Заповедник агронома

Заповедник агронома

Глава 1. Идиллия, вывернутая наизнанку

«Отдых — это перемена вида деятельности.»

© К. Д. Ушинский

Дача - как много в этом слове для сердца русского слилось! Слилось, брызнуло и застыло комом засохшей земли на бампере машины, везущей тебя из города в ад, который ты сам для себя выбрал и за который ты еще и платишь. Нет, дача – это не обещание шашлыков и гамака. Это — добровольная каторга. Героический, но абсолютно бессмысленный труд на ниве борьбы с природой, которая, в свою очередь, с упрямством маньяка пытается вернуть своё законное пространство, захваченное твоим предками.

«Поехать на дачу» — это звучит так же невинно, как «сходить на легкую прогулку». А на деле оказывается сталинской стройкой, где ты сам себе и прораб, и зэк, и охранник, который не дает себе сбежать. Это не отдых. Отдых — это когда ты лежишь на диване и смотришь сериал про людей, которые тяжело работают. А «отдых на даче» — это когда ты тяжело работаешь, представляя, как кто-то другой лежит на диване и смотрит на тебя через спутник.

Восьмичасовой рабочий день в офисе? Ха, детский сад. Там есть кофе-брейк, соцпакет и трудовой кодекс. Здесь же — ты заключил контракт с солнцем, комарами и своим же перфекционизмом. Твой личный показатель эффективности работы — вырвать с корнем все сорняки на участке в шесть соток до того, как те, что ты выполол утром, отрастут снова к вечеру. Это Сизифов труд, но Сизиф хотя бы не платил за свой камень налог на имущество и не слушал советы соседа дяди Васи о том, как правильно подвязывать помидоры.

Любовь к «своему, с грядочки» — это диагноз. Острая форма мазохизма, при которой человек добровольно меняет мягкий диван на жесткую тяпку, а Netflix — на многосерийный садовый триллер под названием «Война с сорняками, сезон 5, серия 12: Медведка наносит ответный удар». Мы убеждаем себя, что это “свое”, а значит — в разы вкуснее и полезнее магазинного, что труд на земле — это «отдых для души», а не прострелы в спине, что мы делаем это ради процесса, а не ради сомнительного результата, который проще и дешевле купить. Это красивая, выстраданная ложь, которую мы рассказываем друг другу и, что страшнее, самим себе, чтобы оправдать титанические усилия, вложенные в три кривых огурца и ведро картошки.

Мы знаем, что проще и дешевле купить всё на рынке. Но нет. Где-то в глубине души сидит этот первобытный агроном, этот крепостной дух, который хрипит: «Свое! Надо свое!». И мы идем на поводу у этого призрака, кладя свои выходные, свои деньги и свои поясницы на алтарь призрачной, навязанной кем-то идеи о «единении с землёй».

Единение с землёй заключается в том, что ты на четвереньках, с болью в спине, выковыриваешь из грядки одуванчики, а земля в ответ забрасывает пылью, кусает комарами и намекает, что твоё место — в бетонной коробке мегаполиса, а не в её священных владениях. Сельское хозяйство — это бесспорно важно и нужно, когда им занимаются трактора и комбайны. А когда им занимается горожанин с лопатой из «Леруа Мерлен» — это просто дорогая, изматывающая игрушка. Способ наказать себя за сидячий образ жизни, выбрав наказание похуже — образ жизни на корточках.

И самое ужасное, что мы это делаем снова и снова. Потому что иначе рухнет эта хлипкая, выстраданная конструкция под названием «я могу это сам».

Глава 2. Детство, опалённое сельским хозяйством

«Пейте, дети, молоко — будете здоровы!»

© Советская пропаганда

Моя личная травма созревала во мне, как та самая картошка в мешке — медленно, неотвратимо и в полной темноте. Родители, озабоченные тем, чтобы их чадо не выросло хилым городским сусликом, на всё лето ссылали меня к бабушке. «Отдохнёшь, — говорили они, с легким придыханием, — на свежем воздухе!». Они имели в виду воздух, свежесть которого была наполнена запахом навоза и детской безысходности.

Бабушка была ангелом. Ангелом с двумя гигантскими огородами, садом, требовавшим неусыпной заботы, и механической колонкой, качая которую, я познавал всю глубину ньютоновской механики и собственной никчёмности, так как каждый раз мне приходилось налегать на нее всем своим весом. Эта колонка стала моим первым экзистенциальным кризисом: железная, непоколебимая, она требовала от меня сил, которых у меня не было, и давала взамен воду, которая мне была не особо-то и нужна. Я ненавидел её лязг, её скрип и капли, что всегда стекали по руке, напоминая о тщетности усилий.

Но венцом моих персональных кошмаров была корова, точнее продукт, который она производила. Так как целью моего пребывания «в гостях у бабушки» было «поправить здоровье», после каждой дойки мне вручалась литровая банка тёплого, парного молока. Тёплого! Я умолял о холодильнике, о кусочке льда, о пощаде. В ответ звучал железный аргумент: «Ребёнку холодное нельзя! Полезные свойства уйдут!». Я выпивал этот белёсый эликсир ненависти, чувствуя, как во мне умирает что-то важное, а вокруг танцуют веселые и задорные коровы из мультфильма и напевают: «Пейте, дети, молоко! Будете здоровы!».

Еще была трава, много травы, очень много. Сенокос! Бесконечные, пропахшие пылью и тоской дни, проведённые с вилами в руках. Я стоял посреди поля, весь в сене, и мечтал сбежать к своим друзьям, которые катались на велосипедах или купались в озере. Я молил о дожде, как язычник об урожае, потому что дождь – это спасение от любых работ и под дождем можно было гулять абсолютно беззаботно.