Зачем курице павлиний хвост?

Мода на Иллариона

На ферме «Солнечный холм», где даже лук рос ровными рядами, как солдаты на параде, а сорняки робко просили разрешения взойти в неположенном месте, царил порядок, возведённый в культ. Каждый был винтиком: гусь давал пух, корова- молоко, курица несла яйца. Всё было предсказуемо, сытно и немного скучно.

Всё изменилось в тот день, когда новый управляющий, молодой и амбициозный Тимофей, привёз из дальних краёв не просто птицу, а живую инвестицию, ходячее капиталовложение с перьями. Павлина. Звали его Илларион.

Это была не просто птица. Это был ходячий фейерверк, каскад самооценки в перьях. Когда он, томно зевнув, распускал свой шлейф, мир вокруг тускнел. Его хвост был похож на сон ювелира, опьянённого красками: в перьях пылал огонь, струилось бездонное небо, мерцал бархат полночи, а по краям переливалась кайма цвета выдержанного коньяка. Илларион был осознанно, даже нагло прекрасен. И он знал это.

Павлин должен был привлечь новых посетителей на ферму. И прекрасно справлялся с этой работой. Илларион был необыкновенной красоты и любил показывать себя миру.

Его поселили на самом видном месте - на зелёном холмике прямо напротив курятника. Теперь каждое утро начиналось для кур не с корма, а с сеанса созерцания недостижимого.

Если туристы видели в павлине диковинку, а Тимофей - статью доходов, то были и те, кто разглядел в Илларионе пример для подражания. Курицы, напротив жилища которых поселили павлина, не могли оторвать от него свой взгляд. Они увидели икону стиля, гуру эстетики, мессию от мира высокой моды, спустившегося в их серую, прагматичную реальность.

Илларион, обладая природным обаянием, стал транслятором. Его прогулки превратились в перформансы, распушенный хвост - в манифест, а его пронзительный, немного надменный крик «Ми-и-иау!» (так кричат павлины) куры расшифровывали как глубокомысленное: «Будьте не как все. Будьте как Я».

Долгое время все несушки ограничивались вздохами. Пока однажды не случился ключевой инцидент. Курица Марфа, самая впечатлительная несушка в третьем ряду, в порыве восторга выкатила к подножию холмика своё самое драгоценное — горсточку отборного зерна, словно подношение божеству. Илларион склонил свою изящную голову, посмотрел на жёлтые зёрна своим холодным, радужным глазом… и презрительно отвернулся, отойдя прочь к своей специальной диетической смеси с витаминами для блеска пера.

И Марфу пронзила мысль, острая, как серп: «Он презирает нашу сущность. Наше зерно, наш пух, наши яйца - всё это вульгарно и убого в его глазах. Стать другой - единственный путь к признанию».

С этого момента восхищение переродилось в фанатичное желание трансформации. Не имея ни капли павлиньей генетики, Марфа обратилась к творческому коллажу. Она стала собирать и втыкать в свой скромный куриный хвостик всё, что хоть отдалённо напоминало гламур: выпавшие белые гусиные перья (для намёка на классику), обломки соломы (эко-тренд), яркие лоскутки от флажков для туристов, блестящую фольгу и даже синюю пластиковую бирочку от батона. Результат был чудовищен: она напоминала не павлина, а испуганную швабру, заблудившуюся на свалке декораций. Но для соседок это был прорыв, смелый шаг к мечте.

В курятнике началась эпидемия подражательства, принявшая масштабы культурной революции. Образовались течения и тусовки:

«Гламур-милитари» (перья + суровые палочки для устойчивости).

«Хайтек-шик» (фольга, проволока, блестящие стёклышки, подобранные у парковки).

«Традиционалистки», которые просто отчаянно дрались за выпавшие перья более пёстрых подруг и лепили их на себя с помощью грязи).

Но внешние атрибуты были лишь верхушкой айсберга. Захватив куриные умы, вирус подражания проник глубже. Курицы стали сравнивать свои ноги с павлиньими, а также шею и оперение. Всё это показалась им слишком несовершенным. Их собственные тела, идеально приспособленные для несения яиц и рытья червей, были объявлены грубой, постыдной ошибкой, требующей срочной коррекции.

Диета. Зерно стало символом плебейства. «Я сегодня только на утренней росе и трёх зёрнышках киноа», - томно говорила одна модница, подслушавшее это слово у туристки-веганатки. Куры объявили тотальную голодовку во имя «павлиньей стройности».

Фитнес. Ковыряние в земле было признано вульгарным и низким. Вместо этого они часами стояли на одной ноге, вытягивая шеи, чтобы добиться «аристократической лебединой линий». Их мускулатура, не знавшая нагрузки, слабела.

Бьюти-процедуры. Ощипывание друг друга стало формой социального лифта и духовной практики. «Тебе нужно избавиться от этого вульгарного пуха на боках!» - с фанатичным блеском в глазах говорили они, выдёргивая клочья перьев. Курятник наполнился не кудахтаньем, а шипением стилистов-самоучек.

Илларион же наблюдал за этим абсурдным карнавалом самоуничтожения со своего холма. Его реакция была красноречивее любых насмешек. Он не смеялся. Он их не видел. Его взгляд, холодный и равнодушный, скользил поверх курятника, устремляясь к далёким деревьям. Иногда, поймав на себе восторженный взор очередной ощипанной фанатки, он просто лениво поворачивался к ней задом, демонстрируя во всей красе то, чего у них никогда не будет. Это было не злорадство. Это была окончательная, тотальная отстранённость.

Итог был закономерен, печален и откровенно уродлив. Через месяц курятник напоминал не место жительства, а послевоенный госпиталь или лагерь для особо несговорчивых заключённых моды. По нему бродили тощие, облезлые, вечно дрожащие от холода и голода существа. Их жалкие, самодельные «веники» торчали на голых, синюшных задах. Они постоянно ссорились, завидовали и, самое главное, полностью прекратили нести яйца. Продуктивность упала ниже плинтуса. От них несло не жизнью, а отчаянием и инфекцией.