Юродь. Дочь пекаря

Глава 1

Пекарня старого Абсея славилась пирогами на всю Вартару.

Большие круглые ватрушки со сливочно-жёлтым, щедро сдобренным желтками творогом. Поверх Абсей раскладывал засахаренные ягоды и фрукты, сиявшие будто каменья драгоценные.

Тяжёлые, сытные кулебяки с начинками, прослоёнными толстыми, ноздревато-пышными блинами. Одним куском наешься так, что завязки на штанах распускать придется.

Расстегаи, края которых будто лопались прямо в печи от распирающего нутро пирога рыбного фарша.

Высокие свадебные курники украшенные искусно вырезанными цветами и листьями... Пекарю удавалось всё.

Но особую любовь горожан сыскали небольшие мягкие булочки-витушки с медово-маковой начинкой. Сам князь Баграт, хозяин всех земель вокруг Вартары и самого города, не брезговал полакомиться сладкой сдобой из пекарни Абсея.

Дабы уважить господина, старик каждое утро самолично доставлял выпечку князю на завтрак. Благо вставали в княжьем тереме поздно, когда рабочий люд похлёбку к обеду стряпал.

- Озара, ты всё приготовила? - Абсей кряхтя сполз с печи.

Сорванная десять лет назад спина с каждым годом болела всё сильнее. Мази и притирания, на покупку которых Абсей не скупился, приносили временное облегчение. А сырыми осенними днями, когда дожди сыпали мелкой пылью с утра и до самого вечера, не помогали вовсе.

Никто во всём городе не догадывался: около двух лет назад место старого пекаря у печи заняла дочка, Озара. Сам Абсей ослаб и не мог вымесить тесто, не свалившись на следующий день в горячке. Подмену приходилось скрывать, дабы не смущать горожан и не отваживать покупателей. Не женское это дело — тесто месить, да хлеба печти... И того уж слишком, что девица немужняя в лавке пирогами торгует.

- Да, батюшка, всё готово, - отозвалась Озара.

Закутала последнюю ватрушку в плотное льняное полотно, осторожно, чтоб не смялось, положила свёрток в просторную ивовую корзинку, купленную как раз для такого случая.

- Добро, - кивнул Абсей.

Кряхтя и поддерживая рукой поясницу, добрался до порога. Накинул старый, но целый и опрятный кафтан. С тоской вздохнул. До княжеского двора версты две по осеннему бездорожью. Да с больной спиной...

- Батюшка, - Озара подала отцу кушак, упавший на пол с деревянного крючка, - как же ты поедешь? Погода как разыгралась. Заболеешь не ровён час.

Абсей покачал головой. Нельзя ему хворать. Коли помрёт, так кто об Озаре позаботится? Жениха подходящего подберёт, свадьбу сыграет? Но и господина обижать негоже. Осерчает, беда будет. Скор на расправу князь. Коли что не по нутру, так сразу на плаху.

Заглянул Абсей в корзинку, проверил, чтоб Озарушка не позабыла чего. Дочка-то у него, коли с другими сравнивать, и красивая, и разумная, да по молодости одни женихи в голове. Особо Тихомир, сын портного с соседней улицы. Работящий парень, хороший, хотя и не красавец. Но с лица же воду не пить.

А Абсей и не против, чтобы сладилось у молодых. Озарушка в следующий год в возраст войдёт, поженятся.

И угораздило государя три лета назад повелеть, чтоб девки лишь с осьмнадцати лет невестились! Где видано-то такое? Кабы не указ царский, так была бы Озарушка и замужем, и с дитём на руках али под сердцем. Раньше-то дочери лет в пятнадцать свадебный наряд примеряли, а после семнадцати перезрелки в одиночестве куковали. Чуток не успела Озарка, чтоб замуж выйти. Годка не хватило...

Абсей сокрушённо вздохнул, да аккуратно пробежал пальцами по узлам. Пироги-то он и не глядя определить мог.

Ничего не забыла дочка. Всё как надо сложила в корзинку. И кулебяку о пяти слоях с визигой и осетровыми щёчками, кашей гречневой, жареными грибочками с лучком, яйцами рублеными и пером зелёным, луковым. И большие, с тарелку, расстегаи с рыбным фаршем, ломтиками осетрины и налимьей печёнкой. И ватрушки сладкие с творогом и маслом топлёным, да поверху с яркими пятнами рубиновой вишни, сорок дней на вине настоянной. И те самые витушки медово-маковые, мелкие, чтоб на один зуб, да мягкие, как перо лебяжье. Никому в Вартаре такие не удавались... А старый князь их любил.

Тяжела ноша, а деваться некуда. Везти надо. Поднял корзину, крякнув от натуги и боли, тонкой стрелой пронзившей всё тело от макушки до пяток, чуть на пол не повалился прямо на пироги княжьи. Едва на ногах устоял, глаза от напряжения выпучив.

- Батюшка, - ахнула Озара, к отцу кинулась. Корзинку из рук выхватила, а самого до лавки проводила, усадила со всем почтением. А потом бровки нахмурила, руки в бока упёрла, ни дать ни взять жена-покойница, Матренушка любимая, и заявила, - ты, батюшка, болезный нынче. Так что я сама к князю пироги повезу. А ты притираниями намажься, пояс из собачьей шерсти на спину повяжи, да на печи лежи грейся, - и так быстро на себя душегрею стёганную накинула, корзину схватила, из избы выскочила, что Абсей и слова сказать не успел.

Покачал головой Абсей... Шустрая девка. Негоже так. Девка должна тихой, скромной да покорной быть. Отца-мать слушать и не прекословить. А не пироги на продажу печти, в лавке торговать и ещё и развозом заниматься... Нельзя помирать ему, никак нельзя. Вот как дочь за Тишку замуж отдаст, да мужа молодого заместо себя за Озаркой приглядывать оставит, так и покой вечный придет.

***

Мелкий, тягучий и противный дождь стучал по кожаному пологу крытого кузовка. Дорогу от сырости развезло, колеса вязли в мокрой топкой глине, накручивая на обод комки грязи. Озара недовольно хмурилась, куталась в толстый шерстяной платок, прячась от осенней промозглой сырости, и подгоняла кроткую пегую лошадку Кишку(*кИшку). Старая кляча, рывком выдергивая ноги из грязи и рискуя потерять подковы, брела по узкой дороге. Когда вернутся домой, надо будет проверить копыта. Если что к кузнецу Кишку свести...

Озара нахмурилась. К кузнецу, на другую улицу, идти не хотелось. Там по соседству жил Тихомир, сын отцовского приятеля, который вбил себе в голову, что она, Озарка, невеста его будущая. И никак не отвадить парня было, очень уж отцу «жених» нравился. Только ей самой Тишка не по нраву был. Скучный он. Как заговорит, так все про ткани, фасоны и нитки... А ей хотелось чего-то большего. Особенного, волнующего... Например, пусть бы красивый и благородный воин в нее влюбился. Комплименты говорил, руки целовал и в чувствах признавался. Как в книжках.

Глава 2

Девица, сидевшая в возке на самом деле были премиленькая. Глазищи синие, ресницы, как опахала, что отцу купцы заморские поднесли в подарок. Губы пухлые, сладкие... Так и хочется лизнуть их, как сахарную голову, в детстве.

Парень быстро пробежал по ей взглядом. Абсей бедняком не был, и дочь свою не обижал. И душегрея на ней новая, с вышивкой, не у всякой горожанки такая есть; и сапожок, что из под юбки вокруг раскинутой, слегка выглядывал, ношеный, но совсем не старый; и платок яркий, на деревенский манер повязанный, еще цвет под дождем и снегом не потерял. А из-под платка прядь волос светло-русых выбилась. Спиралькой завилась и торчит... как дымок в зимнюю ночь.

Вой улыбнулся... Кажется, они с Рыжем напугали девчонку. Онемела, сидит опахалами машет, а на щеках пятна розовые все ярче и ярче становятся. Сейчас бы ладони холодные приложить, чтоб успокоить. Вой мгновенно ощутил гибкое тело в своих руках. Аж самого жар опалил.

- Чего молчишь? - хохотнул Рыж, чувствительно приложив замершего княжича локтем в бочину. - Отвечай, коли сам княжич с тобой разговаривает!

Ох, и зря Рыж это сказал. Девка вспыхнула как маков цвет, голову опустила, ладошку вскинула, рукавом прикрылась. Теперь от нее точно ни слова не добьешься. Вой усмехнулся. Надо же какая у Абсея дочь недотрога. В груди влажно забухало сердце, сгоняя кровь вниз. Не то, чтоб Вой хотел развлечься. Но не пропадать же добру? Раз уж отец настоял, чтоб сын в родном доме погостил. Как раз хватит времени за девкой приударить. Этой простушке много ли надо? Не княжна же, а всего лишь дочь пекаря.

- Не бойся, девица, - мягко улыбнулся он. Рыж сразу все понял, громко хохотнул, еще раз ткнул локтем и свалил с корзинкой печева, оставляя их наедине. - Я тебя не обижу. Меня Вой звать. Княжич я. А тебя как величают?

Девица руку слегка опустила, взглянула на на него несмело. Ни дать ни взять бельчонок испуганный.

- Озара, - прошептала. Так тихо, что и не услышал он.

- Как? - переспросил.

- Озара, - повторила она тоненько. Точь-в-точь колокольчик махонький зазвенел. - Я пекаря Абсея дочь.

- Красивое у тебя имя, Озара, - Вой кивнул, да на лошадиный круп оперся.

Устал. Сегодня воевода отцовский их с Рыжем по полю вволю погонял, проверяя, как молодая поросль науку воинскую усвоила. А то в царском войске фамилию опозорят. И невдомек воеводе, что во дворце царском служба совсем другая. Никто там на мечах не бьется, копья на скаку не кидает. Главное выправка и бляха до блеска начищенная.

Хорошо хоть дождь с утра... Иначе как после бани бы распарило его. Вся морда красная была бы. Как девицу с таким лицом охмурять?

Вой провел ладонью по волосам, чувствуя, как холодная вода, потекла за шиворот насквозь мокрой рубахи. Повел плечами... Проклятый дождь!

- И сама ты, Озарушка, красивая, - улыбнулся как можно шире Вой, зубы белый и ровные показывая, - приедешь завтра, привезешь мне пирог с зайчатиной? Очень уж они отцу твоему удаются... А если из твоих рук пирог получу, так все сам съем, ни с кем не поделюсь.

Девица клюнула на нехитрый комплимент. Опустила руку и несмело улыбнулась. И эта улыбка вспыхнула в ее глубоких, как дно колодца, глазах, как солнце, согревая Воя. Словно не осенняя хмарь вокруг, а пекло летнее.

- Привезу, - кивнула. И нахмурилась, - батюшка болен. Не встает почти.

И прежде чем Вой успел сообразить что сказать, само собой вырвалось:

- Может помочь чем? Хочешь лекаря княжьего к нему отправлю?

Зазвенел колокольчик весело и задорно.

Смеялась Озара как-то по-особенному. Никогда Вой не видел, чтоб девицам так смех к лицу был. Залюбовался невольно. Да, и она словно невзначай на Воя поглядывала. И щечки ее при этом все розовее становились. Будто яблочки на дереве созревали.

- Нет, не надо. Боюсь, батюшку моего удар хватит, коли княжий лекарь его лечить придет, - прыснула смехом, ладошкой прикрываясь.

Вой расхохотался. А девица не смотри, что скромница, а на язычок острая.

- Тогда пусть лекарь отца моего микстурами потчует, - улыбнулся он, - а ты завтра приезжай. Я сам тебя встречу, - он подмигнул ей, получив в ответ смущенную улыбку и опущенный взгляд, - чтоб никто мой пирог с зайчатиной не забрал...

***

Домой Озара летела, как на крыльях. А все потому, что улыбка княжича, как солнце весь мир для нее освещала. Дождь света его испугался, да исчез, как ни бывало. И даже хмурая осень стала вдруг совсем другой: красивой, позолотой лесов по горизонту украшенной. Будто вышивка по краю рубахи. И плесень с неба куда-то делась. И теперь оттуда, сверху, глядели на Озару серые глаза Воя. Добрые, ласковые, и такие теплые, что душегрею распахнула, чтоб не сопреть. Но все равно жарко в груди было. Озарка воздух ртом хватала, глубоко дыша, чтоб жар нутряной выгнать. И то не помогало. Будто воздух осенний, сыростью и грибами пропахший, до нутра не доходил. Никак надышаться не могла.

И так уж свербело в одном месте поделиться с кем-нибудь встречей негаданной, что Озара решилась Всеславу навестить, подружку закадычную. Когда-то рядом они жили, по-соседству. Все детство вместе: и в огород, и в луга по грибы-ягоды, и на речку белье полоскать. Бывало и обед готовили вместе, а потом Озарка щи, да кашу в чугунок складывала и тайком на кухню тащила. Вроде как дома сготовила.

Но три года назад Всеслава замуж вышла. Она-то старше, как раз успела до царского указа. И в семью к мужу своему переехала. Далеко, на другой конец Вартары. С той поры подружки редко виделись. Абсей совсем плох стал, и Озара с раннего утра в пекарне занята, а у Всеславы заботы другие, семейные. Свекрови угоди, свекру на глаза не попадайся лишний раз, мужу не прекословь... А потом, как дочка родилась, так и вовсе не до бесед стало. Крутилась Всеслава, как белка в колесе с утра раннего до позднего вечера.

Как в город вошли, Кишка хотела было домой рвануть, но Озара вожжи натянула, да заставила лошадку с пути привычного свернуть. Подъехала к дому свекра Всеславиного, повод на столбик у ворот накинула, в сени вбежала.

Глава 3

- Озарка? - окликнул ее отец, за столбик резной на крылечке держась, чтоб не упасть. Кое-как до крыльца добрел. Где за стеночки держался, где на четвереньках полз. Устал, будто цельный день у печи в пекарне простоял. Очень уж за дочку испугался. Слышал, как ворота заскрипели, да, Кишка заржала, радуясь, что домой вернулась. А дочка все в избе не появилась. И сердце родительское не на месте. Чует что-то. Тревожится.

- Батюшка! - отмерла Озарушка и глазами полными слез на отца взглянула. Кинулась к нему, обхватила за шею и заревела пуще прежнего.

У Абсея сердце так и захолонуло... Неужто беда с дочкой какая приключилась?! Неужто обидел кто?! Ведь знал же, нельзя девку одну со двора отпускать. Сам дурак, понадеялся незнамо на что.

- Озарушка, - дрожащей рукой провел Абсей по платку, притягивая дочку, - неужто обидел тебя кто? - спросил, а у самого ноги подкосились. А то ответит, что обидел? Что делать-то? И тут же решил. К князю пойдет челом бить, справедливость искать. За Озаркину обиду с любого спросит. Пусть князь суд вершит, и своей рукой обидчиков карает, коли посчитает нужным. Али его за навет сгнобит.

- Батюшка, - всхлипнула дочка, а сама все сильнее носом захлюпала. - я к Всеславке заехала, - поведала дочь нехитрую историю и разревелась пуще прежнего, - юродь она, батюшка! И судьбу мне горькую напрочила, проклятая!

Вздохнул Абсей. Озарку крепче обнял, да зашептал, как в детстве. Словно снова она, девчушкой малой, на коленях его сидит, да на обиду жалуется...

- Не плачь, Озарушка, почудилось тебе. Не юродь Всеславка твоя, а баба дурная да бестолковая. Коли сама таскунья, так неча на людей пенять. Коли сучка не всхочет, кобель не вскочит. Неча было задом перед Лихом вертеть. А что до семейки евоной, так знал Горазд за кого дочку отдавал. Польстился на богатства, думал, Всеславка в шелках и бархате ходить будет. А на шелка и бархаты, Озарушка, ох, как робить надо. Всеславке бы с рассветом вставать, чтоб хозяюшке-матушке угодить, да не лениться и по сеновалам не шастать. И глядишь наладилось бы все. И Ратко добрым мужем стал бы. И свекровушка на невестку глядя радовалась бы... А коли сама дура, так и неча на людей пенять, - пошел по второму кругу.

Говорил Абсей, говорил, по голове в платке цветастом поглаживал. Дочка сама на прошлой ярмонке такой выбрала. А Озарка в его руках успокаивалась.

Ох, уж девка молодая и глупая. Замуж бы ей, так все мысли дурные бы вымело. А там детки бы пошли. Дети-то для любой бабы первая радость. Угораздило же царя-батюшку указ вредный принять. Не иначе вороги царства Хорумского нашептали, подумал Абсей.

Да, спохватился вовремя, повинился. Негоже про царя дурные думы иметь. И царь-батюшка, и князь не зря над простым людом сверху поставлены. Коли решили, что надо так, значит так тому и быть. Через год свадьбу сыграют. Они-то с Милославом сговорились уже. Только молодым не сказали. Неча им знать раньше времени. А то как глупости наделают. Стыда не обреешься, коли девка порченной взамуж пойдет. Даже если сам жених ее и попортил.

- Пойдем, Озурашка, в избу, - вздохнул Абсей. Дочка совсем уже успокоилась, на груди отцовской пригрелась. Все страхи свои забыла. - А то озяб я...

И правда озяб, выскочил-то в одной рубахе. Не до того было, чтоб одежу натягивать. Зато спину отпустило вроде. Ушла боль, как ни бывало.

Отстранилась Озарушка, глазки опухшие вытерла, и улыбнулась светло, что у Абсея, как всегда сердце зашлось. Очень уж дочка на Матренушку-покойницу похожа стала, на жену единственную и любимую. Сколько не предлагали Абсею жениться, не смог. Не хотел, чтоб Озарушка с мачехой росла, коли с матерью не довелось...

- Пойдем, батюшка, - потянула Озара отца в избу. Да не тут-то было... Так и не смог Абсей с места двинуться. А все спина проклятая. Колом встала, ни согнуться, ни ногой двинуть. Пришлось соседей на помочь звать, чтоб Абсея в избу занесли, да на лавку уложили. А Озарка весь вечер над отцом хлопотала. Спину жгучей мазью мазала, травы запаренные прикладывала... Да все одно... Так и не поднялся Абсей. Ни на завтра, ни через неделю...

Пришлось Озарке самой и в доме, и в пекарне хозяйничать. Смотрел Абсей, лежа на лавке, как ловко дочка со всем управляется и радовался. Хорошая девка выросла. Не чета Всеславке бестолковой. Уж с Озарушкой-то такая беда не случится, и сама хозяйственная, и мужа ей Абсей со всем старанием подобрал.

***

Всю ночь Озарке юродь снился, будто снова она на той самой ярмонке весенней оказалась. И возки купеческие полукругом в поле за Вартаром встали. Бабы тогда ругались, что место негожее выбрали, в самые ягодники вперлися, весь цвет вытоптали. Хотя сами столь кругов вокруг возков наматывали, что неясно было, чьи ноги-то больше полуницы сгубили: купеческие либо вартаровские.

Отец, как всегда на ярмонке, на шею короб повесил, пироги да булки сложил, и целыми днями по полю кружил, продавал печево. Озарка помогала, как могла, но много ли помощи от дитя малолетнего. Сбегает до дому, кваску крынку принесет, чтоб горло смочить, и то хлеб.

Вот и носилась Озарка с подружкой своей Всеславкой по ярманке. Во все возки по сто раз заглядывали. Купцы-то знали, девки они любопытные, да худого не учинят. Не гнали, позволяли глазеть на товары, только велели руками не трогать, чтоб не замарать. Ох, уж они тогда с Всеславкой шеи тянули. Бабка Всеславкина, что за ними присматривала, смеялась, мол, как у гуся шея станет-то, и кто же тогда вас таких длинношеих замуж возьмет.

И уж когда к последнему возку подошли, увидели юродь... сидел он прямо на земле, чуть в стороне от возка, где не ходил никто, среды высокой травы, которая скрывала его от глаз людских. Худой, грязный, страшный... На плечах рубаха рваная, чуть держится. Дыр-то на ней больше, чем целого. Все ребра видать. Крупные такие, широкие... Как у свиньи, когда ей нутро вскроют. Волосы кудлатые, белые будто у старика столетнего, а у самого ни одной морщинки нет. Лицо гладкое, молодое... и бородка тощая, прозрачная. Трава над ним колосится-колышется. Так и кажется, будто спрятать хочет, людям добрым жуть не показывать. Только силушки у земли-матушки на такое не хватает. Вот и машет людям, мол, уходите... неча здесь глядеть.

Глава 4

До княжьей крепости Озарка собралась, как вчера, к полудню.

Сложила пироги в корзину, а с зайчатиной сверху пристроила. Ох, и расстаралась она для княжича-то... Пирог так украсила, что и на царский стол такой подать не стыдно. Тут тебе и деревья с листьями резными, и цветы диковинные, и даже морда заячья из-за витого края торчит с ушами длинными, носом-пуговкой и глазом из сухой черемухи.

Душегрею новую из сундука достала. Теплую, зимнюю, из овчины пошитую, а по краю белым мехом заячьим отделанную. Тишка шкурки выделывал, мягкие, ворс длинный, густой...

- Озарка, - батюшка хоть и на лавке без движения лежал, а за порядком в избе следил. И успел углядеть, как дочка прихорашивается, - не рановато ли ты душегрею обновляешь? Спаришься же... И дождь меха помочит, спортит.

- Мерзну, батюшка, - отозвалась она, даже себе признаться тяжко, что княжичу понравится хочется, а уж батюшке тем более. - Привыкла у печи в жаре-то, зябну теперь.

Только и вздохнул батюшка тяжко. Вину свою перед Озаркой чувствовал. Все же хозяйство на девку свалил, пока сам на лавке, прохлаждается. Решил, как дочка уедет, так потихоньку встать. Расходиться надо, а то так и будешь в лежку лежать.

А Озара поверх душегреи новой еще и платок пуховый накинула. Белый, легкий, как облако. Купец-то, что ей платок продал, говорил, что она нем на княжну похожа. Верила ему Озара... Он-то, купец, поди, князьев и их дочерей навидался. Считай все Хорумское царство объехал.

Ох, и стучало сердечко Озаркино, когда за ворота выехала. И крепость княжья не пугала больше, а манила. Так уж хотелось Озарке побыстрее доехать, то и дело Кишку подгоняла. А лошадь вредная нарочно медленно ногами перебирала. И спотыкалась то и дело, будто пакость какую решила устроить, хотя против вчерашнего погода сегодня выдалась теплая. Солнышко с самого утра светило, даже лужи и грязь подсыхать стали. А Озарка в одежке зимней сопрела так, что вся спина мокрая стала. Уже и платочек с плеч скинула, и душегрею распахнула, а все одно — жарко.

- Н-но, Кишка! - стегнула Озарка лошадку, - пропастина окаянная! Зачем только кормим тебя. Вот скажу батюшке, чтоб на скотобойню тебя сдал! А взамен хорошую лошадь купим. Молодую и резвую!

Но Кишка, крупно вздрагивая всем телом от удара вожжами, чуть ускорялась, тяжело подбрасывая круп на каждом шаге, но запала хватало не надолго, и она снова, недовольно всхрапывая и тряся головой, еле брела по грязной дороге...

Пока доехали до ворот крепости, Озарка уж много раз готова была схватить корзинку и бежать сама. И то быстрее бы получилось. Останавливало только то, что сапожки испачкала бы...

- Здорово, Озарка, - хмурый дядька Добромир снова, как вчера стоял на воротах, - опять сама? Не встал батька-то?

- Здрасти, - кивнула она и вздохнула тяжело, - не встал. Совсем плох, ноги отнялись, ни шагу ступить не может...

- Зайду я к вам вечерком, - мотнул головой дядька и добавил, - проведаю брата. Ты смотри, Озарка, за батькой-то, он же заради тебя столь лет мучается...

Непонятное сказал дядька Добромир, да только Озарка уж от нетерпения и не слушала. Страсть, как хотелось поскорее в крепость попасть, княжича увидеть, и пирог с зайчатиной лично в руки передать. Чтоб, как обещал, сам съел и ни с кем не поделился.

- Поеду я, дядька, - дернула вожжами Кишку с места трогая, - быстрее пироги отдам, быстрее домой вернусь. Мне по хозяйству еще похлопотать надо. Все утро у печи стояла.

- Добро, - улыбнулся стражник и напоследок крикнул, - Кишку-то к кузнецу своди! На правую переднюю ногу припадает, поди подкову потеряла!

- Свожу! - махнула Озарка, мысленно себя обругав. Совсем с этим княжичем про все забыла. Вчерась же думала, что копыта проверить надо после грязи-то. А как домой вернулась, так запамятовала. Все только о пироге с зайчатиной думала.

За воротами крепости не мешкая свернула на дорожку узкую. Только мельком на крыльцо глянуло. Пустое. Не вышел сегодня старый князь воздухом подышать...

Кишка привычно добрела до кухни и остановилась. Тут уж Озарка не утерпела, нос из возка высунула, чтоб княжича-то увидеть. Но княжича нигде не было. И того, второго, рыжего, тоже не было. Только парень незнакомый, хмурый и длинный, что журавль колодезный, дрова колол чуть в стороне. Как Озарку увидел, не спеша воткнул топор в чурку и к возку направился.

- Здорово, - буркнул, руку протянул, будто Озарки здесь не было, схватил корзинку и потащил. - Скажи Абсею, что тетка Божана сказала, чтоб завтра поболе пирогов с телятиной привез. У князя люди важные будут, угощать надобно. И ватрушек сладких пусть еще положит. Княгиня тоже гостей встречать будет.

- Куда? - ахнула Озарка и корзинку схватила.

- Не боись, - так же равнодушно ответил парень, - погоди чуток, щас обратно корзину вынесу. И вчерашнюю тоже. Почто уехала вчерась, корзины не дождалась? - говорил он так ровно и монотонно, что совершенно не понятно было, спрашивает он или просто говорит.

Но Озару волновали не какие-то там корзины! И она, с отчаянием глядя на парня, выдохнула:

- А где же княжич?!

Парень впервые на Озарку глянул. Да, так, что она в своей зимней душегрее и платочке пуховом, дурой себя почуяла. Аж щеки вспыхнули. А парень фыркнул:

- Ты что ж, дуреха, решила, что раз княжич в крепости, значит непременно сам тебя встречать выйдет? Ты ж, поди, - хохотнул он, - для него вырядилась, да?! Ох, и дура-девка! Где тебя такую Абсей нашел-то?!

- Сам дурак, - только и смогла ответить Озара, от парня отворачиваясь. - Где надо, там и нашел...

И что он смеется? Ну, да, думала. Так вчерась-то сам княжич пришел за печевом. И сам у нее пирог с зайчатиной попросил. Ну, не приснилось же ей такое...

Парень насмешливо фыркая и то и дело покатываясь от смеха, унес корзинку на кухню. А Озарка осталась ждать как велено было. Не стала бы, но, и правда, завтра уже не в чем будет пироги везти.

От нечего делать, пытаясь обиду свою перебороть, стала оглядываться вокруг. А может надеялась княжича увидеть. Ну, хоть глазком, ну, хоть разочек. Чтоб убедиться, что не привиделось вчерась, не поблажилось...

Глава 5

Абсей, как дочка уехала, встать захотел. Дел много...

Печи в пекарне дрова жрут, что свинья помои. Только успевай золу выгребать. Поленницу, что по лету заготовили уж почти закончили, и Абсей еще на прошлой седьмице два возка березы закупил. Бревна-то они с Озарой распилить успели, пока поясница не отнялась. И под навесом сложили, чтоб дождь не замочил. Теперича наколоть надобно.

Не на дочку же такую тяжелую работу сваливать. Она-то конечно, колун в руках держала. И на одну истопку, коль приспичит, нарубит. А все одно, не женская это работа. Тяжелая.

А еще печи прибрать надо, золу вымести, трубу почистить. Еще вчерась заметил Абсей, что из пекарни дымком потянуло. Опасное это дело. Ежели так оставить, не ровен час угореть можно. Озарка-то конечно, с этими делами сама справится. Умеет. А все одно не для женских рук эта работа. Грязная слишком. От сажи потом не отмоешься.

Только спина сызнова подвела. С лавки-то то он кое-как сполз. И, за стеночку держась, через боль нестерпимую поднялся. Только стоило в сторону шаг сделать, как подломились колени. Не удержался Абсей на ногах, и со всего маху рухнул на пол, да еще об угол стола головой ударился. Сомлел даже.

Очнулся уже на полу. Кровища кругом, будто не кожу маленько со лба содрал, а посреди горницы курицу зарубил, чтоб волшбу тайную творить. Хотел было встать, да прибраться, чтоб Озарка ни об чем не узнала, да не смог. Ноги-то вовсе не слушались. И не ощущались даже. Вроде и нет их вовсе.

А к тому, что пониже спины, бревна тяжелые да неповоротливые привязаны намертво. Либо каменья огромные. Не то что подняться, развернуться не вышло. Так и пролежал, лицом вниз чуть не плача от бессилия, пока дочка из крепости не вернулась.

Как увидела Абсея, так и кинулась к нему:

- Батюшка!

Перевернуть-то перевернула, а до лавки дотащить силенок не хватило. Пришлось снова на помочь соседей звати. Мужики Абсея подняли, на лавку перенесли, получили по пирогу в благодарность, да ушли. И вот тогда Озарка-то батюшке все высказала, пока лицо от крови отмывала.

Мол, я весь день, как белка в колесе кручусь на хозяйстве. И в горнице прибрать надобно, и есть сготовить, и пироги спечти да в лавке сторговать. Так теперь еще за батюшкой следить, чтоб дурью не маялся?!

Так и сказала. И еще, главное, бровки свела, да так строго на него взглянула, что Абсей себя дитем неразумным почуял, который у мамки под ногами мотыляется, мешает дела делать.

- Прости, дочка, - повинился Абсей с тяжким вздохом. - Не хотел я тебе помеху чинить. Думал, сможу все заботы на себя взяти, чтоб тебе не пришлось одной лямку тянуть. Негоже, чтоб девка молодая и в пекарне робила, и в дому хозяйничала...

- Кому негоже, тот пусть и не смотрит, - не сдалась Озара. Только насупилась сильнее, вроде сердится. - А знахарка Олеся еще в прошлый раз тебе лежать велела, когда спину прихватит. Вот и лежи. Не вставай.

Матушкина кровь. Матренушка-покойница, жена любимая, тоже бывало в пылу ссоры какой смотрела на него исподлобья. Злилась будто. Да, только знал Абей, что понарошку это. Не по настоящему.

- Ну, дак, Озарушка, - вздохнул Абсей. - мочи нет на лавке лежать-то. Не привык я к безделью праздному. Да и печи чистить надобно. И дрова наколоть, в поленницу сложить, чтоб не спропали. Ты одна-то с этим не справишься...

- Справлюсь, - уперлась дочка. - А коли не справлюсь, найду кого на помочь позвать. Дядька Добромир вечером обещался заглянуть. Его спрошу дрова наколоть.

- Будь по-твоему, - сдался Абсей. Тяжело вздохнул, немочь свою проклиная. И сам он мучается на белом свете, и дочку мучает почем зря. Ох, и не вовремя царь указ свой издал. ох, и не вовремя...

***

Добромир пришел к брату, когда совсем стемнело. Озара как раз к вечере стол собрала. Похлебку на костях заячьих сготовила. Хотела жаркое, да все мясо на пирог княжичу оставила. Завтра же опять печти надобно. Не бежать же опять к Тишке за зайцем.

- Садись за стол, дядька, - кивнула сродственнику. - Я сейчас батюшку накормлю, а потом мы с тобой повечеряем...

- Да, что я сам поисть не можу?! - возмутился батюшка. И с лавки глазищами сверкнул недовольно. - Чай не дитя малое, чтоб ты меня с ложки кормила. Сам справлюсь. Руки-то у меня шевелятся исчо.

- Дак, неудобно ж самому... лежа-то, - улыбнулась Озара, с миской похлебки рядом с батюшкой на край лавки присаживаясь. - И не дитя ты, а вовсе даже наоборот. Просто немочь тебя скрутила... И возраст уже немалый. Сам знаешь, негоже детям родителей на старости лет без ухода оставлять. Так что терпи теперь.

Запыхтел недовольно батюшка, но возразить ему нечего было. Замолчал. Только на брата своего взгляд бросил. Странный такой. Тяжелый. Будто дубиною огрел. Но промолчал. И рот послушно открыл, когда Озара первую ложку поднесла.

Кормила она батюшку и не заметила, как за столом хмурый дядька Добромир зубы сжал так что желваки заходили. И кулаки в стол упер, того гляди доски дубовые проломит. Дюже злился на кого-то. Или на что-то...

Накормила Озара батюшку, мису ополоснула. И только когда к столу вернулась заметила, что дядька Добромир не в духе. Отворачивается, в стену смотрит. И пыхтит. Точь-в-точь, как отец, когда гневается.

- Ты, чего, дядька? - удивилась Озара. - случилось что?

Спросила, а сам поняла: да, что случиться-то могло? Вот только пришел дядька Добромир. И веселый был. Посмеялся, над братцем, когда Озара рассказывала, как батюшка решил по хозяйству помочь. А тут переменился. Брови густые и кустистые хмурит. Того гляди посередь лба сойдутся.

- Ничего не случилось, дочка! - ответил батюшка торопливо. - Это он с устатку... Плесни-ка братцу меда хмельного чарочку. Пусть отведает, душу успокоит...

Не чарочку пришлось плеснуть, а почти пол крынки, пока морщины на лбу дядьки Добромира разгладились. Подобрел взгляд, кулаки разжались. Расслабился дядька, к печи спиной прислонился, улыбаться начал... И злость, и ярость испарились, как не бывало.

Глава 6

Рыж с самого утра утянул Воя на охоту. Не время, конечно, зверье гонять. Земля мокрая, вязкая. Того гляди конь споткнется. И сам ноги переломает, прирезать придется. И всадник рискует шею сломать, с коня падая.

Но Воя надо было отвлечь. Он вчерась так и пил до самых звезд. Кое-как Рыж его в постель уложил. Уже ноги княжича не держали, а душа все веселья требовала. И девку... Да не абы какую, а ту самую. Уж как рвался Вой в город, грозился в пекарню наведаться. За пирогом.

Уж сколько раз Рыж пытался через хмельную удаль до разума друга достучаться. Говорил, мол, горожане не поймут, коли княжич начнет девок молодых из родительского дома красть, да в крепость волочь. Тут же князю нажалуются. А отец сына за такое непотребство без воздаяния не оставит. За серьезные проступки и расплачиваться придется по-серьезному. А оно надо?

Но Вой не слушал. Рычал, словно зверь, в капкане спойманный. Уж коль отец хочет, чтоб он женился, то пусть молчит и терпит, пока он с жизнью холостой и свободной прощается. У него может последний шанс девок разных пощупать. А потом придется всю жизнь с одной маяться. И ладно бы она по сердцу была, как матушка самому князю. Так ведь нет! Он Златославу эту даже не видел. Ну, и на кой ляд, ему эта княжна?

И тогда пришлось Рыжу на хитрость пойти.

Уговорил он княжича. Убедил, что негоже девку силой принуждать. Лучше подождать до утра, а уж там в город и наведаться. С бусиками какими-нибудь. Подарочек девке сделать. Поулыбаться чуток. Любезности нашептать. Девка сама не прочь будет порадовать княжича. И никого силой принуждать не придется. И князю нечего будет сыну предъявить, коли девка своей волей согласиться ложе с княжичем разделить.

Но по-правде говоря, Рыж уверен был, что утром княжич забудет обо всем. Ни про девку не вспомнит. Ни про их уговор. Он такое уж столько раз проворачивал. Княжич во хмелю дюже буйный. А с похмелья — смирный.

Вот и сегодня. Выехали они из крепости с рассветом. Поначалу Вой только порыкивал тихо, с похмелья мучась. Но потом его ветерком свежим обдуло, морозцем утренним проморозило. Воспрял духом княжич. А уж как сокол верный добычу первую принес, так и вовсе повеселел. Разрумянился, согрелся. Кафтан распахнул, на зипуне завязки до груди распустил. А что? В лесу нет никого. Не перед куропатками же фасон держать.

- Все, Рыж, хорош на сегодня, - Вой бросил в суму последнюю куропатку. И надел на голову сокола колпачок, чтобы успокоить птицу. - Я уж полный ягдаш набил.

- Возьми мой, - отозвался Рыж. Он ежился от холодного ветра, кутался в короткий кафтан из толстой шерсти и жалел, что не поддел под низ войлочный, зимний зипун.

Это Воя от охотничьего азарта распирало, а Рыж охоту не любил, потому и мерз нещадно. Его сокол так и просидел на плече все утро, крутя башкой и оглядывая окрестности круглыми желтыми глазами. Он знал, хозяин все равно не оставит его голодным, и не видел смысла напрягать крылья. Сокольничьи каждый раз ругали Рыжа за то, что тот портит птицу, но ему было все равно.

- Не, - мотнул головой Вой. И улыбнувшись хитро, заявил, - возвращаться надо, Рыж. Девке бусы дарить.

- Какой девке? - побледнел Рыж. Неужто не забыл княжич его посулы?

- Так дочке пекаря, - фыркнул Вой. Очень уж выражение лица у приятеля стало забавным. - Сам же вчера уговаривал меня не рубить сплеча, а завлечь девку бусами. Она как раз сейчас в крепость приедет, пироги привезет. И не придется в город за ней мотаться. А то представляешь как будет выглядеть, когда мы с тобой к Абсею завалимся с бусами? Меня горожане батогами погонят.

- Вой, не надо... - попытался остановить княжича Рыж.

Он уже знал, чувствовал, что все бесполезно. Но не мог просто согласиться. Потому что чуял что-то...

Девицу, конечно, жаль. Хорошенькая она. Глазищах синие и губы алые, глазам приятно смотреть. И сердце радуется на красоту такую глядючи. И там, в глубине синих омутов душа яркая, чистая и невинная. Ни мысли недобрые воду не мутят. Ни желания запретные. Даже, когда она на Воя смотрит, ничто не колыхнется, ни пылинки не со дна поднимет, водица как слеза прозрачная.

Да, только коли пришлось бы самому Рыжу у такого омута дух перевести в путешествии дальнем и трудном, ни за что не подошел бы он к воде. Ни попить, ни умыться. Слишком уж дно у этих омутов этих глубокое... Топкое... Обманчивое. Опасно туда лезть, утопнуть можно. Ступишь раз и уж не выберешься. Потому и жалел княжича.

Но Вой его будто и не слышал. Только оскалился в улыбке. Рыж обреченно застонал. И попробовал снова:

- Вой, остановись. Негодно это. Кому потом девка нужна будет порченная? А сам ты на ней не женишься.

- А вот возьму и женюсь, - засмеялся княжич. - А что? Отцу можно в жены простую девку взять, а мне нет?

- А тебе нет, Вой, - качнул головой Рыж. - Сам знаешь... Только думать об этом не хочешь.

- Не хочу, - хорошее настроение княжича испарилось в тот же миг, будто его и не было. Злость всколыхнулась. Боль застарелая. - И не буду! А девка...

Он не договорил. Кивнул хмуро:

- Давай еще поохотимся.

Рыж ничего не ответил. Молча протянул Вою пустой ягдаш...

Но охота уже не заладилась. И сколько бы соколы не летали, ни одной куропатки не нашли. Будто повымерли все...

- Домой ехать надо, - первым об том заговорил Вой. - Сам видишь...

Рыж ничего не сказал, только кивнул. По его прикидкам, девица уже должна уехать в город. Но в тот самый миг, когда они выехали на дорогу, Рыж увидел, как ворота крепости распахнулись и знакомый возок старого Абсея выехал им навстречу.

- Значит судьба, - расплылся в довольной улыбке княжич и пришпорил коня.

***

Кишка медленно брела по крепостному двору. Озара даже вожжи в руки не взяла, так и лежала, бездумно глядя в выцветший полотняный полог. На душе кошки скреблись. Чуть с княжьим двором не рассорилась. Как уж батюшке бы об таком сказала бы?

Даже дядька Добромир, заглянув в возок, с тяжелым вздохом покачал головой. И осуждающе посмотрел. Мол, что с тебя, с бабы глупой взять-то. Чуть по недомыслию не угробила то, что батюшка всю жизнь по кирпичику строил.

Глава 7

Поедет она. Один разочек. Не похож княжич на того, кто девку обидеть может без спроса. А коль спросит, так Озарка знает, что ему ответить надобно. Пусть сначала сватов шлет. А как сговорятся князь с батюшкой, так позволит она княжичу поцелуй. Настоящий...

Как подумала об том, так сразу жар щеки опалил. Смутилась Озара. Даром что на лавке в ночи ворочалась, и мысли разные только про себя думала. А все одно, о таком-то и думать стыдно.

Уж котору ноченьку она без сна. Вот что любовь с девками делает. Коль за Тишку замуж собиралась бы, так и перед свадьбой спала бы крепко, как младенец. А она вон что. Крутится с боку набок, крутится... Все бедра сбила, синяков наставила. А сон все нейдет. Уж как встреча с княжичем завтра пройдет?

А вдруг скажет он, что не станет сватов слать? Али вовсе не придет?

Озара никогда в жизни столько думок не думала. И об чем-то одном столь долго не размышляла. А петухи третьи запели, так пришла пора вставать. Опару на пироги заводить. Ни единого мига не спамши.

Потому, наверное, все из рук и валилось. И опара никак не поднималась, хотя закваска отменная была. Вчерась, небось, все как всегда было. И опара забродила, и тесто поднялось, и хлеба спеклись отменные, и пироги... Но сегодня исплясалась Озара над опарой-то.

Пока опара первый вдох не сделала, Озара уж всю пекарню батюшкину истоптала по кругу. А все одно... Не тот вкус у хлеба получился. И мякиш не такой пышный, как надобно. Квелый как будто. Вот не зря батюшка всегда говорил, что прежде чем в пекарню войти, надо все беды, горести и переживания за дверью оставить. Тесто любит тепло, покой и безмятежность. Иначе печево будет твою грусть, печаль и тревогу в себе нести. А людям такое без надобности.

Князю корзинку собирала, а у самой от волнения мушки перед глазами так и мелькали. Черные, мелкие. И не прогонишь их, сколь рукой не маши. Даже батюшка заметил неладное:

- Не заболела ли ты часом, дочка? - спросил встревоженно. Хотел было встать, да Озарка подлетела и на плечи надавала, не позволяя.

- Все хорошо, батюшка, - ложь так легко сорвалась с губ, что она на короткий миг растерялась. И призналась честно. - Просто думы разные душу терзают.

- Замуж тебе пора, дочка, - тяжело вздохнул батюшка. - Эх, ежели б не царский указ... Засиделась ты в девках-то.

- Засиделась, - кивнула Озара, в первый раз соглашаясь. Раньше-то все посмеивалась, да говорила, что не торопится. А сейчас поняла вдруг... Засиделась... И сватов ждет.

- Чуток еще потерпи, Озарушка. - Батюшка хитро улыбнулся и добавил, - сговорился я уже с Милославом. Оженим вас с Тишкой-то...

И возмутилась бы Озара как всегда, когда батюшка про Тишку напоминал. Но сегодня не стала. А то и правда, к тому времени, как придет пора свадьбу играть, будет нее другой жених. Княжич. А коль не за любимого, так какая разница за кого взамуж идти? Хоть за Тишку, хоть за Мишку... Все одно в жизни счастья не видать.

Дорогу до дальнего оврага Озара и не запомнила. Вроде только из отцова дома вышла, а уж вот он овраг дальний. До него почти свечу ехать. Это если из города. А она еще в крепость княжью заворачивала.

То из головы вовсе вылетело. Только и запомнила, что дядька Добромир, когда она в ворота въезжала, взглянул подозрением. И испросил, мол, на тебе, Озара, лица нет, случилось что? Ежели б не это, так и вовсе запамятовала бы, что в крепости княжьей была и печево отвозила. Забыла же, что дядьке ответила. Напрочь забыла.

И кто корзинку с пирогами забрал — тоже.

Кишка как до склона крутого доехала, сама остановилась. Далече-то дороги не было. За оврагом уж чужое княжество, туда вратаровские не ездили, дабы обиду соседям не нанести. Озара сидела в возке и боялась наружу выглянуть. А вдруг княжич не пришел? Или пришел?

И неизвестно, от чего сердечко сильнее заходиться. И так страшно, вдруг посмеялся он над ней. Сидит сейчас в крепости, да над ней, дурой, хихикает... И эдак боязно. В первый раз Озара-то вот так, тайком к парню на свидание прибежала.

- Приехала, - в возок заглянул сияющий широкой улыбкой княжич. - А я уж думал, забоялась...

Ох, уж плеснуло на Озару радость-то! По всем жилам огненной лавой разнеслась. Аж в жар бросило.

Приехал... Ждет...

- Приехала, - прошептала еле слышно. В горле-то сухо стало. Как будто из печи хлеба вынимала да надышалась горячего воздуха. Выжгло нутро.

- Сойдешь с возка-то, - княжич запнулся. - Али мне к тебе взойти?

И вдруг поняла Озара. Не только ей не по себе. Не только у нее коленки дрожат и тошнота от волнения к горлу подкатывает. Княжичу тоже не по себе. Вон как волнуется. Переживает. Небось, тоже всю ночку не спал, думал придет она к оврагу, али нет... и от этого сразу легче стало. Отпустило напряжение, внутрях струной натянутое.

- Сойду, - кивнула Озара и в первый раз глаза на княжича подняла. И прямо на него взглянула. Смело. Без страха.

***

- Вой, - Рыж со вчерашнего дня действовал на нервы, - не ходи к дальнему оврагу. Оставь девку.

- Да, что ты прицепился, как репей, - цыкнул с досадой княжич. - Не убудет с нее...

Они только вернулись с ночного дозора. Воевода отцовский совсем умом тронулся. Взялся гонять их с Рыжем так, будто ворог уже за воротами стоит, мечи навострив и копьями ощерившись. И попробуй что против скажи, церемониться не станет. Живо по шее нахлобучит А отец потом еще и добавит, коль вздумаешь жалиться.

Была бы матушка здорова, Вой бы тихонько княгине на воеводскую прыть пожалобился. Матушка смогла осадить желание отца сделать из сына вояку. На кой ляд оно нужно, коли уж две сотни лет войн нет? И еще столько же не будет.

Да, даже если будет! От границ княжества, до границ Хорумского царства две луны обозом идти. Пока войско вражье до крепости доберется, армия царя-батюшки их уж на голову разобьет.

Вот только матушка опять занемогла. За три десятка лет так и не привыкла ханойская дева к сырости осенней и морозам зимним. Каждую осень жестокая хворь ее скручивала, да до самой весны не отпускала. Даже вештицы помочь не брались.

Глава 8

Домой Озара летела, как на крыльях. Так уж все ладно у них с княжичем вышло. Так хорошо! Аж душа от радости пела и звенела как капель весенняя.

Княжич это вам не парни городские. Благородный воин. Сильный, храбрый, вежливый... Руки не распускал, хотя по первости боялась она. Разговоры с ней вел. И не только сам расспрашивал, но и на ее вопросы отвечал. На все. Ни разу не отмахнулся, не сказал, мол, зачем тебе, бабе бестолковой, это надобно?

Никто так не смог бы. Даже Тишка. Коль приехала бы она к нему к оврагу дальнему, не стал бы «жених» разговоры говорить. Сразу бы обниматься полез. И на вопросы отвечать бы не стал. Только посмеялся бы. Мол, зачем тебе, дура, знать, какие пироги на царски пирах подают? Все равно же и сама никогда не попробуешь. И своих царю не повезешь...

И корзинку Тишка держать бы не стал. Сам в свою собирал бы... Али вовсе отправился бы силки ставить, а ее одну оставил.

А уж коли она сказала бы ему, что сама телегу муки разгрузить может, так и вовсе... Негоже девке мужскими делами заниматься. Даже сейчас Тишка вроде знает, что батюшка не встает, но коли речь заходит об том, что Озара в пекарне сама управляется, так глаза что Тишкины, что отца его, дядьки Милослава, стеклянными делаются. И слепыми. А уши глухими. Будто они и не слышат вовсе, как батюшка им жалуется...

Только княжич так на нее посмотрел, когда она призналась. С уважением. Хотя от страха у Озары сердце в пятки ушло. Так уж боялась, что перестанет он в ней девку красивую видеть. Тем более в глазах княжича мелькнуло что-то. Непонятное. Но на усмешку али отвращение не похожее.

А как они на Буране ехали... Озара всей спиной его чувствовала. Чуть не сомлела на коне-то. Уж там-то, думалось, не удержится княжич. Облапает. Она уж готова к такому была. Но нет. Осторожно он ее придерживал. Ни на капельку лишнего не позволил.

И подумала бы Озара, что не так что-то. Что не по сердцу она ему пришлась. Коли б не обнял ее княжич на прощание. И не поцеловал. Она и сейчас его губы на щеке чувствовала. Мягкие такие... И твердые одновременно. Прохладные. И уж такие горячие, что до сих пор кожа огнем горела, распаляя ее чувства...

Даже батюшка заметил:

- Ох, и светишься ты, Озарушка, - улыбнулся, - неужто Тишку встретила?

- Нет, батюшка, - отозвалась она, да сразу опомнилась. Нельзя батюшке знать, с кем она время проводила. И что сватов теперь от самого князя ждать надобно. - Калины в дальнем овраге дюже много. Завтра еще поеду. Коль так пойдет, так мы и без соседской помощи на всю зиму запасемся.

- Калина — это хорошо... Но, сдается мне, дочка, не договариваешь ты то-то, - свел брови батюшка. Не сердится, только притворяется. Уж Озара знает.

- Все договариваю, - рассмеялась. И слегка соврала, чтоб батюшка раньше времени не нервничал. - Мне от тебя скрывать нечего. Я ж перед тобой, как расстегай, вся нараспашку. Поможешь мне ягоду перебрать? - увела разговор с опасной темы.

С калиной они возились аж до самой ночи. Перебрали, помыли, на печи сушить разложили. Батюшка хотел начинку для пирогов заготовить, но тут уж Озара уперлась. Калина — это ж первое средство от простуды. А батюшка всю прошлую зиму кашлял, кое-как до весны дотянул. И запасы сушеной калины они еще в середине зимы извели. Так что в этом году Озара намеревалась в два раза больше сушеной ягоды запасти.

И только потом на покой отправились.

Думала Озара не уснет. Опять всю ночь проворочается. Но не тут-то было. Едва голову до подушки донесла. Правда, всю ноченьку с княжичем беседы они вели. И калину собирали. И полуницу. И смеялись. Радостно так, весело. А потом княжич обнял ее и снова спросил. Тихим, чуть охриплым голосом. Мол, придешь ли ты ко мне завтра, Озарушка? И уж так смотрел на нее, что жаркое стало ей... И стыдно... И сладко...

Проснулась Озара до петухов. Лежала, смотрела в темный потолок и думала.

Ох, уж и противоречивая она, любовь-то... Раньше Озара не понимала, почему книжные девицы себя ведут так, словно у них мозги вовсе набекрень съезжают. Думала, вот уж будь она на их месте, никогда в трех соснах чувств своих не заплутала бы. А теперича и сама не знает, чего хочет...

Чтоб княжич вел себя, как благородный рыцарь, и в поход дальний отправился, чтоб подвиги во славу избранницы своей вершить. Али чтоб рядом был. Обнимал бы... Как тогда, на прощание. И целовал... Хотя и от мыслей таких краска лицо заливала, стыд уши палил, и хотелось лицо от самой себя в подушку спрятать. Будто это поможет не думать об поцелуях-то...

***

- Зайди ко мне, сын...

Стоило Вою в опочивальню зайти, кафтан скинуть, как отец собственной персоной на пороге возник. Равнодушный, как всегда холодный. Рыж от его взгляда мимолетного съежился. Замер. Словно куропатка за миг до того, как когти соколиные в спину вонзятся, а острый клюв в ударе смертельном на голову опуститься. Сколько себя Вой помнил, а друг его верный всегда князя, как огня боялся.

Да, и сам Вой перед отцом трепет особый испытывал. Хотя и знал, тот над ним с раннего детства трясется. Бережет, как зеницу ока. Будто из хрусталя он, Вой, выточен, а не парень молодой да крепкий. А все потому, что два брата его в младенчестве один за другим погибли.

Самый старший всего ничего прожил. Повитуха криворукая дите новорожденное князю передавала, да на руках не удержала. Выронила. Знахарку ту князь самолично казнил. Да княжича это не спасло. Помаялся пару дней и помер.

Второй две седьмицы продержался. Отец, говорят, всех повитух разогнал. Самолично сына принял. Пуповину перевязал на род завязывая. И няньке велел за дитем, как коршун за цыпленком присматривать. Да, все одно, беды на княжича как горох сыпались: то свечу порывом ветра уронит, то веревка, на которой люлька висела, оборвется, то крюк неведомая сила из потолка выдернет. Как ни сторожили сына княжьи люди, а все не уберегли. На второй седьмице жизни захлебнулся маленький княжич. В ложке воды утонул. Лето жаркое было. Нянька ребенка напоить хотела.