Запрещенные друг другу. Обнуление чувств

Глава 1

Я очнулась от звука упавшей на пол швабры. Порожденное ударом эхо, громогласно разлетелось по этажам, просочилось в палаты, отскочило от выкрашенных в бежевую краску панелей и, оповестив всех и каждого о начале нового рабочего дня, понеслось дальше.

Несмотря на открытое окно, в нос тут же ударил запах хлорки, подсказывая, что источник дезинфекции находится совсем рядом.

Не успела я открыть глаза и оглядеться по сторонам, щурясь от яркого солнца, как в палату, гремя оцинкованным ведром, вплыла пышногрудая уборщица с румяным, пашущим здоровьем лицом.

— Что, разбудила? — умакнула в противно пахнущую воду половую тряпку, бросая на меня заинтересованный взгляд.

Я присмотрелась к наручным часам, отмечая половину седьмого.

— Нет, — приподнялась со смятой подушки, испытывая легкое головокружение. Не спала с трех часов ночи. То кошмары снились, то задыхалась от участившейся тахикардии. Проще было посидеть у окна, всматриваясь в сумерки, нежели лежать на влажной от пота постели. Знаю, что подорвалась от собственного крика и сколько потом не напрягала затуманенный успокоительным мозг, так и не смогла восстановить в памяти приснившийся ужас. Только под утро, когда замёрзла, перебралась обратно в постель и, укрывшись полуторной простыню, смогла ненадолго вздремнуть

— Что-то я тебя не припомню. Новенькая или по переводу? — поинтересовалась у меня краснолицая деловито, продолжая кряхтеть от усердия. Такое впечатление, что не чистый пол протирала, а конюшню чистила.

Поддерживать разговор не было никакого желания, но я всё же нацепила на лицо приветливое выражение и, не смотря на присущую телу вялость, кое-как поднялась с постели, собираясь проверить содержимое шкафа.

— Вчера ночью поступила.

— Угроза или… по-женски проблемы? — продолжила та допрос, бросая на меня любопытный взгляд.

Я распахнула дверцу старенького шкафа и пропустила заданный вопрос мимо ушей, уставившись на абсолютно пустые полки. Не поняла. Как так?

— Простите, — привалилась плечом к хлипкой дверце, ожидая, пока пройдет головокружение, — а вы не знаете, где мои вещи?

Уборщица расправила спину и, приставив к подоконнику орудие труда, косолапо проковыляла к шкафу.

— А я откуда знаю! Я на этой неделе в дневную. Это ты, лапуля, у ночной смены спрашивай. А что, что-то пропало?

Я распахнула и вторую створку, отмечая пустующие вешалки, и перевела на собеседницу оторопелый взгляд.

— Платье, пускай и испачканное, но всё же, и сумка с документами. — Вчера по возвращению домой не успела выложить. Так и поехала с паспортом к Валу.

— Не знаю, — пожала та плечами, — у нас воровство не практикуется и ни разу на моей памяти такого не было. Девочки и продукты оставляют, и личные вещи, кто-то лежит два дня, кто-то на месяц задерживается. А попала ты как сюда?

— Муж привез, — вздрогнула, поняв, откуда растут ноги и обессилено рухнула на койку. Глеб, сволочь. Точно его рук дело, больше некому. Только зачем? Чёрт! По спине пробежал холодок, от которого я невольно поежилась, опасаясь самого худшего. Лишь бы не удумал чего. Ведь пока у меня нет документа, подтверждающего мою личность, я не смогу ни в ЗАГС обратиться, ни в тот же суд, если не получиться договориться полюбовно.

— Ну, значит, у мужа и спросишь, — хмыкнули мне в ответ, возобновив уборку. — Ох, ты ж мать моя женщина! — послышалось спустя минуту, когда следом за шваброй на середину комнаты из-под шкафа выкатилось обручальное кольцо. — Надо же, ещё и мужское. Вчера не было. Не твой ли, случайно выбросил? — уборщица приподняла золотое изделие и покрутила перед глазами, рассматривая массивное изделие.

— Что? — я посмотрела безучастным взглядом на символ супружеской верности, до сих пор слыша в ушах брошенные напоследок слова мужа: «Лечись, давай, а то вдруг, и правда, мой». Да хоть бы и так! Жить я с ним всё равно не собиралась. Да и Глеб, судя по выброшенному кольцу, тоже. Тогда зачем ему мой паспорт? Чтобы не сбежала или не подала на развод?

С ума сойти можно. Он сказал «до завтра», означало ли это, что сегодня он придёт проведать меня и приведет Сашу? Ну конечно, приведет! А как иначе? Если Саша и утром меня не увидит – такой плач поднимется, что и неба будет мало. Это вчера его можно было обмануть, провести вокруг пальца, хотя я даже боялась представить, что там наплели сыну в мое отсутствие. Боже, хоть бы хватило ума не расстраивать ребёнка.

— Ау, — похлопали меня по плечу, ожидая ответа. — Кольцо чье, спрашиваю? Если не знаешь, так и скажи, я на пост отнесу, пускай девчата разбираются.

— Что хотите, то и делайте, — отвела взгляд, пытаясь подавить накатившие слёзы. — Мне без разницы.

— Угу, оно и видно. Без разницы ей. Ну да ладно, мне лично всё равно. — Золотой ободок скрылся в нагрудном кармане, и спустя пять минут я снова осталась одна.

Мало того, что за Сашу переживала, впервые расставшись с ним без каких-либо объяснений, так ещё и мысли о Дудареве не давали покоя. Почему от одной только мысли о нем мое сердцебиение учащалось со скоростью звука, а в груди становилось тесно? Что не так? Откуда это ощущение нехватки воздуха?

Неизвестность убивала, выстраивая друг перед другом неутешительные предположения. Глеб мог запросто поехать к Валу и спровоцировать его на очередной мордобой. Мог без проблем спрятать от сына и засев где-нибудь на съемной квартире, наслаждаться моими муками. Ему ничего не мешало повторить судьбу отца. Абсолютно…

Глава 2

— Разве можно так, Юль? — причитала, сидя на краю койки Зыкина. — Да, в тяжелом состоянии, но врачи не сдаются. Студинский всю область на ноги поднял, самых лучших спецов собрал, а ты сразу хоронить. Разве я сказала, что он умер?

Я повернула голову к окну, чувствуя, как расслабленное после убойной дозы успокоительного тело, снова наливается каменной тяжестью. Было больно. Но эта боль не имела четкой локации. Она была везде: ноги, руки, спина, низ живота, виски. Казалось, болела каждая клеточка, словно по мне прошлись катком. А ещё было жжение в области сердца. Такое сильное и всеохватывающее, что если бы не очередная капельница – разодрала бы грудь в клочья, лишь бы избавиться от этой адской муки.

Вал не умер. Чувствовала на каком-то необъяснимом уровне, что жив… Ещё жив. И не то, чтобы я готовилась к самому худшему. Отнюдь. Таня права, я не должна думать о плохом. Но и пребывание в неведении не облегчало сердечной боли.

— Юль… — позвала тихо Таня, накрыв мою холодную руку своей горячей. — И что теперь? А если ребёнок его?

Я повернула к Тане заплаканное лицо, поняв, куда она клонит. Она прибежала по первому зову, испугавшись моего замогильного воя, и как только ко мне вернулась способность нормально изъясняться, я сразу рассказала о вчерашних событиях и конечно, поделилась новостью о своем положении. Сказать, что подружка удивилась – ничего не сказать. Это я уже успела свыкнуться с будущим материнством и то, порой бросало попеременно, то в жар, то в холод; хотелось то улыбаться, поглаживая ещё плоский живот, то реветь от неизвестности и безысходности. А Танюха… нужно было видеть её округлившиеся глаза. Если бы не тревога за Вала, я бы от души посмеялась над её реакцией.

— Я искренне надеюсь, что его. Только благодаря этой мысли я ещё не свихнулась.

— Просто я подумала, — опустила она виноватый взгляд.

— Нет. Аборт я бы не сделала ни при каких обстоятельствах, но если это ребёнок Глеба… — меня аж передернуло от подобной мысли. Что будет, если отцом окажется Глеб даже думать не хотелось.

— Надеешься, что отпустит? Юль, может, хватит летать в облаках! — подалась ко мне Таня, и на её лице я увидела отражение собственных страхов. — Насколько я знаю Глеба – это нереально. По крайней мере, пока не родится ребёнок.

— Мне всё равно. Я подам на развод в любом случае, — приподнялась на локоть и тут же скривилась от вонзившейся в вену иглы. Капельница практически заканчивалась. Осталось чуть-чуть, на самом донышке. Господи, поскорее бы.

— Угу, — Таня скрестила на груди руки, не разделяя моей уверенности, — подашь. Оптимизм так и прет из тебя. А как же исчезновение паспорта, состояние Вала, Марина со своим залетом. Юль, проблем-то дофигища. И если честно, я не верю, что без Вала у тебя что-то получится в суде.

На этот раз я заглушила в себе поток подступивших слёз.

— Пойду в паспортный, объясню ситуацию, выжду, пока сделают новый. День, неделя, месяц – не важно. Работа у меня есть, адвокат тоже, а там и Вал поправится, — улыбнулась дрожащими губами, успокаивая не сколько подругу, столько саму себя. Ну а что? Кто тут только что распинался, что всё будет хорошо? Вот я и уверовала.

Таня только покачала головой. Ну и пусть. Да, ситуация мрачнее некуда, но если я сейчас опущу руки – грош цена моей свободе.

— Скажи медсестре, что уже всё, — кивнула на капельницу, приподнимаясь с подушки. И пока Таня искала не понравившуюся мне грымзу, я вытащила катетер, заклеила образовавшуюся дырочку лейкопластырем и осторожно, придерживаясь одной рукой за металлическую спинку кровати, взялась за изучение принесенной Зыкиной одежды.

Ну что я могу сказать: на безрыбье и рак – рыба. Не то, чтобы у Тани был плохой вкус или ещё что-то, просто, я была выше и тоньше в талии. В общем, из всех предложенных вариантов выбор пал на просторные светлые брюки-шаровары, удерживающиеся на талии с помощью тоненького пояска и однотонной футболкой. Ещё она купила бюстгальтер, подошедший мне тютелька в тютельку и парочку хлопковых трусиков, в которые я сразу облачилась с неимоверным облегчением.

Вошедшая в палату медсестра окинула недовольным взглядом мое преображение и, схватив капельницу, выжидающе выгнула тонко выщипанную бровь:

— И куда это мы собрались? Вы знаете, что с вашим диагнозом нужно лежать, не вставая, как минимум неделю. Если, конечно, — улыбнулась холодно, успев сложить обо мне не самое лицеприятное мнение, — вы хотите сохранить беременность.

Замаячившая позади неё Таня утвердительно закивала, соглашаясь с грымзой. Только мне было пофиг. Я не считала, что такое времяпровождение пойдет мне на пользу. Пускай, что хотят то и говорят, доказывают, страшат последствиями – я не собиралась валяться здесь целую неделю, добровольно отдав сына на попечение обезумевшего мужа.

— Домой собралась, — облизнула пересохшие губы, поймав неодобрение во взгляде Зыкиной. Подруга поддержала меня, выслушала, помогла с одеждой, но всячески отговаривала от поездки домой, испугавшись обнаруженного в связи с беременностью заболевания. — Филипп Бенедиктович в курсе, так что, никаких проблем.

Никто не стал меня удерживать, да и если бы попытались – не помогло бы. Нужно иметь железные нервы, чтобы спокойно лежать под капельницами, когда меня могли лишить самого дорогого.

Не смотря на желание поскорее покинуть больницу, мне всё же пришлось пойти на УЗИ, так как без него Филипп Бенедиктович отказывался переводить меня на амбулаторное лечение. И я его, если уж честно, понимала, мне и самой было волнительно в этом плане.

Глава 3

Весьма самонадеянно и не менее глупо было рассчитывать на то, что мне каким-то образом разрешат увидеть Дударева. Таня пыталась остановить меня, беспрестанно жужжа над ухом, что никто не подпустит нас к нему и на пушечный выстрел. Мало того, мы даже не состояли с ним в каком-либо родстве и были «обыкновенными смертными». Кто такие? Чего хотим? С какого перепугу меня должны подпустить к заместителю мэра, если я ни разу не была с ним на людях в статусе приближенной. Это Марина успела засветиться с ним на страницах нескольких издательств и примелькалась в качестве какой-никакой, но девушки, а я? Кто я такая?..

Хороший вопрос.

За всё время, что я знала Дударева, он ни разу не произнес заветное, такое сакральное и долгожданное для любой женщины слово. И в то же время… я не нуждалась в нем. Зачем? Когда каждое его действие говорило само за себя. И если вначале я осторожничала, боясь оказаться использованной, то сейчас сильно жалела, упрекала себя на каждом вдохе, что так и не призналась в своих чувствах первой. Сколько раз порывалась – и всё сдерживалась. Боялась чего-то. Постоянно оглядывалась назад на притаившуюся за плечами семью. Боялась подорвать эмоциональное здоровье сына, растревожить его сердце, вызвать в свою сторону обиду и слёзы. Боялась получить полный презрения взгляд со стороны родных. Боялась неодобрения, осуждения, проклятий. Я постоянно чего-то боялась. Постоянно оглядывалась назад.

Вот бы вернуть время вспять, я бы… Теперь бы точно не оттолкнула, побоявшись броситься в пропасть. Наоборот, не спешила бы в то утро домой, не убегала сломя голову. Всё равно итог получился один и тот же. Лучше бы я тогда насладилась каждой, проведенной вместе минутой, ловила каждый вздох и взгляд, нежели замыкалась в себе, избегая запрещенных чувств.

Лучше бы. Если бы. Слишком много «бы». И что самое обидное, это озарение пришло ко мне с осознанием возможной потери любимого человека. Слишком поздно.

— Приехали, — вырвала меня из лабиринта невесёлых дум Зыкина, расплатившись с таксистом.

Я вышла из машины, рассматривая переполненное журналистами крыльцо частной клиники, и сделала неуверенный шаг в их направлении.

— Подожди! — преградила путь Таня, взволновано оглядываясь по сторонам. — Ты пока тут подожди, а я схожу, разузнаю, что да как? Уверенна, там полно охраны и вряд ли к нему пустят каких-то там воспитательниц.

Я ожидаемо заупрямилась. Таня едва не рыкнула на меня, устав бороться с моей твердолобостью.

— Сама подумай, на него было совершено покушение, — прилетело от неё безапелляционно. — Это не просто авария, Юль. Его пытались убить, понимаешь?

Убить? Только сейчас до меня начал доходить смысл этого слова. Убить… То есть, лишить жизни целенаправленно, преследуя свои интересы? Почему именно Вал, что он такого сделал? Неужели он занимался чем-то противозаконным? Стало страшно… и неимоверно стыдно. Оказывается, у него были проблемы, о которых я даже не представляла. И именно в этот миг вспомнились слова мужа, когда он распекал меня на кухне, предупреждая не делать из него дебила. Тогда, среди привычных угроз Глеб обронил один интересный момент, на который я не сразу обратила внимание. Я вспомнила, как он говорил, что Вал непостоянен. Что он вращается в криминальных кругах и что весь его бизнес – сплошные махинации. « ...Не будет он с тобой! И не потому, что я помешаю, нет. Ты сама вскоре поймешь, перед кем раздвинула ноги, предав не только меня, но и нашего сына». Что он тогда имел в виду?

Интуиция вопила, пронизывала сердце страшной догадкой, что за обстрелом Дударева мог стоять муж. Мог же, особенно после того, как узнал о его возможном отцовстве. Однако прикрывшийся логическими доводами разум, тут же пускал в ход тяжелую артиллерию, напоминая, что не такая уж Глеб и влиятельная шишка, чтобы провернуть в одиночку покушение. Если только… ему не помог Цыганов.

Нет, нет, бред же. Причем тут Матвей? Сидели же вместе в клубе. Отдыхали, смеялись, шутили. Руки друг другу пожимали, открыто общались. Неужели муляж, ради отвода глаз? Тогда почему именно Вал, а не тот же самый Студинский? Знаю, что на все эти вопросы у меня вряд ли найдутся ответы. Возможно, и не стоило внедряться во всю эту непонятную для меня систему. Всё равно, кто бы ни стоял за покушением – легче от этого не становилось. Лично мне – нисколечко. Мне бы только взглянуть на Вала, хоть бы услышать, что его жизни ничего не угрожает, и клянусь, я бы сразу ушла.

— Давай так, — подхватила меня под руку Таня, увидев в моих глазах всё тот же настрой пробраться в больницу любой ценой, — я сейчас попытаюсь разузнать, где именно лежит твой Дударев, а ты пока… — осмотрелась по сторонам и, заприметив свободную лавочку, отбуксировала к ней мое ослабленное тело, — посидишь вот здесь, подышишь свежим воздухом. Тебе полезно. Если есть возможность проникнуть в отделение, я тут же даю тебе знать, если нет – мы смиренно едем домой и наблюдаем за новостями по телику. Идет?

Я покосилась на припаркованные у больницы милицейские пазики с устрашающей надписью «СОБР» , словно тут лежал сам президент, и невольно вздрогнула, продолжая слегка покачиваться. Заметив этот жест, Зыкина прошлась по мне сканером и вдруг спросила:

— Юль, а тебе сегодня вообще кормили?

Нет. С завтраком я пролетела, потому что меня не внесли в списки, а обед не дождалась. Да и не было у меня аппетита, если уж на то пошло. Уже открыла рот, собираясь солгать, как услышала возмущенный ропот желудка, недовольно заурчавшего пустыми стенками.

Глава 4

— Ты чего расплакался? Снова страшный сон приснился?

— Ага…

— Что же тебе приснилось? Не хочешь поделиться?

— Мне приснилось, что ты ушла от нас с папой. Оставила меня. Я бежал за тобой, а ты… ты шла и даже не обернулась. Мам, ты же не уйдешь, не оставишь меня?

— Конечно, не оставлю! И откуда только у тебя такие мысли?

— Я проснулся ночью, а тебя нет. Звал, звал, а ты не приходила. А потом пришел папа и сказал, что ты ушла к другому дяде. Что я тебе теперь не нужен.

— Я никогда не оставлю тебя, слышишь? Никогда!! Ты – мой сын, мое сердце, мой самый любимый мужчина в мире, а я – твоя мама. Мамы всегда рядом, всегда со своими детьми. Я никогда не оставлю тебя, мы всегда будем вместе.

— Клянешься?

— Клянусь…

Подорвавшись на неудобном диване, я схватилась за горло, заглушая сиплый стон. Словно не месяц назад разговаривали, а только что. И запах Сашки… так отчетливо, что страшно сделать вдох, боясь прогнать с рецепторов фантомные воспоминания. Они настолько прочно въелась в память, что даже по прошествии времени не потеряли своей чёткости, напомнив о себе во сне.

Тогда я обещала ему быть рядом. Всегда…

— Мы обязательно будем вместе, — прошептала сдавлено, подтянув колени к груди. — Вот увидишь. Я выполню свое обещание.

Подвешенное состояние, в котором пребывала с самого утра – убивало на ровном месте, лишая элементарных сил на борьбу. Чем больше пыталась разобраться во всех подводных течениях – тем сильнее утопала в трёх абсолютно разных ситуациях, не имея ни малейшего представления как повлиять на их последствия.

Вал-Марина-Саша… Саша-Вал-Марина… Обстрел… Этот круговорот мыслей набатом стучал в висках, не имея возможности сфокусироваться на чем-то одном. Я переживала за Дударева, изводилась тревогой за сына, ругала Маринку, ненавидела Глеба и со слезами на глазах гладила низ живота, опасаясь за поселившегося там пузожителя.

Если бы Вал был в сознании. Господи, скольких проблем бы удалось избежать. То чувство защиты, что он дарил одним своим присутствием, наполняло меня изнутри неким иммунитетом. Оно давало силы на борьбу и противостояние. Вселяло надежду, наполняло кровь жарким огнем. Рядом с ним я чувствовала себя невероятно сильной и одновременно хрупкой. Я верила, что у нас всё получится, потому что именно он и вселил в мое сердце эту веру. Именно он подарил мне хрупкое ожидание, окружил любовью и заботой. И когда только успел? Ведь и не встречались толком. А притяжение было такой силы, что готова была бежать к нему, ползти на коленях, лишь бы быть с ним рядом. Я бы обняла его со всей силы, сорвав с губ хриплый смех, и больше никогда не убегала, растворившись навеки в его мощном сердцебиении.

В чем именно заключается магия жизни, и в каких именно аспектах проявляется мистика судьбы? Почему с одними людьми у нас не получается сблизиться на протяжении долгих месяцев, а с другими всё случается само собой? Это наши души стремятся отыскать себе подобных или остывшие сердца пытаются возродиться заново? Почему живя на протяжении двенадцати лет с одним и тем же человеком мы вдруг ни с того ни сего становимся чужими, невнимательными, холодными, а случайно встретившийся мужчина неожиданно становится для нас центром Вселенной, перебрав на себя всё тепло и ласку? Почему? М?

В каких именно величинах измеряется материнская любовь? Со стороны общества я плохая мать или хорошая? Таня говорит, хорошая. А вот моя родня вряд ли бы её поддержала. Особенно мама. Особенно после вчерашнего. Представляю, как я пала в её глазах. Мало того, что изменила Глебу, так ещё и с кем? Двойной шок для её психики. И если Люда не поверила мне, не пожелав даже выслушать, как следует, то на поддержку матери нечего и рассчитывать. Заклюет самой первой.

Таня права, никого не волновало, почему я поступила именно так, а не иначе. Сама виновата. Я всегда играла на публику, ни разу не пожаловавшись на контроль со стороны мужа. Ни разу не сказала Глебу в лицо о своем недовольстве, не вывела его на скандал. А зачем? Контроль – это забота. А забота – любовь. Всё так ладно и гармонично… На первый взгляд. И никому невдомек, сколько труда и пота вложено в эту модель идеальной семьи. В их глазах Глеб и правда оказался пострадавшей стороной, как и Марина. Но только не я.

Вряд ли кто-то из них поддержит меня в суде или предоставит хоть какую-то помощь в свете последних событий. Теперь, когда я стала изгоем, они будут шарахаться от меня, как от прокаженной, мечтая, чтобы Вал провел в коме как можно дольше. Обидно и горько от этого.

Пройдясь ладонью по лицу, вытерла соленые дорожки и будто очнувшись, повернулась к потемневшему окну, не веря своим глазам.

Блин, Таня, я же просила! На улице давным-давно ночь, а меня так никто и не разбудил. Оно и понятно, организм взял свое, только неудобно-то как. У Зыкиной комнатушка в общаге миниатюрная, разделенная тонкой перегородкой на спальню и зал. Если я оккупировала зал, то они, получается, всё это время ютилась в спальне?

За тонкой перегородкой послышались приглушенные голоса.

Глубоко вздохнув, как можно тише приподнялась с дивана, чувствуя легкую слабость. Между ног неожиданно потянуло и я уже, было, испугалась, обхватив низ живота дрожащими руками, но спустя минуту дискомфорт исчез, а пристальное изучение трусов на наличие крови вырвало из легких протяжный вздох облегчения. Всё хорошо… Слава богу всё хорошо…

Глава 5

После этих слов Глеб выразительно кивнул на Зыкину, намекая на быстротечность времени и оставив подруг наедине, начал спускаться по лестнице. Пускай попрощаются нормально, без давления с его стороны. Как бы ни злился на Таньку за вмешательство и не проклинал за покладистость, всё равно облегченно выдохнул, когда узнал, что рядом с женой была верная подруга. От одной только мысли, что их могли тупо изрешетить, невольно бросило в холодный пот.

Да кто вообще думал, что всё так быстро завяжется? Где он, а где Дударев? Ещё и сутки не прошли, а за него уже капитально взялись, словно это он устроил обстрел Дударевского внедорожника. Даже при самом хреновом раскладе у него было время. Пару дней – точно.

Ну не могли на него так быстро выйти. Да у Дударева врагов – как собак нерезаных. И каждая норовит перегрызть друг другу глотки. Взять того же Цыганова. Серьёзные ребята пришли в город, планируя подмять под себя филиалы столичных. Он-то тут причем, если уж так подумать? Был конфликт интересов, махинации с незаконным использованием измерительных устройств, ну сцепились перед журналистами, схватив друг друга за грудки, но ведь это не повод убивать. Никто кроме Цыганова не знал истинной причины. Да и Матвею, если уж на то пошло, было пофиг, кто там с кем переспал. Просто в какой-то момент его запросы совпали с запросами армейского дружбана, только и всего. Никакой премудрости. Выручили, так сказать, друг друга.

Мотя сразу предупредил, что нужно перестраховаться и подготовить все необходимые документы, будучи ещё на низком старте. Глеб и готовился. Всё было схвачено, спланировано заранее и только ждало подходящего настроя.

Особо запасаться терпением не пришлось. Возникший вокруг элеваторов скандал, задержание Дударева, потом его освобождение – всё было на руку. Народ и так озверел, выказывая недовольство против Студинского, а тут ещё и конфликт между крышующими их город властями накалился. Кто кому перешел дорогу, Глеб особо не вникал, всё равно собрался рвать когти, а вот то, что кто-то из окружения Дударева смог выйти на него в течение нескольких часов – значительно усложняло и без того непростую ситуацию. Успел-таки проболтаться Валюша. Интересно кому: Серёньке или самому Егорушке?

Кто из них решил отведать его кровушки, раз прямым текстом, не таясь, передали красноречивое послание? Думали, запугали? Да ср*ть он на них хотел. У него и так всё было схвачено. И Марина сама того не ведая сыграла на руку, освободив дом от присутствия Военбургов за считанные секунды, и тёща так удачно подвернулась под руку. Жаль, с Юлькой беда приключилась. Планировал, что все вместе сорвутся на днях, одним махом, а тут такая новость. Беременность, да ещё и, с*ка, таинственная. Пока выждешь имя счастливчика – умом можно тронуться.

Но, там окажется его частичка, его продолжение – хрен потом отпустит. Не решался даже представить, как оно всё будет. Но и лишиться всего в одночасье не собирался. Плевать, что не любит, пускай презирает и ненавидит сколько душе угодно. Его таким не прошибешь.

И черт его знает, на чем всё замешано с его стороны: на любви, собственничестве, элементарном эгоизме или на детских страхах, переросших с возрастом в навязчивую зависимость. И сам уже запутался. Иногда хотел задушить паскуду собственными руками. Предать таким пыткам, чтобы ад показался раем. И предавал ведь. Издевался. Смаковал боль, впитывая в себя каждую слёзинку, упивался пережитыми муками. Но облегчения при этом не испытывал. Сам корчился от боли, захлебывался собственной кровью, а остановиться не мог.

Страдал самым настоящим садомазохизмом, изводил себя ревностью и всё равно продолжал надеяться.

Только больной на всю голову дебилоид будет удерживать возле себя разлюбившую его женщину, да ещё и не пойми от кого беременную. И он, судя по всем признакам, этим самым дебилоидом и был. Вчера выбросил кольцо, а сегодня чуть не рехнулся, узнав, что Юлька перевелась на амбулаторное лечение, слиняв с больницы ещё утром.

Сложить дважды два не составило труда. Сразу понял, куда понесло благоверную. И не было ни возможности позвонить, ни предупредить, чтобы сидела на ж*пе ровно.

О том, что последовало дальше, знали лишь распухший от удара об кирпичную кладку кулак и выкуренная впервые в жизни сигарета. И если с противной горечью, осевшей на кончике языка, ещё удалось совладать, то отдающая пульсирующей болью кисть напоминала о себе ежесекундно. Возможно, благодаря ей и держал себя в руках, терпеливо ожидая появление жены.

Сейчас бы в аптеку или, на худой конец, приложиться к чему-то холодному, но времени и так было в обрез, а обращаться за помощью к Зыкиной, было худшим из зол. Вот яда она бы ему дала с огромным удовольствием, а льда – вряд ли. Там по сузившимся глазам было видно всю степень взаимной неприязни, так что, проехали и забыли. Спасибо, хоть Юлю приютила после обрушившегося на голову града пуль. Другая бы могла и послать.

Юля вышла на улицу в оговоренное время. Остановившись на крыльце, обвела взглядом припаркованные возле общежития автомобили и удивленно приподняла бровь, увидев ожидающего её мужчину возле незнакомого ей темно-серого Опеля.

Спрятав травмированную руку в неудобном кармане джинсов, Глеб сам пошел к ней навстречу, нетерпеливо оглядываясь по сторонам.

— Я никуда с тобой не поеду! — нахлобучилась, обхватила себя руками. В глаза не смотрела, предпочитая зрительному контакту изучение одолженных Зыкиной балеток.

— Да ты что?! С ним, что ли, останешься? — шагнул к ней вплотную, рассматривая опущенную макушку. — А как же легендарная любовь к сыну? — сжал в кармане кулак, упиваясь пронзившей конечность болью. В последнее время с Юлькой только так получалось совладать с эмоциями. По-другому никак.

Глава 6

Спустя месяц

— Мам, ты видела? Он пошевелил рукой!

— И? Он по десять раз на день ею дергает и что? Четвёртая неделя заканчивается – ничего нового.

Дударев выглядел исхудавшим, с заросшими жесткой щетиной щеками и дыхательной трубкой во рту. Держался молодцом да и выглядел с учетом перенесенных травм тоже вполне приемлемо, вот только оптимизма дочери Людмила никоим образом не разделяла.

— Не скажи. Я прям чувствую – скоро этот кошмар закончится. Помнишь, Николай Федорович говорил, что…

— Да, да, я помню. А ещё я помню, как он посоветовал быть рядом с Дударевым, болтать с ним без умолку, держать за руку. Только, мне вот кажется, что всё это до фени. Почти месяц, Марин. А если он тут годами будет лежать? — в который раз стала напирать Люда, поражаясь непробиваемости дочери. Сколько можно биться головой о стену? Подумаешь, спас жизнь. Ха! А из-за кого, по сути, весь этот сыр-бор, м? Да и из-за него, сволочи, и…

Стоило вспомнить об Осинской, как бедную женщину тут же начинало трясти. Сестра, называется. Вырастила на свою голову, а она вон как отплатила. Стерва неблагодарная. Наворотила делов, мать до инфаркта едва не довела, плюнула всем без исключения в душу и будто сквозь землю провалилась, что в общем-то и неудивительно после такого позора. А вот Глеб удивил, никто из семьи не ожидал такого поворота. Видимо, любовь действительно зла. Стоило посмотреть на Марину, как выводы напрашивались сами собой.

— Не будет он лежать годами, — насупилась девушка, начиная злиться. — Он и дышит сам, и двигает конечностями, он… ой! — воскликнула, прикрыв рот ладошкой, — Смотри! Снова зашевелил рукой. Ва-а-ал… — позвала мужчину, с трепетной нежностью обхватив дрожащими пальцами широкое запястье. — Ты меня слышишь? — лучше бы этого не делала, так как движения конечности тут же прекратилось. На глаза девушки навернулись слёзы. Ну вот, снова одно и то же. Пришлось смахнуть со щеки не прошеную слезу и беспечно улыбнуться, демонстрируя матери непоколебимость характера.

Люда только качала головой, успев свыкнуться за двадцать восемь дней с проявлением подобной зависимости. Это поначалу её пугало состояние Дударева и сам писк аппаратов для измерения пульса, температуры, уровня кислорода в крови, а сейчас даже бровью не вела. Привыкла. Человек такое существо, что ко всему привыкает: и к созерцанию растоптавшей сердце дочери сволочи, и предательству сестры. Будь её воля – ни на секунду тут бы не задержалась. Только ради дочери находила в себе силы переступать порог опостылевшей палаты. И то, ни жалости, ни сострадания при этом не испытывала. Не заслужил. И сколько не приказывала Маринке взяться за ум, сколько не запугивала и не умоляла – та упрямо гнула свое, продолжая просиживать у больничной койки от зари до зари.

— Только не думай, что он примет тебя с распростертыми объятиями, когда очнется, — поднялась с глубокого кресла Люда, поглядывая на настенные часы.

— Мам, не начинай.

— Говорю, как есть. Правда, она такая, глаз режет ухо колит. Неприятно, зато без розовых очков. Я видела, что толку не будет, но никак не ожидала, что ты настолько слетишь с катушек. А если он останется инвалидом? Лично я за ним ухаживать не собираюсь, так и знай!

— Да сколько можно?! — вспыхнула Марина, повернувшись к матери. — Я ведь уже сказала, что была в зюзю и не контролировала свои поступки. У меня и в мыслях не было покончить жизнь самоубийством. Даже психологи подтвердили сей факт, а ты всё никак не успокоишься! Хватит, мам. Никуда он не денется. Я так-то ношу под сердцем его ребёнка, понимаешь? Его! Что? — вскинула бровь, увидев на лице родительницы неприкрытый скептицизм.

— Извини, но это за пределами моего восприятия. Я понимаю, любовь и всё такое, но гордость ещё никто не отменял. Тебя предали, тебя бросили, а ты… ааа, — махнула в сердцах рукой, скользя по Дудареву переполненным презрением взглядом. Так ему и надо.

— А это мы ещё посмотрим, мам. Лично я так просто не отступлюсь. Сначала он признает ребёнка, а потом, вот увидишь, свыкнется и с моими чувствами. Я покажу ему, что такое настоящая любовь и что всё это время он… — болезненно скривилась, часто-часто заморгав ресницами, — кхм… не важно, в общем. Он поймет в конце концов, что там любовью и не пахло. Оглянись вокруг, мам! Кого ты видишь? Видишь ту дрянь? Ауу, Юля-я-я, — протянула насмешливо, стараясь не выказывать перед матерью испытываемой ломки.

Однако Люда тут же осекла её стёб, напомнив об одном важном моменте:

— Моя сестра может и дрянь, но и твой Вал не святой. В измене, как и в отношениях – тоже присутствуют двое. Я не понимаю, у тебя гордость вообще есть? Ты осознаешь, что он бросил тебя? Бро-сил. А ты до сих пор на что-то там надеешься. Марин, послушай меня внимательно: ещё не одна баба не привязала к себе мужика с помощью ребёнка. А если и получилось охомутать – счастья там не было. Я не хочу для тебя такой участи. Оставь его. Отпусти. Пускай как хочет, так и устраивает свою жизнь, если, конечно, очухается. А мы с папой поможем тебе стать на ноги, будем поддерживать, помогать растить малыша. Глядишь, и любовь свою встретишь истинную. Настоящую. Взаимную.

— Ты не понимаешь, — наклонилась Марина к Дудареву собираясь поцеловать. Легкое прикосновение к колючей щеке, ставшей уже ритуалом, вызвало в груди щемящее томление. — Мне не нужен никто другой, я Вала люблю.

— Ой, Марина, и в кого ты только такая твердолобая?

Глава 7

— Здорово тунеядцам и лежебокам, — осторожно протиснулся в приоткрытую дверь Егор, окинув взглядом пришедшего в себя заместителя. Сначала мужчина растерялся, встретившись с потухшим взглядом, а потом всё же шагнул в палату, проклиная себя за несдержанность. В больницу ведь пришёл, к больному, стоило немного убавить тональность.

— А вы кто такой? — прозвучало в ответ, отчего Егор так и застыл на месте, растерянно взирая на давнего друга.

— Не понял! — опешил, комкая в руках пакет с купленными фруктами. — Никита Федорович сказал, всё пучком, а ты тут такие заявочки выдаешь. — Не дури, Валюш.

— Я не знаю, кто вы такой и что делаете в моей палате, но я бы попросил вас оставить меня в покое, — прилетело в ответ, вынуждая Студинского пораженно присвистнуть. Вот тебе и «никаких последствий». А он уже успел обрадоваться, что всё обошлось. Хотя, если поразмыслить, это и к лучшему.

Удивление на его лице было настолько велико, что сам он не сразу заметил на губах Дударева едва уловимую улыбку. Только когда открыл рот, собираясь обматерить хваленную клинику, смог-таки оценить столь неуместный со стороны Вала юмор и признаться, еле сдержался, чтобы не запустить в довольную рожу прихваченными витаминами.

— Вот клоун! Эти твои шуточки, — прорычал с наигранной строгостью, присаживаясь на расположенное рядом с койкой кресло, испытывая при этом непередаваемое облегчение. Злиться в данном случае было неуместно. Раз соизволил шутить, значит, и правда шел на поправку. А с остальным они как-нибудь разберутся.

— А мне понравилось, — выдавил широкую улыбку Дударев. — Ты бы видел свое лицо.

К вечеру удручающая заторможенность практически развеялась, уступив место тягостному ожиданию вестей, а вот способности организма к перемещению ещё «не проснулись» как следует. Да, его предупредили, что после длительного пребывая в отключке, такая реакция в порядке вещей, но всё равно раздражало. Из-за этого с ним даже психологи работали на протяжении часа, убеждая, мол, всё хорошо, пускай радуется, потому как могло быть и хуже.

— Угу, прям обхохочешься, — сдвинул брови Егор, продолжая играть роль обиженного. Но взгляд, излучавший до этого тревогу, вдруг ни с того ни с сего забегал по палате, обличая владельца с головой.

Вал и до этого был не в самом лучшем расположении духа, а увидев друга – и вовсе расклеился. И на то были свои причины. Во-первых, та, которую он ждал больше всего на свете, так и не объявилась. Не пришла. Хотя и понимал своими застопоренными мозгами, что раз не пришла, значит, на то были веские причины. Это же Юлька, она такая, никогда и ни за что не разменяется на эмоции и поступки просто так. Но, сука, как же волнительно было за её состояние. Как она? Что она? Вспомнил ведь, что загремела в гинекологию. Это вам не хухры-мухры. А во-вторых… уже и месяц прошел, могла бы и наведаться. Хотя бы раз, хотя бы один ничтожный раз, но… Дежурившие медсестры все как один заявляли, что помимо Военбургов и Егорки к нему никто не приходил.

Военбурги, блдь… Если бы не одна из них… Ладно, проехали. Это Марина не отходила от него на протяжении месяца, исправно воплощала в жизнь данные реабилитологом инструкции, читала, как понял Вал со слов медперсонала, ухаживала, как только могла, выполняла обязанности сиделки. А если учесть события из-за которых она нажралась таблеток, то оставалось только удивляться такой преданности.

— Как оно? — вклинился в мысли Егор. Что толку тянуть кота за шарики. О чем там настоятельно просил Федорович? Чтобы не шокировал в первый же день? А как тут не шокировать? Как? Если уже сейчас видел по небритой напряженной роже, что придется несладко. Причем всем.

— Писяно-какано, — сыронизировал Вал, оставаясь верным прирожденным характеристикам, среди которых умение юморить всегда оставалось на первом месте.

— Это радует, а то меня тут предупредили, что поберечь тебя надо. Что хиленький, нервный, с сообразительностью туго… — затараторил Егор, сосредоточившись, в конце концов, на собеседнике.

— Я в порядке.

— Хорошо, что в порядке, потому я как никто другой жду твоего скорейшего восстановления.

— Егор…

— Подожди, — перебил его Студинский, заерзав в кресле, испытывая острую потребности перевести намечающийся разговор в другое русло. — Давай сначала я. Тебя едва не убили, ты чудом выжил, выкарабкался из комы, а у меня есть важные новости. Начнем с Цыганова… Да будет тебе известно, что этот урод сдох. Его больше нет, Валюш! — разъяснил, встретившись с безучастным взглядом. — Выйти на него не составило труда и, в общем, пока я тут вел расследование, Архипов с ним в два счёта, понимаешь? Отомстили за тебя. Вот так! Что скажешь?

— Поздравляю, — сыронизировал Вал, хмуря лоб.

— И всё?! Если бы только знал, сколько времени ушло на его поимку – по-другому отреагировал бы. Долго же его ловили. Сука, пряталась умело, знал нужные места, но в итоге перехватили в одном из аэропортов. Его личный водила его же и сдал, так что, — вздохнул, отведя взгляд в сторону, — доказательств море. А вот Глебушка ушел. Слинял, падла, как сквозь землю провалился.

— Там ему и место, — поморщился Вал, не желая продолжать эту тему. Не нужно иметь семь пядей во лбу, чтобы догадаться, кому именно он перешел дорогу. Напряжение так и витало в воздухе в последние дни, ожидая разборок, однако и представить не мог, что всё закончится именно таким образом. Это ж каким нужно быть психом, чтобы решиться на подобный шаг? Возможно, Цыганова проверяли, подпустив к секретной кормушке. Ждали реакции, смотрели, как поведет себя, получив доступ. А может, это их с Егором проверяли на вшивость. В любом случае, теперь это неважно. И так понятно, кто в итоге прошел, а кто всё завалил. Новости были не таким уж и плохими. А если Осинский и правда засверкал пятками – так вообще чудесно. Сразу одним выстрел двух зайцев.

Глава 8

Спустя шесть месяцев

Скрежет раскачивающегося на цепях мешка противно действовал на нервы, однако Вал старался на акцентировать на нем внимание. Налитые сталью мускулы ныли от перенапряжения, пот заливал глаза, в горле першило от сухости, но мужчина и не думал сдаваться. Благодаря этим тренировкам он не только проверял границы своей выдержки, но и пытался разгрузить голову.

Иногда сие истязание имело результат, иногда – работало впустую, но то, что после таких тренировок он хотя бы спал беспробудно, говорило само за себя.

Очередной удар, выбивший из мешка глухой звук.

Возвращение отлетевшего мешка на место и глубокий выдох, с помощью которого пытался избавиться от скопившегося в груди давления.

А потом повторение.

Всё на автомате.

Расслабленность сменялась напряжением, удар – отступлением, вдох – выдохом. Если бы не боксирование – давно уже поехал кукухой. Жившая в нем долгое время злость стала привычным явлением. Она сминала душу, разум, чувства, оборачивала весь мир в ненависть. Он нуждался в методе, который бы помогал одновременно бороться с отрицательными чувствами и держать тело в форме. Вал избивал несчастный мешок, оставляя в потресканной коже всю свою ненависть, разочарование, обиду и горечь. Но надолго этого метода не хватало. Вскоре освобожденная пустота снова заполнялась эмоциями, и приходилась начинать всё сначала.

Выдохшись на полную, Дударев снял боксерские перчатки и повис на мешке, обхватив горящими ладонями прохладную кожу. Сердце стучало загнанно, отдаваясь бешеной пульсацией в ушах. Разбросанные по углам мысли постепенно выстраивались в привычную цепочку, но уже без настырного долбления в висках.

Спокойствие… Наконец-то долгожданное спокойствие.

А ведь ещё вчера не находил себе места, страдая от дикой ревности. А всё почему? Да потому, что не послушался друга и поехал в деревню к одной весьма противной бабе. Да, Егорка уже триста раз повторил, что Осинской не было не то, что в области, её не было даже в стране, но он до последнего питал в себе крупицы пускай и самой ничтожной, но всё-таки надежды.

Человеку ведь свойственна надежда. Он до последнего верит в лучшее, надеясь на «а вдруг?» и «если бы», продлевая тем самым собственную агонию. Это сейчас он понял, что зря возводил воздушные замки, а тогда, после выхода из комы – это был такой стимул, такая внутренняя мотивация, что присматривающие за ним реабилитологи только пораженно делали записи в своих папках, удивляясь его выносливости.

Мда уж… если бы они только знали, что за сила двигали им в тот момент. Что за ненавистное чувство вынуждало его идти вперед, запрещая оглядываться назад.

Миллионы раз задавался вопросом «почему?», «за что?». Разбивал кулаки об стены, цеплялся за самые ничтожные зацепки, прогибался под обстоятельства, пока не оказывался на коленях и… снова надеялся.

Когда восстановил здоровье, первым дело нашел закадычных подруг Осинской. Та, что звалась Наташей, то ли врала исправно, то ли и правда ничего не знала. А вот вторая, Зыкина, исчезла в неизвестном направлении, как и любимая подруженька. В детском саду все как один твердили, что уехали за бугор ухаживать за зажиточными пенсионерами. Дочь её, как и больная мать, тоже оказались не особо проинформированными. Единственное, что они подтвердили, так это версию Егора о том, что Юля действительно уехала с мужем, а вот куда? Никто не знал. На вопрос, уехала ли она добровольно, обе утвердительно кивали, подтверждая хорошо известную всем информацию: да, уехала сама, никто её не похищал и ни к чему не принуждал.

К Софье Ивановне Вал поехал в самый последний момент. Когда уже не было никакой надежды. Поехал не ради информации, а чтобы добить себя окончательно.

И сам не знал, как выдержал тогда. Как не свихнулся, выслушивая бредовые речи старухи о том, как её Юленька наконец-то обрела семейное спокойствие, сделав правильный выбор. Тогда казалось, что разнесет всё вокруг к чертовой матери. Сотрет с пыль. Уничтожит. И бабку эту п*здопротивную, и дом её. Всё-всё уничтожит.

Однако стоял и слушал, чувствуя, как внутри все распирало от злости, как трещали натянутые до предела мышцы, как распалялась разрушающая душу злость. Ивановна, при виде его скромной персоны, сразу всё поняла, но вместо того, чтобы обвинять во всех бедах, неожиданно проявила несвойственную её природе покладистость.

Конечно, ведь она считала, что каждый получил по заслугам. Её непутевая, сошедшая с верного пути доченька, вернулась в семью, поняла, бедняга, что мир в семье важнее всего. Да, уехала, а куда? А кто ж его знает. Не звонила, не писала, весточки не присылала. Беременной её младшенькая оказалась, вот Глебушка и увез от беды подальше. Он ведь з бандитами связался, дом их обстреляли, оставаться в городе было опасно. Уехали – и хорошо. Как говорится, от греха подальше.

Внучка тоже практически вернулась с того света. И не просто вернулась, а тоже обрадовала бабулю своим положением. Плохо, что он, кобелина, принес в их семью столько горя. Но и Боженька не дурак, и его наказал как следует. Так что в этой истории не было победивших. Одни проигравшие. А он пускай сделает выводы и обратит внимание на ту, кто ради него и умереть не побоялась.

Да уж… Что такое близкое к смерти состояние Вал знал и особо пугался. Куда страшнее испытывать душевные муки, прекрасно зная, что былого уже не вернуть.

Глава 9

— Смотрю я на тебя, Петрунина, и диву даюсь: рожать скоро, а ты всё на работе.

— Да какой там скоро, — заулыбалась счастливо, поглаживая свой «фитнес мячик». Когда была беременна Сашкой, живот был в разы меньше. — Ещё как минимум полтора месяца.

— Конечно, конечно, — проворчала подруга, продолжая надоумливать меня. — Ты ещё немножко поскачи тут как лань, наклонись раз двадцать и тогда посмотрим, сколько ты ещё сможешь вынашивать своего богатыря.

Между прочим, это у неё повседневный процесс. Не то, чтобы характер был такой, лишь бы поумничать или почитать нотации. Нет. Просто Света действительно переживала за меня и когда будучи на седьмом месяце беременности я каждое утро являлась на работу, она не упускала возможности задать трепки и хоть как-то вправить мозги.

— Ну так в декрет иди, а мы тут как-нибудь справимся. Пойми, тебе отдых нужен, спокойствие, вон, ноги как отекли. Скоро даже в валенки не влезешь.

— Да всё у меня нормально с ногами. С Сашкой тоже так было, скоро сойдут. А в квартире мне скучно.

— Во странная! Только я всё не могу понять – у тебя настолько проблемы с деньгами или это просто упрямство?

И началось. Да, да, я в курсе, как её Сенечка сдувал с неё пылинки. Как едва не носил на руках, оберегая все девять месяцев, «мой Глеб совсем совесть потерял, отпуская меня на работу на таком сроке». Только у них с Сенечкой было всё по любви! Я когда носила под сердцем Сашку – тоже не жаловалась. Тогда всё было иначе, всё по-другому. А сейчас… Оставаться в трехкомнатной квартире после огромного просторного дома было то же самое, что сидеть в клетке.

В садике было в разы веселее. Всё-таки привычный ареал обитания. Дети, занятия, манная каша, а самое главное – сын. Он, как и прежде, был со мной рядом.

После того, как Глеб увез нас в эти края, я с ходу принялась за поиски работы и хорошего садика. Хотела одним выстрелом сразу двух зайцев. Осуществить задуманное получилось, правда, только наполовину.

Когда в отделе кадров слышали о моем положении – сразу оглушали категорическим «нет!». Никто не хотел брать на работу воспитателя, который спустя пару месяцев уйдет в декретный отпуск. Но как же Сашка? Как же он без меня? Неет, я не могла без него и минуты, особенно в свете последних событий. Всё казалось, что Глеб заберет его, спрячет где-нибудь, а потом приступит к своему грязному шантажу. От него можно было ожидать чего угодно.

Слава небесам, меня хотя бы взяли в помощницы воспитателя на смехотворную ставку. Я была рада даже такому. Мне лишь бы не сидеть в четырёх стенах и иметь возможность присматривать за сыном. Всё! В большем я и не нуждалась.

Все думали, у меня счастливый брак и идеальный муж. В какой-то мере, я сама этому поспособствовала. Когда начались расспросы, откуда мы приехали и почему всё бросили, у меня просто не повернулся язык рассказать правду. Сначала это были чужие люди, а потом, когда стали ближе и завязалась дружба… не знаю, не было потом желания. Всё-таки щепетильная тема и я не была уверенна, что удалось избежать осуждения.

Это был такой период, когда я просто жила одним днем – днем рождения сына и верой, что когда-нибудь этот кошмар по-любому закончится. Что будет потом и как отреагирует Глеб – старалась не думать. Страх, что он может лишить меня родительских прав дамокловым мечом висел над головою и грозил обрушиться в любую минуту. Мне было всё равно, что будет со мной дальше. Сын Вала однозначно останется со мной, а вот Саша… Если Глеб слетит с катушек и надумает отомстить за все прегрешения – я буду бессильна. В этом городе я не имела ни связей, ни покровителей, ни денег, чтобы нанять нормального адвоката. Таня, с которой иногда созванивалась, тоже уехала, причем, заграницу, так что помощи ждать было не от кого.

— …И с сыном прекращай нянчиться! Немаленький. Дай ему больше свободы, не носись, как курица с яйцом, а то вырастит маменькиным сыночком. Глеб у тебя какой заботливый, пускай переберет на себя часть обязанностей. Видно же, неплохой мужик. Знаешь, сколько наших тебе завидует? У многих мужья гулящие, по бабам шляются. Некоторые в тридцать лет разведенки, а ты вон в тридцать пять решилась на второго. Это же здорово, что желание есть, что любовь не утихла. А то, что дом сгорел и переехали – так ничего страшного. Оклемались, стали на ноги, а всё почему? А потому что любите и заботитесь друг о дружке.

Ну да. Любим и заботимся.

Я уже и забила, когда испытывала к нему что-то помимо ненависти. Если раньше ещё пыталась объяснить его нездоровое поведение и хоть как-то отбелить, то теперь тихо презирала и еле-еле справлялась со злостью, когда он был рядом.

Не знаю, как ещё донести свои чувства. Как вдолбить в эту упрямую голову, что прошлого не вернуть. Если он думал, что вдали от Вала я изменю свое мнение – то глубоко заблуждался. Всё, что можно было разрушить, уничтожить и испепелить – он разрушил возле дома Зыкиной. Отныне ни совесть, ни сожаления – ничто меня не мучило и не беспокоило. Только страх потерять сына. Только боязнь, что ребёнок, не дай Бог, окажется от Глеба.

Дабы не выдать свои истинные чувства, быстро отвела взгляд, возобновив вырезку деталей на следующее занятие. В одном Света была права – Глеб действительно был отличным отцом. Всё свободное время он проводил с Сашей, учил его всяким мужским премудростям, делился секретами. Видела, что души в нем не чаял, однако не знала, что ждать от него в будущем.