Яков Гнедой, или На поезде судьбы

Глава 1   Что было, то было...

Все события в книге вымышлены, совпадения имен и фамилий случайны, к личной жизни третьих лиц и автора прямого значения не имеют.

Москва, середина 60-х годов 20 века

Июльская жара заполонила город. Днем плавился асфальт, утыканный каблучками модниц. Туфли на шпильках страшно дорогие, как и супермодные плащи «Болонья». Примета времени. Это потом всю московскую милицию оденут в униформу из этой ткани, а тогда иметь «Болонью» было мечтой каждого жителя СССР, не зависимо от возраста. Импорт правил бал, определял статусность, вызывал всеобщее внимание и зависть. По улицам городов огромной страны шли люди, одинаково одетые в утвержденную ГОСТом и прочими нормативами одежду… И, вдруг, словно Райская птица, случайно залетевшая в курятник, и устроившая там переполох, - именно такой ажиотаж вызывали люди в заграничной одежде. Они выделялись из толпы. Иметь дубленку – вообще, было пределом мечтаний! Кто жил в те времена не даст соврать. Лишь дипломаты, внешторговцы, артисты, выезжающие на гастроли за границу и работники торговой сети имели доступ к дефицитной продукции, как обладатели ключей от счастья. Почему пишу об этом? Да, потому, что сейчас из первой четверти 21 века, трудно представить подобное, но ведь было же!

Нетрудно догадаться, что жизнь одинокой разведенной женщины, получающей на дочь хоть и небольшие, но стабильные алименты была непростой, приходилось матери искать подработку, благо в свое время закончила она курсы машинописи и удачно приобрела на работе списанную по акту пишущую машинку. Заказов поступало немного и это, громоздкое печатающее устройство на тумбочке лишь занимало место в небольшой комнате коммуналки, где мы жили с матерью. Я с ранних лет привыкла к шуму и беспокойному житью, крепко спала в комнате, где постоянно работала радиоточка, замолкавшая лишь на ночь, чтобы в 6:00 утра разбудить гимном страны, не доверявшую будильнику мать. По вечерам, а то и ночами она стучала по печатным клавишам или строчила на ножной швейной машинке «Зингер». Из новой ткани шила себе, мне же перешивала свои старые вещи, тем самым экономя деньги на покупку готового платья. Так, что отцовские алименты она тратила, в основном, на себя. Одеться мать любила и частенько занимала на тряпки у прижимистой сестры, моей тетки. Та, обладая непомерной жадностью и сметливым расчетом, отправляла мужа обедать в семью его брата, а сама приезжала на выходные к нам со своим выводком: – двумя вечно голодными парнями, моими двоюродными братьями, чтобы наесться от души, да и с собой прихватить пирожков. Готовила мать очень вкусно, а каждое воскресенье, - единственный тогда выходной день недели, пекла по рецептам из книги «Как приготовить дома кондитерские изделия» известного автора-кулинара Даниленко.

Худо-бедно, быт наш наладился, а после развода матери с отцом жизнь стала намного тише и спокойнее. Закончились их скандалы с драками, загонявшие меня под стол, покрытый бархатной китайской скатертью с кистями. Мое укрытие и убежище в раннем детстве. Там можно было переждать до окончания разборок между родителями, которые то сходились, то расходились часто с вызовом милиции, с составлением протокола, а случалось, отсидкой отца 15-ти суток, по правилам того законодательства. Сейчас, давно повзрослев и похоронив родителей, смотрю на эту семейную историю под другим углом: нередко скандалы и даже драки возникали по вине матери. Вместо того, чтобы гасить конфликты она первая их затевала и рвалась в бой с подвыпившим отцом. Возможно, это обуславливалось ее нездоровой щитовидкой? Сошлись абсолютно разные люди, их окончательный разрыв лишь успокоил и освободил обоих, а меня тем более. Я первая вздохнула с облегчением и была рада, когда эта многосерийная семейная драма, длившаяся 14 лет, наконец завершилась.

Как мы, дети 50-60 годов, жили без интернета, айфонов и прочих современных средств связи? Если ответить коротко: счастливо. А если шире: слушали радио, (телевизоры в ту пору были далеко не у всех), читали книги, но больше проводили время на улице или у подружек. Родители весь день на работе, а мы, дети 60-х, после школы были предоставлены сами себе. Впрочем, коммунальное жилье, как форма коллективного существования, для нас, была неплохой школой жизни. Смело можно сказать, что соседи, их родственники и друзья, составлявшие круг нашего общения, насыщали наши неокрепшие умы и души своими представлениями о бытии и делились жизненным опытом. В этой среде мы и варились с утра до вечера, расходясь по своим коммуналкам ночевать, а утром отправлялись в школу. Вернувшись из нее, перекусывали тем, что имелось дома, затем наспех делали уроки и разбегались кто-куда по дворам играть в игры: классики, штандер, вышибалы, прятки, казаки-разбойники, ходили в кино, а зимой катались на горках, залитыми дворниками или кем-то из взрослых. И, поверьте, мы считали свое детство очень даже счастливым.

Глава 2   Весна

Наступила последняя четверть учебного года и мне, как и моим подружкам, предстоял 5 класс – рубежный, означавший переход из начальных в средние классы школы. Впрочем, к школе я уже тогда потеряла всяческий интерес, за исключением нескольких гуманитарных предметов. Во многом была виновата моя мечтательность и даже рассеянность, что мешало концентрироваться на математических задачах, да и лень, признаюсь, присутствовала. Хорошенько запустив знания по точным предметам, съехала на трояки и тащилась в этом обозе с другими такими же аутсайдерами или, попросту, отстающими. Что касалось литературы, русского языка с сочинениями и диктантами, тут я была одна из первых, во многом благодаря моей любви к чтению и размышлениям о прочитанном.

Помню, возвращалась вечером от бабушки, по дороге радуясь вылезшей из оттаявшей земли мать-и-мачехи с ее ярко желтыми, как маленькие солнышки цветочками. Если собрать из них пушистый букетик, пальцы долго будут хранить острый, чуть пряный аромат этого лекарственного растения. Мне нравился его запах и я сорвала несколько цветочков…

У нашего подъезда заметила светлую «Волгу» с серебристым оленем на капоте. Ни у кого из жильцов дома не было такой машины. Иметь личный автомобиль тогда было роскошью, уделом избранных. Именно на такой «Волге» к нам подъехал Гнедой тогда, прошлой осенью. Что-то мне подсказало:

«Вдруг это он к нам приехал и сейчас в нашей комнате с матерью… Может, у них вновь возникли какие-то общие дела?»

Мне отчего-то стало тревожно. Я сжала пальцами стебельки цветов, их сок растекся по ладони, потянуло знакомым, резковато-нежным ароматом этих весенних первоцветов.

Решила дождаться, когда владелец «Волги» выйдет из подъезда и уедет, а я побуду немного в отдалении, чтобы мне было все видно, а ему – нет. Засунула желтые головки цветов под ноги серебристого оленя на капоте, а сама спряталась неподалеку за кустами.

Ждала я долго, уже начало темнеть, опустела лавочка перед подъездом, соседки-бабульки разошлись по своим квартирам и в окнах зажглись огоньки, но в нашей комнате было темно. Мне одиннадцать лет, не настолько мала, чтобы о многом догадаться, но и не настолько ушлая, чтобы уметь предвидеть, плести интриги и создавать хитрые ходы. Впрочем, с этим у меня всю жизнь плохо.

И, только, когда двор окончательно опустел, стало темно при тускло горевшей лампочке над входом, до меня дошло, наконец, что хозяин «Волги» может и не выйти из подъезда, мама наверняка уже спит, а я придумала себе невесть что.

Покинув свое укрытие, я вошла в подъезд и стала подниматься по ступенькам на наш 5 этаж в доме без лифта. Дошла до квартиры и нажала на кнопку звонка два раза. Это означало, что пришли к нам с мамой. Такой порядок и договор у нас с соседями. Какого было мое удивление, когда дверь открыла заспанная соседка Мария Кузьминична. Она молча взяла меня за руку и отвела в свою комнату:

- Ложись рядом с Люсей.

Я хотела было спросить где мама и почему я должна спать у них в комнате, но Мария Кузьминична строго сказала:

- Утром с мамой поговорите. Ничего с ней не случилось. Ложись и спи, тебе говорю. Завтра воскресенье, рано не вставай, дай отоспаться.

Я разделась в темноте и легла рядом с крепко спящей Люсей. Так и пролежала ночь на самом краешке дивана. Утром из квартиры кто-то ушел, я слышала, как захлопнулась входная дверь. Я тихонько встала, подошла к окну комнаты и посмотрела вниз во двор. Из подъезда вышел молодой мужчина в модном плаще-болонья, направился к белой «Волге» и прежде чем сесть в нее и уехать, вытащил желтые цветочки из оленя на капоте его машины. Он поднес цветы к своему лицу, поднял голову и увидев меня в окне соседки, улыбнулся. Я тут же исчезла за шторой, но он успел меня заметить, а может, и узнать. Сомнений не осталось, это был Гнедой.

Я на цыпочках вышла от соседки, к счастью, никого не разбудила и не помешала ей с дочкой отоспаться в воскресенье. Так же тихо и незаметно улеглась рядом со спящей мамой. Уже через минуту я провалилась в сон.

Когда проснулась, на часах было 11:25, мама уже давно поднялась и что-то готовила на кухне по книге Даниленко. Эта книга всю жизнь была в нашем доме, пока ее кто-то потихоньку не увел из нашего книжного шкафа вместе с юбилейной, 1947 года выпуска книгой Сытина о Москве.

Мама вернулась в комнату с полной тарелкой песочного печенья в виде полумесяцев и со вскипяченным чайником. Я поднялась с кровати и пошла умыться.

Сели пить чай, как ни в чем не бывало. Я не задала маме ни одного вопроса, а она и вовсе молчала. Скоро мне стукнет 12 лет и для себя я сделала вывод: надо было позвонить. Думала заночевать у бабушки и вдруг сорвалась поехать домой, хотела сделать маме неожиданный «сюрприз» своим возвращением с цветочками…

С тех пор между мной и мамой возникла какая-то дистанция: мы перестали болтать и смеяться по пустякам, как было раньше. А после моего двенадцатилетия мама в разговоре с кем-то по телефону обронила фразу:

- Взрослеет, почти уже девушка.

Я поняла, что это про меня. Вот так от нас и уходит детство, и первые, кто это замечают – наши мамы.

Глава 3 Чужой чемодан

Однажды в нашей комнате появился чужой чемодан. Мама положила его на шкаф, чтобы не мешал. Больше ему не нашлось места в нашей тесной комнате.

Я спросила ее:

- Чей чемодан? Что в нем?

- Она отмахнулась:

- Да Гнедой принес.

- И, что в нем, мама?

- Принес мне архив своего родственника, который давно умер. Даже аванс очень приличный дал за работу. Знала бы не взялась. Мало того, что есть целые огромные абзацы на французском, да еще и почерк неразборчивый, тетради исписаны чернилами, некоторые хранились на чердаке дачи и попали под протечку с крыши. Разобрать невозможно. Хотела чемодан и деньги ему вернуть, а он вновь уехал в длительную загранку, чуть ли не в ООН теперь работает. Неизвестно, когда вернется. Так и будет этот чемодан до его возвращения лежать здесь мертвым грузом. А, ведь нам переезд предстоит. Ломать будут наш дом. Придется с собой на новую квартиру забрать.

- Можно мне посмотреть?

- Только ничего не потеряй. Все ж чужое, там и документы, фотографии даже…

Мама была, конечно, права. Этот чемодан /хорошо, что с ручкой!/ перекочевал с нами в новую отдельную квартиру, малогабаритную двухкомнатную от съезда с бабушкой, которая прожила в ней недолго и вскоре скончалась, освободив мне свою маленькую комнату, куда вместе со мной перебрался и чемодан Гнедого, как потом выяснилось его имя было - Станислав или Стас для друзей и близких знакомых. Однако все, и они в том числе, звали его Гнедым. Настолько закрепилась за ним эта редкая фамилия.

Вот так и оказались мы вдвоем в одной комнате: я и чемодан Гнедого. Однажды я открыла и неожиданно погрузилась в его содержимое на долгие годы. Чем дальше, тем интереснее… Пришлось для этого начать изучать французский язык и машинопись. Дело пошло хорошо и мама подарила мне на шестнадцатилетие настоящую электрическую печатную машинку «Erika» производства ГДР. По ее клавишам мои пальцы летали так, что за мной было невозможно угнаться, только листы бумажные успевай заправлять.

После школы: - Куда поступать учиться? – вопрос не стоял. Как-то само сложилось, - в Историко-Архивный институт. Мама без особого воодушевления приняла мой выбор, она к тому времени из редакции уволилась, нашла хорошую работу и сделала неплохую карьеру, но все же дала понять, что мне надо поступить на работу, а, следовательно, учиться на вечернем или заочном отделении.

О Гнедом мы все эти годы не вспоминали. Однако, я не забывала о нем никогда. Краем уха слышала, что он работает все там же, - в представительстве ООН в Нью-Йорке. Отец его крупный функционер в ЦК и вся их семья в полнейшем шоколаде. Потом, опять по слухам, а после уже и из газет, отца Гнедого вывели из состава ЦК, понизили в должности и в результате отправили на пенсию, где он вскоре и скончался. Приятельницы матери из редакции изредка позванивали ей, кое-кто из них предполагал, что бывшему «великому» деятелю партии помогли уйти из жизни. Но… сталинские времена давно прошли и мы отказывалась в это верить.

Внезапно заболела мать, врачи на мои вопросы только пожимали плечами. Она первая догадалась, что серьезно больна, худела на глазах. Ее выписали из больницы домой, я взяла отпуск, чтобы быть с ней как можно больше. Если понадобится, то и академический отпуск придется взять. Мы снова сблизились и когда у нее были силы, вспоминали нашу общую жизнь. Однажды, как-то зашла речь о Гнедом и я набралась храбрости спросить:

- У тебя был с ним роман? Помнишь, тогда, еще на старой квартире?!

Глаза матери ненадолго вспыхнули: - О романе с ним не приходится говорить… Так, была однажды встреча… Кто бы от такого отказался? В него были влюблены все девушки и женщины нашей редакции и не только. Он был недосягаем для нас, при связях его отца, при его данных… Глупо было рассчитывать на что-то серьезное.

- А, что теперь с ним? Вы больше не виделись?

- Нет. После отставки и смерти его отца, и его турнули из ООН. Быстро нашли замену. Так всегда бывает. Чем выше взлетел, тем больнее падать вниз. Говорят, что он спился давно.

- А, как же его архив? Надо же вернуть…

- Я не знаю, где он. Да и никто из редакции не знает. Был слух, что Стас в Сибири… Извини, дочка, я посплю.

Через несколько дней матери не стало.

 Глава 4  «Слово - не воробей!»

После похорон матери, так неожиданно покинувшей меня, я долго не могла прийти в себя и начать жить одной. Ходить по магазинам и готовить для себя одной не хотелось. Утром - кофе с бутербродом, на работе - обед в кафе по соседству с конторой, ужинала чем придется: творогом из пачки, пельменями, булочкой или хлопьями с молоком. Вечерами, чтобы заглушить гнетущую тишину, включала телевизор или радио. Иногда, проснувшись среди ночи, слышала, как на кухне мерно капает вода из крана. Это особенно действовало на нервы, пока не догадалась положить в раковину губку. К чемодану не подходила, не было на него сил. Он с молчаливым укором «смотрел» темной тучей со шкафа и, казалось, наблюдал за мной. Я засунула его на антресоль с глаз долой.

На сорокадневных поминках матери собрались ее старые коллеги из редакции, вспоминали добрым словом и сетовали на ее трагически-ранний уход и мое сиротство. Отец в расчет не принимался, выплатил алименты и счел себя свободным, даже на похоронах не был. Давно завербовался на Севере. Вроде, женился там и осел где-то в Красноярском крае.

На момент смерти матери мне исполнилось 19 лет, я училась заочно на втором курсе института и работала машинисткой в расположенной неподалеку от дома юридической конторе.

Постепенно народ с поминок стал расходиться, задержалась лишь тетя Настя – старинная материна подруга, лет на пять постарше ее. Именно она, в свое время, устроила мать в редакцию на улице Правда. Мы тогда еще жили на Нижней Масловке и им обоим было удобно добираться до работы пешком. Анастасия Васильевна и сейчас живет неподалеку. Одинока, как и я, с той лишь разницей, что мне девятнадцать, а ей уже за пятьдесят перевалило. Замужем не была, ее женихи-ровесники полегли на полях сражений в ВОВ. Впрочем, когда-то за ней серьезно ухаживал парень на пять лет ее моложе, но норовистая Анастасия сама ж и пострадала от своего злого языка, хоть и любила того человека всю оставшуюся жизнь. Не зря говорят: «Слово - не воробей!», так на предложение о замужестве брякнула в ответ: - Ты, что ищешь прислугу для своей матери?

Тем самым навсегда оттолкнула от себя несостоявшегося спутника жизни. Он женился на другой, у них родилась дочь, а Настя на всю жизнь так и осталась с занозой в сердце и поздним раскаянием о своих неосторожных словах, которые высветили в ней недюжинное высокомерие и эгоизм. Парень оказался с характером и далеко неглупый, чтобы отказаться от нее, хоть и был влюблен в видную и стройную Анастасию. Другая, возможно, спохватилась бы, попыталась по горячим следам как-то объясниться, исправить ситуацию, но не гордячка Настя. Так и осталась она ни с чем. Эту историю я узнала от матери, как-то по секрету рассказавшей ее мне.

Когда приглашенные на поминки разошлись по домам, Анастасия Васильевна подсела ко мне и поинтересовалась, довольна ли я своей работой и удается ли мне совмещать ее с учебой в институте. Я пожала плечами и сказала, что устаю от конторской рутины с печатанием текстов на пишущей машинке, а так, все более или менее…

- У нас в редакции освободилась должность архивариуса. Если хочешь, я посодействую твоему трудоустройству. Печатной работы почти нет, на это есть машинистки. Будешь одна в архиве, сама себе хозяйка. Конечно, для такой молодой девушки перспектива сидеть весь день одной среди стеллажей… так себе, но можно потихоньку и учебники почитывать, и машинка печатная в твоем распоряжении, и ротатор*.

Я перезвонила Анастасии Васильевне на следующий день и сказала, что согласна устроиться к ней в редакционный архив. Тем более, что зарплата на 15 рублей выше. Тогда это были деньги, столько составляла ежемесячная квартплата за мою двухкомнатную малогабаритку. А, как я поняла, в рабочее время смогу потихоньку читать учебники и заниматься архивом семьи Гнедых, что оставит мне больше времени на досуг: чаще ходить с подругами в театры, кино, посещать выставки. Меня, наконец, отпустил от себя «чемодан» и все, что было с ним связано происходило на работе в рабочее время, за редкими исключениями. Так, не напрягаясь, я за год привела содержимое чемодана Гнедых из хаотического состояния в полный порядок: все пронумеровано, разложено по папкам в соответствии с правилами архивного дела. Наконец, выдохнула спокойно с чувством профессионального удовлетворения, а также в память о матери, получившей когда-то аванс за работу. Осталось главное: передать чемодан с архивом владельцу и заказчику - Гнедому. Однако, как это сделать, где его найти понятия не имела. Мне еще предстояло распутать этот клубок.

Я попыталась добыть информацию о местонахождении Гнедого у Анастасии Васильевны, /теперь, после моего трудоустройства, никаких «теть Насть», особенно прилюдно на работе/ но она только пожимала плечами. Как-то, в обеденный перерыв мы оказались рядом в очереди перед линией раздачи блюд и вместе сели за один столик в углу зала.

- Не понимаю, зачем тебе понадобился этот Гнедой… После того, как сняли его папашу со всех постов, он словно сквозь землю провалился. Уволился и исчез. Слухи потом долго ползли о его романах и как одна из отдела по связям руки на себя наложила.

- У меня остались его рукописи. Он еще покойной маме их передал. Даже деньги вперед заплатил и, вдруг, уехал надолго в Америку. Хочу вернуть ему.

Знаешь, из тех в редакции, кто близко знал его, осталась одна Нина Петрова. Это та, которая таблеток из-за него наглоталась. Попробуй подойти к ней, может она, что-нибудь подскажет. Сама понимаешь, насколько это дело скользкое, Нина с тех пор, как тень ходит, ни мужа, ни детей…

---------------------------------------------------------------------------------------

Глава 5   Письмо к незнакомке

Нина Петрова – женщина на вид лет около тридцати, переводчик с иностранных языков, по характеру своей работы никак не контактировала с отделом под руководством Анастасии Васильевны. Однако, слухи, сплетни и пересуды просачивались сквозь стены, чему способствовал общий длинный коридор, с выходящими в него по обе стороны дверями других отделов. Он связывал их в единый живой организм, наподобие гусеницы-многоножки с головой в виде кабинета главного редактора в конце этого длинного туннеля.

Похвалив себя за образное мышление, я так и не смогла придумать, как мне подступиться к Нине Петровой со своей просьбой разыскать человека, по чьей вине она несколько лет назад хотела добровольно уйти из жизни. Но с чемоданом надо было что-то решать, периодически, я открывала дверцы антресоли в коридоре и натыкалась на него. Дело было вовсе не в том, что он занимал место в моей квартире, а в том, что через дневники и документы, хранившиеся в нем, мне открылся мир удивительных людей, переживших войны, революцию, эмиграцию… Из незамутненного чьими-то домыслами первоисточника, пролился свет на далекие исторические события, оказавшие влияние на несколько поколений этой семьи, и на меня, чужую и по родству, и по времени появления на свет. Мне ужасно захотелось, чтобы об этом узнало, как можно больше других людей, а в первую очередь сам Гнедой, - последний прямой потомок из рода Гнедых. Возможно, что именно сейчас он особенно нуждается в этом. А я, как посланник, избранный судьбой, помогу ему. Ох, этот романтизм и голова с раннего детства, напичканная классической сентиментальной литературой, - пожизненный диагноз! Меня вдруг осенило: «Я напишу Нине письмо. То, что непросто сказать, глядя в лицо друг другу, гораздо лучше выразить словами в письменном виде. Наверняка она прочтет и, возможно, отзовется. Может подскажет где отыскать хозяина чемодана… Нет, правильнее – владельца семейного архива. Только не надо, не надо откладывать!»

Я села за стол, по привычке заправила лист бумаги в «Эрику», но, прежде чем начать печатать текст сообразила, что письмо такого рода надо писать от руки, как от души, а не при помощи печатных букв. Так и родился незатейливый текст послания к Нине:

«Здравствуйте, Нина!

Мы с вами не знакомы, однако необходимость разыскать одного человека, привела к вам. Попробую объяснить: семь лет назад Станислав Гнедой передал моей /теперь, увы, покойной/ матери свой семейный архив. Так сложилось, что он все эти годы хранился у нас дома и настало время отдать его владельцу, а где можно его найти, я не знаю. Случайно, в бумагах попался ваш рабочий телефон, я несколько раз звонила, но, то вы были на больничном, то в командировке…Поэтому, большая просьба: если вам что-то известно, позвоните пожалуйста мне по этому номеру. Елена. /Дальше номер домашнего телефона/»

Имя у меня редкое, поэтому подписалась Еленой. Заклеила конверт и отослала в редакцию на имя Нины Петровой. Теперь оставалось только ждать.

В ожидании звонка от Нины мне пришлось пожертвовать походом в театр с подружкой, пропустить выставку в Историческом музее и просидеть весь выходной дома в прекрасную погоду, когда все вокруг цвело и благоухало, как и положено концу мая. Наконец, она позвонила. По чужому, настороженному голосу из трубки, я сразу догадалась, что это она.

Едва поздоровавшись, Нина сразу начала задавать вопросы, к которым, признаюсь, я не была готова:

- Так откуда у вас мой телефон?

Я замялась с ответом, будто вспоминаю:

- Я вам писала, - в папке с документами нашла…

- Эти документы попали к вам, вернее, к вашей покойной маме от самого Гнедого семь лет назад?

- Да. Он отдал чемодан с архивом и даже заплатил вперед деньги. Однако, вскоре его послали на работу за границу, с тех пор он ни разу не приехал, не позвонил и не написал письма. Я сама вместо мамы выполнила порученную ей работу и теперь хочу вернуть документы Гнедому, но не знаю, где его можно найти. Понимаете, это уникальный архив. Он представляет собой историческую ценность. Я не знаю, где владелец, жив ли он, но мне, почему-то кажется, что сейчас эти документы ему необходимы.

Нина прервала молчание:

- Зачем вы мне лжете, девушка? Семь лет назад в редакции у меня был совсем другой номер телефона, так, что ваша выдумка не сходится с действительностью. Больше не пишите и не звоните мне. – Нина положила трубку.

Я с трудом приходила в себя, доносившиеся до моего уха короткие телефонные звонки возвращали меня в реальность. Вот, не дано мне врать. Тут же ложь и вылезла… Семь лет большой срок и многое изменилось с тех пор безвозвратно. Нина ткнула меня носом по полной!

Глава 6   Встреча на Казанском и поездка в Кратово

В понедельник я, сидя у себя в архиве, почитывала конспект. На носу летняя сессия и надо к ней готовиться. Оставалось минут пятнадцать до обеденного перерыва, как передо мной появилась Нина Петрова. Она принесла заявку на иностранную печать, поверх моей головы пробежалась глазами по стеллажам и ушла. В ее посещении архива не было ничего необычного, заявки на статьи и публикации иностранной и отечественной прессы делают и другие сотрудники редакции, но ко мне Нина обратилась впервые. В ее рассеянном взгляде и почти бестелесном образе было что-то отстраненное и даже неземное. Однако, судя по нашему телефонному разговору, ей вовсе не чужда железная логика с решительным отпором. Как, порой, иногда бывает несоответствие внешнего облика и внутреннего содержания.

Когда Петрова, оставив заявку, вышла из архива, я с облегчением вздохнула: «И, все же я правильно сделала, что не раскрыла себя перед ней, какого было бы сейчас встречаться даже по служебным делам?

Однако, следом закралось сомнение: «А, вдруг, скажи я ей правду, она бы по-другому отнеслась к моей просьбе и я упустила единственный шанс узнать где Гнедой и почему он так ни разу не поинтересовался, что с рукописями и семейным архивом? Пожалуй, его судьба волнует меня не меньше, чем все остальное. Нина же не сказала, что она ничего не знает. Наверняка, остались какие-то зацепки.

К моему удивлению, через неделю Нина Петрова опять позвонила. На этот раз в ее голосе не было прежнего «металла» и говорила она совсем другим тоном:

- Если все дело только в проделанной работе и документах, которые вы хотите передать, я постараюсь вам помочь, но при условии, что вы скажите правду о том, как раздобыли мой служебный телефон и почему вышли именно на меня. Гнедой имел широкие связи и не только в нашем издательстве. Кто вам посоветовал обратиться именно ко мне?

Я почувствовала себя Штирлицем на грани провала, но назвать имя Анастасии Васильевны, разумеется, не могла.

- Неужели, для вас это так важно, Нина? Сказал один человек, но я не могу назвать его, - это будет непорядочно. Так же, никогда никому ничего не расскажу и о вас, если вам это неприятно. Все останется строго между нами, обещаю вам.

- Ну, если: «никогда, никому, ничего…». Я согласна встретиться с вами. – отозвалось из трубки.

У меня внутри все сжалось, я рассчитывала, что Нина даст мне координаты Гнедого: адрес или телефон и все на этом. Хотелось по наивной молодости выпалить, что это совсем невозможно, придумать какое-то оправдание, причину… Однако, вовремя тормознула, поняла, что так можно только навредить делу, поэтому согласилась. Мы договорились встретиться в воскресенье у пригородных касс Казанского вокзала, в 11 утра. Как предупредила Нина, она будет в плаще-болонья и газетой в руке. Себя я описала, как сумела, с уверенностью, что обе не обознаемся при встрече, ведь совсем недавно я видела ее в архиве редакции. Да, и мое лицо ей знакомо.

Войдя в здание вокзала, я сразу заметила Нину, поток дачников почти схлынул и ее было хорошо видно. Она стояла в болонье темного цвета и, как обещала, с газетой в руке. Я немного побаивалась подойти к ней. Вдруг, психанет и развернется ко мне спиной, прежде чем уйти?! Но уже поздно отступать и пусть будет, что будет.

Я подошла, поздоровалась и протянув руку, представилась:

- Здравствуйте, Нина! Я Эля.

Нина посмотрела на меня и ответила:

- Здравствуйте. Вы в архиве работаете? Мы недавно встречались.

Она сказала это совершенно спокойно, будто для нее ничего не было в этом неожиданного. Мне оставалось только кивнуть головой в ответ.

- Ну, пойдем…- распорядилась Нина.

- Куда? – поинтересовалась я.

- На электричку до Кратово. Я билеты уже купила.

- Сколько вам беспокойств… Сказали бы адрес или телефон, чтобы не тратить свой выходной…

- Ну, что теперь. Главное, сегодня погода хорошая. Весна. И давай на «ты»?

- Да, конечно.

Мы вошли в электричку, нам повезло сесть у окна напротив друг друга. Солнышко пребывало на нашей стороне и его лучи падали Нине на лицо. Она поморщилась: - Очки затемненные забыла.

- Давайте местами поменяемся, - сказала я.

Нина молча воспользовалась моим предложением. Мы пересели. Я, почему-то, подумала, что ей было некомфортно от того, что на ярком солнце заметны все недостатки кожи лица, морщинки, выдающие возраст. При ближайшем рассмотрении Нине можно дать за тридцать. Ну, а мне пока нечего стесняться, на моем лице нет ни прыщиков, ни морщин.

Чтобы чем-то занять время в пути, Нина протянула мне «Литературную газету» - одну из самых популярных в то время, выходящую массовым тиражом, который сейчас трудно представить, сама же открыла сумку и достала из нее томик стихов Асадова. Мы молча читали всю дорогу, занявшую минут сорок по времени.

Когда вышли на станции «Кратово», Нина сразу предупредила: - Я точного адреса не знаю, помню только зрительно. Если отыщем, в дом не пойду, пойдешь одна. Я согласно кивнула.

Кратово – стародачный поселок, где земли под строительство, еще в первые годы Советской власти, выделяли номенклатурным работникам и людям, с особыми заслугами перед страной. Дома были, по тем временам, обычными русскими дачами с террасками, мансардами, чаще из дерева под покраску. Встречались кирпичные особняки для особо отличившихся, награжденных высокими званиями и наградами. Между собой эти дачи роднили большие земельные участки, вобравшие в себя местный сосновый лес на песчаной почве, что избавляло жителей поселка от назойливых комаров. Хорошее сухое место. Я впервые была здесь. В детстве с матерью на летних каникулах гостила у ее тетки в деревне под Смоленском.

Глава 7   Отпуск

В понедельник я столкнулась с Ниной в нашем длинном редакционном коридоре:

- Скоро перерыв, пойдем вместе обедать, - предложила я, она охотно согласилась.

В столовой мы быстро покончили с едой, оставалось больше получаса свободного времени и я предложила Нине посидеть под теплыми солнечными лучами в скверике перед входом в редакцию.

- Знаешь, что Нина, я вчера после встречи с тобой постоянно думаю о твоей просьбе ознакомиться с архивом Гнедых. С одной стороны, я верю тебе, но с другой… мне все же неловко без разрешения.

Нина опустила голову и с грустью ответила:

- Так и спрашивать не у кого… У Стаса никого из родни нет, насколько мне известно. До меня через третьих лиц долетали слухи о каких-то дальних родственниках за границей, бежавших туда еще в Гражданскую, но больше никого не осталось, во всяком случае, он сам так говорил.

Ненадолго воцарилась пауза, затем я сказала:

Архив у меня дома. Хранится в большом чемодане. Я систематизировала его, текст частично отпечатан на машинке, но все равно за один день не успеешь прочитать.

Нина сказала:

- Какие у тебя планы на лето? Где думаешь провести отпуск?

- Сначала сессию надо сдать…

- Знаешь, давай ко мне на дачу. Это тоже по Казанке, рядом с Кратово. Мы со Стасом на велосипедах быстро друг к другу добирались. Захватим архив и будем читать вместе. Гарантирую, что ничего с ним не случится.

Мы договорились взять свои очередные отпуска в июле. К счастью, выручила одна из сотрудниц, ей перед пенсией нужны были подработки и она согласилась заменить меня в архиве на выгодных для себя условиях.

Так мы оказались на даче Нины Петровой. Впрочем, сама дача, а также старый ЗИС в гараже, все это досталось ей в наследство и было в довольно запущенном состоянии: давно некрашеный дом обветшал, участок зарос и одичал, однако автомобиль был все еще на ходу. Нина была за рулем, когда приехала забирать меня на дачу с вещами и архивом. Для 70-х ЗИС уже был редкостью и по пути следования прохожие с любопытством поглядывали на автомобиль и нас в нем. Особенно привлекала к себе внимание Нина: девушка за рулем, в открытом платье с алым шарфиком на шее. Она выглядела гораздо моложе, чем мне показалось при первом с ней знакомстве, но Нина и не думала скрывать свой возраст и как-то в разговоре обмолвилась, что ей уже под тридцать, как и ее ровеснику Гнедому. Так, постепенно, мы и сблизились, не смотря на разницу в возрасте.

Как я уже упоминала, дом снаружи и внутри был запущен, это объяснялось тем, что, получив его в наследство, Нина почти не бывала в нем. В комнатах была обстановка 30-40 годов с тяжеловесной мебелью, громоздкими диванами и буфетами, наркомовскими латуневыми светильниками, которые сейчас можно купить в интернете и увидеть в фильмах о тех временах, а тогда, в 70-х считалось старьем, место которому на свалке или на дачах, у кого они имелись. А, имелись они у номенклатуры в самых лучших местах ближнего Подмосковья. Позже дойдет очередь и до простого народа; раздача участков в 6 соток, пусть и на землях, - часто заболоченных низинах, была для большинства горожан счастьем. Вот, спустя более полувека после революции 1917 года, народ, наконец, землицу получил!

Пришлось нам повязать косынки, надеть фартуки, взять в руки веники, тряпки, ведра с водой и приняться за уборку дома. Вдвоем с Ниной мы вымыли терраску и комнаты на первом этаже, покосили на участке траву вокруг дома. Нина перемыла посуду из буфета, радуясь каждой старой чашке, блюдцу или статуэтке, словно встретила друзей из детства.

Хорошо поработав, мы почувствовали голод. Сварили картошку и растолкли ее с тушенкой из железной банки. Поставили на плитку чайник и дом с нашим приходом ожил, наполнился теплом и светом.

Устав от хозяйственных дел, мы прилегли отдохнуть. Пришлось вытащить из сарая качели. Нашлись какие-то складные стулья, пуфики на ножках, теннисные ракетки с сеткой, мячи…

Немного передохнув, уже ближе к вечеру, Нина предложила начать вдвоем знакомиться с архивом семейства Гнедых. Мы пошли в дом, где в углу на столике стоял старый чемодан и, как сказала Нина, рассмотрев его изнутри, известной немецкой фирмы братьев Швейдеров, - настоящий раритет из натуральной кожи. Она даже слегка погладила его и мечтательно сказала:

- Представляю, сколько он поездил повсюду…

Я раскрыла чемодан и достала дневник под номером один, с него и начали. К нему прилагались письма, телеграммы на бланках, записки на клочках бумаги, вырезки из старых газет и несколько фотографий начала века. Мы уютно расположились на большом кожаном диване и накрывшись пледами, начали читать.

Глава 8   Тетрадь №1

Как мне удалось установить, авторство тетради №1 принадлежало отцу Стаса Гнедого, - Михаилу Яковлевичу Гнедому. Именно он начал систематизировать и разбирать семейный архив, однако, делал это довольно хаотично. Тут уж понадобилась моя помощь, как будущего архивариуса. А, это, без преувеличения, целая наука со своими правилами и законами. Потом я поняла, что передо мной ничто иное, как литературное произведение, основанное на личных дневниках Якова Гнедого, деда Стаса, и оставила все, как есть. Лишь подобрала в последовательность разрозненные куски рукописи, отпечатала на машинке неразборчивый текст, сшила листы в тетради и пронумеровала их. Итак, начинаем:

Дата: осень 1920 года.

«После отъезда сестры Любы с Марией Александровной в Петроград, Яков вернулся в усадьбу «Тринити», пережившую в который раз разорительный набег, уничтоживший все, что еще как-то худо-бедно продолжало функционировать: оранжерею с остатками редких видов растений, лабораторию при госпитале, основанную профессором Сигаревым во время Первой мировой войны. Не пощадили вандалы и флигель Джеймса Джонса. Хорошо, что перед отъездом в Питер Сигареву удалось спасти архив ученого ирландца. Однако для той же оранжереи требовались значительные запасы топлива, чего не было для поддержания жизни людей, не говоря о растениях, пусть и редких. Дело частично спас ученый-агроном Василий Ипатьевич, с которым отец Якова возрождал усадьбу, после гибели Джеймса Джонса. Выпускник Петровской сельскохозяйственной академии в Москве, он в высшей степени преуспел в «Тринити», но был призван в армию на фронт Первой мировой, а дальше его следы затерялись. Однако, ему удалось сохранить часть посевного фонда, перед отъездом он передал его ученым-ботаникам в Петрограде.

Но самого Якова Кулябицкого это волновала в меньшей степени. Главной его целью было отыскать и наказать убийцу матери, которого он ни разу в глаза не видел, однако знал его имя: - Горелов Григорий. Это имя до сих пор на слуху у старожилов и, хотя последствия войн с ее людскими потерями, значительно уменьшило число жителей Кобылкина и окружавших его деревень. Однако, остались те, кто лично знал этого закоренелого бандита, дважды мотавшего срок, по слухам, в Сибири.

Поразмышляв, кто мог каким-то краем соприкасаться с Гореловым или с кем-то из его банды, Яков вспомнил о когда-то зажиточной крестьянской семье Токмаковых, приписанной новой властью к кулакам, и лишенной всего имущества после экспроприации. Собственно, из всей семьи в селе Тришино остался лишь средний сын Егор Гаврилович, потерявший на фронте ногу. От того, что долго по ранению провалялся в госпиталях, в Сибирь сослан не был, как его родители и жена с двумя детьми, а остался «жевать лебеду», т.е. голодать в родной деревне. Ему еще повезло поселиться в родительском доме, пусть и начисто разграбленном бандитами и продотрядами по изъятию зерна и хлебных припасов. С тех пор Егор, затаившись и стараясь не показываться на глаза односельчанам, заперся в доме. Крадучись, выходил из него лишь на рассвете в лес. В нем охотился и собирал все, что годилось в пищу в зависимости от времени года. Был рад и зайцу, и тетереву, и грибам с ягодами. Собирал орехи, травы целебные в самых чащобных местах, куда деревенские побаивались заходить из-за болот непроходимых и разбойничьих банд, нападавших на продотрядовцев. А, ему, одноногому, уже, вроде как, и все равно. Он смертей насмотрелся на войне. Да и кому инвалид на деревянной ноге нужен. Какой из него вояка?!

Увидев на пороге Якова, Егор Гаврилович пригласил его в дом, где было абсолютно пусто. Ничего из мебели и от былого достатка: ни настенных часов, ни патефона, ни посуды, покрывал. Даже огромный самовар и чашки вынесли. Все амбары с погребами пусты, мыши и те разбежались. Спал Егор в маленьком закутке, на мешке с сеном.

- Проходи, Яков Петрович, посмотри, как живет кавалер трех крестов св. Георгия, ногу потерявший в сражениях за Россию-матушку. И угостить тебя нечем, если только шишками из леса, да настойкой изо мха с корневищами папоротника. Вон, глянь, зубы все повыпадали из-за дистрофии. – Как бы в доказательство своих слов, Токмаков открыл беззубый рот и ткнул в него пальцем.

- Я к тебе, Егор Гаврилович, вот по какому вопросу… Скажи, что ты знаешь о некоем Горелове Григории?

Лицо Токмакова и без того мрачное, еще больше почернело после этих слов.

- Бывший приказчик при имении графа Ордынского, уже после его смерти. Вроде, как за воровство изгнанный из усадьбы Зиновьевым Василием Спиридоновичем. Разное люди про него балакали. Знаю только, что шайку он сколотил еще при старом режиме, за что в острог был посажен. Говорили бежал оттуда и снова за разбой принялся. Да, только батюшка ваш, из бывших полицейских, не пальцем деланный был. Выследил, скрутил и вновь под суд отдал с подельниками, которых удалось живьем взять. На тот раз подалее отослали, в Минусинский край. В Сибирь значит. Тут война, неразбериха на фронте. Сказывали, что он опять на этой мутной волне вернулся, как жертва царского режима. Остальное не знаю, я с фронта по госпиталям долго валялся. За это время много чего произошло… Семью мою на погибель в ту же Сибирь выслали, хозяйство все разорили. До нитки обобрали. Впрочем, мне ли тебе говорить… Что с вашей усадьбой произошло, сам знаешь, пока папаша твой с германцами воевал. Знаешь, была бы нога при мне, как знать, может и сам я к Горелову перешел.

- Я сейчас не из-за усадьбы к тебе наведался, Егор Гаврилович. Знаешь ли ты, что банда Горелова мою мать до смерти замучила? Ее кровь на руках этого убийцы, – едва подавив в себе гнев, произнес Яков, - а ты к нему в банду собрался!

Глава 9 Чудо-поезд, как судьба

Слух о необыкновенном поезде разнесся по округе еще до его прибытия с остановкой на станции Кобылкин. Встречать собрались все жители городка и окрестных сел. Поговаривали, (что оказалось правдой), с собой он привезет книги, открытки, граммофон с пластинками, а главное, «волшебный фонарь» - диапозитивы и даже кино, что по тем временам приравнивалось если не к чуду, то к удивительному новшеству, влекущему к себе народ, как пчел на мед. Войны с революцией всколыхнули, вывели его из полуспящего, аморфного состояния. Немалую роль в этом сыграли наглядная агитация и печатное слово, даже в стране, где подавляющее население было неграмотным.

Проявление поезда впечатляло. Одним своим видом он взрывал воображение народных масс: состав, расписанный лозунгами, раскрашенный яркими картинами-иллюстрациями к ним, нередко впоследствии прославившимися художниками, такими, как Казимир Малевич, Марк Шагал и Кузьма Петров-Водкин. Сразу по прибытию на станцию устраивался митинг, выступали подготовленные ораторы; с громкими призывами, они вселяли в людей надежду, что теперь с новой рабоче-крестьянской властью все будет хорошо. Далее, в одном из вагонов начинался просмотр фильмов, играла музыка…Народ валом валил разбирать листовки, охотно раскупал копеечные, потому доступные всем брошюрки, открытки и прочую продукцию, часто имеющую родство с народными лубками. Пробыв в населенном пункте до трех суток, чудо-поезд двигался дальше с остановками во всех городах и весях необъятной страны. А, еще были и агитпароходы на крупных реках. Вся эта отлаженная пропагандистская машина прекрасно справлялась с поставленными задачами не один десяток лет, на основе подобных поездов-пароходов и рождались печатные органы отечественной журналистики с появлением профессиональных писателей - «инженеров человеческих душ». Спрос на новые кадры был огромен, ставка делалась на молодежь. Таким образом, сам того не ведая, Яков оказался в составе именно такого поезда. Но, отнюдь, не желание продвигать в массы идеи зарождавшегося нового строя, а ясное понимание, что другого выхода поездить по стране у него нет и не будет. А цель неизменна: найти убийцу матери и покарать его самому или предать суду. Тут, уж как получится.

Перед долгой дорогой через всю страну Яков заехал в Петроград к Сигаревым, повидаться с ними и сестрой. Он не стал посвящать их в свои планы по поимке Горелова, не хотел посеять в них тревогу за свою судьбу, просто сказал, что нашел работу, связанную с поездками, стал немного публиковаться в газетах, писать тексты для себя и коллег, и ему нравится эта работа.

- Хорошо, что ты заехал к нам. Вот, только вчера через «Красный крест» получили письма от твоего отца. Одно из них адресовано тебе. – Михаил Платонович протянул Якову конверт. Он тут же вскрыл его и быстро прочел. Немного помолчав, сказал:

- Отец в плену именовался Гнедым. Я, хоть и не в плену, но отныне беру себе этот псевдоним. Он хорош и для писательства, и для другого дела… Так, что если увидите где-то такую фамилию, знайте, возможно, это я. - С этими словами Яков попрощался с сестренкой Любой, ее подругой Таней, с крестным, профессором Михаилом Платоновичем и его женой Марией Александровной. После чего ушел, закрыв дверь небольшой квартиры, где обитало дружное семейство Сигаревых. Так началась новая жизнь Якова Гнедого.

Глава 10   Решающий ответ

Принимал Якова Гнедого на работу начальник агитпоезда «Новая Сибирь и Дальний Восток» товарищ Зуйков Прохор Матвеевич, мужчина еще довольно молодой, но успевший пройти настоящую школу жизни, которой хватило б на несколько судеб. Ему удалось победить развивающийся туберкулез легких во многом благодаря железной силе воли и страстному желанию жить вопреки болезни. С малолетства Прохор был нездоровым, ровесники во дворе дразнили доходягой: худой, с землистым цветом лица, мучимый приступами кашля, особенно по ночам. Изрядно потрепанное здоровье Зуйкова объяснялось его полуголодным детством в сырых питерских подвалах, где ютилась семья Прохора. Подростком сдружился он с парнем из профессиональных революционеров. Помогал печатать и развозить антиправительственные листовки подпольной типографии, был схвачен, судим и отправлен отбывать срок в Кресты. Характер по молодости был задиристым, из-за чего не раз сиживал в карцере, что окончательно подорвало его и без того хлипкое здоровье, но дало Зуйкову пропуск в партию большевиков и свело с настоящими фанатиками революционного движения, заразивших его верой в «Светлое коммунистическое будущее». Среди них были матерые, закаленные сибирскими ссылками товарищи, сокрушавшиеся, что Прохор не был сослан в Сибирь, где наверняка бы вылечился климатом и «кислородом лесов», как они говорили. Так, с юности, полуграмотный парень Прохор Зуйков уверовал в целительные свойства воздуха Сибири и загорелся обязательно попасть в те края. Ему бы на юг, в крымские степи, но слова товарищей были важнее советов докторов.

В Сибирь Зуйков все же попал, разумеется, не лечиться, а на ссыльное поселение. Что удивительно, резко континентальный климат и в самом деле заметно улучшил его здоровье, а местная бабка-целительница своими травяными настоями и барсучьим жиром спасла парня от смерти. На Первую мировую политических, особенно из агитаторов, отбывавших ссылки не призывали. Чтобы не мутить солдат на фронте. Таким образом, весь этот сплоченный костяк и сохранился. Ну, а дальше, события 1917 года в центре России разогнали революционные центробежные силы, докатившиеся до Сибирских краев. Вместе с политическими освободились и уголовники, в тайге прятались бандиты, вооруженные до зубов. Пришлось Зуйкову со товарищами хорошенько потрепать их. Население, подстрекаемое местными богатыми купцами и промышленниками, часто сбитое с толку, переходило из одного лагеря в другой, становясь разменной монетой и легкой добычей «борцов за свободу народа», иначе говоря, пополняло собой ряды разбойничьих формирований. А, повязанным кровью, обратного пути не было.

В одном из сражений с бандой некого Трапезникова, Прохор Зуйков получил серьезное ранение, из-за чего его отправили в больницу Красноярска. Там он и познакомился с медсестрой Анной или Нюрой Решниковой, выходившей его. Вся ее семья погибла от рук главаря шайки Трапезникова.

Едва Прохор оправился от ранения, как пришло указание из Центра: начать формировать кадры для сибирского агитпоезда.

Приказ, - есть приказ. Так, большевика Зуйкова Прохора Матвеевича, с юности пострадавшего от царского режима, учитывая его геройские боевые заслуги и верную политическую направленность, назначили начальником агитпоезда «Новая Сибирь и Дальний Восток». Ему предстояло срочно прибыть в Петроград за вручением инструкций и полномочий. Недолго думая, он позвал с собой и Нюру, согласившуюся стать его женой и делить с Прохором все тяготы жизни в вагоне по колее железных дорог. «Главное, - быть рядом с мужем, остальное мне нипочем, - рассудила семнадцатилетняя сибирячка Нюра Решникова.

Это была первая поездка Зуйкова в качестве начальника агитпоезда, наборщиков и рабочих передвижной типографии ему предоставили в столице, некоторые, недостающие кадры он доукомплектовывал прямо по пути следования. Так он и принял к себе в поезд молодого паренька Якова Гнедого, когда узнал, что он грамотный, более того, владеет иностранными языками, а также неплохо разбирается в технике: может своими руками починить киноустановку и другую аппаратуру, имеющуюся в поезде. Да, к тому же, и физически крепкий, сможет за себя постоять, дать отпор, случись, что в дороге. Стреляет в цель метко из револьвера, хорошо владеет верховой ездой. Несмотря на молодость, представляет из себя ценного сотрудника. Одним словом, - находка! Осталось только выяснить его социальное происхождение, что было главным пунктом при устройстве на работу.

Окинув взглядом рослого парня, как человек бывалый и опытный, Прохор Зуйков, прежде чем решиться взять его в агитпоезд, спросил, глядя прямо в глаза Якова:

- Дворянин?

Тот ответил, нимало не смутившись:

- Да, дворянин из бывших крепостных.

- Как это так?! – спросил Зуйков, - За какие такие заслуги?

- Отец, как выходец из низов получил. За работу в Земстве, за промышленные достижения и благотворительность. Кстати, немало сил и средств потратил на строительство железных дорог.

- А, где сейчас твой отец? Чем занимается? – продолжал спрашивать Зуйков.

- Не знаю. Матери пришло извещение, что пропал без вести на фронте, еще на германском. – сообразил, что ответить Яков.

- А, мать твоя жива?

Яков опустил голову:

- Мать из крестьян. Учительницей в деревенской школе работала. Убита бандитами.

Этот ответ стал решающим для Зуйкова и он взял к себе в агитпоезд парня.

Глава 11   И, что у него внутри…

Прохор Зуйков, хоть и был утвержден самим ВЦИКом на должность начальника сибирского агитпоезда «Новая Сибирь и Дальний Восток», однако поначалу не все выходило у него гладко, в основном, по причине его малограмотности, только-то 3 класса и успел закончить, читать-писать умел, но с большими ошибками, порой по несколько в одном слове. Такой образованный парень, как Яков Гнедой, был ему необходим, словно воздух. В ранней юности Прохору довелось немного поработать в подпольной типографии, однако на наборщика текста он не потянул, а кто такие корректоры, все же понимал еще с тех пор. Поэтому верно смекнул, назначить на эту должность именно Якова Гнедого. И не ошибся. Лишь один вопрос постоянно приходил на ум Зуйкову: «Почему Яков пришел к нему в поезд устраиваться? Кто-то направил или подсказал? И, вообще, что может быть между ними общего? Прохор видел в тюрьме и ссылке революционеров из разных сословий, были даже высокообразованные дворяне, однако, в них он не сомневался, потому, что прошли через разные испытания, были осуждены и сосланы, как и он в Сибирь. А этот парень во многом ему не понятен. И не только по сомнительному происхождению. Скажешь, что надо сделать – сделает, а все больше молчит, все какую-то думу думает или пишет чего-то в тетрадку. «Надо разговорить его, присмотреться, разобраться, что у него внутри, - решил начальник агитпоезда Прохор Зуйков, искоса поглядывая на Якова Гнедого.

Как-то выдалось немного свободного времени в пути между все более протяженными станционными перегонами за Уральским хребтом, за которым открывается бескрайнее пространство Сибири. Нюра, приткнувшись на полке, дремала под шинелью, а Зуйков позвал к себе в кабинет-купе Гнедого:

- Вот, второй месяц пошел, как ты принят на службу. В целом, я тобой доволен, с моими поручениями ты справляешься. Однако, хочу спросить, какую ты цель преследовал, когда пришел устраиваться в агитпоезд? Понимаю, что молодому-зеленому интересно на страну нашу необъятную поглядеть, но лишь только это?

Яков ответил:

- Нет, не только. Хочу найти убийц матери и рассчитаться с ними сполна.

- А, что тебе известно про убийц?

- Да, особенно немного… Знаю только, что главарь банды некто Григорий Горелов, что родом он из наших, кобылкинских, что промышлять разбоем начал давно, при старом режиме, как теперь говорят. Еще при царе был схвачен, судим и отсиживал срок в тюрьме, откуда бежал, вновь сколотил шайку из подельников, которая в поисках какого-то клада, замучила мать до смерти, когда отец на фронте был. Вот, собственно, и все. Как он выглядит и сколько ему лет от роду не знаю. Последнюю отсидку он в Сибири провел. Может и удастся напасть на его след или на его соучастников.

Зуйков внимательно слушал Якова, по горящему ненавистью огню в глазах парня, поверил ему: «Не врет или я совсем не разбираюсь в людях». Когда Гнедой замолчал, Прохор сказал:

- Один в чужом краю ты вряд ли найдешь. После революционных событий из мест заключения наряду с политическими много уголовников повыходило. Кто-то сбежал, документы себе чужие присвоил. В такой неразберихе поди, найди! Сколько архивных дел в огне сгорело… Поджоги часто случались, да и до сих пор происходят. Но, я постараюсь тебе помочь найти этого Горелова. Есть у меня кой-какие связи в Сибири. А пока хочу тебя спросить: - Ты знаком с Максимом?

- С каким Максимом? - не понял Яков.

- С обыкновенным, с пулеметом.

Гнедой покачал в ответ головой: - Видеть доводилось. А в действии не владею.

- Айда со мной на крышу вагона, пока мы на малом ходу… познакомлю, как собрать-разобрать покажу. Это, парень такая штука, что с ним и взвод солдат с ружьями, а то и рота не нужна. В пути всякое может случиться. На крыше у меня припрятан «подарок», если кто напасть на наш поезд надумает.

Якову Гнедому было достаточно пару раз посмотреть, как устроен пулемет «Максим» и он уже самостоятельно мог собрать-разобрать эту революционную новинку в военном деле. Научился и стрелять холостыми, так как, боевые патроны были зарезервированы на случай нападения, что нередко случалось в безлюдных местах бескрайней Сибири.

Прошел еще месяц в пути на агитпоезде. Миновали станции и полустанки за Уральским хребтом. Позади крупные города: Екатеринбург, Челябинск, Омск, впереди Ново-Николаевск /с 1926 года Новосибирск/, далее Иркутск и конечный пункт назначения Владивосток. По совету Прохора Матвеевича Зуйкова, неплохо знавшего эти края, на каждой станции Яков опускал в почтовый ящик заранее написанное письмо в местный орган власти, с просьбой помочь найти след Григория Горелова, уголовника, подозреваемого в убийстве Кулябицкой Наталии Ивановны, учительницы деревенской школы г. Кобылкин Псковского уезда. Помогал Гнедому в этом деле и тов. Зуйков, от себя лично он писал запросы в местные ВЧК-ОГПУ. Опирался Прохор Матвеевич и на свои старые связи, и на действующий статус начальника агитпоезда, появления которого ждали не только местные, но и присланное из Центра руководство новой власти. В отдаленном Сибирском крае оставалось по-прежнему беспокойно. Еще не полностью подавлено восстание крестьянства, вызванное «перегибами», а если точнее и честнее, - грабительским вывозом запасов продовольствия в центральную часть России по причине разразившегося из-за масштабной засухи голода. Крестьянство, перебравшееся в Сибирь еще при Столыпине, в своем большинстве уже успело пустить корни в новые земли и прибыльно зажить, а по сравнению с российским Нечерноземьем так и вовсе на порядок зажиточнее и «веселее». Старики еще помнили бедственные неурожаи, а главное, нехватку земли под ведение собственного хозяйства и вовсе не желали никакой уравниловки и отъема нажитого, в прямом смысле, непосильным трудом. Из-за этого разрыва в достатке и страха вновь оказаться перед нищетой и голодом они и взбунтовались под давлением новой власти. А доброхоты возглавить бунты крестьян нашлись быстро, как из местных, так и из заезжих представителей, наделивших себя мифическими полномочиями и званиями. Цели и у тех, и у других были схожи: - хорошенько нажиться в хаосе событий с неуправляемыми народными массами, благо оружие имелось в каждой крестьянской избе. А, там, недолго и до раздела страны – былой могущественной Российской Империи. Царя нет, трон его пуст, значит все дозволено!

Глава 12   Ново-Николаевск или Новосибирск.

Сибирь из отдаленного от европейской части России региона, до поры считавшаяся глубоким тылом империи с малочисленным населением и непроходимой тайгой, неожиданно стала той пороховой бочкой, превратившей этот край ссыльных каторжан в арену боевых действий противостояния Красной Армии с Белым движением и примкнувшим к нему интервентам всех мастей.

Началось все в Ново-Николаевске (с 1926 года Новосибирске). Этот город, согласно историческим событиям стал «Колыбелью русской Гражданской войны».

В ночь с 25 на 26 мая 1918 года восстал чехословацкий корпус в Ново-Николаевске. Его поддержало белогвардейское подполье, большевиков на тот момент в городе было порядка 450 человек, что не могло в таком количестве противостоять врагам, имевшим численное превосходство. Поэтому чехи не встретили никакого сопротивления, а от этой искры, словно по бикфордову шнуру, вспыхнули вооруженные восстания по всему Транссибу, сопровождавшиеся массовыми репрессиями и террором против красных. Далее загорелись другие города, захватив также и Поволжье. Заварилась кровавая каша. Злобная месть с обеих сторон ожесточеннейшая. Как из мясорубки хлынул поток изуродованных тел с красными звездами на лбах и спинах.

За это время чего только не произошло в Ново-Николаевске: изгнание штаба польских войск с 5-й дивизией польских стрелков, в задачи которых входила охрана ж/д путей от партизан. На деле все выходило по-другому: банды продолжали нападать на поезда, а охранники мародерствовали по селам; угоняли скот, уносили из домов местных жителей все, что приглянулось. Так в тюрьмах, часто в одной камере вместе с политическими - большевиками и эсерами, оказывались крестьяне, давшие вооруженное сопротивление интервентам, благо тогда, после Первой мировой, винтовки имелись в каждой избе. Тем самым произошло неожиданное сближение крестьян с политическими, а они уж умели перетянуть на свою сторону любого из представителей народных масс. Так, в декабре 1919 года в Ново-Николаевске была восстановлена Советская власть.

Впрочем, испытания, обрушившиеся на город, на этом не закончились. С осени 1919 года, включая зиму 1920 года в городе разразилась жестокая эпидемия тифа с закрытием всех учебных заведений и других организаций. А в Ново-Николаевске в то время были и городские библиотеки, и театры, и кинематограф. Тифозная вша, гнида, которую и разглядит не каждый, взяла верх над городом и его жителями, не зависимо от их политических взглядов. От этого зловредного насекомого, вернее от тифа, вызываемого его укусами, погибло народа больше чем на фронтах Гражданской войны. Но и болезнь удалось победить. Постепенно обстановка в городе наладилась и в апреле 1920 года взамен чрезвычайной, установилась выборная система Советской власти, а к середине того же года в Ново-Николаевске был восстановлен ж/д мост через Обь и открылось регулярное движение поездов по Транссибу. Все это внесло позитивные настроения в народные массы, а с упорядочением и ликвидацией хаоса, укрепило основы новой власти в одном из главных городов Сибири, в последствии Новосибирска, ставшим столицей края.

Учитывая важное значение этого города, его местоположение и значительное количество населения, пополненное эвакуированным с западных районов населением (беженцами) и мобилизованными с фронтов Первой мировой, решением начальника агитпоезда тов. Зуйковым время пребывание в Ново-Николаевске было продлено вместо трех до четырех суток. Одной из причин было, что незадолго до прихода в город Красной армии интервентами были расстреляны политические узники местной тюрьмы, а до них почти все представители городской печати, их брошенные тела невозможно было опознать по изуродованным лицам. В связи с этими катастрофическими потерями выпуск газет прекратился и в городе ничего не было известно о событиях в стране. Поэтому типографский станок в поезде работал денно и нощно, работы у Якова Гнедого было через край, едва сводки обрабатывай с телеграфа и сразу в печать.

Вечером Гнедой включал киноустановку и народ, забив собой весь просмотровый вагон; кто сидя, кто стоя у стен, кто-то, пристроившись на полу, смотрели привезенные агитфильмы. А, кому совсем не хватило места, глядели извне, припав лицами сквозь щели обшивки вагона. Вечером и в ночное время показы происходили на открытом пространстве, кусок белой материи крепили к стене вагона. Глядя на лица людей, безотрывно, с жадностью смотрящих на экран, Яков наблюдал, как наглядная агитация овладевает народом. Это порой посильнее печатного слова, потому, как не все грамотные.

После одного из таких показов, когда народ покидал просмотровый вагон, а Яков укладывал в коробки катушки с кинолентами, Зуйков подвел к нему женщину в красной косынке и куртке-кожанке, что было в то время весьма распространено среди политработников. Слегка откашлявшись, Прохор представил:

- Это сотрудник нашего агитпоезда товарищ Гнедой. А это, - Зуйков кивнул в сторону женщины, - товарищ Дзидра Берзиня, член РСДРП(б) с 1917 года, а затем и РКП(б) от восемнадцатого года, т.е. уже не первый год в наших рядах.

Тут только Яков увидел в полутьме вагона лицо женщины, его осветил луч света от включенной киноустановки. Но даже этого взгляда парню хватило для того, чтобы заметить: она молода, смотрит смело и решительно, протянув ему свою руку. Яков пожал ее в знак приветствия. Женщина улыбнулась, сверкнув рядом белых, ровных зубов и спросила с легким прибалтийским акцентом:

- А, у товарища Гнедого имя имеется?

- Яков. Яков Петрович, - ответил ей, смутившийся Гнедой.

  Глава 13   Заслуга товарища Берзини

От Ново-Николаевска до Иркутска аж 1800 верст, а между этими сибирскими городами лишь Красноярск, Ачинск и Тайшет представляют собой наиболее крупные центры, остальные, - небольшие поселки с незначительным количеством населения. Однако ни одна станция, даже полустанок не был забыт и обойден вниманием агитаторов. Заметив небольшую кучку людей, собравшихся у ж/д полотна в ожидании поезда, состав останавливался, раздавались листовки, устраивался митинг, и только когда люди получали ответы на волнующие их вопросы, поезд продолжал путь дальше.

Назначение Дзидры Берзини внесло свои положительные коррективы. Она, в отличии от Зуйкова, обладала опытом руководителя, да и с образованием у нее дела обстояли несравнимо превосходнее малограмотного Прохора Матвеевича, с его трех классами начальной школы и большую часть проведшего в тюремных застенках.

История Дзидры стоит того, чтобы рассказать о ней подробнее. По своей природе несколько замкнутая латышка, вышла из интеллигентной семьи, в которой все ближайшие родственники, в том числе отец и старший брат, занимались наукой и преподавали в высшем учебном заведении – Рижском политехническом институте, образованном указом Николая II от 1896 года на основе существовавшего до этого Рижского политехнического училища, учрежденного Александром I в 1802 году. Промышленность Латвии стремительно развивалась и срочно были нужны инженерно-технические кадры.

После окончания школы Дзидра поступила в Рижский политехнический институт. Затем неожиданно вышла замуж за русского коллегу отца и брата, - Воскресенского Ивана Васильевича, - молодого ученого, подающего надежды на успешную карьеру в науке. Стоит отметить, что обучение тогда велось на трех языках: латышском, русском и немецком.

Все изменилось в 1915 году, в годы Первой мировой войны. В связи с приближением фронта к Риге, РПИ эвакуировали в центральную Россию. Дзидра уехала вместе с мужем, а отец и старший брат остались в Латвии, приняв немецкую власть.

По прибытию в Москву, Воскресенского мобилизовали и он отправился воевать с немцами. Уже на фронте вступил в РСДРП(б), однако по ранению был комиссован и незадолго до подписания в 1919 году Брестского мира, решением партии большевиков из Москвы с женой и уже родившейся к тому времени дочкой, был направлен в Сибирь, в Ново-Николаевск, где возглавил газету «Новая жизнь».

С бегством войск Колчака на восток Сибири, в Ново-Николаевске в конце 1919 года, установилась власть большевиков. Однако политика продразверстки с изъятием хлеба и гужевого скота у местного крестьянства в пользу голодающей европейской части России вызвало крестьянское восстание. Особенно людей возмутили нередкие случаи, когда хлеб, отнятый под угрозой смерти заложников, как правило родственников, гнил на ж/д станции или пристани из-за неправильного хранения. Конечно, причин для оправдания этих возмутительных фактов всегда можно было найти массу: в первую очередь от невозможности своевременного вывоза из-за нехватки транспорта. Но возмущение крестьянства уже было не остановить: начало которому положил Сержский мятеж, перекинувшийся из зажиточного села Серж Ачинского уезда. К концу 1920 года восстание охватило еще пять волостей, втянув в себя более 600 участников сопротивления советской власти, в число которых, помимо недовольных политикой крестьян, входили партизаны, а на деле те же бандиты-мародеры, орудовавшие еще при поляках и белочехах в бытность Колчака. Одних вело в бой мщение за насилие и террор большевиков, других – жажда поживиться добычей в смутные времена теми же методам, а именно кровавыми и безжалостными к своим же соотечественникам, часто к таким же крестьянам. Напасть на ж/д вагоны с золотым запасом было не под силу, они хорошо охранялись, а население, страдавшее со всех сторон, - легкая добыча. Здесь они первые вояки, у них свои методы устрашения, свой ответный террор на террор. Вредили всеми доступными методами. Научились разбирать ж/д шпалы, захватывать почтовые отделения с телеграфом-телефоном, на станциях пути следования поездов обрезали провода, лишая связи. Так, в Ново-Николаевске расправились с руководством местной печати, их изуродованные тела с обезображенными лицами и отрезанными кистями рук было невозможно опознать после отхода банды из города. Однако, за этот внезапный налет они успели расстрелять охрану тюрьмы и выпустить из нее подельников, задержанных за вооруженные грабежи и мародерство.

В смысле охраны агитпоезд «Новая Сибирь и Дальний Восток» был уязвим, хоть каждый из сотрудников обучен стрелять из ружья, револьвера, а также из пулемета, установленного на крыше поезда. По совету и настоянию Дзидры Берзини, помимо действующего «Максима» в центре состава, было еще 4 муляжа с «Ванями» или набитыми соломой чучелами в красноармейской форме. По ходу поезда от настоящих бойцов не отличить, так здорово их оформил работник типографии, он же художник агитпоезда тов. Черняк. В последствии, уже после Гражданской он станет знаменит и не только в СССР, а и во многих странах мира. Впрочем, как боец, Иосиф Черняк ничего не представлял из себя: худосочного сложения, с плохим от рождения зрением, из-за чего не расставался с очками. Но, как художник-плакатист был незаменим; рисовал крупно, ярко, а главное, - образно и выразительно. Сам Зуйков принял его «Вань» у муляжных «пулеметов» с восторгом:

- Ну, товарищ Черняк услужил, так услужил! С такой охраной можно и спать спокойно. Вряд-ли кто-то посмеет сунуться аж на пятерых пулеметчиков на крыше состава!

Черняк, почесав бороду запачканной краской рукой, ответил с нескрываемой гордостью:

Глава 14   Под прикрытием соломенной охраны

В Красноярске, неофициальной столице Сибирского края, после бегства Колчаковских войск с пронесшейся над городом бурей классовой борьбы, на первый взгляд все было спокойно: с приходом НЭПа открывались магазины, рестораны, отдельным островком продолжал существовать народный театр с актерами из рабочей среды. Ему противостоял кинематограф с его иллюзиями беспечной и красивой жизни еще дореволюционных лент. Он лил медовый бальзам на истосковавшиеся по былому души обывателей – самому массовому, живучему и неистребимому слою населения, независимо от страны проживания. В СССР весь двадцатый век с ним неустанно боролись по политическим соображениям, казалось еще чуть-чуть, еще немного и с этой породой людей будет покончено. Но стоило чуть отпустить, чуть ослабить, как из малюсенького корешка прорастали новые побеги, ибо благодатной почвой этому служили и служат бездуховность, эгоизм, узость мышления и ограниченность кругозора с отрицанием общественной жизни и равнодушным формализмом в работе на государство. Все ради личного обогащения и материального благополучия. Отсюда и появляется общество потребителей с его простыми целями: покупать, покупать, покупать... Что и обрели мы после безумных, лихих 90-х!

А тогда все было в самом начале, казалось, такого светлого пути ко всеобщему народному счастью. К власти пришли профессиональные революционеры, опираясь на убежденных, фанатично преданных делу революции товарищей, таких, как Прохор Зуйков, которые большую часть жизни провели в тюрьмах за свои убеждения и свято верили в коммунистическую партию. В связи с НЭПом пришлось кое-что изменить в методичках. В Центре понимали, это не навсегда, а лишь временная передышка, чтобы насытить рынок продуктами и запустить процессы с грядущими коллективизацией с/х и индустриализацией производства, без которых после таких потрясений и потерь стране не подняться и не выжить.

Лето в Сибири, согласно резко-континентальному климату бывает жарким, порой и нестерпимо горячим. Красноярск встречал агитпоезд из центра небывалой жарой.

После агитационной программы с митингом, когда народ стал расходиться, к Зуйкову подошел человек и тихо произнес:

- Вам надо опасаться. Ачинские пошаливают на путях…

Сказал и исчез, смешавшись с толпой.

Зуйков с Дзидрой в тот же вечер собрали у себя в купе-кабинете сотрудников поезда предупредить, чтобы всем держать глаз и ухо востро. Хотя и так общеизвестно, что даже с отбытием последних бело-чехов из Владивостока на родину и расстрелом Колчака, ситуация не изменилась в лучшую сторону, а кое-где и ухудшилась в силу слабо организованного сопротивления бандитизму с его партизанскими методами - появляться и исчезать внезапно, и бесследно.

Ачинск сравнительно недалеко от Красноярска, всего-то в пределах 150 км, что и по тем временам для паровоза не расстояние, однако коварство местных, хорошо знающих близлежащие территории, давало им непреодолимое преимущество перед приезжими в эти неизведанные края. Но, как ни странно, этот город с небольшим населением, известный своим лагерем для военнопленных времен Первой мировой войны, агитпоезд миновал спокойно, не встретив на пути каких-то преград до самого Красноярска. Следующим пунктом назначения был Канск, где с января 1920 года власть перешла к большевикам.

Канск – город с историей, он и большинство сибирских городов изначально был заложен, как город-крепость от набегов кочевников. Не углубляясь в события далеких времен, к началу 20 века в городе развивалась промышленность, в том числе золотодобыча, имелась типография, связь: телеграф-телефон, а также присутствовала культурная жизнь: летний театр в городском парке и кинематограф. Имелось три училища и гимназия. К началу Первой мировой войны (за 15 лет) население удвоилось и достигло 17,5 тыс. жителей. Еще город отметился тем, что в 1915-1916 годах в Канске был лагерь военнопленных, в количестве 6 тысяч человек. В мае 1920 года, впоследствии известный писатель Ярослав Гашек недолго проживал в городе, где женился на дочери купца Львова.

Но, как оказалось, партизанщина в виде налетчиков-грабителей еще не изжила себя и на середине пути следования агитпоезда из Красноярска в Канск произошло нападение на состав. Скорее всего оно готовилось заранее. Возможно, еще в Красноярске наблюдатели заприметили слабую охрану поезда. Соломенных «Вань» у муляжных пулеметов, разумеется, припрятали перед въездом в город, что, конечно, было необходимостью именно в целях безопасности, не дав раскрыть это хитроумное прикрытие или имитацию надежной охраны состава.

Глава 15   Налет

Где-то на половине пути к Канску, машинист поезда остановил состав, вопреки последнему распоряжению Зуйкова и Берзини. До этого приказа они частенько останавливались если замечали около путей народ, собравшийся в ожидании проезда поезда. Идя навстречу живущему в отдалении от ж/д станций населению, агитаторы раздавали листовки, иногда отвечали на вопросы, принимали от людей письма...

Позже свое неподчинение приказу начальства поезда машинист Ерофеев оправдает, что тормознул, когда заметил впереди на рельсах баб с детьми на руках. Якобы ему и в голову не пришло, что это подстава с целью остановить поезд. Ну, а дальше из кустов показались вооруженные налетчики и выстрелами из винтовок попытались пробить паровозный котел, чтоб привести его в нерабочее состояние. Однако, им этого сделать не удалось, а машинист уже привел поезд в движение, дав ход на полную мощь, рискуя взлететь всем составом в воздух. В данном случае риск оправдал себя, но и этой небольшой остановки в пути было достаточно, чтобы налетчики незамеченными проникли и спрятались в местах соединения вагонов. Несколько бандитов пробралось на крыши поезда и залегло, прикрывшись чучелами соломенных «Вань» у муляжных пулеметов, в ожидании команды к настоящему бою с захватом поезда. Здесь важней всего внезапность нападения, поэтому лежали тихо, затаившись в засаде. Самыми уязвимыми в составе были: типография, киноустановка и средства связи. Именно это и служило основной целью нападения наряду с вагоном, где жил начальник агитпоезда Зуйков с женой Нюрой, чтобы обезглавить экспедицию, ликвидировать агитаторов и завладеть средствами связи. Берзиня предусмотрительно поселилась в другом конце этого вагона, ее купе находилось ближе к выходу, однако и она служила целью к устранению.

Яков обратил внимание на подозрительное спокойствие после бандитского налета. По молодости ему не удалось участвовать в боевых действиях на фронтах Первой мировой. Однако, отец передал ему навыки рукопашного боя, обучил конной выездке и стрельбе из разных видов оружия, за исключением пулемета. Но даже не это сыграло решающую роль в исходе событий, а наблюдательность и природная сметливость парня, перешедшая ему так же от отца. Яков успел сообщить Берзини, чтобы она заперлась у себя в купе, а он осмотрит все на крыше. Идти докладывать к Зуйкову уже не оставалось времени. Всякое замешательство и суетливость может привести к вылазке врага из укрытия с применением оружия.

Не успела Дзидра дать свое согласие, как Яков через окно ее купе, ухватившись руками заглянул на крышу вагона, затем подтянулся и, стараясь оставаться незамеченным, вылез. Ползком дополз до муляжного «Вани» и спрятался за ним. Притаившись, заметил одного из налетчиков. Теперь ему предстояло, используя штык-оружие подкрасться и тихо ликвидировать бандита. Затем следующего, а там, глядишь и других туда же отправить. Гнедой понимал, что на крыше поезда далеко не все захватчики, основная часть спряталась на сцепках между вагонами и одному ему с ними не справиться.

Он пополз, спустился и через окно снова оказался в купе Берзини. Она все поняла без слов. Сделав ему знак, сказала, что прежде чем доложить начальнику поезда Зуйкову, они должны передать радиосообщение, что бы подоспела помощь из ближайшего пункта. После ухода интервентов и колчаковских войск беспроводная радиосвязь существовала только восточнее Ново-Николаевска (Новосибирска). Со связью, вообще, было плохо. Только-только начали восстановление порушенных столбов с проводами для телефона-телеграфа при станционных отделениях. Часто на маленьких полустанках их и вовсе не было, что губительно сказывалось на всем протяжении пути следования. Однако, Дзидре все же удалось переслать сообщение. Не зря радиопередатчик был надежно спрятан у нее в купе. Она быстро показала Якову, что нужно делать, чтобы передать шифрограмму. К счастью, он был знаком не только с киноустановкой, которая имелась у него еще в «Тринити», но и с другой техникой, радиоприемник тоже был ему не в новинку.

- Теперь иди, сообщи Зуйкову. На, тебе на всякий случай, мой браунинг. Я запрусь в купе и спрячусь. Если, что, знаю, где настоящий «Максим», как и ты через окно вылезу на крышу. Главное, подмоги дождаться, поэтому тяните время пока крысы сами не вылезут. У них наверняка условное место для подвод имеется, это произойдет незадолго до Канска. Иди, мальчик! Успехов тебе и всем нам! А я не одна, со мной передатчик. Надо дождаться ответного сигнала. Возвращайся, пожалуйста, живым!

Зуйков встретил Якова с наганом за поясом для затаившихся на крыше и между сцепками вагонов бандитах. Гнедой доложил: - Дзидре удалось передать в Центр сообщение, что на поезд проникли бандиты и, не доезжая Канска, ожидается бой.

Лицо начальника агитпоезда просветлело:

- Это здорово! Но, как говорится: «На подмогу надейся, а сам не плошай. До Канска еще далеко, а за это время они нас перебьют, как цыплят, если сидеть дожидаться. Тишина эта обманчивая, поезд длинный… Может они уже типографию захватили, а чего хуже машиниста Ерофеева с кочегаром убили или на мушке держат. Так, что рассчитывать приходится на себя. А нас в вагоне: ты, я, да Дзидра с Нюрой.

- Я проберусь незаметно в кабину к машинисту, благо она рядом с нашим вагоном. – предложил Яков.

Зуйков потер подбородок:

- Э, паря… даже мне бывалому по борьбе с бандитами непросто такое дело. Легко попасть в западню если они нас опередили. Тут опыт нужен.

- Я попробую. Отец владел приемами рукопашного боя и меня учил с детства. Доверьте мне это дело, товарищ Зуйков.

Глава 16   В Москву на бронепоезде

Помощь действительно пришла вовремя, не будь ее, исход событий был бы печальным. Силы налетчиков значительно превосходили силы, оказавших им сопротивление агитпроповцев.

Еще издали, увидев, приближавшийся к поезду конный отряд вооруженных красноармейцев, бандиты стали спрыгивать по ходу поезда, оставляя лишь убитых и раненых. Кое-кто из них продолжал отстреливаться, но скоро перестрелка прекратилась. Только тогда машинист Ерофеев по приказу остановил движение поезда. Наступила тишина. Зуйков оказался прав, - первым делом налетчики захватили типографию и разоружив ее работников, заблокировали их в вагоне, заперев на наружный засов, о чем предупреждал Якова начальник поезда Зуйков. Сам он очистил от бандитов крышу и сел за пулемет, не давая налетчикам перебегать по ней к кабине машиниста. Однако скоро закончились патроны к «Максиму». Дело спасла верная и преданная жена Нюра. Когда замолчал пулемет, она, нарушив приказ мужа-начальника, вылезла из окна купе на крышу и под перекрестным огнем ползком потащила на себе ящик с патронами. Одна из пуль лишила жизни эту отважную молодую женщину, с виду такую тихую и застенчивую, бывшую деревенскую жительницу.

С Нюрой прощались, как с героем-воином, павшим в бою: салютом из ружей. Она лежала покрытая знаменем и, казалось, улыбалась во сне. Немногочисленные музыканты агитпоезда сыграли «Интернационал». Похоронили Нюру здесь же у ж/д путей, на подъезде к Канску. Прохор Матвеевич Зуйков, прощаясь с женой, был немногословен:

- Два раза ты спасла меня от смерти…Первый раз, когда в госпитале выходила, второй, когда принесла патроны, ты не только меня, но и других товарищей спасла. И будет тебе за то от нас вечная память!

В Канске большевистское руководство устроило агитпроповцам достойную встречу, однако, Новая экономическая политика или сокращенно НЭП уже оказала влияние на умы и настроения жителей этого города. Конечно, состоялся митинг, показ кинохроники из центральной России, но былого энтузиазма уже не осталось. Политический момент не соответствовал настроениям населения…

Сообщением из Центра, агитпоезду предстояло отправиться в Тайшет, в местное железнодорожное депо на ремонт и стоянку до особого распоряжения. Сотрудников, включая начальника агитпоезда П.М.Зуйкова и его заместителя Д.Ф.Берзиню, распределить отдельным указанием. Скоро пришло решение от руководства города: типографских работников трудоустроить в местную печать, музыкантов и художников, по их согласию, в первый, теперь старейший в Сибири, профессиональный театр, а также в национализированный кинематограф «Фурор» купчихи Яковлевой на 300 мест. Как заверил руководитель города – большевик со стажем:

- Работа найдется для каждого.

Что касалось Прохора Матвеевича Зуйкова, он сам первым написал заявление о принятии его в местное ЧК, в отдел по борьбе с бандитизмом. После гибели жены о другой работе он и не помышлял. Зуйков - известный в Сибири большевик по всему Транссибу и за его пределами. Прежде, чем проститься с Яковым Гнедым, Прохор сказал:

- Расстаемся, но связь не теряем. Теперь ко мне в руки многие попадутся. Как узнаю, что о Горелове, тут же сообщу тебе или Берзине любыми средствами, что найду. У меня тоже свои счеты с бандитами: Нюра моя на пятом месяце была, так, что не ее одну потерял, а с дитем нашим.

В Канске произошло еще одно важное событие в жизни Якова Гнедого. Решением местной организации его приняли в партию. Собрание прошло без волокиты, проголосовали единогласно, потому, как из присутствующих в зале находились почти все бывшие сотрудники агитпоезда «Новая Сибирь и Дальний Восток». Рекомендацию подписал сам товарищ Зуйков.

После собрания он подошел к Якову:

- Ну, товарищ Гнедой, получай путевку в жизнь. Ты отправляешься в Москву на учебу! Учиться писательскому мастерству. По инициативе самого Максима Горького открыли там Литературный институт при помощи и поддержке поэта Брюсова. Я, признаться, не шибко грамотный, в стихах не разбираюсь, однако и до меня в агитпоезде что-то доходило.

Яков совсем не ожидал такого стремительного виража по дороге его жизни. Он замешкался:

- А, вы, Прохор Матвеевич откуда узнали?

- Что узнал? – не понял Зуйков.

- Что я стихи пишу…- немного смутился Яков.

- А, я и не знал совсем… Видел, что ты иногда, что-то в тетрадку записываешь, но про стихи не знал, – признался Зуйков. – Знать судьба твоя такая, - писателем стать. Считай повезло тебе парень. Вся жизнь еще впереди. Да, как ты знаешь, наш состав в Тайшет, в депо паровозное отправляют, а в Москву поедешь вместе с моим бывшим заместителем тов. Берзиней. - Зуйков склонял фамилию Дзидры на все лады. - Толковая оказалась, хоть и латышка с буржуазными корнями. Тоже, как и ты своих разыскивает: мужа и дочку. Пока безрезультатно. У каждого из нас своя история…

На этом они и расстались. В Москву Берзиня и Гнедой возвращались на особо охраняемом бронепоезде. Разумеется, такие меры были приняты не из-за них. Просто повезло, что этот состав был отправлен в центральную часть России, в первую очередь, из-за своей срочной необходимости там. Ему везде давали зеленый свет и следовал он весь путь почти без остановок до самой Москвы.