Янычар и Мадина

Пролог

1640 год, село Тисма, Валахия[1]

Илинка вышла из дома с ребенком на руках и остановилась, глядя на поблескивающий вдали Дунай, на пятна луговых цветов, напоминающие цветные озера, на солнечные блики, усыпавшие листву высоких деревьев. Над гребнями гор поднимались густые облака и медленно таяли в прозрачном голубом небе.

Молодая женщина опустила сына на землю и улыбнулась. Адриану было немногим больше года, и он не так давно научился ходить. Пока мальчик неуклюже ковылял по двору, его мать сидела на куче жердей, из которых ее муж Георг собирался сделать новую ограду. Илинка следила за Адрианом, одновременно наблюдая за птицами, которые то и дело выпархивали из растущих рядом с домом кустарников. Кое-где в траве мелькали хрупкие лютики и нежные ромашки. Молодая женщина решила, что когда сын станет старше, она поведет его на маковое поле, сплетет яркий венок и наденет на его темную головку.

Такой венок подарил ей Георг три года назад. Когда Илинка встретила нежный и страстный взгляд юноши, в ее крови вспыхнул яркий огонь. Она с гордостью украсила себя алыми цветами, и с тех пор они с Георгом не расставались. Сыграли свадьбу, а потом у них родился сын, дитя любви — их первенец Адриан.

Илинка посмотрела в чистое небо, в центре которого пылало золотое солнце. Георг вернется нескоро. Сейчас в Дунае хорошо ловится рыба, и мужчины до темноты возятся с сетями. Молодая женщина представила, как будет чистить жирную скользкую рыбу, чья чешуя похожа на серебряные монеты, потом вверх поднимется остро пахнущий дымок коптильни, а в котелке закипит вкусное варево. После ужина они с Георгом сядут на крыльцо, она опустит голову на плечо мужа, а рядом будет играть Адриан.

Мысли Илинки были такими же незатейливыми, простыми, как ее жизнь, ее счастье. Она радовалась, когда убирали сено, когда свозили в амбар урожай зерна, когда ягнились овцы, когда Георг надевал праздничную одежду и когда улыбался ее сын. Люди сетовали на то, что в последнее время жизнь стала тяжелее из-за усилившихся османских поборов, но что такое тяжелая жизнь, если твоя душа распахнута миру, а в сердце живет любовь?

Адриан споткнулся и упал в траву. Молодая женщина бросилась его поднимать и потому не сразу увидела мужа, который спешил навстречу и громко звал ее по имени.

Илинка выпрямилась и уставилась на него с изумлением и тревогой. Побледневшее лицо Георга было искажено отчаянием и страхом.

— Что делать?! — Он задыхался от быстрого бега. — Там османы, они едут сюда! Адриан! Куда его спрятать?!

Молодая женщина все поняла и крепко прижала к себе сына.

Это тоже была часть дани османам: раз в год они ездили по округе и забирали детей мужского пола от полутора до трех лет. Говорили, будто из мальчиков делают янычар[2] — безжалостных воинов без роду и племени, безраздельно преданных султану, верящих в Аллаха и видящих смысл жизни только в насилии и войне.

Прежде Илинка слышала истории о том, как турки врываются в дома ее соотечественников и творят беззаконие, но тогда она была слишком юной, чтобы осмыслить глубину, непоправимость и ужас горя, которое выпадает на долю осиротевших родителей, из чьих рук вырывают детей и увозят в неизвестность, перекинув поперек седла.

Молодая женщина хотела бежать со двора, но турецкие всадники уже появились возле ограды. Тогда она бросилась в сарай. Георг схватил вилы и преградил путь незваным гостям. Его глаза бешено сверкали, грудь вздымалась от тяжелого дыхания, на руках вздулись вены.

— Вы не получите моего сына! Убирайтесь вон! Иначе я вас убью!

Возглавлявший отряд турок что-то резко произнес. Один из всадников въехал в ворота и хлестнул Георга плетью. Тот поднял вилы, но не успел ударить — его рубанули саблей, и молодой человек повалился на землю, обливаясь кровью.

Два турка спешились и пошли к сараю. Илинка сидела, забившись в самый дальний, темный угол, и, казалось, боялась дышать. Когда османские войны вырвали из ее рук ребенка, она не закричала, а завыла, так отчаянно и жутко, будто ее живьем зарывали в могилу.

Мальчик заплакал. Один из турков высоко поднял Адриана, окинул взглядом его крепкое тельце и одобрительно кивнул. Потом зашагал к воротам. Илинка с воплем выскочила следом и застыла, увидев залитого кровью мертвого Георга. Потом внезапно упала на землю, раскинув белые руки, разметав длинные каштановые косы, и лежала, такая же неподвижная и холодная, как ее убитый супруг.

Османы подошли и заглянули ей в лицо. Синие глаза Илинки были широко распахнуты и смотрели в огромное небо застывшим, ничего не выражающим взглядом. Хотя на теле молодой женщины не было ни одной раны, она была мертва, она умерла в тот миг, когда поняла, что у нее отняли сына и убили мужа и ей незачем больше жить.

Турецкие войны вполголоса прочитали над мертвыми телами молитву, после чего вскочили на коней и уехали. Сына Георга и Илинки они увезли с собой.

Мальчик получил имя Мансур и был воспитан в мусульманской вере. Через двадцать лет это был мужественный, сильный, закаленный в сражениях воин янычарского корпуса, присягнувший на верность султану, идущий в бой с именем Аллаха на устах, не знавший любви и не боящийся смерти.

[1] Валахия — историческая область на юго-западе Румынии между Карпатскими горами и рекой Дунай. Находилась под властью Османской империи с 1417 по 1859 год.

Часть первая. Глава первая

1660 год, аул Фахам, Кавказ

Мадина быстро шла по узкой каменистой тропинке. Кругом вздымались громады гор, но они не пугали девушку: она привыкла к ним с детства. Порой казалось, будто вечные снега совсем рядом, — они искрились на ярком солнце, и от них веяло холодом. Однако внизу весело зеленели лужайки, напоминающие о том, что пришла весна.

Мадина дошла до условленного места, присела на большой камень и принялась ждать Айтека. Оба знали, что оставаться наедине до свадьбы нельзя — это противоречит обычаям, но такова была сила их любви и влечения друг к другу.

Впрочем, жених Мадины не позволял себе ничего лишнего. Легкое пожатие руки, изредка — мимолетный пламенный поцелуй. Подумав об этом, девушка улыбнулась и опустила ресницы. Ее лицо залил румянец. До свадьбы чуть больше месяца, а потом они будут принадлежать друг другу!

На повороте тропинки появился Айтек, и сердце Мадины затрепетало. Он выглядел таким мужественным в черной черкеске, красиво обтягивающих ноги чувяках[1], с шашкой и кинжалом на поясе, со сверкающими темными глазами и красивым смуглым лицом!

Молодой человек с восхищеньем смотрел на свою невесту, тонкую, грациозную, с сияющим взглядом больших карих глаз, в золотистой шапочке, из-под которой струились темно-каштановые волосы, коротком, обшитом галуном черном кафтанчике с массивными серебряными застежками, длинном красном платье, вытканном золотыми нитями поясе, шелковых шароварах и маленьких сафьяновых башмачках. Смотрел и вспоминал, как впервые увидел Мадину на осеннем празднике. Тогда Айтеку почудилось, будто с неба сорвалась звезда и упала прямо в его сердце!

Юноша не спал всю ночь и, едва дождавшись утра, пошел к своему отцу. Айтеку исполнилось двадцать два года — возраст вполне подходящий для того, чтобы жениться. Но семья Мадины считалась зажиточной, и молодой человек боялся, что отец девушки может запросить большой калым. Заслали сватов, и, к огромной радости Айтека, его семья получила согласие. С тех пор он мечтал о юной невесте и днем и ночью. Улучив момент, юноша встретился с девушкой, чтобы узнать, нравится ли он ей. Для Айтека была невыносима мысль, что любимую могут заставить выйти за него, говоря иначе — подчиниться воле долга и судьбы. Он не находил себе места до тех пор, пока не поговорил с Мадиной. Девушка не стала скрывать своих чувств и откровенно призналась Айтеку в том, что тоже его любит.

Он уговорил ее приходить на свидания, и с каждым разом эти встречи становились все более волнующими, хотя и Айтек, и Мадина знали: если об их свиданиях прослышат односельчане, обоих ждет осуждение и посторонних, и близких людей.

Ни юноша, ни девушка не думали о трудностях грядущей жизни, они мечтали только о счастье. Между тем на долю замужней черкешенки выпадали самые тяжелые работы по хозяйству в поле и дома, а мужчина был обязан обеспечивать пропитание для семьи. Черкесы редко брали двух и более жен: жизнь в этих краях слишком сурова, земля скудна, и народ хотя и трудолюбив, но беден.

Айтек подбежал к Мадине и нежно взял ее лицо в ладони.

— Замерзла?

— Нет! Уже весна…

Оба завороженно смотрели на выгибающиеся из расщелин скал тоненькие ивовые лозы, на первые весенние цветы. Высоко над головой клубились беспрестанно меняющие форму и цвет облака. Много ниже тропинки бурлила река, чей беспрестанный шум нарушал тишину окружающего мира.

— Мой отец считает баранов, которых нужно зарезать на свадьбу, а я считаю звезды в небе и думаю о том, что это дни, которые мы проживем с тобой! — со счастливым смехом произнес Айтек.

— Вчера я уговорила сестру погадать, — призналась Мадина, — мы кидали кости, и мне выпала долгая жизнь в согласии и любви.

— Со мной?

— Разве может быть иначе? — ласково спросила девушка, нежно глядя ему в глаза.

— Надеюсь, что нет! — улыбнулся Айтек, а потом его взгляд внезапно посерьезнел, и молодой человек сурово, даже немного жестко произнес: — Я хочу, чтобы ты знала, Мадина: я никогда не прощу, если в твоей жизни появится другой! Ты должна быть только моей. Навсегда.

— Я понимаю, — взволнованно прошептала девушка.

Юноша обнял ее, и они медленно пошли по нависшей над рекою тропе. Скалы острыми углами врезались в быстро бегущую воду, а иногда возвышались над головой крутыми уступами.

Еще прежде Айтек приметил над тропинкой маленькую пещерку и сейчас задумал укрыться там от ветра и непрошеных глаз.

Они забрались наверх, вошли под низкие своды и уселись на камни. Мадина щебетала без умолку, рассказывая о своей семье, делясь мечтами о будущей жизни. У нее было две сестры, три брата, несколько племянников. Семья Мадины была веселой и дружной. Айтек искренне надеялся, что под крышей его сакли девушке будет так же привольно и хорошо, как у себя дома.

Если не помешает война. Война, что, подобно бурному потоку, катилась и текла по земле. Турки, иранцы и неведомо кто еще издавна посягали на эти земли! Отец говорил Айтеку, что их край давно завоеван османами, но юноша ни разу не видел турецких воинов и надеялся, что не увидит. Что им делать в стране высоких гор, холодных снегов и бурлящих рек!

Хотя Айтек был готов слушать любимую до бесконечности, куда больше его волновали запретные прикосновения и поцелуи. Сегодня, в укрытии, он увлекся больше обычного. Молодой человек сам не заметил, как снял с Мадины кафтан и верхнее платье и увидел тонкую, белее первого снега нижнюю рубашку и особый корсет, согласно обычаю стягивающий грудь черкесской девушки до того момента, пока она не взойдет на брачное ложе. После свадьбы Айтек должен распустить этот корсет — дабы розовые бутоны ее нежной груди раскрылись для любви, как распускаются цветы под благодатным весенним солнцем.

Глава вторая

К середине XVII века Османская империя обладала огромными территориями на трех материках и продолжала вести бесконечные войны, как за завоевание новых земель, так и за удержание прежних. На сей раз турецкая армия отправилась в поход против иранцев, которые претендовали на прикаспийские владения Османской империи. Волею судьбы путь войска пролегал через аул, в котором жила Мадина. Турки не собирались сражаться с черкесами; в худшем случае они забрали бы хороших лошадей и угнали в плен с десяток красивых женщин.

В середине дня войско сделало привал, и вскоре над лагерем заструился ароматный дымок готовящегося плова. Для командиров были раскинуты шатры, простые воины расположились вокруг костров. Молодежь, как водится, сидела отдельно: не оттого, что таков был обычай, просто у молодых янычар были свои интересы, свои разговоры и шутки. Души многих из них пока не огрубели от войны, а в сердцах еще жили юношеские мечты. Кое-кого интересовала не только военная добыча, но и окружающая природа, обычаи тех стран, через которые пролегал их путь.

— Я никогда не видел таких высоких гор, — задумчиво промолвил молодой воин по имени Бекир, глядя на острые зубчатые гребни. — А может, и видел…

— Ты что, не помнишь? — произнес другой, зачерпывая пригоршню горячего рассыпчатого плова и с наслаждением отправляя в рот.

Обычно питание янычар было довольно скудным — вяленая или сушеная баранина, хлеб, лук, да вода, но в сложных, требующих выносливости и сил походах и перед важными битвами их кормили вкусно и сытно.

— Может, и не помню! Разве ты знаешь, Ахмед, о том, где родился и к какому народу принадлежишь? — вполголоса произнес Бекир и опасливо оглянулся.

Об этом не было принято говорить — если его слова услышит ага[1] или его приближенные, наказания не избежать.

Его товарищ равнодушно пожал плечами, но Бекир не успокаивался.

— Вот ты, Мансур! Неужели ты никогда не задумывался о том, кто ты на самом деле? — обратился он к другому янычару, и тот спокойно сказал:

— Я воин Аллаха. Он направил меня на истинный путь и научил всему, чего я не знал.

— Говорить с тобой все равно, что беседовать с муллой[2]! — рассмеялся Бекир и махнул рукой.

Мансур ничего не ответил. Его считали неразговорчивым и нелюдимым. Нельзя сказать, что он сторонился товарищей, — так или иначе, им приходилось жить в одной казарме, — но никогда не затевал разговоров, и никто не знал, о чем он думает. Он слыл искусным воином: говорили, что выпущенная им стрела летит дальше ружейной пули и что удар его сабли способен разрубить человека на две половинки. Он служил в пехоте, но при этом прекрасно ездил верхом и отлично плавал. Мансур был безжалостен к врагам, неприхотлив и вынослив, как и подобает настоящему янычару, но при этом странно равнодушен к деньгам и военной добыче. Казалось, он воюет лишь для того, чтобы воевать.

Лицо Мансура не было смуглым от природы, но оно загорело и обветрилось в походах. Большие синие глаза под темными ресницами и бровями были бы очень красивы, если б не застывшее в них выражение ледяной отрешенности. Он беспрекословно подчинялся воинской дисциплине, никогда не нарушал приказов. Его нельзя было обвинить в кровожадности — он не убивал стариков и детей, не насиловал женщин. Это был истинный воин, не задающий вопросов о том, какова природа отношений между Богом, человеком и миром, смело и без оглядки идущий вперед и не ищущий для себя иной доли.

— Говорят, здесь живет воинственный народ, — сказал Бекир. — Если так, нам придется нелегко — попробуй-ка, повоюй в незнакомых горах!

— Мы идем сражаться с иранцами, — заметил Ахмед. — Эти земли без того наши. К тому же что тут возьмешь? Посмотрите вокруг! Всюду лишь голый камень… Едва ли в таком месте живут богатые люди!

— Здесь есть то, что есть везде. Женщины! — вкрадчиво произнес Бекир. — Сам ага говорил о том, что горянки дивно хороши!

Янычары любили поговорить о женщинах — как о небесных девах, так и о земных красавицах. Согласно закону, они не имели права жениться, хотя высшие чины, как правило, содержали наложниц и имели детей. Остальные довольствовались случайными связями и нередко брали женщин силой.

Мансур не принимал участия в беседе. Однажды, в Венгрии, он решил последовать примеру товарищей: поймал на улице красивую девушку, приволок в пустой дом и бросил на кровать. Молодой воин был много сильнее и без труда справился бы с ней, но его остановило выражение ее глаз, полное такого отчаяния и страха, какое не способно выразить слово. Увидев взгляд несчастной пленницы, Мансур подумал о том, что на его душу ляжет несмываемая печать угрызений совести. Он разжал руки и отпустил девушку. Позднее, в Стамбуле, вездесущий Бекир показал Мансуру дом молодой христианки, с которой можно легко сговориться за пару десятков акче[3].

Хотя на сей раз все происходило по обоюдному согласию, и молодой янычар заплатил даже больше обычного, проведя с ним нескольких ночей, девушка попросила Мансура больше не приходить в ее дом. В его молчаливости и мрачности ей чудилось что-то пугающее и безжалостное. А Мансур сделал вывод, что не нравится женщинам, и постарался не думать о них, а свои юношеские силы и пыл расходовал в военных упражнениях, походах и битвах.

Вдоволь насытившись, наговорившись о женщинах, янычары принялись устраиваться на ночлег, предварительно договорившись о том, кто и когда будет стоять в карауле. Ночи в горах были холодны, и воины завернулись в овчины.

Глава третья

Глава третья

Командующий янычарским корпусом Джахангир-ага лично выехал на поиски укрывшегося в горах противника, взяв с собой довольно большой отряд из наиболее толковых и смелых воинов. Следовало преподать горцам хороший урок и обезопасить себя от повторного нападения.

Янычары молча двигались по узкому карнизу, время от времени поглядывая то наверх, на зубчатую стену гор, то вниз, туда, где скалы уходили отвесом в бурную реку. Если сверху снова обрушатся камни, им несдобровать!

Но вокруг было тихо и пусто; только птицы кружили в вышине, распластав легкие крылья. Дикая, величественная красота этих мест невольно завораживала взор, заставляла забыть обо всем на свете!

Мансур не привык любоваться красотами природы. У него было сосредеточенное выражение лица, он зорко осматривался, готовый к любым неожиданностям. Он уже понял, что здешний народ не склонен к смирению и покорности. Пожалуй, еще нигде он не сталкивался со столь бешеным проявлением ненависти и гордости! Когда янычары вошли в аул, глаза горянок сверкали огнем, их лица были каменно суровы, и любое слово звучало как проклятие. Даже древние старики и малые дети смотрели так, будто вот-вот выхватят из-за пазухи кинжал!

Мысли о жителях селения отвлекли внимание Мансура, потому он не сразу заметил внезапно возникшую на повороте девичью фигурку. Увидев янычар, девушка на мгновенье замерла, затем бросилась бежать. Она явно пришла не со стороны Фахама, должно быть, скрывалась в горах. Джахангир-ага дал команду, и его воины бросились ловить беглянку.

Девушка неслась по тропинке, как ветер, рискуя сорваться в реку; ее длинные волосы развевались плащом, а ноги мелькали так быстро, что казалось, они не касаются земли.

Возможно, ей удалось бы убежать, если б она не споткнулась о камень и не упала.

Девушка не успела подняться; один из янычар по имени Илькер в несколько прыжков нагнал ее и навалился сверху, пытаясь скрутить беглянку. Мгновенье спустя обмяк и распластался на тропе, дико вытаращив глаза и захлебываясь кровью, которая хлестала из пронзенного лезвием горла.

Черкешенка повернулась к преследователям. Мансур навсегда запомнил этот миг. Темные глаза полны ярости и вместе с тем какого-то отчаянного, пронзительного света, губы крепко сжаты, волосы разметались по плечам, а рука сжимает окровавленный кинжал. Именно такой янычар впервые увидел Мадину.

Девушка вновь бросилась бежать; на сей раз она принялась спускаться по каменистой осыпи к узкой береговой кромке. Вероятно, рассчитывала скрыться за загромождавшими берег большими камнями.

Тогда Ахмед натянул лук. Джахангир-ага одобрительно кивнул — эта дикарка зарезала их воина, стало быть, заслуживает смерти. Возможно, он не стал бы ее казнить, женщину можно наказать по-другому, но нельзя допустить, чтобы она сбежала!

Стрела сорвалась с тетивы и просвистела в воздухе. И тут же вторая, проделав кратчайший путь, сбила первую и бессильно упала на землю.

Стоявший рядом с Мансуром Бекир восхищенно присвистнул. Возмущенный ага не успел произнести ни слова: в следующий миг Мансур кинулся вниз, за беглянкой.

Девушка ловко петляла меж камней, пока путь не преградила огромная глыба, которую нельзя было ни перелезть, ни обойти. Тогда Мадина, не колеблясь, вошла в реку. Черкешенка ни о чем не думала, ничего не видела и слышала только биение своего юного, неутомимого сердца.

Она по-прежнему не выпускала из рук кинжал. Никогда прежде Мадина не лишала человека жизни, она сделала это впервые и не испытывала ни сомнений, ни страха, ни угрызений совести, только безрассудную решимость и холодную, как сталь, ненависть. Давая ей оружие, Айтек не сказал, что она должна сделать, чтобы не достаться османам, убить себя или врага, но пока у Мадины оставалась хотя бы капля надежды на то, что ее жених жив, она не могла пронзить себя кинжалом.

Со всех сторон ее окружали холодные упругие струи, но девушка не боялась. Быть может, турки не кинутся за ней в реку, и ей удастся переплыть на другой берег! Быстро оглянувшись, Мадина поняла, что ошиблась: османский воин по-прежнему гнался за ней, он молча вошел в воду и брел среди камней, не отводя от девушки сосредоточенного, сурового взгляда.

Как и многие горянки, Мадина умела плавать; правда, прежде она делала это в глубокой, тихой заводи между скалами, а не в быстрой реке. Однако сейчас у нее не было выбора.

Кое-где течение рассекалось большими камнями, вода бурлила вокруг них с яростным шипением, образуя водовороты. Мадина не рассчитала сил, и река понесла ее вперед, ударяя о камни; несколько раз девушка окуналась с головой, беспомощно взмахивая руками и судорожно ловя ртом воздух. Она почти тонула, как вдруг ее подхватили чьи-то сильные руки, вытолкнули на поверхность, а после помогали держаться на воде.

Девушка очнулась на каменистой отмели. Тело болело, кожа была покрыта царапинами и ссадинами, платье изорвано об острые камни. Мадине было холодно в мокрой одежде. Она попыталась встать и застонала; руки и ноги были как ватные, у нее совсем не осталось сил.

Лежавший рядом человек пошевелился и через мгновение склонился над ней. На долю секунды Мадине почудилось, будто это Айтек, но потом она поняла, что видит перед собой того самого турецкого воина, который бросился за ней в погоню. Девушка рванулась в сторону, но Мансур схватил ее, поднял на руки и понес.