Замуж за другого. Предателей не прощают

Глава 1

Второй час ночи — Родион ещё не вернулся домой.

Беру телефон, в сотый раз просматриваю его последние сообщения. «Задержусь, ложись без меня», пара смайликов с поцелуями, «Люблю тебя, Иришка» и пожелание спокойной ночи анимированной картинкой.

Вот как после сопящей под пушистым одеялом луны обижаться на двадцатисемилетнего загулявшего мужика?

Сарказм, смысл которого Родион упорно не понимает. Притворяется, что у нас всё хорошо. И это я зря злюсь на него, а он, понятное дело, ведёт себя безупречно.

На все претензии слышу одно:

— Ну должен же кто-то в семье зарабатывать, Ира.

Неприятная правда: я не зарабатываю ни копейки. Доучиться не получилось, из-за беременности пришлось написать заявление на академический отпуск. И доброй родни, чтобы подкидывала деньжат просто так, у меня нет. А у той, что есть, лучше не брать ни рубля.

Искать работу даже не думала. В первом триместре ужасно мучилась от токсикоза, пару недель лежала на сохранении, еле-еле сдала сессию. Теперь же, когда до родов остаётся два месяца, меня едва хватает на то, чтобы прибрать дома, постирать, приготовить.

А он этого не понимает. Ему подавай свежие пампушки к борщу. Он ведь добытчик, нас обеспечивает. А я... Я пока что только жена. В будущем стану мамой и, говорят, буду дорожить каждой минутой тишины и покоя.

Но сейчас это гремящее молчание вокруг я ненавижу. В этой огромной квартире, подаренной нам его дядей на свадьбу, от постоянного одиночества скоро, как волк, начну выть на луну.

У меня очень простая мечта — хочу видеть мужа не только по утрам. Мне нужно прямо сейчас — прикоснуться к нему, заглянуть в глаза, почувствовать, что мы настоящая пара. Увериться, что у нас всё хорошо.

А не думать о том, что он делает во втором часу ночи, когда его рабочий день закончился в шесть!

Ох, я прекрасно знаю, что он мне скажет:

— Иришка, родная, это нереально, пойми! В шесть вечера работу заканчивают те, кому плевать на карьеру. А я личный помощник руководителя, считай, его правая рука. Куда Андрей, туда и я. Должен быть рядом, вникать в дела, помогать. Так работает бизнес. Если буду хлопать ушами, меня в два счёта заменят, пусть Андрей и мой дядя.

Сколько у нас уже было таких разговоров. Я выучила все его оправдания, могу произнести за него слово в слово.

Не действуют они ни черта! Не в почти два часа ночи!

Срываюсь — звоню.

— Абонент находится вне зоны действия сети...

Перед глазами проносятся десятки ужасных картин: от аварий со смертельным исходом до развязных любовниц и даже оргий.

Знаю, это всё только нервы, страхи, гормоны. Если бы с ним случилось что-то плохое, мне бы уже позвонили. А раз не звонят, с ним всё в порядке.

С ним. Всё. Хорошо.

Повторяю, как мантру, но не помогает.

Он скажет, у него села батарея в телефоне. Назовёт истеричкой, гормональной бомбой на ножках. Будет обвинять, что я ему не доверяю. Кричать, что я ему рушу карьеру. Всё усложняю. Выдумываю то, чего нет.

Остановить себя я не могу.

В 1:43 после полуночи набираю личный номер Андрея Лаврова. Если Родион не с ним и если с ним тоже — муж меня точно убьёт.

Глава 2

На шестом гудке звонок принят. В динамике — тишина.

— Андрей Анатольевич, это я, Ира. — Прокашливаюсь. — Ирина Лаврова, жена Родиона.

— Да, Ирина, здравствуй. И напомню, что по имени-отчеству ко мне обращаться не нужно. И лучше на «ты», мы ведь родственники. Хотя как тебе удобно, конечно.

— Конечно.

Голос дяди моего мужа чуть хрипловатый, как будто со сна. На фоне — полная тишина, доказывающая, он не в клубе или ресторане. А ещё не в больнице, не в полиции и не на массовой оргии. Он дома, но где тогда Родион?

Растираю ладонью мигом взмокший затылок.

Как бы тонко спросить, чтобы мужа не подставлять? В голову ничего не приходит.

— Родион с вами? Простите меня, но у него телефон вне зоны сети. Я беспокоюсь. Не могу спать, ведь уже так поздно, а он ещё не дома.

Задерживаю дыхание.

— А должен быть со мной? — спрашивает Лавров.

Это не вопрос, а ответ, который всё объясняет. Всхлипываю.

— Я к тому, что мне интересно узнать, что он тебе говорил, — уточняет он спокойным благожелательным тоном.

У Андрея Анатольевича очень приятный голос, и я послушно отвечаю:

— Родион говорил, что задержится, так как у вас деловая встреча с Машей Морозовой по поводу интервью.

Пауза крохотная, но моя паранойя её замечает.

— Всё верно. — Андрей хмыкает. — Эта встреча уже закончилась, и Родион поехал домой.

— Когда?

— Не так давно. Интервью затянулось. Четыре часа снимали. Все ужасно устали.

Я прошу прощения, что побеспокоила его, тем более ночью.

— Ничего страшного, Ира, я ещё не лёг. Лучше расскажи о себе. Как там ваш малыш поживает? Что говорит врач?

Он кажется по-настоящему заинтересованным, несмотря на поздний час, и я медленно расслабляюсь.

— Ты хорошо спишь? А ешь? Может быть, нужна какая-то помощь?

— Нет-нет, что вы... Что ты, Андрей. У нас всё есть. Я справляюсь.

— Думаю, вам нужно подумать о найме помощницы по хозяйству. Родион часто задерживается на работе...

— Каждый день! — вырывается у меня обвиняющим тоном.

Андрей смеётся.

— Я подумаю о том, чтобы пораньше его отпускать. А ты подумай, что в твоём положении лучше больше гулять и отдыхать, чем работать по дому. Ребёнок важнее всего...

Когда от двери слышится скрежет поворачиваемого замка, наш разговор с Андреем ещё продолжается.

Я прощаюсь, прошу не выдавать меня мужу, и Андрей смеётся.

— Спокойной ночи, Ира. Приятных снов. И не ругай сильно этого балбеса, забывшего зарядить телефон. У нас всех сегодня был долгий день, и, увы, исключительно по работе.

На часах 2:33, мы с Андреем чуть ли не час проговорили. А Родион, получается, целый час добирался домой.

Выхожу в коридор встречать мужа. Он возится с ботинками, распрямляется и, увидев меня, вздрагивает.

— Ты не спишь? — Он тянется за телефоном. Увидев тёмный экран, делает виноватое лицо. — Чёрт, разрядился.

— Ты время видел? Уже третий час.

— Ты не поверишь, но я работал. Маша Морозова — настоящая профи. Впилась в Андрея, будто вампир. Пока все соки не выпила, не отцепилась. Интервью выйдет бомбезным, я в этом уверен.

Родион смахивает волосы со лба и устало улыбается. Вешает куртку и открывает руки.

— Иди сюда.

Он никогда не спрашивает, как прошёл мой день. Ему это неинтересно. Верней, он знает, что если случилось что-то важное, я сама ему всё расскажу.

Прижимаюсь к его твёрдой тёплой груди, вдыхаю родной запах и готовлюсь подарить себе пару самых приятный мгновений дня — в объятьях любимого мужа.

Но в этот раз что-то идёт не так. У него запах неправильный.

Чьи это духи? Не цветочные, не восточные, не приторные. Точно не мои, а слишком резкие, агрессивные. Родион таким запахом не пользуется, это ведь женский. Или я ошибаюсь?

С шумом втягиваю в себя воздух, и муж это замечает.

— Ага, мало допросов на пороге квартиры, давай ещё введём процедуру обнюхивания.

Отталкиваю его.

— От тебя пахнет чужими духами.

— Да ты что! — Он шумно втягивает воздух. — Но я не чувствую ничего.

— А ты принюхайся.

Родион качает головой.

— Признайся, ты просто ищешь, к чему придраться. Тебе так сильно хочется поссориться со мной из-за позднего возвращения домой. Скучно стало, вот и придумываешь ерунду.

Разворачиваюсь и ухожу, а он отправляется в душ.

Утром в корзине для грязного белья нахожу его вчерашнюю рубашку. Запах чувствуется меньше, и всё же я могу его разобрать. Но это не доказательство — в отличие от следа помады. След едва заметный, но я не слепая.

Родион скажет иначе, если ему это предъявить. Скажет, что я рылась в чужом грязном белье. И не он, гуляющий по ночам, а именно я буду выглядеть неадекватной.

*

Приветствую вас в моей новой истории! Буду благодарна вашим звёздочкам на странице с аннотацией и комментариям. Спасибо за вашу поддержку!

Глава 3

Мама обещала заехать ко мне ближе к обеду. Она пока ни о чём не подозревает, но нас ждёт серьёзнейший разговор.

— Мне кажется, Родион мне изменяет, — вот что я скажу маме после того, как поздороваюсь. До того как она спросит про покрасневший кончик носа и опухшие веки. И мы поговорим о Родионе, а не том, как я рыдала из-за него два часа подряд.

В отражении зеркала вижу собственный потухший взгляд и трагически опущенные уголки губ. Так не пойдёт. Мама сразу скажет, что я должна быть сильной. Не ныть.

Но не странно ли сообщать об измене любимого мужа с широкой улыбкой и счастливым блеском в глазах? А если вспомнить, что со дня нашей свадьбы прошло всего три месяца с хвостиком — это дико вдвойне.

Послезавтра у нашей с Родионом семьи маленький юбилей — первые сто дней, и впервые я думаю о раз...

Запрещаю даже в мыслях произносить страшное слово, но поздно. Веки вновь начинают жечь подступившие слёзы.

Эй, ну хватит уже! Эта чёртова повышенная эмоциональность, обусловленная гормонами, однажды доведёт меня до истерики сама по себе.

Щипаю щёки, чтобы вернуть им краску. Улыбаюсь собственному отражению. Получается оскал, а не улыбка, но на душе становится легче.

— Да, мама, — скажу я твёрдо, — он точно мне изменяет. У меня и доказательства есть.

Тогда и придёт черёд той злосчастной рубашки с пятнышком от помады и почти выветрившимся ароматом чужих агрессивных духов.

Что будет дальше, известно заранее.

Мама, конечно, скажет, что я ошибаюсь. Что накручиваю себя почём зря. И вообще, что я истеричка и плакса, готовая реветь из-за каждого пустяка. Крикнет, чтобы я даже не думала рушить семью, и что моему ребёнку нужен отец. Что, в отличие от собственной матери, она не позволит мне развестись. Ни за что. Костьми ляжет, но запретит терять добытчика и защитника для меня и моего малыша.

Напомнит, как плохо мы жили до того ужасного, а по версии мамы — прекрасного дня, когда в нашей жизни появился дядя Володя, этот «святой человек, который обеспечил нас всем».

Станет уверять, что мужчина в семье — это необходимость, и я должна быть мудрой, понимающей, ласковой, нежной и сделать всё, чтобы Родион от меня не ушёл. А что мне там показалось — это показалось, и точка; разговор на этом закончен.

Заранее знаю каждое слово, которое она произнесёт. И то как мне будет больно их слышать.

Но необходимо. Иначе вечером, когда Родион вернётся с работы, я непременно сорвусь и устрою первый настоящий в нашей недолгой семейной жизни скандал.

Он, конечно, уже не раз намекал, что я устраиваю ему скандалы. Но это он зря. Это он настоящих скандалов не видел.

Ангелина Анатольевна, мама Родиона, — замечательный человек. Милая, тихая, спокойная женщина. Кстати, вырастила сына сама, без так необходимого, по мнению моей мамы, мужика рядом. И не только Родиона, кстати, на ноги подняла, но и своего младшего брата Андрея. Ей сложно пришлось, когда их родители скоропостижно скончались. Но мужиков в помощь она себе не искала.

Замужем моя свекровь ни разу не была, и кто-то может её пожалеть, мол, не видала женского счастья. Но правда жизни состоит в том, что Ангелина Анатольевна в свои пятьдесят выглядит великолепно и живёт свою лучшую жизнь. Ни от кого не зависит, всегда спокойна, улыбчива. Ей завидовать стоит, а не жалеть. И завидовали бы, не будь она настолько очаровательной женщиной.

Когда мама звонит в домофон, я на все сто готова к нашей встрече. Красный нос аккуратно замазан тональником и припудрен. Опухшие глаза спасли патчи от отёков и лёгкий макияж. На мне домашнее платье — миленькое, для беременных, а не безразмерный спортивный костюм, который мама в прошлый раз категорически раскритиковала. Волосы уложены, а не небрежно связаны в хвост. И на лице — натренированная улыбка.

Мама всё равно найдёт к чему придраться, но я горжусь собой. Хотя бы до начала нашего сложного разговора мне точно удастся обойтись без слёз и соплей.

Глажу живот с толкающимся изнутри малышом, терпеливо стоя у двери. Пахнет вкусно — запечённой курицей с прованскими травами. Ещё есть сливочный соус с белыми грибами — это только для мамы. А курицу я, конечно, тоже съем. И вместо чилийского выпью вкусный компот с долькой лимона.

Открываю дверь в ответ на шум лифта. Улыбка стекает с лица, стоит увидеть выходящую на площадку маму.

Прижимаю руку ко рту.

— Боже мой.

Она украдкой оглядывается на двери соседей и спешит к нашей квартире. И только переступив порог, неуверенно говорит:

— Ты не подумай плохого, доченька. Я просто упала.

Даже оказавшись здесь, она не спешит снимать с себя солнцезащитные очки. На ней они выглядят так же чужеродно в сочетании с тёплым пальто и осенними сапогами, как и упорно проглядывающий за тщательно наложенным макияжем синяк, расползшийся на всю левую часть лица.

Сердце колет острой жалостью.

— И сколько раз, мамочка, ты упала?

Она машет рукой, и на запястье тоже проглядывают синяки.

Говорить о том, чтобы она ушла от этого урода — значит, поссориться с ней. Она ужасно упрямая. Если бы это был первый раз...

— Почему ты мне не позвонила? Я бы приехала.

Мама снимает очки, и я качаю головой. Всё даже хуже, чем я ожидала. Левая глазница ужасно опухла, кожа вся фиолетово-чёрная. Сосуды полопались, и белок глаза пугает почти сплошной краснотой.

— Не вмешивайся в это, доченька. Володя — неплохой человек...

— А кто тогда плохой человек?

Она вздыхает и встряхивается, будто сбрасывая с плеч тяжёлую ношу.

— Не будем об этом. Лучше давай о тебе. — Она кладёт ладонь на мой живот и улыбается. — Растёт наш мальчик, растёт маленький.

Мама снова вздыхает, но уже с улыбкой на зверски изуродованном лице.

— Ты такая счастливая, Иришка. И сыночек скоро родится, и муж хороший рядом. Работает, деньги домой приносит, не пьёт, не бьёт. И вообще, — она обводит рукой обстановку прихожей, — живёшь, доченька, будто в сказке. В любви и достатке. Как же тебе повезло.

Глава 4

Я так ждала этих выходных, числа мысленно зачёркивала в календаре, но в пятницу днём Родион набирает мой номер с рабочего телефона. И сердце ёкает ещё до того, как я принимаю звонок.

— Ну что, Иришка, как там наш мальчик? — У Родиона чудесное настроение, и на миг мне кажется, что интуиция ошибается.

Рассказываю, как прошёл день. Лёгкая уборка, прогулка, готовка. Всё это с отдыхом через каждые полчаса. Обхожусь без особых подробностей, чтобы муж за нас с сыночком не волновался.

А он и не волнуется. У него всё хорошо, даже отлично: сегодня вечером он уезжает в Рязань в двухдневную командировку. Уже и билеты куплены, осталось только вещи собрать.

Слушаю его, и у меня внутри всё сжимается.

— Ты собираешься пробыть там субботу и воскресенье?

— Мы. Как понимаешь, еду я не один. Андрей любит приезжать в филиалы без предупреждения. Так, говорит, всегда видны настоящие результаты работы.

Стараюсь держаться, но Родион не может не слышать по голосу насколько мне не нравятся его «отличные новости».

— А как же мы? Мы же хотели съездить за город, в тот санаторий с целебным источником. Всё уже оплачено, ты же знаешь.

— Ну что поделать, съезди с мамой. Она не сможет, возьми с собой какую-нибудь подружку. А если никого не найдёшь, то я позвоню своей маме, она с удовольствием съездит с тобой.

Какая чудесная мысль: заменить долгожданный мини-отпуск с любимым мужем на двухдневную каторгу в компании свекрови.

Нет, Ангелина Анатольевна — чудесная женщина, с ней легко общаться. Она не напрягает советами и ни разу не пыталась меня учить жарить котлеты или проверять качество уборки в нашей с Родионом квартире. Мне грех жаловаться на неё, она не какой-нибудь свекобромонстр.

Но я мечтала о выходных наедине с Родионом. Чтобы он был со мной рядом, и никто ему не звонил. Нас ждали сорок восемь часов семейного счастья, а он едет в Рязань.

Какая Рязань, зачем Рязань?

— Хочешь, я позвоню Андрею Анатольевичу и уговорю его не тащить тебя с собой? Он обещал мне, что не будет нагружать тебя сверхурочной работой.

Такое ощущение, что я предложила лишить жизни тысячу человек. Приходится убрать телефон от уха, но динамик работает великолепно — всё равно слышно каждое слово взбешённого Родиона. Они жгутся, будто меня бьют крапивой.

— ...и даже не думай! — заканчивает он орать на меня. — Мне прошлого раза хватило. Ты даже не представляешь, что мне пришлось выслушивать из-за того, что ты тогда Андрею позвонила посреди ночи. У меня всего лишь сел телефон, а ты подняла панику на весь город. Опозорила меня перед боссом.

— Он твой дядя, и он понял, что я всего лишь беспокоилась из-за тебя.

— Когда я на работе, он мой босс, а не дядя. Как ты не понимаешь! Он не из тех, кто будет держать человека рядом с собой лишь потому, что это его родственник. А ты уже в который раз меня подставляешь! Хочешь, чтобы я на должности принеси-подай-запиши-позвони вечность сидел? Я хочу занять место зама. И у меня есть шанс. Если я буду работать, а не прятаться за твоим животом!

Даже спустя полчаса не могу отойти от нашего разговора. Да, я накручиваю себя, да, преувеличиваю, но у меня такое чувство, что своими злыми словами он буквально плюнул в ребёнка. Низвёл нашего любимого сыночка до неодушевлённого содержимого живота.

Приказ собрать ему вещи в командировку не выполняю. Чтобы прийти в себя, перед тем как Родион собирался заехать домой, отправляюсь гулять.

Не хочу его видеть сейчас. Не смогу посмотреть ему в лицо и смолчать.

Ну как он так может! Почему он такой равнодушный? За карьеру вон как трясётся, а мы с сыном для него, кажется, вообще неважны.

Накручиваю круги по торговому моллу. Надолго зависаю в бутике с одеждой для самых маленьких. Выбираю распашонки, пинеточки, ползунки. Всё это у моего сыночка уже есть, но мне нужно что-то ему подарить. Просто чтобы перестать чувствовать себя настолько одиноко и гадко.

На телефон прилетает сообщение:

«ну всё

едем на вокзал

я там насвинячил немножко

прости роднулька».

И не полслова про то, что я ему сумку не собрала. В этом Родион хорош. Он, когда не на нерве, умеет не обострять. В отличие от меня.

Открываю список недавних звонков. На глаза попадается «Андрей Анатольевич Лавров». Ужасно хочется позвонить дяде Боссу и популярно высказать, что он, гад такой, не выполнил данное обещание. Родион так и продолжает возвращаться домой далеко не в шесть-семь вечера. А теперь ещё и бросает меня на два дня, когда у нас были планы.

Представляю, как буду орать — а рядом будет стоять Родион и слышать каждое моё слово. И дико беситься, ненавидеть меня.

Соблазн так велик, что подушечки пальцев зудят.

*

Сегодня и завтра на мою свеже завершённую книгу "Месть сладка. Предатели всегда платят" действует приятная скидка: https://litnet.com/shrt/Cz4a

Глава 5

Меня всегда корёжило, когда мама молча терпела неуважение к себе, нам обеим, и вместо того, чтобы высказаться от и до, любыми способами сглаживала конфликты. Мне приказывала ни в коем случае не вмешиваться в разборки взрослых людей. Так что я тоже молча терпела.

Наивная девочка, я думала, когда вырасту, никогда не позволю так с собой обращаться. А теперь, став женой и будущей мамой, прикусываю язык ради мира в семье.

Сердце стучит от негодования уже на себя, но я ведь послушная девочка, неконфликтная, понимающая. Вместо того чтобы устроить всецело заслуженный Родионом скандал, делаю то, что и все хорошие девочки — звоню маме.

Она не берёт. Через пару секунд сама перезванивает, но через мессенжер.

— Ты прости, что я не ответила. Экономлю на роуминге. Никак от этого не отучусь.

За маминым смехом прячется воспоминание из детства, когда мы не только никогда не ездили заграницу, но и неделями, боясь потратить лишнюю копейку, ели одну пустую картошку и макароны.

Теперь и я, и она живём совершенно иначе. Но разница есть и существенная. Не уверена, что согласилась бы на цену, которую моя мама платит за материальное благополучие и полный достаток.

— Ты не здесь? Куда-то поехала?

Не то чтобы она в первый раз уезжает, но обычно о её поездках известно заранее.

— Да, доченька, мы с Володей в Монако. Решили красиво отдохнуть, а может, и в море поплавать, пока позволяет погода.

О, понятно. Вот и компенсация приплыла за тот страшный синяк.

Стоило ли оно того? Я считаю, что нет, а вот мама уверена, что куда унизительней и больней снимать убитое жильё за копейки, одеваться на рынке или в секонде и караулить акции в продовольственных магазинах. Она уверена, что дядя Володя — её счастливый билет, и я, сколько ни пыталась, никак не могу её переспорить.

А уже когда этот абъюзер платит за то, что в очередной раз сорвался, брюликами и выходными в Монако, моя мама становится слепой и глухой ко всем его выкрутасам.

— Мы здесь ненадолго. Небольшой отпуск на пару дней. Собирались так быстро, я даже не успела тебя предупредить. А что ты звонишь? Что-то случилось, малышка?

— Нет, мам, всё хорошо.

Рассказывать о командировке Родиона и заведомо испорченном отдыхе нет ни желания, ни смысла. Мама не поедет со мной в санаторий, придётся решать вопрос как-то иначе. А жаловаться на мужа, когда рядом с мамой этот жирный арбуз, я не хочу.

— С малышом всё в порядке, не переживай.

На заднем фоне раздаётся стук приборов, ведущиеся на разных языках разговоры. А затем низкий бас, который в последнее время я, к счастью, слышу только в кошмарах:

— Люба, дай-ка с Ириской поговорить.

Ириска — моё детское прозвище. И этот урод не имеет никакого права так меня называть.

Скажу ли я это? Нет, ведь не хочу, чтобы мама выслушивала, что плохо меня воспитала. А может, и не только выслушивала, если он достаточно разозлится, чтобы пожелать спустить пар на слабой беззащитной женщине рядом.

— Да, конечно, Володенька, — отвечает мама нежным голоском. — Вы в последнее время так мало общаетесь с Ирочкой. Хоть поговорите друг с другом.

От её лебезящего тона у меня затылок начинает чесаться. И вся я уже чешусь, хотя этот гад ещё ничего мне не сказал.

Хорошего не жду. Даже когда он говорил тост на моей свадьбе, умудрился оскорбить меня и мою маму. Противно вспоминать, такое это было унижение.

Начинает любезно, если не учитывать ехидный тон:

— Ну привет, доченька.

— Здравствуйте.

— Как официально. — Он довольно смеётся. — Смотрю, по папочке так соскучилась, что стала звать меня на «вы». Уважительно, а я это люблю.

Для него моё недовольство — даже не комариный укус. Там такая броня на самомнении наросла, что её из танка не прошибёшь.

Дядя Володя два раза срок отмотал. Сидел за вымогательство и шантаж.

Я видела фотографии из колонии — ему там многое недозволенное разрешалось. Сидел он красиво, с красной рыбкой и египетским постельным бельём. Каждый раз выходил по УДО, задолго до назначенного срока и становился ещё богаче, влиятельней и борзей.

Владимир Михайлович Решетов по кличке Решала. Пятьдесят один год, вес далеко за сотню, рост под метр девяносто. Всегда ходит с охраной и носит бронежилет. Чудесного мужа — гражданского — выбрала себе моя мама.

Он познакомился с ней до своей второй отсидки. Хорошо мы жили где-то полгода, но я помню их смутно. Затем стало голодно, как и раньше. А потом он вернулся — и мы стали жить вместе с ним. Как мама говорила, настоящей полноценной семьёй.

Я звала его папой, как он захотел.

Ко мне он особо не приставал, но в его огромном доме я всё равно ходила вдоль стеночек, сливаясь с тенями. Училась с таким усердием, будто у меня учебники из рук вырывали. Зарабатывала баллы по ЕГЭ, чтобы гарантированно поступить. И сделала это, выбрав ВУЗ подальше от дома. Чтобы жить в общежитии, получать государственную стипендию, вести нормальную жизнь.

Но он ведь Решала. Мама скучала по мне, и он всё решил. Переводом меня отправили в местное высшее учебное заведение. Я узнала о том, где учусь со следующего семестра, когда прошедшие по необходимым инстанциям бумаги украсились всеми важными печатями и подписями. И, конечно, я могла побороться за свободу, вот только в его руках находился заложник. И мне пришлось вернуться домой.

— Тут такое дело, Ириска, — говорит дядя Володя. — Давно мы не виделись, не сидели за общим столом. А пора бы познакомиться поближе с твоим муженьком. Чем живёт, чем дышит. Долго ли собирается быть мальчиком на побегушках у дяди. Приведёшь его к нам на ужин, скажем, в среду.

— Родион много работает, он точно не сможет.

— А ты сделай так, чтобы смог. Иначе ужин будешь готовить сама. И мы вместе с тобой подождём твоего вечно занятого мужа с работы.

Вызов завершился, я даже не успела ответить. Хотя дядя Володя прав: что меня слушать, когда он уже всё решил — как и всегда.

Глава 6

Родион сам звонит своей матери и просит её составить мне компанию на выходных.

Узнаю об этом ранним утром в субботу — из сообщений, отправленных далеко после полуночи.

«едешь в санаторий с моей мамой ровно в 10

она сама за тобой заедет

ты соберись только

люблю целую».

Читаю, и волоски поднимаются на затылке. Что, чёрт его подери, делает Родион?

Выглядит будто месть — за тот ночной звонок дяде-боссу, за несобранные вещи в командировку, за мою неуступчивость и нежелание прощать просто так, без серьёзного разговора и гарантий, что он изменит приоритеты и поставит уже наконец семью выше работы.

«Ну и зачем?» — печатаю в нашем чате.

Мордочка грустного кота отправляется следом.

«Разве я просила об этом?»

«всего лишь забочусь о своей женушке

хочу чтобы ты отдохнула

пока я тут пашу

но я же знаю тебя

ты слишком робкая и стеснительная

моя нежная девочка

сама моей маман точно не позвонила бы

и никуда не поехала

потом бы дулась на меня всю неделю

а так мама тебя отвезёт-привезёт и хорошенько выгуляет

развлекайся малышка

целую».

Выгуливают собак, а не людей. Примерно так, с ошейником и пристёгнутым к нему поводком, я и чувствую себя после сообщений любимого мужа.

Родион моё уточнение не замечает. Забрасывает милыми картиночками, смайликами, сводит разговор к тому, что я тут отдыхаю, а он работает в поте лица. И мне следует его, бедненького, пожалеть, а не злиться из-за сорвавшихся планов. И вообще, я его родная, любимая, дорогая, и не должна дуться. Моя задача — быть счастливой ради нас и нашего малыша.

«и не вздумай жаловаться на меня моей маме

ррррр накажу

я серьёзно малыш

НАКАЖУ»

Оставляю без комментариев. Он их получит, когда вернётся домой. Всё ему припомню. И командировку вместо отдыха, и навязанную в попутчики свекровь. И капслок этот угрожающий — как вишенку на торте.

Увидит, какой может быть его робкая и стеснительная нежная девочка, если её долго и качественно драконить.

Конечно, я могу встать в позу и никуда не поехать, вот только с Ангелиной Анатольевной ссориться не хочу.

Она в восторге от идеи отправиться загород вместо надоевших домашних дел на выходных. Звонит мне сама около девяти утра, с энтузиазмом в голосе рассказывает, что поедет налегке, и мне советует долго не собираться.

У неё даже мысли не возникает, что без Родиона эта поездка мне вообще не нужна.

— Два дня — это же совсем мало. Вещей можно почти не брать.

Сумку я собрала ещё неделю назад — вполне солидную, пусть и всего на два дня. Собиралась взять с собой кое-что особое. Новое платье, чтобы пойти с Родионом в ресторан. Соответственно туфли и прочее. Позже я планировала сделать ему приятно в постели, и для этого в багаже припрятан пакет с красивым бельём.

Брать эти вещи для путешествия в компании свекрови — настоящее преступление.

Так что да, соглашаюсь с тем, что поеду налегке. Закину в сумку забракованный мамой безразмерный спортивный костюм.

Ангелина Анатольевна вторит моим мыслям:

— Возьми какую-нибудь одежду попроще и прочную обувь.

— Ага.

— Родя сказал, там лес хороший. Погуляем с тобой, может, грибов найдём? Ты любишь собирать грибы?

Какие ещё грибы в моём положении?

Разумеется, мой ответ звучит намного вежливей, и Ангелина Анатольевна смеётся.

— Ах да, конечно. Прости, я не подумала. Ну, ничего. Тебе наклоняться будет не нужно. Ты свежим воздухом подышишь, птичек послушаешь, на лес полюбуешься, а вот я что-нибудь соберу.

Ангелина Анатольевна — женщина элегантная. Слабо представляю её, бродящей с корзиной по лесу.

— Мне грибы нельзя есть, — сообщаю на всякий случай.

— Так и я их есть не собираюсь, ты что? Я так только, из спортивного интереса. В детстве помню, мы часто ездили с отцом... — Она ненадолго замолкает, и из её голоса пропадает весёлость. — Ну ладно, что-то мы с тобой заболтались. Собирайся скорей. Я уже скоро заеду.

Мы отъезжаем от дома ровно в десять утра.

В пути притворяюсь, что меня укачало. Дремать, привалившись плечом к холодному стеклу, куда легче, чем вести бессмысленные разговоры.

Жаль, дорога слишком быстро заканчивается. Приходится выбираться из тёплого салона на холод.

Небо серое, собирается дождь, так что прогулка по лесу, к моей радости, отменяется.

В номере переодеваюсь. Спортивный костюм, взятый с собой из вредности, остаётся лежать на дне сумки.

Всё ещё подают второй завтрак, и мы со свекровью устраиваемся за столом. Официант уходит с принятыми заказами.

Ангелина Анатольевна решает, что почти пустой зал ресторана и наше вынужденное ожидание прекрасно подходят для начала серьёзного разговора.

— Ты выглядишь огорчённой, если не сказать больше.

Возражения она не принимает.

— Ну что ты, Ирочка. Мне лучше судить, как ты выглядишь со стороны. Уголки губ опущены, глазки потухшие, без огня. Что у вас с Родей происходит? И даже не пытайся говорить, что ты такая несчастная не из-за него. Материнское сердце знает, что у вас, милые, что-то не так.

Не хочу жаловаться. Верней, хочу, но не свекрови.

С доброжелательной улыбкой, милым тоном и теплом в глазах Ангелина Анатольевна всерьёз берётся за мой допрос. Она умело спрашивает и слушает ответы. За всё время ни разу не перебивает меня. Задаёт уточняющие вопросы. И не возмущается, даже когда я, увлекшись, рассказываю о запахе чужих духов и пятнышке красной помады на рубашке её любимого сына.

— Так ты, Ирочка, думаешь, Родион тебе изменяет?

Закрываю ладонью рот и смотрю на неё.

Глава 7

Любой отпуск заканчивается. И если двухдневный, проведённый в компании свекрови, я не хочу вспоминать, то мама от отдыха в Монако в полном восторге. Настолько, что они с дядей Володей задерживаются там ещё на несколько дней.

Запланированный ужин не отменяется, а переносится на конец рабочей недели.

Когда выясняется, что нас ждут в пятницу вечером, недовольству Родиона нет предела. Мне достаётся малопочётная роль громоотвода, пока муж поминает горячим искренним словом дядю Володю и всех его родственников до седьмого колена. И, к сожалению, не только его.

— Да услышь же ты меня, наконец! Это не я пригласила нас на ужин. И не моя мама, пусть она и сообщила мне новое время. Всё решает Владимир Михайлович. Не хочешь идти к нему в гости, так откажись. Позвони ему и объясни, что в пятницу тебе неудобно.

Родион фыркает, будто разозлённый бык. Вываливает на меня кучу гадостей из-за совершенно ненужного ему ужина. Как будто я ночей не спала, так мечтала вернуться в дом человека, которого искренне ненавижу.

— Да причём тут я? — срываюсь на крик. — Меня он не слушает, как ты не понимаешь! И мою маму не слушает. Никаких женщин не слушает. Звони ему и говори, что не сможешь быть. Звони сам!

Скидываю ему номер телефона дяди Володи — чтобы потом не говорил, что не мог позвонить.

Нет, в чём-то я Родиона понимаю. Но ничем помочь не могу. Не я решаю вопрос с этим ужином, а тот, кого в глаза и за глаза называют Решала.

Для Родиона потратить вечер пятницы на визит к тёще и тестю — как для футбольного болельщика по той же причине пропустить финал кубка кубков. Из-за навязчивого гостеприимства дяди Володи рушится священный пятничный ритуал.

Раз в неделю после работы сотрудники компании Андрея Лаврова собираются в неформальной обстановке, расслабляются и под пиццу и пенное решают массу вопросов. Знаю это от Родиона.

Вечера в пятницу навсегда исключены из нашего семейного календаря — нравится это мне или нет. Правильный ответ — совершенно не нравится, но я смирилась.

Мама с утра звонила раз двадцать, столько же напоминала, что Володя терпеть не может тех, кто зря тратит его драгоценное время. Что означает, что мы с Родионом кровь из носу обязаны приехать ровно к семи.

Звоню в очередной раз Родиону с вопросом, когда он за мной заедет.

— Твой отчим что, король, и отрубит нам голову за опоздание? — Он уже откровенно психует.

— Нет, но...

Дядя Володя не король, но открутить Родиону голову за ним не заржавеет. И люди найдутся — рядом постоянно маячит парочка головорезов, не отличимых от легендарных братков из девяностых.

— Раз нет, перестань мне надоедать. Отвлекаешь!

Он сбрасывает звонок, словно не я, а какой-то незнакомец звонит ему с предложением сменить пароль на госуслугах.

Держусь из последних сил, чтобы не разреветься.

Дело ведь не только в ужине с не самыми приятными людьми в неподходящее время. Родион изменился. Он заметно ко мне охладел.

Заметила это после выходных. Винить остаётся только себя. Вот зачем я откровенничала со свекровью?

Разумеется, Ангелина Анатольевна поделилась высказанными мною сомнениями с любимым сыночком. Меня-то уверила, что всё хорошо, а ему, конечно же, рассказала. Родион ни полслова мне не сказал, но я же вижу — затаил обиду в душе.

Вот даже сейчас — он срывается на мне. Да, из-за моих родственников, но раньше такого не было. Родион умел останавливаться вовремя, а сейчас не считает нужным хотя бы немного беречь мои нервы.

На всякий случай заблаговременно вызываю такси. Давно собранная жду, не выпуская из рук телефон.

Клялась себе этого не делать, но всё же звоню Родиону. Он сбрасывает звонок. Звоню снова — не отвечает.

Возможно, лучше остаться дома — не выслушивать всё, что наверняка выльется на меня из-за отсутствия Родиона. Но маму я не могу подвести.

Отправляю сообщение, что еду на такси. На всякий случай дублирую адрес, который Родион должен знать, но вдруг скажет, что позабыл.

Уже в машине предупреждаю маму, что еду одна.

— Ну как же так, доченька. Ты же знаешь, как Володя разозлится.

Я знаю, и Родион знает, только ему, кажется, совершенно плевать на всё, кроме карьеры в компании своего дяди.

От домика охраны к главному зданию приходится идти пешком — такси внутрь предсказуемо не пускают.

Мама встречает меня на крыльце. Смотрит мне за спину и качает головой.

— Я звонила твоему Роде, но он не ответил, — говорит она негромко. — Дурак какой.

— Ему важнее работа. — Пусть и обижена на Родиона, но почему-то бросаюсь его защищать.

Мы заходим в дом.

— Такими связями, как с Володей, нельзя разбрасываться, — говорит мама. — А он плюёт в руку, которую ему протянули. Знала бы ты, сколько я Володеньку уговаривала присмотреться к твоему мужу. Помочь встать на ноги, развиться.

Внутри всё обрывается.

— Ну, мама, зачем?

— Затем, чтобы ты стала женой серьёзного ответственного человека, а не мальчика на побегушках с сомнительными перспективами. Вот женится Андрей, заведёт собственных детей, думаешь, твой Родя останется его преемником? Нет же! Твоему мужу о собственном деле нужно думать, а не на дядю надеяться.

Последние слова мамы слышит входящий в гостиную дядя Володя.

— Прямо горжусь тобой, детка, — говорит, скалясь. — С каждым годом рядом со мной только умнеешь. И хорошеешь.

Мама смеётся, будто сказанное — лучший комплимент. Я же помню её с изуродованным лицом, на которое без слёз не взглянешь. Косметика прекрасно скрывает следы заживающего синяка, словно и не было ничего.

— Ну а твой-то где, Ириска?

— Немного задерживается, — отвечаю, старательно улыбаясь. — Ты прости его, папочка. Он же с работы, а сейчас пробки. Просил меня за него извиниться.

Дядя Володя ухмыляется, разглядывая меня холодными, как у рыбы, глазами.

— Красиво поёшь, Ириска, хвалю.

Он треплет меня по волосам, будто маленькую.

Глава 8

После ужина у мамы и дяди Володи возвращаемся домой на такси. Родион сидит рядом со мной на заднем сидении, держит за руку, но мыслями он явно не здесь. Притих, взгляд стеклянный ровно перед собой. Сомневаюсь, что его так уж интересует затылок водителя.

Инструментальный трек переключается на всегда раздражающий Родиона шансон, но даже этого он не замечает.

Как и моей попытки с ним заговорить.

Всё ясно: Родион слишком занят — переваривает то, чем его дядя Володя от души накормил. И речь не о поданных к столу деликатесах, а том разговоре, который состоялся между ними за закрытыми дверями кабинета хозяина дома.

Мужчины удаляются для серьёзной беседы, женщины остаются угощаться десертом — картина, привычная с детства. Так случалось всегда, когда я жила в большом доме и устраивались подобные ужины для интересующих дядю Володю гостей.

Впервые меня не устраивает и даже пугает то, что я не знаю, о чём шёл разговор.

Что бы Родион ни думал, а с самомнением у него полный порядок, считать себя игроком уровня Решалы Решетова, будучи всего лишь племянником Андрея Лаврова — дело крайне опасное.

Когда мы с мамой переехали в большой дом, я выработала несколько правил выживания там. Важнейшее из них — даже не пытаться вникать в дела, которыми занимается дядя Володя.

Но некоторые вещи, когда живёшь в доме такого человека, невозможно не замечать. Невольно подслушанные тут и там не предназначенные для чужих ушей разговоры. Случайные встречи с людьми, чьи лощёные лица позже видишь на разукрашенных в цвета государственного флага предвыборных плакатах. А также столкновения с представителями противоположного лагеря социальной лестницы — теми людьми, от одного вида которых несёт смертельной опасностью или пахнет лишениями и тюрьмой.

Не однажды в дядю Володю стреляли и один раз даже попали. Ту ночь, помню, мы с мамой провели под дверями операционной, дожидаясь вердикта врача. Когда всё закончилось, нас пустили в палату на пару минут. Мама плакала, а я молча таращилась по сторонам, не зная, что делать или говорить. И тогда дядя Володя, бледный, как наволочка, поднял большой вверх.

— Не дождётесь, — раздался сиплый шёпот.

— А мы ничего и не ждём, — ляпнула я. Губы вдруг задрожали, и я тоже расплакалась.

Испугалась за него и только потом это поняла.

После того случая он начал звать меня дочкой.

Дяде Володе принадлежат доли в десятках предприятий — напрямую или через верных людей. Ему нравится называть себя инвестором. Уверена, это красивое слово прикрывает крайне некрасивые схемы.

В салоне такси об этом нельзя говорить, а вот дома молчать я не стану. Родион должен услышать меня. В игры по правилам дяди Володи нельзя ввязываться, какой бы сочной ни казалась приманка.

Добираемся до дома.

Как предсказуемо! Родион отмахивается от моих предупреждений ни в коем случае не соглашаться ни с какими предложениями дяди Володи. Говорит о нём с подчёркнутым уважением, хотя ещё утром, верней, днём и даже вечером отзывался о моём дяде едва ли не матом.

Решаюсь рассказать то, о чём прежде никому не говорила:

— Это было лет пять назад, но я помню, словно это случилось сегодня. Услышь меня, умоляю. Он приказал поджечь чей-то склад. Я слышала это сама, своими ушами. Это не шутка. Уверена, что его приказ выполнили. Он страшный человек, от него лучше держаться подальше.

Я думала, Родиона мой рассказ поразит, но он даже не удивлён. Словно знает о дяде Володе даже больше, чем я.

— Боишься его? — спрашивает неожиданно.

Скрещиваю руки на груди.

— Тебе бы тоже стоило бояться, поверь.

Он усмехается.

— А вот Владимир Михайлович заботится о тебе. Между прочим, мы больше всего о тебе говорили. Он называл тебя дочкой. Волновался, как тебе живётся со мной.

Какая наивность!

— Львы тоже заботятся о своёй стае, но это не делает их менее опасными для тех, кто может стать пищей. Я всего лишь дочь женщины, с которой он сейчас живёт, а завтра может в один миг закончить их отношения. Ты, уж прости, тем более для него чужак. И, кстати, если думаешь, что он так просто спустит неуважение к себе, то ты ошибаешься. То, что ты опоздал, страшно его разозлило! Он может решить тебя проучить. И это будет больно, поверь.

Не успокаиваюсь, пока Родион клятвенно не обещает, что будет крайне осторожен с дядей Володей и ничего не предпримет, не посоветовавшись для начала со мной.

И только когда мы ложимся в постель, вспоминаю, как дядя Володя звонил Родиону и о чём именно шёл их разговор. За всеми волнениями ужина намёки о неверности мужа забылись, но теперь я уже не засну, пока не выясню всё.

— О какой брюнетке он говорил? — спрашиваю в темноту.

Хватит уже мне быть молчаливой. Не хочу я ничего понимать. Пусть объясняется.

В конце концов, у меня за спиной находится человек, который может отомстить за меня так, что потом кое-кого в лесу закопают. В том числе поэтому, кстати, обращаться к дяде Володе за помощью я категорически не хочу. Но Родион об этом не знает.

— Что? — он делает вид, что не понимает.

Проговариваю почти по слогам:

— Дядя Володя сказал, что ты в баре зажимал какую-то брюнетку.

— Ой, да ладно тебе, Иришка. Не понятно разве, он так сказал для того, чтобы заставить меня шевелиться. Чтобы я понял, что нужно нестись к вам, или будет скандал. Я же знаю, какая ты у меня ревнивая. Потом ещё неделю бы мне печень клевала, вспоминая брюнетку, которой даже не существовало.

Его речь льётся, будто он её у зеркала тренировался произносить.

Он явно настроился отвлечь меня от темы. Чтобы я разругалась с ним из-за грубости и несправедливости его слов, а о брюнетке позабыла.

— Так не было никакой девушки или была?

Вглядываюсь в лицо Руслана на соседней подушке. Пытаюсь понять, врёт или не врёт. Но в комнате достаточно темно, чтобы быть хоть в чём-то уверенной.

— Не было, ну перестань уже. Это просто шутка была. Дурацкая шутка твоего отчима.

Глава 9

Сегодня Андрей Лавров отмечает очередной день рождения. Дата не круглая, дяде моего мужа исполняется сорок один.

Приём проходит в его загородном доме, гостей больше ста человек. Приглашены только самые близкие члены семьи, друзья и партнёры. Всё-таки это не юбилей.

Сорок многие не празднуют, и Андрей не исключение. Прошлый день рождения он пропустил, так что сейчас, как Родион говорит, компенсирует прошлогоднее отсутствие праздника.

Кто-то осудит его за суеверие, а мне нравится думать, что даже такой человек не лишён маленьких слабостей.

Сегодня, как и всегда, Андрей при галстуке, и неважно, что гостей он принимает у себя дома. Несмотря на формальный стиль одежды, он выглядит моложе своих лет. Фигура отличная, заработанная потом и кровью в спортзале. На висках пробивается намёк на первую седину, споря со свежим цветом лица и отсутствием заметных морщин.

Его не назовёшь классическим красавцем, при этом он не лишён мужской привлекательности. Лицо простое, открытое, черты несколько грубоваты. Взгляд глубокий, внимательный. От Андрея веет спокойствием, уверенностью, силой. Он из тех мужчин, кому достаточно молча войти в заполненную людьми комнату, чтобы привлечь внимание всех.

Внутренняя сила, харизма, не знаю, как точно это называется, но это в нём есть. Стоит ему подойти к группе гостей, как все к нему поворачиваются. Любое его высказывание вызывает искренний интерес окружающих.

Не думаю, что дело только в больших деньгах и той власти, которую они несут за собой. Андрей не давит авторитетом, с ним комфортно общаться. Он одинаково доброжелателен с простым официантом и важной политической шишкой.

До знакомства с ним я и не думала, что миллионеры бывают такими. С какой стороны на него не смотри — ни в одном аспекте он не дядя Володя. Андрей куда проще в общении, а как человек при этом сложней.

Наш подарок — картина молодого художника, выбранная Родионом — скорее, условность. Это вычурная абстракция, смысла которой я не понимаю, но что-то в ней особое есть, взгляд она точно цепляет. Надеюсь, картина Андрею понравится, ведь настолько богатого человека сложно чем-либо удивить.

Когда подходит наша очередь, дав мужу красиво высказаться, искренне поздравляю Андрея. Он высокий даже в сравнении с Родионом, и рядом с ними обоими я отчётливо ощущаю себя девочкой, запрокидывающей голову вверх.

— Спасибо, Ирина.

Андрей обнимает меня на мгновение, и я попадаю в облако дорогого древесного аромата. Обострившаяся чувствительность временами подводит меня, но этот запах нравится и мне, и решившему толкнуться сынишке.

Невольно ойкаю, и Андрей отстраняется.

— Как ваш малыш? Ты хорошо себя чувствуешь? — его голос звучит с особой мягкостью и заботой, невольно поднимая в воспоминаниях наш случайный ночной разговор.

— Всё прекрасно, — я широко улыбаюсь и позволяю Родиону себя увести. А то за нами уже скопилась очередь поздравляющих.

— Ты так загадочно улыбаешься. Мне ревновать? — бросает вдруг Родион.

— К кому? О чём ты говоришь?

Он усмехается.

— Вернёмся под крышу или чуть-чуть прогуляемся? — На его лице появляется обаятельная улыбка. Та самая, в которую я так безоглядно и безоговорочно однажды влюбилась.

Конечно же, я выбираю прогулку.

Для конца октября стоит необыкновенно тёплая солнечная погода. Уже неделю как нет дождей. Потому на зелёном газоне расставлены украшенные для праздника шатры. Те, кому на улице слишком зябко, могут расположиться и в доме.

Но на свежем воздухе дышится лучше. Здесь хорошо. Красота необыкновенная — белое здание главного дома, пронзительно синее чистое небо и золотисто-красные кроны клёнов вокруг.

С удовольствием бы ещё погуляла под открытым небом, но Родион тянет меня под сень шатров.

В толпе гостей встречаем мою маму с дядей Володей, и Ангелину Анатольевну, и кое-кого из тех, кого знают все. Как Машу Морозову, например, славящуюся миллионными просмотрами взятых ею интервью у известных людей.

Большинство гостей мне незнакомо. Родион знает всех и ходит от одной группе к другой, таская меня за собой.

Не сомневаюсь, он уверен, что мне всё это интересно. Я же, кроме ответов на вопросы о ребёнке, почти ничего не говорю.

Родион не забывает одаривать комплиментами женщин этих важных и полезных мужчин. Терпеливо улыбаюсь, пусть и слушать всё это, честно говоря, не слишком приятно.

Беременность не болезнь, но срок уже очень большой. И так долго находясь на ногах, чувствую себя всё более неповоротливой, тяжёлой, огромной. Ступни отекают, и туфли начинают давить. Хочется где-нибудь сесть — в тишине и спокойствии, а не под взглядами десятков незнакомых, по сути, людей.

Наконец, удаётся отстать. Спрятавшись за спинами гостей, выскальзываю под открытое небо.

Когда прохладный ветер напоминает, что уже давно не лето, решаю, что лучше всего будет спрятаться в доме.

«ты где, иришка?

я тебя потерял!» — прилетает на телефон спустя минут двадцать.

«В доме. Ушла припудрить носик».

Он отвечает смайликом, и я знаю, что всё, могу развлекаться так, как хочу. Обязанности жены на сегодня полностью выполнены. Могу устроиться где-нибудь в тихом уютном уголке и спокойно отдыхать хоть до вечера.

Сынишка толкается, и я поглаживаю живот, разглядывая сад через окно. Вокруг шкафы с книгами, низкие диваны и столики. Здесь удивительно комфортно, и я решаю, что не стану подниматься на второй этаж в поисках выделенной для нас с Родионом спальни.

— Ну что, Ирочка, смотрю, вы с Родечкой помирились? — ко мне присоединяется Ангелина Анатольевна.

Она выглядит превосходно: в светлом брючном костюме, с удачными аксессуарами и элегантной причёской. Цвет волос новый — сложный пепельный блонд с лёгким намёком на розоватый оттенок по низу прядей. Ей очень идёт.

— Мы и не ссорились. Я так и не решилась с ним поговорить. — Смотрю свекрови прямо в глаза. — Вам не стоило рассказывать ему о моих подозрениях, Ангелина Анатольевна.

Глава 10

Просыпаюсь от того, что спина за время сна ужасно затекла. Бедро и шея — аналогично. Ни стоящий как космос матрас не помог, ни хвалёная ортопедическая подушка.

Мысленно напоминаю себе, что мой драгоценный малыш стоит гораздо-гораздо больше этого вполне терпимого дискомфорта. Нежно поглаживаю живот, спрашиваю у сыночка, как он поспал, и уже с улыбкой отрываю глаза.

Передо мной — низкий журнальный столик, за ним высокие французские окна, ведущие в тёмный в этот час сад.

Я не дома, как думала почему-то, а лежу на диване, головой на подлокотнике, на боку, накрыта чем-то достаточно тёплым. А ещё кто-то снял с меня туфли. Или я сделала это сама?

Чувствую себя страшно неловко. Это ж надо, приехать к человеку на праздник, чтобы заснуть в библиотеке, да ещё так надолго.

Я всё пропустила. И стол, и торт, и программу. Хорошо хоть успела поздравить, когда мы приехали.

За окнами уже совершенно темно, и комнату освещают лишь несколько бра. Горят тускло, словно их специально приглушили, чтобы я могла спокойно поспать.

Снимаю с себя мужской пиджак и, улыбаясь, мысленно благодарю Родиона. Любовно провожу кончиками пальцев по ткани, и улыбка медленно стекает с губ.

Натуральная шерсть высшего класса, качество обработки швов и подкладки, полное отсутствие лейблов — эта вещь моему мужу не принадлежит. Но я знаю владельца. Андрея выдаёт запомнившийся с первого раза дорогой древесный аромат.

Всё это очень мило, конечно, но я приехала на день рождения, а не для того, чтобы прятаться по библиотекам и спать.

Украдкой оглядываюсь по сторонам, но в комнате, кроме меня, ни души. Могу в одиночестве пережить мгновения смущения и крайней неловкости.

Пытаюсь надеть туфли, но ступни так отекли, что это пытка какая-то. Сдаюсь. Уже опозорилась, так что ладно. Буду надеяться, что удастся незамеченной бесшумно, как ниндзя, в одних лишь чулках и с туфлями в руке пробраться на второй этаж, а уж там как-нибудь разобраться, какая из спален сегодня наша.

Пиджак набрасываю на плечи, чтобы даже случайно не испачкать его туфлями. Оглядываю комнату — не оставила ли после себя беспорядка? — и выскальзываю из библиотеки в прилегающий коридор.

Из столовой доносятся какие-то звуки. Двойные двери закрыты, остекление достаточно мутное. Так что благополучно проскальзываю мимо продолжающих праздновать гостей и хозяев.

В холле мои шаги совсем не слышны. Мрамор холодит ступни, и мне становится чуточку легче.

Поднимаюсь по витой лестнице — произведению искусства итальянских краснодеревщиков. Разглядываю висящие по стенам картины.

Все сюжеты и техника рисования реалистичны. Здесь нет ни одной абстракции, ни ярких кислотных цветов. Найдётся ли на стенах этого дома место для нашего подарка — вот даже не знаю.

Родиону лучше знать своего дядю. Возможно, тот втайне коллекционирует современное искусство, а интерьер оформлял дизайнер, тяготеющий к классике. И у него, кстати, получилось создать на удивление приятный и уютный дом, богатый, но без особой вычурности и желания пустить пыль в глаза — отражающий то, как многие, и я в том числе, видят его хозяина.

Вот и наша комната! Третья по коридору по правой стороне. Рядом с дверью — картина с грушами в стиле старых мастеров. Помню, как смотрела на неё, и у меня текли слюнки.

Вот и сейчас мне вновь ужасно хочется груш. Таких летних с золотистым бочком, с сочной рыхлой мякотью, тающих от нежной сладости на языке. Как на этой картине, а не тех, которые продают в супермаркетах.

Открываю дверь, но войти внутрь не успеваю. По коридору разносится негромкий стон.

Всего один приглушённый звук, но его хватает, чтобы моё лицо будто опалило огнём.

Эй, ну чего ты? Возможно, кому-нибудь больно...

Откровенный чувственный стон повторяется. Нет никаких сомнений в том, что происходит неподалёку, в одной из гостевых спален.

А может, в хозяйской?

Но Андрей, скорей всего, сейчас с теми подзадержавшимися гостями в столовой. Смотрю на экран телефона — уже далеко за полночь.

Стонущая женщина всё сильней распаляется. Оставаться в коридоре, когда происходит такое — сродни извращению, так что сбегаю в свою тёмную тихую спальню.

— Ох, Родик, да, так, ещё!

Рука зависает в сантиметре от выключателя. Смотрю прямо перед собой — на прямоугольник льющего из коридора света и тёмный силуэт на его фоне, напоминающий ходячего снеговика.

Женщина гортанно стонет, и туфли из моих рук падают на пол.

Для меня их падение производит шум, будто выстрел из пушки, но любовники, предающиеся страсти в другой комнате, ничего не замечают.

— Глубже! Ещё! — требует женщина.

Как же она кричит и стонет под тем, кого назвала Родиком.

Имя слишком редкое, чтобы я поверила в совпадение.

Тебе послышалось. Это неправда. Родион сейчас со своим дядей. Это всё твоя гипертрофированная подозрительность и нездоровая ревность. Это слуховая галлюцинация, тебе показалось! Ничего подобного она не говорила! Родиона по имени не звала. Да и вообще, тебе со сна и не такое могло послышаться...

Отрываю от пола будто приросшие к нему ступни. Медленно разворачиваюсь и пересекаю черту между светом и тьмой.

Я должна узнать правду, даже если это разрушит меня.

Тебе показалось! Ты сейчас опозоришься! Ворвёшься к незнакомым людям, потому что у тебя проблемы со слухом и буйная фантазия. Как ты будешь оправдываться и объясняться перед ними? Тебе придётся долго и унизительно извиняться! Не делай этого. Это же бред! Родион тебе верен. Ты его единственная, ты носишь его сына, он любит только тебя, он сотни раз тебе это говорил. Почему ты сомневаешься? Ты что, совсем ему не доверяешь? Что ты делаешь? Не боишься его потерять?

Иду по коридору вперёд на разносящиеся по нему звуки. Свет, только что комфортный и мягкий, зло режет глаза.

Время бесконечно растягивается, будто это мой путь на казнь. И схлопывается в одно мгновение, когда я оказываюсь у источника звука. Дверь слегка приоткрыта, и я слышу больше. И стук изголовья кровати о стену, и шорох, и скрипы, и то, что никогда уже не забуду.

Глава 11

Всё происходящее чудовищно пошло. От моего лежащего на спине на двуспальной кровати мужа до цветной татуировки на ягодице женщины, с которой он прямо сейчас мне изменяет.

Они не замечают, что уже не одни, и продолжают — с грязными словечками, пошло и грязно. А я стою на пороге, как оплёванная. Неподвижная, будто пронзённая насквозь свалившейся на меня правдой. Глаза не отрываются от бодро подскакивающей клубнички и хлещущих по загорелой спине длинных светлых волос.

Смотреть дальше её тела опасно. Дальше — его искажённое острым удовольствием и страстью лицо.

Таким я запомню его навсегда — уродом, предавшим мою любовь и сына, мой ему бесценный и неоценённый дар. Запись пересматривать не понадобится.

Руки так сильно трясутся, что вряд ли парочка попадает в кадр.

А надо ли пытаться сохранить всё для истории? Тут ведь всё однозначно и откровенно, ничего не придумаешь, не перепишешь, не переубедишь.

В память калёным железом вплавляется каждый звучащий в комнате стон, каждое слово, движение, отвратительные звуки и запахи, вот это вот мерзкое всё.

Моя жизнь раскалывается на две половины. В той, что до, я верила людям, любила и была почти безоблачно счастлива. В настоящем от скручивающей нутро боли дышать не могу.

Видеть его с другой невыносимо. В груди жжёт. Меня словно ударили ржавым ножом и прокручивают с садистской улыбочкой на губах под чужие жаркие крики и стоны.

Пока он наслаждается, я умираю от боли. Она оглушает, ослепляет, сводит с ума. Я парализована тем, что вижу, не могу пошевелиться, ни могу издать ни одного звука, даже вдохнуть.

И одновременно унять себя не могу — руки трясутся, как у припадочной, всю меня трясёт.

Как же так, Родион? У нас ведь сыночек. Совсем кроха, ещё нерождённый, а уже преданный, брошенный своим горе-отцом, променянный на клубничку на круглой жо...

Не могу понять. Не могу поверить. Не могу себе объяснить, как он, подонок такой, как он мог вместо нас выбрать это?

«Как, как — с удовольствием», — его воображаемый голос наполняет издёвка. Такая же ядовитая, как реальность, в которой он пока что ещё ничего не сказал. И даже не заметил меня. И с наслаждением продолжает.

Никогда не думала, что боль может быть такой оглушающей, ослепляющей и парализующей. Что из глаз могут сами собой брызгать горячие слёзы, а воздух застревать в горле невидимым кляпом.

Надо что-то сделать. Хоть что-нибудь, чтобы прекратить это. Остановить их прямо сейчас.

Перед глазами стоит, как я подбегаю к кровати, вцепляюсь этой стерве в длинные космы. Стягиваю её с мужа и бью, как показывают в кино — до кровавого месива и разлетающихся зубов.

В воображении я амазонка-боксёр, рвущая всех на части. И так кровожадна, что дай мне в руки пистолет, воспользовалась бы им без тени сомнений.

В реальности я даже шага не могу сделать, и горло будто перетянуто леской. Открываю рот и хватаю воздух беззвучно, как рыба. Смотрю на мужа с любовницей безотрывно и снимаю хоум-видео для ценителей грязных измен.

Какая же всё это грязь. Липкая, чёрная, марающая меня изнутри только оттого, что я всё это вижу.

Трясущимися руками сую смартфон во внутренний карман пиджака. Хватит уже. Не нужны мне никакие видео-доказательства. Я ничего никому не собираюсь доказывать или объяснять.

Теперь-то я ясно вижу: Родион только снаружи красивый, внутри он гнилой. Такой отец моему сыну не нужен. Лучше уж растить ребёнка одной.

Женщина стонет, почти завывает. Запрокидывает голову, изгибается... и вот так, подметая волосами его ноги, замечает меня, застывшую у двери изваянием.

Я смотрю на неё — она на меня.

Первой отмирает она. Тонко взвизгивает, как загнанная в угол крыса.

Моё недоумение настолько велико, что в голове что-то щёлкает, и я отмираю.

— Серьёзно? — выдаю, переводя взгляд на ошарашенного Родиона, таращащего глаза на меня. — Маша Морозова? Ты спишь с Машей Морозовой?

По щекам текут слёзы, голос подрагивает, но говорю я громко и чётко.

Перевожу взгляд на неё, лихорадочно тянущую на себя одеяло.

— Она же на восемь лет старше тебя.

А меня — на двенадцать.

Ловлю на себе её злобный взгляд.

Согласна, это не аргумент. Выглядит Маша отлично. Стройная фигура, загорелая кожа, грудь упругими мячиками — наверняка от дорогого пластического хирурга. Вишенкой на торте — та самая татуировка. Вижу её во всей красе, когда Морозова наклоняется, что-то разыскивая на полу рядом с кроватью.

Распрямляется и натягивает на себя красные стринги. Ну ещё бы, какое ещё бельё могла бы носить тридцатипятилетняя клубничка.

Подавив приступ тошноты, перевожу взгляд на Родиона, прикрывшегося подушкой.

— Но разве Морозова не невеста твоего дяди? И как же Андрей? Он одобрил ваши постельные игры?

Родион белеет, а затем так же стремительно краснеет.

— А-а, — тяну я, — понимаю. Ты же его личный помощник. Значит, что он делает, то и ты должен. Пока он ублажает гостей, ты — его невесту. Всё верно? Правильно я всё поняла? Ты дядин заместитель везде, и на работе, и в постели. Хочется изменять жене или нет, нравится тебе Морозова или нет, но ты должен. Всё во благо семьи. Дядя непременно оценит.

Мой голос становится громче, к концу я почти кричу. Что говорит Родион — не слышу ни слова.

— Заткнись, идиотка! — шипит Маша.

— Насчёт идиотки на все сто согласна. Но мне простительно, я беременна, и вполне естественно, что туплю. Так что, пожалуй, я у Андрея вопрос с распределением обязанностей уточню. Он ведь среди нас самый умный. Не мог же он, как лох распоследний, связаться с ложащейся под его родного племянника дрянью!

Перевожу взгляд на мужа.

— Надеюсь, он выпишет тебе премию за сверхурочную работу. А я подтвержу, что ты очень старался.

Родион вскакивает с постели, и я, морщась, отвожу взгляд. Он был с Морозовой без защиты.

Становится противно до дрожи.

Глава 12

Рядом кто-то тихонько плачет. Сдавленно всхлипывает, тянет носом, как будто зажимает себе ладонью рот. Неприятные звуки просачиваются сквозь вязкий сон, нагоняют тоску и тревогу.

Пытаюсь понять, что происходит, поворачиваю голову, и всю её обручем пронизывает острая боль. Ощущение, будто в меня выстрелили три раза. Мамочки, я еле дышу.

Дневной свет режет глаза, и я вновь зажмуриваюсь, так и не успев толком что-либо разглядеть.

Боль накатывает волнами вместе с оглушительным биением крови в ушах. Губы начинают дрожать. Пытаюсь поднять руку — не получается. Её что-то держит, будто меня привязали.

Пугаюсь так, как никогда не пугалась.

— Доченька, милая, девочка моя, ну что же ты!.. Не шевелись, не надо. Я сейчас врача позову.

От сердца стремительно отлегает, когда узнаю голос мамы.

Голова всё ещё страшно болит, но уже не так страшно.

— Ты не бойся. — Она глядит меня по рукам. — Эти повязки, это чтобы ты себе случайно не повредила. Тут капельница, куча датчиков. Ты, пожалуйста, потерпи, пока что не шевелись.

Сердце бухает всё сильней. Не понимаю, что происходит, почему я в больнице, что с моей головой, но самое главное...

— Что с моим сыном?

— Ну-ну, — мама держит меня за плечи. — С твоим малышом всё хорошо! Лежи спокойно, всё хорошо, с тобой и твоим малышом всё в полном порядке!

Тогда почему я очнулась в больничной палате? И почему у меня так ужасно болит голова?

В помещение врывается медперсонал. Начинается осмотр, на меня сыплется куча вопросов, в то время как на мои никто не спешит отвечать.

Но мама права, ничего страшного не происходит. С ребёнком всё хорошо. А что у меня от боли из глаз текут слёзы, так это ничего, я потерплю. И никаких обезболивающих мне не надо.

У врача другое мнение, приходится настоять на своём.

— У меня ребёнок, вы что, какое ещё обезболивающее? Я потерплю! И надёжного импортного тоже не надо! Не надо травить всякой гадостью моего сына, кому говорю!

Узнаю, что нахожусь в платной клинике. Меня сюда привезли из загородного дома Андрея Лаврова в бессознательном сознании. С подозрением на черепно-мозговую травму, но, похоже, мне повезло, и рана на голове оказалась поверхностной.

— И что же со мной случилось?

Последнее, что я помню: как сидела в библиотеке. А потом, кажется, там и заснула. Что было дальше и как я поранилась — совершенно не помню.

— Ты упала и ударилась головой о край кровати, — подсказывает мама.

— Какой ещё кровати?

— В вашей с Родиком комнате. Ты так неудачно упала. Там всё было залито кровью. Когда тебя обнаружили, все так испугались. Это было ужасно. — Она всхлипывает. — Мы боялись, ты умерла.

— Вот как.

Ничего не помню. Ни как поднималась наверх, ни как упала.

Как я могла быть настолько неосторожной? Страшно думать о том, что могла навредить собственному малышу.

— И кто меня нашёл?

— Твой муж, конечно. Он сразу же начал звонить в скорую.

— А сейчас он где?

Мама немного тушуется и смотрит на часы.

— Сколько сейчас?

— Без четверти два.

Уже день, а последнее, что я помню, случилось вечером накануне. Понятно, я спала. Но провал памяти — это серьёзно, как и перевязанная голова.

— Ты долго не приходила в себя, а потом заснула. Ты не подумай, Родион полночи здесь с тобой просидел, но я настояла, чтобы он ехал домой. На нём лица не было, так убивался, так о тебе переживал.

Мама берёт меня за руку. Со стоящими в глазах слезами рассказывает, как обо мне все волновались. И свекровь сидела в палате несколько часов, и Андрей приезжал, и даже дядя Володя уважил.

— Те чудесные белые розы на столике, они от Володеньки. А вот эти нежно-розовые Андрей прислал с курьером. Скромные хризантемы принесла Ангелина. А это мои, альстромерии. Знаю, что они тебе всегда больше всех нравились.

Цветов в палате даже слишком много. Не то чтобы я в них нуждалась сейчас, но невольно замечаю, что Родион о цветах не подумал. И как уехал, так и не вернулся — вот это ранит больше всего.

Нет, я всё понимаю. Он не врач, никак не смог бы мне помочь. Да и рядом со мной родной человек — моя мама. И если ей не доверить меня, то кому?

И всё равно на душе как-то горько.

Смогла бы я вот так просто оставить его в больнице, чтобы отправиться на работу, учёбу или по делам? Чтобы мой муж лежал без сознания, а я вот так спокойно находилась вдалеке от него, занималась своими делами?

— Может быть, позвать врача? Не дело, что у тебя так сильно болит голова, — мама замечает текущие по вискам слёзы.

— Не нужно никого звать, я потерплю.

Глажу ладонью живот и улыбаюсь сквозь слёзы, когда будто почувствовавший моё прикосновение малыш бьёт в ладонь пяточкой.

Ради него я всё вытерплю, как бы мне ни было больно.

И даже то, что Родион в такой ситуации оставил меня здесь одну, я постараюсь понять. И ведь заранее знаю, что он скажет. Что работает в семье лишь он один, что старается ради нас — меня и сына, и прочее, прочее, что я слышала от него уже многократно. От чего меня уже натурально тошнит.

Нет, всё же я не могу это так оставить. Где он, когда мне так нужен?

Я хочу видеть его, хочу чувствовать его рядом, сжимать его руку.

Мне нужно как-то пережить факт, что я навредила сыночку. Что упала. Что малыш мог умереть. Или родиться раньше срока. Или ещё что-то могло с ним случиться.

А ведь всё из-за меня. Нет, ну как я так могла!

И ведь не помню ни черта. Как я могла быть настолько неосторожной?

Боже ты мой, что бы я делала, если бы с сыночком что-то плохое произошло?

— А где мой телефон? — интересуюсь негромко, и мама встаёт с кресла, чтобы лучше услышать меня.

Она хмурится.

— В твоей одежде его не было. Наверное, в доме Андрея остался. Или Родион взял и забыл оставить его здесь. А зачем тебе телефон?

— Хотела ему позвонить. Ну или написать, а то...

Глава 13

Это Родион, и обида на его равнодушие скукоживается и истлевает. Любимый не забыл о нас, он ехал сюда, пока мы звонили ему и писали. Теперь он здесь, рядом со мной, и всё будет хорошо.

Долго выдыхаю. На глаза наворачиваются слёзы, и я постыдно хлюпаю носом. Чувства, которые всё это время держала в себе, стремительно поднимаются на поверхность.

Закрываю ладонью рот, пытаясь не расклеиваться так откровенно.

Выражения лица любимого так быстро меняются. Там и волнение, и испуг за меня, и то сопереживание, которое чувствуешь кожей. Становится до боли стыдно, что я обвиняла его в безразличии.

Как я могла винить кого-то, когда сама во всём виновата? И что упала, и что только чудом не навредила малышу, и что всех напугала.

Родион сегодня отнюдь не отдыхал. Он бледный, уставший, расстроенный, во вчерашней одежде. Смотрит на меня и будто не верит, что всё обошлось.

Протягиваю к нему руки, и он, будто очнувшись от сна, стремительно подходит и обнимает меня.

— С нашим малышом всё хорошо, — шепчет он мне на ухо. — Я говорил с врачом, он уверен, что всё обошлось.

Больше не могу сдерживаться — плачу в его объятиях. Родион усаживается на край кровати, чтобы меня утешать.

— Ну что ты, любимая, — повторяет он, гладя меня по волосам. — Всё хорошо, у нас всё хорошо.

Он успокаивает меня, а я чувствую себя перед ним ещё более виноватой. В груди всё горит, голова ноет, мне физически тошно. Ну как я могла быть настолько неосторожной? Как бы я жила дальше, если бы потеряла нашего малыша?

Родион укачивает меня, будто ребёнка, и, вволю наплакавшись, я медленно успокаиваюсь. Равномерные прикосновения больших тёплых ладоней к моей спине и волосам возвращают физические и душевные силы. Напряжение уходит, и только тогда я понимаю, каким комком нервов всё это время была.

Вдыхаю родной запах, и даже рана на голове болит меньше.

— Всё хорошо, — Родион целует меня, и я робко улыбаюсь.

Всё и правда хорошо. Наконец я могу в это поверить.

Зеваю, ощущая себя человеком, который всё это время не на кровати лежал, а грузил вагоны.

Оглядываюсь по сторонам — мамы нигде не видно.

— Любовь Николаевна поехала домой отдохнуть, — говорит Родион. — За ней машину прислали. Она не стала тебя отвлекать.

Это правильно, конечно, и хорошо, что дядя Володя подумал об этом. Мама совершенно измучилась за эту ночь.

Стыдно перед ней — как же сильно я её напугала. А потом, придя в себя, не переставая, жаловалась на мужа и придумывала о нём всякие гадости вместо того, чтобы радоваться тому, что всё обошлось лёгким испугом.

— Ты сможешь со мной побыть ещё хотя бы немного? — спрашиваю Родиона, заглядывая ему в глаза.

Если муж хоть слово скажет про свою драгоценную работу, то я не знаю, что сделаю. Верней, знаю — найду возможность сообщить Андрею всё, что думаю о нём и его компании. Выскажусь честно и откровенно, так, чтобы точно дошло. Популярно объясню, что работа семь дней в неделю — настоящая эксплуатация. Мой муж — не раб на хлопковой плантации, ему нужно давать отдыхать. И уж точно не отрывать от семьи в такой ситуации, как у нас, да ещё и в воскресенье.

— Да, Иришка, я буду здесь столько, сколько понадобится. Для этого и приехал.

Довольно выдыхаю.

— Ну как ты? — Он вглядывается в мои глаза. — Ты помнишь, что случилось? Можешь мне рассказать? А то твоя мама написала, что ты не знаешь, что произошло.

Он ждёт ответа, затаив дыхание, а я опускаю взгляд. Как же мне стыдно перед ним за все его волнения и переживания.

— Помню, что отдыхала в библиотеке и там же заснула. Потом вроде бы пошла наверх, а дальше провал.

Тру лоб — повязка мешает. Голова начинает болеть в два раза сильней.

— Прости меня, пожалуйста, Родион.

Он не любит, когда его зовут сокращённым именем. Родик, Родя, Роденька — его эти «клички», как он их зовёт, раздражают. А мне временами, вот как сейчас, так хочется назвать его Роденькой, моим родным, родненьким.

— Я не знаю, как это случилось. Я так виновата...

Меня вновь пробивает на слёзы. Ну что ж такое. Я сегодня ужасно плаксива. Стоило появиться рядом Родиону, и я совершенно перестала сдерживаться. Слёзы текут и текут по лицу.

— Я так виновата, — повторяю. — Как я могла? Чуть не угробила нашего сына!

Родион обнимает меня, шепчет на ухо разные милые глупости.

Я наверняка выгляжу просто ужасно. Лицо мокрое от слёз, нос — сто процентов — красный, опухший. Но это не мешает Родиону поцеловать меня нежно-нежно, а потом и увлечься настолько, чтобы и я, и он обо всём хотя бы на пять минут позабыли.

— У нас всё хорошо. Ты ни в чём не виновата, Иришка. Это я виноват. Не присматривал за тобой как следует. Не сразу тебя нашёл. — Он шумно выдыхает, и в наступившем молчании я слышу, как много он не договаривает.

Спрашивать не решаюсь.

Представляю, как он вошёл в нашу комнату и увидел меня на полу всю в крови. Представляю, что он почувствовал.

У меня в такой ситуации сердце бы разорвалось от ужаса.

А потом он вызвал скорую. Пришлось ждать её, а потом, что скажут врачи. Мама говорила, Родион долго не мог успокоиться, чувствовал себя виноватым, боялся, что потерял и меня, и сына.

Сжимаю его ладонь, а затем не выдерживаю, прижимаю к своим губам и целую.

— Ну что ты, — шепчет он, — милая.

А я что — ничего. Хлюпаю носом и руку его не отпускаю.

Он простил меня, не обвиняет, но как же на душе тяжело. Мы на волосок прошли от трагедии. Я ударилась головой об угол кровати. Будь тот хоть немного острей... Не могу даже думать о том, что могло бы случиться.

Как же мне не повезло. Верней, повезло, что удар по правой стороне сзади не пробил череп. Не представляю, как можно было так неудачно упасть, ещё и спиной назад. Наверное, каблуком за ковёр зацепилась.

И куда же я так спешила? Не могла себе под ноги аккуратней смотреть?

Скорей всего, в туалет. Иногда сыночек так ляжет, что меня через каждые полчаса по маленькому гоняет.

Глава 14

Как проснулась в четыре утра, так всё, заснуть не могу. Головная боль не унимается. Не только место удара, а всё ноет и ноет, ноет и ноет. Так и хочется сказать, что больше терпеть уже не могу, но это неправда.

Пью воду, хожу кругами по палате, разговариваю с сыночком. Сижу в кресле для посетителей и смотрю в ночь за окном. Лёжа на кровати, разглядываю потолок — всё бесполезно. Не засыпается.

От скуки решаю сделать парочку селфи. Получаются интересными. Лицо бледное, повязка на голове, больничная пижама и соответствующий антураж. Как ни улыбайся — вижу страдание и следы пережитого страха.

Для соцсетей фотографии не годятся, но для себя хочу этот момент сохранить. На долгую память с единственной целью — чтобы больше никогда не оказываться в такой ситуации.

Открываю галерею, просматриваю, что получилось. Удаляю особо неудачные снимки. Следующим вместо фотографии включается какое-то видео. Картинка тёмная, всё прыгает, звуки странные. Подозрительно узнаваемые, и мне в лицо бросается кровь.

Что за ерунда? Как эта гадость оказалась в моём телефоне?

Нужно это немедленно удалить!

Палец зависает над экраном смартфона, когда вижу на нём Родиона и какую-то девицу, прыгающую на нём.

Не могу в это поверить. Нет, это не Родион!

Ракурс скачет, будто снимал пьяный. Вглядываюсь со всем вниманием, но вижу то пол, то окно, то снова кровать. Всё в расфокусе, и я не вполне понимаю, что там происходит.

И кто это снимал? И зачем — самое главное.

Прикрываю ладонью рот.

— Что это? — вырывается у меня под доносящиеся из динамиков скрипы и стоны.

Не понимаю. Отказываюсь понимать.

На экран смартфона шлёпается прозрачная капля.

Злыми рваными движениями смахиваю слёзы с лица. Закрываю глаза, чтобы не видеть этот кошмар.

А они там всё стонут, девушка чуть ли криком не вопит. Называет своего любовника Родей.

У меня губы трясутся.

Нет, пожалуйста, только не это!

Запись продолжает проигрываться. И я слышу все эти звуки, безжалостно однозначные, отвратительные.

Желудок сжимается. К горлу подкатывает едкой горечью, пока девушка на записи захлёбывается от наслаждения и восторга.

Это не может быть правдой! Я не хочу!

Голова болит так, что хочется выть. Губы дрожат. А там всё стонут и стонут.

Это невыносимо.

Это неправда.

Я всё придумала. Это не он.

Открываю глаза — экран тёмный.

Может, мне показалось?

Но тут из динамиков телефона слышу собственный голос:

— Серьёзно? Маша Морозова? Ты спишь с Машей Морозовой?

Небольшая пауза, какие-то шорохи.

— Она же на восемь лет старше тебя, — с искренним недоумением говорю я в прошлом, которого совершенно не помню.

А это чей голос? Это же не Родион. Ну нет, это не может быть отец моего сына.

— Разве Морозова не невеста твоего дяди? — вновь слышу свой голос. — А как же Андрей? Он одобрил ваши постельные игры?

Родион и Маша Морозова? Нет, я в это просто не верю.

На записи не только верю, а криком кричу. Громко так, обиженно, с явной издёвкой спускаю Родиона с пьедестала, на который сама же его возвела.

Нажимаю на паузу и просто сижу, глядя на тёмный экран.

Родион, изменяющий мне с Машей Морозовой — сюр какой-то. Она значительно старше, но это ладно, о вкусах не спорят. Куда важней, что она невеста Андрея. Родион не мог так подставиться. Он же боится потерять расположение дяди.

Ладно, допускаю, он мог мне изменить, не посмотреть на то, что скоро станет папой. Но с Морозовой? Серьёзно? Он вообще сдурел? С ума сошёл? Крышей поехал? Сдвинулся?.. Или это какой-то пранк, и сейчас меня снимает скрытая камера?

Нажимаю на данные к видео. Аппаратура не врёт. Показывает, что запись была сделана прошлой ночью, примерно в то время, когда я пострадала.

Получается, я поднялась на второй этаж и застала там своего мужа с любовницей. И мало того что увидела их собственными глазами, так ещё и смогла сделать запись.

Им не отвертеться, не оправдаться. Они попались!

Сердце едва не выпрыгивает из груди. Мне физически плохо и больно.

Но не только от предательства Родиона.

Мне бы себя не предать. Не струсить. Не закрыть глаза на измену.

До чего же страшно. Сын ещё не родился, а я собираюсь оставить его без отца.

Всё ведь можно решить и иначе. Я могу удалить эту запись. Могу притвориться, что ничего такого не видела. Что не помню, что случилось той ночью. Что ни в чём своего мужа не подозреваю.

Могу выкрутить самой себе руки и заставить молчать — и не могу одновременно. Ведь нельзя это вот так спускать. Нельзя молчать.

Или можно? Ради сыночка? Чтобы у малыша был отец?

Да, даже такой.

Представляю, как продолжаю тихо-спокойно жить с Родионом — и меня накрывает волной омерзения. Нет, я так не смогу. Даже ради ребёнка.

Вспоминаю, как Родион меня расспрашивал, как волновался при этом, и сердце будто сжимает холодной рукой.

Он не из-за меня волновался. Он беспокоился только о том, как бы Андрей не узнал, что Морозова решила не ограничиваться одним Лавровым.

— Родион приехал сюда, когда мама написала ему, что я ничего не помню. А если бы я помнила?..

Мой шёпот в тишине палаты звучит громко, как молоток судьи, после которого объявляют о виновности подсудимого.

Всё кончено, и я это понимаю.

И одновременно боюсь. Несмотря на тоненький трусливый голосок, требующий просто удалить запись, не досматривать, просто забыть, сохраняю всё в облаке, а затем отправляю видео себе в личные сообщения на аккуантах во всех соцсетях. Руки подрагивают, и я всё несколько раз перепроверяю. А то мало ли. Одна случайность — и останусь без доказательств, или, наоборот, проснусь знаменитой.

И только когда запись надёжно сохранена, решаю закончить просмотр. Верней, прослушивание, ведь экран остаётся тёмным, словно, когда запись шла, телефон лежал в кармане, и писался только окружающий звук.

Глава 15

— Ты что сделала? — хрипит Родион будто не своим голосом. Я его поначалу даже не узнаю.

Что же такого Морозова сделала, что взрослый сильный мужчина превратился в дрожащий кисель?

Возникшую в голове мысль пресекаю на полуслове. О таком даже думать нельзя. На такую жестокость не способно даже зверьё, а мы ведь все люди. И Морозова, да дрянь ещё та, но она ведь тоже женщина, она не могла так со мной поступить. И Родион, он ведь мой муж, отец нашего малыша, он никак не мог позволить ей...

Нет, я не верю. Всё это бред. Всё это сейчас как-нибудь объяснится.

И всё равно, несмотря на то, что нахожусь в полной безопасности в больнице, а запись сделана какое-то время назад и не здесь, что-то в груди резко сжимается. Задерживаю дыхание, пока мы с Родионом ждём ответа Морозовой.

В волнении закусываю ребро ладони и закрываю глаза.

Она хихикает. Мерзенько так, что у меня мурашки идут по рукам.

— Я сделала? Только я? А ты, малыш, берега не попутал?

Прямо вижу её знаменитое выражение лица наглой стервозы.

— Нет, Родичка, это сделали мы. Ты и я. Я и ты. Как вместе попались, так вместе устраняем последствия.

Ну нет. Нет! Не могу в это поверить!

Он не мог так поступить. У нас же ребёнок! И мой муж, он ведь столько раз говорил, что любит меня.

В груди жжётся.

Родион вторит моим мыслям:

— Но я этого не хотел! Я даже не думал! Это ты. Ты на неё напала, ты ударила, а не я!

Сижу с открытым ртом, забывая дышать.

— А-а, так это только я у нас во всём виновата, а ты, Родичка, вааще не при делах, весь такой в белом, ну прямо ангел? — с издёвкой тянет Морозова и во весь голос смеётся.

Представляю себя, лежащую бездыханной у её ног. Светлые волосы в крови, огромный живот. И что, им это нормально?

Рефлекторно обнимаю живот, хотя всё это — голоса прошлого, и сейчас моему сыну ничего не грозит.

Ужасно болит голова. Не понимаю. Не верю тому, что слышу.

Морозова, очевидно, опасная психопатка, но Родион ведь нормальный живой человек! Больше того — он клялся любить меня, защищать, так почему ничего не делает? Не зовёт на помощь? Не звонит в скорую?

Ему что, не жаль собственного ребёнка?

Руки трясутся, как у припадочной, и телефон падает на кровать. Чёрный прямоугольник на белом белье — будто портал, ведущий в бездну чужой подлости и жестокости.

— Что же ты тогда отвлекал её на себя? — продолжает Морозова. — Ты же видел меня. Почему не крикнул: «Не делай этого, Маша»? Почему её не закрыл собственным телом, в конце концов, меня мог толкнуть. Или, может, ты, лось восьмидесятикилограммовый, струсил сразиться с тем, кто легче тебя на тридцать кило? Ну, чего молчишь, ангелок? Сказать нечего?

Слышу только его шумное дыхание, ни слова в ответ. А вот Морозовой есть что сказать — и она не Родиона, а меня режет каждым своим словом:

— Давай-ка, Родичка, не будем друг другу врать. Ты, как и я, встрял по самые помидоры. Ты хотел и ты сделал то единственное, что мы могли, чтобы сохранить свои тёпленькие уютные местечки рядом с твоим замечательным дядей. Иначе бы это визгливая дрянь сдала бы нас Андрюшеньке с потрохами. И плакали бы мои мечты выйти замуж за миллионера, а ты и вовсе остался бы без штанов. А сейчас у нас хотя бы есть шанс всё уладить.

— Как уладить?!

— Как, как, — передразнивает она рык Родиона. — Твоя жена, ты решай, или мне и это за тебя делать? Когда очнётся — заткнёшь ей рот. Чтоб сидела, помалкивала.

— Как будто это получится! Как же! — рявкает Родион, и я вздрагиваю всем телом. — Что ты наделала! С ней же теперь будет не договориться. И вообще, я не хотел ей вредить!

— Мало ли что ты хотел. Я, например, не хотела ни её появления здесь, ни тупых предъяв, ни угроз. Эта дура сама виновата.

По лицу текут слёзы. Самое обидное — Морозова совершенно права: я дура, круглая дура, которая сама виновата, что связалась с бездушным подонком. Ему не ребёнок наш важен, а как зад свой прикрыть.

— Она беременна, если ты не заметила.

— Беременность что, как-то тупость оправдывает?

Вслушиваюсь в шорохи.

— Ира не дышит, Маша, — говорит Родион другим тоном. — Точно не дышит! — Его голос даёт петуха.

Пауза, и её голос:

— Да не, пульс вроде есть.

— Она умерла. Ты убила её!

— Мы убили, не забывай, дорогой. И давай, громче кричи, чтобы весь дом точно услышал! — хладнокровно отвечает Морозова.

Прижимаю руку ко рту.

— Нужно вызвать скорую, — Родион паникует. — Дай телефон. Где мой телефон?

— Ты сдурел? — Морозова злобно шипит. — Сначала её нужно отсюда убрать. Или ты, может, хочешь помочь мне ответить на вопросы Андрея о том, что твоя жена делала в моей спальне? И с какого чёрта получила статуэткой по голове?

Так я не у нас их застала? Дико злюсь на себя. И зачем только пошла в чужую комнату? Что-то услышала, когда была в коридоре? Правду захотела узнать?

Нет, ну что за дура-то, а? Не могла быть хоть чуть-чуть осторожной?

Всё закончилось благополучно, но эти двое могли меня и правда убить.

— Но как же?.. — Родион в шоке, у него дрожит голос. — Как же ребёнок?..

— Хватит ныть! Бери её за плечи. Перенесём, и кому угодно звони. Хоть в три скорых.

Это ужас какой-то. И эти звери считают себя людьми?

Слушаю шум, жалобы Морозовой, что нести меня тяжело, короткие резкие выдохи Родиона.

Потом всё стихает, и я уже думаю, всё, пытка закончилась. Что хотя бы сейчас Родион поведёт себя по-человечески, позвонит уже в скорую, позовёт на помощь.

Морозова наносит последний удар по моему на осколки разбитому сердцу.

— Здесь крови мало, выглядит подозрительно, — говорит она деловито. — Давай, ударь её ещё раз, будь уже наконец мужиком.

Смотрю на экран совершенно сухими глазами. Почти не мигаю, словно, если вглядываться, получится за этой абсолютной чернотой найти ответы на мучающие вопросы.

Глава 16

Мне не выстоять одной, нужна помощь. И мама — тот единственный человек, к кому я могу обратиться без страха. Уж кто-кто, а она поймёт меня и поддержит.

На улице ещё темно, когда бросаю в наш чат просьбу прийти ко мне в больницу как можно скорей. Можно и позвонить, но сейчас слишком рано. Не хочу пугать её больше необходимого, но и скрывать ничего не намерена.

Немного подумав, отправляю ей копию записи со своего телефона. Прошу, чтобы она посмотрела её до конца.

Так проще. Иначе придётся включать запись при ней, слушать всё заново, переживать это ещё раз. А я и так себя чувствую, будто в меня выстрелили из дробовика.

Болит не в одном месте, я вся словно изрешечена и разорвана.

Закутываюсь в одеяло, словно так могу спрятаться от страшной реальности. Глажу живот, и слёзы тихо текут по виску.

Не борюсь с ними. Пусть будут, пусть уносят с собой все эти невыносимые горькие чувства.

— Мы справимся, сыночек. Мама любит тебя, — шепчу, лишь бы отгородиться от ранящих мыслей тем счастливым будущем, которое у нас с ним обязательно будет.

Да, я всё потеряла, мой мир разрушился, брак уничтожен, любимый предал, но я жива и жив мой малыш. Мы как-нибудь отобьёмся, как-то устроимся. Всё наладится, пусть и не сразу.

От мамы мне нужен не только совет, но и человек, стоящий у неё за спиной. Возможно, даже, скорее всего, нам придётся привлечь на свою сторону дядю Володю.

Захочет ли он защитить меня от Лавровых? Надеюсь, что да. Потому что сама я не добьюсь всего, что хочу получить от врага.

Дико так думать о Родионе, но я должна. Мой любимый человек, мой первый мужчина, считай, убил меня и ребёнка. И даже если однажды я его прощу, это будет означать лишь то, что моё сердце освободится от обиды и ненависти. Но никогда, никогда больше этого подонка я к себе не подпущу.

Не собираюсь с ним говорить. Не хочу и не буду находиться с ним в одном помещении. Мы разведёмся прямо сейчас, ещё до родов, и наш сын... мой сын никогда не узнает, что рождён от убийцы. Хочу, чтобы в свидетельстве о рождении появился прочерк, чтобы мой ребёнок никогда с этим гадом даже не говорил.

— Что случилось, доченька? — Мама звонит мне куда раньше, чем я рассчитывала. Возможно, встала посреди ночи и решила проверить телефон.

— Ты посмотрела запись, которую я прислала?

— Нет, сразу тебе позвонила. Что-то с малышом? — мамин голос дрожит от волнения.

Представляю, что она почувствует, когда прослушает запись. Если бы я могла её от этого оградить, так бы и сделала. Но у меня нет выбора. Это я в уязвимом положении, и мне нужна её помощь.

— С вечера ничего не изменилось, с сыночком всё хорошо. Так что об этом не беспокойся.

Она шумно выдыхает.

— Тогда что случилось?

— По телефону не хочу говорить, — продолжаю, — обсудим всё, когда ты приедешь. А пока посмотри ту запись. Только обязательно смотри до конца. Верней слушай, так как там тёмный экран, и записан лишь звук. Это очень важно, мамочка. Пожалуйста. Когда просмотришь её, то всё поймёшь.

Пока жду её звонка, не могу успокоиться. Хожу по палате из угла в угол. Растираю похолодевшие ладони. Смотрю в темноту за окном, и на душе так безрадостно, горько.

Через полчаса не выдерживаю, звоню сама.

— Я уже подъезжаю, доченька. Через десять минут буду у тебя.

У неё ужасно расстроенный голос.

— Жду тебя.

Она врывается в мою палату, успешно миновав преграды из охранников клиники и дежурных медсестёр. Обнимает меня, и внутри меня будто лопается до предела закрученная пружина.

Мама рядом, и я наконец могу побыть слабой. Могу поплакать о своей загубленной жизни и всём том, что так неожиданно и так трагично разрушилось.

— Володе я пока ничего не говорила, — делится со мной мама. Сидит рядом со мной на кровати, гладит по волосам. — Но, конечно, расскажу, если ты этого захочешь, родная.

— Боюсь, что без этого не обойтись. Родион не должен числиться отцом моего сына...

Сквозь уже редкие всхлипы рассказываю маме свой план.

— Ты хочешь с ним разойтись? — спрашивает она недоумевающим тоном.

Резко поворачиваюсь к ней.

— А что, есть другие варианты? Он мне изменил. Он меня с сыном чуть не убил.

Мама смотрит на меня укоризненно.

— С одной стороны, ты права. Но с другой, доченька, он ведь не какой-то преступник. Самый обычный глупый мальчик, попавший в руки хищницы, растерявшийся от неожиданности. Это всё Морозова задумала и сделала, всё она. Она ударила тебя, не дала ему позвонить в скорую, приказала тебя переносить. Сам бы он так не поступил, ты ведь это понимаешь, родная?

— Я всё понимаю, мама. Он не защитник, не мужчина, он слабая трусливая ведомая дрянь, способная на крайнюю подлость и мерзость. И ты хочешь, чтобы я жила с такой плесенью рядом? Позволяла этому микробу воспитывать сына?

Качаю головой.

— Нет, никогда. Я вышвырну его из нашей жизни.

— И останешься с ребёнком одна? Без денег, без образования, без квартиры, без работы. — Мама горько улыбается и качает головой. — Думаешь, твоему сыночку так будет жить лучше, с нищей мамой и без отца? Не помнишь, что ли, как мы с тобой жили раньше?

— Остаться с ним — и всё может повториться. У нас с сыном может никакой жизни не стать.

— Ничего подобного не повторится, если твой Родион будет знать, что у тебя против него компромат. Что если он только рыпнется, ты дашь этой записи ход. Объяснишь ему всё популярно, и он станет шёлковым, послушным, как пудель. Будет тебя тапочки в зубах носить.

— Да я смотреть на него не могу. Меня от одной мысли о нём всю трясёт.

— Так не смотри, но пусть он продолжает тебя всем обеспечивать. Я же не заставляю тебя общаться с ним или ложиться в одну постель. Прижми его к ногтю. А то я смотрю, ты уже собралась бежать вдаль босая беременная и в одной ночной сорочке. Напомнить тебе, на кого ваша прекрасная квартира оформлена? Сказать тебе прямо, на что ты можешь рассчитывать при разводе? И да, если пойти на принцип и посадить этого дурака, то алиментов от него никогда не дождёшься.

Глава 17

Я так ждала встречи с мамой, а теперь мечтаю о том, чтобы она куда-то ушла. Или замолчала хотя бы ненадолго, перестала давить на меня. Не хочу слушать чужие рассуждения о том, что мне с ребёнком не выжить без помощи мужа.

А мама всё нагнетает, перечисляет все сложности и трудности, которые свалятся на мои плечи после выходя из больницы. Говорит, я не справлюсь сама. Уверена, что к реальной жизни я не приспособлена.

Она права только в том, что будет сложно. Придётся искать квартиру или даже комнату, как-то устраиваться на работу, договариваться о няне или яслях, а для этого, как и на жизнь вообще, нужны деньги.

Согласна, прямо сейчас я не готова решать все эти вопросы. И если быть совсем честной, я надеялась, что с этим бесконечным списком проблем мне помогут. Мама поможет, самый близкий и родной мой человек.

— Но ты ведь понимаешь, Ириша, что вернуться в дом к Володе с ребёночком на руках не получится? Ему это не понравится. Ты же знаешь, он спит только со снотворным, просыпается от малейшего шума. Он не сможет жить в одном доме с младенцем, это исключено.

Это правда. В доме дяди Володи всегда стоит почти мертвая тишина. Прислуге болтать строго-настрого запрещено, телевизор никогда не включается.

Когда я там жила, музыку слушала только в наушниках. И даже к экзаменам готовилась, проговаривая учебный материал шёпотом.

— Ты только не подумай, что я отказываюсь тебе помогать. Просто говорю: это будет сложно. — Мама качает головой. — Прости, но когда я представляю наш с ним разговор о твоей ситуации, то у меня волосы становятся дыбом.

— Я всё понимаю. Не надо с ним разговаривать, мам.

Она шумно вздыхает.

— Конечно, я с ним поговорю, но поймёт ли Володенька? Уверена, он скажет то же самое, что и я тебе предлагаю: поставь Родиона на место и пользуйся всеми благами, которые положены тебе как его жене и матери его сына. Это самое разумное в твоём сегодняшнем положении. Понимаешь?

Я всё понимаю, но разве можно жить с тем, кто тебя едва не убил?

Мама отвечает, даже не зная того, что я мысленно задаюсь этим вопросом, и делает это безмолвно, одним своим видом.

Она так стремительно ко мне собиралась, что выскочила из дома без обычного плотного многослойного макияжа. Красная губная помада — сейчас её единственная косметика. В палату она заходила в солнцезащитных очках. Давно их сняла, и побледневшие со временем серовато-жёлтые синяки теперь рассказывают историю выживания беззащитной женщины рядом с жестоким подонком.

Дядя Володя не жмот. Он не жалеет денег на маму. Но и её не жалеет вообще.

Однажды он может её насмерть забить. И, скорей всего, благодаря деньгам и связям избежит наказания.

Она это знает. Не может не понимать, пусть и категорически отказывается меня слушать. Ей давным-давно следует от дяди Володи уйти. Она должна была ради себя закончить всё общение с ним после первого же поставленного им маленького синяка, не доводя до этих — ужасных.

Я боюсь за неё. А она, почему она не боится, что рядом с открывшимся в своей жестокости и подлости Родионом со мной не случится непоправимое? Со мной и с её внуком. Ей нас не жаль?

Мама заканчивает во второй раз переслушивать запись.

— Запутался мальчик. — Она тяжело вздыхает. — Вляпался страшно. Но он этого не хотел. Ты же слышала? Он так испугался за тебя, что чуть не плакал. Да, слабый, да, ведомый, да, дурак, связался с женщиной, которая ему не по зубам. Что, теперь обижаться на него и ненавидеть до конца жизни? Уверена, он уже пожалел о случившемся тысячу раз и больше так не поступит.

У меня нет сил на то, чтобы с ней и дальше спорить. Всё, чего я хочу — чтобы она замолчала.

— Ириша, Ириска, ну что ты молчишь? Мне не нравится, как ты на меня смотришь. Ну улыбнись, что ли. Ну что ты куксишься, ну, Ириска, ну, приди уже в себя. То, что с тобой случилось, не конец света. С этим можно жить. Надо только всё правильно разыграть, извлечь из ситуации максимальную пользу.

Её голос срывается, и она вытирает слезу.

— Ну ты не можешь, не хочешь, тогда я сама с ним поговорю. Так поговорю, что он у тебя по струнке ходить будет. Ты только не руби с плеча, хотя бы попробуй с ним наладить общение. Не захочешь к себе подпускать после этой Морозовой — и правильно, пусть твой Родя подумает о своём поведении. Но куда так спешить? Развестись в любой момент можно.

Если бы это было так.

— Мне рожать уже скоро. И я должна сделать так, чтобы его имени не было в свидетельстве о рождении сына. Я не хочу, чтобы этот человек имел хотя бы отдалённое отношение к нам.

— Ну вот, опять ты своё заладила! Ириш, ну так нельзя! Ну хватит уже витать в облаках. Ты в реальном мире живёшь. Только в сказках злодеи получают наказание по справедливости, а в реальности выживать нужно. Рассчитывать на себя. Использовать все ресурсы, которые жизнь подкидывает, а не отказываться от положения и денег из гордости или из-за обиды. Да, он дурак, да, мерзавец, я с тобой совершенно согласна. Но он тебе нужен для того, чтобы ты ни в чём не нуждалась. Тебе рожать скоро, ты сейчас в самом уязвимом положении. И вообще...

Какое-то время мама молчит, глядя в стену остановившимся взглядом.

— Знаешь, что я надумала? Тебе даже говорить с ним сейчас не нужно. Прекрасно, что ты сказала, что ничего не помнишь. И дальше молчи. И про запись пока ничего не говори. Затаись. Роди малыша, восстановись, а потом уже будешь думать.

— Я так не могу. Я хочу со всем этим поскорее закончить.

— Ты себе сердце рвёшь, и ради кого? У тебя ребёночек скоро будет, а ты нервничаешь. И если затеешь разборки с мужем, развод, то будешь нервничать ещё больше. И кому от этого будет хорошо? Тебе — нет. Твоему сыну — тоже нет. А вот Родиону... Хм, Лавровы тебе не дадут его к ногтю прижать. Он выпутается, а потом в выигрыше будет. Почувствует себя вправе гулять с кем захочет, за тебя с себя ответственность снимет, денег лишит, хоть какой-то заботы — ты этого хочешь?

Глава 18

К полудню мама меня дожимает. И я даю ей честное слово, что с разводом всё решу после родов. Тщательно подготовлюсь, проконсультируюсь у адвоката, а до тех пор не буду ничего говорить Родиону.

— Вот и правильно, — радуется мама. — Ты у меня умничка, ты у меня красавица. Ты молодец, всё правильно решила. Сейчас главное — твоё спокойствие, здоровье, хорошее настроение. Родишь сына, пропишешь его в той квартире, а в идеале, если хорошо постараешься, правильно всё разыграешь, то переоформишь её на ребёнка и на себя. А потом уже... ну, жизнь покажет. В твоих руках всегда будет козырь, который ты сможешь использовать против него в нужный момент. Прижмёшь его или простишь, решай сама, главное, чтобы ты не осталась без жилья и доходов. Выгонишь его только после того, как решишь вопрос с алиментами.

Разум подсказывает, что мама права. Чувства спорят, но в такой ситуации поддаться им — проявить слабость. У меня скоро родится ребёнок, я о нём должна думать, а не том, что мне нравится или не нравится. Пусть и о случившемся сердце болит.

До родов остаётся всего восемь недель. Мне и правда сейчас нельзя нервничать, нельзя ввязываться в жесткие и грязные разборки. Тем более что добиться справедливости будет сложно. Не верю, что Лавровы не вступятся за Родиона. С их богатствами и связями они намного сильнее меня.

Отложить выяснение отношений на более удобный период, когда я не буду так уязвима — взрослое, обдуманное, взвешенное решение. Мама гордится мной, а у меня внутри такое гадливое чувство, будто я себя предаю.

Противно, горько и больно. Тошно так, хоть кричи.

Только мои крики никому не нужны.

— Ты у меня сильная девочка, умная, — говорит мама. — Ты справишься, если будешь правильно ко всему относиться. Родион — чужой тебе человек, помни об этом. Бояться его не нужно. Он не убийца, а обычный слабак. Реши, что ты хочешь от него получить и двигайся в выбранном направлении. А любит, не любит, тьфу, — она кривится. — Выброси все эти романтические глупости из головы, и тебе сразу же станет легче.

Не представляю, как это сделать. Я ведь любила этого человека. Мне так обидно и горько, что я в нём обманулась.

Вот как мне с ним общаться? Знать страшную правду и никак этого не показывать ещё два месяца до родов и потом сколько-то — как я это переживу?

А мой малыш? Генетически он всегда будет связан с биологическим отцом, этого уже ничто не изменит. Но воспитание не менее важно.

Как же хочется, я прямо вижу, как Родион Лавров теряет право считаться отцом моего сына. Как его имя не появляется в свидетельстве о рождении моего малыша. Лавров — прочерк. Никто, ничто, пустота. Я хочу вышвырнуть этого человека из нашей жизни прямо сейчас... Но если ввяжусь в войну с ним, мама права, наврежу только себе и ребёнку.

Родион не ответит за содеянное, его не посадят — я не настолько наивна. Ангелина Анатольевна будет грызть землю за любимого сына. Её главное оружие — младший брат-миллионер. Ради сестры Андрей отмажет племянника. И плевать ему будет, что Родион сделал и с кем именно переспал.

Или я не права? Может ли Андрей, узнав всё, разозлиться настолько, чтобы повести себя по-мужски? Как минимум самоустраниться от помощи Родиону, как максимум — наказать так, как в фильмах показывают. К примеру, обоих, вместе с Морозовой, где-нибудь под осиной в лесу закопать?

Дядя Володя на месте Андрея именно так бы и поступил. У него, стоящего над тайной могилой, были бы сбиты костяшки, и садистская ухмылочка играла бы на заляпанном чужой кровью лице.

Андрей — интеллигентный человек, специалист по компьютерным технологиям, а не рэкету и крышеванию бандгруппировок. Но хоть что-нибудь он может сделать? Как-нибудь бескровно, но обидно и больно, со всего размаху и до кровавых соплей отомстить?

Я слишком плохо знаю Андрея Лаврова, чтобы прогнозировать его поведение. Но Родион боится его, выслуживается всеми способами, чуть ли не спит на работе...

И тут до меня как доходит. А кто сказал, что дядя Родиона — настолько требовательный босс-трудоголик?

Больно признавать, но, кажется, всё это время меня тупо обманывали. Родион развлекался с другими, оправдываясь большой занятостью на работе, пока я его дома ждала.

И тот случай, когда Андрей давал Морозовой интервью. Мы полночи с ним проговорили, пока Родион домой добирался. Теперь можно не сомневаться, чьими духами он насквозь пропах, и чья помада оставила след на рубашке.

Рассказываю о своих догадках маме, и она лишь вздыхает.

— Ну вот, ещё один урок тебе будет. Запомни раз и навсегда: мужчинам нельзя доверять.

— А что тогда с ними делать? Одной жить?

— Зачем одной? Одинокой женщине сложно, мужчина рядом необходим. Но влюбляться в него — последняя глупость. А вот казаться влюблённой, быть ласковой кошечкой, нежной, заботливой, всё понимающей и потому немножечко слепой, глухой и немой — самое то.

Мама высказывалась на эту тему и прежде, но я как будто слышу всё в первый раз. И каждое её слово, как острый дротик, вонзается прямо в сердце и колет.

— Не очаровывайся, чтобы не разочаровываться, доченька, вот и всё, о чём нужно помнить в общении с мужчинами. Играй, развлекайся, получай удовольствие, но в сердце никогда не пускай. Всегда настанет день, когда сильно пожалеешь об этом.

Мама уезжает домой — «любимого Володеньку» нельзя второй день подряд оставлять без компании и собственноручно приготовленного обеда. Остаюсь в одиночестве, чему только рада. Теперь у меня есть время, чтобы отдохнуть, набраться сил и всё обдумать.

Да, я дала маме слово потерпеть до рождения сына. Но смогу ли его соблюсти?

Я же не мама. Не смогу притворяться, как делает это она. Взорвусь, выскажу всё Родиону прямо в лицо, и гори оно всё синим огнём.

Мне ждать его с работы, готовить для него после всего случившегося? Мило разговаривать с ним? Позволять к себе прикасаться? Ложится в одну постель? И при этом молчать о том, что я знаю?

Глава 19

Мы ещё ничего не успели друг другу сказать, но нет сомнений — Родион понял, что я обо всём догадалась.

Он, видно, ждал этого, и потому реагирует быстро. Отразившийся в его глазах страх почти мгновенно сменяется пугающей решимостью и даже жестокостью. Челюсть будто каменеет, подбородок горделиво поднимается, и от ощущения расслабленности в положении его тела ничего не остаётся.

Родион напряжён, словно хищный зверь перед прыжком, и это явное признание вины, пусть и безмолвное.

А значит, не оправдался тот крохотный шанс, что всё это не взаправду. Увы, но его измена и попытка убийства не чья-то злая шутка, чудовищный в своей жестокости пранк, выполненный при помощи нейросетей или чего-то подобного. Запись реальна, как и всё в моей верх дном перевернувшейся жизни.

Нет, не было и не будет человека, который, как чёртик из табакерки, выскочит из угла с криком: «Вас снимает скрытая камера!» Надёжда на благополучный финал нашей с Родионом истории окончательно умирает.

Теперь я на все сто процентов уверена, вижу по его твёрдому жёсткому взгляду — он это сделал. Изменил мне с Морозовой и лишь по счастливой случайности не убил. Заодно, но для меня это главное его преступление — в попытке спасти свою шкуру списал со счетов собственного ребёнка.

Обнимаю живот руками, глядя ему прямо в лицо.

Поразительно, но взгляда он не отводит. Такое чувство, что в этом человеке нет ни совести, ни стыда.

А вот мне стыдно, виню себя за то, что с ним связалась. Куда, чёрт подери, смотрели мои глаза? На смазливое личико, рельефный пресс и мускулистые руки?

Стыдно в этом признаваться, но да. Мы встретились в фитнес-клубе, и я втрескалась в него с первого взгляда. Влюбилась в упаковку, и сама наполнила её содержанием. Придумала прекрасного человека на месте реального — эгоистичного, злого, уродливого, несмотря на внешнюю привлекательность.

«Плохой вариант. Этот парень любит только себя. Даже не думай с ним связываться, он ненадёжный», — сказала мама, заметив его страницу в социальных сетях на моём телефоне. А я ещё обиделась, доказывала ей, какой Родион замечательный человек.

Лучше б послушала маму.

— Значит, ты вспомнила, — говорит Родион холодным тоном. — Очень жаль. Я надеялся, мы обойдёмся без этого разговора. Но раз ты настаиваешь...

Ничего себе заявленьице!

Может, если бы он начал оправдываться или извиняться, я бы повела себя как-то иначе. Но он одним своим тоном и поведением как будто обвиняет меня.

Смотрю на него неверящим взглядом, и что-то мне становится жарко.

— Умная женщина промолчала бы, но тебе, конечно, надо устроить скандал.

Его губы кривятся, верхняя обнажает зубы, и я вдруг понимаю: он же меня ни во что не ставит. Это гримаса презрения. Он меня презирает. Держит за дуру, которой может с лёгкостью управлять.

— Да ты вообще оборзел...

Девушки из высшего общества разговаривают как-то иначе. Как именно — начисто забываю. Сердце стучит в ушах, и меня бросает в пот. Кулаки сжимаются сами собой.

Родион принимает в кресле более уверенную позу. Но этого ему мало, и он встаёт на ноги. Скрещивает руки на груди и смотрит на меня сверху вниз.

А его лицо! Какое же оно мерзкое! Он стоит с таким видом, будто он царь, а я — последняя нищенка, до просьб которой Его Величество терпеливо снисходит.

— Озвучивай свои претензии. Обсудим, что там тебе не нравится.

Стоит произнести имя его любовницы, как Родион поднимает меня на смех. Даже договорить не даёт.

— Ну провели мы с Машей пару приятных минут наедине, и что с того? Или тебе завидно, что другая доставила мне удовольствие?

У меня приоткрывается рот, а он продолжает жечь напалмом:

— Чтобы ты понимала: я вообще святой, что только сейчас, впервые за целых полгода дал себе разок расслабиться в приятной компании. Мне это было надо. В том, что ты не удовлетворяла меня, как думаешь, кто виноват?

Я так поражена его наглостью, что забываю о главном. Цепляюсь за то, что очевидно несправедливо.

— Хочешь сказать, я тебе не давала?

Мы занимались сексом. Был небольшой перерыв по рекомендациям врача, но он продлился буквально месяц. И даже в тот месяц я помнила, что беременность не болезнь, а от холодных жён мужья гуляют. И я, чёрт подери, старалась! Всегда! Быть для него привлекательной, нежной, сексуальной и яркой. И бельё покупала, и ноги брила, и всякое делала, чтобы ему было со мной хорошо.

Да как он вообще может такое мне говорить!

— Ага, давала, как в детском саду — манную кашу с комочками. Ты хорошо помнишь, как выглядит Маша? Помнишь, или фоточки в сети поискать?

У меня есть её фотографии — не успеваю сказать.

— Так ты сравни её и себя. Себя и её, бегемот ты беременный.

Это больно, как если бы он второй раз ударил меня по голове.

— Ириша, ты когда в последний раз красивую сексуальную женщину видела? В зеркале, я имею в виду, а не вообще. Не помнишь уже, правда? Вот и я что-то уже не помню ни твоей сексуальности, ни красоты, ни женственности. Располневшую тётку с оплывшим лицом вижу, а жена-красавица куда-то исчезла. Не знаешь куда?

Это низко и подло. И ещё раз доказывает, что он последний урод, а я дура слепая. Наивная донельзя.

Он ведь не любит меня. И никогда не любил, судя по словам и поступкам.

Внутри меня трясёт, внешне — надеюсь — я кремень.

— Вот и отлично, что ты это сказал. Я поняла. Отлично всё поняла. Ты не любишь меня, тебя плевать на нашего сына. Прекрасно. Давай обсудим развод.

Глава 20

Родион смотрит на меня покровительственно, будто на дуру.

— Развод, моя курочка, — тянет он издевательски. — Ты это серьёзно?

Больше он не скрывает своего отношения ко мне. Ненависть написана у него на лице. Ему бы радоваться, что он скоро окончательно избавиться от «опухшей тётки», а он, к моему удивлению, чем-то ещё недоволен.

— Серьёзно, конечно. Ты не любишь меня, я всё поняла. Твои слова и поступки чётко всё показали. Я терпеть подобное отношение не стану ни при каких обстоятельствах. Так что нас ждёт развод, как же иначе?

Мама советовала поступить иначе, но мне плевать. Огромная сносящая всё с ног лавина ярости тянет меня за собой. Я готова разрушить всё, лишь бы освободиться от Родиона, любимого когда-то мужчины. Теперь иначе как мужчинкой назвать его не получается. Ещё точней — судаком, от соединения двух слов, идеально отражающих его сущность.

— И от отцовства, пожалуйста, откажись, а я подтвержу, — добавляю без тени сомнений. — Это выгодное для тебя предложение, рассмотри его очень внимательно. Не нужно будет платить алименты, общаться с ребёнком, терпеть общение со мной. А поверь, со мной с этого дня тебе придётся постоянно терпеть. Молчать я больше не стану.

Лицо и даже глаза Родиона наливаются кровью. Он в такой ярости, что у него сжимаются кулаки.

Странно. Ведь ночью он буквально переступил через меня и ребёнка. А тут вдруг отцовские чувства проснулись?

Родион тотчас доказывает, что я всё ещё слишком хорошо думаю на его счёт.

— А что, ты когда-то молчала? — ревёт он. — Скандалы вечные, претензии, ведёшь себя, как надсмотрщик! Я тебе кто, подчинённый? Какого чёрта я должен жить по твоим правилам, а? Тогда приходи, там не задерживайся, с друзьями не встречайся. Другая б иждевенка тихо молчала, а ты ещё и права качаешь!

В палату заглядывает медсестра, и на волне гнева он сходу посылает её далеко и надолго. Та пытается призвать к порядку, и он тотчас вспоминает, что это он здесь клиент, это он платит деньги клинике, это он тут разъярённый царёк и божок, а значит, персонал перед ним должен по струнке ходить, а не лезть с нравоучениями.

Маленькое уточнение: моё лечение оплачивает другой Лавров. Родион же ведёт себя как давно вгрызшийся в чужую плоть клещ, настолько он привык считать принадлежащее дяде своим.

Что там оплата лечения, Родион и невесту с ним разделил. И машина у него, кстати, тоже не своя, а служебная, куплена компанией Андрея.

— Прошу вас, ведите себя потише, — просит раскрасневшаяся медсестра. — Если пациенты из соседних палат вновь пожалуются на шум, я буду вынуждена вызвать охрану.

Ни разу не видела, чтобы Андрей так вёл себя по отношению к людям, а этот и правда мнит себя важной персоной.

— Вон пошла. Ещё одна учительница нашлась. Сопля скандальная! Вон, кому говорю!

Медсестра бросает взгляд на меня. Она раскраснелась от гнева, но вынуждена сдерживаться.

— Ирина Евгеньевна, как вы себя чувствуете? Может, вам нужна медицинская помощь?

— Спасибо, пока не нужна.

Ответь я иначе, и Родиону пришлось бы покинуть палату. Но наш разговор пока не закончен, а я не хочу слушать его крики и вопли во второй раз.

— Если помощь будет нужна, то нажмите на кнопку возле кровати, — предупреждает медсестра и уходит.

Остаюсь с Родионом наедине. Дышит бурно, смотрит зло, лицо пошло пятнами, словно кто-то пальнул в него алой краской из страйкбольного ружья.

Понимает ли он, насколько его поведение неадекватно? Уверена, нет. Он криком пытается добиться уважения, всех запугать, а я будто вживую вижу капризного малыша, с рёвом катающегося по полу и сучащего ножками.

— А теперь слушай сюда, — чеканит он. — Никакого развода не будет. И от ребёнка я не откажусь. А вот ты можешь отказываться, если так хочется. Родишь, оставишь мне сына, а сама вали на все четыре стороны, если такая умная. Ещё и на ребёнка будешь алименты платить. Вообще охамела, пугать меня вздумала!

Честно его не понимаю. Зачем ему брак со мной, если он не любит меня? Сыном он не дорожит, а я и вовсе ему ненавистна. Удивлена, что он не вцепился руками-ногами в возможность избавиться от меня.

Говорю ему это, но он будто не слышит меня. Похоже, решать вопросы с разводом придётся через адвоката.

— Я к тебе слишком хорошо относился, слишком долго терпел. Теперь такого не будет. На карточку поставлю лимит, чтобы хватало только на жратву и по мелочи. И больше никаких криков, качания прав и прочего, что вы, девочки, любите. Ты за меня замуж хотела? Хотела! Настояла, чтобы мы поженились? Настояла! Теперь жри.

Он замолкает, и в палате становится тихо, будто на кладбище.

— Что значит, я за тебя замуж хотела? А ты не хотел жениться на мне?

Родион приподнимает брови и смотрит так, будто у меня выросла вторая голова.

— Когда ты залетела, я тебе что сказал, помнишь? — Он презрительно усмехается. — Напоминаю: «Решай проблему сама».

Я пытаюсь ответить, а он орёт так, что окна трясутся:

— Так было или не так? Я тебе деньги давал, чтобы ты всё решила. Помнишь или забыла?

— Я бы никогда не...

— О, что ты хорошая девочка, которая бы никогда, я лучше всех знаю. От твоего дяди Володи и моего дяди, и моей матери заодно. И твоей. Она, кстати, больше всех орала, что не позволит своей доченьке рожать вне брака.

— Они что, на тебя надавили? — Слышу об этом впервые.

Он невесело смеётся.

— Надавили? А-а, ты, наверное, о том разговоре, когда мой дядя Андрей сказал, что только слабаки и подонки в таких ситуациях бегают от ответственности. Что он не может поверить, что я посмел произнести всуе слово «аборт». Что если я от тебя откажусь, то он не станет рассматривать меня в качестве преемника его дела. А твой дядя Володя сказал, что меня закопают в лесу...

Смотрю на Родиона широко распахнутыми глазами, а он — на меня, не скрывая презрения.

— А ты честно считала, что я воспылал к первой попавшейся дуре, не умеющей пользоваться экстренной контрацепцией, неземной страстью и бросился предлагать руку и сердце из чистой незамутнённой любви?