Здесь обитают волки и гуси

Предновогодняя суета

Иван Иванович Иванов, хроно-журналист развлекательно-исторического межпространственно-временного журнала «Лишайники. Журавли. Еноты. Цеппелины.» спал самым блаженным, желанным и восхитительным сном из возможных. Он спал на рабочем месте, закрыв дверь в кабинет, для надёжности подперев её тростью. Иван Иванович не забыл предварительно и без лишних уведомлений избавиться от различного рода способов кому-либо связаться с ним – через личный хроно-коммуникатор, хроно-компьютер, хроно-телеграф или голубиную хроно-почту. Лёгкое беспокойство вызывал небольшой сквозняк, проникавший внутрь помещения через приоткрытое окно, но Иван Иванович решил, что свежего зимнего воздуха ему как раз сегодня не хватает. К тому же в это время года вид на кольца Юпитера был особенно хорош.

Венцом наслаждения служила кипа бумаг, которую хроно-журналист использовал в качестве подушки. Это стоило ему немалого. Не так просто найти бумагу на работе, одна часть которой проходит в эпохи, когда бумага уже не используется, а другая происходит в эпохах, в которых её ещё не придумали, а если и придумали, то стоит она столько, что дешевле спать зарывшись носом в кипу королевских дочерей.

Так или иначе Иван Иванов был счастлив. Близился Новый год и сопутствующие торжества. Те самые деньки, о которых заранее думаешь: «В этот раз оно появится!» или «С самого детства оно ко мне не приходило, но в этот раз точно придёт», а также «Куплю себе ёлку и украшу — буду ловить на живца!».

Однако участь заразиться праздничным настроением Ивана Ивановича миновала, чему он тоже был несказанно рад, но уже по причине лени. Искать ёлку в конце декабря в окрестностях Юпитера — то ещё «приключение».

Но не об этом думал хроно-журналист, когда спал в тот день. Мыслями он был далеко — на Земле, в своём уютном домике близ Пскова. В хвойных лесах, круглый год пахнущих грибами. На берегу тихой речки, где летом так приятно рыбачить. Где сейчас было так хорошо и спокойно, ведь жена отправилась в командировку вместе с ним.

Иван Иванович, потревоженный неприятной мыслью, заворочался и перелёг на другую щёку. В связи с этим мыслепоток резко изменил свой ход. Вместо кирпичного домика на опушке бескрайней рощи теперь предстали рабочие будни. Те самые — одинаковые и невероятно скучные. Как это ни странно, мысли о них были очень даже приятными, ведь всё однообразие и скука остались позади.

До самого конца года требовалось закончить лишь маленькую статейку. Всего страниц на двести — дел меньше, чем на час. Тема тоже была несложной: те самые кольца, которые хроно-журналист мог бы наблюдать в приоткрытое окно, если бы проснулся и раскрыл глаза. Впрочем, таких ошибок он совершать не собирался. Кольца он всегда успеет посмотреть, а вот приятные до истомы сны — нет.

— Иван Иванович! — внезапно и без объявления войны раздался у хроно-журналиста женский голос над ухом.

«Коллеги! Точно! Про них то я и забыл. Надо было выпроводить их, прежде чем засыпать!»

— Иван Иванович! — повторили уже погромче и деликатно потормошили за плечо.

— Иду-иду, — невнятно буркнул хроно-журналист, надеясь выдать это за капитуляцию, ввести противника в заблуждение и поспать ещё немного: часика два или три.

— Иван Иванович, Борис Олегович вызывает вас! Говорит, срочно! — демонстрируя что угодно, кроме заблуждения, стоял на своём голос.

Повисла тишина. Иван Иванов тщательно обдумывал ответ и попутно тщательно анализировал сказанное. Ему хотелось найти какую-нибудь возможность уклониться от вызова. Неправильное выражение или оговорку. Он даже перевёл просьбу на несколько языков, включая один мёртвый, однако ничего не вышло. Так и так выходило, что нужно вставать, а затем, изображая бравую решимость, работать. Причём с таким видом, что если тебя начнут упрашивать этого не делать, суля всеми богатствами мира, то ты всё равно принципиально откажешься.

Ничем хорошим внезапный «вызов на ковёр» не грозил. Иван Иванович отлично знал, что ни в одном времени в истории человечества не существует такого начальника, который, вызвав тебя к себе посреди рабочего дня, особенно ближе к праздникам, говорил что-то вроде: «Ты молодец! Вот тебе куча денег, можешь идти домой. И возьми мою секретаршу с собой — давно она на свидания не ходила!»

— Иду-иду, — повторил хроно-журналист уже куда внятнее и, шурша бумагой, поднял голову.

— А, ещё прилетел голубь из музейного отдела. Очень просили вернуть им «Апостола». Говорят, что…

— Они про любую бумажку так говорят, — перебил раздражённый внезапной необходимостью проснуться Иван Иванович.

— Да, но ведь раритет — первая печатная книга на Руси, оригинал как-никак…

— Дочитаю, тогда верну, — твёрдо подвёл итог хроно-журналист и встал.

Обведя кабинет мутным взглядом, первое, что он сделал, с мыслью «Так не доставайся же ты никому!» — закрыл окно. И шторой тоже. Затем посмотрел на группу людей, сбившихся в кучку возле дверей, и нехотя вынул из механизма, обеспечивающего их работу, свою трость. Раздался гул облегченных вздохов — похоже, что многие тут стояли не первый час.

«Ничего без меня не могут! НИ-ЧЕ-ГО!» — скорее с удовлетворением, чем со злобой подумал Иван Иванович, дожидаясь, пока проход освободится.

Правда, затем он вспомнил, что эту трость — сплав урана и титана — его с самого утра заставила взять с собой жена, дескать, полезно иногда походить с тяжёлым в руке. Оказалось, что полезно это в основном для тех, у кого было желание причинить ему побольше неудобств или даже боль.

«Моя мымра что-то там про сосуды ещё говорила. Но что?» — задумался хроно-журналист. — «Может, я должен разбить какую-то вазу? Сдать анализ на наркотики? Или…»

Дальнейшие размышления прервались тем, что он, наконец, двинулся в путь. Идти по юпитерианскому офису журнала «Лишайники. Журавли. Еноты. Цеппелины.» без крайней степени сосредоточенности было опасно. При строительстве этого места использовали неевклидову геометрию, из-за чего оно снаружи выглядело значительно больше, чем внутри, а строители определённо сэкономили на причинно-следственных связях. Из-за последнего, в частности из некоторых помещений ты мог выйти раньше, чем зайти, а другие до сих пор существовали исключительно в виде чертежей несмотря даже на то, что стройка закончилась ещё десять лет назад.

Драматургическая суета

Урождённый одессит Лёва Дрон, широко знакомый читателям журнала «Лишайники. Журавли. Еноты. Цеппелины.» как хроно-журналист Лёва Андрон, волею исторической подмены ещё более известный как Ливий Андроник — первый римский драматург. Пребывая в своей последней ипостаси, в тот вечер он был чрезвычайно занят: неторопливо прохаживался по балкону своей усадьбы, ища в звёздном небе источник вдохновения или хотя бы подсказку, что ему делать дальше. Подошло бы что угодно — даже подмигивание морзянкой, гласящее «займись делом!». Однако звёзды безмолвствовали.

Лёва уже переложил на античный манер «Сказку о трёх медведях», «Красную шапочку» и «Чипполино». Но после этого титанического, иначе и не назвать, труда возник творческий затык. Публика же тем временем непрерывно требовала новинок! Строго говоря, она только их и желала видеть. С точки зрения добропорядочных римлян, поставить два раза подряд одну и ту же пьесу тянуло на оскорбление богов и каралось ими же. Это было страшнейшей угрозой — оно означало провести всю жизнь до самой смерти в ожидании неминуемой, несомненно страшной и мучительной гибели. Например, от ревматизма.

Чтобы не оказаться в столь щепетильной ситуации, требовалось непрерывно творить новое. Либо путешествовать. Второй вариант Лёву не устраивал от слова «совсем». Он пробыл в Риме достаточно, чтобы узнать, что там — за пределами городских стен — лежит бескрайний, полный ужасов и страданий мир. К тому же населённый худшими из людей — неримлянами, а изредка даже греками. Одних только рассказов о всех этих страхах хватило бы на сотню пьес. Вот только жанр «хоррор» пока ещё, в ближайшие две тысячи лет, не пользовался особой популярностью.

Тогда как запас сказок, которые помнил Лёва, подошёл к концу. Конечно, это были далеко не все книги, чей сюжет он знал более-менее хорошо, однако с переложением, например, «Мастера и Маргариты» возникли определённые сложности. Объяснить римлянам, кто такой прокуратор, у него ещё худо-бедно получилось. Почему раб, управляющий делами хозяина, судит людей в предалёкой Иудее — тоже, хоть уже и с трудом. Остальное же, особенно всё, связанное с христианством и почему-то Третьим Римом, напрочь не желало помещаться в головах типичного римского обывателя второго века до нашей эры.

Также совсем недавно по самой неожиданной причине провалился показ «Калигулы», переименованный, дабы сгладить острые углы и противоречия в «Тарквиния Гордого». Лёва ожидал каких угодно обвинений — в плохом сюжете и постановке; предательстве Рима и его нравов; звенящей пошлости; растлении малолетних; работе на спецслужбы англосаксов или даже пропаганде эллинизма. На деле же его работу восприняли ровным счётом никак. Публика собралась, отсидела всё представление, а затем, зевая, обсуждая политику, разошлась по домам. Такое поведение являлось нонсенсом: добропорядочные римляне обсуждали дела государства вне Сената только тогда, когда других тем для разговора не оставалось от слова «совсем».

— Ну да, примерно так царский период и выглядел, а то мы не знаем! — объяснил Лёве один доверенный критик. — Не понимаю, чем вы кого-то хотели этим удивить.

— Но как же небывалый разврат, насилие? — удивился тогда драматург.

— Публике неинтересно видеть такой разврат и такое насилие.

— А какой интересно?

— Такой, какой им бы самим хотелось творить. Достопочтеннейший Ливий, в этом городе вы не найдёте ни одного человека, который бы был против царей, но не желал побыть им хотя бы час.

Поняв, что это тупик, Лёва взялся за «Властелина Колец». Он бы рад, как и автор оригинала начать с «Хоббита», только вот стихи у него получались не очень. Так или иначе история Средиземья ложилась на древнеримские реалии куда как лучше. Пришлось, конечно, изменить пару имён, вернее, все имена без исключения, но во-первых, это не к нему возникнут вопросы по части авторских прав, а во-вторых, порой эти замены давались так ловко, что спустя какое-то время начинал путаться уже сам Лёва. Например, у него из головы напрочь вылетело, как там в оригинале звали главного злодея пьесы — Ганнибала, и что же он такое пытался заполучить, как не золотое кольцо всадника, которое требовалось расплавить в огне Карфагена.

Но даже так процесс шёл неровно. Чувствовалась усталость, в первую очередь моральная. Решив остаться в древнем Риме, Лёва думал, что всё будет просто. Простые времена, простые люди, простые нравы. Так и было первые часа два или три. Затем он по глупости женился, приобрёл себе усадьбу в городской черте, столкнулся с местной системой исчисления и пришёл в форменный ужас, осознавая, в каком аду оказался. Лёва потерял самое дорогое в жизни — возможность спорить до хрипоты на рынке. Ведь сложно спорить, когда ты даже не понимаешь, на сколько рублей тебя обманули! Затем он правда чуть-чуть пообвыкся, в частности купил себе продвинутый калькулятор по имени Афанасий, который сильно упростил расчёты с местными. Но путался до сих пор, особенно по части юриспруденции, представления о которой среди добропорядочных римлян вызывали у драматурга лёгкую оторопь — здесь виновным запросто могли назвать непосредственно преступника, даже если тот был готов дорого заплатить. Некоторые же, не иначе как городские сумасшедшие и волею недоразвитости медицины гуляющие на свободе, вовсе являлись с повинной!

Тряхнув головой, Лёва вернулся к прежним мыслям. Вот уже час он пытался сообразить, кем же должен быть в древнеримском переложении Саруман. Вариантов было два: тираном Сиракуз Гиероном Вторым, либо же Гасдрубалом правящим далёкой Испанией, но оба варианта драматургу не очень нравились.

«Сложные имена — это всегда плохо. Гиерон — тоже мне! Кто так детей называет? С другой стороны, если наоборот сильно переусложнить, хм, например: Гиерасдрубалон Второй Всецветный — звучит, между прочим! Как говорят: клин клином».

«Хм, а почему второй? Был первый или же…»

В этот момент размышления Лёвы прервали. На балкон ворвался тяжелодышащий, весь в поту старец. В вечерней полутьме не очень было видно одежду, зато одышку и солидный возраст — очень даже отчётливо. Это мгновенно выдавало в госте жреца-предсказателя. Возраст и определённые сложности по части телосложения в принципе являлись отличительной чертой римского жречества.