Запрет на студентку

Глава 1. Романов

— Погоди… — тянется Рус пальцами к носкам своих кроссовок. — Так ты женился на той сестре Вайнштейна, которую за гостевым домом оприходовал?

— Нет, — подтягиваю к груди сначала одно, потом второе колено. — Та была другая сестра, Карина.

Он тихо смеется, вращая корпусом и качая головой.

— И я ее не приходовал, — добавляю, осматривая присыпанный снегом парк. — Мы просто тусовались вместе.

Последнюю неделю температура не поднималась выше минус десяти. В носу стынет воздух, и я застегиваю молнию олимпийки под самое горло.

Кровь еле-еле, но разгоняется, так что холода почти не чувствую.

Снега в этом году толком и не было, поэтому, когда он ни с того, ни с сего, вдруг начинает сыпать со всех сторон, присвистываю.

— Че с фонарями-то у вас? — спрашиваю Чернышова, кивая на тускло освещенную дорожку. — Половина не горит. Мэр ты или кто?

— Я два дня мэр, — отвечает он, тоже осматриваясь.

У замерзшего пруда мужик с доберманом. Без намордника.

Хмурюсь, приседая.

— Как ты вляпался так, до сих пор не пойму? — достав из кармана телефон, наш новый мэр стягивает зубами перчатку и фоткает парковую территорию.

— Обыкновенно. Тебе, что ли, не знать?

— У меня другое, — говорит мрачно.

Вдохнув поглубже, выпускаю изо рта белое облако пара.

В последние полгода я солидно забил на тренировки, и на то была веская причина — я получал свой самый незабываемый и бесценный жизненный опыт, и мне не только на тренировки пришлось забить.

Мой жизненный опыт зовут Яна, и когда я на ней женился, думал, что совмещаю приятное с полезным. Во-первых, у нее третий размер груди и много интересных навыков, во-вторых, ей двадцать, в-третьих, ее отец возглавляет департамент здравоохранения города, и это весьма полезное для меня знакомство. Но ни один из этих фактов не смог компенсировать мне моих выскобленных до донышка мозгов, шести месяцев полного охреневания от происходящего и пары седых волос на моей башке.

— Просто никогда не связывайся с малолетками, — советую, снова присматриваясь к доберману.

Собака ведет себя смирно. Легко задирает заднюю лапу и оставляет на снегу желтое пятно.

Отвернувшись, начинаю разминать корпус.

— Я даже не знаю, где они обитают, малолетки твои, — усмехается Чернышов.

— Не мои.

Смеется.

— Ты, однако, встряхнул курятник, — глумится Рус, глядя на дисплей. — На восемнадцатилетках у нас пока никто жениться не додумался.

— Ей двадцать, — говорю вежливо.

У нас-то и разница была всего семь лет, но не суть. В данном случае — это как семь световых лет.

Присев, проверяю шнурки.

Это всестороннее стебание капитально замахало. Я уже месяц как «статус "свободен"», и смешного во всем этом нет ни хрена.

Главное, что я вынес из своего короткого брака — это то, что когда я немного приведу в порядок свою изнасилованную психику, на пушечный выстрел не подойду к женщине, которая будет моложе двадцати пяти или даже двадцати шести лет. А в идеале я бы предпочел, чтобы ей было слегка за тридцать, но точно не двадцать, мать его, лет.

Двадцатилетние меня больше не вставляют.

Как и беспричинные капризы, от которых несет лютой жестью, вечные опоздания (без объяснения причин), слезы по поводу того, что в понедельник вечером я явился домой без цветов, таскания по тусовкам с пятницы по воскресенье, ресторанная еда семь дней в неделю, упрямое планирование Нового года на Мальдивах, в то время как мой отпуск запланирован на летние месяцы, и никакая бронь не сможет изменить утвержденного ректоратом графика зимней сессии в передовом техническом вузе, где я заведующий кафедрой научных разработок. И все это без учета недоразвитого мировоззрения, чего я по тупости не заметил изначально, потому что был сосредоточен на горизонтальной плоскости наших отношений. Эта плоскость могла бы затмить все другие, если у моей бывшей жены был чуть более прокачанный мозг, то есть, хотя бы лет на пять вперед.

Вряд ли в обозримом будущем я вообще задумаюсь о новых отношениях. Меня немного ведет от одной этой мысли, но я готов рассмотреть адекватные варианты, просто чтобы ускорить процесс своего морального выздоровления.

— Ну что, погнали? — возвращает Рус телефон в карман.

— Угу… — перехожу на трусцу, с удовольствием отмечая, как начинают разогреваться мышцы.

Если весной хочу бежать марафон, пора начать нормальные тренировки.

Делаем большой круг вокруг пруда, и ко второму заходу начинаем ускоряться.

Постепенно голова отключается, а легкие начинают гореть и качать воздух.

Здесь отлично чистят дорожки, но если считать ворон, можно лихо поломаться. В целом же, после реконструкции тут только пара неровных мест.

В ушах немного фонит от собственного дыхания, но даже через этот шум я слышу отдаленный свист и собачий лай, а следом за ним пронзительный женский крик…

Глава 2. Романов

Пресс-фургон выпускает наружу оператора и знакомые темно-бурые соболя. Пока плывут к нам, с наслаждением изучаю их хозяйку.

Я охренеть, как отвык от зрелой самодостаточности. Разговаривать с женщиной на одном языке и уровне эрудированности — это как запивать лобстера охлажденным «Дом периньоном», а когда у нее язык еще и физически талантливый…

Кровь частично меняет направление. Встряхиваю плечами и хрущу шейными позвонками. Дожил ты, Романов. Скоро от картинок плей-бойных заводиться начнешь, прямо как в пятнадцать.

С насмешкой встречаю открытый дерзкий взгляд.

Ноль жеманства. Полный комплект, и я уже три месяца на самообеспечении, так что выделываться не собираюсь.

— Привет, мальчики.

— Марго, — сдается Рус без борьбы.

Карие глаза Маргариты проезжаются по мне, пока стряхивает с плеча Чернышова снег.

— Романов, — смотрит через плечо. — Рада видеть.

— Рад, что ты рада, — возвращаю подмышки ладони.

Поправляет волосы и достает из кармана шубы репортерский микрофон.

Выглядит она сногсшибательно.

Безупречный макияж, чёрные волосы гладкие и блестящие, духи дорогие и запоминающиеся.

Так уж повелось, что я Марго растрепанной видел только один раз в жизни, и ноги ее были у меня на шее. Как раз перед тем, как Яна снесла задний бампер моей «Ауди» своим «Мерседесом». Вполне возможно, вместе с бампером она мне ещё и мозги повредила, потому что когда я женился, особо не задумывался, на кой хрен вообще это делаю?

Диссертация и любимая работа тогда имели меня по очереди, так что простить я себя могу.

— Коля, — Марго машет рукой оператору, глядя при этом на меня. — Вот здесь свет отличный…

Алые губы за полгода стали полнее, и вряд ли сами собой. Смотрю на них, а потом в глаза. Делает их загадочными, и я даю согласие, даже не открывая рта.

Надув свой бантиком, улыбается.

— Дадите интервью, Ваше Величество? — стучит по толстовке Чернышова микрофоном. — По старой дружбе…

— Когда дама просит, — в тон отвечает он, складывая на груди руки.

— То джентльмен не должен думать о риске, — смеется Марго.

— Мой пиарщик с тобой бы не согласился.

— Тю, — снова смеется она. — Мы осторожненько. Ты же меня знаешь.

— Начинай, — вздыхает.

Почесав бровь, улыбаюсь и смотрю на потерпевшую, про которую забыл.

На лице девчонки выражение такое, будто она час без перерыва сосала лимон.

Пухлый недетский рот поджат, и глаза сощурены. На фоне Марго выглядит еще большим ребенком.

Переведя на меня глаза, вдруг задирает нос и говорит:

— Я интервью не даю. Можно мне в травмпункт?

— Кхм… — смущаюсь, внутренне с ней соглашаясь.

Выгляжу полной скотиной, но она, вроде как, кровью не истекает и, судя по всему, рассчитывает отправиться туда на своих двоих.

Сбрасывает мою олимпийку и начинает самостоятельно выкарабкиваться из багажника.

Это «Ровер», а не «Жигули», так что быстро кладу ладонь на ее плечо и останавливаю.

— Сейчас помогу, — оборачиваюсь. — Руслан, брось ключи.

— Документы в бардачке, — лезет в карман спортивок и запускает в меня брелоком.

Ловлю его в воздухе, выбросив руку.

От Марго поступает еще один взгляд, который расшифровываю, как «позвони мне».

Киваю.

Соболей я, конечно, не потяну, но вина марочного достать в состоянии, как и обеспечить ей очень энергичный досуг без обязательств. «Энергии» во мне лютый переизбыток, как выяснилось минуту назад.

Глянув на багажник, Марго иронично гнет брови.

Тоже смотрю на девчонку.

Повесив на плечо сумку, выжидает, глядя на меня снизу вверх.

У неё припухшие веки и покрасневший нос. Выглядит малость несчастной, но в целом психически стабильной, хотя я не стал бы ее винить, если бы продолжила реветь.

По спине гуляет ветер. Перестаю чувствовать уши, поэтому тру их ладонями и быстро надеваю олимпийку, спрашивая:

— Документы с собой?

— Да, — отвечает тихо.

— В каком районе живешь? — пытаюсь прикинуть, куда ее потом везти.

— Здесь… недалеко… — отвечает с заминкой.

— Тогда погнали, — подхватив под колени, беру ее на руки.

Вокруг шеи обматываются ее руки.

Обхожу машину. Тонкий слой снега хрустит под подошвами кроссовок. Через две недели Новый год, и этот год для меня был… разным.

Голубые глаза прямо напротив моих, все остальное, включая нос, спрятано под воротником куртки.

Спотыкаюсь об этот взгляд, подходя к пассажирской двери.

Глава 3. Романов

— Вы всегда так водите?

Смотрю направо.

Повернув голову, косится на меня.

Рыжая коса лежит на груди, сиреневая шапка вместе с варежками сложена на коленях. Как ни странно, все это, вместе с курткой, каким-то образом сочетается. Видимо, выбор был осознанным, а не беспорядочным, как могло на первый взгляд показаться любому нормальному человеку. И это далеко не все сюрпризы, потому что коса берет свое начало с затылка, и там у нее черный бант в белый горошек, а в ушах снежинки на цепочках.

При такой любви к деталям боюсь представить, что там под курткой.

Это «вы» режет слух, но решаю оставить все, как есть.

— Как так? — уточняю.

— Как пенсионер, — смотрит в окно.

— То есть, соблюдая правила? — торможу перед пешеходным переходом.

Мой вопрос остается без ответа.

Если это была попытка завязать разговор, то неудачная.

К сожалению, помогать ей в этом вопросе я не буду. Даже если бы хотел, не думаю, что у нас найдется много общих тем для разговоров.

Сделав глубокий вдох, смотрю на дорогу.

На зебру высыпает орава матерей с санками и детьми.

В последнее время часто посещает мысль о том, что я бы не отказался от собственного. Наверное, это результат приближающегося тридцатилетия, или того, что жизнь плавно встала на проложенные рельсы, и придурку внутри меня слишком размеренно живется. Очевидно, ноги моего дебильного брака растут оттуда же. Возможно, мне просто надоел секс с женщинами, которых я не любил, или то, что ночка считается бурной, когда удалось уговорить друга выкинуть полсотни баксов на бутылку виски.

— Вы… эм-м-м… бегаете? — слышу я. — В смысле… специально?

Дергаю губы в улыбке.

— Да. Не сматываюсь от собаки, если ты об этом.

Тихий смешок, а за ним тишина.

Бывает так, что попадаешь в «зеленый» коридор из светофоров, но почему-то такая фигня никогда не случается, если это действительно нужно.

Встав в среднюю полосу, беспрепятственно двигаюсь по проспекту, собирая свои зеленые светофоры.

Снег заметает лобовое стекло, поэтому включаю дворники.

Навигатор велит свернуть налево. Игнорирую, потому что вспомнил другую дорогу.

В салоне вдруг бахает Имперский марш.

Девчонка принимается суетливо копаться в сумке, бормоча:

— Блин…

Отключает звук и смотрит на экран, жуя губы.

Протянув руку, убираю звук на магнитоле, чтобы не мешал.

— Алло, — теребит пальцами косу.

— Второй раз звоню, — слышу приглушенную претензию какого-то мужика. — Ты че родная, совсем оборзела?

Голос нифига не стариковский, но и на пубертат не тянет. Тянет на тридцатку или около того.

Неожиданно.

— Я занята, — говорит быстро.

— Чем?

— Делами.

— Какими?

— Обыкновенными.

— Мимо еду, ты дома?

— Нет.

— А где? Давай заберу.

— Эм-м-м… — трет она лоб и ерзает по сиденью. — Эм-м-м…

Такой поворот событий был бы удобен нам обоим, но мое шестое чувство подсказывает, что сейчас этот мужик будет послан в задницу.

— Я… еще домой не собираюсь.

Оригинально.

— М-м-м… — тянет мужик. — А что с голосом?

— Нормально с ним все. Пока.

— Не понял.

— Я занята. Сказала же.

— А-а-а, — задумчиво. — У меня тренировка завтра, так что в универ — сама.

— Ладно.

— Ну, пока?

— Угу, — кладет трубку и прячет телефон в сумку.

Посмотрев исподлобья, ловит мой взгляд.

Да. Денек сегодня сюрпризами богат.

Глава 4. Романов

У шлагбаума крутятся две машины такси. Жду, пока разъедутся, и паркуюсь у больничной ограды под фонарем.

В этом травмпункте я бывал частым гостем с шестнадцати до восемнадцати лет. Как раз в бурный расцвет своей молодости, когда по лицу и почкам можно было получить, не прикладывая никаких особых усилий. Потом была армия, а после нее аспирантура. Короче говоря, мозги постепенно встали на место. Стало ясно, чем мне суждено в жизни заниматься, правда, времени на это ушло прилично.

Моя подопечная возвращает на место шапку и варежки, посматривая в окно и расправляя на коленях юбку.

От нее прям-таки несет правильность, как от ребенка, который уселся на стул, чтобы сделать фотку для семейного альбома.

— Ладно, — выхожу из машины и натягиваю на голову капюшон термобелья.

Под ногами скользко.

Открыв пассажирскую дверь, заглядываю внутрь и спрашиваю:

— Сама дойдешь?

Голубые глаза моргают, глядя мне в лицо. Спустившись, смотрят на мои ноги в термоштанах. Пухлый рот приоткрывается, и кончик розового языка очерчивает контур.

Пф-ф-ф-ф…

— Нет, — выпячивает губы и пожимает плечом.

А, ясно.

Звучит, как полная брехня.

Протягиваю к даме руки и подхватываю подмышками, чтобы поставить на землю.

Топчется на месте на своих обтянутых сапогами ногах. Внезапно посещает вопрос, куда она в таком виде направлялась? Ну, или откуда.

Придерживаю, осматриваясь.

Тут все капитально изменилось, да и снегопад стал метелью. Не видно нихрена.

Посмотрев вниз, наблюдаю запрокинутое лицо, которое выглядит мечтательным.

— Классно, да? — разводит в стороны руки, ловя варежками снег.

— Дед Мороз не придет, — забираю у нее сумку и вешаю на свое плечо.

— Вообще-то, он существует, — сообщает миролюбиво. — Хотите, дам телефончик?

— Я предпочитаю Снегурочек, — смотрю на нее, опустив подбородок.

— Как… кхм… банально… — цокает языком.

— Зато честно, — усмехаюсь я.

Вдохнув, смотрю на заметенный тротуар, а потом опять на девчонку.

Улыбаясь, отводит глаза и стряхивает с куртки снег.

На раскрасневшемся лице ноль косметики. Ну, или я ее не вижу. Единственное, что бросается в глаза — неправдоподобно длинные ресницы в уголках глаз. Настолько длинные, чтобы было ясно — они не совсем настоящие и какие-то мультяшные. Выглядит… мило. И наивно.

Лет десять назад я бы эту Любу сожрал вместе с этими сапогами. Наверное, даже пяти минут не думал бы, ну а сейчас все в жизни подчиняется логике. Даже женитьба на Яне, несмотря на всю свою тупость, имела очень прочные основания — связи. Единственное, что я недооценил — полнейший разброд и легкость мыслей в голове своей бывшей жены.

На моем лице снова задерживается затаенный взгляд, но очень быстро убегает, когда перехватываю его своим. Это бегство в очередной раз напоминает о том, с кем имею дело.

Тряхнув головой, киваю себе за спину:

— Такие дела, Люба, дорога скользкая, так что, извини.

— А-а-а? — делает губы маленькой буквой «О».

Захлопнув дверь, приседаю и забрасываю ее себе на плечо.

— Ай! — с писком вытягивает ноги вдоль моего корпуса.

Ладонями удерживаю под коленями. Ее сумка скатывается на локоть.

Девчонка копошится, устраиваясь удобнее и что-то бормоча за моей спиной.

Чтобы не свалиться, смотрю под ноги.

Проходящий мимо мужик спрашивает: «Где хирургический корпус?». Отвечаю, что не имею понятия. У травматологии наряженная гирляндами елка. Войдя внутрь, оглядываюсь и опускаю свою ношу на подоконник. Окно украшено бумажными оленями, прямо как в старые добрые времена.

— Молодые люди, — слышу тут же. — Вы не у себя дома!

Обернувшись, вижу женщину в халате.

— Я постою, — скатывается Люба с подоконника.

— Места для посетителей, где у вас? — возвращаю ее на место. — Вы травматология или что?

— А это не ко мне вопрос, молодой человек, — лает она. — Дома на окнах сидеть будете.

— Я постою…

— Сиди, — заталкиваю Любу поглубже и кладу на колени сумку. — Я щас вернусь.

— Она меня сожрет, — понижает голос, выглядывая из-за моего плеча. Подняв на меня глаза, добавляет. — С потрохами.

Секунду торможу, рассматривая веснушки на бледном маленьком носу. От притока крови губы у нее раскраснелись.

Втягиваю носом воздух.

Если бы можно было попользоваться ее ртом без каких-либо последствий, я бы так и сделал. Ситуация усугубляется тем, что сама она смотрит на мой.

Проведя по лицу рукой, смотрю на коридор и предлагаю:

Глава 5. Романов

Стоя на стремянке, мужик в рабочем комбинезоне вкручивает новую энергосберегающую лампочку в патрон. Старая лампочка перегорела, видимо, офигев оттого, что кофейный автомат все же выдал мне сдачу, ну или оттого, что у кого-то нашлись в кармане живые деньги для покупки этого говна.

Сделав глоток из картонного стакана, морщусь и смотрю на приоткрытую дверь с табличкой «Смотровая 1». Табличка обмотана мишурой, на дверь канцелярской кнопкой ввинчен еловый венок.

— ФИО? — приглушенный голос парня-терапевта.

— Стрельцова Любовь Константиновна.

Стрельцова, значит.

Развернувшись, шаркаю по полу кроссами, отпихивая носком чьи-то использованные бахилы.

— Полных лет?

Остановившись, смотрю на дверь.

— Девятнадцать…

Запрокинув голову, тихо смеюсь в потолок и давлю пальцами на веки.

Мрак.

Качая головой, вытряхиваю оттуда все дерьмо, которое крутилось в ней последние пятнадцать минут. О том, что я отбитый на всю голову, но раз уж у меня судьба такая, почему бы нам с маленькой Любой не поесть мороженого?

Думаю, на пару часов нас бы с ней обоих хватило. У меня интереса, у нее воображения и энтузиазма.

Просто, чтобы закрыть этот гештальт. Поцеловать ее распрекрасный пухлый рот, раз она сама этого хочет, и распрощаться без слез и сантиментов, а потом набрать Марго и заняться уже взрослыми делами.

Для девчонки — приятный опыт, о котором можно рассказать подругам, для меня — ненавязчивая прогулка по розовым единорогам.

— Давайте посмотрим, что у нас тут…

За дверью возня.

— Какие ощущения?

— Больно…

— А так?

— Ай…

— Уколов боитесь?

— Фу… — слышу смешок.

— Шучу.

Бросив стаканчик в мусорное ведро, стягиваю с волос на макушке резинку. Ерошу их пальцами и зачесываю назад.

Спустя десять минут дверь открывается.

В свете новой информации вижу то, чего не заметил раньше — она еще даже не округлилась где надо. Серый короткий свитер открывает тонкую шею и худое плечо с выпирающей ключицей, под свитером грудь такого размера, который, кажется, уходит в минус, ноги в серых ботфортах хоть и стройные, но такие же худые, как и все остальное. И бедра под детской юбкой, думаю, тоже не несут сюрпризов.

Прогулка отменяется.

Какие, млин, пару часов? Окстись, Романов.

Даже, не смотря на цвет волос, она тот случай, на который я бы не обратил внимания, даже если бы нос к носу застрял в лифте. Просто вообще не моя песня. Моя бывшая жена, как ни крути, лет с семнадцати впахивает в спортзале, и на ее теле повсюду есть за что подержаться. Молоденькие наивные студентки вообще не мое, даже для легкомысленных, мать их, поцелуев.

Язык у нее подвешен, это бесспорно, тем не менее, нам пора сворачивать знакомство и разбегаться по домам.

— П-ф-ф-ф… — выдыхаю, положа на пояс руки.

Под моим взглядом лицо-сердечко становится подозрительным. Намек на улыбку испаряется.

Спрашиваю, глядя на нее нейтрально:

— Как дела?

Поджав губы, она на четвертой скорости мечется глазами по моему лицу. Между светло-рыжих бровей прорезается складка. Крылья маленького носа вздрагивают.

Судя по всему, мое прозрение слишком очевидно.

Опустив лицо, роняет на пол сумку и достает из рукава куртки шапку, говоря:

— Жить буду.

— Серьезные повреждения есть?

Повернувшись ко мне боком, суетливо натягивает на плечи куртку.

— Нет, — поднимает с пола сумку. — В рубашке родилась.

Это точно.

Тонкие каблуки ее сапог стучат по кафельному полу, когда идет по коридору, не оглядываясь.

Левая нога у нее еле заметно прихрамывает.

Почесав бровь, медленно пускаюсь следом.

Подойдя к окну, сваливает на него свои вещи и объявляет, стоя ко мне спиной:

— Я дальше сама. Спасибо. За все.

— Не за что, — засунув руки в карманы беговых шорт, останавливаюсь позади.

Думаю, все правовые вопросы касательно собачника возьмет на себя Чернышов, и если будет нужно, с ней свяжутся.

— Я могу отвезти тебя домой, без проблем, — откашливаюсь.

— Эм… спасибо, не нужно.

— Уверена? — спрашиваю, испытывая дискомфорт оттого, что оставлю ее здесь одну.

Ну, или оттого, что мы вряд ли увидимся снова.

— Да.

Осмотрев коридор, все же решаю уточнить:

— Кто тебя заберет? Родители?

Глава 6. Люба

— Ты, капец, наказана. Капец тебе. Шапку сними, а то я вижу, ты меня хреново слышишь!

— Нормально… — прислонившись лбом к стеклу, шепчу я.

— Нормально, твою мать?! Одиннадцать ночи, я тебя забираю из травматологии. Какого фига ты вообще в этом парке одна шарахалась?! Блин… — недобро смеется мой старший брат. — Из дома не выйдешь. После, твою мать, десяти! Теперь никогда. Усекла?!

Молчу, поджимая губу.

— Усекла, спрашиваю?!

— Да… — всхлипываю, обнимая себя руками.

Когда он орет, лучше не спорить. С ним вообще спорить бесполезно. Это профессиональное. Он оперуполномоченный, и полномочий у него выше крыши.

Я знаю, что накосячила.

По щеке стекает слеза.

— Нет, нифига ты не усекла, — опять психует Глеб, зажимая пищалку на руле. — Твою мать, знак не видишь, что ли?! — орет впереди стоящей машине.

Стираю слезу ладонью, провожая глазами главную елку города.

Вломившись во двор моего дома, он тормозит прямо поперек парковки.

Терпеливо жду, потому что знаю, это не конец.

Слышу его злой сап, и мои всхлипы добавляют угля.

— Ты наказана, — рычит угрожающе.

Тоскливо гляжу на свой подъезд.

— Я щас вообще не шучу, Люба.

Всхлипнув, смотрю на него.

На подстриженной почти под ноль голове черная шапка, лицо небритое, как у какого-то зэка. Краше только придумать можно. Только людей им и пугать. Он этим и занимается, причем официально.

Сжав ладонями руль своей служебной «Нивы», продолжает:

— После учебы сразу домой. Приеду — проверю. Поняла?

Молчу, прикусывая язык.

— Не слышу?!

— Поняла!

— На выход, — гаркает хрипло.

Откинув на сиденье голову, Глеб закрывает глаза.

Кусаю губу и говорю:

— Собаки на людей не нападают по расписанию.

— А мне пофигу, — втягивает в себя воздух. — Мне тебя может продуть еще надо?

— Только попробуй! — взвиваюсь, толкая руками дверь. — Обезьянник свой продувай!

— Ты меня услышала.

— Мне не десять лет, — говорю ему членораздельно, обернувшись через плечо. — И даже не одиннадцать.

Эти слова сжимают сердце.

Когда мне было десять, ему было столько же, сколько мне сейчас, и он был далеко. Служил на своей Камчатке, там, где в туалет ходят по веревочке, а письма… идут месяцами…

Я думала, он вернется. Ко мне. К нам с бабулей. А он… Вернулся, когда мне было пятнадцать. И принялся командовать, будто я без него до этого в жизни разобраться не могла. Я о ней все знаю. Сначала родился, потом пригодился. А в промежутках хотелось бы быть самой собой!

Повернув голову, выгибает бровь:

— А сколько тебе? Напомни, е-мое?

Этот сарказм давно не бесит.

Судя по всему, для него я навсегда останусь ребенком. Даже когда морщины на его упрямом лбу станут глубже, и борода поседеет. Я останусь ребенком, потому что у нас есть только «мы», и больше никого на всем этом чертовом свете.

Плюс ко всему, для него я ребенок, потому что у него нет собственных. Вот в чем все дело.

Он достоин! Достоин своих детей. И семьи. Но с таким дураком кто будет связываться?! И кобелем. Думает, я не знаю? Он пол моего универа пере… имел!

— Посчитай, — советую ему. — Вроде ты умный. Был. Вчера.

— Сгинь, — рычит. — Пока в обезьянник не затолкал.

— Спасибо, — бросаю в сердцах. — За сочувствие. Чтоб тебе так дети твои сочувствовали…

— И тебе спасибо, — выговаривает он. — За то, что у меня на пузе еще один седой волос!

На пузе! На «пузе» у него бельё стирать можно!

Ступив на подножку, выпрыгиваю из машины.

Мышцу на ноге сводит от боли, но не настолько, чтобы об этом плакать.

«В рубашке родилась», — мне так с пяти лет талдычат.

С того дня, когда выжила. Мы выжили. Я и Глеб.

Хлопнув дверью, иду к своему подъезду.

— Люба, — слышу за спиной.

Остановившись, закатываю глаза.

— Приеду. Проверю. Спать топай.

Сделав глубокий вдох, советую:

— Валидол захвати.

Дернув подъездную дверь, захожу внутрь и без сил тащусь к лифту.

На подкорке... яркие зеленые глаза мужчины, о котором... уже полгода мечтаю перед сном. И во время. И который... для меня слишком взрослый, чтобы я вообще хоть как-то могла его потянуть. Я даже не знаю, о чем с ним можно говорить. Дольше семи секунд.

Глава 7. Люба

— Ты куда в субботу делась-то? Касьянов рвал и метал.

— Голова заболела, — вру, увеличивая резкость на своем микроскопе.

Моя субботняя попытка расстаться с девственностью была очень неудачной. Сдаваться я не планирую, но… это будет не Касьянов. И… это будет не в квартире, где за стеной толпа народу бочками пьет пиво и гогочет так, что с потолка сыпется штукатурка.

Вспоминать все это не хочется.

Его руки у себя на груди и под юбкой. Его поцелуи.

Пипетка валится из рук, когда вспоминаю его тяжелое тело на своем.

Он сказал, что я… деревянная. И безынициативная.

Придурок.

Мы месяц встречались, как я могла этого не заметить?

Это все моя дурацкая потребность в ком-то. Я настоящая дремучая дура, но больше всего в жизни мечтаю влюбиться, и желательно взаимно. Эта придурь особенно прогрессирует с тех пор, как бабуля умерла, и теперь мы с Глебом круглые сироты. И хотя он сует свой нос в мою жизнь постоянно, это не изменит того, что однажды он… женится, детей заведет.

И тогда я останусь одна.

Я останусь одна до старости, потому что все мои парни сбегают от меня через месяц без объяснения причин. Их было три. Четыре, если учитывать Касьянова, но от него я сбежала сама, так что не считается.

— Пф-ф-ф… — выдыхаю обреченно.

В моих пробирках такой бардак, что хочется биться головой о стену.

— Дай глянуть, — склоняется над микроскопом Лена, одногруппница. — Н-да, подруга, — тянет она, отстраняясь. — У меня дела получше будут.

Срываю с ладоней лабораторные перчатки и бросаю их в корзину.

На этой неделе мне как будто вскрыли мозг, иначе я не могу объяснить его стойкое нежелание работать. В нем слишком тесно, потому что там уже два дня… все мысли только о том, что я, кажется, влюбилась, как и планировала, но только это… вообще не взаимно.

Человек, в которого я влюбилась, старше меня на восемь лет, он мой преподаватель, и он не помнит ни меня саму, ни моего имени, ни даже того, что уже две недели является моим дипломным руководителем! Нужно отдать должное тому, что мы с ним по этому поводу еще не встречались, но это ведь немудрено, его же целый месяц где-то носило.

Наверное, занимался своей женой — ослепительной блондинкой, которая болталась у него на шее на фоне мальдивского песка и шести кубиков его пресса, белозубой улыбки и его развеселых зеленых глаз. Судя по тому фото, медовый месяц удался.

Здесь мой мозг отрывается по полной. Лепит картинки, одна другой краше.

Вздохнув, грустно улыбаюсь.

Разумеется, я не рассчитывала на то, что он женится на мне, но я надеялась, что с фантазией у него будет получше.

И судя по всему, я абсолютно точно не в его вкусе, зато он… Господи. Он в моем. У меня даже от голоса его мурашки. Он ужасно умный, и он защитил диссертацию, хотя ему даже тридцати еще нет. И то, как он посмотрел на меня там, в травматологии… это было так очевидно, хотя Романову Александру Андреевичу даже говорить ничего не пришлось.

Я не в его вкусе.

Прямо здесь и сейчас решаю его забыть.

Его голос, улыбку, широкие плечи и спокойный взгляд, дурацкий хвост на макушке, в который он собрал свои немного вьющиеся волосы и чуть не лишил меня этим чувств. Потому что ему чертовски идет. Как и темная щетина на идеальном подбородке. И прежде всего я забуду его тренированное идеальное тело. Все его мышцы, которые отлично видно даже когда он в пиджаке и рубашке, не говоря уже о тренировочных термолосинах.

Он развелся. Кажется, с месяц назад, об этом уже весь факультет знает. Лично я планирую выйти замуж раз и навсегда. Кто угодно может считать это максимализмом, но я свою семью именно так и вижу. Один раз и... на всю жизнь.

Пихнув ногой корзину, задвигаю ее под стол и, крутанувшись на стуле, отупело смотрю в окно.

За ним темно и омерзительно холодно, я даже подумываю о том, чтобы не идти сегодня в бассейн. Плаваю я все равно, как курица, но Глеб откуда-то притащил абонемент в элитный спортзал, который отсеивает клиентуру ненормальными ценами на услуги, поэтому клиентура у них — мажоры, мажорки и прочий народ, который готов в два раза переплачивать, лишь бы на соседней беговой дорожке с тобой бежал не какой-то там слесарь, а генеральный директор фирмы, в которой этот слесарь работает.

— Закроешь сама? — идет Лена к своему столу, скрипя кедами по линолеуму.

В лаборатории универа нас осталось двое, потому что ни у нее, ни у меня, белки так и не приобрели те свойства, которые позволили бы нам обеим получить через две недели зачет.

— Угу… — отвечаю, продолжая бессмысленно пялиться в окно.

— Люба!

Подскакиваю на стуле, обернувшись.

— Я говорю «ушла», — закатывает Лена глаза.

— Пока, — вздыхаю, вытягивая перед собой ногу и поправляя черные толстые колготки.

Возвращаться сейчас домой нет никакого желания, поэтому достаю из-под стола свою спортивную сумку и тащусь к вешалке, распуская по дороге волосы.

Глава 8. Люба

— Из-вини-те… — вваливается в автобус пожилой мужчина с елкой и маленьким мальчиком в зеленом комбинезоне.

Жмусь к поручню, закрываясь рукой от колючих веток, которые лезут прямо в лицо. Моя спортивная сумка съезжает с плеча.

— Алеша, — выдыхает мужчина. — Проходи, давай-давай…

Карапуз карабкается на верхнюю ступеньку и, плюнув на елку, хватаю его за капюшон до того, как он, не дай Бог, оттуда упадет!

Иголки царапают щеку.

Жмурюсь, пища:

— О-о-й…

— Да что ж такое! — восклицает мужчина.

— Да помогите ему, молодежь! — женский голос за спиной. — Чего смотрите!

Через секунду мне становится легче дышать, и я, кажется, сохранила свои глаза целыми и невредимыми. Два промоутера-снеговика в белых ватных костюмах пристраивают елку у противоположной стены, и двери с шипением закрываются.

Отряхиваю грудь и поправляю шапку, глядя вниз на маленького Алешу. Он хлопает глазами, осматривая мою белую лохматую шубу из искусственного меха, и спрашивает:

— Снегуочка?

— Угу… — рассматриваю его румяные детские щеки.

Я мечтаю о своем Алеше. В последнее время это стало какой-то навязчивой идеей. Так хочется прижать к себе что-то вот такое же — маленькое и родное. Но эти мысли постоянно омрачает другая — я и о себе-то толком позаботиться не могу. Я никогда не признаюсь, но если бы не Глеб, я бы, наверное, пропала. У меня нет «зубов». Так мой брат говорит. Почему-то он предпочитает вытаскивать наружу только мои отрицательные качества, вроде «ты наивная, капец» или «просто научись прогибать людей. Пока не попробуешь один раз, не поймешь, как это работает».

Я не знаю, откуда у людей берутся те самые «зубы». В детстве мне никто не посчитал нужным о них рассказать, а без них, судя по всему, в этой жизни далеко не уедешь, и если бы я хоть одному своему знакомому рассказала о своих «материнских» фантазиях, они бы покрутили пальцем у виска. Причем не у своего, а прямо у моего.

Просто в моей голове фантики и бантики. Так мой брат считает, и здесь я с ним согласна.

— Спасибо… — отодвигает мужчина норковую шапку и промакивает лоб квадратиком носового платка. — Поблагодари девушку, — обращается он к мальчику.

— Спасибо, — звонко объявляет тот.

Дотянувшись до кнопки, щелкаю по ней пальцами, требуя себе остановку. Сойдя с автобуса, чертыхаюсь, забрасывая на плечо сумку и пытаясь отрыть в кармане шубы телефон.

— Да? — отвечаю, стянув с руки розовую варежку.

— Я не понял, — с претензией заявляет Глеб. — Почему подробности твоих субботних похождений я узнаю из телека?

— Это была не я, — закатываю глаза.

В том ролике обо мне информации кот наплакал, но я все равно понятия не имею, где они ее нашли. Видимо, в наше время найти человека — это никакая не проблема.

— Ну-ну, — тянет он. — «Девятнадцатилетняя студентка Любовь Стрельцова», — цитирует сухо. — Собирался заняться твоим собачником, а там уже оказывается и дело заведено. Твой друг мэр подсуетился.

— Дело? — останавливаюсь посреди тротуара, игнорируя последнее замечание.

— Да, Люба, — вздыхает он. — Об уголовном правонарушении, повлекшем причинение вреда здоровью.

— И что ему будет? — тараторю я. — Я же здорова!

— Здорова?

Он снова цитирует, только на этот раз медицинское заключение, которое понятия не имею, как к нему вообще попало:

— «Повреждения длинной малоберцовой мышцы без повреждения сухожилий…»

— Вдруг он не виноват? — перебиваю я.

— А это уже суд решит.

Вздохнув, иду по тротуару, разгоняя рукой снежинки перед носом.

— Я не хочу, чтобы из-за меня кого-то посадили на десять лет.

— Ну, ты загнула. На десять лет я бы его сам посадил, если бы ты, блин, Новый год в больничке встречала! Покалеченная! А так он штрафом отделается, и таким, каким можно подтереться.

— Давай забудем, а? — прошу его жалобно.

Меня и так кошмары мучают. Я в жизни такого страха не испытывала. Я вообще думала… что умру в том чертовом парке. Даже свет боюсь на ночь выключать. Это какие-то… приступы паники, от которых не знаю, как избавиться. Для этого о них нужно кому-то рассказать, а я не знаю кому.

— А сейчас ты где? — вкрадчиво требует он. — Я сказал после учебы домой, или ты решила на новый заход сгонять?

— Что мне теперь из дома не выйти?

— Вот не знаю, — издевается он. — Есть у меня одно решение нашей проблемы.

— Какое? — спрашиваю с подозрением.

— Кхм… — откашливается, и мое подозрение усиливается. — Потом поговорим. Мне работу работать надо. Через два часа могу тебя забрать, если нет, возьми такси.

Кладет трубку, заставляя меня напрягать лоб, а это провоцирует морщины.

Когда мой брат что-то «придумывает», это часто бывает каким-то дерьмом, которое мне не понравится. В лето перед первым курсом универа он отправил меня в один труханутый лагерь для девочек на полтора месяца, чтобы я не болталась дома одна и без дела. Я не имею понятия, где он откопал тот лагерь, но я потребовала забрать себя оттуда через две недели, и он забрал. Если бы не забрал, я бы вернулась домой пешком!

Глава 9. Люба

На нем черное пальто, из-под которого торчит воротничок кипельно-белой рубашки. И я знаю, что там под пальто на нем джинсы, потому что брюки он носит только по каким-то особым дням в году, которые выбирает черт знает каким образом. Но и те и другие сидят на нем потрясно…

Пытаюсь справиться с собой и отвести глаза, но они упорно цепляются за точеные черты.

На его щеках густая щетина. Кажется, гладковыбритым я его вообще никогда не видела. Щетина покрывает его щеки, заостренный подбородок, окружает его губы… его губы… полные. Волосы убраны назад тонким металлическим ободком. Полностью открывая лоб и вертикальные морщинки на нем.

Мне безумно нравится его лицо, но чтобы он там не думал, это случилось не с первого взгляда, а возможно… со второго или третьего. Это случилось, когда я увидела, как он умеет улыбаться. Просто я половину лекции пялилась на его задницу, а уж потом добралась до лица.

Это было полгода назад. Тогда-то у меня и поехала крыша. Я думала, это пройдет, но все никак. Мне пришлось повозиться, чтобы пробиться в его дипломники. Понятия не имею, зачем я вообще это устроила. Что я собиралась делать? Прийти в его кабинет и закинуть ногу на ногу, как Шерон Стоун?

Очень смешно.

Он задумчиво смотрит на меня в ответ, и мы, кажется, минуту смотрим друг на друга, не отрываясь, пока мой нос поглощает чертовски дразнящий запах его парфюма.

Его губы дергаются в кривой улыбке, и с моих мозгов слетает розовая пыль.

— Ты что… — говорит, сделав шумный выдох. — С деревьями обнималась?

— Эм-м-м… — пытаюсь отвести глаза от его губ. — Чего?

Опустив глаза, смотрю на его шею и выступающий кадык.

В животе странный трепет, от которого краснею.

Проведя по лицу рукой, он кивает на мою шубу.

Посмотрев вниз, вижу елочные иголки, застрявшие в лохматом ворсе.

— Эм-м-м… — начинаю выбирать их оттуда. — Да… и с камнями разговаривала.

— Надо же, — тихо отзывается он. — И что они говорят? Когда наступит глобальное потепление?

— Не на этой неделе, — успокаиваю, продолжая доставать иголки.

— Ну, слава богу.

Замираю, потому что его рука вдруг оказывается перед моим носом и начинает помогать. Длинные пальцы проворно дергают иголки, а я смотрю на мелькающее перед глазами запястье, которое украшают дорогущие часы с пластинчатым ободком.

— Как нога?

Поднимаю на него глаза.

Опустив руку, смотрит на меня исподлобья и чешет колючий подбородок.

— Ну… — смотрю на свои ноги. — Как видите.

— Тебе не рано-то в спортзал?

— Я собираюсь поплавать, — пожимаю плечом.

— А, — тянет он. — Ну, супер. Вариант сто из ста, чтобы поврежденную мышцу свело.

— Выкарабкаюсь, — пытаюсь звучать непринужденно.

— Не стоит, — говорит медленно, постукивая пальцами по стойке. — Это больно и неприятно.

— Больно и неприятно рожать, — просвещаю его миролюбиво. — Все остальное — цветочки.

— Я бы поспорил.

Сглотнув, смотрю в его глаза.

На его лице спокойствие и вежливая улыбка, а у меня к горлу подскочило сердце.

От волнения сжимаю кулаки и, откашлявшись, с очень неубедительным вызовом бросаю:

— Звучит… заманчиво…

Кажется, воздух остановился, и все звуки смолкли, пока жду его ответа.

Боясь смотреть куда-то еще, смотрю на верхнюю пуговицу его рубашки. Щеки пылают. И уши тоже…

Он молчит целую вечность. Молчит и тихо дышит надо мной. Мои глаза скатываются вниз по его груди. Между расстегнутых пол его пальто считаю белые пуговицы рубашки, пока не добираюсь до ремня брюк и ширинки…

Резко отвернувшись, смотрю в окно во всю стену, за которым мигают гирлянды.

— Если выживешь, жду тебя на улице через час.

До боли закусив губу, пропускаю через себя волну паники.

Продолжая смотреть в окно, краем глаза вижу, как он подхватывает с пола собственную сумку.

— Можно мне тридцать шестой, если несложно? — обращается он к администратору, пока я пытаюсь реанимировать все свои системы.

— Конечно, — отзывается та, и о стойку звякают ключи от тридцать шестого шкафчика.

Нахожу в себе силы повернуть голову, только когда его шаги стихают.

Администратор смотрит на меня с нескрываемым скепсисом, от которого щеки загораются еще ярче. Выхватив из ее руки свой номерок, уношусь в противоположную сторону, туда, куда велит указатель «Женская раздевалка».

Глава 10. Люба

Что я творю?!

Снова и снова провожу расческой по волосам и смотрю в свое отражение, не забывая опять и опять смотреть на круглые настенные часы.

Сердце скачет галопом и руки потряхивает.

У меня еще целых тридцать минут. Целых полчаса на то, чтобы одуматься!

Я уже все решила, иначе не выскочила бы из бассейна, как ошпаренная.

Трусливая!

— Можно?

Вздрогнув, уступаю место у зеркала высокой пухлогубой брюнетке в черно-белом костюме для фитнеса.

Она неторопливо красит губы прозрачным блеском, а я понимаю, что уже видела ее раньше, только тогда на ней были соболя, стоимостью с мою квартиру. А еще она развешана по всему городу на рекламных баннерах городского ТВ канала. С микрофоном и такой себе суперпозитивной улыбкой, именно поэтому я узнала ее не сразу. Потому что та улыбка у нее явно фотошопленная, в жизни эта женщина выглядит настоящей хладнокровной сукой. Кажется, именно это мужчинам в женщинах и нравится. Судя по тому, как мой дипломный руководитель пожирал ее глазами в том парке два дня назад.

Это отрезвляет еще больше.

Они ходят в один спортзал. В привилегированный.

Они… любовники?

Ну, разумеется, не чай же они вместе пьют.

Подлетев к своему шкафчику, бросаю взгляд на обтянутую черно-белыми лосинами задницу. Задница у нее такая, будто она в этом спортзале родилась. Шикарная у нее задница. И здесь полно таких. Даже если я год не буду слезать с велосипеда, мне такой все равно не видать.

Швырнув расческу в сумку, быстро натягиваю колготки.

О чем я думала?

Что я вообще делаю?

Завернув в пакет мокрый купальник, надеваю водолазку, торопясь так, что все из рук валится.

Он мой дипломный руководитель!

И он скоро об этом узнает. И что тогда?

Всех моих талантов не хватит на то, чтобы сделать вид, как будто это для меня новость.

Он не водит шашни со студентками. Ни с какими и никогда.

Мы не встречались раньше, потому что я для него одна из двухсот голов, он никогда не вел мои практики. Он ведет их только в магистратуре, а я… скорее всего, в нее вообще не пойду. Он никогда не делает перекличек. Никогда не проверяет отсутствующих, но его лекции особенные. Он умеет объяснять на пальцах то, что другие не могут растолковать за два лекционных часа. Просто он преподаватель от бога!

Запрыгнув в свой клетчатый сарафан, быстро застегиваю пуговицы.

Мне нужно бежать отсюда, и подальше.

Я ведь никогда всерьез не думала «о нас». Это ведь все просто… глупые фантазии. Даже в своих фантазиях я никогда не заходила дальше пары поцелуев, потому что слабо представляю, что там должно быть дальше. Опыт с Касьяновым показывает, что дальше следует неловкость и «деревянность».

Прижимаюсь дымящейся головой к шкафчику, закрывая глаза.

Трусиха…

Вот я кто.

Но он… так мне нравится, что я боюсь наделать каких-нибудь глупостей. Например, выставить себя идиоткой или болтливой дурочкой, потому что понятия не имею, как себя с ним вести. Эта встреча станет нашей последней, не сомневаюсь.

Я вообще не думала, что мы опять встретимся где-то за пределами университета. И я точно знаю, что должна буду во всем сознаться, но все, на что способна — это трусливо сбежать.

Боже, что мне делать?

У нас все равно ничего не выйдет. Во что я вообще хотела ввязаться? Во флирт со взрослым мужчиной, который по совместительству мой преподаватель?

Протянув руку, снимаю с вешалки свою шубу и, застегнув сумку, ухожу из раздевалки.

От страха, что мы можем случайно пересечься, опять колотит сердце, но в фойе никого.

От облегчения ускоряю шаг.

— Спасибо… — забираю у администратора свои варежки, изо всех сил делая вид, будто ничего особенного не происходит.

Только зайдя в автобус, понимаю, каким идиотским ему покажется мой поступок. Он примет меня за капризную дуру или решит, что я утонула. А может… он и пяти минут ждать меня не станет. И это, вероятнее всего. А если станет?

От этой мысли все внутри переворачивается. Она терзает всю дорогу до дома. Вдруг он ждет?

Глядя в пространство, пытаюсь успокоиться и сосредоточиться на чем-нибудь другом. На людях вокруг, на украшенных фасадах за окном, на том, что у меня отмерзли колени, потому что на улице стало холоднее раз в десять. И когда я несусь к своему дому, ощущение такое, будто моя челюсть перестала работать от онемения.

Войдя в квартиру, включаю свет и ставлю угги на полку. Бросаю сумку на пирамиду из больших картонных коробок и убираю шубу в шкаф.

Я живу здесь неделю, и еще не очень привыкла.

Мы разменяли бабулину квартиру на две, и мой брат отдал мне гораздо больше половины, хотя мы никогда об этом не говорили. Еще он отдал мне всю мебель. В его квартире даже дивана нет, только надувной матрас.

Глава 11. Романов

Самые странные поступки в своей жизни, не считая женитьбы на Яне, я совершал в возрасте от нуля до двадцати трех. Прежде всего, потому что приблизительно к двадцати трем мир поворачивается к человеку жопой и предъявляет вызовы, которые до этого брали на себя его родители. Проще говоря, приходится активно взрослеть и оправдать ожидания всех подряд, и это, помимо того, что многие социальные связи рушатся как раз в это самое время, оставляя в жизни только самых проверенных людей.

Дуя на руки, прихожу к выводу, что творение фигни все-таки не имеет возрастных ограничений. На часах пятнадцать минут девятого, а я какого-то черта топчусь перед дверьми тренажерки с перспективой отморозить задницу и жду.

Твою мать.

Она что, меня продинамила?

Запрокинув голову, тихо смеюсь и вдыхаю поглубже, чтобы прочистить мозг.

Небо черное, но и звезд хватает.

Посмотрев на фойе спортивного комплекса через стеклянные двери, не вижу там никакого движения.

Никаких белых шуб, розовых прибамбасов, пушистых кроликов и котят в корзине. Ну, или что там у нее в загашниках, я не знаю.

Трудно сказать, нафиг я вообще все это затеял, но она там чуть в обморок не свалилась, пока ждала ответа на свой неубедительный подкат. Может, я случайно глотнул чего-то психотропного, но я… вроде как залип, когда увидел маленькую Любу. Хорошенькую, белую, пушистую и такую же наивную, как и два дня назад.

После тренировки мне нужно закинуться углеводами, и раз уж такие дела, мир бы не перевернулся, сделай мы это вместе. Засовывать ей язык в рот совсем необязательно. Можно просто сводить погулять и накормить, большего она все равно не потянет. Не знаю, что там за мужик был у нее на проводе, но не думаю, что она когда-нибудь мужика видела голым вживую.

— Блин… — снова смотрю на часы, а потом на дверь.

Больше чем на полчаса даже Яна никогда не опаздывала, а опаздывала она постоянно.

Что за тупой поступок? Может, случилось чего?

С определенной вероятностью мы вообще можем больше никогда не пересечься. Именно это сейчас меня и злит. Об этом она подумала?

Найти ее контакты для меня не проблема, но она-то об этом не знает. Да и зачем они мне. Если в ее компании меня увидит кто-нибудь из знакомых, решат, что у Романова крыша съехала, особенно на фоне последних событий. Но я какого-то хрена все еще здесь. Стою и жду.

Пора сворачиваться.

Детский сад, блин.

Подхватив с земли сумку, забрасываю на плечо и иду к машине.

От холода сводит зубы.

Достав из кармана звонящий телефон, снимаю трубку:

— Да?

— Не передумал? — интересуется Марго.

Открыв дверь, сажусь в прогретый салон и бросаю сумку на соседнее сиденье.

— Ты меня переоцениваешь, — откидываю на сиденье голову и тру глаза. — После сорокаминутной тренировки я мало чем буду тебе полезен.

Хотя от ее предложения еще в зале я отказался совсем по другой причине, но теперь, когда эта причина самоликвидировалась, желания заглянуть к Марго все равно нет.

Стареешь, Александр Андреевич.

— Романов, ты не джентльмен, — фыркает Маргарита. — Ну, пригласи меня тогда в ресторан. Поболтаем, поедим. Калинкин новый ресторан открыл, ты в курсе? Повар у них непростой. Говорят, меню необычное.

Втянув носом воздух, стучу пальцами по рулю.

По непонятным причинам предложение сегодня не прельщает.

Мне хочется дать себе в бубен, потому что пока она говорит все это, у меня перед глазами стоят чистейшие голубые глаза с мультяшными неправдоподобно длинными ресницами, бледная кожа и рыжие волосы, выглядывающие из-под розовой шапки.

— Сегодня никак, — дернув рычаг, трогаюсь с места. — А завтра с удовольствием.

Осознаю всю тупость ситуации, но тащиться сейчас в ресторан с ней нет никакого желания, как и переводить наши отношения на уровень чуть более сложный, чем есть сейчас.

Как бы то ни было, я никогда не рассматривал Марго в качестве спутницы своей жизни. Почему? Наверное, потому что не судьба.

— Ясно, — тянет она, и за этим коротким словом я не слышу никаких претензий.

В том и дело, что мы взрослые люди.

— Извини.

— Романов, — смеется она. — Я переживу, не волнуйся.

— Ага, — непонятно зачем притормаживаю, проезжая мимо дверей тренажерки. — Хорошего вечера.

— Пока, — кладет она трубку, и я бросаю свой телефон на сидение.

У дверей никого.

Зараза.

Выехав на шоссе, включаю радио и прибавляю газа. Дворники гоняют по лобовому снег, термометр в машине показывает минус десять.

Город пустой, поэтому до дома добираюсь за двадцать минут. Пять километров от города, а по ощущениям другая планета. Воздух чище и земля дорожает каждый год.

Открыв с пульта ворота, заезжаю во двор и паркую машину перед въездом в гараж. Он забит коробками с вещами Яны, которые она, по всей видимости, решила оставить мне.

Глава 12. Люба

— Один карамельный латте, пожалуйста, — вываливаю на стойку кофейного ларька всю мелочь, которая есть в моем кармане. — И можно сразу добавить туда три сахара? И корицу?

Кисло посмотрев на горку моих монет, парень бариста сгребает их ладонью, не пересчитывая.

Игнорирую, потому что я проделываю такое часто. Я с детства коплю мелочь на все подряд, и с уверенностью могу сказать — мелочь многие недооценивают.

Если я и спала на ходу всю поездку в автобусе, то теперь нет.

Колотясь с ног до головы, грею дыханием руки, очень жалея о том, что сегодня не взяла до универа такси, но совесть не позволяет мне разъезжать по городу на такси чаще пары раз в неделю. Моя сиротская стипендия мне много чего позволяет, но я все равно вишу на шее у Глеба. Я должна получить диплом и пойти работать, чтобы слезть с нее… вот о чем я должна думать, а не о… Не о том, о ком я думала всю сегодняшнюю ночь.

Александр Андреевич, пожалуйста… проваливайте из моей головы…

Мое трусливое бегство не дает покоя, но дело ведь уже сделано!

С обидой глядя на медленного бариста, хочу попросить его двигать задницей, пока я не отморозила свою.

Прикусываю язык.

Холод жалит щеки и кончики пальцев даже через перчатки. Засунув руки в лисью муфту у себя на шее, приплясываю на месте. Мой пуховик почти до пяток, но это все равно не спасает.

— Спасибо, — вырываю из протянутой руки свой кофе.

— На здоровье, — захлопывает он перед моим лицом деревянные ставни.

— И вам хорошего дня! — отшатнувшись, кричу с претензией. — С наступающим!

Грея пальцы о стакан, семеню вдоль колонн центрального входа в здание университета.

Наш универ старейший в городе. И очень дорогой. Скопление мажоров на один квадратный метр здесь зашкаливает, особенно на экономических специальностях. Ну а на моей нет, потому что мажоры не мечтают до конца жизни ковыряться с колбами и пипетками.

Обогнув здание, по парковой дорожке добегаю до трехэтажного лабораторного корпуса. На парковке вижу знакомый черный «порше», и от его вида мне становится не по себе. Метнувшись в сторону глазами, вижу толпу парней с электронными сигаретами.

Задница…

Опустив глаза, забегаю на крыльцо, сжимая в руке стакан. С волнением слышу скрип снега за спиной. Не оборачиваясь, влетаю в дверь и проношусь через КПП, быстро сворачивая в коридор. В мой локоть впиваются жесткие пальцы.

— Не спеши, Стрельцова.

Сердце подскакивает, когда смотрю в полное издевательской усмешки лицо Никиты Касьянова.

— Отпусти… — прошу тихо, пытаясь вырвать свой локоть.

Надвинув на глаза бейсболку, сильнее сжимает пальцы.

Я не знаю, что он здесь делает! Это не его корпус!

Он худой, но очень сильный. Лицо у него тоже худое, но… красивое. Когда мы познакомились, он мне понравился, потому что он был таким самоуверенным. Он богатый, и у него этот чертов «порше». И он всегда давал мне понять, что… будто сделал мне одолжение тем, что обратил внимание. Я такая дура, что мне было все равно, но даже, несмотря на это, я не смогла в него влюбиться, как не пыталась.

Кажется, он тоже это понял.

Его глаза холодно смотрят в мое лицо. Скривив губы, он осматривает меня с головы до ног и, протянув свободную руку, наматывает на ладонь мою косу. Трет ее пальцами, глядя на мои губы.

Дергаюсь, опять пытаясь вырваться.

— Не рыпайся, — говорит, проводя глазами двух парней в белых халатах.

— Мне больно… — цежу, хотя в душу закрадывается какой-то непонятный страх.

От того, как он смотрит. С каким-то странным блеском в глазах.

— Больно только в первый раз, — усмехается, нависая надо мной.

— Отвали… — выхватываю из его руки свою косу и отбрасываю за спину.

— Ты такая правильная, Стрельцова, — произносит с издевкой. — Хороша девочка-сиротка, да?

— Нет, — толкаю его в грудь, но мой голос подрагивает. — Если сейчас не отпустишь, я тебе двину в морду.

Его губы разъезжаются в ехидной улыбке.

— Ну, попробуй.

Сглотнув, спрашиваю:

— Чего тебе надо?

— Ты в курсе, что фригидная?

По моим щекам ударяет краска, а в горле собирается ком.

Я не фригидная… я… нормальная… нормальная!

— Заткнись… — шепчу хрипло, глядя в его глаза. — Заткнись, понял?

Лениво усмехнувшись, продолжает:

— На твое счастье я добрый, поэтому в субботу повторим. Время напишу позже. Советую не выеживаться.

От тона его голоса сердце бухает в груди. Кажется, у меня пропал голос, потому что я ни слова не могу сказать, пока он надавливает большим пальцем на мою нижнюю губу, оттягивая ее вниз.

Опомнившись, врезаю по ней со всей силы и со всей силы толкаю в грудь. Из-под крышки кофейного стакана по руке и куртке течет. Отскочив в сторону, выпаливаю:

Глава 13. Люба

Зажевывая мерзкий осадок от встречи с Касьяновым шоколадной конфетой, двигаюсь по стеклянному переходу между корпусами.

За стеклом уже садится солнце, и все вокруг стало розовым от этого заката.

Я никогда всерьез не задумывалась о том, почему с парнями у меня не очень клеится. Может, потому что я всех парней вокруг сравниваю со своим братом? А может, потому что во мне что-то не так?

Я… недостаточно… чувственная?

У меня никогда не съезжали набекрень мозги от парней и желания.

Но я вообще очень собранная!

Я не люблю, когда опаздывают. И когда обещают позвонить и не звонят. Или когда парень откровенно скучает, слушая подробности из моей жизни, в то время как подробности своей он может отгружать вагонами. Парню, с которым мы пару раз ходили в кино до Касьянова, я так и сказала. Спросила, почему его дела должны быть интересны мне, а мои для него — усыпляющее чтение перед сном. С тех пор я его больше не видела и даже не жалею.

Я не знаю, откуда берется потребность вываливать на них свою жизнь, когда могу спокойно вываливать ее на брата. Наверное, потому что мне нужен мой человек! Только мой. Которого я не буду делить ни с кем, и которому… всегда будет интересно знать, где я нахожусь и чем я, черт возьми, занимаюсь.

Проглотив сладкий шоколад вместе с возникшим в горле комом, сокрушенно достаю еще одну конфету и сворачиваю в коридор.

Я, наверное, последняя девятнадцатилетняя девственница в городе, но это не так унизительно, как быть последней двадцатилетней девственницей, а двадцать мне исполнится уже через три месяца.

Изучая кабинетные таблички, плетусь от одной двери к другой. Я знаю, что его кабинет где-то рядом с деканатом, а возле него вечно толпится народ. Обойдя кучку неизвестных мне лиц, двигаюсь вдоль стены, уже догадываясь, какая конкретно дверь мне нужна. Ее подпирают два лохматых парня, и, судя по всему, они близнецы.

Мои нервы натягиваются, как гитарные струны. Меня колбасит совсем не от страха, а от волнения. Хочу его увидеть. А он меня?

Касьянов вместе со всем своим дерьмом испаряется из головы.

Прочитав имя на табличке, сжимаю пальцами ручки своей сумки.

— Дипломница? — спрашивает один из одинаковых парней.

На обоих джинсы и клетчатые рубашки, а я зачем-то распустила волосы! Может, чтобы прятаться за ними, как несчастной трусихе, которой и являюсь.

— Угу, — останавливаюсь рядом, кивая на дверь. — У себя?

Сердце в груди начинает скакать.

— Ага, занято, — сообщает парень.

Прижавшись спиной к стене, рассматриваю свои меховые угги и вздрагиваю, когда дверь кабинета открывается.

Чертовы… черти!

Быстро глотаю конфету, поправляя волосы.

— Заходите, — объявляет появившаяся на пороге девушка.

На ней мини-юбка и ботинки на каблуках, и она румяная, как помидор, и это, помимо того, что она улыбается, как влюбленная дура.

Просто блеск, Александр Андреевич!

Близнецы заходят в кабинет, сосчитав до трех, захожу следом.

— К пяти не успею, — слышу знакомый глубокий голос и тихий хрипловатый смех. — Набери меня часов в семь, обсудим.

От волнения потеют ладони, и мир сжимается до маленького, заваленного бумагами и обвешанного сертификатами кабинета.

Господи, ну и бардак.

В неверии смотрю на гору макулатуры в углу, топчась за спинами в клетчатых рубашках.

— На связи… — голос хозяина этого бардака пробирается мне под кожу, оседая искрами где-то в животе, а когда вижу его самого, уже не могу отвести глаз.

Волнистые пряди на его умной голове находятся в идеальном небрежном беспорядке. Тонкий шерстяной свитер демонстрирует каждый изгиб мышц на широких плечах и груди. Мой дипломный руководитель настолько подтянутый, что на этом свитере ни единой складки.

Это катастрофа…

Не могу перестать смотреть. Серый цвет кошмарно ему идет!

Откинувшись в рабочем кресле, зажимает телефонную трубку между плечом и шеей, небрежно перелистывая страницы лежащей перед ним картонной папки, которая очень смахивает на личное дело студента.

Оторвав от нее глаза, Романов кладет трубку и смотрит прямо на меня.

В упор и без каких-нибудь видимых эмоций на своем красивом лице!

Осматривает с ног до головы. Мою обувь, джинсы, пушистый белый свитер. Вернувшись к лицу, смотрит в мои глаза, постукивая длинными пальцами по папке.

Закусив губу, смотрю на потолок, а потом на лысый фикус в большом пластиковом горшке, который подпирает стену рядом с еще одной кучей макулатуры.

— Парни, — объявляет Романов. — Уступим даме место. Я надолго не задержу.

Скосив глаза, смотрю на единственный свободный стул. Три других завалены коробками и документами, как и шкаф, который на первый взгляд открывать опасно для жизни.

— Ага, без проблем, — хихикают близнецы.

Глава 14. Люба

Впившись пальцами в дверную ручку, замираю. За дверью шум и звуки шагов, но их быстро перебивает стук моего сердца.

— У вас очень уютно, Александр Андреевич, — замечаю тихо, глядя перед собой.

— Сбегать — это твое кредо?

Это звучит как издевка, хотя его голос нейтральный, насколько это возможно.

Я собиралась благополучно сбежать сейчас, но пол подо мной горит от стыда за свой вчерашний поступок.

Он что, хочет поговорить об этом? Разве мы не должны делать вид, будто этого не было?

— Я… у меня возникли… дела… — говорю расплывчато, и даже дураку понятно, что это чушь собачья.

Кажется, он сложил дважды два, потому что я не сомневаюсь в том, что лежащее перед ним дело — мое. И теперь он знает обо мне все, включая мое «семейное положение», и теперь уж точно догадывается о причинах моего вчерашнего трусливого бегства.

Его кресло скрипит за моей спиной. Сделав маленький вдох, оборачиваюсь.

Зеленые глаза впиваются в мое лицо, а мои… прилипают к ним в ответ. И это как гипноз! Просто смотрим друг на друга, и я даже не моргаю, пока он не делает этого первым.

Сложив на груди руки и вытянув под столом ноги в темно-синих джинсах и кроссовках, любезно говорит:

— Присаживайся.

С тоской посмотрев на стул, покусываю изнутри губу.

Кажется, я к этому не готова!

Проходя мимо ощипанного фикуса, неуверенно интересуюсь:

— Вы его что, на лабораторный материал разобрали?

Посмотрев на цветок и обведя языком зубы, ровно бросает:

— Ему со мной скучно.

— Эм-м-м… — бормочу, опускаясь на стул. — Кажется, он уже умер от скуки.

Подняв глаза, ловлю медленный взгляд на своих волосах, а потом на своем лице, и я вмиг забываю, о чем мы вообще говорим!

Я… сегодня хозяин этого чулана кажется мне моложе, чем раньше. Может, из-за того, что уличный свет так падает на его лицо, и я могу рассмотреть каждую деталь! А может, еще почему-то, но он кажется мне гораздо моложе, чем я привыкла считать, и от этого у меня в голове все перемешивается. Теперь разница между нами не кажется мне такой… ужасной, как раньше, и это приводит меня в дикое волнение.

Наши глаза сталкиваются опять, и, ерзая по стулу, начинаю краснеть, потому что меня к нему как магнитом тянет… К его телу, к его голосу… Что со мной такое?

Прижав к груди сумку, опускаю глаза.

Сделав очень глубокий вдох, он вдруг отворачивается к окну, говоря:

— У тебя удовлетворительная успеваемость по двум моим дисциплинам. Две сессии подряд.

Мое лицо вспыхивает.

Он что, собирается меня отчитывать?

— Тройка тоже оценка, — сообщаю ему.

— Так себе оценка, особенно если собираешься писать со мной диплом, — замечает он.

Глядя в стену за его плечом, запальчиво спрашиваю:

— Это что, ваши чувства оскорбляет, Александр Андреевич?

— Любовь Константиновна, — проговаривает с предупреждением, переведя на меня глаза. — Вы как-то не так со мной разговариваете.

Открываю рот, хлопая глазами.

Это разве не двойные стандарты?!

К своему ужасу выпаливаю раньше, чем успеваю подумать головой:

— Как с убийцей фикусов?

Его кулак с грохотом падает на стол.

Подпрыгнув на месте, лепечу:

— Я… наверное, пойду…

— Ты табличку на входе читала? — игнорирует, намекая на то, в чьем кабинете я нахожусь.

Я была бы ужасно рада, если бы это хоть как-то меня отрезвило!

— Читала, — говорю тихо и, не выдержав, сообщаю. — У меня тройки, потому что я не нравлюсь вашей коллеге.

Эта ведьма… меня просто ненавидит. Чтобы я не делала, все равно получаю чертову тройку.

— Ты при ней тоже все, что в голову взбредет несешь? — раздраженно спрашивает он.

— Нет, — шепчу, отворачиваясь к окну.

Кажется, это я делаю только при нем.

Я не знаю, что во мне так раздражает его дублершу. Это ужасно обидно, но жизнь вообще несправедлива!

— Поясни, — просит он.

Мне не хочется говорить об этом, но ведь он только что намекнул на то, кто у нас тут главный...

— Она занижает мои оценки, — продолжаю смотреть в окно. — Постоянно.

— Ты обвиняешь преподавателя в предвзятом отношении? — слышу его вкрадчивый вопрос.

— А что, такого разве не бывает? — смотрю на него упрямо.

— Не на моей кафедре.

— Вас ждет разочарование.

Молчит, глядя на меня исподлобья.

Стук в дверь заставляет вздрогнуть.

Глава 15. Романов

— Можно мне вместо микроскопа фейерверк? — тонкий голос племянника в трубке звучит бесхитростно.

Засунув в микроволновку контейнер с гречкой и курицей, выставляю двухминутный таймер.

— Уверен?

Если бы мне в пять лет подарили настоящий микроскоп, хоть и бэушный, я бы прыгал до потолка от счастья.

— Эм-м… угу… — зайдясь кашлем, лопочет он. — Можно мне микроскоп на какой-нибудь другой праздник? — пытается Мишаня быть вежливым и не посылать меня в задницу вместе с моим микроскопом открытым текстом.

— Без проблем.

— Папа подарил клюшку. Когда у меня температура пройдет, мы пойдем на каток.

— Круто, — упираюсь рукой в кухонную столешницу, наблюдая за тем, как вращается внутри микроволновки мой новогодний ужин. — Ну, ты не раскисай. Скоро будешь, как огурец.

— Угу… — снова кашляет он. — С Новым годом…

— Взаимно, — оборачиваюсь на залп салюта за окном.

Бомбит без перебоя со всех сторон.

— Мама просит трубку.

— Ага, — иду в коридор, ориентируясь на пищание брелока сигнализации своей машины.

— С Новым годом, — после короткой возни, слышу в трубке голос сестры.

— И тебя, — обшариваю карманы куртки.

— Как дела?

— В норме.

— Можешь кое-что передать своему другу? — раздраженно спрашивает Оля.

— Ты имеешь в виду Чернышова? — уточняю, отключая сигнализацию и подумывая о том, чтобы загнать машину в гараж.

— Да, я имею в виду его.

— Кхм… — смотрю на часы.

Начало первого ночи, а у меня никаких планов.

— Мы не так часто видимся, — говорю ей.

— А что так? — иронизирует она. — Таскаться по Куршавелям с потаскухами у него время есть, а с боевым товарищем встретиться нет?

— Оль, — вздыхаю. — Я не в курсе его передвижений.

— Ладно, — отрезает зло. — Просто передай ему, что если он подарил сыну клюшку, это значит, что на каток они должны сходить в этом году, а не в следующем.

— Тебе не кажется, что подобные вещи ты должна обсуждать с ним лично?

— Мне так не кажется, — рычит она. — Если мы встретимся лично, боюсь, эту клюшку засунуть ему в задницу!

— Может, поэтому он тебя за километр и обходит? — нахожу я гребаную логику.

— Не поэтому! А потому что он безответственный мудак!

Так, ладно.

— Это тоже передать?

— Это он и так знает, — любезно сообщает она.

— Спасибо за еду, — закрываю тему, проходя через гостиную и поднимаясь на второй этаж.

— Пожалуйста, — фыркает она. — Ты, может, в следующий раз женишься на малолетке, которая хотя бы плитой пользоваться умеет?

— У тебя сегодня месячные? — раздражаюсь, доставая из шкафа толстовку.

— Когда женщина обсуждает что-то поважнее минета, это значит у нее месячные?

— Ты закончила? — захлопываю ящик.

— Да!

— Вот и отлично, — нажав отбой, швыряю телефон на кровать.

Достало это дерьмо.

Стянув шорты, бросаю их на кресло и натягиваю джинсы. Надев толстовку, сбегаю вниз, чувствуя полное отсутствие чертового аппетита и полное нежелание сидеть на месте. Подумав минуту, обуваю кроссовки и надеваю пуховик.

На улице мелкий снег и ощущение апокалипсиса. Ухо закладывает от близкого выстрела фейерверка. Гирлянду на крыльце коротит, но ковыряться с ней нет никакого желания, как и разгребать снежный завал во дворе, поэтому иду в гараж и достаю из запасного холодильника бутылку красного марочного вина, а потом выхожу за ворота, саданув ногой по почтовому ящику, чтобы сбить с него снег.

Из-за двухметровой ограды дома напротив несет шашлыками. Метрах в десяти два подростка начиняют сугроб петардами.

Застегнув куртку, перехожу на легкую трусцу, двигаясь вниз по улице. Через четыре дома сворачиваю направо. Компания человек в пять зажигает по кругу бенгальские огни.

— С Новым годом! — летит в меня чей-то смех.

— С Новым годом, — трушу мимо, чувствуя, как от холода начинают гореть уши.

Пройдя мимо единственного круглосуточного супермаркета, сворачиваю на параллельную улицу и через минуту добираюсь до нужного дома. Зажав звонок в кованой калитке, прыгаю на месте, чтобы не отморозить зад.

— Санечка! — визжит хозяйка, повисая на моей шее и обволакивая запахом терпких духов.

— Ты один?

— Как видишь, — улыбаюсь, получая легкий поцелуй в щеку и вручая ей бутылку.

— Пошли, пошли, пошли… — смеется Таня, затягивая меня во двор. — Холодно…

На ней чумовое платье с блестками и кроссовки мужа на ногах.

Глава 16. Романов

В последнее время мне начинает казаться, что город с населением в полмиллиона человек — это дырявая обувная коробка, потому что в тридцати метрах вдоль древнего зеленого внедорожника расхаживает… твою мать… Стрельцова.

Люба.

Одетая в толстый серый пуховик почти до самых пяток и шапку с большим меховым помпоном. Подкрученные рыжие волосы разбросаны по плечам, на ногах меховые ботинки, будто у нас тут Северный Полюс и бегают пингвины. И то, что я не могу слету определить, радоваться мне или плакать, напрягает. Как и то, что я двигаюсь на нее быстрее, чем успеваю определиться.

Маленькая лгунья, какого хрена она тут делает?

Две недели про нее не вспоминал, дел по горло. Она тоже не высовывалась. Боится. И правильно делает, я ей не пацан какой-нибудь. И я ни при каких обстоятельствах не свинячу там, где провожу семьдесят процентов своей жизни, то есть на своей работе, которую в основном люблю, а иногда люблю очень горячо, особенно когда вижу результаты многолетнего труда. Я тщеславный. Но единственное слово, которое я уважаю больше остальных — это «профессионализм», и оно противоречит понятию — «пускать в штаны своих студенток».

Черт. Брелок в моем кармане продолжает сигналить, и уже через четыре шага я понимаю, что радости во мне гораздо больше, чем всего остального, потому что общение с ней — это как в одно лицо съесть мешок сладких мандаринов.

Обернувшись на звук моих шагов, она округляет маленький пухлый рот и расширяет глаза, замерев. Смотрит в мое лицо, и я на секунду отключаюсь от реальности, застигнутый врасплох, потому что на ее веках и вокруг глаз голубой пыльцой рассыпаны блестки, а на кончиках ресниц висят крошечные стразы.

Смотрю на нее в полном ступоре, подойдя почти вплотную.

Твою мать…

Рот сам собой разъезжается в туповатой улыбке.

Подняв ко мне лицо, облизывает губы.

Туплю так долго, что это даже неловко.

Вижу, как тянет носом воздух. Как тянется вперед, делая полшага навстречу. Сжимаю кулак, чтобы прикончить внезапное желание обнять ладонью маленький точеный подбородок и провести пальцем по розовым губам, которые, и это не гребаное открытие для меня, мог бы сожрать, если бы у меня совсем не было мозгов.

Очередь салютных залпов где-то за спиной приводит в чувства.

Люба вздрагивает, поднимая глаза.

Вдохнув порцию цветочного аромата, вижу в ее руках пластиковый стакан с шампанским.

— Ты что, заблудилась? — заглядываю в тонированные окна машины.

— И вас с Новым годом…

С кем она здесь?

Я знаю, что она сирота, и по каким-то причинам меня смущает то, что я вижу ее посреди ночи одну в десяти километрах от города, хотя это вообще не мое дело.

— С Новым годом, — осматриваю пустую парковку.

— У вас в кармане пищит.

— Я в курсе, — снова смотрю на нее.

На меня она смотрит, не отрываясь и не моргая.

— Поздравляю…

— С чем? — спрашиваю рассеянно, думая о том, что мне с ней делать.

— С… назначением… — улыбается.

— А, спасибо.

Два дня назад я принял должность замдекана, поэтому нахожусь в реальном цейтноте.

— Наш… уговор в силе? — смотрит на меня из-под своих кукольных ресниц.

— Уговор? — продолжаю тормозить, любуясь ими и их хозяйкой.

— Да. Насчет моего экзамена, — задирает она нос. — Он послезавтра.

Соображаю пару секунд.

Сейчас, когда уровень формальности нашей встречи нулевой, вздохнув, спрашиваю:

— Оно тебе нужно?

Если я приму у нее экзамен, сделаю это на совесть.

Скользнув взглядом по моим губам, заявляет:

— Мне оно нужно, Александр Андреевич.

Молчу, глядя в мятежные голубые глаза.

Мое расписание на следующей неделе плотнее некуда, и я планировал просто отдохнуть несколько дней, но я обычно держу свое слово.

Посмотрев ей за спину, вижу, как из круглосуточного выходит здоровый небритый мужик в парке и черной шапке. Трусцой пересекает парковку, приклеив к нам глаза. Подойдя к машине с обратной стороны, открывает дверь и бросает на заднее сидение пакет с продуктами.

— Проблемы какие-то? — спрашивает недовольно.

Не понял.

Небритая рожа, наглая и, твою мать, ментовская, тут даже к бабке не ходи.

Что за упырь?

— Нет проблем, — бросаю ему.

Обернувшись, Люба начинает суетиться.

— Эм-м-м… — смотрит на меня, топчась на месте. — Тогда… до послезавтра?

— Люба, — рявкает мужик. — В машину садись.

Какого гребаного хрена?!

Выбрасываю вперед руку и хватаю ее за локоть, подтащив к себе:

Глава 17. Люба

— Что ты сделал? — визжу, пихая в сторону своего тупоголового брата, пока мой дипломный руководитель со стоном складывается пополам и падает на колени к нашим ногам.

— Твою… мать… — хрипит Романов, роняя на грудь голову в капюшоне и упираясь рукой в землю. — М-м-м…

В ужасе хватаюсь за голову.

Я понятия не имею, что все это такое было и как такое вообще возможно, чтобы два взрослых мужика могли устроить мордобой прямо на ровном месте!

— Ты совсем больной?! — швыряю в Глеба своей варежкой и сотрясаю руками воздух. — Вызови скорую!

— Какую, млин, скорую? — психует он, загребая с крыши своей машины снег и прикладывая его к небритой щеке. — Что это за дебил?!

Из дверей круглосуточного магазина выходит пара мужчин, поглядывая на нас и на то, что у нас тут творится.

— Может, надо было сначала спросить?! — топаю ногами. — Что ты с ним сделал?!

— Оклемается, — рычит Глеб, с проклятиями расхаживая туда-сюда и разминая свою челюсть.

У меня нет ни единого грамма сочувствия. Если бы могла, двинула бы ему по второй щеке.

— Мало тебе, — бросаю в него вторую варежку. — Отойди!

Я встретила Новый год в машине, потому что у Глеба в этом поселке какие-то темные дела, и потому что встречать Новый год с ним в машине лучше, чем встречать его дома одной. Он… весь вечер таскает меня с собой по городу, а еще мой брат хочет, чтобы я познакомилась с каким-то «хорошим парнем», с которым он вместе служил в армии на этой своей Камчатке.

Я не хочу ни с кем знакомиться… у меня только один мужчина в голове, и я… не знаю, как его оттуда выгнать…

Плюхнувшись на колени рядом с Романовым, прижимаю к груди руки, боясь до него дотронуться.

Матерясь, он стонет, растирая ладонью свою грудь прямо через куртку.

Пять минут назад я вообще с трудом поверила, что он здесь.

Откуда он взялся?

Настоящий. Такой живой, красивый и настоящий. И он так на меня смотрел… он смотрел, мне не показалось!

Я его две недели не видела. И не знала, когда увижу. Он ведь теперь заместитель декана по воспитательной работе, и у него новый кабинет.

— Александр… Андреевич… — плюнув на все, протягиваю руки и сбрасываю с его головы капюшон куртки.

Обнимаю ладонями колючие щеки, заставляя посмотреть на себя.

Его кожа холодная. По скулам под моими пальцами ходят желваки, глаза зажмурены, губы сжаты.

Я впервые его касаюсь, поэтому ловлю каждое ощущение.

Может, после этой ночи он велит мне обходить себя за чертову тысячу километров. В этом случае я умру!

Тряхнув головой, Романов открывает глаза, и я верчу перед его лицом рукой, в панике спрашивая:

— Сколько пальцев?

— Люба… — хрипит он, перехватывая мою ладонь своей. — Не занимайся фигней… пф-ф-ф…

Глажу пальцами его щеку и просто не могу от него оторваться, а когда большим пальцем задеваю уголок его губ, отдергиваю руку, как вор.

Сощурив свои зеленые глаза, смотрит на меня исподлобья, и мне хочется провалиться сквозь землю. Моя ладонь тонет в его руке, и он… ее не отпускает.

— Ну, че, до обезьянника прокатимся? — каркает Глеб за моей спиной.

Вскинув голову, Романов цедит:

— Если я прокачусь до обезьянника, ты свои погоны на полку положишь.

— Я что сделаю? — рычит мой брат.

— Будешь супермаркеты охранять, — бросает ему мой преподаватель.

— Еще одно слово скажешь, поедешь в обезьянник с мигалкой. За нападение на сотрудника полиции.

— Хватит! — ору, злая на них обоих.

Посмотрев на Романова, проговариваю:

— Александр Андреевич, это мой брат. Ему в армии голову оттоптали. Мы… мы вас отвезем куда нужно…

— Люба, сядь в машину, — холодно говорит Глеб. — Я сам разберусь.

— Встань, — велит Романов, толкнув меня вверх.

Я не такая дура, чтобы думать, будто его угрозы — пустые слова! Мне вдруг становится страшно. Он на досуге бегает вместе с мэром, а с кем пьет чай, даже представить боюсь. Уровень нашего социального неравенства похож на пропасть, и если мой брат прямо сейчас не прекратит лезть на рожон, я его просто придушу!

— Извините нас… — сопротивляюсь, хватаясь за куртку Романова.

Чертыхнувшись, он лезет в карман и достает оттуда пищащий брелок от машины. Зло жмет на кнопку, но тот не реагирует. Опять пихнув его в карман, раздраженно повторяет:

— Люба, встань.

— Александр Андреевич… — шепчу я.

В ответ он снова чертыхается и с выдохом встает, дернув меня за локоть следом.

Это катастрофа.

Кажется, он на меня зол, потому что велит, открывая дверь:

— Садись в машину.

Глава 18. Люба

— Твою… ж… — плюется Глеб, откашливаясь в свой кулак. — … мать…

Пихнув мне стакан карамельного латте, утирает рукой рот.

— Это кофе или сахар концентрированный? — продолжает отплевываться, возвращая руки на руль.

Обняв стакан ладонями, делаю маленький глоток.

— Мне так нравится, — бездумно смотрю в окно.

Этим утром город совсем пустой. Дворники расчищают от снега стекло, и их движение меня гипнотизирует.

Сделав еще один глоток, изо всех сил пытаюсь проснуться.

— Ты дофига сахара ешь. Это, вообще-то, вредно, — недовольно говорит брат.

Чувствую его глаза на своем лице, но сегодня у меня нет настроения сообщать ему о том, что обычно я заедаю свой кофе шоколадными конфетами. Мое настроение находится на уровне чуть ниже плинтуса, и это отчасти его вина.

— Чего ты так паришься? — рассуждает он. — Это просто экзамен.

Просто экзамен?

Я проходила через него дважды, и каждый раз от обиды хотелось выцарапать этой аспирантке глаза, но я решила, что не буду из-за этого страдать, правда, это легче сказать, чем сделать.

Посмотрев на брата, отыскиваю маленькое синее пятно на его скуле и говорю:

— После того как ты чуть не покалечил заместителя декана моего факультета? С чего бы мне «париться»?

Тот дурдом, который он устроил на пару с моим преподавателем, до сих пор стоит перед глазами. Вообще-то, я считаю, что они оба хороши, но в отличие от своего брата все еще питаю дурацкие надежды на то, что увижу своего преподавателя снова. До того, как он женится на очередной длинноногой блондинке и отправится с ней на Мальдивы, чтобы кувыркаться в белом песке и делать фотографии для своего инстаграма.

От этой картины кофе кажется мне горьким. Отправив его в подстаканник, злюсь на себя за то, что струсила в тот день и сбежала.

Глеб сказал, что его дела с «этим придурком» меня не касаются, хотя как раз эти дела интересуют меня больше всего на свете. Он никогда не посвящает меня в свои проблемы, хотя я прекрасно знаю, что они у него случаются. Сегодня под курткой у него китель. Такое бывает раз в столетие. Это либо хорошо, либо плохо. Он надел его либо для того, чтобы получить по шапке, либо для того, чтобы получить благодарность, и вероятность здесь пятьдесят на пятьдесят.

— Я его не калечил, — слышу голос Глеб. — Какого хрена заместителю декана твоего факультета от тебя надо?

— Мы просто разговаривали, — складываю на груди руки.

— Просто разговаривали? — тянет он.

— Да, — смотрю на него. — Люди иногда разговаривают друг с другом.

— Он слюни на тебя пускал, — цедит сквозь зубы, глядя на дорогу. — По самое колено.

Сон слетает с меня мгновенно, в груди, как колокол, грохочет сердце.

Сама я пускаю на него слюни постоянно, и в моем понимании это означает не замечать вокруг ни черта, кроме этих его зеленых глаз и… всего остального.

Стараясь не выдавать безумной гонки бабочек в своем животе, заправляю за уши волосы и, откашлявшись, спрашиваю:

— М… Что он делал?

Если он пускал на меня слюни, значит, он захочет увидеть меня снова?

Повернув голову, Глеб изучает мое лицо целую вечность, а потом медленно говорит:

— Забудь…

— Но… — запинаюсь, не зная, как стребовать с него объяснений!

— Здесь тебя высажу, — вдруг переводит он тему, ткнув подбородком на шлагбаум. — Ты баллончик с собой носишь?

Плевать мне на баллончик!

После того случая с собакой он притащил три штуки и заставил распихать их по всем моим сумкам.

— Ношу, — сверлю глазами его лицо.

В кои-то веки он решил побриться. Бритье всегда идет у него в комплекте с кителем.

— Иди тогда, — бросает, поправляя зеркало заднего вида.

— Спасибо! — открываю дверь, злясь на него с новой силой.

— Ни пуха ни пера, — летит мне вдогонку.

— К черту! — хлопаю дверью, пугая сидящих на деревьях ворон.

Вывалив на умывальник в женском туалете косметику, собираю волосы в пучок и расправляю черный бант на своей белой блузке. Решаю не тянуть и поскорее закончить этот ужасный день, поэтому захожу в экзаменационную аудиторию вместе с первой пятеркой. Взяв билет, встречаю быстрый взгляд «подружки» Романова на своем лице.

Я не знаю, что такого ей сделала. Просто хочу поскорее отсюда убраться.

Оставив сумку на столе у входа, занимаю последнюю парту, потому что ненавижу сидеть на первых.

Глаза расширяются, и сердце ухает в пятки, когда, нарушая гнетущую тишину, в аудиторию заходит мужчина моей мечты!

Глава 19. Люба

Энергично скрипя кроссовками по линолеуму, Романов бросает беглый взгляд на присутствующих и направляется к маленькой кафедре, за которой восседает его коллега.

Мужчина моей мечты одет в пуховик до колен, который он расстегивает на ходу, обратившись ко всем сразу:

— Доброе утро.

Меня бросает в жар от звуков его хрипловатого голоса.

Его голос звучит так, будто это первое, что он произнес вслух с тех пор, как проснулся.

— Доброе… — кивает ему моя заклятая «подружка», и для нее, судя по всему, его появление не неожиданность.

Он её предупредил, а у меня кровяное давление подскочило на семь тысяч миллиметров.

Терзаю пальцами свой билет, в который даже заглянуть не успела. С колотящимся сердцем наблюдаю за тем, как Романов ставит на стол стакан кофе и, сняв свою куртку, вешает ее на спинку стула, после чего опускается на него сам. Вытянув под столом ноги и слегка ссутулив широкие плечи в сером свитере, складывает перед собой ладони, бросив взгляд на часы.

На его щеках немного краски с мороза и щетина, с которой почти никогда не расстается. Волнистые волосы стали чуть короче. Кажется, он постригся, и я не могу на него не пялиться!

Он пришел…

И когда его глаза находят меня, по животу целой армией несутся мурашки.

Выражение его лица не сообщает мне ничего. Оно невозмутимое, даже когда, закусив губу, делаю очень покорный вид.

Скользнув по мне взглядом, отворачивается и прислушивается к тому, что вещает ему напарница.

Выдохнув, осматриваюсь, но на меня всем плевать.

Его напарницу зовут Алена. Она аспирант, и ей двадцать пять. И она смотрит на него так, что мне хочется бросить в нее своим ботинком! Дует свои дурацкие губы в улыбке и касается пальцами его плеча, будто они старые закадычные друзья.

Ревную, остужая ладонью свою горящую щеку.

Ни один человек в этой аудитории не догадывается о том, что он пришел сюда из-за меня. Он здесь. И, судя по всему, других дел у него в университете сегодня нет, потому что он явно никуда не спешит.

Кто-то ерзает по стулу за моей спиной.

Глядя в свой билет, пытаюсь вникнуть в суть напечатанного, но для этого мне не мешало бы собрать свои мысли в кучу.

Господи, я безнадежна…

Взяв на столе ручку и бумажный лист, пытаясь прислушиваться к тихому разговору за кафедрой.

Они обсуждают погоду, и меня раздражает тихий женский смех, потому что я не вижу в этом ничего веселого.

Черчу не очень уверенный график распада молекул для модели, которую мучила весь вчерашний день, готовясь к этому проклятому экзамену. Вываливаю на бумагу все, что знаю, пока мой зубрила-одногруппник отвечает на вопросы своего билета.

Бросив косой взгляд на кафедру, тру о юбку ладони.

Романов включается в процесс не раньше, чем у парня заканчиваются слова.

Неторопливо встав со стула, закатывает рукава свитера до локтей и чертит на доске знакомое уравнение, предлагая заполнить пустые места.

Его почерк до невозможности идеальный. Он просто кошмарный перфекционист.

Положив руки на пояс своих джинсов, наблюдает.

Нервничая, понимаю, что он пришел сюда не дурака валять.

Когда тянуть становится уже просто некуда, занимаю пыточный стул перед этими двумя.

Изо всех сил стараюсь не смотреть в глаза Романова.

Если посмотрю, забуду, что вообще здесь делаю.

Может это и хорошо, что он никогда не принимал моих экзаменов. Я бы вела себя, как отсталая, уверена! Он бы решил, что я настоящая заикающаяся идиотка…

— Зачетку.

— Что? — смотрю на широкую ладонь, лежащую на столе.

— Давайте зачетку, — постукивает по столу пальцами.

Черт!

— Эм… сейчас…

Метнувшись к столу, на котором лежит моя сумка, копаюсь в ней вечность и когда возвращаюсь, вижу, что Романов с задумчивым видом изучает мои записи.

Откинувшись на спинку стула и скрестив под столом ноги, пробегается глазами по первому листу. Откладывает его в сторону и принимается за второй.

Сев на стул, кладу перед ним зачетку. Кошусь на каменное лицо Алёны, которая с раздражающей ленью рассматривает свой маникюр.

Все это похоже на игру, с которой мой сообщник справляется гораздо лучше меня!

Отложив в сторону второй лист, поднимает на меня глаза и спрашивает:

— На какую оценку вы рассчитываете?

Тру свои колени, глядя на него с подозрением.

И что я должна ответить?

Разве это не его обязанность, оценивать мои знания?

— На ту… эм… которую вам не жалко, Александр Андреевич, — упираюсь взглядом в его грудь.

Кошусь на мускулистые плечи, переходящие в гладкую загорелую шею.

Глава 20. Люба

Тихое бубнение одногруппника где-то за моей спиной неимоверно раздражает. Как и хлопки входной двери, которые сбивают мои похожие на винегрет мысли.

Последние двадцать минут просто пробую все варианты подряд. Все, которые знаю или помню. Но это работа ради работы. Я уже не сомневаюсь в том, что ни одно из этих решений не подойдет. С этим уравнением что-то не так, а что, я уже не в состоянии понять. Это белок, но какой-то… авторский! Даже загуглить его я бы не смогла, потому что нельзя загуглить непонятно что.

Мне пора сдаваться.

Это самый изматывающий экзамен в моей жизни, а ведь я даже по билету не отвечала.

От мела чешется нос. Я в мелу по самые локти. И мне нужно на воздух!

— Как дела?

Моих плеч и спины касается магнитное поле другого человека. Пробирается под одежду и согревает кожу, покрывая ее мурашками. Он не касается меня нигде, но от этого я чувствую его еще острее.

Несмотря на то что я готова его убить, я наслаждаюсь его присутствием где-то поблизости. Постоянно прислушиваюсь к тому, во что он превратил этот экзамен. Им там чертовски весело! Всем. А меня просто вытолкали на задворки, где я уже два с половиной часа ковыряюсь в мелу.

— Если вы хотели попить моей крови, то вам удалось, — рычу так тихо, чтобы слышал только Романов.

Проигнорировав мои слова, протягивает из-за моей спины руку и берет губку.

— Ты подстрелила фламинго?

— Что?.. — пытаюсь вникнуть в суть его вопроса, а когда до меня доходит, борюсь с желанием повернуть голову и заглянуть в его лицо.

В моих ушах бело-розовые серьги-перья, и он… он, что… флиртует?!

От волнения застываю.

Уставившись на доску, слежу за его рукой, которая стирает все выстроенные мной связи, кроме одной.

— Но это же… — не выдерживаю я. — Бессмыслица!

— А если я скажу, что нет?

Сделав глубокий вдох, прикладываю к вискам пальцы.

Бросив на место губку, отходит, оставляя меня один на один с задачей, которая мне не по плечу, даже несмотря на его подсказку.

— Следующая подгруппа в два часа, — слышу игривый голос Алёны. — Останешься?

— Я пас, — отвечает ей Романов.

— Жаль.

Кривлю губы, обернувшись.

Мой одногруппник пакует свои вещи в занудный кожаный портфель, и кроме него, двух наших преподавателей и меня в аудитории больше никого нет.

Отлично!

Меня снедает желание высказать нашему гостю все, что я о нем думаю. Что его бывшая кафедра — просто рассадник предвзятости, потому что сегодня он демонстративно меня потроллил.

Алёна собирает со стола билеты и все свое барахло. Посмотрев на меня и поправив очки, переводит глаза на вымотавшую меня формулу, и я вижу, как по ее лицу пробегает тень легкого недоумения.

В душу закрадывается подозрение.

Снова смотрю на доску, пытаясь понять, что такого она здесь увидела. После всех моих мытарств это больше похоже на нечитаемую белиберду.

— Сам закончишь, или мне? — слышу ее голос за спиной.

— Сам.

По животу проносится ветерок, от осознания, что с минуты на минуту мы останемся здесь вдвоем.

Протянув руку, перечеркиваю формулу двумя жирными линиями и бросаю мел на полку.

Хватит с меня.

Отряхиваю руки и свою клетчатую юбку с особой тщательностью, чтобы дождаться, пока в очередной раз хлопнет дверь.

Я чувствую себя так, будто побывала в драке: из пучка выбились волосы, на щеках горят красные пятна.

Он перевернул мой день с ног на голову, не прикладывая никаких усилий, а сам… спокойно заполняет мою зачетку, рассевшись на стуле. Захлопнув ее, двигает книжку на край стола и встает, разминая рукой шею.

Напряженно проследив за движениями его гибкого подтянутого тела, кошусь на зачетку, понятия не имея, что он там написал!

— Что это такое? — спрашиваю тихо, ткнув подбородком на доску.

— Белок, — надевает он куртку, очевидно закончив здесь все свои дела.

— Из другой галактики? — схватив зачетку, проношусь мимо.

— Из нашей.

Дернув со стола свою сумку, оборачиваюсь:

— Это кем-то доказано?

Засунув руки в карманы куртки, Романов смотрит на меня, раскачиваясь на пятках.

— Мной.

Роняю челюсть, хлопая глазами. Бегаю ими по его невозмутимому лицу, пытаясь хоть приблизительно вспомнить, чему была посвящена его диссертация, но я никогда не интересовалась.

Он подсунул мне свой «авторский» белок! И я была права — это настоящая головоломка!

— Ты… — вырывается из меня.

Ровные густые брови ползут вверх.

Прикусываю язык.

Глава 21. Романов

Ей девятнадцать, Романов.

Двадцать семь минус девятнадцать — это восемь. Перевернутый символ бесконечности и просто немаленькая цифра, когда речь идёт о разнице в возрасте между мужчиной и женщиной.

Все еще можно отмотать назад.

Я еще ничего не сделал.

— Зараза… — смеюсь сам себе, запрокидывая голову и делая глубокий вдох.

Я еще ничего не сделал.

На парковке в форме хромой буквы «П», кроме моей, прогревается еще пара машин. Этот факт не стал бы меня волновать, если Люба, твою мать, была хотя бы на тридцать процентов менее приметной.

Зачерпнув с крыши снега, леплю снежок размером со свою ладонь и запускаю им в стену заброшенного гаражного модуля. Бросаю взгляд на старую кленовую аллею, постукивая кроссовком по колесу машины.

Понятия не имею, как так вышло, что я никогда не видел девчонку раньше, и чтобы это для меня изменило.

Сегодня я определенно думаю не головой. С тех пор как вошел в экзаменационную аудиторию и поймал хрустальные голубые глаза своими, думаю только о том, какие на вкус ее губы. Ситуация осложняется тем, что она, засранка, думала то же самое о моих.

Может быть, через нее моя перегруженная башка сбрасывает накопившийся за последние полгода стресс, а может быть, я просто похотливая скотина, потому что, когда вижу белую лохматую шубу в пятидесяти метрах прямо по курсу, впиваюсь в нее глазами, чтобы не потерять из вида ни на одну секунду.

Вдохнув поглубже, слежу за тем, как переставляет худые ноги в рыжих сапогах на большой пробковой платформе.

Из-за глубокого капюшона не вижу ее лица, но чтобы спутать ее с кем-то другим, мне нужно сильно постараться.

Термометр взбесился, поэтому без лишних слов открываю пассажирскую дверь, все-таки пробравшись взглядом под капюшон.

Надув розовые губы и царапнув меня возмущенным взглядом, Люба садится в машину.

Усмехаюсь, закрывая за ней дверь.

Согласен.

Черт.

Я повел себя не очень профессионально.

Ты повел себя как свинья, Романов.

Обойдя капот, занимаю свое место и сбрасываю свой капюшон.

Посмотрев на пассажирку, напоминаю себе о том, что я еще ничего не сделал и все еще можно отмотать назад.

Отмотать. Назад.

Рыжие волосы собраны в пучок на затылке. Выбившиеся из него прядки падают на лицо, которое раскраснелось от двадцатиградусного мороза. Кожа на ее шее выглядит так, будто никто и никогда не пятнал ее засосами. Запах цветов в январе — дурманящая смесь…

Сцепив зубы, вдыхаю, теряя все свое чертово веселье, когда в долбаный тридцать пятый раз вижу, какая она молоденькая.

Девятнадцать, Саня.

Люба безошибочно угадывает мою мысль, потому что ее приклеенные к моему лицу глаза вспыхивают, а маленький упрямый подбородок ползет вверх.

Она не настолько наивная, чтобы не понимать — мне не компания за чаем от неё нужна. И она смотрит на меня так, как и положено. Смотрит на мое тело, когда думает, что я этого не вижу. Но она достаточно наивная во многих других вещах, хотя вовсю пытается это скрывать.

Толкнув вперед рычаг передач, смотрю в окно и спрашиваю:

— Перекусим?

— Да… — делает мне одолжение, сложив на груди руки.

Выехав с парковки, прикидываю, куда нам с ней отправиться.

— П-ф-ф-ф… — стучу по рулю пальцами, пытаясь поскорее решить этот вопрос.

Новая должность прилетела мне немного раньше, чем я рассчитывал, поэтому всех своих дипломников, включая Любу, я раздам коллегам. Даже, несмотря на то что больше она не моя дипломница, быть замеченным в ее компании где-либо за пределами университета — совершенно ненужное обстоятельство. Как для моих коллег, так и для моего окружения. Боюсь представить, что будет, если в ее компании меня увидит кто-то из знакомых.

Твою мать.

Даже история с Яной меркнет в сравнении с такой перспективой.

С ней, по крайней мере, можно было беспрепятственно появляться на публике, но Люба… это как разбросать на вентилятор розовой пены. И это не говоря о ее двинутом братце, с которым мы разошлись по принципу «я не трогаю тебя, ты не трогаешь меня», но что касается меня, я бы с удовольствием пропесочил этому недоделанному самбисту еще раз.

Покинув Центральный район города, направляюсь в сторону Западного.

Я там вырос и знаю его, как свои пять пальцев.

Припарковав машину рядом с маленьким кафе с видом на Набережную, помогаю Любе выбраться из машины.

Заняв двухместный круглый стол у окна, помогаю ей снять шубу и раздеваюсь сам.

Усевшись напротив, сцепляю в замок руки и упираюсь в них подбородком.

Я не хочу ни хрена отматывать.

Иначе ее бы здесь не было.

Глава 22. Романов

— При заказе одного пива, второе в подарок, — раскладывает перед нами меню официантка.

Сложив на коленях руки, Люба осматривает маленький зал кафе, бегая глазами по стенам, потолку и окнам, а я наблюдаю за ней. За движениями узких тонких плеч, за полупрозрачной рукой, которой суетливо поправляет волосы, потому что чувствует мой взгляд, и как бы старательно она не отводила глаза — мое внимание ей нравится. Женщина никогда не будет одеваться во все цвета радуги, если не хочет, чтобы на неё смотрели и чтобы ее «видели».

У меня есть предпочтения в женщинах, и… черт… сидящая передо мной девушка не из той команды, но это уже не имеет значения.

Розовые перья в ее ушах явно с другой планеты. Но гораздо больше меня волнует белая ткань блузки, которая просвечивает кружевной поролоновый лифчик. Под ним находится что-то неизбежно маленькое, но, просто не сомневаюсь, идеально маленькое.

Тело отзывается пинком в штанах.

Ты похотливая скотина, Романов.

Откинувшись на стуле, тру ладонью щеку, примеряя свою щетину к любому участку ее тела… Картина выходит грубая, но, твою мать, правильная по всем законам природы. И согласно этим законам, она такая же девушка, как и все другие. Единственный вопрос в том, подходим ли мы друг другу.

Выяснить это можно только опытным путем, как раз с этим я бы не стал торопиться.

Возможно, этот вопрос отвалится сам собой, когда наше общение зайдет в тупик, толком не начавшись. В моей жизни такие несовпадения с женщинами случались часто. В таких случаях я предпочитаю не пинать дохлого осла, правда, это осознание пришло с опытом.

Бросив на меня взгляд из-под пушистых ресниц, Люба прогуливается им по моей груди и рукам.

Принимаю это стоически, перехватывая этот взгляд своим.

Кусает губу и погружается в меню, но я прекрасно вижу, что она заставляет себя помалкивать изо всех сил. Искать темы для разговоров для нее не проблема, это я уже отлично уяснил. Как и то, что она была права — ее оценки занижались. Диктовать Алёне рекомендации в отношении одной-единственной студентки я не могу, поэтому пришлось переоценить нескольких, а если ситуация не выправится… что ж, на этот случай у меня есть новый просторный кабинет.

Взяв со стола свое меню, предполагаю:

— Хочешь что-то спросить?

Подняв на меня глаза, интересуется как бы между делом:

— У нас… эм-м-м… свидание?

Всерьез задумываюсь.

Юмор ситуации заключается в том, что ни единому человеку вокруг не пришло бы в голову, что у нас может быть «свидание». И это отсылает к причинам, по которым никакого, твою мать, свидания у нас быть априори не должно.

— Предлагаю оставить этот вопрос открытым, — смотрю на нее поверх меню.

Рыжие тонкие брови сходятся на переносице. Кажется, это означает, что мое предложение отклоняется. С интересом наблюдаю за тем, как вращаются колесики в ее голове и дуются губы.

Девчонка.

— Мне овощное пюре и печень… — вручает подошедшей официантке меню. — Латте с карамелью и… один «Медовый месяц». Спасибо.

— Стейк, овощной салат и бутылку минеральной воды, — отдаю свое меню, складывая на груди руки.

Метнув в меня взгляд исподлобья, Люба отворачивается к окну, за которым метёт.

Не могу перестать на нее смотреть. И это не в первый раз. Черт…

— Хотите сыграть в игру? — спрашивает деловым тоном, продолжая смотреть на то, как мою машину прямо на глазах засыпает по самую крышу.

Ее щеки заметно розовеют.

— В игру? — переспрашиваю.

— Да, — переводит на меня глаза. — Если я выиграю, вы меня поцелуете.

Я должен был догадаться.

«Девятнадцать лет», — напоминаю себе. — «Че ты хотел?».

Игры в поцелуи. Ладно. Предположим.

— Этой игрой ты предлагаешь закрыть вопрос «свидания»? — интересуюсь.

— Это называется «гамбит», — растягивает в фальшивой улыбке губы. — Ход, чтобы сдвинуть игру с мёртвой точки.

Не совсем так, но мне без разницы, как «это» называется. Ее рот — это то, чего мне хочется и без всяких игр с тех пор, как увидел его две недели назад.

— А если выиграю я? — просто из любопытства.

— М… — пожимает она плечом. — Тогда я вас поцелую.

Выгибаю брови.

— У этой игры существуют альтернативные версии?

— Нет.

В голубых глазах пляшут фейерверки.

Вздохнув, осматриваю полупустой зал.

Отшиб города в разгар новогодних праздников. Самое «то», чтобы сыграть в игру, в которой я собираюсь прицельно и взвешенно проиграть.