Земная Беда для галактик.

Глава 1.

Глава 1.

Пенсия, утки и космическое похищение

В парке пахло хвоей, влажными досками моста и хлебом, который крошили для уток всеми поколениями пенсионеров со времени изобретения скамейки. Я шла в своём любимом пальто — том самом, в котором карман всегда тяжелеет на три карамельки, – и думала о великом: кот Вася дома один, значит, к восьми надо вернуться, иначе устроит концерт на две октавы и раздерёт кресло, как допросчиком протокол. Возраст — семьдесят два, колени — две капризные скрипки, голова — как всегда ясная, как утренний отчёт.

— Надежда Сергеевна! — окликнула меня соседка тоном, которым милиция раньше просила «пройти» в кабинет. — Вы хлеб-то свежий берите. А то утки… не едят черствый.

— Утки всё едят, если правильно подать, — ответила я, натренированно улыбаясь и мысленно записывая: «соседка снова перепутала уток с внучками».

Я бросала по крошке, наблюдала, как вода лоснится под уличным фонарём, и незаметно составляла привычные списки. Списки — это мой наркотик. Список языков, которые ещё не забыла. Список вещей, которые лежат в прихожей на случай «если вдруг»: фонарик, перчатки с прорезями для пальцев, старый складной нож и резинка для волос. Список голосов: от «меццо-сопрано убедительно» до «бабушка безобидная». Список манёвров: «подножка через трость», «головым вниз — плечом в солнечное», «наступить на носок — в локоть».

Раньше я писала другие списки — на бланках с водяными знаками и для людей, которые плохо спят. Сейчас я пишу в голове. Привычка — это орган.

— Земная самка. Возраст… пригодна? — негромко и очень чётко произнесли у меня за спиной на чистейшем русском языке. С тем акцентом, который бывает у компьютерных синтезаторов и у людей, которые никогда не дышали морозом.

Я не обернулась. Повернула голову на три градуса, как обучают в кабинетах с однонаправленным стеклом. Отражение в стекле остановки выдало троих. Рост — сто девяносто плюс, строение — сухожильное, уши — удивительно острые, как у мальчишки, который всю жизнь слушает чужие двери. Лица красивые, но какие-то… подтёртые, будто их рисовали по образцу. На ремнях — цилиндры-стяжки, на запястьях — металлические клипсы. Сзади блеснул мягкий свет — как от рентгена, только без предупреждения «не двигаться».

— Подтвердить. Фенотип редкий. Чистая. — сказал второй, щёлкнув чем-то на поясе.

— Молодые люди, — сказала я усталым голосом человека, у которого нет времени на чушь, — если это ограбление, у меня только «Корвалол», ключи и билет в библиотеку. Библиотека, правда, бесценна. И там вас быстро научат читать.

— Фиксировать объект, — сказал третий и подошёл ровно на ту дистанцию, на которой связывают пакеты у вас на кассе.

Трость у меня была не для красоты. Одно движение — и на его голеностоп лёг аккуратный, но убедительный удар. Он мотнул ногой — я уже перевела стопу и, помогая тростью, подхватила его за локоть и развернула, как штатив. Вторая рука потянулась к шее — я вбила большим пальцем под основу уха: «выключатель» у всех плюс-минус там же. Первый вскинул цилиндр — я ударила его тростью по пальцам и услышала честный звук — как падает металлический карандаш на гранит.

— Это не ограбление, — спокойно произнёс второй. — Это логистика.

— Логистика у вас — как у моего ЖЭКа, — ответила я. — Без бумажек, без совести и с дырками.

Я успела выбить у первого второй цилиндр и шагнуть на бок — как в школьной гимнастике, только без прыжков. И всё равно не успела. У третьего клипса на запястье вспыхнула мягким зелёным, и воздух рядом со мной стал вязким, как кисель из столовой в 1983-м. Ноги перестали слушаться, как ученики на последнем уроке. Я успела подумать: «Вот сейчас бы деда Кондратия, его ругательства и его армейский нож». И — провалилась в тёплый мрак, пахнущий мятой и стерильным инструментом.

---

Говорят, перед отключкой человек видит свет. Я услышала инструкции. «Снять одежду. Подать раствор. Биошунт — на семьдесят пять. Катализатор — ввести. Модификатор — минимальный… стоп. Повышаете! Ты что — с ума? Да она же рухнет!»

— Повышаем, — сказал чей-то уверенный голос, такой, как у людей, которые считают себя умнее всех. — Нам нужна премиальная. Вынашивание для высших — только на альфах. А эта — чистая. На ней всё сядет как надо.

— На ней всё сядет, — озлобленно повторил другой, — а на нас сядет патруль. Землян трогать нельзя.

— Мы их не трогаем, мы их — улучшаем, — улыбнулся первый голос.

В моё тело лилась тёплая река. Честная, расползающаяся по всем узлам — туда, где давило сердце, где ныли колени, где судьба собирала морщины в веера. Удивительно… не страшно. Как в хорошей больнице, где шепчут медсёстры и пахнет тем самым детским мылом, которое всегда прощает. Где-то глубоко внутри тихо отщёлкивались зажимы, которые я привычно держала годами: «не плакать», «не просить», «не стареть». Процесс был не из инстаграмов о вечной молодости — из военных отчётов: ясно, строго, по плану.

И вдруг — боль. Не снаружи — рёбрами вслух, а из глубины, где живут требования. Тело стало горячим. Во мне будто открыли тайную комнату, куда никто не заходил лет сорок. Тяжёлое, как гроза. Сильное, как ток. Я ощущала каждый волос на руках, каждый отсек лёгких, как квартиру, которую отремонтировали за ночь. Сердце перешло на маршевую — уверенную, чистую. И где-то сбоку — тихо зашуршало змеиное: не шипение, а привычка чувствовать тепло через стены.

— М-8 активировалась, — сказал кто-то испуганно. — Зрачки — вертикаль. Термочувствительность — плюс сорок процентов. Психо… психоактивация растёт!

— Отлично, — удовлетворённо сказал первый. — Альфа-класс. Цена — в три раза. Вот это логистика.

— А встречи с патрулём? Наги разорвут нас хвостами за эту Земную! — робко пискнул третий.

— Если поймают, — ответил «умный». — А мы ловчее. Тащите крио-манжету.

Я хотела им сказать, что хвастаться — плохая примета. Но вместо этого улыбнулась. Похоже, у меня появится шанс объяснить физически.

Глава 2.

Глава 2.

Протокол, чай и Мега-Альфа

В медотсеке у Нагов пахло металлом и яблоками. Металл давал чистоту, яблоки — видимость заботы. Стены — не белые, а матово-золотистые, как если бы стекло долго обнимало солнечный свет и теперь светилось им само. На потолке медленно дышала полоса вентиля, в углах тикали капсулы-шкафы, похожие на улиток: выползают, если звать, и прячутся, если зазевался.

— Сесть, — сказал тот, что был старше. Голос низкий, глухой, как удар под водой.

Я села. На краю кушетки, не «как пациент», а «как человек, у которого сегодня много дел». На мне уже был халат — не их милость, моя настойчивость: «или халат, или я разговариваю только из-под одеяла». Халат оказался хорош: плотный, мягкий, застёжки — умные, не лезут в кожу. В кармане звякнула ложка — я туда положила ложку просто чтобы что-то звякало. Мелочь, а успокаивает.

— Имя, — сказал старший.

— Надежда Сергеевна. Пенсионер. Любитель уток, чая, пледов и хороших протоколов, — сказала я, не меняя лица. — Вы кто?

— Командир патруля Нарах, — произнёс он. — Это мой заместитель Тессар.

Зам кивнул — коротко. Он стоял справа, как хороший нож в кухне: не мельтешит, но всегда под рукой. Плечи — широкие, талию жаль, пресс — рельефный, но не демонстративный; кожа вблизи не гладкая, а с тонким, едва заметным рисунком — будто солнце когда-то лежало на нём через воду и оставило свою сеточку. Глаза — серо-золотые, зрачки вертикальные. От обоих пахло металлом, холодной смолой и чем-то пряным, совсем слабым — у каждого по-своему.

— Земля находится под протекторатом, — продолжил Нарах. — Похищения людей — нарушение. Вас извлекли. Контрабандисты будут уничтожены.

— «Извлекли», — повторила я. — Нежно. Я предпочитаю «спасли». И чай.

Они переглянулись — едва-едва, но я видела, как по коже у Тессара пробежала короткая, почти невидимая дрожь: не раздражение — желание выровнять ситуацию. Нарах кивнул техническому блоку. Из ниши выехала панель, подала кружку, парящую ровно настолько, чтобы «обожглась — значит, живая».

— Спасибо, — сказала я и вдохнула пар. — А теперь — к протоколу.

На лету, как в старые годы на оперативке, я считывала их слаженность. Нарах — контроль, паузы, экономные жесты. Тессар — действие, готовность «соблюдать приказ» даже ценой дискомфорта. Экипаж — оседлая дисциплина: по шагам узнаешь, где занимаются боем, где — хирургией, а где — любят тишину.

— Вас подвергли модификации, — сказал Нарах так, будто читает список недопустимых действий на мостике. — Омоложение. Катализатор чужой расы. Альфа-доминанта активирована вне регламента. Мы проведём сканирование. Потребуется биоматериал. Придётся уколоть.

— Уколоть — это прекрасно, — сказала я. — Потому что если кто-то попробует потрогать — будет больнее. И, пожалуйста, пилочку приложите к слову «альфа»: в вашем произношении там скрежет.

Тессар, похоже, впервые за всё время усмехнулся — уголком рта, едва-едва. Сканирующий дуговой каркас опустился мне на плечи, внутри мягко шелохнулся воздух — не дул, а как будто гладил кожу. На экране поплыли знакомые и чужие кривые.

— Сенсорика расширена, — озвучивал медтех с голосом человека, который не умеет лгать даже себе. — Визуал — сверхночной, термокарта — плюс сорок один. Мышечный ответ — выше нормы в три с половиной. Импульс дисциплины…

— Что? — спросила я.

— Импульс дисциплины, — повторил он, растерянно переключая фильтры. — Ваш голос… вызывает в экипаже полевую реакцию. Они — ровнее дышат. Синхронизируются. Это… Нарах?

— Редкий побочный, — сказал Нарах и посмотрел на меня так, как смотрят на инструмент, который внезапно оказался древнее всех твоих книг и всё равно работает лучше. — Вы будете осторожны со словами.

— Я всегда осторожна со словами, — сказала я. — Это моя специальность.

Я поставила кружку на край, спустила пятки на пол и чуть повела плечом — проверила новую подвижность. Хрустнула где-то память о старых суставах, но тело улыбнулось. Мышцы слушались как хорошо наточенный нож — без усилия, без скрипа. Нарах это заметил — взглядом отметки: здесь, здесь и здесь.

— Одежда, — сказала я. — Не хочу, чтобы вы сломали дисциплину преждевременно.

Он обработал просьбу как приказ — сухо, чётко. Из соседней ниши выехал контейнер с серым костюмом-поддоспешником. Ткань — дышащая, эластичная, держит форму, будто у неё есть воля. Я накинула, застёжки встали ровно туда, где им было положено. Когда рукав мягко охватил запястье, я поймала на себе взгляд Тессара: не жадный, не голодный — профессиональный. Рассчитать хват, рычаг, дистанцию. Я невольно улыбнулась: «Мальчик, ты влюбишься не в ноги, а в то, как они бьют». И сразу пресекла себя — рано. Пусть у нас будет чай.

— Что дальше по вашему «регламенту»? — спросила я. — Лекарства, изоляция, совещание совета старейшин?

— Официально, — произнёс Нарах, — объект с активной доминантой должен быть изолирован, изучен и… — он помолчал, и я впервые услышала в его голосе не холод, а нагретую пустынным ветром усталость, — …ограничен. Чтобы избежать влияния.

— Не люблю слово «объект», — сказала я. — А влияние — это моя профессия. Давайте не будем «ограничивать», давайте будем договариваться. Вы — правы: мое присутствие уже влияет. С другой стороны, я — ваш актив. Земная. И мотивированная. Вы хотите решить проблему контрабанды? Я — ваш человек.

— Вы — не наш, — сказал он тихо, но так, что это слышно било ровно в диафрагму. — Вы — под нашей защитой.

— Вы — под моим наблюдением, — ответила я, и в медотсеке стало на полтона тише.

Кривые на экранах внезапно сгладились. Даже вент полыхнул ровнее. Медтехи моргнули — одновременно. Тессар чуть заметно изменил стойку: лопатки ослабли, колени перестали «держать пресс на шоу». А я просто сделала глоток чая. «Импульс дисциплины», так? Значит, говорить придётся точно, в меру и без криков. Как я люблю.

— Придётся тренировка, — сказал Нарах. — Вы не знаете своих пределов. И вы опасны — для себя и для других.

Глава 3.

Глава 3.

Рынок вещей и людей

Станция висела в пустоте, как кольцо, которое забыли снять перед операцией. Снаружи — рябь ремонтных швов, тёмные соты стыковочных узлов, световые дорожки, что вспыхивают и тухнут, как дыхание в ночи. Внутри — шум, запахи, человеческие и не очень голоса. Когда наш шлюз приоткрылся, ко мне ударило сразу: горячий металл, пряная пыль, хлорофилл из гидропонных блоков, сжёгшие нёбо специи, и ещё — кислый, противный шлейф дешёвого стимулятора, которым маскируют страх.

— Держись ближе, — коротко сказал Нарах. — В толпе мы — не ваши парни с цветами. Мы — стена.

— А вы, выходит, мой букет из кирпичей, — кивнула я и поправила ворот серого костюма. — У стены есть ручка?

— У стены есть глаза, — отозвался Тессар.

Мы вышли. Коридоры станции были из тех, что строят везде, где дорого пространство: низкие потолки, бесконечные ряды световых полос, вокруг которых скапливается пыль, на полу — разметка красных и жёлтых линий: «здесь грузятся», «здесь ругаются», «здесь спорят тихо». Справа тянулись лавки с безобидным — ткани, посуда, инструменты; слева — с обидным — импланты сомнительного происхождения, банки с «пищей» в кавычках, и витрины с чем-то, что называлось «услуги», хотя выглядело как тупой нож с табличкой «не заточен».

Винк, наш связной, шагал впереди пружиня, как кот, который знает короткую дорогу к сливкам. На нём был плащ с подкладкой из карманов, улыбка «мы честно обманываем тех, кто плохо слушает», и ожерелье из ключей — от складов, от тайников, от жадных сердец.

— Сначала — техно, — сказал он, разворачиваясь на ходу. — Принтеры у «Рабиан-Три». Они не торгуют с патрулём, но со мной — да. Потом — живой сектор. И да, на аукцион сегодня выставят «колонистов». Ваше «добровольно» — я понял-понял. Сделаем по-вашему.

— Сделаем правильно, — поправила я. — По-моему — это слишком скромно.

Палатка «Рабиан-Три» отличалась от всех тем, что у неё не было палатки. Была матовая комната с дверью, которая распахивалась не от «тук-тук», а от знания правильных слов. Внутри — безупречно чисто. В рядах — цилиндры разных размеров: от «поставить на стол и печатать пуговицы» до «поставить в сарай и строить поселение». На табличках — спецификации, в уголке — энергетические блоки с аккуратными предупреждениями: «не обнимать». За стойкой — женщина лет сорока, с ладонями инженера и взглядом нотариуса.

— Винк, — сказала она без радости, но и без ненависти. — У тебя есть кто-то, у кого есть деньги?

— У меня есть кто-то, у кого есть цель, — Винк кивком показал на меня. — А у цели — деньги и характер. Знакомься, Ло.

Я протянула ладонь. Ло не стала трогать — сканер в глазах у неё работал быстрее пальцев.

— Вам нужен мультипликатор материалов класса «Ауриг-6», — сказала она сразу. — С блоком «семена и микрочастицы», модулем «керамика кирпичная и огнеупорная», «ткань базовая и термоэластик», «металл мягкий и средний». «Плата низкоплотная» — по лицензии. Энергоблок — два, лучше три. Катализатор — у вас?

— Докупим, — ответила я. — На старте — комбо: база, семена, инструменты, одежда. Нам нужно построить жизнь. С нуля и без шоу.

— Поняла, — сказала Ло. — У вас взгляд такой, будто вы уже семь раз строили, а потом всё отнимали.

— Примерно, — отозвалась я. — Сколько?

Ло быстро посчитала. Назвала сумму. Я прикинула — даже моё новое сердце затуманилось на секунду. Винк победно хрюкнул, будто сам это всё и придумал.

— Скидка за патруль, — сказала Ло сухо, глянув на Нараха. — И за цель. — Она нажала пару символов. — Доставка на ваш борт — через час. Договор — вот. Подпись — биометрия.

Я приложила ладонь к панели. Экран вздохнул как кот, наевшийся сливок. Ло впервые улыбнулась — немного. Профессионал к профессионалу. И — сделка.

— Вы — из редких, — сказала она. — Те, кто покупает принтер для семян, обычно покупают до этого кассеты с оружием.

— У нас оружие — мозги, — ответила я. — Принтер — второй.

— Надеюсь, у вас будет время доказать, что это эффективно.

— Мы не надеемся, — сказала я. — Мы делаем.

Из комнаты мы вышли уже тяжелее — не телом, кошельком. За спиной глухо щёлкнуло: Ло закрыла сделки в памяти, как я закрываю старые дела в папках. На секунду мне захотелось вернуться и купить ещё что-нибудь бессмысленное — просто потому, что она продавала честно. Но время — не магазин. Его не накупишь.

Живой сектор начинался запахом. Не крови. Бульона — из костей. Это хитрый запах: тёплый, домашний, обещающий, что «всё будет хорошо», даже если нет. Площадки были разделены на клетки — большие, для «партии», маленькие — для «штучного товара». На табло бежали цифры, сигнатуры, тупые слова «годен», «обучен», «послушен». В первом ряду — инопланетные виды: длиннорукие, голубокожие, бурые; во втором — смешанные; в третьем — люди. Не только земные — с разных планет, где люди научились забывать, кто они.

Я шла вдоль рядов и держала руки при себе, чтобы никому не врезать. Нарах — справа, Тессар — слева. Они не показывали, что напряжены, — это видно по мелочам: жёстче стали линии плеч, дыхание ушло вниз, глаза — холоднее, чем обычно. Я чувствовала их, как чувствуют фазы луны: меня мало кто защитит лучше этих двоих, и от этого разозлилась ещё сильнее — потому что мои «лучшие» мои — а там, за решёткой, никого нет.

Рядом взвизгнул кнут. Звук тонкий, как льдинка, которая трескается в стакане. «Для дисциплины», хотел сказать тот, кто махнул. Он был бы прав: кнут — это дисциплина для тех, у кого на мозг денег не хватило.

— Осторожнее, госпожа, — в голосе хозяина сектора чувствовалась вежливость человека, который умеет говорить «извините» так, как будто просит ещё денег. — У нас здесь нервные…

— И вы их успокаиваете холодным железом, — сказала я. — И что, успокаиваются?

— Восемь из десяти, — пожал плечами он. — Остальные привыкают.

Я не успела ответить сформулированно. Внутри, где живёт самая старая часть мозга, что-то вскочило. И я просто сказала очень тихо: