни ее здравия ланитам горячо любимой женщины. Дурные думы супротив воли его червем заползали в разум, грозя пожрать окутанные тревогою осколки души царя, затянуть его в бездну, что с недавнего времени сделалась житием Димитрия Васильевича — правителя нечистой крови и не менее нечистой совести.

С новым раскатом грома к широко зевавшему у дверей царициных покоев скольничьих подошел рослый молодой мужичок с живым огнем в волосях. Тяжелый темно-багровый кафтан ниже колен, подпоясанная белыми ремнями с алым кушаком багряная чуга одной длины с кафтаном, высокие сбитые сапоги и сабля на поясе вместе с ледяной суровостью очей выдавали в нем человека отнюдь не мирного. Похлопав того по плечу, он сменил скольца и, убедившись в отсутствии чужих глаз, осторожно заглянул в дверной проём, откуда лился слабый свет. До ушей его доносились шепотливые речи государя с травником да оханья девок-прислужниц, а очи точно булавкою прикололись к стану несчастной хворой.

Неизвестно, сколь бы он служивый еще делом сомнительным занимался, ежели бы не обернулся он на скрип дверей, откуда из полумрака вынырнул в освещенный факелами коридор государь Волорецкий. Димитрий Васильевич вздохнул до можей груди , шумно выдохнул и, подняв очи к свинцовым тучам, негромко молвил:

- Езжай-ка ты, Игнат Данилыч, в Кашин по делам государственным, а боярина Шумского в Земли Свободные пошли: пущай сыщет мне травных дел умельцев, что от взору княжьего прячутся, по норам своим трясутся. Он давно на дело благое порывался, но здравие его до недавеча хромало; ныне же оклемался, так что пущай к делам своим воротается.

- Как прикажешь, царь-батюшка, — резкий глас согнувшегося в спине служивого мужика охотничьим рогом разрезал недолгую тишину, — Дошли тут до меня давече слухи об некой знахарке земель Волорецких, что особливо в лекарской науке хороша, да языком не длинна. — выпрямившись, он вдруг устремил на царя непозволительно прямой взгляд, полный нехорошей живости огня, и приглушенно добавил. — Знающие люди в ней супружницу одного из заговорщиков признали: ни ликом, ни именем она не нашинская, однако язык наш знает хорошо, и по говорам некоторых понимает все боле, чем кажет.

- Чья она, говоришь, жена?

Глас Димитрия Васильевича совсем осип.

- Федора Юрьевича Кошевого, покойного князя периборского.

Царь нахмурился, в замешательстве оборатившись к Игнату Даниловичу. Новость о живости предполагаемой опасности в лице жены изменника совершенно не пришлась ему по душе: слишком уж ясно помнил Димитрий бессонные дни и ночи в ожидании смерти от рук предателей, когда слезы напуганной жены давят на грудь шибче любого камня, а всякий шорох почитаешь за свой последний вздох. С шумом пропустив чрез себя воздух, он выдохнул:

- Как же, помню…– задумчиво протянул государь без всякой радости. – Помнится, трудами ее мужа тогда Ростовец кровью-то и залили.

Стерно́й хотел было уж ответить что, как его опередил чей-то глас позади.

- Государь Димитрий Васильевич!

Внезапный мужской оклик позади них в миг заполнил все внимание царя и вынудил его ослабить хватку, отпуская тем самым провинившегося служивого мужика. Повернув голову к очередной не желающей покоя душе в столь поздний час душе, он строго посмотрел на новоприбывшего. Ладного росту да годов давно уж не горячих, ентот человек с едва покрывающими завиток ушей его светлыми вихрами, высоким чистым лбом, негустою бородою да будто бы всегда насмешливым взором очей грозового небосводу был ни кем иным, как Матвеем Федоровичем Кудеяровым — одним из глав Сыскного Приказу. Человеком не цельно людьей крови, чьи лета становления прошли под боком у подрастающих царевичей.

- Не гневайся, государь, да прослышал я тута, мимо проходя, про вдову Кошевого. Чегой-то с нею?

- А это ты мне скажи, Матвей Федорович, как мне следует с таевниками поступать. — поравнявшись с князем, царь подозрительно сузил темны очи. — Почему я только сейчас узнаю родичей изменников?

В показательном замешательстве боярин глянул на повесившего главу Стерного, а затем, выдержав паузу, повернулся к Игнату Даниловичу.