Зачем ты это открыл?

Пёс, который меньше атома, часть 1

Воздух стыл под закатом,
и само солнце, шатаясь, угасало, как последняя свеча в покинутом храме.
Мужчина, скрытый под тяжёлым чёрным покрывалом,
плыл сквозь сумерки, где каждый шаг отзывался глухим эхом,
словно камешек, утопленный в промёрзшем болоте времени.

Трамвай, двугорбый, будто забытая клятва,
полз вдоль улиц, оставляя за собой серебристую нить гудков —
и каждый их всполох был похож на последнее предупреждение.

Мужчина не слушал.
Он шёл сквозь этот дрожащий мир, где вечер скатывался в сон,
где окна запотевали,
где люди становились пятнами на фоне уходящих поездов.

И, засыпая под сигналы ночного трамвая,
он видел сон.
Сон, сырой, как земля весной,
сон, шершавый, как голос старого дерева,
сон, который начинался так просто,
что был страшнее всяких кошмаров.

Он провожал кого-то.
Или что-то.
Или самого себя.
И в этом прощании, бессловесном и тягучем,
земля под ногами становилась всё мягче,
небо — всё ниже,
а тьма — всё гуще,
пока в самом сердце сна, в самом его треснувшем ядре,
не возникло Оно.

Пёс.
Которого не существует.
Которого нельзя увидеть.
Которого нельзя понюхать.
Которого нельзя потрогать.

Но который был.
Был в каждом вдохе.
Был в каждой морщинке пространства.
Был в каждом соскользнувшем в вечность слове.

И именно тогда,
когда мужчина хотел отвести взгляд,
спрятать уставшие мысли за стенами сна,
голос, рваный, как первый ржавый гвоздь в подгнившей доске,
заговорил.

Не громко.
Не требовательно.
Не с угрозой.
Но так, как говорят только те, кого не ∃.

— Будь готов, я меньше атома. — прошептал Пёс.

И это "будь готов" было не фразой.
Оно было клеймом,
было занозой в коже сна,
было отпечатком лапы на обратной стороне сознания.

И мужчина, замерев,
уже знал:
он не проснётся тем же, кем заснул.

Проснулся — как будто захлебнулся,
под гнётом ночных кошмаров,
мужчина, встрепенувшись, встал,
готовый встретить бой,
дать страху конец.

— Хах... Что это было?
Пёс, который меньше Атома?
Неужели снова лихорадка мутит мой рассудок?..

Оставив бой без первого удара,

он, духом хрупким и измятым,

отмахнулся ото страха,

и в этот миг победоносный.

всё и кончилось бедой.

— Фух... Нужно успокоиться.
Всё это — лишь сон...
И вообще, какой ещё Пёс меньше атома?..

Я ведь читал об этом...
В древней книге, где шёпот покрывала
скрывал пасть, готовую съесть тебя —
не щёлкнув даже зубами,
не дожидаясь ответа.

И тогда
мысль, как молния через лёд,
разорвала сознание:

— Постойте!..
Если Пёс меньше атома —
значит, он может быть... в воздухе!

И в тот же миг
дыхание остановилось,
словно лавина,
подточенная крошечным зубилом,
обрушилась в груди,
вырезая,
извивая,
вылепляя
в самом теле
мельчайшую икону Пса.

От нехватки воздуха,
бледнея,
мерцая, как погасшая искра в золе,
не в силах больше ждать,
не веря в обман и не надеясь на спасение,
мужчина, словно опустевший сосуд,
сдался —
и судорожно вздохнул.

И в этот миг
словно пружина с треском
разжалась истина:

— Я... ошибался?!
Пёс, который меньше Атома..
он не в воздухе...
Он уже во мне!

Мысль —
тонкая, как игла в стеклянной коже,
метнулась сквозь трещины сознания,
распоротое паникой.

И вместе с мыслью
пришла идея,
дико простая,
опасная, как чёрная молния в сердце:

— Мне нужно убить его!
Прямо сейчас.
Пока я знаю, где он прячется!

Не ожидая благословения,
не ища знаков свыше,
мужчина, ведомый отчаянием,
собрал всю оставшуюся силу в дрожащих руках,
готовых к предательскому удару.
Но...
остановился.

Отказ,
медленный, как тина,
затопил помыслы.

— Нет. Нет. Нет!..
— прохрипел он в пустоту,
словно бы сам себе.

— Я не поведусь на твою уловку,
Пёс,который меньше Атома!
Ты думал, я не замечу?..
Ха-ха! —
смех вырвался наружу,
сухой, как шорох потрескавшихся листьев.

— Ты...
Ты прячешься в моём ДНК.
Ты хотел, чтобы я убил себя!
Но я — умнее тебя.

И теперь,
не капли не жалея,
восторгом пылая,
разбитый, но не сломленный,
мужчина,
словно осуждённый, подписавший себе приговор,
отдал мозгом приказ.

Кровь —
бушующим заливом,
глухо и яростно,
рванулась в потёмках вен,
раскатываясь по бесконечным туннелям плоти,
разбивая заслоны,
заливая пустоты,
где, в каждой крошечной щели,
в каждом узелке бытия
мог прятаться
Пёс.

И кровь,
как наводнение,
как крик,
как затопленный мир,
гнала Пса прочь,
вон из тела,
вон из дыхания,
вон из судьбы.

Вздохнув,
пощупав губами холодный воздух,
как последний признак величия свободы,
мужчина,
взвинченный,
одурманенный надеждой,
подумал —
"Победа!"

Глазами,
чистыми, как первое мгновение рождения,
он устремился на окно,
туда, где дрожала стеклянная тень мира.

И...
не заметил фигуру.
Но мозг — древний, шепчущий,
уже понял всё.

— Ты думал...
смогу я не узнать тебя, мерзавец!
Пёс, который меньше атома!

спрятался в окне,
в прозрачной пустоте,
в тончайшей плёнке стекла,
надеясь, что я ослепну от солнца…
Но я — вижу тебя!

Не секунды на раздумья.
Не шанса на пощаду.
Мужчина рванулся вперёд,
словно пущенная стрела.

Пёс, который меньше атома, часть 2

Да будет бой,
кричал тот Пёс, что меньше даже атома,
как будто гвоздь заржавленный
в самую душу вколачивая свой зов.
Последний крик, сорвавшийся в черепной бездне,
унёс все мысли прочь,
оставив только одно:
одно звенящее напоминание,
что великий бой —
уже грядёт.

Мужчина, раздосадованный этим проклятым апогеем,
запахом битвы, что тянулся отовсюду,
решил больше не терять ни капли времени,
словно последний ковш воды
на пересохшем дне забытой реки.

Как Уинстон, древний как камень,
говорил когда-то в час великой смуты:
"У тебя есть враги?"
И мужчина, эхом тех слов откликаясь,
прошипел сквозь зубы:

— Думаешь, сумеешь обмануть меня, Пёс?
— Думаешь, кинешь мне кость — "бой будет", —
а сам уже прячешь удар в тени?
— Думаешь, что ослабленный временем,
ослеплённый неведением,
я дам тебе ход — последний, роковой?..

Голос его был, как стальной клинок,
готовый перерезать
сам воздух вокруг.

И тогда,
не медля ни удара сердца,
он банку в руки взял —
банку простую, старую,
но в этот миг — ставшую оковами вселенной.

Сверкая тусклым серебром,
как последняя молния в сердце умирающего неба,
стальная крышка щёлкнула.
Щёлкнула — как капкан,
как приговор.

— Попался! — закричал мужчина,
его голос метался по комнате,
будто осенний вихрь между опавшими тенями.
— Попался, Пёс окаянный!
— Не думал ты о таком простом ходу, а?..

Одним движением,
едва касаясь края бытия,
он захлопнул банку,
отсекая воздух, отсекая путь.

— Вот твоя ловушка, тварь! —
рявкнул он,
словно на поле древней битвы.

— Закрыл тебя я в банке,
где нет ветра,
где нет лазейки,
где нет даже надежды!..

Одна секунда.
Две.
И всё — конец.

Мужчина, стоя там,
с банкой в руках,
чувствовал себя почти триумфатором.
Почти.

Почти...

Но ведь почти — это хуже, чем поражение.

Потому что в этом "почти"
шла трещина,
та самая трещина, в которую просачивается страх.

И вдруг,
словно шёпот, что таится в закоулках забытых снов,
мысль проскользнула в его череп:
как лезвие в масло,
как яд в вино.

— Постой…

Он выдохнул.
И в этом выдохе замер весь мир.

— Постой...
Как же так?

Пёс-то…
меньше атома.

Как он мог поймать того,
кто меньше воздуха,
меньше света,
меньше самой мысли о свете?

Как могла банка,
даже стальная,
запечатать того,
кого нельзя увидеть?
Кого нельзя коснуться?
Кого нельзя… поймать?

Почва ушла из-под ног,
словно сама реальность решила насмешливо подставить ножку.

— Что если...
— прохрипел он,
— …он прошёл сквозь стенки?

Что если щель,
толщиной в мысль,
в один заблудший нейтрино,
стала ему дверью?

И тогда он понял.

Пёс.

Тот самый Пёс, который меньше атома,
он никогда не был в банке.

Он был уже здесь.

В его коже.
В его крови.
В его слезах.
В его страхе.

Он не поймал Пса.
Он поймал пустоту.

И в этой пустоте
раздался, ясный, как первый колокол в туманном поле,
голос, что не принадлежал ни воздуху, ни телу:

— Ты проиграл.

И мужчина,
уставший, иссушённый до костей,
разжал пальцы.
Банка упала на пол,
издав короткий, жалобный звон —
как крик сердца,
разбитого пустотой.

Закрыв глаза,
мужчина, дрожащий,
как струна перед разрывом,
был готов ощутить
холод стали,
ледяной выдох конца,
последний вздох —
словно порванную нить жизни
отпустить в пустоту.

Но Пёс, что меньше атома,
не стал играть в грязную игру,
не стал вонзать клыки в спину,
как трусливый убийца.

Нет.
Он, пёс невидимый,
пёс бесконечный,
пёс, что прячется в трещинах света,
сказал правду.

Шёпотом,
который был тише вздоха,
он вложил истину в ухо:

Секунда на секунду,
миг на миг,
мужчина должен был пасть,
сломаться,
раствориться в лапах Пса,
что атому не равен.

Но...

Пса в комнате не было.
Не было ни дыхания,
ни тени,
ни дрожи пространства.
Только пустота.

Он — Пёс —
точил свои клыки где-то там,
в пределах недостижимых снов,
готовясь к бою великому,
раковому бою,
что не наступит,
пока мужчина...
не найдёт себя.

Поняв эту собачью истину,
эту загадку,
простую, как солнечный луч,
и сложную, как сеть из теней,
мужчина, словно выброшенный на берег,
пришёл в себя.

Тело ещё дрожало,
мысленный огонь ещё трепетал,
но дух уже стоял твёрдо,
как древний камень в буре.

И всё же...
бдительность он не отпустил.

Кто может знать пса?
Кто может читать мысли того,
кто не больше атома,
но коварен, как сама тьма?
Может, всё это — ложь?
Может, за правдой скрыта западня?

Но мужчина,
собрав свою волю,
как горсть углей в ладони,
воспрянул духом.

Он вдохнул.

Медленно.
Глубоко.
Как вдох перед первым шагом в бесконечную войну.

Расправил плечи,
разжал кулаки,
и почувствовал, как новый день,
как новая битва,
стучится в его грудь.

— Готов! —
тихо прошептал он,
словно заклиная судьбу.

Не теряя ни секунды,
ловко, почти машинально,
он оделся в новую броню бытия —
в одежду простую, но несущую в себе зарю победы.

И, словно воин на заре битвы,
вышел на улицу,
где воздух звенел от ожидания,
где каждое дуновение ветра
напоминало шёпот незримого Пса.