За день до нашей смерти: Потерянные

Глава 1. Оставшиеся после

«Когда то, чему он отдал жизнь, прогнивало изнутри из-за крови;
когда те, кого он любил, умирали по его вине,
когда в мире вдруг не осталось места, где ему были бы рады,
Эдип и осознал, что был проклят.
Богами и жрицами, судьбой и несправедливостью
с самого своего рождения и до смерти — проклят.
Брошенный на растерзание боли,
отчаявшийся от силы того проклятия, что было его жизнью,
он не смог выдержать тот груз.
Взвыв от ненависти и отчаяния, он выколол себе глаза.
Взвыв от злобы и горя, он навсегда погрузился в кромешную тьму.
Оставленный всеми наощупь скитаться по земле,
оставленный идти по миру к своей — к проклятой судьбе —
он и плёлся, не разбирая дороги.
Он шёл туда во тьме туда, куда ему всё равно, как он считал,
суждено было дойти — к своей собственной смерти».
Вольный пересказ мифа об Эдипе Неем Зильбером убийце Тамары Зильбер

«Тихо по миру бредёт тело, полное пустот.
С пустотою оно жило, с пустотою и помрёт».
Детский стишок о заражённых Поколения Два, записанный в 2040-х

*Двадцать шестое ноября две тысячи восемьдесят четвёртого года, утро*

Тишина и снег. Вечнозелёные леса Канады всё больше засыпало медленно падающим потоком снежинок, приближающимся в своей неидеальности к чему-то божественному. Большинство из стай заражённых уже покинули те леса и дороги, уйдя на юг — прочь от холодов. Так что несущийся по дороге автомобиль был единственным источником шума на многие и многие мили вперёд. Единственным, что разрывал рёвом ту тяжёлую тишину.

— Странно всё как-то получилось… Незавершённо, — молодой голос штурмана звучал высоко и чётко.

Фигура старика, оставленного в Картрайте — небольшом селе на самом краю одной из самых восточных точек Ньюфаундленда, что в Канаде, всё дальше отдалялась от машины, сливаясь с домом. Дюйм-другой, фут-другой — всё дальше и дальше, и дальше… Никто из двоих людей в машине не хотел смотреть в зеркало заднего вида, но посматривали оба. В самом воздухе, в самой атмосфере сторонящихся зеркала взглядов витало нечто, очень отличное от простого сожаления, очень непохожее на скорбь или на тоску. Однако двое знали: им там нечего уже было делать и незачем было оставаться.

Альвелион, сидящий за сиденьем штурмана, раз за разом поправлял как-то неправильно свисающий локон длинных да грязных чёрных волос, всё загораживающий ему взгляд. Чем-то отражающийся в уставших карих глазах наёмник, что остался там, куда все только и мечтали добраться, напоминал парню Padre — его руководителя и одного из Кардиналов большого, но далёкого Чёрного Золота. Как Генрих «Отец» Гаскойн ничего не выиграл, заборов скакуна по прозвищу Дьявол в Техасе десятки лет назад, в итоге пересев на инвалидное кресло, так и Уильям из Джонсборо, добравшийся до своей цели через полторы страны, полных muertos, так никуда и не дошёл. Альву всё казалось, что та история — и его история тоже — была насквозь пронизана невидимыми очень острыми нитями да извилистыми, словно жилы, связями. Что лишь он сам благодаря какой-то невозможной удаче смог проскочить сквозь них, не задев ни одну, не создав вибраций и трещин, что разрушили бы весь его мирок до основания. В голове скрывалась мысль о том, что он, несмотря на все обстоятельства, был одним из самых везучих в своей собственной истории — оставшимся таким же инквизитором Чёрного Золота, каким и был до неё.

Впрочем, то же можно было утверждать и про водителя — «самого», как думал Альв в начале своего пути, Эммета «Ворона» Джонса. По тому тоже можно было говорить, что он с момента отбытия из Монреаля и до Картрайта не изменился ни на дюйм. Вернее… нет. Нет, совершенно не так. По нему, бледному и отстранённому, нельзя было утверждать ничего. Взгляд фосфоресцирующих ярко-голубых глаз на заросшем да грязном бледном лице испепелял любые догадки своим нечеловеческим светом — светом «перебежчика» — не заражённого, не мёртвого… точно не человека.

— Ещё и Братья остались там с ним… Es una situación complicada. Не знаю, что я сам бы делал, будь я месте… да хоть любого из них. Como he dicho, es una situación complicada. А что ты? Что ты думаешь насчёт всего этого?

— Чего «всего», испаночка? — лёгкая улыбка всё не спадала с впавших щетинистых щёк когда-то знаменитейшего убийцы Нового мира, но его голос — противный, не просто хриплый и низкий, но, в буквальности слов, глубокий — пронизывал мурашками до самих костей.

— Насчёт ситуации вообще. Я не знаю, что бы я делал, окажись на их месте. Уильям из Джонсборо, Четвёртый, Padre, Poliotero…

— Ах, да… Об этой «ситуации», — а во время язв про чью-то смерть та улыбка вообще очень походила на презрительную. Впрочем, как и во время язв про женственную внешность инквизитора — одинаково. — Думается мне, они сами во всём виноваты. И братцы-кролики, и напыщенные южные пёзды, и прочие. Но особенно — наш заботящийся о каждом живом старпёр. Вот он — точно тот, с кого вину не снимешь, как ни посмотри. Ни в профиль, ни в анфас… Ни с затылка.

Эммет на миг бросил взгляд в боковое окно: снег невесомым покрывалом укутывал зелёные верхушки елей, покрытые грязью шпили гор и склонов, засыпал дороги своей воздушной пеной, скрывал забвением всю «ту самую» ситуацию, что тоже скоро исчезнет под слоем белизны. Да — осталось несколько людей, помнящих о Картрайте. Но кто спросит их? Кто будет искать, если никто, кроме них самих, даже не догадывается, что лежит под покрывалом зимы? Ситуация исчерпала себя. «Всё прошло, — понимал он. — Всё закончилось. Всё замело».

— Есть у меня тебе совет на жизнь, — вновь обратил он взор на прямую дорогу, высматривая одиноких заражённых вдали. — Простой и надёжный, как кирзовый сапог. Если тот, кто убивал ещё с того времени, как под себя ходил, говорит: «Давай, дружище, сделаем по-моему и убьём обмудков», — тебе нужно не быть блядским тупым эгоистичным идиотом, а сделать так, как говорит тебе этот человек, — покосился он, улыбаясь. — Убить обмудков.

Глава 2. Природа Холода

…Как думаешь, сколько я прохлаждаюсь на этом шмате земли?
В этих краях? Под ними?.. А ведь долго уже.
От зимы — к лету, от лета — к зиме, и — по кругу.
Шо, гадаешь, я за это время сильно природнился?..
К северу? К Монреалю этому? Хоть к чему-то тут? Не…
Правда в том, видишь, что брехня всё это… Россказни.
Откуда б с юга ты ни пришлёпал, и иначе всё там або нет,
но туташнему северу новые «части» не по надобности.
Люди живут сами как живут, едят как едят и срут как срут.
А всё ото единственное соединяющее, шо я нашёл для…
Для всех здесь, я б сказал — это то, шо соединений меж вами не имеется.
И стать «севером» або «северянином», або «частью» хоть чего
с самого первого шага здесь можно. Подходи! Налетай!
Потому что стать северянином — это признать, что никому,
кроме себя, ты и до чёрта тут не нужен. Ни частью, ни целиком.
Виктор к Ною, 2061-й, незадолго до «Кровавого Года», Монреаль

В темноте просторной ночи лёгким шуршанием разносился храп получеловека. Мало что могло потревожить тот крепкий, даже практически мёртвый сон. Обладатель того храпа давно не помнил таких спокойных ночей — безмятежных в своём неживом молчании. Без криков идущих стай, гула людей или вечной опасности того, что кто-то одинокий, но смертельный может быть поблизости. Такое чувство вообще редко настигало его — безмятежности. Словно он был в том старом домике Нея Зильбера, словно раз за разом обсуждал с ним одно и то же, переиначивая его слова и не понимая смысл своих. Да — до какого-то момента то была действительно самая спокойная в Новом мире ночь….

Выстрел. Ворон, сжимающий во сне свой дрянно пахнущий порохом Taurus PT-92, проснулся от эха, заполонившего собою всю округу. Стаи уснувших птиц колыхнулись и испуганно взмыли в тёмное ночное небо. Ветви деревьев зашуршали от порывов ветра, создаваемых сотнями крыльев, задрожали от страха и ужаса перед человеческим творением из металла, но через миг вновь уснули. Альвелиона не было нигде.

Перескакивая стол и хватая налету винтовку, Эммет выбежал на засыпанные снегом задворки деревушки. Там его ждала мешанина из отпечатков ног, ведущих то к управляющему засовами плотины зданию — самому южному, самому отдалённому, то к самой плотине на севере. Сонливость не позволила ему определить изнутри дома то, с какой именно стороны донёсся выстрел, так что он стоял и межевался из стороны в сторону. Однако определиться с направлением так и не успел — из темноты послышались чьи-то довольно тихие шаги. А позже и сам тёмный силуэт замаячил едва-едва заметным серым контуром в темноте. Силуэт знакомый. «Стрелял в кого-то значит, — рассудил Джонс, смотря на идущего по темноте парня. — Даже самые везучие из собачек Золота редко когда метят с пистолета наповал одним выстрелом в движущуюся цель… И редко когда им не успевают выстрелить в ответ. А это значит… выстрела требовал кто-то более легкоубиваемый… Ха… Вот ведь сентиментальный сукин сын».

— Эй! — заревел он к инквизитору. — Совесть разыгралась к полуночи?! Не мог до утра подождать, пока эта сука сама откинется?!

— Она не откинулась бы, ублюдок сраный, — Альв выглядел если не уставшим, то подавленным. Он медленно шагал по снегу своей бессонной ночи, медленно брёл на перебежчика, обвешанный ещё парой стволов, но на его лице не было ничего.

— Чего ты там сказал?! — Эммет прекрасно всё слышал.

— Я сказал, что она сама бы не умерла! Обратилась бы быстрее от таких ран! И я скажу, что ты, ублюдок сраный, знал об этом! — Альвелион подошёл ближе, зло уставившись на Эммета. — Она ползла к машинам, — отрезал он. — Если и не смогла бы угнать своё корыто, то вот шины пробить у обоих — запросто, — обычный столовый нож упал в снег перед tsitsimime. — Нам повезло. И я повторю: повезло, что в тот момент, когда она вылезла, я смотрел в нужное окно дома.

— Опасно! — ржавеющий нож из цельного куска железа был пренебрежительно поднят двумя пальцами. — Мог бы и воспользоваться этой же хлеборезкой на ней, чтоб меня не будить.

— Прежде, чем убить её, я зашёл в дом, из которого она выползла. Переступил труп её мужа, по которому она ползла, желая просто не умереть. Убедился, что она не взяла с собой ничего «необычного», кроме ножа. И пошёл за ней, — улыбка Ворона стала шире. — Медленно брёл по кровавым следам, издали наблюдая, как человек в чистейшей агонии… sabiendo que caminaba detrás de ella, intentando no mirar atrás, ¡carajo!.. Как она ползла… Сама не зная, куда! Она же даже не просила о пощаде. Когда мы поравнялись, она просто перевела взгляд на меня и молчала. Знаешь, почему?!

— На морду твою засмотрелась, — оскалился перебежчик. — Не трать моё время, наёмная псина. Не читай мне морали.

— Она молчала, потому что всё уже было кончено, — всё равно настоял на своём инквизитор. — Всё было кончено ещё вчера вечером, когда ты пустил ей пулю в лёгкое. И она это понимала. Она не желала играть в какие-то больные игры. «Мог бы не будить меня», а? Ты себя слышишь вообще?! Мог бы быть последней сукой. Мог бы стрелять сразу в сердце, а не пускать пулю так, чтоб подольше помучалась. Строй из себя кого-угодно, воображай тем, кем захочешь, а только мир лучше знает, кто ты. Верю ли я слухам — ты спрашивал? Как человек, которому нужно достреливать за тебя людей? О, да… — Альвелион поравнялся с Эмметом, замерев в стойке. — Да ты и сам знаешь, кто ты. Эммет «Ворон» Джонс. Тот, кто жалеет патрон. Столько витиеватых, если не жутких историй вокруг твоего образа, а на деле… Получеловек, если не сказать меньше, — в голове инквизитора в очередной раз горько отозвались те завышенные, наивные ожидания простого сельского паренька, каким он себе казался до поездки через полмира. Эммета же волновал только «получеловек». — Жалкое зрелище. Впрочем, я это уже говорил.

Закончив, даже больше выплеснув свою речь, Альв пошёл мимо собеседника, даже не взглянув на того, и так же спокойно зашагал в сторону дома, где был устроен ночлег. Джонс всмотрелся вдаль: на снегу действительно красовалась редкая кровь, чёткими пятнами ведущая куда-то вверх. Кровь, в снегу уже утопающая, уже почти незаметная. «Получеловек» — прожевал он это слово беззвучно на губах. Прожевал, думая только о том, что получать такое за пролитую кровь от убийцы, который убивает не за деньги, не за идею, а просто по приказу вышестоящего — больше, чем просто оскорбление.

Глава 3. Закон номер Пять или Безымянные

Имя даёт ощущение привязанности, важности.

И не только тому, кому его дают, а и тому, кто это делает.

От меня ты этого не дождёшься.

Мы здесь для того, чтобы ты смог пойти своей дорогой, а мы — своей.

Не значит ли это тогда, что имя, данное нами тебе, будет ни к чему?

Вот, как всё можно сократить: я этого не хочу.

А ты этого не заслуживаешь.

Уильям «Из Джонсборо» Хантер к Четвёртому

— Сюда. Давай чуть правее…

— К-к-куда «правее»? — еле выдавил Джонс через прочно сомкнутые челюсти.

Перебежчик вслепую переступал через липкий хлам и разбросанные просыревшие тряпки, таща на себе бессознательное тело Альвелиона. Глаза слепило даже от слабого света, так что проще было довериться чутью и брести по знакомым коридорам туда, куда брелось. Мимо троих пьяниц с опаской проходили последние бабочки, которым не посчастливилось найти того, кто оплатил бы им ночь. Виски стучали с обеих сторон черепа, покрываясь артериями от давления словно земля укрывалась червями после дождя. Каждая жилка на теле вздувалась от по-звериному быстрого кровообращения, только повышая тот жар, что давал алкоголь.

— Да от тут — пчти… Почти дотопали уже, — пошатывающийся Вик явно ощущал себя лучше. Относительно, по крайней мере. — Отут рядом.

— «От тут рядом»… Ты же… Понимаешь… — срывался Эммет временами на настоящий рык. — Я, блядь, не вижу!

Позади Виктора раздавалось тяжёлое, очень хриплое дыхание. Если бы не место и обстоятельства, такое вполне можно было бы принять за загнанного охотниками хищника. Однако нет — то шёл «сам» Ворон. Перебарывая своё собственное сердце, скрипя зубами и жилами — Ворон. Услышал отдёргивающуюся занавеску — «дверь» в одну из комнат любви, он тут же ввалился на звук. Обычно, такие комнатушки были до неприличия малы. Построенные в пеших тоннелях, они занимали всего футов шесть-восемь в длину и, максимум, пять в ширину. И большинство из того занимало то, что в Новом мире называли кроватью. Да — фанерные или, в лучшем случае, деревянные стены, не удерживали всё то обилие эмоций, что било по ним вибрацией, но никого то не волновало. Работники привыкли. Клиенты плевать хотели и плевали.

Только Эммет оказался внутри, ему в нос тут же ударил странно-приятный запах эфирного масла. На полочках тех самых стен часто ютились личные вещи ночных мотыльков и бабочек — зеркальца, масляные фонари, одежда, фотографии или «игрушки», но то масло… Он уже чуял его совсем недавно. И название цветка было слишком красивым для откровенно засранного подземелья, слишком изящным для его опьяневшей головы. Под ногами едва-едва слышно даже для мутанта треснули осколки тонкого стекла. Если бы не то состояние, в коем прибывал Джонс, он вряд ли бы услышал треск, однако нет — в том пьяном бреду, в той битве с собственным телом и разумом он слышал даже то, как где-то в футах шестидесяти от них хозяйка борделя шёпотом отчитывала одного мальчишку за то, что не нашёл общего языка с клиентом. И тот треск — о, он отлично напоминал собою, чья то была комнатка — именно здесь его держал Уильям из Джонсборо. Однако было поздно. Упёршись носками в диван, tsitsimime повалился вместе с Альвелионом на спине на ложе, что и занимало большинство той тесной любовной коморки.

— Хуоаая омата… — пробубнел он что-то под весом тела.

— Шо?

— Говорю, комната хуёвая! — очнувшийся от крика Альв промычал что-то и вновь отключился. — И, блядь, ты бы знал, насколько. Утром…

— Зранку один хуй… один біс… Похєр. Никто не придёт утром, говорю, — поставив стакан рядом с диваном, Виктор снял с плеча кучу винтовок, достал из карманов кучу барахла и, бросив всё за диван, плюхнулся рядом. — Вроде… Как её… Хльорка?.. Лоретка?.. Бабочка… отсюда ушла по сёдня вечером. На… Сколько… Два? Два дня, вродь, — Эммет вопросительно мыкнул. — Встретил её перед «вечером». Она и предложила тебя сюда оттащить, если что… Вось. Плюс — Марічка настаивала, чтоб я убрал тебя куда-нить, — Эммет оскалился, сбрасывая Альва с себя на край дивана. Может, он и был пьян в стельку, но то, как Госпожа Мария — действительно местная «госпожа» — подослала к нему свою личную бригаду охраны «на поговорить», он помнил хорошо. Отношения с ней у перебежчика в принципе были не самые простые. Впрочем, как и у Виктора.

— Ты же понимаешь, что она?.. — приподнялся Джонс немного на одной руке, расстёгивая кобуру с парой пистолетов.

— Понимаю, — старик хлопнул того по спине, и Ворон вновь слёг на диван. — Дрыхнуть тебе один ляд где-т надо. А убить — так Марічка тебя не прибьёт. Пока ж я ещё не дохлый… А как есть какое-то западло у неё — дело, то бишь — так она придёт к тебе сама, только я уйду отсюда. И, это… Мне надо уходить отсюда? Далеко? — Джонс одними лишь бровями выразил вполне очевидное удивление подобному вопросу. Пускай Виктор и его решения не были последними в жизни демона, но вот в тот момент и в тех обстоятельствах старик, ненавидящий оружие, мало что смог бы сделать.

— Не строй и себя мамочку. Не идёт тебе… Дай повязку, — буркнул мужчина, и на его тело тут же упала какая-то тряпка. — Хорошо… Чеши, — Виктор молчал, не двигаясь. — Вик. Не думай, не вмешивайся, а чеши. Поверь, в рано или поздно наступивший момент… ты всё равно предпочтёшь смерть пистолету. И это будет правильно. С твоей я как-нибудь разберусь сам.

В темноте Эммета «Ворона» Джонса на короткие секунды наступило затишье. Он прекрасно знал: его попутчик просто сидел и перебирал те варианты, что могли произойти после его ухода, чтобы потом всё равно уйти. Что ни говори, а тот Виктор, что пришёл в Монреаль, не был хорошим стрелком или бойцом. Тот, что приплыл на континент — уже не был хорошим, идейным убийцей. Всё это он вполне мог оставить остальным. И шум отдёргивающейся шторы да звук удаляющегося сердцебиения говорили, что так он и сделал.