Юродь. Дочь пекаря - 2

Глава 1

Семейная жизнь оказалась не такой уж страшной. Для Воя почти ничего и не изменилось, только Златослава из гостевых комнат в его покои переехала.

Пару седьмиц после свадьбы княжич от жены молодой ни днем, ни ночью оторваться не мог. Будто путник, жаждой мучимый, от ручья студеного посреди пустыни. Но постепенно красота Златославы стала привычной, а потому скучной и пресной.

Хотя княжна старалась. Наряды каждый день меняла. И улыбалась ему будто смущенно, глазки строила, пряча взгляд за пушистыми ресницами сажей чернеными.

О делах разговор заводила, и об развлечениях. И во всем-то она разбиралась. Где больше, где меньше. Вой иногда цеплялся за слова-то. Говорил. Когда спорил, когда соглашался... Но все больше отмалчивался и уходил, оставляя жену одну.

Златослава и тренировки свои воинские не забросила. И уж так ловко у нее получалось, что с любым из парней могла на мечах побиться. Чуть дашь слабину, вспомнив, что с бабой драку затеял, так она тут же тебя в грязи и вываляет.

Мечта, а не женщина...

А все одно... Не хватало чего-то... Тепла... Как-то без души княжна ему улыбалась. Вроде по надобности увлечь пыталась. Да и его интерес не от сердца шел. Оттого Вою от жены, умницы да красавицы какой свет ни видывал, вскорости бежать захотелось. Все нутро в клубок сворачивалось от неприязни ее тщательно скрываемой, и на душе такая тоска мутная царила, хоть волком вой.

Потому через месяц после свадьбы все вернулось на свои места. Княжич жил так же, как прежде: пиво и мед пил, с воинами из отцовской дружины на мечах бился, от воеводиных уроков бегал, баб дворовых щупал, да с отцом по мелочам грызся.

Только Рыжа рядом больше не было. Отправил его куда-то отец. Сказал, что слишком много воли брат его кровный на себя взял. Вой даже не скучал, та странная муть, что отравляла его жизнь, затянула и эту рану, так и не позволив ей вскрыться.

Даже когда жена о беременности объявила, радость мимолетной была. Словно дитя будущее к нему, к Вою, никакого отношения и не имеет. Вот отцу его невестка угодила. Велел князь на крепостной двор бочку пива выкатить, чтоб и люди тоже порадовались. И Вой сначала вместе со всеми хмельного нахлебался, а уж потом вспомнил, по какому поводу праздник.

Зима, весна и лето пролетели будто не бывало. Он и не заметил. Только когда первый морозец траву прибил, будто очнулся. Услышал, как девки за калиной собираются. И всколыхнулось что-то в груди. Сердце застучало, кровь застывшую разгоняя. Вспомнилось, как с Озарой замерзшую ягоду собирал; как глаза дочери пекаря горели, а губы алые блестели, что калина та, и смеялись заливисто; и как хотелось ему прикоснуться к ним в поцелуе, проверить: сладкие, как сахар, они али с горчинкой.

А губы у Озары совсем ни на сахар, ни на ягоды не похожи оказались. Мягкие, податливые... Словно воск в руках согретый. И на вкус такие же... Как соты медовые. И сама она... До сих пор руки ее тело чуяли, стоило глаза закрыть. Словно не давным-давно все случилось, а вот только что.

Захотелось увидеть ее. Обнять снова. Да, так сильно, что княжич обо всем другом позабыл: и о вине-пиве, и о забавах мужских, и о жене-красавице. Будто из омута мутного вынырнул на свет белый. Оглянулся вокруг, велел коня запрячь, да в Вартару рванул, в пекарню. А об том, что целый год уж пролетел, и не вспомнил.

Пока мчал по дороге меж полей скошенных, ветерком его обдуло, совсем хорошо стало. Хмельной угар прошел на свежем воздухе. Полной грудью задышал. На всем скаку руки в стороны раскинул и кричал, захлебываясь стылым воздухом, изгоняя из нутра остатки того странного ощущения, что живет он не свою жизнь, а чью-то чужую.

Когда до Варатры добрался, первым делом к пекарне Абсея отправился. Представлял, как Озара на него взглянет. Как улыбка вспыхнет на ее губах. Как засияют глаза, освещая весь мир ярче солнца весеннего. А он обнимет ее. И больше никогда не отпустит. Потому что осознал, как сильно она нужна ему.

Больше, чем княжество... И пусть отец потом лишит его наследства. Зачем ему богатства, если рядом не будет Озары?

Больше, чем честь исполнить волю царя-батюшки... Пусть царь, недоволен останется, что род мятежный снова против воли государевой пошел. Пусть осерчает и запретит Вою до самой смерти княжество покидать. Зачем ему блеск и роскошь столичной жизни, если рядом не будет Озары?

Больше, чем любовь и уважение князя и отца... Пусть он недоволен будет. Пусть кричит... Пусть кулаком грозит и грозится от рода отлучить.

Потому что ему ничего не нужно, если рядом не будет ее... Лучше сдохнуть, как собака, под забором, чем и дальше плавать в мутной водице, которой стала жизнь без нее...

По улицам Варатры летел он, словно от мыслей об ней, крылья за спиной выросли. И только перед новенькими воротами поводья натянул, коня на дыбы подняв.

Спрыгнул, чувствуя, как мягко пружинит под ногами чуть подмерзшая земля. Он как будто бы забыл, что такое жить и чувствовать. А вот сейчас вспомнил.

Легко толкнув калитку, вошел во двор. И замер...

Какой-то худой и белесый, будто седой, мужчина сидел на ступеньках высокого крыльца и держал сверток с младенцем на коленях. Яркий лоскуток на одеяле говорил, что это его сын, первенец. Гордость отца и счастье матери.

Услышав, как хлопнула калитка, незнакомец поднял взгляд на гостя. Узнал мгновенно, встал и, держа сына на руках, поклонился:

- Приветствую, княжич...

Вой замер... Не дурак же. Сразу понял, почему этот рябой и некрасивый горожанин из мастеровых сидит на ее крыльце. И даже голос услышал тихий будто колокольчик кто приглушил, мол, и я сватов жду... Значит, зря он сюда примчался... Это ему она нужна была все это время. А вот он ей вовсе не нужен был.

По уму следовало бы уйти... Отговориться, мол, ошибся. Не к тем воротам завернул. Но он не смог. В груди так жгло... Будто кто головешкой раскаленной наживую ткнул.

Гулко сглотнул, ставшую вязкой слюну. Прокашлялся...

Глава 2

Княжич уехал. Забрал корзинку с печевом, запрыгнул на коня и ускакал прочь. Только в этот раз, Тишка был уверен, что он никогда не вернется.

Тяжко вздохнул. В сердце жгло, будто утюг со свежими углями на груди оставил. Он никогда еще не говорил так складно, как сейчас с княжичем-то. Видать у страха не только глаза велики, но и язык шустр.

Он ведь все понял-то, едва княжича на пороге увидел. Очень уж Абсеюшка маленький на папку своего похож. Особливо глаза... По глазам-то он и спознал «сродственника». А то ведь раньше никак не мог понять, у кого из его знакомых такой льдисто-серый цвет глаз. Помнил, что видел такие... Не помнил только у кого.

Что и говорить, дюже боялся Тишка счастье свое долгожданное потерять. Как Озара согласие дала, так до самой свадьбы спать не мог от страха-то. А вдруг невеста передумает?

Да, и потом чуть не каждую ночь кошмары снились: будто приходит в избу знакомец с льдисто-серыми глазами и говорит, мол, пойдем-ка, Озарушка, со мной. Осознал я, что глупость великую совершил, когда от тебя, да от дитя своего отказался. Люба ты мне, жить с тобой хочу.

А Озара такие речи услышав, вспыхивает от радости и по избе бегает, вещи собираючи... Не свои, его... И после протягивает узел ему, и говорила, мол, иди-ка ты, Тишка, домой, к дядьке Милославу. А в моем доме теперича другой хозяин будет.

И в этот самый момент он просыпался, воздух ртом хлебая от ужаса. И сердце каждый раз колотилось так, будто с горла выскочить пыталось. И руки мелкой дрожью тряслись, когда он принимался щупать вокруг себя, чтоб убедиться: рядом жена его любимая. Спит спокойно и выгонять его не собирается.

Кто же знал-то, что его самый жуткий кошмар вот так вот, наяву, сбудется?

Что явится к ним в пекарню княжич...

И скажет, мол, дай сына подержу...

А он, Тишка, так от страха онемеет, что и противиться не сможет. Сам своими руками дитя ему отдаст... А потом будет пироги в корзинку складывать не глядя, ругать себя мысленно всеми самыми нехорошими словами и трястись, что княжич Абсея в крепость увезет.

Потому, когда княжич мальчонку ему вернул, в голове Тишкиной так гудело, что он и не слышал ничего... Видел только, как княжич дюже озлившись на что-то, на коня вскочил и умчался прочь.

А у Тишки все перед глазами плыло... Уж и не помнил, как в избу вошел. Абсея в колыбельку пра-прадедовскую положил... Качнул ее, рукой завитка обережного коснувшись. И почудилось ему, что тот самый прадед, который колыбельку смастерил, вздохнул тяжело и головой покачал укоризненно. Стыдно, мол, за тебя, потомок... Ой, стыдно... Отродясь такого не было, чтоб мужчины рода нашего запросто так отступали и семью свою защитить не пытались даже. Тебе не от страха трястись надобно было, а дрыном отходить наглеца Озарушке обиду учинившего...

И так ясно он услышал пра-прадедовский вздох, что аж не по себе стало. Выскочил на крылец, чтоб воздуха свежего и холодного вздохнуть, случайно взгляд на столбик у ворот бросил. А там корзинка с печевом висит.

Понял Тишка: вернется княжич-то. Вот он повод... А то и не один вернется, а со стражей. Чтобы Абсеюшку забрать. И Озару...

Дрын подходящий Тишка из поленницы вынул. Взвесил, чтоб по руке был. Прикинул, как биться будет.

Оно может и глупо-то против мечей с дрыном идти. Только он ведь не воин, и меч отродясь в рука не держал. Потому-то и нет у них в хозяйстве мечей. Да, даже если бы был, дрыном-то сподручнее. На палках-то они с мальчишками дрались бывало.

Ворота тоже нарочно распахнул на всю ширь. Надеялся, что соседи увидят. Ежели не вступятся, так Озаре потом обскажут все как было. Что муж ее до последнего вздоха и жену, и сына защищал.

На крылец сел. Дрын рядом положил, чтоб ежели что дотянуться легко было, корзинку поставил у ног и стал ждать войска княжеского.

Хорошо Озарушка к оврагу дальнему поехала за калиной-то. И теперича только к вечеру вернется.

Княжич примчался дюже быстро. И один. Без дружины.

Тишка медленно поднялся... Коли княжич решил один на один биться, значит есть еще надежда миром разойтись, словами спор уладить. А дрын-то вот он рядом. Ежели что успеет схватить.

- Присаживайся, княжич, - кивнул на ступеньки рядом с собой, - поговорить нам надобно...

А потом он говорил. Слова будто сами лились. И видать получалось у него как надо, злость с лица княжича уходила. Сначала удивление появилось. Мол, не ожидал я, что ты, простолюдин безродный, такие речи вести можешь.

Когда Тишка прямо сказал, что жизнь готов положить, защищая то, что дорого ему больше всего на свете, княжич и вовсе испугался. Да, так сильно испугался, что с лица спал и задрожал будто...

И вдруг резко взгляд его похолодел, решительным сделался. И тон, которым гость незванный заговорил, совсем другой был. Твердый. Резкий. Княжеский. Тишку проняло невольно и не посмел он соврать, даже если бы и хотел.

Потому и признался честно, что тайну Абсеюшки ото всех они скрыли. Никто на всем свете не знает, что не его это, не Тишкин, ребенок-то.

Княжич, повелев семью свою и дальше беречь, снова на коня вскочил и умчался. Но в этот раз Тишка уверен был, что не вернется он снова. Никогда не вернется. И не станет больше меж ними с Озарушкой путаться и мешаться.

Правда, Тишка не совсем понял последние слова княжича. Мол, ради сына не стану в жизнь вашу вмешиваться боле. Но у князей, поди, свои причуды, простому люду не понятные.

Вечером, когда Озара вернулась, Тишка впервые не боялся, что кто-то отнимет у него его счастье. И так обнял жену, что она почуяла что-то. Глаза подняла на него и сказала:

- Ох, Тишка, как же хорошо, что мы вместе... Навсегда, - выдохнула и улыбнулась...

- Навсегда, - прошептал он в ответ.

А об том, что княжич приходил, Тишка ничего Озарушке не сказал. Неча... Все одно не отдаст он счастье свое долгожданное никому.

***

Вой так и мчался галопом до самой крепости, влетел во двор и на ходу с коня спрыгнул. Под ногами громко хрустнул лед, затянувший неглубокую лужу, жирная грязь плеснула на сапог, но княжич не заметил. Перекинул уздечку подскочившему конюху и помчался в терем княжий к отцу. Он немедленно хотел знать куда делся Рыж. И ежели вправду отец тишком, Воя не спросив, Тьме его отдал...