Забери моё сердце

Пролог

Илья.

Начало марта.

Бумажные журавлики под потолком, стопка конспектов на письменном столе и флисовый в клетку плед на кровати — в то время, как мой мир успел рухнуть, воскреснуть, а затем снова развалиться на части с пометкой "восстановлению не подлежит", в комнате Аси ровным счетом ничего не изменилось.

— Чаю хочешь? Ты дрожишь весь…

— Метель, — бросил я в свое оправдание и стянул с рыжей башки вязаную шапку. Ту самую, серую с красным помпоном и дурацкой надписью во весь лоб, которую на спор купил в секонд-хэнде.

Ася не сумела скрыть улыбки. У нее где-то валялась такая же.

— Я скучаю по нашим прогулкам, — раскачиваясь на пятках, произнесла она.

— Будут новые, — сглотнув комок в горле, я отвернулся к окну. — А вообще, давай свой чай!

— С облепихой?

— И с сахаром, — усмехнулся. Время бежало как сумасшедшее, и тратить его впустую на грусть было подло. — Сейчас руки вымою и помогу тебе!

— Не стоит! Я сама, — уже из коридора прокричала Ася. — Лучше конспекты пока подготовь!

Спорить не стал. В этом доме с недавних пор я больше не был желанным гостем, а потому лишний раз маячить перед недовольными лицами старших Снегиревых не хотелось. С другой стороны, и конспектов никаких у меня с собой не было — только безумное желание увидеть мою ледяную девочку.

Минут тридцать, а то и все сорок мы просто пили чай. Ася трещала обо всем на свете, а я, как дурак, держал ее за руку и растворялся в нежности любимого голоса. Господи, как же я скучал по ней!

— Мама запретила закрывать, — поймав мой взгляд, нацеленный на распахнутую дверь, Ася виновато прикусила губу. — Боится…

Кивнул. Как ни странно, я понимал и даже разделял опасения ее родителей.

— Не беда, — залпом допил кисловатый чай и по новой уставился на Асю.

С нашей последней встречи прошло всего несколько дней, но мне казалось, мы потеряли вечность.

— Ась, — позвал ее тихо и чуть крепче сжал хрупкие пальцы своими грубыми. Я не был романтиком, и как красиво говорить о любви, не знал. Но и молчать больше не мог. — Я тебя люблю — это навсегда.

— Навсегда, — повторила она. Жаль, что не верила…

В комнате воцарилось молчание, и только за окном все громче завывала метель. Но я ее почти не слышал. Смотрел на мою Аську и, казалось, от счастья сиял так, что, заменял собой тысячу лампочек.

Ася сидела рядом и, отчаянно кусая губы, глядела на наши с ней переплетенные ладони: мою широкую и горячую и свою до невозможного бледную и тонкую. А потом вдруг произнесла:

— Знаешь, есть люди-мамонты, — она неловко улыбнулась своим каким-то мыслям. — Они надежные. Цельные. «Мамонты» уверенно шагают по жизни. И будут идти долго и размеренно. До самого конца. На таких людях держится наш мир.

— Никогда не слышал.

— Погоди! Не перебивай! — Ася несмело взглянула на меня. Я кивнул, и она продолжила: — Бывают люди-флюгеры. Они всю жизнь ищут свою дорогу: много суетятся, часто сбиваются с пути, прыгают с одного дела на другое, но все впустую. В этом вечном скитании «флюгеры» незаметно ржавеют, по сути, так и не двинувшись с места.

Я не понимал, зачем Ася рассказывала мне об этом, но, как и обещал, не перебивал ее.

— А еще есть люди-искры, — здесь ее голос дрогнул. — Им не дано сиять вечно, да и времени метаться из стороны в сторону у них нет. Однажды вспыхнув, они тут же гаснут. Но порой их свет становится спасением для других: флюгеры, наконец, срываются с места, а жизнь мамонтов наполняется красками.

— И кто мы, по-твоему?

— Ты — мамонт, Лучинин, — хихикнула она, я же округлил глаза. — Ты знаешь чего хочешь и обязательно дойдешь до цели. А я тебе помогу – в самый темный период твоей жизни вспыхну ярким светом, чтобы ты не сбился с пути.

Ася поставила чашку на стол и, прижавшись ко мне, уткнулась носом в плечо. Я ощутил дыхание стужи и впервые за день по-настоящему испугался.

— А потом? — простой вопрос, но, чтобы задать его мне потребовались все силы мира. Я знал ответ. Знал и боялся его больше всего на свете: простое «навсегда» было, увы, не для нас.

— А потом, — Ася сглотнула, и голос ее задребезжал от слез. — Потом, Рыжик, ты пойдешь без меня.

Глава 1. Первый шаг

Страх — всегдашний спутник неправды.

(Уильям Шекспир)

Первые числа января.

Ася.

Между мечтой и реальностью всегда стоит страх. Мой — напоминал океан. Бескрайний. Безудержный. Мощными волнами он каждый раз сносил меня с ног, стоило только представить свою жизнь другой — как у всех. Я падала, до крови сдирая колени, но поднималась и назло стихии подходила ближе. Пока однажды родители не сказали мне: «Твоя взяла, Ася!»

Наверно, так сложились звезды: наш переезд, случайная встреча отца с однокашником в супермаркете, мое состояние, на удивление, стабильное, — все шло к тому, чтобы я стала на шаг ближе к мечте.

К дому на Парковой, где жил тот самый одноклассник отца, а теперь уже директор местной школы, мы подъехали немногим раньше условленного времени. Отсутствие пробок в час пик я приняла за хороший знак. Не то чтобы сильно верила в приметы, но когда на кону — твоя жизнь, пренебрегать подсказками свыше было бы глупо.

Уже минут десять мы с отцом сидели в салоне его пикапа. Воздух, вылетавший из дефлекторов, казался мне до невозможного раскаленным, а время — тягучим, как лакричный сироп. Я в нетерпении теребила снятую с головы шапку и все не решалась заговорить. Отец тоже молчал. Нахмурившись, он ритмично постукивал указательным пальцем по оплетке руля. Иногда переводил на меня взгляд, полный неразрешимых противоречий. Наверняка ждал, что я передумаю. Испугаюсь. Откажусь от мечты. И его во мне сомнения были, как вирус гриппа, безумно заразны. Еще пара минут промедления, и я бы сдалась. А потому зажмурилась, мысленно сосчитала до трех, а потом прошептала:

— Пап, нам пора.

Выдохнув гулко, отец взглянул на меня исподлобья.

— Ты точно этого хочешь, Аська?

Мокрые хлопья снега бились в лобовое. Отчаянно. Бессмысленно. Они чем-то напоминали меня: таяли, но не отступали.

— Если не сейчас, то уже никогда, понимаешь? — возразила несмело.

Мне бы хотелось, чтобы голос мой звучал более уверенно, как тогда, когда я впервые заявила родителям о своем желании перейти с домашнего обучения на очное в школе, но тот дрожал. От волнения. От неуверенности в собственном решении. От страха, что не сдюжу. И папа, конечно, слышал. Он мог запросто настоять на своем и оставить все как есть. Вот только верность данному слову была отличительной чертой всех Снегирёвых.

— Тогда идем, — кивнув, отец заглушил двигатель. — Володька уже ждет.

Я отстегнула ремень безопасности, на голову натянула шапку. А дальше по прямой: метель, чужой подъезд, лифт; уютная домашняя обстановка, запах кофе и яблочного штруделя; незнакомые лица, улыбки, дежурные фразы.

Добрынин Владимир Геннадьевич встретил нас на пару со своей супругой, Кристиной. Правда, накрыв на стол, она почти сразу удалилась, деликатно сославшись на неотложные дела. В просторной гостиной мы остались втроем. В моей чашке, остывая, играл медовыми нотками некрепкий чай, а воздух вокруг так и искрил сумбурными воспоминаниями двух старых приятелей о тех далеких временах, когда и небо было голубее, и звезды ярче, и жизнь в разы проще.

Я не вслушивалась. Улыбалась скорее по инерции и из вежливости, и маленькими глотками цедила несладкий чай, а стоило отцу перейти к делу, так и вовсе потерялась в чаще своих мыслей и бесконечных сомнений. Да и что нового, папа мог рассказать? Историю собственной жизни я знала назубок. А вот улыбка с лица Владимира Геннадьевича медленно начала сползать. Меня снова жалели, бросали в мою сторону полные сочувствия взгляды и тут же виновато отводили глаза — обычная реакция, я давно к ней привыкла. И все же следовало отдать должное отцовскому приятелю: Владимир Геннадьевич весьма быстро взял себя в руки и тут же принялся в красках описывать мне школу, сосредоточившись на трудностях, которые всенепременно свалятся на мои плечи, если не передумаю. Только не затем я столько времени добивалась своего, чтобы спасовать в последний момент.

— Тогда давайте в 11 «А» попробуем. Класс дружный. Ребята все адекватные. Что скажешь, Ася? — Стоило списку предостережений иссякнуть, как Владимир Геннадьевич поднял белый флаг.

Сделав очередной глоток чая, я настороженно покосилась на отца, а заручившись его кивком, улыбнулась хозяину дома.

— Я не против. Только у меня будет одна небольшая просьба. Можно?

— Ася! — предостерегающе рявкнул отец, догадываясь, о чем я подумала. — Мы это уже обсуждали. Мой ответ — нет!

— Погоди, Лёнь, — вмешался Владимир Геннадьевич. — Пусть скажет. В чем дело, Асенька?

Владимир Геннадьевич выглядел чуть старше своих лет. Худощавый, с проседью в темно-русых волосах и слегка уставшим, но оттого не менее улыбчивым взглядом, он был из тех людей, к кому пропитываешься доверием с первых минут знакомства, а потому я решилась ответить:

— Мне бы не хотелось, чтобы правда обо мне стала новостью номер один для обсуждения в школе.

— Я и не собирался извещать об этом всех. — Склонив голову набок, Владимир Геннадьевич неловко поправил очки на носу. — Но учителя, да и твои будущие одноклассники имеют право знать, не находишь?

— Конечно, имеют! — вступился отец. Запустив пятерню в волосы, он навалился на спинку дивана и с важным видом продолжил: — Мало того, они должны все знать. Мне не нужны сюрпризы!

— Люди весьма предсказуемы, понимаете? — прикусив губу, я обратилась к Владимиру Геннадьевичу. — Каждый считает, что именно его жалости мне не хватает здесь и сейчас. А подростки еще и жестоки, вам ли не знать?

— Послушай, Ася, — папин приятель прокашлялся, в задумчивости помолчал пару секунд, а потом произнес: — Я сильно рискую, соглашаясь принять тебя в школу. Но я делаю это осознанно. Учителя тоже должны иметь выбор: брать на себя ответственность за тебя или нет. Согласись, так будет честнее.

Я кивнула.

— Ты боишься, и это нормально. Но педагоги в школе не враги тебе. Тем более, после стольких лет на семейном обучении неизбежно возникнут сложности в усвоении материала.

Глава 2. Новенькая

Спустя несколько дней.
Илья.

До финишной черты оставалось метров двести: пара несложных трамплинов и крутой поворот. Счет шел на секунды, а в крови на максималках гудел адреналин. Победа была так близко, что вкус ее сладкий таял на губах довольной ухмылкой и не хило кружил голову.

Очередной прыжок — сумасшедшее ощущение полета. Ветер необузданными порывами так и норовил сбить меня со снегохода. Впрочем, мне было не привыкать. А вот приземление — Ауч! — вышло на сей раз весьма жестким. Игнорируя боль в ноге, я на полную прижал курок газа и крайне неосторожно вошел в поворот. Слишком опасно. На грани. Снег шальными брызгами мгновенно перекрыл обзор. Меня занесло. Вьюгой завертело по трассе. Я должен был дать по тормозам, но вместо этого снова газанул. Понимал, что рисковал. Предвидел недовольные вопли Михалыча — моего тренера по сноукроссу. И, что греха таить, до ужаса боялся вылететь с трассы. Но разве мог я облажаться? Только не сегодня!

— Лучинин, я тебе голову оторву! Слышишь? — не успел я финишировать, как Михалыч в привычной манере набросился на меня с упреками.

Раскрасневшийся, взъерошенный как воробей после дождя, он бежал мне наперерез и гневно размахивал руками. Голос его мощным раскатом заглушал гул движка и эхом разлетался на добрые километры вокруг. В любой другой день я бы заметно напрягся, но на сегодня лимит переживаний был исчерпан.

— Первый! — стянув с башки шлем, прокричал я в ответ. Не хотел ругаться, оправдываться, извиняться. В конце концов, победителей не судят. — Я первый!

— Какой ценой? Жить надоело, Илюха? — не унимался Михалыч, будто не знал, как долго я шел к этой победе.

Сегодняшний заезд был решающим. Последний отборочный в этом сезоне, он обещал стать моим пропуском в мир большого спорта. Попасть в юниорскую сборную по сноукроссу было моей мечтой детства, и вот она почти исполнилась.

— Ты давай мне, глаза свои бесстыжие не закатывай! — тем временем набирал обороты Михалыч. Я уже успел отогнать снегоход на стоянку, а тренер по-прежнему вправлял мне мозги. — Неужели не понимаешь, парень, я за тебя в ответе! Случись с тобой что…

— Ну не случилось же, Артем Михайлович, — выпустив облако белесого пара изо рта, перебил я и, поежившись, сунул руки в карманы спортивного комбинезона. Крещенские морозы в этом году пришли в наш город с опережением графика и, казалось, крепчали с каждой минутой.

— Замерз?

— Немного.

— Ладно, дуй в теплушку, Лучинин. Но имей в виду, разговор не окончен!

Кивнув, я подхватил висящий на ручке руля шлем, но уходить не спешил — в голове копошился главный вопрос, не задать который я просто не мог.

— Артем Михайлович, — до одури смелый на трассе, сейчас я косым зайцем робел перед лицом неизвестности, — а Соколов меня видел? Что решил? Возьмет в сборную?

Михалыч покачал головой, а у меня чуть сердце не остановилось. Неужели все было зря: два года тренировок, бессонные ночи в гараже, шлем этот дорогущий вместо навороченного смартфона? Как же так? Я ж за хвост держал свою птицу счастья, но, по всему выходило, что упустил.

— Иди грейся, Лучинин, — Михалыч похлопал меня по плечу, а потом криво так ухмыльнулся и произнес: — За тобой место. За тобой.

Греться? Да я забыл про холод сию минуту. Готовый расцеловать целый мир, я не нашел ничего лучше, как налететь с объятиями на Михалыча.

— Рили? Вы не шутите? Я в команде?

— Рыжий, угомонись!

— Я в сборной! В сборной! Спасибо!

— Лучинин! — недовольно запыхтел в моих руках инструктор. Мужиком он был суровым и все эти мимимишные проявления чувств терпеть не мог. — Смотри у меня, Илюха, передумаю! Коновалова вместо тебя поставлю.

— Да у Тёмы вечно проблемы: то жиклер замерзнет, то масло потечет. Замучаетесь вы с ним, Артем Михайлович, — понимал же, что мужик шутит, но от греха подальше отпустил его и отошел на пару шагов. — Вы же знаете, лучше меня нет.

— Знаю, — нехотя согласился Михалыч. — Но еще одна такая выходка на повороте, и я тебя, Лучинин, близко к трассе не подпущу. Уяснил?

— Так точно! — деланно отчеканил я, а сам, как последний дурак, самодовольно улыбнулся во всю свою конопатую рожу. Благо за балаклавой было ни черта не разобрать.

От снегоходной стоянки до местной теплушки, заменяющей любителям сноукросса в Собиново и раздевалку, и буфет, и склад инвентаря, пролегала извилистая дорожка, с обеих сторон окруженная массивными сугробами. Обычно в дни соревнований здесь было не протолкнуться, но сегодняшний заезд сделали закрытым, а потому по снежному лабиринту я брел в полном одиночестве. В левой руке держал шлем, правой пытался набрать сообщение отцу.

Батя не особо разделял мое увлечение сноукроссом, а мать и вовсе недолюбливала зиму из-за моего пристрастия к снегоходному спорту, но палки в колеса ни тот ни другой не вставляли. Переживали, отговаривали — это да! — но решение всегда оставляли за мной. Несмотря на страх, в меня верили. За улыбками прятали безмерное волнение и просили только об одном — не рисковать собой. Мечтали, что однажды я все это брошу и с головой уйду в учебу, а пока помогали с выбором самого крепкого шлема и ремонтом техники, и радовались моим успехам, как своим. Вот и сейчас на сумбурное сообщение отец незамедлительно ответил, что ни разу не сомневался в моей победе, а я лишь крепче сжал мобильник в ладони. И пусть уродился я рыжим и конопатым, рослым и не особо симпатичным, мне безумно повезло с семьей. Отец, мать, братья, дед с Гаем — они были моими крыльями за спиной, ну а друзья — те два придурка, что прямо сейчас, размахивая руками, сивыми меринами скакали в конце заснеженного туннеля и скандировали мое имя, — главным источником силы.

— Рыжий — чемпион! — самозабвенно драл горло Добрынин. — Рыжий — чемпион!

В своем дутом пуховике-оверсайз и шапке-ушанке Митяй напоминал бурого медведя, случайно проснувшегося посреди зимы. Такой же огромный, плечистый, неуправляемый, он неуклюже переступал с ноги на ногу и, позабыв, что, вообще-то, являлся сыном директора школы, бесстыже гудел на всю округу. Впрочем, Камышов от него не отставал.

Глава 3. Мой маяк

Ася.

Радость — весьма эфемерное понятие. Мимолетное. Хрупкое. Изменчивое. Еще недавно мне казалось, что ей не будет предела, а теперь она так легко уступила место страху.

Я снова боялась. Последние дни только и делала, что сомневалась. В себе. В верности принятого решения. Кусала губы. Горстями пила успокоительное. Все больше отсиживалась в своей комнате — не хотела, чтобы еще и родители начали во мне сомневаться. Мама и без того не находила себе места, а отец успел разработать для меня обновленный список из бесконечных «нельзя». Можно было подумать, старого не хватало. Впрочем, папе так было спокойнее, а мне, по большому счету, все равно.

Чтобы лишний раз не накручивать себя, я читала. Много. Без разбора. В ход шло все — от классики и школьной программы до современных детективов и книг про вампиров. Последним, к слову, я немного завидовала. Нет, пить человеческую кровь меня ни капли не тянуло, а вот как они, навеки проклятые и бессердечные, умудрялись жить, не терпелось узнать.

День Х наступил слишком быстро. Так бывает порой: думаешь, что в запасе у тебя еще вагон времени, а по факту уже опаздываешь. Вот и я проспала. Всего на пятнадцать минут, но их хватило, чтобы утро не задалось.

У мамы подгорел омлет, я вдруг усомнилась в выбранном с вечера гардеробе, а папа и вовсе остался без кофе: снег всю ночь сыпал как из ведра, и теперь, чтобы выехать из Речного, отцу пришлось вспомнить, что такое лопата.

В областной центр мы перебрались еще в ноябре. Правда, жили теперь не в пятиэтажке, как раньше, а в небольшом частном доме в нескольких километрах от города. Мама была в восторге от Речного: своя территория, охрана, озеро неподалеку, опять же воздух чистый и тишина. Отец, хоть и сетовал порой на пробки возле моста, тоже был рад переезду: он давно уже мечтал перенести свой бизнес в город покрупнее, да и за меня теперь чуть меньше волновался.

У Речного был только один весомый недостаток — дороги здесь чистили нерегулярно. Трактор приезжал по заявкам от жильцов, а поскольку зимой бо́льшая часть коттеджей пустовала, то и вспоминали о вызове спецтехники далеко не всегда, либо в самый последний момент. Раньше меня это особо не волновало — спешить было некуда, да и на улицу я выбиралась нечасто. Не любила зиму. Холод всегда вгонял меня в уныние. Но сегодня я опаздывала в школу. Точнее, уже опоздала.

Стрелка часов, казалось, гнала галопом, а я все никак не могла отойти от окна. Наблюдала за отцом. Проклинала метель. И снова кусала губы. Дурацкая привычка! Но когда волнуешься, контролировать себя бывает непросто.

До школы мы ехали молча. Папа ненавидел опаздывать, а потому, всецело сосредоточившись на дороге, выжимал газ на полную. Да и мне не хотелось говорить. Все отцовские наставления я давно выучила наизусть и досрочно знала ответы на любой из моих вопросов. Отвернувшись, я смотрела, как проносится за окном заснеженный лес, и пыталась представить, что ждет меня в мой первый учебный день.

Длинные коридоры, бесконечные лестницы, таблички на дверях — это была не школа, а настоящий лабиринт. Владимир Геннадьевич шел нарочито медленно, до последнего оставляя за мной право передумать. Он, как и отец, не особо разделял моего стремления с головой окунуться в школьные будни. Впрочем, я его понимала: брать на себя ответственность за такую, как я, было не каждому по душе.

— Здесь у нас библиотека, — произнес он в нос, указав на дверь в конце коридора. — Читальный зал — этажом выше…

— Читальный зал? — вот уж не думала, что в современных школах они все еще были.

— Ну… это такое место, где в спокойной атмосфере можно почитать книгу, подготовиться к уроку, скоротать время, если вдруг захочется тишины…

— Я знаю, что такое читальный зал! — бросила раздраженно. — Я была на домашнем обучении, а не на Луне!

— Разумеется! — виновато улыбнувшись, Владимир Геннадьевич кивнул. — По коридору налево — выход к актовому залу…

— Извините, я не хотела показаться грубой — просто немного волнуюсь.

— Я все понимаю, Ася. Кстати, а вот и кабинет математики.

Сердце пропустило удар, а в горле предательски запершило — прямо сейчас я стояла на пороге новой жизни, к которой так рвалась последние месяцы и которой боялась до дрожи в коленках. Еще никогда сомнения не раздирали мою душу с такой силой: что, если отец был прав, и, шагнув в бездну, я разобьюсь?

— Подожди здесь, — Владимир Геннадьевич подтолкнул меня к деревянной скамейке напротив кабинета и в ту же секунду скрылся из виду за невзрачной дверью учительской.

Оставшись наедине с собой, я, наконец, смогла как следует откашляться и спрятать под язык мятный леденец. Бросив рюкзак на скамейку, начала расхаживать по коридору туда-сюда. Старалась не шуметь — понимала, что шел урок. И в то же время удержать себя на одном месте не получалось, хоть ты тресни! Меня распирало от любопытства и трясло от страха, с ума сводило ожидание и бросало в дрожь от лютой неуверенности в собственных силах.

— Сомнения — разрушительная штука, да, Ася?

Я и не заметила, как из учительской вышел Владимир Геннадьевич, но уже не один, а в компании моей будущей классной.

— Не соглашусь, — покачала она головой. — Как сказал Гёте: точно знают, только когда мало знают; вместе со знанием растет и сомнение.

Миронова Анна Эдуардовна работала в школе учителем английского. Молодая, стройная, симпатичная, она была на голову выше директора и своей улыбкой могла обезоружить кого угодно. Мы познакомились еще на прошлой неделе, когда я вместе с отцом приехала за учебниками. Анна Эдурдовна сразу произвела на меня приятное впечатление, и сейчас я была рада встрече.

— У тебя все получится, Ася! — она произнесла это так, словно и правда в меня верила, и тут же подмигнула: — Идем знакомиться с классом?

Промокнув вспотевшие ладони о клетчатую ткань юбки, я нерешительно кивнула. Из рук Владимира Геннадьевича приняла рюкзак. Глубоко вздохнула. Медленно, как учил отец, выдохнула. И наконец, вошла в класс.

Глава 4. Дистанция

Илья.

Леший как ни в чем не бывало уминал ватрушку, а мне кусок в рот не лез, да и вообще запах этот столовский решительно действовал на нервы. Пожалуй, впервые за годы учебы, я с нетерпением ждал звонка, чтобы поскорее вернуться в класс.

Признаться, я волновался за новенькую, хоть и гнал от себя любые мысли о ней. Странная, непохожая на других, Ася снежной бурей залетела в мою голову и всего за каких-то десять минут перевернула в ней все вверх дном.

— Поговорим, или так и будешь меня своими изумрудами сверлить? — недовольно проворчал Камышов, запивая ватрушку чаем.

Я отвернулся. Молча. Если честно, вообще не понимал, зачем приперся сюда на пару с Лешим, вместо того, чтобы хоть как-то объяснить ситуацию Митьке. Впрочем, кто-то же должен был увести Камышова подальше от Аси.

— Че на тебя нашло, Лех?

— А на тебя? — переспросил он с набитым ртом. — Ты, вообще-то, Добрыне слово дал.

— В адвокаты к Митяю записался? — покачав головой, я ухмыльнулся. Правда, вышло невесело. Я и сам понимал, что поступил коряво, пересадив Варьку к новенькой, но что мне оставалось?

— Да просто объясни, нахрена?

— ЕГЭ на носу, не забыл? — ляпнул я в свое оправдание первое, что взбрело в голову.

— И? — Леший скривился в лице.

— Митьке учиться надо, а он целыми днями со Скворцовой своей зависает.

— Ревнуешь или завидуешь?

— Переживаю.

— За кого?

По правде — за себя. Но признаться в этом Лешему было стыдно. Я ж, как увидел Асю, чуть голову не потерял — куда это годилось? И так, как белка в колесе, крутился между учебой и сноукроссом, редкими вылазками с пацанами куда-нибудь и поездками к деду. Черт! — да Гай уже начинал забывать мой запах и порой лаял как на чужого. Не до романтики мне было. Совсем. Потому и решил от греха подальше отсесть от новенькой на другой ряд. Как там говорится: с глаз долой — из сердца вон.

— Молчишь? — усмехнувшись, Камышов отбросил в сторону недоеденную ватрушку и, скрестив на груди руки, уставился на меня. — А хочешь, я открою тебе страшную тайну?

— Ну, валяй.

— Расстояние не лечит. Я проверял.

Дьявол, я чуть со стула не упал. Леший, что, мысли мои прочитал? Или это я совсем сбрендил и вслух лишнего ляпнул?

— Лицо попроще сделай, Рыжий, — тряхнув головой, произнес Камышов.

Эта его идиотская челка вечно падала ему на глаза — тоже мне радость ее постоянно смахивать или сдувать. Впрочем, Леху она не раздражала, а мне было до фонаря — хоть он лысый ходи.

— Луч, я не вчера родился, — продолжил он. — Думаешь, не заметил, как ты на эту Асю смотрел.

— И как? — фыркнул я, беспечно откинувшись на спинку стула. Хотел казаться безразличным, да, видимо, актер из меня хреновый — на смазливой физиономии Камышова вновь расцвела ядовитая ухмылка.

— Как я когда-то на Таньку, — еле слышно ответил Леха, устремив взгляд к окну.

Он больше не улыбался. Стиснув зубы, смотрел в одну точку. Долго. Словно и вовсе был не здесь. А я не смел возразить. Знал, что Камышов был прав, да и лишний раз сдирать коросту с его незаживающего сердца совсем не хотелось. Так мы и молчали, сидя друг напротив друга, пока Леший первым не произнес:

— Я поначалу подумал, что показалось. Ну рили, че в этой Асе такого? — пожал он плечами, скользнув по мне стальным взглядом. Циничным. Выжженным дотла. Так смотрят люди, однажды потерявшие смысл в жизни. Мне было больно оттого, что так на мир отныне смотрел и Камышов.

— Лех, проехали, — закинув руки за голову, решил я замять тему, но Леший будто оглох.

— Согласись, на красавицу она не тянет. Бледная, как моль, да и стопудово проблемная.

Внутри все напряглось. Странное чувство, похожее на изжогу, но мне хотелось, чтобы Леший заткнулся, даже думать не смел так об Асе.

— Это факт, Илюх, — выдал он уверенно. — От хорошей жизни на домашнее не уходят: она либо больная, либо шизанутая.

— Так ты правду из Аси выбить пытался? — сглотнув, и сам не заметил, как сжал кулаки.

— Я на идиота похож? Да и давай начистоту, Луч, — Камышов нахмурился, — мне до ее секретиков дела нет.

— Тогда что?

— Проверить тебя хотел.

— Проверил?

— Ага. Все ждал, заступишься или нет.

— Ты же знаешь, я бы за любого заступился.

— Ты эту чушь себе почаще повторяй, — недоверчиво хмыкнул Леший, — быть может, и сработает.

Скорчив кислую мину, я передразнил Камышова.

— Ну а че, — развел он руками в ответ и заржал, — кто-то же лечит геморрой подорожником. Сила внушения — великая вещь!

Леха однозначно напрашивался сегодня на подзатыльник, но внезапно раздавшийся звонок спас его дурную голову.

— Пошли давай, клоун, — со скрипом отодвинув стул, я поднялся с места. — Из-за твоей проверки я сегодня голодным остался!

— Э-э, нет, — округлив глаза, с издевкой в голосе напел Леший. — Отсутствие аппетита – первый симптом влюбленного сердца. Плавали — знаем. Ты это, Рыжий, витаминчиков каких попей, — глядишь, и обойдется.

Я все же зарядил Камышову как следует, чтобы не болтал всякую ерунду. Леха лишь рассмеялся в ответ и всю дорогу от столовой до кабинета математики отчаянно подтрунивал надо мной.

Разумеется, на геометрию мы опоздали. Под монотонное ворчание математички заняли свои новые места. Я теперь сидел с Мишаней. Компания из призера всевозможных олимпиад и главного нудилы класса была, если честно, так себе, но, с другой стороны, где еще, если не рядом с Семеновым, мне было думать об учебе?

— Страница сто шестьдесят семь, — пробубнил он в подтверждение моих мыслей. — Новую теорему разбираем.

Миха в предвкушении потер ладони, а я перевел взгляд к доске.

У меня никогда не было проблем с геометрией. Уравнение сферы, декартовы координаты в пространстве, скалярное произведение векторов — я мог решить любую задачу. А с простейшей схемой рассадки и правда накосячил. Мало того что подорвал доверие Митьки, так еще и в спешке не учел главного — когда сидишь на третьем ряду, взгляд невольно касается первой парты. Вот и я сейчас, вроде и смотрел на доску, а видел одну только Асю. Убежал от себя — нечего сказать!

Глава 5. Трещинка на лобовом

Ася.

Я сидела в холле на первом этаже и ждала отца. Последнее сообщение от него я получила еще минут пятнадцать назад, когда под пристальным взглядом Ильи суетливо прятала в дневник расписание уроков. Папа утверждал, что вот-вот подъедет, но даже по моим черепашьим меркам это самое “вот-вот” как-то слишком затянулось.

От нечего делать я разглядывала куст алоэ на подоконнике. Пластиковый горшок цвета детской неожиданности, седая пыль на пожелтевших листьях, комья пережеванной жвачки на растрескавшейся почве — наверно, ему было в разы хуже, чем мне сейчас, но он держался. Я же окончательно раскисла: отмеряла секунды до приезда отца и поганой метлой гнала от себя мысли об Илье. Правда, со счета я постоянно сбивалась, а не думать о Лучинине и вовсе становилось все труднее.

Забавный, рассеянный, шумный, он, казалось, занозой засел в моей голове, теплым лучиком коснулся сердца. Когда и успел только? Но рука чуть выше локтя до сих пор горела огнем, а перед глазами рыжим заревом то и дело воскресал его конопатый образ. Далекое, позабытое ощущение. Когда улыбаться хочется просто так. Когда в глазах напротив — только твое отражение. Когда мурашки по телу от одного лишь звука его голоса. Но кому, как не мне, было знать, к чему это все могло привести. В таких, как я, не влюбляются. С такими не дружат. Потому и пыталась отвернуть от себя Илью, как могла. Но Лучинин казался непробиваемым. Упрямым ослом он тащился за мной по коридору и лестнице до самого кабинета информатики. Не торопил. Не шутил больше. И даже вопросов никаких не задавал. Говорил о себе, хоть я и не спрашивала. О своем деде, который, как и я, предпочитал никуда не спешить. Об учителях. О булочках в столовой. О погоде. Я слушала молча. Делала вид, что мне все равно. А сама с жадностью внимала каждому его слову и так хотела, чтобы дорога до кабинета не кончалась. Никогда.

— Привет, — вдруг раздалось над головой, а уже в следующее мгновение в нос ударил сладковатый аромат дорогих духов. — Я Настя. Мы с тобой теперь вроде как одноклассницы.

Не успела я ответить, как девушка села рядом со мной на скамейку, бесцеремонно отодвинув мои вещи в сторону.

— Ты чего здесь? — спросила она, перекинув ногу на ногу. — Кого-то ждешь?

Я кивнула из вежливости и, не желая продолжать разговор, из кармана достала мобильный. Открыв переписку с отцом, наспех набрала “Ты скоро?” и, прикрепив в конце смайлик, улыбнулась. Надеялась, что Настя уловит намек и уйдет. Но одноклассница явно не отличалась острым умом.

— С кем переписываешься? — пододвинулась она чуть ближе и внаглую принялась читать мои сообщения. — Так ты отца ждешь? — улыбнулась подозрительно широко и тут же возвратилась на место.

— А ты что здесь делаешь? — скрипя зубами от раздражения, вернула я однокласснице ее же вопрос. — Уроки давно закончились, разве нет?

— Я своего парня жду.

— Ясно, — проверив сообщения, я снова бессмысленно уставилась на куст алоэ.

— А кто твой краш?

— Мой, кто? — нахмурившись, я перевела взгляд на Настю.

— Краш, — повторила она громче, полагая, видимо, что я глухая.

Вот только проблема моя была иного характера: когда целыми днями сидишь в четырех стенах, а круг твоего общения ограничен родителями, да учителями, сленговые словечки не задерживаются в голове — в них просто нет ни малейшей необходимости.

— Хочешь узнать, есть ли у меня парень? — зато с логикой я была на “ты”.

— Ну можно и так сказать, — улыбнулась Настя.

— Нет, — покачала я головой. — Мне не нужны отношения.

— Аллергия на любовь? — с какой-то горечью в голосе усмехнулась одноклассница.

— Называй как хочешь, — пожала я плечами и снова отвернулась — ждала, что Насте хватит такта уйти. Бесполезно.

— А как тебе вообще у нас? Понравилась школа?

Чтобы не сорваться на грубость, я прикрыла глаза и глубоко вдохнула. Мне не хотелось ни с кем разговаривать и уж тем более обсуждать мою личную жизнь. Но, с другой стороны, общение с Настей неплохо отвлекало от мыслей об Илье, а потому я все же ответила.

— Нормально.

— А со Скворцовой вы и правда подруги?

— С чего ты взяла?

— Так Рыжий же Мироновой сказал.

— Нет. Мы не подруги. Виделись один раз всего и то мельком.

— Тогда я тебе сочувствую.

— Это еще почему?

— От Вари вечно жди неприятностей.

Я ухмыльнулась — успела уже убедиться в правдивости слов Насти на собственной шкуре.

— Зря смеешься, Ася. Скворцова только с виду вся такая девочка-припевочка, а по факту та еще стерва кучерявая. Чего так смотришь? Не веришь? А ты спроси любого, как она в прошлом году Таньку Рябову довела или химичку нашу чуть без глаз не оставила. Да что далеко ходить, она только сегодня сплетни про тебя распускала.

— Сплетни?

— Ну да, ныла в раздевалке, что ее от Мити к какой-то лохушке пересадили. Говорила, что у тебя с головой не все в порядке. А еще…

— Плевать, — перебила я Настю и резко поднялась с места. Голова тут же пошла кругом, но я старалась не подавать вида. — Мне пора. Отец приехал.

— Да не загоняйся ты так по поводу Скворцовой, — Настя встала следом и, одернув короткую юбку, посмотрела на меня. — Просто от богатырей наших подальше держись, и все пучком будет.

— От каких еще богатырей? — нахмурилась я, едва справляясь с туманом в голове.

— Ильи, Леши и Добрыни, — перечислила она с таким видом, что я дурой себя ощутила, которая прописных истин не знает.

— Добрыни? От директорского сынка, что ли?

— Ага, — кивнула Настя, подхватив со скамейки свою сумку. — На него даже не смотри — Скворцова со света сживет. С Лешим ты, я видела, уже познакомилась. Борзый пацан. Но главный у них Лучинин. Заметила, как все его слушаются?

— Илья? Он показался мне хорошим, — голос предательски дрогнул, а щеки мгновенно затянуло алым.

— Хорошим? — повторила за мной Настя и рассмеялась на весь холл. — Этот хороший на таких, как ты, простушек каждый месяц с пацанами спорит. Знаешь, скольких этот рыжий гад уже испортил? Поначалу прикидывается рыцарем на белом коне — весь такой правильный, добрый, солнечный. А как своего добьется, так маска пай-мальчика и спадает. Урод конопатый, вот он кто!

Глава 6. Гай

Илья.

— Рыжий, передай своему оболтусу мелкому, что он душнила, — изобразив на лице вселенское уныние, Камышов бросил свою куртку поверх моей и уселся на подоконник.

— Че опять? — вынув из уха наушник, покосился я на Родика.

Его класс сегодня дежурил по школе, и брательнику выпала честь отрабатывать свой долг в гардеробе. На пару с каким-то пацаном они как заведенные носились по раздевалке, чтобы поскорее раздать одежду всем страждущим, и реально неплохо справлялись — очередь в три с половиной землекопа была не в счет.

— Погоди, угадаю, — ухмыльнулся я, взглянув на недовольную физиономию Лешего. — Родька тебя без очереди не обслужил? Так, у нас в школе для вип-персон отдельное окошко, — кивнул я в сторону сортира.

— Как смешно, — передразнил меня Леха и затылком навалился на мерзлое окно. — Я всего-то попросил его отдать мне Митькины вещи.

— Свои надоели?

— Торчать здесь надоело, — прилетело в меня моей же шапкой.

— Так вали домой — уроки закончились.

— Луч, у тебя мозги походу закончились, — вспылил Камышов. — Мы ж все втроем в Речное собирались.

— Фак, — протянул я зажмурившись.

— Забыл, да?

— Как ластиком из башки стерли.

— Я даже догадываюсь, какого цвета глаза у этого ластика.

— Не в Асе дело, — покачал я головой.

— Заметь, Рыжий, я тебя за язык не тянул, — Леший загоготал на весь коридор.
Отчасти он был прав: ни минуты не проходило, чтобы я не думал о новенькой. Однако про уборку снега в Речном я забыл совсем по другой причине:

— У меня деда вчера на “Скорой” увезли.

Камышов мигом перестал ржать.

— А че молчал? Как он?

— Нормально уже, но в больничке поваляться придется.

— Сердце?

— Панкреатит.

— Ясно, — Леший суетливо смахнул со лба челку. — Если Федору Григорьевичу помощь какая понадобится, только скажи: у отца связи везде — напряжет кого нужно.

— Да не, — отмахнулся я, — у деда все под контролем. Сам знаешь. Но все равно, спасибо!

Леха кивнул. Переживал за старика. Как и Добрыня, за годы нашей дружбы успел привязаться к деду, как к родному.

— Нормально все будет, — наплевав на правила, я следом запрыгнул на подоконник и треснул Камышова по плечу.

— Ты к нему сейчас? — Леха чекнул время на смартфоне. — Если подождешь минут десять, подброшу. Батя водителя дал, чтобы мы до Речного скатались. Через больницу проедем — не проблема.

— Нет, я обещал Гая забрать. У нас пока поживет.

— Бедные ваши соседи , — усмехнулся Леший, — мне их уже жалко.

— Да ну, брось, — рассмеялся я. — Гай не такой уж и монстр.

— Ага, — ехидно процедил Камышов. — Это ж чистый кайф — просыпаться по утрам под его бешеный лай и топот, а этот скулеж на Луну — полный аут.

— А я вижу, ты соскучился по нему?

— Да ни фига подобного, — заерзал на подоконнике Камышов. — И вообще, я больше кошечек люблю.

— Ну-ну, — настала моя очередь ржать на всю раздевалку.

— Да я серьезно, — ухватившись за край подоконника, возразил Леший. — Вислоухие там, бирманские, эгегейские — ну красота же!

— Эгегейские? — от смеха на глазах проступили слезы. — Это какие? Которые, вместо “мяу”, “эгегей” орут, когда жрать хотят?

— Че, нет таких? — вскинул брови Камышов.

— Тебе виднее — ты же у нас спец по кискам.

— Да иди ты, Рыжий, — задрав голову, рассмеялся Леха.

А мне и правда было пора: если хотел успеть на рейсовый автобус, медлить не стоило. Спрыгнув с подоконника, я вытянул из-под вещей Лешего свой пуховик и, не теряя ни минуты, начал одеваться.

— Мы с Митькой вдвоем, наверно, долго провозимся, — успокоившись, словно в пустоту произнес Леший.

— Я вообще не понимаю, на кой черт чистить там все от снега, если вы зимой в Речном не живете.

— А, — махнул рукой Лешка, — у матери творческий кризис: раньше она шопингом себя из ямы вытаскивала, а тут решила вдохновение черпать из единения с природой.

— В минус-то тридцать? — поежился я, натянув шапку.

— Да пусть делает что хочет. Дорожки-крылечки мы ей почистим, а там уж сама решит. Я к тому, что если получится вырваться, — приезжай. Можешь со своим безумным Гаем, я не против.

— Поживем–увидим, — кивнув Камышову, я поспешил к выходу из школы.

Время только-только перевалило за обед, а на улице было уже серо и неуютно. Небо затянулось морозной дымкой, а студеный ветер так и норовил разодрать в кровь щеки. Кутаясь в воротник, я семимильными шагами добрался до остановки. Взглянул на часы — автобус до Александровки, где жил дед, должен был подъехать с минуты на минуту, но явно не спешил. Шмыгнув носом, я спрятал озябшие ладони в карманы пуховика и, чтобы вконец не окоченеть, принялся неуклюже притопывать. Но видимо, там, наверху, кто-то решил, что Крещенских морозов и застрявшего где-то в пробках пазика слишком мало для меня, и послал на мою рыжую голову еще одну проблему.

— Илья? Лучинин? Ты? — с наигранным удивлением в голосе протянула Воронцова и уже в следующее мгновение расплылась в улыбке в полушаге от меня.

— Привет, — ляпнул я первое, что взбрело в голову, и устремил взгляд к проезжей части. Желания тратить свое тепло на пустую болтовню не было, но Настя всегда была до отрыжки настойчивой.

— А ты куда? Домой? — прочирикала она, выпустив мне в лицо облако пара. Ладно хоть с ароматом жвачки. — А я к подруге. Она на Шаляпина живет. Ты вроде тоже, да?

Кивнул. Сухо так, без единой эмоции.

— Я в том районе всего один раз была, — развела она руками, а я спрятал улыбку за меховой опушкой воротника: Воронцова врала, как молилась, — искренне и от души. Еле себя сдержал, чтобы не напомнить Настене, как добрую половину июля та караулила меня возле подъезда, пока Родик не сжалился и не сообщил ей о моей смене в трудовом лагере.

— Ты же поможешь мне, Илюш? — впилась острыми зубками в краешек нижней губы и робко опустила взгляд. — Проводишь меня, правда?

Глава 7. Мой панцирь

Ася.

Забавная штука — школьный чат. Бесконечный поток чьих-то вопросов, шуток, стикеров, гифок, эмодзи, и все это на какой-то космической скорости. Я не успевала. Ни читать, ни понимать, ни реагировать. Смотрела на экран смартфона и ощущала себя морской черепахой, волею судьбы выброшенной по центру пустыни. А между тем телефон все пищал и пищал, оповещая о новых непрочитанных сообщениях.

— О чем задумалась, родная? — с книгой под мышкой мама вошла в гостиную и села в кресло напротив меня.

— Странное чувство — быть олдом в семнадцать.

— Олдом? — рассмеялась мама. — У отца нахваталась?

Пожав плечами, я отвернулась к окну. Папа часто грешил словечками, не подходящими ему ни по возрасту, ни по статусу. Наверно, хотел быть со мной на одной волне. Получалось не очень. Большинство его фраз были родом из ситкомов, вышедших на экранах еще до моего рождения. Да я и сама застряла где-то вне времени — теперь, читая переписку одноклассников, я ощущала это особенно остро.

— Милая, — и снова мама, — поговори со мной.

— О чем?

— О школе, о погоде, о твоем настроении — меня устроит любая тема.

— Погода — дрянь, — отчеканила я под очередное пиликанье телефона. — Настроение, к слову, тоже.

— Ася, — выдохнула мать и, отложив томик Сэлинджера, пересела ко мне на диван. — Что случилось?

— Ничего, — покачала я головой. — В этом и проблема.

— Расскажешь?

Ощутив тепло ее прикосновения, опустила веки. В глазах жгло от подступающих слез, а желание — просто встать и уйти — стало невыносимым. Я любила маму, но сейчас от нее веяло безнадегой. Я семнадцать лет прожила в мире, нарисованном родителями. И теперь он явно трещал по швам.

— Я так много пропустила, мам, — прошептала, разглядывая рисунок под дерево на ламинате.

— У тебя проблемы с уроками? — выдохнула она с нескрываемым облегчением.

— Нет, как раз здесь я впереди планеты всей.

— Тогда о чем речь? — голос мамы снова наполнился тревожными нотками.

— О жизни, — пожала я плечами, краем глаза уловив, как на экране смартфона высветилось очередное сообщение. — Я и не заметила, как проспала ее, понимаешь?

Она покачала головой:

— Тебе всего семнадцать.

— Мам, — вскочила я с дивана, — кого мы обманываем? Мне уже семнадцать.

— Ася…

— Мне семнадцать, мама! А я выращиваю незабудки на подоконнике и на кокосовом молоке до сих пор пробовала только овсянку.

— Дочка…

— Мам, я все знаю, не начинай! Просто думала, что смогу вдохнуть жизнь полной грудью, но пока только и делаю, что смотрю, как ей дышат другие.

— Помнишь притчу о черепахе?

Я закатила глаза к потолку — вот только нравоучений мне сейчас не хватало! Но мама уже принялась по новой пересказывать дурацкую небылицу.

— Черепаха так хотела обогнать зайца, что скинула с себя панцирь и понеслась. Да, к финишу она прибежала первой, но ответь мне, что случилось с ней потом?

— Ее сожрал волк.

— А почему? Потому что она забыла, в чем ее сила! Хотела быть как все и поплатилась за это жизнью.

— Предлагаешь мне и дальше сидеть в панцире и украдкой наблюдать, как живут другие? Так себе вариант!

— Быть собой — не значит жить скучно.

— Быть собой — это как? Человек — это отражение его окружения. Я, выходит, ваше.

— Это плохо?

— Вот ты мне и скажи.

Мама поджала губы и ничего не ответила. Наверно, я наговорила лишнего — сама не понимала, что на меня нашло. Но внутри по-прежнему все кипело от осознания собственной никчемности. Так бывает, когда твоя личная Вселенная попадает в черную дыру.

— Прости, — раскачавшись на пятках, произнесла я несмело. — Я не хотела тебя обидеть, просто запуталась.

— Но знаешь, ты права, — мама посмотрела на меня. — Чтобы найти себя, одного лишь общения с родителями недостаточно. Тебе нужны друзья, Ася.

— Мам! — у меня перехватило дыхание.

— Я серьезно, Аська! Ни я, ни отец с его фердипердозными выражениями не заменим тебе друзей.

— Перестань! — я закрыла уши, лишь бы не слышать.

— Подружись с кем-нибудь, милая.

Я как китайский болванчик замотала головой.

— Ни за что!

— Истории не обязательно повторяться.

— Но мы обе знаем, что она повторится! — прокричала я на весь дом и, развернувшись на пятках, побежала к себе. Быстро. Наплевав на проклятый панцирь, который стянула с себя еще в школе, когда днем спускалась к холлу.

Дверь за спиной хлопнула, но полностью не закрылась. Отскочила от косяка с грохотом, оставив узкую полоску света в моей комнате. Ее сейчас было более чем достаточно. Навалившись на стену, я пыталась отдышаться. Сердце нестерпимо ныло от внезапно нахлынувших воспоминаний. Мне словно опять было десять. По новой больно. До жути одиноко и очень страшно. Я закрывала глаза, но, как ни противилась, мыслями возвращалась в прошлое, к Костику — моему единственному другу, в тот день, когда мое сердце навеки сковало льдом.

***

В палате все еще пахло озоном, и кто только придумал дурацкое кварцевание перед сном? Прикрыв нос, я схватила с тумбочки планшет и поспешила вернуться в коридор, по больничному длинный и неуютный. Впрочем, мне было не привыкать… Отделение детской кардиологии давно стало для меня вторым домом, а тот паренек в бирюзовой пижаме, который прямо сейчас со стаканом кефира в руке важно вышагивал мне навстречу, — самым близким в этих угрюмых стенах.

— Хлеба не было. — Поравнявшись со мной, Костик виновато пожал плечами. — Зато баба Маня ряженки тебе не пожалела — до самой каймы налила!

Я благодарно кивнула и, зажав планшет под мышкой, забрала из рук друга стакан. После пресной капусты на ужин обычная ряженка казалась настоящим деликатесом. Вот только в щедрость пожилой медсестры верилось с трудом, а потому я решила уточнить:

— А твой стакан где?

— Не удержался — выпил! — отчеканил Костя, разглядывая на стене плакат о вреде курения.

Глава 8. Неосторожное желание

Илья.

Что-то прохладное коснулось моего лба. Так приятно. Ласково. До мурашек. Сквозь пелену хаотичных снов перед глазами тут же возник образ Аси. Ну точно! Это она! Моя ледяная девочка. Разве мог я не улыбнуться ей? А имя ее не прошептать?

— Ася, — отпустил во Вселенную и тотчас ощутил новое прикосновение ее тонкой ладони к лицу.

— Ася, — повторил, без остатка растворяясь в океане нежности.

Я напоминал сам себе сытого котяру, которого почесали за ушком, — так и хотелось замурчать от удовольствия. Хотя кого я обманывал? Кончиками пальцев ощутить бархат Асиной щеки, запутаться в белокурых локонах, полной грудью вдохнуть невесомый аромат ее кожи — вот что было необходимо мне здесь и сейчас. Правда, пахло от Аси как-то странно: то ли дешевым хозяйственным мылом, то грязными носками. Да и волосы ее все больше напоминали спутанную собачью шерсть.

— Черт! — резко открыл я глаза. — Гай, чтоб тебя!

— Гав! Гав! — продолжал наяривать языком по моему лицу пес.

Передними лапами этот Бармалей без зазрения совести упирался в белоснежную простыню, а хвостом вилял так, что кровать ходуном ходила. Но самое страшное было не это.

— Ася? — надрывно ржал Родик. — Кто она такая? Твоя подружка?

— Забей! — отмахнувшись от навязчивой любви Гая, натянул я одеяло по самую макушку.

Стоило только представить, что нужно было вставать и вести этого троглодита на улицу, как внутри все сжалось, а по коже пробежал холодок. После вчерашней вылазки тело гудело, а горло изнывало от острой боли — я явно простыл. И все, о чем мечтал сейчас, — это снова провалиться в сон. Как ни крути, а был он стопудово приятнее реальности. Только по факту мои желания мало кого волновали: мелкий, как идиот, по-прежнему угорал, пододеяльник же трещал по швам под напором невыгулянного пса.

— А эта Ася знает, как ты во сне ее имя горланишь?

— Отвали!

— А как язык Гая с ее поцелуями спутал?

— Жить надоело, мелкий? — из последних сил вскочив с кровати, запустил подушкой по рыжей башке брата.

— Все с тобой ясно, — еще громче расхохотался Родик.

— Чего тебе там ясно? — рухнул я обратно в постель, позволяя Гаю делать со мной все, что ему угодно.

— Да ты втюрился, чувак!

Я что-то невнятно промычал в ответ. Да и как мне было нормально говорить, когда в горле застряла стеклянная крошка, а по лицу елозил мокрый нос Гая.

— Ну, Илюх, кто она? — ни в какую не унимался Родька. — Я ж все равно узна́ю.

— Не узнаешь.

— Тогда у матери спрошу, — ехидно протянул брательник.

— Пф-ф, — закатил я глаза. — Ей-то откуда в теме быть?

— Может, и неоткуда, — Родик поднялся с кровати и, потянувшись, похлопал себя по ноге, тем самым подзывая Гая. — Но ты же знаешь маму, — лохматя шерсть на загривке пса, пожал он плечами. — Она душу из тебя вынет, но до истины доберется. Так что решай сам: я или она.

— Лады, твоя взяла, — закрыл я лицо руками. — Только давай так: ты сейчас погуляешь с Гаем, а я позже все тебе выложу. Идет?

— А фотку покажешь?

— Не наглей, Родь!

Мелкий что-то недовольно пробурчал, но на условия мои согласился, и уже вскоре на пару с Гаем смылся из поля зрения. В запасе было минут пятнадцать, и я не нашел ничего лучше, чем еще немного вздремнуть. Вот только снилась мне на этот раз какая-то ерунда, а потому, когда лба снова что-то коснулось, я на автомате гаркнул:

— Гай, отвали!

— Я ж говорю — бредит! — тут как тут пропищал Родик, а я нехотя открыл глаза.

— Родион, градусник неси, — разволновалась мама, продолжая гладить меня по голове, как маленького. И вроде приятно, но, черт, как же глупо!

— Не надо мне ничего, — приподнялся я на локтях. — Я в норме.

— Ага, а я тогда Джей Ло.

Мать тут же ладонями уперлась в мои плечи и заставила лечь обратно.

— Ты лучше, — улыбнулся, не находя в себе сил на сопротивление.

— Родя, ну где тебя носит? — прокричала мама, немного смутившись, а стоило мелкому притащить градусник, тут же сунула мне его под мышку. — Никакой школы. Никаких прогулок. Никакого сноукросса. Ясно?

— У меня соревы на носу, ты же знаешь. Каждый день трени. Да Михалыч с меня шкуру сдерет, если пропущу.

— У тебя лоб, как раскаленное железо, — даже слушать не хочу!

— Да нормальный у меня лоб.

— И тренер у тебя нормальный — все поймет.

— Ну не могу я дома, — простонал, вспомнив об Аське. — Мам…

— И не мамкай мне тут. Лучше скажи, где твоя подушка?

— У Родьки под кроватью, — вздохнул я обреченно и закрыл глаза.

— А че не в морозилке или в мусорном ведре?

— Спасибо за идею — в следующий раз воспользуюсь.

— Я тебе воспользуюсь — совсем от рук отбился. Родя, а что у тебя за склад носков под кроватью, а? А ну, немедленно иди сюда и все убирай!

Пока мать занималась воспитанием мелкого, я достал градусник — тот уныло показывал тридцать восемь и явно не собирался останавливаться на достигнутом. А это означало только одно — мне стопудово светил больничный и уговорами спасать положение было бессмысленно. А потому, пока никто не видел, я скинул старые показания и снова засунул градусник под мышку, правда, сей раз не стал зажимать его рукой, а позволил измерить температуру воздуха под моим одеялом.

— Илюш, ну что там? — вспомнила про меня мама, заслышав монотонный писк.

— Говорил же, норма. Тридцать шесть и восемь.

— Не может такого быть, — она недоверчиво забрала из моих рук градусник. — Надо перемерять!

— ОК, — кивнул я и тут же сел. — Только погоди, я в туалет схожу. Не могу терпеть.

Голова закружилась так, что ног у матери вдруг стало восемь, но сдаваться я не собирался. По стене доковылял до ванной комнаты и, запершись, с ужасом взглянул на свое отражение. Нос распух, щеки пылали алым, а глаза напоминали узкие, как замочные скважины, щелочки — прогулялся до Речного, нечего сказать!

Умывшись холодной водой, я стянул аптечку с верхней полки над раковиной и залпом выпил пару таблеток жаропонижающего. План казался безупречным, вот только я не учел главного: ни одно лекарство не действует мгновенно, и мое не было исключением.