Зеленая любовь 2

Блюз лета

Плейлист

1 «Блюз прошлого лета» — Браво

2 «Кентавры» — ВИА Добры Молодцы

3 «Королева красоты» — Муслим Магомаев

4 «Зеленый свет» — Валерий Леонтьев

5 «Песня Яшки цыгана» — Из кинофильма «Неуловимые мстители»

6 «Король-победитель» — Вадим Мулерман

7 «Брат» — Андрей Державин

8 «Трава у дома» — Земляне

9 «Али-Баба» — ВИА Самоцветы

10 «Распутин» — Хор Турецкого

Кирилл

— Ты написал все, что мог.

Кирилл остановился посреди комнаты и подбросил теннисный мяч, едва не сбив люстру. Как бы сказал Артем: «писатель-чесатель в раздумьях разносит дом, атас».

Слава богу, не сбил.

Кирилл уселся обратно на стул, откинулся на спинку, глядя в экран ноутбука, где в нетерпении мигал курсор. Потом опустил взгляд — на потрепанный блокнот, лежавший рядом. Его компас, его память. Все остальное в голове могло посыпаться, разрушиться и предать. Но бумага помнит и терпит все.

Обложка выглядела так, будто прошла битву. Но Кирилл видел гораздо больше, чем просто помятый картон. Июльское солнце, песок пересохшей земли на вытоптанных дорогах, каплю росы туманного утра. Поля страниц исчерчены, изрисованы стрелками и вопросительными знаками. Немного дальше — смешная карикатура на Артема, который ругался, что ленивые друзья никогда не помогут полить огурцы. Рядом — описания, размашисто выведенные черной ручкой. Нервные и резкие, будто Кирилл боялся их забыть. Некоторые из них были перечеркнуты так решительно, что казалось, бумага едва выдержала.

Каждый штрих — словно маленькое окно в лето. Кирилл все это видел. Настолько ярко, что на миг становилось больно.

Артем, стоящий по колено в реке. Двухметровый, в мокрых шортах и орущий, что собаку нельзя ушами в воду, иначе он оторвет уши Кириллу. Сестра Ксюша. Смеется так звонко и заразительно, что невозможно было не улыбнуться. Элла, которая внимательно поглядывает на своего пса Гошу. Командует ему сесть и оставить в покое шлепки Распутина. Кудрявые волосы рассыпались по плечам, решительный голос звучит твердо, но улыбка... Улыбалась она всегда так нежно и искренне, что Кириллу каждый раз казалось, будто где-то совсем рядом взрывалось солнце.

Смотришь, слушаешь — и кажется, что все это можно повторить. Но стоило этим воспоминаниям соприкоснуться с реальностью, и нутро сжималось. Странный, почти тоскующий страх.

Каждое лето — невосполнимое чудо, которое никогда не случается дважды.

А потом среди этих беззаботных летних заметок, неожиданно всплывала тень. Блокнот вдруг начинал говорить совсем другим голосом. Когда Артем вдруг оказался на краю. Не мальчишкой, живущим здесь и сейчас. Не тем, кто научился быть веселым так правдоподобно, что другие терялись.

А тем, кто нашел в себе силы признаться, что падает в бесконечную боль.

И среди теплых строк появилась холодная тьма.

Кирилл помнил, как они втроем в последний день отпуска сидели до рассвета на летней кухне. Артем курил, Ксюша таскала травяной чай чашку за чашкой, Картошка дремала у нее на коленях. А за распахнутыми окнами светлело небо.

Артем выглядел как-то странно. Обычно он не умел быть тихим — его хватало на всех и каждого. Громкий, иногда излишне едкий, остроумный. Такой нарочито заметный, будто делал все, чтобы отвлечь других от чего-то внутри себя.

Но сейчас он предстал перед Кириллом совершенно другим. Искренним, грустным, уязвимым. Мелодия, застывшая на его губах, казалась бесконечной. Не песня — ее призрак, обрывки чего-то чужого, ностальгического. Артем тихо перебирал ноты, будто старые фотографии из забытых альбомов.

— Что это? — едва слышно спросил Кирилл.

Артем утомленно улыбнулся. Потом затянулся. Долго молчал.

— «Браво», — наконец отозвался он.

Кирилл кивнул. Понятное дело, «Браво». Всегда «Браво». «Ленинградский рок-н-ролл», «Вася», «Этот город». Веселое добро из прошлого, которое Распутин разносил по Приозерному ожившим школьным магнитофоном.

Но в эту ночь песни Артема звучали по-другому. Нисколько не напоминали стильное подыгрывание себе. Сегодня в голосе затерялось что-то поистине глубокое.

После гибели брата Германа Артем хранил трагедию в себе, словно тайну, которую никто не должен узнать. И, однажды рассказав, продолжал по привычке пропевать всю ту боль, которую никогда не объяснял словами.

— А Герман любил «Браво»? — спросил Кирилл. Неожиданно даже для себя самого.

Артем на секунду прервался и вздохнул.

— Очень, — признался он так тихо, что Кирилл не сразу понял, что услышал. Ксюша не отреагировала вовсе, уже задремав на пару с Картошкой. — Мы с ним всегда что-то пели.

— И ты продолжаешь петь.

— Уже один. — Артем грустно улыбнулся.

— Почему именно эти песни? — Кирилл подпер рукой голову, задумчиво глядя в лицо друга.

— Как будто, если забыть их… — Он запнулся, резко затянулся еще раз и затушил сигарету в пепельнице. — Как будто тогда точно ничего не останется.

Догорающий август

Артем

За окном догорал август, а в груди догорали последние нервные клетки. Артем сидел в тесной учительской их корпуса, уткнувшись в экран ноутбука. Таблица с распределением нагрузки расплывалась перед глазами. Цифры путались, словно кто-то нарочно размазывал их рукой.

Распахнутое окно щедро впускало по-летнему горячее солнце, вот только свежего воздуха все равно не поступало. Как нечем было дышать, так и сейчас хоть задохнись.

Артем раздраженно потер уставшие веки. Внутри пружиной вытягивалась в полную силу какая-то болезнь, бесконечно гудела голова. Он машинально потянулся за телефоном — проверить время. Разблокировав экран, на мгновение замер.

Та самая фотография.

Застывшие на снимке он, Кирилл и Ксюша. Возникли, как неуместное воспоминание, которое только добавило ощущение жара. Стоят на фоне дачного домика в Приозерном на утренней, еще залитой росой лужайке. В тот момент, когда все казалось гораздо проще. Июль, отпуск, звонкий смех Ксюши, Картошка — маленькая собачка Артема на руках у девушки. Веселый белый комок, прижатый к груди, как самое близкое сердцу существо.

Ксюша с фотографии смотрела прямо на Артема. Сидящего тут, в жаре и раздумьях. Чуть приподняв голову, чтобы подмигнуть в камеру.

Сердце пропустило удар. И тут же послышался ледяной голос здравого смысла. Артем поспешно отвел взгляд от экрана, заставляя себя удержаться в моменте. Сосредоточься, Распутин, таблица сама себя не высчитает. Это был просто глупый поцелуй. Невинный, ничего не значащий. Молодые девушки всегда тянутся к тем, кто старше. Доверяют, ищут опоры.

Угомонись и считай, препод.

Прокашляв осипшее горло, Артем без энтузиазма пролистал таблицу вверх и вниз. Потом выругался так, что университетские стены бы его осудили. Но слава богу, в коридоре никого не было. Никого, кроме молодой преподавательницы с его кафедры, которая сейчас расхаживала туда-сюда, громко ругаясь с управляющей компанией по телефону.

— Воды нет!

Елизавета Витальевна внезапно возникла в дверном проходе. Ее голос пробежал куда-то вглубь черепа неожиданным перепадом громкости. Никонова замерла, все еще требовательно глядя в телефон. Волосы собраны кое-как, подвязанная корявой шпилькой прядь выбилась и пересекла лоб.

— Дела. — Распутин сосредоточенно хмурился, проверяя, чтобы эксель нигде не выдал финт ушами.

— Ну, не вымою я гнездо на голове! — продолжала громко восклицать Никонова. — Артем Григорьевич, я в туалет сходить не могу!

— Сочувствую.

Последняя ее фраза прокатилась по коридору звонким эхом. Из лаборатории по соседству выплыл пожилой профессор. Увидев Елизавету, нервно кашлянул, почтительно закрыл дверь и двинулся прочь. Спина его скрылась за поворотом, оставляя за собой лишь пересуды. Никонова смущенно прикрыла лицо рукой, понимая, что крикнула громче нужного. Артем тихо посмеялся.

— Ужас. — Елизавета Витальевна посмотрела на удаляющуюся спину ученого. Потом перевела взгляд на Артема. — Так, нужно взять себя в руки. Что у нас с нагрузкой?

— У нас! — громко передразнил Распутин и вскинул взгляд. — У нас! Садись и считай, почему я один страдаю?! Елки-палки, Лиза, ни украсть, ни покараулить…

Она цокнула, взяла стул и демонстративно придвинулась ближе. Посмотрев на таблицу, нахмурилась. Распутин тут же осознал, что помощи от нее будет примерно столько же, сколько от открытого окна, которое должно было освежать воздух.

— Вам не жарко? — спросила Никонова, кивая на плотные брюки и рубашку, застегнутую на все пуговицы.

— Мне было бы жарко в любом случае. — Артем хрипло прокашлялся. Голова гудела все сильнее, а растущая лихорадка плавно забиралась в мысли. — Знаешь что, я передумал, отсядь. Кажется, у меня температура.

— Артем Григорьевич, вы же не разболеетесь прямо перед началом учебного года?

— Именно это я и планирую сделать. — Он вздохнул и размял шею. — Высчитаю вам нагрузку, отдам в деканат и пойду отлеживаться всю первую неделю занятий.

— Тогда я не буду отсаживаться, кашляйте бодрее. Я теперь тоже намерена пропустить первое косое расписание, которое выкатится с тысячей наложений.

— Студентов главное соберите, чтобы дети не пугались. — Распутин нажал на кнопку «Сохранить» и закрыл файл, устало потирая глаза. — Кураторов предупредите, чтобы были помягче.

— Студенты не сахарные, вы слишком уж с ними возитесь.

— Студенты — оплот университета, — серьезно заявил он. — Без них мы просто дурачки с бумажками, которые ходят туда-сюда. И наука будет никому не нужна, если ее некому будет передавать.

Он закрыл ноутбук и поднялся. Дело за малым — отнести файл в деканат, распечатать и спокойно дойти до аптеки. Кажется, температура уже к сорока градусам подбирается.

Или это просто так сильно жжется догорающий август.

— Вы главное нигде при профессорах наших не скажите, что студенты — центр университета, — усмехнулась Никонова ему в спину.

— Да мне, собственно, все равно. Я же не ученый. Просто поставлен тут нести доброе и светлое в юные умы. — Он остановился, тяжело вздохнув. — И стараюсь не отбить желание получать образование. Хотя бы в первые недели две.

Возвращение в Приозерный

Кирилл

Ветви деревьев за окном мягко перешептывалась с теплым ветром. Зелень блестела последней изумрудной симфонией цвета, готовясь сменить ее золотом.

Осень всегда казалась Кириллу неотвратимым злом. До странного неприятным выходом к чему-то серьезному и обязательному. Пережиток школьных и студенческих будней? Или просто умирающая зелень за окном? Поживи в Сибири — поймешь, какой длинной бывает зима.

Но сегодня гнетущей тоски уходящего лета почему-то не ощущалось. Может, просто еще рано думать о первом холоде, когда настроение такое летнее и бодрое? И когда щедрое солнце пытается забрать с собой тяжелую взрослость?

Остановившись у двери, Кирилл бросил взгляд на вешалку и машинально потянулся за ветровкой. Иногда утренние тени обманывали — воздух казался теплее, чем был на самом деле. Потом Кирилл отошел к окну, где за стеклом маячили зеленые кроны берез. Пару секунд задумчиво вглядывался в августовское тепло. «Нет, явно сегодня не по погоде», — произнес сам себе, снова снимая ветровку и аккуратно вешая ее обратно.

Кирилл спустился по подъездной лестнице, перепрыгивая через ступеньку. И сделал шаг навстречу солнечному свету, позволяя ему нежно коснуться кожи. Прикрыл глаза. Хотелось просто стоять так еще пару минут, вдыхая теплый воздух, пахший чистотой и летом.

Вот бы надышаться им на всю зиму.

Надо поторапливаться. Поправив рюкзак, Кирилл пересек небольшой двор и сел за руль своей «тойоты». Завести машину, пристегнуться, включить музыку. Каждый раз одни и те же действия, доведенные до автоматизма. Мгновенно включилась магнитола, прерывая его мысли. И почти сразу же послышалось знакомое:

Пусть века над землею проплыли...
Пусть нигде не осталось следа...
Кентавры, кентавры, вы все-таки были.
Кентавры, кентавры, куда же вы делись, куда?

Песня звучала громко и как-то слишком не ко времени. Кирилл непонимающе взглянул на приборную панель и тут же усмехнулся. Конечно, флешка Артема. Еще вчера этот двухметровый мечтатель устроил концерт прямо в машине. Караоке нам было мало. И теперь по аудиосистеме продолжало гулять эхо вчерашнего советского веселья.

Кирилл пристегнулся и выдохнул. Магнитола затягивала про кентавров, настроение было легкое-легкое. Артем же не признает ничего иностранного — не говоря уже о чем-то новее двухтысячных. Ну, может, несколько песен из нового или импортного случайно и проскользнули, но основа его мира — советское ретро. И любил он эту музыку не просто сильно, а с какой-то первозданной всепоглощающей преданностью. Так, наверное, могут любить лишь избранные: настолько страстно, что вся вселенная словно склоняется перед их убеждением.

Кирилл улыбнулся чуть шире, откидываясь в кресле. Впрочем, музыка хорошая. Даже если от нее слегка веяло чем-то старым, она идеально подходила для дороги в последние августовские дни.

Сегодня он точно не будет торопить осень.

Телефон снова пиликнул. Этот звук был событием сам по себе — уведомление от человека, которому он поставил отдельный сигнал. Элла Ласточкина. Сердце приятно шевельнулось в груди.

«Привет, как дела? Чем занят?»

Кирилл ответил почти сразу, даже не задумываясь:

«Привет! Артема еду из клиники забирать. Приболел дружище».

И замер, глядя на экран. Сообщение прочитали. Внизу окна запрыгали три небольшие точки — Элла набирала ответ. За окном лениво качались зеленые кусты, но Кирилл, глядел на них, будто не видя. Когда от нее пришло новое сообщение, почувствовал, словно холодный металл телефона в его ладони потеплел.

«Что-то серьезное?»

«Температурит. Заставил его показаться терапевту».

«Молодец. Тогда не буду отвлекать, еще услышимся!»

Кирилл улыбнулся, засунул телефон в карман и завел машину. Неожиданно громко подпевая песне про кентавров, плавно выехал со двора. Семь минут по узким дорогам — и будет у клиники. Но пока он вел машину, мысли были почему-то не о светофорах и не о летнем дне.

С чего вдруг Элла начала ему писать?

Возможно, дело было в том вечере, когда Артем отказался ехать с ними в Приозерный. Кирилл очень рассчитывал на эту поездку, мечтал собрать еще материала для романа. Предвкушал дружеский вечер, который останется в памяти навсегда. Да и собирались они уже пару недель, хотели вырваться туда вчетвером. В планах было пожарить мясо, включить магнитолу с советскими песнями, которую Артем везде таскал за собой по участку. Привезти с собой Картошку, чтобы носилась вокруг дома как маленький истребитель.
Настоящая передышка в надоевших буднях. Даже Артем говорил, что цивилизация его заела, хочется обратно одичать в деревню.

А потом все сорвалось. Как всегда.

— Да никто, кроме меня, в отпуске этой мурой заниматься не будет! — раздраженно буркнул Артем, когда Кирилл позвонил ему напомнить о поездке.
— Что? — Он похлопал глазами. — Ты же тоже отдыхаешь, забыл?!

— А программа сама себя не перепишет. Проверка придет и получим по куполу. — Распутин обреченно вздохнул. — Это старье надо срочно переделать, пока учебный год не начался.

— Никак-никак не получится вырваться? — Умоляющий голос не сработает, но попробовать стоит.

Холодной ночью горячее сердце

Ксюша

Ксюше показалось, что Артем вылетел из машины еще до того, как они успели остановиться.

— Даченька моя! — заорал он, бросаясь к заросшей калитке. Девушка даже побоялась, что Распутин сейчас зацепится где-нибудь галстуком. — Усы из плюща торчат! Трава по кадык!

— Артем, у тебя температура, — осторожно напомнила Ксюша, выбираясь на улицу.

— Да и ладно. — Распутин вломился на участок, едва не выбив калитку. За ним стрелой пролетела Картошка, явно разделявшая хозяйский восторг. — Пахнет-то как! Вы вдохните!

Артем остановился прямо перед домом, развернув мощные плечи. А потом вскинул голову, блаженно прикрывая глаза. Вот он, человек, вернувшийся в свою стихию. Ксюша не смогла сдержать смех глядя, на то, как с каждым вдохом Распутин наполнялся любовью к своей ожившей таежной мечте. А свободолюбивый Картофель, сверкая белоснежной шубкой, с азартом метнулась в траву, откуда тут же взлетело крохотное облако мошкары.

— Кирилл, заглуши, пожалуйста, машину! — крикнула Ксюша через плечо. — А то пока воняет только твоим выхлопом!

Девушка огляделась, шагая к багажнику. Взгляд замер на дачном домике, и Ксюша непроизвольно улыбнулась. Какой же все-таки родной и прекрасной была пристань их лета…

До Приозерного она и представить не могла, что дачная жизнь способна столь насыщенно заполнять каждый день. Там, где городская суета забирала силы, здесь, казалось, их наоборот возвращали в избытке. Будто сам воздух был наполнен не кислородом, а переплетениями историй и обрывками воспоминаний. Здесь не нужно никому ничего доказывать, не нужно стараться быть лучше, чем ты есть. Зато можно разрешить себе быть счастливым.

Просыпались они, когда хотелось. Иногда ближе к восьми утра – если предыдущий вечер был ленивым и мирным. А временами – ближе к полудню. Особенно если до рассвета слушали песни на старой магнитоле, под которые Артем громко доказывал, что настоящая музыка закончилась с падением СССР. Элла порой заглядывала к ним на такие вечера и никак не возражала против его музыкальных предпочтений — она их полностью разделяла.

– У нас демократия или как?! – однажды возмутился Кирилл, устав от потрескивания шлягеров в кассетнике.

– Естественно, – подтвердил Артем, развалившись возле магнитолы на кровати. – Пока не проснусь. Потом заканчивается.

– Прекрасно, – пробурчал брат, натягивая наушники и возвращаясь к ноутбуку. – Но ваше советское наследие мешает мне работать.

– Элла, долбани его там чем-нибудь, – пробормотал Распутин, широко зевнув.

– Сам встань и долбани.

А еще были завтраки на летней кухне, куда врывался легкий летний ветер, играя с занавесками. Хозяйственный фронт на себе держал Кирилл, мешая гречневую кашу, которую считал полезным завтраком. Спорить с ним было бессмысленно. Во-первых, на голодный желудок не рассуждают. Во-вторых, готовил он объективно лучше всех. Однажды Артем объявил, что кормить людей гречкой с утра — акт кулинарной агрессии. Но бутербродов ему все равно не светило: правило Кирилла было железным, как и его сковородка: «Пока не съешь — из-за стола не встанешь». При всей своей внешней хрупкости с дисциплиной брат умел наседать очень конкретно.

А после завтраков наступал день. И ни один из них не напоминал предыдущий. Они бродили по тайге, уезжали на велосипедах к реке, слушали прохладное пение ручья. Возвращались к вечеру, когда солнце подрагивало в листве деревьев, а небо за горой окрашивалось в мягкий розовый. Потом приключения тянули на проселочные отдаленные дороги, где Артем, раскинув руки и душу, громогласно пел, деморализуя комаров. Либо же гуляли неподалеку от садового товарищества, наворачивая круги. Кирилл старался садиться за роман ранним утром, пока еще оставался хоть немного человеком. А к вечеру превращался в усталое нечто, сбиваясь не только с ритма текста, но и с ног.

Потом к их компании окончательно примкнули Элла и ее внушительный УАЗ, который, судя по скрипам и реву, давно мечтал отправиться на свалку под романтичное закатное солнце. Элла, впрочем, управлялась с ним довольно лихо. Ее машина, титан на последнем издыхании, распахнул пути туда, куда ни один человек бы своим ходом не добрался. Туда, где дороги превращались в тропы, а тропы — в чистое ощущение приключения.

Поля, бескрайние, окутавшие горизонт золотым мерцанием. Изумрудные горы, покрытые редкими кедрами, будто акварельные наброски художника. Серебристая лента ручья, звонкой струной пронзающая лес.

Ксюша сидела на траве с фотоаппаратом в руках, очарованная. Все это — не за тысячи километров, не в далекой загранице, которую привыкли романтизировать социальные сети.

Величественная природа была здесь, совсем рядом. Настоящая, первозданная. Казалось, протяни руку — и сможешь коснуться ее неуловимой сути, сотканной из запахов сосновой смолы и травы после дождя.

Чудеса Приозерного не скрывались за блеском мегаполисов или дальними межокеанскими перелетами. Они были совсем рядом. Настолько близко, что становилось стыдно осознавать, как долго ты их не замечал.

И их дом, невысокий и бежевый, казался каким-то особенно родным, будничным и удивительно теплым. Прижимался к самому сердцу сада, будто знал, что им нужно именно это место, именно эта тишина. В такие мгновения создавалось ощущение, что рай на земле действительно реален — простой и в то же время удивительно прекрасный.

Второй шанс

Кирилл

После завтрака Артем отправился в теплицу, чтобы убрать старые кусты огурцов, а затем снова все вскопать. Ксюша попыталась ему помочь, но Распутин убедил ее пойти пофотографировать в лес или за огород.

Помыв посуду, Кирилл нехотя уселся за отчет. Устроился на уютном кресле в комнате и поставил на колени ноутбук. Работа двигалась очень вяло. А настойчивые мысли улетали к рукописи.

Его роман уже больше недели лежал заброшенным. Но таким живым в своей недосягаемости, будто существо, зовущее на помощь. Страницы дневников всплывали в сознании полароидными снимками, словно просили облечь себя в слова.

И вдруг внутри разлилось что-то ледяное и удушающее.

«Так ты никогда не закончишь. Ты еще ни разу ничего не закончил. Ты бездарь, атакующий клавиши, который так ничего в своей жизни и не создал».

Кирилл поморщился. Белый экран отчета вдруг начал нестерпимо слепить глаза. Чертыхнувшись себе под нос, он открыл вкладку с рукописью. Сначала просто молча пролистывал, судорожно разыскивая след той глубины, которая еще в июле казалась немыслимо оригинальной и человечной. Где осталось то летнее пламя вдохновения? Оно ведь светилось, горело! А что теперь? Груда безликих строк. Текст, приевшийся и вымученный.

Кирилл откинулся на спинку кресла и уставился в потолок. В голове снова зазвучал тот самый голос.

«В твоем возрасте другие уже добиваются признания: публикуют книги, дают интервью, собирают читательскую аудиторию. Они востребованы. А ты на их фоне выглядишь совершенно обычным, одним из миллионов незамеченных. Ты ничем не отличаешься от той массы, которая бесконечно публикуются на сайтах самиздата. Так и останешься лежать там мертвым грузом».

Кирилл почувствовал, как к щекам поднимается тепло. Гнев? Разочарование? Или все сразу?

Где-то за окном промелькнул ксюшин силуэт. Девушка ловила последние летние лучи сквозь листву деревьев и ни на минуту не выглядела опустошенной. Просто жила и дышала тем, что делала. А Кирилл, раб своей нерешительности, продолжает днями всматриваться в одни и те же строчки.

— Да чтоб тебя!

Он решительно захлопнул ноутбук. Отчет подождет. А роман пускай растворится где-нибудь. Пусть даже ноутбук сгорит, чтобы ничего нельзя было восстановить.

Кирилл выдохнул. Устало и вымученно, словно поставив завершающую точку в эпитафии. Раздраженно ударив ладонями по ручкам кресла, вскочил, не замечая, как успели задеревенеть ноги. Слова сорвались непроизвольно, будто взрываясь на губах накалом злости:

— Да ну его к черту! Кто я такой, писатель, что ли? Офис хоть деньги приносит, а это…

Последние слова словно ошпарили. Захотелось крикнуть так, чтобы вывернуло наизнанку все растрепанные сомнения. Чтобы вылилось наружу гнетущее чувство беспомощности.

И вдруг Кирилл уловил мелькнувшую тень — движение в коридоре. Медленное, но слишком явное, чтобы игнорировать. Он резко повернулся и застыл.

В дверном проеме стоял Артем, с трудом удерживая сигарету в уголке губ. Внушительные плечи, укутанные в старую штормовку, рабочие перчатки, заляпанные влажной землей. Не осуждая, не жалея, он просто смотрел, подняв брови.

Кирилл почувствовал, что лицо горит и тут же нырнул взглядом в пол.

— Извини, — бросил он. Хотелось, чтобы слова как можно скорее испарились. И вернули его в тот момент, когда еще был шанс заткнуться. Но Артем ничего не ответил. Медленно вытащил сигарету изо рта и бросил куда-то в карман куртки. А потом шагнул вперед.

Стало еще хуже. Удушающий стыд подпрыгнул к горлу. Обнаженную вспышку — беспомощную и голую ярость — видел человек, перед которым слабости показывать не хотелось.

— И чего? — только и спросил Артем, кивнув на ноутбук.

— Ничего, — огрызнулся Кирилл. Но Артем только пожал плечами и почесал нос тыльной стороной ладони, чтобы не пачкать лицо.

— Не пишется? — Голос звучал спокойно, даже мягко. — Напишется. Ты ведь не бросишь, да? Кто бросает, если так бесит?

Кирилл вскинул взгляд, его глаза сверкнули. Но Распутин улыбался. Будто уже привык уклоняться от гнева, который к нему не относится.

— Что?!

— От любви до ненависти. — Артем усмехнулся и кивнул на ноутбук. — Когда что-то выращиваешь с чистого листа, то невозможно испытывать одну только всепрощающую любовь. Правда?

— Я ненавижу эту писанину, — выдохнул Кирилл. В голосе появилась какая-то болезненная злоба. — Ненавижу.

— Значит, еще не вызрело.

— Что, черт возьми, значит «не вызрело»?! — Кирилл вспыхнул. — Люди штампуют свои книги, словно с конвейера, а я даже одну закончить не в силах!

— Ну, наштампуешь еще… В чем проблема? — Артем прервался, будто пожалел о своих словах. Его попытка сказать что-то невзначай не сработала — друг рассердился еще сильнее.

— Да ни в чем! — отрезал Кирилл и в порыве бессмысленной злости толкнул Артема, чтобы протиснуться на веранду.

— Дайте ходу пароходу, — проворчал Распутин, устремляясь вслед за другом. — Что я сказал такого?