Записки подменыша

Глава первая. Даниэль. Часть первая

*

Все персонажи, события и ситуации, описанные в романе, являются плодом художественного вымысла. Все возможные сходства и совпадения с реальными людьми, событиями и ситуациями – случайны.

*

Глава I

Даниэль

КРАСОТА

«…А если это так, то что есть красота

И почему её обожествляют люди?

Сосуд она, в котором пустота,

Или огонь, мерцающий в сосуде?»

(Н. Заболоцкий. Некрасивая девочка)

Сосуд или огонь – неважно; обожгись

Нелепой болью, опаляя пальцы.

Так закалялся лист бумаги в темноте.

Позеленела медь старинного распятья.

Рисуй её, рисуй снегами на стекле –

Дорожками воды, тропой галлюцинаций.

Она, как штрих моста, не вспомнит о тебе

И не заговорит на языке каналов –

Русалочий язык, шуршащий о гранит.

Ты думал, что проник в сосуды её власти,

Что капилляры слов доверились тебе –

Биенье спелых нот, пульсация мотива.

Ты думал, что познал бессмысленность молитв.

Но вновь спасенья нет:

За розой – в лабиринт.

Как в темноте огонь, трепещет имя розы,

Шипы насквозь проткнут кольцо из жадных рук.

Насытиться нельзя;

От высоты к психозу

Плетётся лабиринт из тёрна, из шипов

Чернее темноты за островом бумаги,

Чернее, чем себе признаться ты готов;

Чёрт на изнанке черепа не дремлет,

Подкидывая в пламя новых дров.

Дрова горят – а пламя остаётся.

Она сгорит, сгорит опять в тебе –

А может, нет? А может, обойдётся?..

Но только ветер в стылой темноте

Ответит на твои самообманы.

Убийца роз – не трогай, отойди.

Святыни травм, сочащиеся раны

Пусть будут дальше на её груди.

А ночь темна, как вязь татуировок

И лихорадка в грешной голове.

Сосуд под алым пламенем расколот,

Её шипы не по зубам тебе,

Упрямый чёрт. Шипровым ароматом

Растает в горле безысходность фраз.

Сосуд блудницы. Розе непонятно,

Как эти игры приняты у вас –

Тебя и чёрта. Уходи, глотая

Тот аромат, тот нездоровый жар,

Что терпкими волнами накрывает,

Когда чадит страдания угар.

Страдание скрывает имя розы,

Страдание в насмешке над собой.

Кастеты, пистолеты – несерьёзно,

Смешные маски, деревянный бой

С солдатиками в детской у поэта.

До сумерек и судорог хочу.

До сумерек и судорог, до бреда –

И розе, обречённой палачу,

Осталось в жаркой цельности так мало

Сиять – но под стеклянным колпаком

Благоуханье не приносит света,

Горение сжигает ни о чём,

Не для истории – для тщетности историй.

Оставь сосуд и розу пощади,

Жестокий раб, –

Но шёпот без ответа.

Проклятья в темноте не разобрать.

И не уснуть от стонущего ветра,

Что лепестки роняет на кровать.

Такси, которое должно было отвезти Алису в переулок Оскара Уайльда, имело номер 666. Водителя звали Адам. Многообещающе. Она улыбнулась, глядя на оптимистичное «Машина прибудет через семь минут» на экране телефона и смакуя горьковато-сладкое облако аромата.

Глава первая. Даниэль. Часть вторая

…Пробираясь через рыхлые сугробы, игнорируя непрерывное жужжание уведомлений, она дошла до круглосуточного магазинчика, где в любое время дня и ночи продавали алкоголь. Продавец – старый мигрант-азиат – по-свойски ей улыбнулся и сделал скидку на выдержанное Мерло. Вытягивая тёмное стекло бутылки из его смуглых скрюченных пальцев, Алиса зачем-то легонько оцарапала дряхлую кожу ногтем – и с удовольствием услышала, как у старика смущённо сбивается дыхание.

Сыр, оливки, копчёное мясо, виноград, пирожные – пухлые шарики, кокетливо обсыпанные кокосовой стружкой. Незатейливый пир вырос в её комнатке-студии привычно, как-то сам собой. Драматичная “Lilian” Depeche Mode сменялась в её наушниках на манерное мурлыканье Саймона Кёртиса, когда Даниэль написал, что подходит к её арке и скоро будет у входа в парадную.

Куда же подевались его растерянная беспомощность, незнание центра, «чичас потеряюсь»?.. Всё собранно, быстро и просто – как только в этом есть необходимость. Алиса улыбнулась, смакуя ягодно-древесный шлейф аромата Мерло – открыла бутылку заранее, чтобы оно подышало. Он явно умеет искусно лгать.

Как и все, кто способен всерьёз зацепить её.

– Блин, ну погодка, конечно, та ещё, мда-а… – через пару минут весело протянул Даниэль, обтряхивая от снега старые серые кроссовки. Алиса критически посмотрела на лужу, растекающуюся из-под его подошв по её идеально чистому бежевому полу.

– Да, метель. Но ты молодец, что героически дошёл.

– Да ты чего, я киборг! Какие метели мне страшны?! Я и сам своего рода пожилая метель! – (Он засмеялся, по-детски радуясь своей – видимо, коронной – шуточке, образованной по модели «Я своего рода пожилая + (любое существительное)». Обольстительно-готичное чёрное пальто сменилось вполне заурядной синей курткой, узкие чёрные джинсы – прямыми, застиранными до блёклости. Умостив куртку на вешалке, Даниэль остался в сером свитере крупной вязки. Так он почему-то казался ниже ростом, у́же в плечах – но режущая, тёмная красота никуда не делась. Пожалуй, так – без элегантного фона, оттеняющего его, – она даже проявилась ярче. Вопреки повседневности). – На обувь лучше не смотри, эти старики убитые в хлам, мне аж стыдно… Ну вот, таким я хожу на работу, например! Ущербно, да?

– Ничего ущербного. Обычная повседневная одежда, – уже не удивляясь его переживаниям на этот счёт, заверила Алиса. Нервные разноцветные глаза Даниэля уже жадно ощупывали комнату – и еду на столе. Не меня. Интересно. – И мне правда абсолютно всё равно, в чём ты. Я не преувеличиваю. Общаясь с человеком, я общаюсь с личностью. А одежда – это, конечно, тоже способ самовыражения, но…

– Но тебе в целом пофигу, да? Это заметно! – со странной улыбкой перебил Даниэль, без приглашения усаживаясь на диван.

– Звучит двусмысленно. Имеешь в виду, что я не умею одеваться? – поддела Алиса, разливая по бокалам багровое Мерло. Даниэль зашипел с весёлым кошачьим недовольством, придвинулся спиной к стене, упруго поджав под себя ноги, поправил чёлку. Почему его движения так завораживают – даже самые простые? Почему они совершенны, как тонко подобранные мазки на картине?

– Так, не надо только вот этих самопринижений, пожалуйста, а, леди Райт? У меня мать так про себя говорила, а потом умерла!

– Да-да, я помню. Твой чёрный юмор.

– Нет, ну серьёзно! – вскрикнул Даниэль – тонко, как чересчур чувствительная птица. Алиса заставила себя не пялиться на нежно-чёткие линии его скул и подбородка. – По тебе как раз видно, что у тебя есть вкус. По крайней мере, вещи ты подбирать умеешь. Я – нет. Но об этом я уже говорил сегодня вроде – заебал тебя, наверное… Ого, какие бокалы!

– Да. Ручная работа, полимерная глина. – (Она с нежностью провела по иссиня-чёрной спинке одного из драконов, чьи гладкие изящные тела оплетали золотистое стекло бокалов, как виноградные лозы. Глаз дракона – крошечный тёмно-жёлтый кристалл – сверкнул в свете лампы, когда длинные пальцы Даниэля сомкнулись на ножке бокала. Он закатал рукава, и теперь из-под них виднелись другие татуировки – помимо витых «браслетов» на запястьях и крестов на тыльной стороне ладоней. Край разлапистой чёрной паутины, ещё какие-то штрихи – и часть надписи A.C.A.B., которую Алиса помнила по его фотографиям. Что же всё это значит, как составить карту этих заповедных драконьих земель? И надо ли составлять?). – Их делали на заказ. Помню, я долго не решалась так потратиться на два бокала, а потом всё-таки решилась попросить их в подарок на день рождения…

Обычно история о бокалах всех трогала. Если рассказы о научной работе, архивах, переводах и Италии заставляли людей умилённо думать: «Какая умница, какая славная, порядочная девушка!» – то рассказ о драконах приводил к не менее умилённому: «Какая прелестная романтичная мечтательница!» Алису забавляло смотреть, как «плывёт» и размягчается взгляд мужчин в этот момент. Женщин, впрочем, тоже.

Один из её визави – студент-рентгенолог, очаровательный блондин с обострённым интересом к плёткам, кляпам и подвешиванию – однажды умудрился обвинить её в «двуличии» на этой почве. «Не люблю, когда люди кажутся не теми, кто они есть!» – обиженно надув пухлые губы, заявил он, когда Алиса побольше рассказала о себе и своём прошлом. Искренне удивившись, она уточнила, о чём речь. «Ну, ты сначала показалась мне очень умной, интересной, достойной личностью – а теперь оказывается, что ты ищешь деструктивности и нездоровых отношений, как какая-нибудь извращенка! Как же так?!» «И в чём здесь противоречие? Разве одно другому мешает? – стараясь не расхохотаться вслух, спросила Алиса. – Это моё личное горе от ума, если угодно. Двуличие – это враньё, а врать я не пытаюсь. Просто во мне сочетаются порядок и хаос, как и во всех. Хочешь – называй извращенкой. Мне, в общем-то, всё равно». (Говоря это, она в очередной раз поняла, что незабвенного Альберта Несчастного с его «эксцентричной гранд-вавилонской куртизанкой» и «вероломной красавицей» всё равно никто не переплюнет). «Я не хочу тебя так называть! – горестно признался рентгенолог, ёрзая на диванчике в зале маленькой кофейни. Ему явно не хватало рентгенологической зоркости, чтобы просветить насквозь ту, кто перед ним сидит. – Просто мне грустно, что такая личность тратит себя, увязая в этом дерьме!» Изобразив глубокомысленную томность, Алиса пожала плечами и сказала: «Это мой выбор, вот и всё».