За чертой

Предисловие

Подземные переходы такие же длинные и запутанные, как человеческая жизнь, можно долго идти по тоннелю, не зная, куда он тебя приведет. Так же и многие люди: несутся без оглядки, будто собираются жить вечно, а когда зашел слишком далеко, понимаешь: обратного пути нет. Ты заблудился, потерялся в самом себе, и лишь немногим отчаявшимся удается найти выход из переходов жизни.

Глава 1

Наступило прохладное осеннее утро, редкие лучи солнца пробивались сквозь пелену низко бегущих дождевых облаков. Устилая землю ковром, с деревьев опадала редкая листва, и моросил мелкий унылый дождь, способный ввергнуть в хандру даже самого жизнерадостного человека. Находиться на улице уже было не так приятно, как в солнечную летнюю погоду, когда природа радовала тебя и грела, несмотря даже на то обстоятельство, что у тебя нет ни гроша за душой и тебе негде жить. В холодную погоду бездомные, обитающие у железнодорожного вокзала, обычно спускались под землю. Кто-то в люки теплотрасс, где, несмотря на жуткую антисанитарию, снующих всюду крыс и отсутствие прочих элементарных норм быта, условия обитания можно было назвать вполне приемлемыми. Здесь вдоль труб находчивые бродяги сооружают себе нары в виде настилов из досок, уложив на них старый матрац, выброшенный кем-то за ненадобностью на помойку, или же просто набивают тюфяк соломой или тряпьем и спят на нем.

Разного рода комнатушки, наверное, знакомы многим из тех беззаботных времен, когда дети строили из подручных материалов шалаш на дереве, на земле, а кто-то и вовсе находил убежище в заброшенных домах, с любовью обустраивая их выброшенными кем-то предметами домашней утвари. Было такое место и у меня. Многих на время школьных летних каникул отправляли в деревню к бабушке или дедушке, поначалу ссылка на три месяца казалась сущим адом. Вырванный из привычной среды ребенок просто переносится за много сотен километров, оставшись без привычных друзей и игрушек, в мир совершенно непонятный и иной. Веселые игры тут же заменяют работами на огороде и уходом за скотом. А интересные рассказы сверстников — взрослыми нравоучениями. Конечно, когда проходит период акклиматизации и ты втягиваешься в новую действительность, все уже кажется не таким ужасным, и постепенно ты начинаешь находить интересными повседневные занятия трудотерапии, ведь и из них ты черпаешь что-то новое.

А когда удается вырваться из-под опеки и погулять с друзьями, вы находите комнату на чердаке старого заброшенного дома и начинаете ее с любовью обустраивать. Трепетно расклеивать на стену пустые пачки из-под сигарет, заменяя ими обои, одновременно показывая, насколько ты крут, выкурив множество папирос. С родни спортсменам, выставляющим вдоль стены свои трофеи, показывая личные или командные достижения. Но здесь в противоположность кубкам и медалям ты обязательно прячешь в одну из старательно расклеенных пачек папиросу на черный день и благодаря изобилию упаковок забываешь, в какой именно хранится заветная сигарета, и не остаётся ничего, как проверять каждую пачку в поисках надежно спрятанной заначки.

Проходят дни и недели беззаботного детства, и, как-то снова вырвавшись из-под надзора взрослых, ты приходишь в свое логово и видишь его не таким, как раньше, обида сжимает кулаки, а грусть давит на глаза, силясь выжать из них слезы. Соседские мальчишки нашли и осквернили твое убежище. На полу валяются раздавленные пачки из-под «Лаки страйк», так бережно собиравшиеся тобой, ты просто в ярости, дверь, которую вы, надрываясь, тащили с помойки, разломана надвое и более не пригодна в роли дивана. Но самое скверное не это, подонки нашли вашу заначку, бережно откладываемую на черный день, и тут ты невольно понимаешь, что этот день наступил! Ко всему прочему, им хватило наглости нашкодить на стол и, натыкав экскременты спичками, написать на клочке бумаги, валяющемся рядом, послание: «Этот ежик теперь будет жить с вами».

Обычно после подобного осквернения убежище становилось заброшенным.

***

Большинству знакомо чувство и ощущение от подобных потерь, но тем и хорошо детство, что во многих случаях есть куда ретироваться и забыть обо всем происшедшем. Стереть из памяти все происходящее и продолжать радоваться жизни, найдя себе другие занятия и увлечения. Вернуться в свой дом. Плохо, когда ты вырос, дома у тебя нет, а место, его заменяющее, трудно назвать даже каким-то подходящим синонимом. Это уже не детская комнатушка, а что страшнее всего — это уже не игра и порой даже не жизнь, а борьба за существование, и всегда борьба на выживание, насмерть!

Глава 2

Большие города, подобно хищникам, пожирают людей, но они во сто крат страшнее любого опасного зверя, медленно поглощая тебя целиком, они убивают не для защиты или пропитания. И возможно, смерть была бы лучшим исходом, ведь дальше ничего нет, ты упокоился. Город же может жевать тебя долго и мучительно так, что ты будешь оставаться в сознании и видеть всё, медленно погружаясь в забвенный смертный сон. Вначале город оторвет от тебя самый лакомый кусок, именуемый личностью, разжуёт растопчет и выбросит на помойку в прямом смысле этого слова. Но и там ты не найдешь покоя, ибо помойка — это другой город — другой хищник! Со своими уставами, законами и устоями. Его населяет масса таких же раздавленных, растоптанных и выброшенных на произвол судьбы, и, казалось бы, хуже некуда. Но в какой-то момент ты понимаешь, что хищники есть и там. А кем ты станешь, живя с волками, зависит только от тебя.

***

Конечно, отдельным городом можно назвать и подземные переходы, где многие переступающие ту призрачную черту, названную очень скудно обобщенным в обществе потребителей словом «порядочность», занимаются своим привычным делом: побираются, злоупотребляют спиртными напитками или спят, где придется, в отсутствие лучшего места для ночлега. Те, кто до социальной смерти был наделен талантом или получил образование, могут играть на музыкальных инструментах. И ждать, пока им подадут, приговаривая: «Да не оскудеет рука дающего». Все эти нищие и бездомные люди, возможно, сами того не подозревая, создают отдельное государство со своей иерархией и законами, город в городе, который не могли обойти стороной и всякого рода паразиты, любящие полакомиться на его теле. Преступные авторитеты, разного рода жулики и прочая тварь, получая дань с и без того нищих людей, угрожая за отказ платить скорой расправой, которая может быть не так страшна, как угроза человеку, привыкшему жить в городе, что его еще раз исключат из общества и он второй раз умрет. А это означает новое падение в ад, за все его известные круги, а там только неизвестность, холод и страх.

Большинство коренных обитателей подземки и других злачных мест уже смирились со своей участью, в общепринятом понимании социально деградировали и не представляют уже другой жизни. Хотя все они родились в правовых государствах, у многих была семья, работа и столь ценный каменный ящик, именуемый квартирой. В общем, многие блага цивилизации. Конечно, лишились они всего этого по разным причинам. Некоторых обманули мошенники, выселив на улицу, другие, освободившись из мест, не столь отдаленных, отправились на свободу с чистой совестью, кто-то поругался с семьей или просто был ленивым и, увлекшись алкоголем, деградировал. А иные — и все вместе взятое. Полицейские на вокзале уже давно перестали обращать внимание на попрошаек. Выгонять их бессмысленно, все равно вернутся, в камере они не нужны, могут быть заразны, плохо пахнут, да и взять с них нечего. Благодаря этим и ряду других причин они и продолжают жить в нашем мире, но подчиняться законам мира своего.

Именно в одном из множества промерзших, выложенных серым гранитом, грязных переходов и начинается наша история.

Михаил не знал родителей, он вырос в детдоме, где, пройдя через нелюбовь воспитателей и издевательства старших ребят, он все же выпустился, успев в свои 18 лет познакомиться с полицией и криминальным миром не понаслышке. Он не знал, что такое нормальная жизнь, интересна была лишь улица, алкоголь и попытки украсть то, что плохо лежит.

Так как наше «государство заботится обо всех его гражданах», то и о Михаиле оно позаботилось, выделив ему по достижении совершеннолетия однокомнатную квартиру в обычной полуразвалившейся пятиэтажной хрущевке на окраине города. И, казалось жизнь должна наладиться, но, увы, Михаил, почувствовав вкус свободы, начал пить и связался с сомнительной компанией, которая, войдя к нему в доверие, быстренько реализовала его квартиру, подсунув ему пьяному на подпись бумаги о продаже. Наш герой, конечно, верил в закон, хотя всегда при первой же возможности его нарушал, и обратился в полицию, откуда, выслушав для проформы, Мишу выгнали пинком под зад, мол, сам виноват. Так он и оказался на улице, ничего не имея и не умея, Михаил видел лишь два пути. Либо совершить преступление и сесть в тюрьму, чего ему совсем не хотелось, либо поддаться вольной жизни и жить как карта ляжет, тем более подобный опыт у него имелся. Очутившись в подземном переходе, поначалу он просил милостыню, не прибегая ни к каким уловкам, ему неохотно, но подавали, обычно не более двух сотен рублей в день. Время шло, Михаил обзавелся пышной шевелюрой и бородой, будто по мере роста волос опускаясь все ниже и ниже по социальной лестнице. Мыться было негде, и в добавку к шевелюре прибавились дурной запах и грязь. На застолья денег не хватало, и водку сменили денатураты и прочие спиртосодержащие продукты. А едой в лучшем случае был обычный хлеб, благо хоть на это денег много не требовалось. Все это привело к тому, что в свои 20 лет Михаил стал выглядеть в 2 раза старше, да и сил у него практически не оставалось, ибо сидение на холодном граните еще никому здоровья не прибавило.

Как-то в один из осенних дней, подстелив на пол картонку, Михаил сидел на привычном месте в переходе с табличкой в руках «Подайте сироте Христа ради». Обычный будний день не предвещал ничего хорошего, время перевалило за полдень, а в потрепанной крошечной коробке для подношений одиноко валялась 10 рублевая монета, оторванная от сердца сердобольной старушонкой. Михаил закемарил, но спустя мгновенье из мира грез его вывел крепкий мужской голос. Открыв глаза, Михаил увидел перед собой сидящего на корточках парня.

Незнакомец достал из кармана бумажник и, вынув из кошелька пару сотен, бросил купюры в коробку. Михаил расплылся в улыбке, начал было благодарить незнакомца всеми словами, заготовленными для подобного случая, с пожеланиями добра и божией благодати. На что парень достал буханку хлеба и молча протянул Михаилу. Последний принял подаяние и принялся жадно поедать горбушку, то и дело поглядывая на благодетеля.

Глава 3

Взгляд Михаила невольно устремился в окно, больше здесь смотреть было не на что. Напротив сидела ничем не примечательная старушонка, все время охала и сморкалась в выцветший носовой платок. Рядом с ней расположился пьяный деревенский мужик в ватнике и скошенной набок шапке-ушанке, от здоровяка исходил лютый перегар, он с трудом справлялся с задачей усидеть ровно, то и дело норовя пристроить голову на плечо старушке, на что та резким движением вполоборота разворачивалась, здоровяк просыпался и сурово надув губы, будто ребенок, у которого отняли конфетку, озирался по сторонам в поисках обидчика, пока снова не проваливался в беспокойный сон. Михаил устремил взор в окно, силясь разглядеть сквозь непроглядную тьму хоть что-то. Мимо то и дело проплывали огни одиноких семафоров, освещавших живую стену деревьев, принимавших причудливую форму под неверным светом дорожных огней. С момента отправления электрички Анатолий не проронил ни слова, находился где-то в глубине мыслей и лишь изредка поглядывал на ловкую старушонку.

Михаил не решался с ним заговорить, а может быть, и не хотел. Он лишь смотрел на ночной лес и задавался вопросом, что скрывается за этой непроглядной тьмой.

Именно такой же тьмой ему казалась дальнейшая судьба, он не знал, что с ним будет завтра, но отчаянно вглядывался вперед, подобно морякам, смотрящим в густой туман, хранящим в сердце надежду, что где-то за ним ждет родной берег, прекрасно понимая, что там может скрываться и айсберг, коварно затаившийся во мгле в ожидании добычи.

Электричка сбавила ход, подала пару гудков, и вскоре за поворотом показалось несколько освещенных дворов, а вслед за ними из темноты появился перрон с покосившимся деревянным домом смотрителя.

Сидящая напротив старушка заметно оживилась и принялась собирать котомки, а после, люто выругавшись на пьяного соседа, начала что было сил его тормошить, покрывая последнего всеми бранными словами, услышанными за длинную жизнь.

Алкаш в ответ лишь виновато моргал, но поняв, что происходит, поднялся и, забрав из рук женщины котомки, отправился к дверям.

Взор бабушки обратился к Анатолию.

— Уж простите моего сынка, пьет беспробудно, — с этими словами старушка удалилась вслед за нетрезвым чадом. Анатолий потеребил Михаила за рукав и чуть слышно проговорил:

— Это наша станция, — а после поднялся и направился к выходу.

Вскоре, издавая протяжный металлический скрежет, электричка остановилась, и Михаил неохотно шагнул из освещённого вагона во мрак неизвестности.

Прохладный воздух принял пассажиров в крепкие объятия. Михаил натянул шапку и запахнул куртку, опоясавшись ремнем, ибо половина пуговиц на тулупе отсутствовала.

Неожиданно дурная привычка превратилась в навязчивое желание.

Анатолий будто почувствовал это и достал из-за пазухи бутылку пива, отглотнул напиток и передал емкость Михаилу, жадно принявшему пойло, осушив в один глоток остатки спиртного и швырнув бутылку в кусты.

Анатолий покосился на Михаила, что-то проговорив о природе и мерзких крысах, ее загрязняющих, но Михаилу было все равно. Алкоголь приятно обжигал пустой желудок и, изрядно опьянив, придавал сил. Так что Михаил молча следовал за своим провожатым.

Шли они с полчаса в обход деревни, держась ближе к опушке леса. Михаилу начало казаться, что они ходят кругами и никогда не доберутся до места, как Анатолий остановился и указал рукой вдаль. В стороне от домов на окраине деревни виднелся силуэт двухэтажного деревянного дома. Немного пройдя, они уперлись в ветховатый забор из валежника, Анатолий отогнул одну из палок и отошел в сторону, пропуская Михаила вперед. Пройдя огородом, они очутились на пороге покосившегося от старости домишки. Анатолий так же молча отворил дверь и, отойдя в сторону, пропустил гостя.

Михаил проскользнул в темный коридор, полный плотного застойного воздуха, вытесняя из него залежавшийся мрак, давивший всей массой на любого, кто рискнет сюда войти.

Хозяин прошел следом и, усевшись на деревянный табурет, снял сапоги и молча уставился на гостя.

Михаилу стало не по себе от такого взгляда. Была в нем какая-то необъяснимая угроза, но каждодневно ловивший на себе сотни ожесточенных взоров проходящих мимо людей бродяга попытался списать это на тяжести пути. Не хотелось Михаилу думать, что у нового знакомого может быть подобный взгляд, но будучи опытным бездомным, он, подобно уличному псу, научился определять степень исходящей от посторонних угрозы, глаза говорят о многом, ведь это зеркало души. А по-другому было и не выжить в этом опасном мире, где каждый прохожий может являться настоящей угрозой. Бывало, конечно, что многие впоследствии меняли гнев на милость и даже подавали бедолаге мелочевку. Но именно с этим взором он не ошибся, ему уже однажды приходилось встречать что-то похожее: ненависть, злобу, жажду крови. Вот и сейчас он даже сквозь непроглядный мрак почувствовал остановившийся на себе взор хищника, и по спине пробежали мурашки. На мгновенье страх охватил все тело, обездвижил, лишая любой возможности на спасенье. И в голову отчетливо вернулись ужасные события давно минувших дней, будто это происходило сейчас.

***

В один из ничем не примечательных дней Михаил как обычно сидел на своем привычном месте в подземном переходе, расположившись на накрытом картонкой небольшом куске фанеры, подостланном на холодный гранитный пол. День этот особенно запомнился Михаилу, он был предпраздничным, перед Рождеством, и оказался довольно прибыльным. Рассчитавшись с поборниками, собирающими дань с бомжей за возможность располагаться в хорошем людном месте, Михаил радовался, что удалось оставить себе несколько соток, и к вечеру скудный сухой ужин вполне можно будет разбавить бутылкой водки.

Не успели мысли о застолье отступить, как Михаил увидел перед собой четверых молодых людей. Все как один в бомберах и берцах, с обритыми наголо головами. Михаил и раньше встречал скинхедов, и сразу старался ретироваться в людное место или поднять шум, обращая на себя внимание прохожих. А то и вовсе приходилось обращаться к милиционерам, являвшимися куда меньшей угрозой, чем отмороженная молодежь, считавшая бродяг недостойными жизни, но сегодня молодчикам удалось застать его врасплох.

Глава 4 Кормежка

В фургончике было тесно, по краям стояли бидоны с едой, кастрюли, коробки с пирожками, несколько мешков с одеждой и даже лекарства. Тут же у стены располагалась пара тумб, служивших разделочными столами. Небольшая лестница была приставлена к краю фургона, дабы облегчить подъем и спуск. Несколько пластиковых столов уже были собраны и стояли на улице подле автомобиля. Когда бездомных было мало, а волонтеров в достатке, неравнодушные люди сами разносили еду бродягам. Иногда же Инга собственноручно объезжала всех благотворителей, собирая еду и одежду, упаковывая неподъемные мешки, с трудом умещая их в старенькой «газели», которая раньше была микроавтобусом, до тех пор, пока за ненадобностью не лишилась всех задних рядов сидений. К счастью, вещи и еду удавалось собирать регулярно, многие охотно жертвовали и деньги. Но мало кто мог преодолеть отвращение и неприязнь и поучаствовать в раздаче пищи. Большинство ограничивалось помощью в приготовлении еды. Но и это был весомый вклад. Некоторые преодолевали себя, постепенно начиная с пожертвований, после помогали готовить еду, а уж когда познакомятся поближе с теорией, то и переходили к практике — непосредственной раздаче пищи. Помощью людям Инга увлеклась давно, ещё в студенческие годы, на факультете журналистики, ей нужно было написать статью. Она долго искала для нее тему, пока случайно где-то не увидела объявление об организации благотворительных обедов для бездомных. Сначала она хотела взять что-то вроде интервью у организатора, но, ей предложили увидеть все своими глазами, конечно, у Инги возникли некоторые сомнения, но после любопытство их победило.

Этот первый раз запомнился ей на всю жизнь. Даже сейчас, спустя десятилетие, в памяти отложилась пара потертых пластмассовых столов на пять человек, каждый с расставленными пластиковыми тарелками. Отчетливо помнился даже рацион, он не сильно изменился с того времени. На первое подавался овощной суп на мясном бульоне, на второе — греча с тушеной капустой, а компот был яблочным. Многим сей рацион покажется крайне скудным. Но бездомным, коих в поисках пропитания можно встретить в метро, на вокзалах и в других местах, от которых многие люди стараются держаться подальше, а при встрече сторонятся в основном из-за исходящего от них неприятного запаха, горячая пища приходится по вкусу. Инга отчетливо помнила отвращение, от бродяги пришедшего за добавкой. Его израненные раздувшиеся руки и такое же лицо с кровавыми подтеками, резкий запах пота и еще чего-то, перемешавшийся с запахами раздаваемой еды, вызывали у нее тошнотворный рефлекс, который она поначалу что было сил контролировала и, наскоро бухнув ему в тарелку пару поварёшек, отпустив бедолагу, с трудом сдерживая подходящую к горлу рвоту, забежала за фургон и, дала волю организму.

Помнила, как к ней подошла Мария, она была из числа опытных волонтеров-организаторов, и, положив руку на плечо, предложила салфетку и стакан воды. Позднее, Инга узнала, что у Марии первый день прошел точно так же. Придя в себя, Инга вернулась к раздаче, вскоре к ней подошла пожилая женщина и попросила заменить выданную ей горбушку на мягкий хлеб. Тогда девушка подумала: надо же, еще и выбирает, вместо того чтоб есть, что дают. Но позже почувствовала невероятный стыд за такие мысли, когда увидела, что у женщины нет зубов и горбушка ей не по силам. Инга не без боли в сердце обнаружила среди бездомных несколько стариков, они были опрятно одеты, от них не исходил неприятный запах, а на лицах читались боль и страшное отчаянье, такое, что, оно поражало и тебя.

Позже она узнает от Марии, что кое-кто из этих стариков прожил свою жизнь в достатке, а в итоге был выгнан собственными детьми из квартиры и на старости лет, став никому не нужным, вынужден влачить жалкое существование, живя в надежде, что все изменится к лучшему, чадо одумается и подберет старика. А пока им нужна хоть какая-то поддержка в виде доброго слова и горячего обеда.

Когда раздача закончилась, Инга отправилась домой. Мимо проносились люди, каждый со своими заботами, кто-то говорил по телефону, обсуждая покупки, кто-то разглядывал вещи в дорогих магазинах, она же чувствовала себя ребенком, посетившим лепрозорий. И хоть она отчетливо понимала, что «бездомничеством», так же, как и проказой, нельзя заразиться от прикосновения, от нахождения на территории лагеря и что заклейменные отнюдь не пропащие, она отчетливо видела эту проблему и понимала, что, если до других не донести, что это не заразно если с ней не бороться, тогда количество брошенных на произвол судьбы будет мифическим образом расти. Только от мысли, от одного брезгливо отведенного взгляда на бродягу в мире становится больше. А чем больше небезразличных к проблеме, тем больше побед, и если можно им помочь, то она это сделает, все, что от нее зависит! Ведь даже если удастся помочь хоть одному человеку, это уже победа!

С того самого первого раза она прониклась к бездомным, поняла, что слово «бомж» ужасное, злое, они такие же люди, как и все мы, просто попавшие в сложную ситуацию. А повесить каждому из них колокольчик на шею, выгнать из городов или запретить общаться с другими людьми невыход. Поначалу Инга кормила бездомных у вокзала, но, видя масштабы проблемы и все больше проникаясь сочувствием к этим людям, Инга организовала целую благотворительную компанию. И сердечно радовалась, если удавалось поддержать кого-то из своих подопечных чем-то большим, чем просто едой. Неравнодушные люди помогали в восстановлении документов, медицинском осмотре и лечении, ночлеге в холодное время года, а иногда даже отдавали дачные дома и участки, где под чутким руководством Инги удавалось поселить с десяток небезнадежно потерянных бродяг. Конечно, не всегда все было благополучно, поначалу многие местные жители боялись подобного соседства. Но все же конфликты, страхи и опасения удавалось сглаживать после простого общения. Инга не просто стала для многих бездомных источником пропитания, она стала их другом, знающим многих поименно, интересующимся их трудностями и бедами. Она была связной с другим миром, тем миром, с которым многие бродяги потеряли контакт, миром обычных людей.

Глава 5

Проработав до полудня, Михаил изрядно проголодался, но прийти к Анатолию до вечера не решался, ему не хотелось новых конфликтов. К тому же утренний инцидент еще был свеж в памяти. Михаил прокручивал в голове различные сценарии его развязки. К большому сожалению, все они были неблагополучны. К обеду голод особенно заявил о себе, и парень, вспомнив о не выполненном деле, направился в деревню к старушке докрасить крыльцо. Михаил даже и предположить не мог, что уже пару часов за ним пристально наблюдают. Подойдя к дому, Михаил увидел бабушку, копающую грядки у забора, парень поздоровался, на что старушка молча махнула рукой, приглашая пройти во двор. Михаил отворил калитку и спустя несколько минут уже копал грядку под пристальным руководством хозяйки дома. Закончив копать, он сразу же приступил к покраске крыльца, справившись и с этой работой, Михаил позвал хозяйку и тут же присел на одну из высохших за ночь ступеней.

Довольная старушка пригласила Михаила к столу отобедать, впрочем, на этот раз он отказываться от трапезы не стал и проследовал за бабушкой к накрытому столу. О таком ястве он мог только мечтать. Румяная жареная курочка еще дымилась, обложенная молодым, посыпанным свежей зеленью картофелем, в соседних тарелках лежали соления, и одиноко на краю стола стояла полная четверть самогона. Михаил сглотнул слюну, помыл руки и присел на отставленный табурет у края стола. Хозяйка села рядом и, отрезав кусок от курицы, положила его в тарелку гостю, молча налила Михаилу полстакана самогона и принялась накладывать еду себе. Михаил на секунду задумался, отказаться от выпивки или нет, а после молча опустошил стакан и принялся за горячее. Проглотив последний кусок Михаил тяжело выдохнул.

— Можешь так не торопиться, здесь еду у тебя никто не отнимет, — улыбнувшись, проговорила бабушка и налила гостю еще полстакана.

Михаил выпил и закусив соленым огурцом, почувствовал лёгкое безразличие ко всему, что происходило с ним за последние несколько дней. Бабушка налила себе немного спиртного и, выпив, проговорила:

— Какой хороший самогон, от деда моего остался, царство ему небесное. А ты кушай еще, сынок, кушай и подливать не забывай. Мне одной все это не осилить, я тебе и приготовила, знала, что ты придешь работу доделать, а так я и хлебом перебиваюсь.

Михаил поднял бутыль и налил по чуть-чуть себе и хозяйке.

— А тебя как сюда занесло-то? Я еще давеча спросить хотела, да не решилась, а сегодня сам бог велел узнать.

— Да я, бабушка, в гостях здесь, вроде как на работу нанялся, дрова колол, подустал, решил по деревне прогуляться, так и свиделись.

— Так что ж ты в деревню? Отсюда-то все молодые в город бегут, а ты наоборот, здесь работы нормальной днем с огнем не найти.

— Может, и так, да только нет мне жизни в городе.

— А здесь ты где живешь?

— У Анатолия на пасеке, знаете, где это?

Глаза старушки вмиг почернели, а на лице застыла гримаса ужаса, она схватила Михаила за запястье и раскрыла рот в немом крике, парень потерял дар речи, окаменев от неожиданно накатившего страха. Старуха отпустила его и налив себе полный стакан самогона, выпила в несколько глотков, мутная жидкость стекала по подбородку и капала на пол, Михаил, не отрывая глаз, как заворожённый смотрел на все это, не в силах подняться и убежать, хотя разум отчетливо гнал его прочь.

Допив стакан, женщина резко выдохнула и, утерев рукой рот, поднялась со стула, повозилась несколько минут у плиты и, вернувшись к столу, поставила перед Михаилом кофейную чашку, полную мутной черной жидкости. Михаил поднял напиток и брезгливо принюхался, пахло кофе.

— Пей, — прокричала старуха, и Михаил, не в силах отказать, опустошил предназначавшееся ему пойло. Кофе оказался крепким и густым, тянулся как кисель, будто и вовсе был сварен без воды, к тому же имел горькое послевкусие, и парень, надеясь сбить горечь, с силой выдохнул, будто опустошил стакан неразбавленного медицинского спирта.

Старуха обхватила его руку, держащую кофейную чашку, вылила гущу сначала от себя, потом к себе и, поставив пиалу на блюдце, поднесла его к губам и с минуту что-то быстро шептала, а после перевернула чашку что есть сил, носом втянула аромат и, вглядываясь в гущу на дне, проговорила странные слова:

Тот, кто обглодает кости,

В ком ужилось много злости.

Исчезают в доме гости,

Не найти их на погосте.

Михаил поднялся со стула.

— Пожалуй, я пойду, благодарю за обед, — бабка встала и молча указала пальцем в окно. Михаил пригляделся и увидел бегущего вдаль прочь от дома человека.

Она так же молча подошла к двери и отворила ее, пропуская гостя вперед.

— Лишь ты хозяин своей судьбы, — проговорила она в спину Михаилу, с силой захлопнув за ним дверь.

Глава 6

Михаил вышел на улицу и уныло побрел в сторону делянки, за все время пребывания в деревне это был единственный раз, когда он ни о чем не думал, и, конечно же, рубить лес он не собирался, ему требовалось лишь дойти, взять инструмент, вернуться в дом, где он собирался поблагодарить хозяина, собрать свои пожитки и вернуться в город, мгновенье назад он решил, что деревенская жизнь не для него, к черту работу, к черту этих своеобразных деревенских жителей, он готов был послать все куда подальше и поскорее вернуться. С этим настроем Михаил не заметил, как перед ним возник дом Анатолия. Михаил смачно сплюнул под ноги, бросил инструмент у скамейки, набрался решительности и, постучавшись, вошел в дом, не дожидаясь, пока ему откроют.

Анатолий сидел за накрытым столом, рядом на табурете сидел пожилой мужчина лет пятидесяти, с седыми волосами и худым, красноватым, усталым от жизни лицом. Михаил не успел сказать и слова, как Анатолий поднялся, подошел к нему и, встав рядом, похлопал по плечу.

— А вот и Михаил, — проговорил он, обращаясь к седовласому. — Ну же, Миша, садись за стол, мы тебя заждались, — продолжил Анатолий.

Михаил подошел к столу и протянул руку седовласому, «Денис», — ответил тот, протянув руку в ответ, Михаил присел на табурет. Анатолий вернулся за стол и разлил всем по стакану водки.

— За знакомство, — проговорил Денис, и они выпили по одной, потом еще по одной и в результате засиделись до самого вечера, когда, изрядно захмелев, отправились спать. Михаил и Денис — в гостевой дом, а Анатолий уснул за столом, так и не дождавшись окончания попойки. Михаилу Денис показался простым и приятным в общении человеком. Они лежали на соседних кроватях и разговаривали, как бывает у малознакомых людей, о жизни. Первым о себе, как и положено по старшинству, поведал Денис:

— Жили мы в городе с мамой, царство ей небесное, отца у меня не было, вернее, конечно, какой-то был, но я его и не видел ни разу даже, а мать о нем особо и не распространялась, говорила только, что умер. Ничего такого, что он был космонавтом или летчиком, как говорят некоторым безотцовщинам, чтобы брали его в пример. Я думал, что и не любила она его особо, ну, как бы там ни было, говорить у нас в доме об отце было не принято, лишь я один раз, когда стал постарше, нашел письмо одно от него, а было оно из тюрьмы, я его тогда и читать не стал, а как-то сразу у меня в голове об отце все по полочкам разложилось. Маму я любил очень, ее своей находкой и расстраивать не стал, она у меня женщина сердобольная была, все близко к сердцу принимала, заботилась обо всех и обо мне особенно. На улице мимо нищего не пройдет, монетка хоть и последняя в кошельке будет, а себе не оставит, отдаст нуждающимся. Видимо, ее доброта меня и погубила, по крайней мере, так я поначалу думал, это когда уже бомжевать стал. А так-то виной, конечно, всему моя лень, любовь к выпивке да безответственность. Работал я в своей жизни всего пару лет, и то после армии, а так все время жил с мамой. Она поначалу меня пристраивать пыталась в разные места, то таксистом засунет, но я разругался там с начальством и ушел, после на завод, и там я не проработал больше месяца. А после в магазин продуктовый грузчиком устроила, я и там приключений нашел, с какими-то бродягами скорешился, они меня пару дней поили, расспрашивали, что да как в магазине, в доверие входили, а один раз что-то сыпанули в водку, я уснул, а они, воспользовавшись моментом, со склада товар вынесли. Тогда меня чуть не посадили, но мама спасла, ходила к хозяину магазина, просила, чтобы в милиции договорился дело прекратить, мол, она все компенсирует. Вот так и жил я как у Христа за пазухой. После этого случая она мне работу подыскивать перестала. Говорила: «Проживем, пока еще тружусь». Ну а я и рад был. Хоть богатством особым мы не отличались, но еда в доме всегда была, да и грязным никогда не ходил. Мать моя, Мариной ее звали, работала, покуда силы были, почти до самой смерти, можно сказать, и умерла на работе, подрабатывая на пенсии нянькой, сердце не выдержало, я плакал тогда сильно, все говорил: «Как же не выдержало, оно вон какое большое было, на всех хватило, а для себя не осталось». А как мама померла, я пить начал по-черному, деньги нашел дома, что она на похороны откладывала, да и пропил все. Вначале из-за горя, что потерял единственного родного человека в этом мире, потом уже остановиться не мог, втянулся в пьяную праздную жизнь, но праздник длился недолго, до тех пор, пока из дома вслед за деньгами не исчезли и все вещи. Все я пропил, продал и променял на бутылку. Ссаться я начал безбожно, проблемы начались со здоровьем из-за палёной водки. Да мужскую функцию совсем потерял, женщины больше нужны не были, ничего я с ними сделать не мог, импотентом стал! Так вот, когда я пробудился в пустой квартире на проссанном матрасе, я сказал сам себе: «Поздравляю, ты все пропил», — и пошел побираться на улицу. Конечно, я пил не один, собутыльников всегда было много, появились они после смерти матери, при жизни они ее боялись, как огня и даже на пушечный выстрел бы не подошли. Она старательно оберегала меня ото всех бед. Вот так вот, пропив все нажитое маминым непосильным трудом, я и отправился на улицу искать себе пропитание, или, вернее будет сказать, пропой. Конечно, вскоре от такой жизни я сделался грязный и вонючий, оброс как домовой, стал скитаться в поисках огненной воды, распугивая своим видом прохожих. Однажды, пробудившись рано поутру, я пошел по помойкам, туда иногда выкидывали разный железный хлам, который можно было сдать в ближайшую приемку металла, а на вырученные деньги прикупить выпивки. Помню, тогда нашел я газовую плиту, сотни на три в ней веса было, кое-как закинул ее на тележку и попер к гаражам, где принимали металлолом, да только, сволочь, тяжелая оказалась, прошел я полпути, устал и присел у дороги отдохнуть, мимо цыгане проезжали, спросили, почем металл сдаю, большую цену предложили, на машине, говорят, отвезем, деньги дома дадим, как взвесим, я, не будь дурак, и согласился, и зачем мне нужна была голова на плечах? Так я и оказался с цыганами. Очнулся я в огромном цыганском доме, окруженном трехметровым забором. Там я за глоток водки и еду пахал на них, выполняя всю грязную работу. За забор они меня не выпускали, видимо, боялись, что сбегу. Я и хотел поначалу, пытался, один раз даже получилось, но меня нашли, сильно избили, обещали, что если еще раз что-нибудь прознают, сухожилие на ногах перережут. Боялся я этого, со мной были и другие, попавшие в неволю, вроде меня, и они были подрезками, как их называли цыгане. Больше я сбежать не пытался, смирившись с существованием в подвале добротного особняка. Хотя в тяжелых условиях и в плохом человек пытается найти что-то хорошее. В трехэтажном огромном доме нам была выделена небольшая комнатушка в подвале, в ней даже была горячая вода, туалет и душ. И пусть спать приходилось на обычных матрасах на бетонном полу, на условия проживания никто не жаловался, нас даже исправно кормили, а некоторые невольники попали туда из гораздо худших условий. Хотя человек — такое существо, что ему всегда всего мало. Ну и мне, конечно, свободы не хватало. Вот так я и жил, думаю, будь что будет, — Денис присел на кровати и закурил сигарету, тяжело закашлявшись после первой затяжки. — Но однажды случилось то, чего никто не ожидал. Глубокой ночью, по крайней мере, в единственном узком зарешеченном подвальном окне, через которое и проникал свет в помещение, ещё было темно, на улице послышался шум, удары, что-то громыхнуло так, что дом содрогнулся и с потолка осыпалась штукатурка. Взрыв сменили частые хлопки и громкие крики. Не поняв спросонок, что случилось, я забился в угол, укрывшись сверху матрасом, вскоре так же поступили и мои братья поневоле — Славка да Лешка. Славка, как и я, раньше крепко злоупотреблял алкоголем, а Леха плотно сидел на дряни какой-то и бежать даже не пытался, говорит: «Где я еще дозу найду?», — а его этой дрянью цыгане изрядно снабжали, казалось, даже эксперименты ставили на нем, когда героин разбавляли, ему первому дозу давали да ждали, окочурится или нет. Я в этом мало что понимаю, но от дозы он пару раз в кому впадал, мы его со Славкой еле откачали, а один раз подумали, что умер уже, его и цыгане вынесли куда-то, а после обратно привезли живого. Обознались, говорят, очухался. Столько здоровья было в человеке, а он так его нелепо тратил. Так, в общем, мы и сидели втроем, вжавшись в угол, закрывая глаза при каждом крике и хлопке. В какой-то миг дверь с шумом вылетела, спустя мгновенье раздался взрыв, и комнату пронзил яркий свет, проникающий даже через нашу преграду. Шум был такой силы, что до сих пор в ушах звенит. Потом я только удар почувствовал, а в себя пришел уже наверху в цыганском доме. Конечно, дом у них был получше некоторых музеев: иконы, картины, статуи, — я там за все время проживания и не был толком, лишь однажды с порога подсмотрел в открытую дверь. В себя я пришел, что, думаю, вдохнуть тяжело, руками пошевелить не могу, да темно как в гробу, именно то мне на ум и пришло поначалу, что закопали заживо. Я орать стал, да потом как удар в живот ногой почувствовал, думаю: как хорошо, что я живой. Позже оказалось, что я с мешком на голове да в наручниках лежал. Позже нас троих — меня, Славку да Лешку — подняли, мешки сняли да руки освободили. Как оказалось, цыгане наркотиками по-крупному торговали, и милиция к ним в гости нагрянула, целый спецназ. Старший даже извинился перед нами, что жестко обошлись, для ментов мы сюрпризом были, они обрадовались, что невольников в доме нашли, теперь, говорят, оставшиеся уедут в тюрьму надолго. Правда, осталось их немного. Трое застреленными валялись, двое с мешками на голове постанывали, а один кровью истекал, позже его скорая забрала, но привезла обратно и выгрузила у дома, умер, говорят, в дороге. Впрочем, мне их жалко не было, я тогда уже знал, что Господь за злое злым платит. Милиционер старший, узнав, что мы бомжи с зависимостями разными, нас на двое суток в камеру определил, «так для дела, — говорит, — надо, а то бегай вас потом по всем городским помойкам ищи». Но мы на него не серчали, он мужиком хорошим оказался. Там в доме нашли деньги прям в мешках из-под картошки, доверху набитые купюрами лежали, пачками, под завязку, так он нам по пачке денег дал. Выйдите, говорит, через два дня, как следственные действия завершим, куда хотите тратьте, никто у вас их не заберет, и слово свое он сдержал, лично нас отпустив на волю. Я из ментовки вышел, подумал: жизнь новую начну, а вернувшись домой, обнаружил, что дверь в квартиру сломана, кое-как на соплях держится, жилище мое выгорело и теперь представляло из себя залитое водой пепелище. Вот так моя мечта о новой жизни и рухнула. Разумеется, оттуда я ушел и перебрался в подвал, а когда пропил то немногое, что не украли, сел в электричку и с несколькими пересадками из-за отсутствия билета оказался в городе Н, даже сам не знаю, почему сюда приехал, быть может, только что мать моя отсюда родом была, — Денис договорил, а после, присев на кровати, закурил и уставился в окно. — Нравятся мне здешние места, этим летом два месяца здесь проработал на пасеке да в город вернулся, думал, там перезимую да в мае опять сюда приеду. Только вот в городе с каждым годом все сложнее одиночке выжить, решил я сюда вернуться, тут какая-никакая стабильность, и еда, и ночлег, да спишь хоть без опаски, а сон в моем возрасте — залог здоровья, — Денис докурил и, плюнув в стакан, затушил в нем окурок.