Йод и порох

Пролог. Сторона 1

Говорят, вороны живут дольше других птиц. Наблюдают с высоты, скрываясь в листве. Суеверных пугают криком, опытных — тишиной. Они знают свою местность, словно собственные крылья: каждая тропа, каждый камень отпечатаны в памяти.

И этот гарнизон был изучен не хуже. Каждое строение, каждый окоп, даже ржавый металл, торчащий из земли. Здесь не оставалось случайностей. Даже ветер, казалось, подчинялся расписанию. Единственное, что невозможно было загнать в рамки, — человеческая боль. Она всегда находила дорогу в госпиталь.

— Ты возвращаешься с миссий так, словно смерть должна тебе. Гордыня тебя погубит.

— Я не просил советов.

— Тогда зачем ты приходишь?

Ворон поднял взгляд, прервав перевязку. Пуля рассекла предплечье, и кровь просачивалась сквозь марлю. Вены на руке вздулись, лоб покрылся испариной.

— Это лазарет. Или ты правда думаешь, что я пришёл сюда понежиться в твоих лучах, Свет?

Она промолчала. Бессмысленно было говорить, что он всегда перевязывал раны на открытом воздухе, а не в душной, переполненной ранеными медчасти.

— Богиня, не обращай на него внимания. Ворон всегда такой, — сказал Спичка, подняв перевязанные руки. — Лучше пусть перевязывается под наблюдением профессионала.

— А о нас пусть позаботятся твои золотые руки, — Крот, громила с очками на лбу, взял её руку и демонстративно поцеловал в костяшки пальцев.

— Не думаю, что золотым рукам приятно, когда их касаются твои, Крот, — хмыкнул Шрам.

— Но я же осторожно!

Отряд специального назначения «Тень» возвращался после вылазки с привычной невозмутимостью. Каждый шаг был выверен, как и во время миссий. Они знали цену ошибкам и потому держали дистанцию — даже здесь, среди своих. Это был их «дом», но привычка выживания не оставляла их.

— Ненавижу лазарет, — процедил Ворон сквозь зубы.

Все слегка напряглись: слово «лазарет» звучало почти как приговор. Они знали о его отношении к медчасти, к едкому запаху йода и антисептиков.

— А я ненавижу, когда ты приходишь сюда снова.

— Какое совпадение.

Она бросила использованные инструменты в кювету и взялась за его рану. Тяжёлый вздох пронёсся по комнате, и несколько глаз невольно скользнули к Ворону, проверяя, выдержит ли он это прикосновение.

— Если вы в порядке, займитесь чем-нибудь. У меня есть и другие солдаты, которым нужна помощь.

Вороны — неприступные птицы. Они не подчиняются чужим законам и не раскрывают своих тайн. Не создают крепких связей и перелёты совершают в одиночку. А ещё вороны не выносят себе подобных.

В лагере «Рассвет» Воронья высота никому не была доступна. И никто не пытался её достичь.

Пролог. Сторона 2

Одни говорят: боги ведут нас. Другие — что испытывают. Правда, скорее, в том, что им всё равно. Они наблюдают молча, с высоты смотровой вышки. Им неважно, сколько солдат падёт. Важен порядок, расписание, итог. Человеческая жизнь в этом счёте всегда оказывается слишком дёшево.

Но мы упрямо ищем знаки, оправдываем поражения, благодарим за победы. Потому что оставаться один на один с хаосом — невыносимо.

— Он действительно не выживет?

Вопрос прозвучал так неуверенно, что заставил её наконец проснуться.
Она взглянула на руки, в кровь и гной — всё, что осталось от парня по кличке Счастливчик. Ему долго удавалось играть в прятки со смертью. В этот раз она его догнала.

— Богиня.

Она подняла взгляд на Шрама. Движения были замедленными, будто она шла сквозь густую воду.

— Ты сделала всё, что могла.

В палату начали заходить другие солдаты. Пес подошёл первым, осторожно снял с Счастливчика жетон и положил его на поднос. Затем достал из грудного кармана связку таких же железных плашек и прикрепил к ней ещё одну. Тихий знак: список сократился.

Богиня прошла к раковине, смыла с рук остатки крови и гноя. Вышла на улицу, пока солдаты тихо собирались вокруг погибшего. Снаружи было холодно, земля — ещё холоднее. Шапка полевого врача скрывала её лицо, обращённое к небу. Чтобы слёзы не предали и не прорвались наружу.

— Всё ещё ведёшь себя как дитя.

— Говорит человек, который чужой помощи не признаёт.

— Помощь — роскошь. Ты должна знать это лучше, чем кто-либо, Свет.

Она чувствовала, что он продолжает стоять рядом. Будто пытался поддержать, хотя она не просила.

— Мёртвым не нужны слёзы. Живым не нужна жалость.

— А что нужно живым?

Он пристально посмотрел на неё и тихо выдохнул.

— Пули. Бинты. Тишина. — Сделал паузу, проводя пальцами по заживающей ране. — И тот, кто не задаёт глупых вопросов. Живой — значит полезный. Полезный — значит пережил ещё один день. — Затем тихо, себе под нос: — ...Этого достаточно.

Солдаты редко молятся настоящим богам. Их алтари — блокпосты, их святыни — жетоны, патроны и обрывки писем в нагрудных карманах. Они верят в мелочи, способные отвести смерть: не оборачиваться при высадке, не надевать новое снаряжение в первый бой, не произносить «тихо» перед вылазкой. Их боги — привычки, выточенные опытом и страхом.

У каждого своя вера. Один хранит на шее детскую игрушку, другой носит в кармане гильзу, третий никогда не тушит сигарету до конца. Это не религия — это сделка. Выполнишь условие — тебя отпустят. Ещё раз.

— А ты хоть во что-то веришь? — тихо спросила она, глядя не на рану, а в глаза.

— Я верю в три вещи: руки, пули и инстинкты. — Он достал из кармана жилета помятый патрон, перекатил его между пальцами и убрал обратно. — Суеверия — для новичков, которым нужны костыли. Вы, медики, слишком верите в чудеса. Единственное чудо здесь — дожить до рассвета.

Война учит искать порядок там, где его нет. Веришь не в богов, а в то, что можно потрогать, проверить. Привычки становятся проводниками, рутина — защитой. Каждый день — ставка, каждый ритуал — шанс остаться в живых. Иногда вера не осознаётся, она просто держит тебя на ногах, пока мир рушится.

Ворон не ищет чудес. Его вера — в надёжное. И всё же она знала: перед каждой вылазкой он достаёт тот самый патрон, перекатывает в пальцах. Не молитва, не знак — просто проверка того, на что можно положиться. Даже у него есть свои «боги». Тихие, верные и безжалостные.