Записки Савелия Иванова

Записки Савелия Иванова

Записки Савелия Иванова.

Повествует слуга Савелий Иванов, состоявший при доме коллежского регистратора господина Григория Порфирьевича Щелкунова.

Меня зовут Савелий Иванов. Человек я неприглядный, не знатный, и, как говорится, без рода и племени громкого. Родился я, по матушкиным словам, в год, когда французы до Москвы дошли. То есть при нашествии Наполеона, в деревушке Щепотиха, что в Костромском уезде.

Отец мой, Иван, был кузнецом. Мужик степенный и молчаливый. Мать, баба трудовая, грамотки не знала, зато молитвы все наизусть твердила.

Детство моё прошло в дыму да в работе. То в кузне помогал мех качать, то на огороде с мотыгой. А грамоте я научился не сразу, а уж когда лет двенадцать стукнуло. У нас в приходской церкви дьячок был, отец Прохор. Добрый человек. Любил, чтобы всё по писаному было. Он и заметил как-то, что я слоги вывожу на песке палочкой, и говорит:

— Ну-ка, парень, заходи ко мне по вечерам, будем буквы учить.

Так я и выучился. Сперва «аз, буки, веди», потом до псалтыря добрался, а там уж и письмо пошло. С тех пор и держусь за перо, хоть рука и дрожит ныне.

Служить начал молодым, ещё при уездном приказчике, потом к господам Щелкуновым попал, и там вся жизнь моя прошла. Не герой я, не умник, просто человек, который видел многое, да своего мало нажил.

Поручение к господину Шапиро

Было это, помнится, летом, когда барин наш, Григорий Порфирьевич, задумал одно дельце. Вроде и не великое, да хлопотное. Нужно ему было получить разрешение на аренду городской земли под склад дров. Земля казённая, бумага нужна, а без бумаги и шагу не ступишь.

Посидел барин за чаем, повздыхал, покашлял и говорит мне:

— Савелий, сходи, голубчик, к господину Шапиро. Он человек при управе известный, и от него многое зависит. Отдай ему вот бумажку, да намекни… что мы люди понимающие.

Я взял пакет, поклонился и пошёл. Служба есть служба. Не рассуждать, а исполнять.

Кабинет у господина Шапиро находился в присутственном доме, новом, с колоннами, где все пахло сургучом, чернилами и людским ожиданием. У дверей толпились просители, купцы, мещане, даже один священник стоял, с бумагой в руках, потный и растерянный.

Сам господин Шапиро, говорят, происходил из Варшавы, а к нам переведён «по особому доверию». Носил фрак английский, жилет бархатный, говорил с прибавкой: «так сказать», «в смысле того». Голос мягкий, улыбка добродушная, но глаза такие, будто сквозь человека глядят. Сразу видят, сколько тот может заплатить.

Когда я вошёл, он сидел за столом, пером покачивал, и сказал, не глядя:

— Ну, кто вы будете и что, так сказать, принесли?

— От Григория Порфирьевича Щелкунова, ваше благородие, — кланяюсь, — с покорнейшей просьбой по поводу земли под склад.

Тут он оживился, посмотрел поверх очков.

— Ах, Щелкунов! Слыхал, слыхал… хороший дом, солидный. А дело, стало быть, хозяйственное? Ну, это возможно… Но вы же понимаете, возможное делается постепенно, как брожение в бочке.

Я стою, молчу. А он дальше, понижая голос:

— Есть у нас порядок, как говорится, «в установленном духе». Без смазки и колёса не крутятся. Вы меня понимаете?

Понимаю-то я понимаю, только слова говорить не имею права. Тогда он хитро так смотрит.

— Передайте вашему господину, что дело рассмотрю с усердием. Но если он желает ускорить процесс, можно, так сказать, внести благодарность. Не мне, конечно, а учреждению… через меня.

Пока он это говорил, дверь приоткрылась, и вошёл другой проситель, купец с пузом, в золотых часах.

Шапиро сразу переменился.

— Ах, Василий Яковлевич! Да вы ли это! Как поживаете? Как ваши бочки?

Тот протянул толстый конверт, будто случайно, и говорит:

— Так, пустячок.

Шапиро засмеялся.

— Мы, стало быть, поняли друг друга без слов! В смысле полного взаимного уважения!

Купец поклонился и вышел.

А господин чиновник снова ко мне повернулся, уже холодно, официально:

— Ну что же, передайте вашему патрону, что вопрос решаемый. Как говорится, «всё течёт, всё оформляется».

Я кивнул, поклонился и вышел.

На улице духота, пыль, и народ по-прежнему толпится у дверей. У кого слёзы, у кого ругань, у кого надежда. Каждый с бумагой, каждый верит, что правда восторжествует. А я гляжу на это и думаю: нет, правда у нас, не на бумаге, а в кошельке.

Вернулся я домой, доложил барину.

Тот помолчал, потом спросил:

— И что, Савелий, как он?

— Да как… обходительный, мягкий, но намёк ясен. Без «взноса» не пойдёт.

Барин вздохнул, пошёл к шкафу, достал конверт.

— Ну что ж, — говорит, — государство требует подати, чиновник, уважения. Отнеси.

На другой день я опять к Шапиро. Он, как увидел конверт, просиял, даже встав навстречу.

— Ах, вот теперь у нас, так сказать, деловое настроение! Прекрасно, великолепно! Всё устроим, в смысле полного содействия.

Через три дня пришла бумага, разрешение подписано, печать красная, всё чинно. Барин доволен, я тоже рад, что поручение исполнено.

Но всё ж, глядя на тот лист с сургучом, я подумал:

«Как просто у нас правда в формуляр обернулась. Хоть бы раз кто подписал что-нибудь просто так, по совести».

Прошло немного времени, и господина Шапиро повысили, перевели в губернское правление. Говорили: «человек деловой, понимающий нужды».

А у нас на его место прислали другого, молодого, резвого, но, как сказал приказчик, «по той же статье».

Вот тогда я и понял окончательно: